Отдохнув немного, встрепенулась. Заговорила тихо, но ясно:
- Ненко, сынок... родной мой... Я знаю, как тяжело тебе привыкнуть к мысли, что я... твоя мать... Я понимаю тебя... Ты - отломанная ветка, которую ветер унес далеко от дерева. Ты и не помнишь того дерева, на котором рос... А я помню... твой первый крик... Потом лепет... До сих пор вижу твои веселые черные глазки, густые кудри... Помню каждый твой шаг от первого дня до того самого часа, когда... когда... Потом наступило тяжелое время... долгие годы поисков, надежд и разочарований... И все это время ты жил в моем сердце рядом со Златкой... маленьким черноволосым мальчиком с тремя длинными шрамами на ручке... Потому так легко и узнала после стольких лет разлуки... Ведь ты - моя плоть... моя кровь...
Она судорожно сжала руку Сафар-бея. Широко открытыми глазами долго смотрела на него, словно старалась навеки запомнить каждую черточку. Потом перевела взгляд на Младена.
- Младен... - прошептала совсем тихо, чуть слышно: каждое слово давалось ей с большим трудом. - Младен, положи свою руку... на руку... нашего Ненко... Вот так... Арсен, Златка... вы тоже...
Арсен и Златка подошли к изголовью, положили свои руки на руку Сафар-бея.
- А теперь поклянитесь... поклянитесь... что никто из вас никогда не поднимет друг на друга... руку... хотя и придется быть в разных станах... Умоляю вас!.. Не поднимайте руки на моего сына!..
- Клянусь! - тихо произнес воевода.
- Клянусь! - глухо отозвался Звенигора, и к его негромкому голосу присоединилось легкое, как вздох ветерка, Златкино:
- Клянусь!
Опустилась тишина. Немая, тревожная.
- Ненко, а ты?..
- Клянусь! - выдавил из себя Сафар-бей и опустил глаза.
Звенигоре казалось, что за всю свою жизнь, полную тревог, смертей и невзгод, он никогда не переживал минуты тяжелее этой. Нестерпимо больно было ему смотреть на этих людей, в семью которых он входил, на их муки и страдания. Его огрубевшее в боях и неволе сердце мучительно щемило, а глаза наполнились слезами.
Младен сдерживал рыдания, клокотавшие глубоко в груди. Все опустили головы. Только Златка не скрывала слез.
- Не плачьте, - прошептала Анка. - Не нужно... Мы же все вместе... одной семьей... Я так счастлива...
Голос ее внезапно оборвался. Рука соскользнула с руки Сафар-бея и упала на белое шерстяное одеяло...
На крик Златки в хижину стали входить гайдутины.
...Хоронили Анку на другой день в полдень. Вынесли на плечах в тисовом гробу на било - наивысший гребень горы, поднимавшийся над Планиной.
Ветер утих, тучи разошлись. Сияло яркое солнце. В голубом небе стоила безмолвная тишина, а в ней спокойно, торжественно парили ширококрылые черные орлы.
С горы было видно всю Планину: далекие вершины, присыпанные ослепительно белым снегом, глубокие темные ущелья, густо-зеленые сосновые и тисовые леса, голые хмурые утесы там, где не ступала нога человека.
- Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, - сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. - Смотри на нее, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зеленых лесов в ущельях, говор прозрачных звонких потоков... А как всколыхнется Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдутины! Это они с саблями и самопалами в руках снова кинулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..
- Так, так, воевода! Так, отец наш! - откликнулись гайдутины.
- Ну, прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша мать!
На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдутины повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал гром выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.
- Тате, пойдем, - позвала Златка, тронув отца за рукав.
- Идите. Я приду потом, - тихо ответил воевода.
Он стоял простоволосый, без шапки, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез - только глубокая скорбь и острая боль.
Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.
Арсен обнял Златку за плечи и повел с горы. Когда отошли до первого крутого уступа, оглянулся. На вершине, кроме воеводы, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба четко вырисовывались две темные неподвижные фигуры...
Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что было там между ними, о чем они говорили. Пройдя хижины, Сафар-бей подошел к обрыву и сел на холодный, заснеженный камень. Было печальным и горестным выражение его бледного, утомленного лица, скорбно опущены плечи.
