Справедливо выражение: «Милитаризм – это состояние ума гражданских». Став формирующей силой государства, армия не могла не подчинять своей воле прочие структуры управления страной[6]. В 1916 году это вылилось в установление военной диктатуры, фактическое отстранение кайзера Вильгельма II от руководства и, наконец, в проигрыш войны.
   Спаяв немцев, германский национализм одновременно имел и обратную сторону медали: он вызвал резкое неприятие со стороны прочих государств Европы. Действительно, в годы Первой мировой войны на сторону Германии встали лишь Австро-Венгрия, где коронной нацией являлись те же немцы, да Болгария и Турция, преследовавшие свои собственные цели на Балканах и в Азии и стремившиеся воспользоваться мощью германского оружия для разрешения своих проблем. Вдобавок свою роль играл и личностный фактор: в Турции распоряжалась революционная верхушка младотурок, вызывавшая неприятие у традиционных друзей Османской империи – Франции и Великобритании. В Болгарии правил германский принц – Фердинанд Кобургский. Напротив, в годы Второй мировой войны все союзники Германии стали «друзьями поневоле», что объясняет их почти мгновенный переход на сторону антигитлеровской коалиции после поражений на фронтах войны.
   Представляется, что именно германский национализм, как вещь совершенно новая для Германии образца XIX века и абсолютно неприятная для соседей, стал той «последней каплей», что развела Россию и Германию-Пруссию, уже полтора столетия как не воевавших друг с другом, до того, напротив, как правило, выступавших союзниками, в противоположные политические лагеря-блоки, расколовшие Европу. Русские всегда славились тем, что могли совершенно непонятно почему ставить на первое место перед экономическими и национальными интересами страны какие-то моральные факторы. Особенно этим «предрассудкам» бывали привержены руководители Российского государства (фактически, абсолютным исключением за последние триста лет явились лишь два человека – строителя империй, что всегда связано с огромной кровью – Петр I Великий, а также И.В. Сталин).
   Вероятнее всего, как раз агрессивный немецкий национализм окончательно оттолкнул от союза с Германией русских императоров Александра III и Николая II, которые предпочли военно-политический союз с республиканской Францией против традиционных империй Средней Европы – Германии и Австро-Венгрии. Само собой разумеется, что в основе этих процессов лежали экономические и политические противоречия. Просто для России духовный фактор был всегда чересчур велик, что всегда и подтверждало «шатание» нашей истории из стороны в сторону, в отличие, скажем, от тех же атлантических государств (Великобритании и США), всегда выдерживавших наивыгоднейший для них стержневой, магистральный курс.
   Что же касается монархических идиом, как фактора, скреплявшего Европу в XIX веке... В начале XX столетия в Европе существовали только две республики – Французская и Швейцарская. Преобладание государств с монархической формой правления было наглядным и неоспоримым. Но ряд европейских монархий уже тогда являлись конституционными, парламентскими: «Монарх царствует, а не правит». Эта последняя форма есть не что иное, как приспособление традиционного института феодального общества к капиталистическому строю.
   Забыв о том, что каждая страна имеет свои собственные традиции и самобытность, Российская империя также тянулась вслед за Западом к буржуазной монархии. Экономический базис неуклонно тянул за собой политическую надстройку, и движение это было неумолимым и неизбежным. Основные Законы 1906 года в сочетании с Манифестом 1905 года и прочим сопутствующим законодательством того нелегкого времени стали русским вариантом конституции в полусамодержавной монархической стране, битком набитой пережитками феодального строя. Право, тогда уж лучше республика.
   Из восьми великих держав мира начала XX века – Великобритании, Германии, России, Франции, Австро-Венгрии, Италии, Соединенных Штатов Америки, Японии – шесть являлись монархиями. Причем из этих шести четыре (кроме Великобритании и Италии) были монархиями скорее авторитарного, нежели конституционного плана. По окончании войны в 1918 – 1920 годах еще три державы станут республиками самого различного характера (буржуазная немецкая Веймарская республика, Советская Россия и масса буржуазно-демократических республик, образовавшихся на обломках Австро-Венгрии). Еще одна (Италия) – обретет все необходимые черты конституционализма фашистского типа. Фактически в мире останется лишь одна великая держава с легитимной монархией вполне традиционного (хотя уже и «разъеденного» конституционализмом) типа – Япония, – рухнувшая в 1945 году. Гибель монархического принципа во всемирном масштабе стала основным шагом к американскому «концу истории», провозглашенному Ф. Фукуямой.
   Уже только один этот факт позволяет сделать вывод, что история новейшего времени последовательно и упорно выбивала «из строя» европейские монархические режимы, с тем чтобы к середине столетия не оставить ни одной авторитарной монархии в Европе и среди великих держав. Все это явилось логическим следствием развития такого явления в экономической жизни планеты, как индустриальный капитализм. В политической же сфере начало падения монархичности как явления жизни Европы, как явления скорее духовного, нежели материального порядка, положила Первая мировая война 1914 – 1918 годов.
 