- Драган, пошли людей - пусть проводят до Сливена, - коротко приказал воевода.
- А как... - Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде, которым смотрел воевода на сына, удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.
- Нет, нет, повязки не надобно! - сказал поспешно. - Не надо... Я верю... Не сможет он привести янычар на могилу своей матери...
ФИРМАН
1
Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную батогами спину бая Станко, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары Кагамлык и великан Абдагул.
- Ты уже старый, бай Станко, а ведешь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! - произнес Гамид спокойно. - Твое упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели тебе так хочется, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, куда делся Сафар-бей?
- Не знаю, ага, - прохрипел бай Станко.
- Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать?
- В который раз говорю: аллах свидетель, не знаю, куда делся Сафар-бей.
- Тогда говори, где искать Якуба? Не будешь же ты лгать, что незнаком с этим разбойником!
- Впервые слышу это имя.
- Не говори глупостей! Якуб вечером зашел к Сафар-бею с улицы. Его видел аскер Кагамлык. Но оттуда он не выходил. Не трудно догадаться, какой дорогой разбойник или разбойники, выкрав агу, покинули дом. Тут не обошлось без твоей помощи, старая собака!
- И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в пекло, если вру!..
Гамид потерял терпение. Он крикнул:
- Абдагул, всыпь этому ишаку еще! Может, он поумнеет и вспомнит то, о чем с таким упрямством старается забыть!
Верзила Абдагул вышел на середину комнаты, смахнул рукавом пот со лба. Вновь засвистел батог. Страшная боль исказила лицо старого болгарина.
- Изверги!.. - прошептал несчастный. - Сил больше нет терпеть...
Гамид подал знак прекратить пытку.
- Ну, говори!
- Дайте воды.
Кагамлык поднес к запекшимся, обкусанным губам старика кружку воды. Бай Станко с жадностью припал к краю. Утолив жажду, помолчал. Затуманенным взором смотрел на мрачное сытое лицо спахии.
- Я жду, - процедил Гамид. - Куда делся Сафар-бей?
Станко сплюнул из разбитого рта кровь, отрицательно качнул головой. Лицо его распухло от побоев, туго связанные руки одеревенели. Он терял последние силы. Если бы не веревка, которой он был подвязан к потолку, он не устоял бы и минуты на ногах.
- Я его... в глаза не видал, ага.
- Брешешь! Ты с Якубом выкрал его!
- Клянусь, я не имею чести быть знакомым ни с каким Якубом!
- Невелика честь знаться с разбойником... Да не крути: ты превосходно знаешь Якуба! Скажи только, где он? Куда вы дели Сафар-бея?
- Напрасно пытаешь меня, ага. Мне ничего не известно ни о Сафар-бее, ни о Якубе...
Тихий, спокойный ответ Станко вконец разозлил Гамида.
Проклятый гяур! В чем только душа держится, а правды не говорит! Но он развяжет язык упрямому гайдутину! Должен развязать и допытаться, куда делся Сафар-бей, даже если пришлось бы замучить до смерти не одного, а тысячу болгарских собак! На это у Гамида были серьезные причины.
О таинственном исчезновении Сафар-бея он узнал сегодня утром, вернувшись из Загоры от беглер-бея. Известие ошеломило спахию. Несмотря на то что почти год между ними были напряженные, даже враждебные взаимоотношения, Гамид не спускал глаз с молодого аги и очень волновался, когда тому приходилось сталкиваться с опасностью. Дело в том, что Гамид был очень суеверен. А много-много лет назад, когда он с детьми воеводы Младена подъезжал к Загоре и, уставший, отдыхал на камне у дороги, к нему неслышно, как тень, подошла старая цыганка. Ее тусклые черные глаза впились в его лицо.
"Позолоти руку, добрый ага, и я расскажу все, что случилось с тобой в жизни", - прокаркала старуха.
Гамид хотел было прогнать ее, но цыганка отгадала его намерение и вцепилась смуглыми скрюченными пальцами в рукав:
"Не прогоняй, ага!.. Вокруг тебя кровь, много крови. Мрачные думы бороздят твое чело... Я не буду говорить о былом... Позолоти, красавчик, руку, и я поведаю тебе, что ожидает тебя впереди. Не пожалей для бедной цыганки куруша..."
Гамид заколебался. Будущее его пугало. Сказанные цыганкой наугад слова о крови заставили его вздрогнуть. Может, и вправду старая ведьма провидит будущее?
Он вытащил из кармана куруш. Цыганка с жадностью схватила монету, запрятала в густые складки пестрого одеяния. Быстро разложила карты.
"Будущее твое светло, добрый ага, - снова прокаркала она. - Выпадает тебе богатство и длинная дорога. И почет, и уважение. Ожидал тебя тяжелый удар, но ты счастливо избежал его. А еще имеешь ты большой интерес в детях. Они не кровные, не родные тебе, ага, но тесно связаны с твоей судьбой. Настолько тесно, что я даже боюсь говорить..."
"Говори, старая!.." - прикрикнул встревоженный Гамид.
"Позолоти руку, счастливчик!"
Он бросил еще одну монету. Цыганка посмотрела на него тусклым взором, проскрипела:
"Далеко стелется твоя дорога, счастливчик. И все время рядом с тобой идут по ней двое. То они отходят от тебя, то снова приближаются: дороги ваши пересекаются, как морщины на моем лице. И вот что дивно: даже смерть твоя зависит от смерти одного из них..."
Гамид посерел. Голос его задрожал:
"Тех детей?"
"Тех, что сопутствуют тебе, ага..."
Цыганка исчезла так же неслышно и незаметно, как и появилась. А Гамид еще долго сидел на теплом камне, потрясенный услышанным. Со страхом смотрел на черное одеяло, под которым лежали укутанные, а вернее, связанные дети воеводы. Тьфу, шайтан! Неужели его судьба теперь зависит от участи гайдутинских последышей? Неужели для того, чтобы продлить свою жизнь, он должен радеть и о них?..
Слова цыганки глубоко запали в сердце Гамида. Суеверный страх за свою жизнь заставлял его долгие годы беречь Ненко и его сестренку, заботиться о них и о их будущем. Когда беглер-бей, желая нанести беспощадный удар воеводе Младену, хотел уничтожить детей, Гамид выпросил для них помилования, а затем отдал Ненко под именем Сафар-бея в янычарский корпус, а Златку держал при себе вместе со своими детьми, дав ей имя Адике.
Как только он узнал, что три дня назад при загадочных обстоятельствах исчез Сафар-бей, то немедленно начал розыски, которые дали повод думать, что Сафар-бей выкраден. Куда же он делся? Что с ним? Жив ли? На это мог ответить только один человек - Станко. К его двору ведут следы... Он, очевидно, мог бы дать сведения и о Якубе, которого Гамид не без оснований считал своим смертельным врагом и хотел побыстрее убрать с дороги. Но проклятый болгарин молчит! Не желает говорить правду! Ну нет, он развяжет ему язык!
Гамид сам схватил тяжелый батог и начал бить им болгарина по рукам, по лицу, по спине.
Станко извивался, пытаясь хотя бы как-нибудь защитить глаза.
- Ты скажешь все, гяурский пес! - хрипел спахия, вкладывая в удары всю свою силу. - Все скажешь!
- Я ничего не знаю... - стонал бай Станко.
- Где Якуб? Куда вы девали Сафар-бея?
- Я их не видел, ага. Бог - свидетель.
Батог засвистел снова. Гамид осатанел. Даже Абдагул и Кагамлык отошли к стене, боясь, как бы и им не перепало.
Неожиданно скрипнули двери, и на пороге появился Сафар-бей. Гамид застыл с поднятым батогом. В глазах - и удивление, и смятение, и радость, которые он не в состоянии был скрыть.
- Что это все означает, Гамид-ага? - спросил Сафар-бей, прикрывая за собой дверь и с удивлением оглядывая свою комнату. - Салям!
Гамид глупо улыбнулся, протянув к Сафар-бею руки, словно ждал, что тот кинется в его объятия. Но Сафар-бей сделал вид, что не замечает порыва спахии.
- Так что же здесь происходит? - повторил он свой вопрос.
Гамид бросил батог. Помрачнел.
- Когда исчезает из своей комнаты янычарский старшина, я должен узнать, куда он делся.