   Галиция. Солдаты запасаются водой в баклажки
 
   В Первой мировой войне друг другу противостояли два военно-политических блока: Антанта («Сердечное согласие») и Тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия, Италия), к которым впоследствии присоединялись другие государства мира. Российская империя являлась одним из членов триумвирата Антанты – Великобритании, Франции и России. Заметим, что здесь одна лишь Россия являлась традиционной монархией, в то время как в противоположном лагере все страны являлись монархиями, пусть и шагнувшими несколько далее России по пути буржуазного конституционализма.
   Ради противостояния Германии и немецкому влиянию внутри страны в России отставили в сторону многолетнюю борьбу XIX века с Великобританией, непрестанные военные конфликты с Францией, вековую ставку на солидарность монархических режимов перед лицом «революционной заразы». Даже как будто бы не обратили внимания на главного виновника русского унижения в 1905 году на Дальнем Востоке: без финансовых вложений англичан и американцев Япония не имела ни единого шанса в противоборстве с Российской империей. Ради сохранения своей могущественной колониальной империи и роли «мирового перевозчика» англичане лавировали в международной политике, стравливая между собой вероятных конкурентов. Но даже и здесь британцы получили двойную выгоду: и вытеснив русских с Тихого океана, и вынудив их признать борьбу с Германией как приоритетную и единственно необходимую в ближайшей перспективе. В 1912 году князь А.Г. Щербатов писал, что Англия, «не имея достаточно боевой мощи для самостоятельного нападения и не испытывая нужды в новых завоеваниях, искусно пользуется соперничеством других стран между собой, чтобы своевременной поддержкой слабейшей стороне ослабить сильнейшую, и, пользуясь истощением после войны обоих противников, занять их место в торговом мире. Нет военного столкновения, из которого Англия не извлекла бы своей выгоды»[7]. Уход России из Тихоокеанского региона означал ее ненормально прочную «привязку» к европейским делам, в которых русско-германские отношения определились как безусловно конфликтные.
   Союз Российской империи и Запада в то время был противоестествен не только в геополитическом, но и в государствообразующем отношении. Россия вела борьбу за преобладание в восточноевропейском регионе (прежде всего – Балканы), а также за недопущение выхода в Черное море через Босфор и Дарданеллы флотов каких-либо иных держав. На этих участках русские геополитические интересы пересекались, ранее прочих, с британскими интересами.
 