- И поэтому ты избиваешь этого несчастного? Что же он рассказал тебе?
- Я узнал от аскеров, что у тебя был Якуб...
- А еще что?
- Больше ничего. Но и этого достаточно для меня.
- Якуб - мой друг, - холодно сказал ага.
Гамид натянуто улыбнулся.
- Сафар-бей, дорогой мой, неужели мы так и будем говорить стоя посреди комнаты? Я сегодня вернулся от беглер-бея и привез очень важный фирман султана. В нем говорится о новом походе на урусов. Может, мы поговорим обо всем наедине?
- Хорошо, - мрачно согласился Сафар-бей.
- Тогда прикажи вывести эту гайдутинскую собаку и запереть в подвал.
Сафар-бей кивнул аскерам:
- Выведите его и отпустите!
Кагамлык и Абдагул бросились отвязывать Станко. Гамид недовольно засопел:
- Сафар-бей, ты допускаешь ошибку. Этот болгарин причастен к твоему похищению! Его надо допросить!
- Ошибаешься ты сам, Гамид-ага, - спокойно ответил Сафар-бей. - Никто меня не похищал... Якуб у меня действительно был. Он принес мне важную весть, которая и заставила меня отправиться в путь.
- Куда?
- А уж это моя маленькая тайна, Гамид-ага. Как тебе, наверно, известно, я не евнух. Поэтому нетрудно догадаться, какие чувства заставили меня ненадолго покинуть свой дом...
Гамид недоверчиво покосился на Сафар-бея, но ничего не сказал. Кагамлык и Абдагул подхватили Станко под руки, поволокли из комнаты.
Сафар-бей плотно прикрыл дверь, взбил на мягкой оттоманке миндер, предложил Гамиду сесть.
- Теперь поговорим, Гамид-ага. Что нового у беглер-бея? О чем пишет наияснейший султан в своем фирмане?
2
Старая Планина была наилучшим пристанищем и убежищем для гайдутинов. Во всех малодоступных местах - на высокогорных лугах, в глубоких темных ущельях, в чащах вековечных девственных лесов - стояли темные сосновые хижины, срубленные пастухами-горцами по приказу гайдутинских воевод прежних времен. Хижины эти были приземисты, неказисты, но надежно защищали от осеннего ненастья и зимних холодов.
В одну из таких заснеженных мрачных долин привел свой отряд воевода Младен. Похоронив Анку, он ни дня не хотел оставаться там, где все напоминало о ней. К тому же к Сливену его влекло желание отомстить Гамиду.
Пока гайдутины рубили дрова, растапливали в хижинах печи, готовили горячую пищу, Драган, переобувшись после долгого перехода в сухие сапоги, подошел к воеводе:
- Думаю, бай Младен, мне не мешало бы прогуляться до города. Надо оповестить наших людей, где мы расположились.
- Ты утомился, Драган.
- И все-таки отдыхать некогда. Сафар-бей уже прибыл в Сливен, и нам необходимо знать его намерения относительно нас. Интересно также узнать, что поделывает Гамид...
- Ты настоящий юнак, Драган! Когда мне придется перебраться в лучший мир, я распрощаюсь с землей без сожаления: ты продолжишь то дело, за которое я боролся всю жизнь! - с чувством сказал воевода. - Ну что ж, иди! Но будь осторожен.
Драган ушел.
Возвратился он неожиданно быстро - перед рассветом. Младен ждал его только на второй день к вечеру, поэтому был удивлен, когда увидел своего молодого друга, запорошенного снегом, в своей хижине.
- Что случилось, Драган? Ты вернулся с полпути?
- Да. Но не один. Со мною бай Димитр. Нам обоим повезло: он торопился из Сливена в наш стан, где никого не застал бы, а я топал в Сливен, где напрасно разыскивал бы бая Димитра, - потому благодарим всех святых, что началась вьюга. Она загнала нас в Медвежью пещеру, где мы и встретились, к радости обоих.
- Где же Димитр? Зови его сюда! - Воевода накинул на плечи кожух, раздул в устье печки огонь. - Он, наверное, может многое рассказать...
- Да, пришел он не с пустыми руками. Сейчас я его приведу.
Через минуту в хижину вошел Димитр, сбил с длинных обвислых усов снег. Младен обнял его, посадил возле огня. В хижине проснулись все: Звенигора, Спыхальский, Грива, Златка, Якуб, Яцько. Каждого интересовало, с чем возвратился Драган.
Марийка подала на стол хлеб и жареную козлятину, но Димитр не притронулся к еде. В печи разгорелись сухие сосновые сучья, и пламя осветило лицо болгарина. На нем лежала печать тяжелой усталости, - видно, не легко было пробираться по заснеженным горам окольными путями. В глазах застыла тревога.
Все, конечно, понимали, что только очень важная причина могла заставить бая Димитра покинуть Сливен и самому, не ожидая гайдутинского связного, двинуться в горы.
- Что произошло, бай Димитр? - спросил воевода, положив на плечо гостя руку.
Бай Димитр тяжело вздохнул:
- Бая Станко пытали...
- Как? Кто это сделал?
- Гамид... Все допытывался, проклятый, куда девался Сафар-бей. А также интересовался Якубом.
- Ну?
- Бай Станко ничего не сказал. Да он и не знал ничего, кроме того, что я причастен к этой истории. Но меня он не выдал. А подозрение на него пало потому, что наши следы вели к его двору...
- Жаль бая Станко, - сказал Драган. - Он жив? В безопасном месте?
- Да, аскеры притащили его чуть живого и бросили во дворе, как собаку... Но крепок старик! Не успела жена ввести в комнату и отпоить молодым вином, как он сразу же приказал позвать меня.
- Ненко, сынок... родной мой... Я знаю, как тяжело тебе привыкнуть к мысли, что я... твоя мать... Я понимаю тебя... Ты - отломанная ветка, которую ветер унес далеко от дерева. Ты и не помнишь того дерева, на котором рос... А я помню... твой первый крик... Потом лепет... До сих пор вижу твои веселые черные глазки, густые кудри... Помню каждый твой шаг от первого дня до того самого часа, когда... когда... Потом наступило тяжелое время... долгие годы поисков, надежд и разочарований... И все это время ты жил в моем сердце рядом со Златкой... маленьким черноволосым мальчиком с тремя длинными шрамами на ручке... Потому так легко и узнала после стольких лет разлуки... Ведь ты - моя плоть... моя кровь...
Она судорожно сжала руку Сафар-бея. Широко открытыми глазами долго смотрела на него, словно старалась навеки запомнить каждую черточку. Потом перевела взгляд на Младена.
- Младен... - прошептала совсем тихо, чуть слышно: каждое слово давалось ей с большим трудом. - Младен, положи свою руку... на руку... нашего Ненко... Вот так... Арсен, Златка... вы тоже...
Арсен и Златка подошли к изголовью, положили свои руки на руку Сафар-бея.
- А теперь поклянитесь... поклянитесь... что никто из вас никогда не поднимет друг на друга... руку... хотя и придется быть в разных станах... Умоляю вас!.. Не поднимайте руки на моего сына!..
- Клянусь! - тихо произнес воевода.
- Клянусь! - глухо отозвался Звенигора, и к его негромкому голосу присоединилось легкое, как вздох ветерка, Златкино:
- Клянусь!
Опустилась тишина. Немая, тревожная.
- Ненко, а ты?..
- Клянусь! - выдавил из себя Сафар-бей и опустил глаза.
Звенигоре казалось, что за всю свою жизнь, полную тревог, смертей и невзгод, он никогда не переживал минуты тяжелее этой. Нестерпимо больно было ему смотреть на этих людей, в семью которых он входил, на их муки и страдания. Его огрубевшее в боях и неволе сердце мучительно щемило, а глаза наполнились слезами.
Младен сдерживал рыдания, клокотавшие глубоко в груди. Все опустили головы. Только Златка не скрывала слез.
- Не плачьте, - прошептала Анка. - Не нужно... Мы же все вместе... одной семьей... Я так счастлива...
Голос ее внезапно оборвался. Рука соскользнула с руки Сафар-бея и упала на белое шерстяное одеяло...
На крик Златки в хижину стали входить гайдутины.
...Хоронили Анку на другой день в полдень. Вынесли на плечах в тисовом гробу на било - наивысший гребень горы, поднимавшийся над Планиной.