   В окопах
 
   Соперничество с Австро-Венгрией на Балканах до 1914 года поддавалось урегулированию. Экономические интересы буржуазии и давление заинтересованных кругов, связанных с ней, на высшую государственную власть Российской империи, наряду с ярко агрессивной внешнеполитической линией Германии и ее союзников, сделали этот союз вполне реальным. Противостояние России и Германии, искусно подогреваемое державами Запада, растянулось на весь XX век, обескровив обе стороны и вырвав инициативу решения общепланетарных проблем из рук континентальных европейских государственных группировок в пользу атлантических держав – сначала Великобритании, а затем и Соединенных Штатов Америки. Опора политики на мировую экономику твердо руководила действиями рулевых англосаксонских стран, где всегда помнили максиму сэра Уолтера Рэйли: «Тот, кто господствует в водах океана, главенствует в торговле. Тот, кто главенствует в мировой торговле, контролирует мировое богатство, а следовательно, хозяйничает и во всем мире». Кто ныне контролирует «мировое богатство» – энергию и, следовательно, «хозяйничает во всем мире»?
   Смена династических союзов блоковыми образованиями стала прологом к Большой Европейской войне, так как теперь упор делался не на союз монархов, а на противоборство народов-наций, в основе которого лежали экономические причины, дополняемые соображениями внутренней политики, геополитики, идеологии, империалистической экспансии. Преобразование средневековых государств в «государства-нации» стало одним из характерных явлений нового и новейшего времени, дожив до наших дней. Борьба за передел мира, развернувшаяся с конца XIX века, стремление нового экономического гиганта – Германии – получить свою чрезмерно большую долю мирового пирога логически вели к созданию принципиально иных, по сравнению с предшествующим историческим периодом, военно-политических союзов в Европе. Как считал участник войны и один из первых ее тщательных историков, генерал от инфантерии А.М. Зайончковский, «заключением франко-русского союза, дополненного военной конвенцией, Россия окончательно порвала со своей традиционной политикой девятнадцатого столетия, базировавшейся на союзе с двумя соседними центральными державами; она вышла и из своего изолированного состояния. Европа раскололась на два враждебных лагеря, и это неминуемо должно было привести к всеобщему столкновению. Франко-русский союз положил первоначальный фундамент той кристаллизации держав, с которой они встретили Мировую войну; он восстановил политическое равновесие Европы, нарушенное образованием Тройственного Союза, и уничтожил его доминирующее влияние»[8].
   Бурный экономический рост Германской империи начался после победы во Франко-прусской войне 1870 – 1871 годов, когда тылы Пруссии были обеспечены дружественной позицией России и Австро-Венгрии, а Англия отстранилась от участия в этой войне. Объединение Германии канцлером О. фон Бисмарком, на фоне крушения военной мощи Франции, заложило основы для появления в Европе новой ведущей силы. Экономический рост и явная слабость ближайших соседей побудили немцев задуматься о европейской гегемонии. Затем, с 1890 года, когда германские товары стали успешно конкурировать с английскими, немцы увидели для себя возможность вытеснения Великобритании и с мировых рынков.
   Соответственно, в Европе стал складываться союз держав, поставивший целью остановить германскую внешнеполитическую экспансию. Исследователями справедливо отмечается, что 1870 год стал первой предпосылкой грядущего мирового конфликта. В Европе впервые после Наполеона появился гегемон, справиться с которым стало под силу только коалиции других государств – великих держав. «Сохранение многополярной модели равновесия было поставлено под серьезнейшую угрозу возникновением в 1871 году Германской империи на базе объединения германских земель в мощнейший сплошной геополитический массив, включивший в себя преимущественно французские Эльзас и Лотарингию. Контроль Германии над ресурсами двух этих провинций (уголь и железная руда) в момент, когда определяющую роль для военно-технических возможностей государств стали играть металлоемкие производства, способствовал возникновению ситуации, когда сдерживание единой Германии в рамках традиционного “европейского равновесия” методами дипломатии и политики оказалось невозможным. Таковы были структурные предпосылки Первой мировой войны...»[9]

Русско-французский союз

   Такой антигерманский союз наметился между жаждавшими после поражения во Франко-прусской войне 1870 – 1871 годов реванша французами и опасавшимися усиления Германии (как экономического, так и чисто военного) русскими. История тесного сближения Российской империи с Французской республикой берет свое начало в годы правления императора Александра III, вынужденного отказаться от принципа монархической солидарности, так как теперь России противостояла коалиция Германии и Австро-Венгрии, оформленная с участием Италии в 1882 году, – Тройственный союз. Действительно, в австро-германском договоре о союзе, заключенном в 1879 году, 1 я же статья отчетливо указывала будущего противника: «В случае, если бы одна из обеих империй, вопреки ожиданию и искреннему желанию обеих высоких договаривающихся сторон, подверглась нападению со стороны России, то обе высокие договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг другу со всею совокупностью военных сил своих империй и соответственно с этим не заключать мира иначе, как только сообща и по обоюдному согласию». Здесь говорится о «нападении со стороны России», однако в 1870 году О. фон Бисмарк превосходно преподал урок, как агрессивная держава может выставить себя в роли «невинной овечки», – провокация есть превосходная вещь для морального обоснования агрессии.
 