Ветер утих, тучи разошлись. Сияло яркое солнце. В голубом небе стоила безмолвная тишина, а в ней спокойно, торжественно парили ширококрылые черные орлы.
С горы было видно всю Планину: далекие вершины, присыпанные ослепительно белым снегом, глубокие темные ущелья, густо-зеленые сосновые и тисовые леса, голые хмурые утесы там, где не ступала нога человека.
- Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, - сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. - Смотри на нее, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зеленых лесов в ущельях, говор прозрачных звонких потоков... А как всколыхнется Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдутины! Это они с саблями и самопалами в руках снова кинулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..
- Так, так, воевода! Так, отец наш! - откликнулись гайдутины.
- Ну, прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша мать!
На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдутины повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал гром выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.
- Тате, пойдем, - позвала Златка, тронув отца за рукав.
- Идите. Я приду потом, - тихо ответил воевода.
Он стоял простоволосый, без шапки, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез - только глубокая скорбь и острая боль.
Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.
Арсен обнял Златку за плечи и повел с горы. Когда отошли до первого крутого уступа, оглянулся. На вершине, кроме воеводы, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба четко вырисовывались две темные неподвижные фигуры...
Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что было там между ними, о чем они говорили. Пройдя хижины, Сафар-бей подошел к обрыву и сел на холодный, заснеженный камень. Было печальным и горестным выражение его бледного, утомленного лица, скорбно опущены плечи.
- Драган, пошли людей - пусть проводят до Сливена, - коротко приказал воевода.
- А как... - Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде, которым смотрел воевода на сына, удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.
- Нет, нет, повязки не надобно! - сказал поспешно. - Не надо... Я верю... Не сможет он привести янычар на могилу своей матери...
ФИРМАН
1
Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную батогами спину бая Станко, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары Кагамлык и великан Абдагул.
- Ты уже старый, бай Станко, а ведешь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! - произнес Гамид спокойно. - Твое упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели тебе так хочется, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, куда делся Сафар-бей?
- Не знаю, ага, - прохрипел бай Станко.
- Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать?
- В который раз говорю: аллах свидетель, не знаю, куда делся Сафар-бей.
- Тогда говори, где искать Якуба? Не будешь же ты лгать, что незнаком с этим разбойником!
- Впервые слышу это имя.
- Не говори глупостей! Якуб вечером зашел к Сафар-бею с улицы. Его видел аскер Кагамлык. Но оттуда он не выходил. Не трудно догадаться, какой дорогой разбойник или разбойники, выкрав агу, покинули дом. Тут не обошлось без твоей помощи, старая собака!
- И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в пекло, если вру!..
Гамид потерял терпение. Он крикнул:
- Абдагул, всыпь этому ишаку еще! Может, он поумнеет и вспомнит то, о чем с таким упрямством старается забыть!
Верзила Абдагул вышел на середину комнаты, смахнул рукавом пот со лба. Вновь засвистел батог. Страшная боль исказила лицо старого болгарина.
- Изверги!.. - прошептал несчастный. - Сил больше нет терпеть...
Гамид подал знак прекратить пытку.
- Ну, говори!
- Дайте воды.
Кагамлык поднес к запекшимся, обкусанным губам старика кружку воды. Бай Станко с жадностью припал к краю. Утолив жажду, помолчал. Затуманенным взором смотрел на мрачное сытое лицо спахии.
- Я жду, - процедил Гамид. - Куда делся Сафар-бей?
Станко сплюнул из разбитого рта кровь, отрицательно качнул головой. Лицо его распухло от побоев, туго связанные руки одеревенели. Он терял последние силы. Если бы не веревка, которой он был подвязан к потолку, он не устоял бы и минуты на ногах.
- Я его... в глаза не видал, ага.
- Брешешь! Ты с Якубом выкрал его!
- Клянусь, я не имею чести быть знакомым ни с каким Якубом!
- Невелика честь знаться с разбойником... Да не крути: ты превосходно знаешь Якуба! Скажи только, где он? Куда вы дели Сафар-бея?
- Напрасно пытаешь меня, ага. Мне ничего не известно ни о Сафар-бее, ни о Якубе...