   Прием фуража у еврея-поставщика
 
   Отставание России на пути капиталистического развития ослабляло страну как в экономическом, так и в военном отношении. Если раньше Российская империя могла с успехом противостоять коалиции ряда стран Центральной Европы, одновременно являясь несомненным гегемоном в Восточной Европе, то теперь чаша весов качнулась на сторону Германии и ее сателлитов. Вдобавок традиционно недружественной оставалась и позиция Великобритании – неуязвимой для внешнего вторжения с суши и способной изолировать любого вероятного неприятеля на всех морях.
   Исходя из собственных опасений и стремясь к реализации давнего принципа «баланса сил» в Европе, в 1875 году русские не позволили немцам окончательно добить французов, и теперь в Германии справедливо стали рассматривать Россию как одно из главных препятствий на пути установления европейской гегемонии. Отечественный исследователь полагает, что «наиболее точной датой» начала подготовки Российской империи к Большой Европейской войне «следует считать 1880 год, когда русское правительство утвердило разработанные генерал-адъютантом Н.Н. Обручевым так называемые соображения о планах войны с Германией и Австро-Венгрией. Враждебная позиция этих стран по отношению к России, обозначившаяся еще во время русско-турецкой войны 1877 – 1878 г. и на Берлинском конгрессе 1878 г., стала совершенно явной после заключения австро-германского союза в 1879 году»[10].
   Так или иначе, но в любом случае именно Россия всегда вставала последним препятствием на пути любого европейского гегемона, а потому какое-то ухудшение отношений с Германией было объективно неизбежным. Другой вопрос: стоило ли доводить противоборство до мировой бойни? Пока еще немецкая экономика только-только набирала обороты, и Великобритания оставалась в стороне. Однако не за горами было то время, когда англичане станут главным противником немецкого империализма.
   Русские дипломаты довольно долгое время пытались сохранять дружественные отношения со всеми странами, и русско-германские договоры «о перестраховке» – тому наглядное подтверждение. Но в конечном счете лавирование между различными группировками все же не имело успеха, так как угроза со стороны усилившейся и вступившей в антирусский союз с Австрией Германии становилась все явственней и отчетливее. А выдержать необходимую паузу русская дипломатия не смогла, да, наверное, и не имела к тому объективной возможности.
   Оставалось искать союзников, и, разумеется, среди великих держав, также недовольных мощью германского империализма. Если учесть, что англичане держались наособицу, то особенного выбора и не было – только Франция, сама искавшая союзников против Германии. Причем франко-германский конфликт мог идти только на уничтожение. Швейцарский исследователь С. Ферстер верно заметил, что «в период Первой мировой войны цели немцев и французов подразумевали ликвидацию статуса противника как великой державы, и даже раздробление государства-противника, так как каждая сторона определяла другую как основополагающую опасность для собственного существования»[11].
   Старые распри были отставлены в сторону. Дабы обеспечить безопасность от вероятной агрессии держав Тройственного союза на Восток, к которому в любой момент могли присоединиться Румыния и Турция, русское правительство пошло на соглашение с Францией, также тщательно подбиравшей союзников в Европе, так как французы не могли воевать с немцами даже один на один. Решающим актом стало подписание военной конвенции 1892 года, которая положила начало антигерманскому блоку, пока еще только в составе России и Франции.
   Отметим, что инициаторами заключения франко-русского союза были все-таки французы. Именно Франция не могла допустить нового погрома после 1871 года, и, так как русские также опасались возрастающей мощи Германии, усилившей себя союзом с Австро-Венгрией и Италией, то такой союз не мог не быть заключен. Логика блокового противостояния в Европе с неумолимой поспешностью заменяла старую «систему равновесия». Ю.М. Коробов выделяет причины, по которым руководство Французской республики пошло на союз с самодержавной Российской империей. «Во-первых, можно было рассчитывать на военно-политический союз, основанный не только на временной политической конъюнктуре, но и на более глубинных взаимосвязях, на устойчивых военно-экономических интересах. Во-вторых, всевозрастающее воздействие на эти взаимосвязи оказывало географическое и стратегическое положение России и Франции. Возможность распылить силы Германии на два фронта подкреплялась громадными стратегическими ресурсами России и набиравшей силу военной промышленностью Франции. В-третьих, появлялась возможность не только обеспечения собственных военных потребностей, но и взаимного распределения тягот подготовки к войне между союзниками»[12].
   Конвенция 1892 года была подписана полномочными представителями Генеральных штабов двух держав – генералами Обручевым (начальник русского Главного Штаба) и Бойденффре (помощник начальника французского Генерального штаба). Документ был окончательно ратифицирован на высшем уровне в 1893 году. Конвенция определяла русские армии, выставляемые против Германии, в 700 – 800 тысяч чел., французские – в 1 300 000 чел., однако о сроках выступления пока еще не было и речи. Главным оставалось обязательство совместной войны против Германии, буде та пожелает решить свое стремление к гегемонии оружием: Австро-Венгрия и так следовала в фарватере германской политики, Италия была откровенно слаба, Великобритания оставалась недосягаемой за Ла-Маншем; так что противниками Германии являлись как раз Франция и Россия.
   Оба государства обязывались выступить против любого противника из стана Центральных держав в случае нападения того на одну из договаривающихся держав: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию. Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция употребит все войска, какими может располагать, для нападения на Германию». Конвенция по своему характеру была оборонительной, находясь в зависимости от жизнедеятельности неприятельского блока («Настоящая конвенция будет иметь силу в течение того же срока, что и Тройственный союз»), и пока еще не имела взаимозависимости в смысле стратегического планирования каждой из договаривающихся сторон.
   Более того, в своей «Записке», представленной императору Александру III, ген. Н.Н. Обручев указывал, что в случае войны с Германией и ее союзниками «мы должны обеспечить полную свободу действий». По смыслу это означало самостоятельное оперативно-стратегическое планирование русской стороны, вне зависимости от желаний французов, сообразно лишь со своими собственными военно-политическими потребностями. Отсутствие координации военных усилий с союзниками против общего противника несколько ослабляло франко-русскую коалицию, но зато сохраняло свободу дипломатического маневра в случае настоятельной нужды.
   В любом случае, этот документ не позволял немцам добить Францию, так как в таком случае на Востоке против Германии немедленно вставала бы Российская империя. Таким образом, данная конвенция, в силу расстановки фигур на мировой доске, страховала более Францию, нежели Россию, которой пока особенно-то и нечего было делить с Германией. Лишь в первом десятилетии XX столетия, когда военное и политическое могущество Российской империи ослабело, французам удалось навязать русским сроки наступления (на пятнадцатый день с начала мобилизации) и направление удара на Германию[13].
 
   Галиция. У походных палаток
 
   Договор 1892 года подчеркивал самостоятельную роль Российской империи, просто-напросто подстраховавшейся против набиравшей силу Германии, еще ранее образовавшей свой заведомо агрессивный блок. Теперь русские могли играть на франко-германских противоречиях, чтобы иметь независимость и от британского, и от немецкого внешнеполитического курса. Но после Русско-японской войны 1904 – 1905 годов, в которой, кстати говоря, не желавшие ссориться с англичанами ради России французы не оказали русским ни малейшей реальной помощи, положение вещей резко изменилось. Именно тогда стало ясно, что при выборе более принципиального союзника для Франции более дороги будут не русские, а англичане. Впрочем, в России этого, очевидно, в высших эшелонах власти до конца так и не поняли.
   Ведущий отечественный исследователь международных отношений А.И. Уткин так оценивает русские дипломатические усилия в эпоху образования блоков и союзов в Европе: «Складывается впечатление, что начало эры несчастий России лежит в неверном дипломатическом выборе, предполагавшем союз с Францией и противостояние Германии. Порочными были изначальные посылки. Ныне, в конце века, напрашивается вывод, что России нужен был союз с обеими странами: с Францией (который гарантировал от германской экспансии в Европе), но и с Германией, лидером европейского экономического развития. Россия нуждалась в германской технологии, в германских капиталах и в германских специалистах, в инженерах и организаторах, которых сегодня мы назвали бы менеджерами. Дипломатическое замыкание России на Запад в пику Германии делало ее заложницей неконтролируемых ею политических процессов. Россия, по существу, отдала свою судьбу в чужие руки»[14].
   Действительно, так или иначе, но военно-стратегическое положение государства в системе «европейского концерта великих держав» напрямую зависело от экономики. Экономическое развитие Российской империи в начале XX века приступило к своему настоящему разбегу только с началом осуществления столыпинской аграрной реформы. Львиная доля населения – крестьянство (85 %), – стало активно втягиваться в капиталистические отношения. И, что еще главнее, тот источник, что давал половину национального дохода, – сельское хозяйство – получил право частной собственности на землю.
   Закладывание промышленного потенциала при императоре Александре III во многом блокировалось недостатком рабочих рук и искусственной привязкой крестьянства к земле. С конца 1906 года, когда в ход пошли реформы П.А. Столыпина, деревня стала поставлять городу рабочие руки в значительном количестве, а расширение торговых связей между городом и деревней только укрепляло оборонный потенциал страны. «Мягкая» индустриализация (в отличие от «жесткой» сталинской) с каждым годом набирала обороты, одновременно выводя Россию в разряд первоклассных промышленных держав и сохраняя крестьянское традиционное общество как необходимую составляющую категорию монархического принципа правления.