Тихий, спокойный ответ Станко вконец разозлил Гамида.
Проклятый гяур! В чем только душа держится, а правды не говорит! Но он развяжет язык упрямому гайдутину! Должен развязать и допытаться, куда делся Сафар-бей, даже если пришлось бы замучить до смерти не одного, а тысячу болгарских собак! На это у Гамида были серьезные причины.
О таинственном исчезновении Сафар-бея он узнал сегодня утром, вернувшись из Загоры от беглер-бея. Известие ошеломило спахию. Несмотря на то что почти год между ними были напряженные, даже враждебные взаимоотношения, Гамид не спускал глаз с молодого аги и очень волновался, когда тому приходилось сталкиваться с опасностью. Дело в том, что Гамид был очень суеверен. А много-много лет назад, когда он с детьми воеводы Младена подъезжал к Загоре и, уставший, отдыхал на камне у дороги, к нему неслышно, как тень, подошла старая цыганка. Ее тусклые черные глаза впились в его лицо.
"Позолоти руку, добрый ага, и я расскажу все, что случилось с тобой в жизни", - прокаркала старуха.
Гамид хотел было прогнать ее, но цыганка отгадала его намерение и вцепилась смуглыми скрюченными пальцами в рукав:
"Не прогоняй, ага!.. Вокруг тебя кровь, много крови. Мрачные думы бороздят твое чело... Я не буду говорить о былом... Позолоти, красавчик, руку, и я поведаю тебе, что ожидает тебя впереди. Не пожалей для бедной цыганки куруша..."
Гамид заколебался. Будущее его пугало. Сказанные цыганкой наугад слова о крови заставили его вздрогнуть. Может, и вправду старая ведьма провидит будущее?
Он вытащил из кармана куруш. Цыганка с жадностью схватила монету, запрятала в густые складки пестрого одеяния. Быстро разложила карты.
"Будущее твое светло, добрый ага, - снова прокаркала она. - Выпадает тебе богатство и длинная дорога. И почет, и уважение. Ожидал тебя тяжелый удар, но ты счастливо избежал его. А еще имеешь ты большой интерес в детях. Они не кровные, не родные тебе, ага, но тесно связаны с твоей судьбой. Настолько тесно, что я даже боюсь говорить..."
"Говори, старая!.." - прикрикнул встревоженный Гамид.
"Позолоти руку, счастливчик!"
Он бросил еще одну монету. Цыганка посмотрела на него тусклым взором, проскрипела:
"Далеко стелется твоя дорога, счастливчик. И все время рядом с тобой идут по ней двое. То они отходят от тебя, то снова приближаются: дороги ваши пересекаются, как морщины на моем лице. И вот что дивно: даже смерть твоя зависит от смерти одного из них..."
Гамид посерел. Голос его задрожал:
"Тех детей?"
"Тех, что сопутствуют тебе, ага..."
Цыганка исчезла так же неслышно и незаметно, как и появилась. А Гамид еще долго сидел на теплом камне, потрясенный услышанным. Со страхом смотрел на черное одеяло, под которым лежали укутанные, а вернее, связанные дети воеводы. Тьфу, шайтан! Неужели его судьба теперь зависит от участи гайдутинских последышей? Неужели для того, чтобы продлить свою жизнь, он должен радеть и о них?..
Слова цыганки глубоко запали в сердце Гамида. Суеверный страх за свою жизнь заставлял его долгие годы беречь Ненко и его сестренку, заботиться о них и о их будущем. Когда беглер-бей, желая нанести беспощадный удар воеводе Младену, хотел уничтожить детей, Гамид выпросил для них помилования, а затем отдал Ненко под именем Сафар-бея в янычарский корпус, а Златку держал при себе вместе со своими детьми, дав ей имя Адике.
Как только он узнал, что три дня назад при загадочных обстоятельствах исчез Сафар-бей, то немедленно начал розыски, которые дали повод думать, что Сафар-бей выкраден. Куда же он делся? Что с ним? Жив ли? На это мог ответить только один человек - Станко. К его двору ведут следы... Он, очевидно, мог бы дать сведения и о Якубе, которого Гамид не без оснований считал своим смертельным врагом и хотел побыстрее убрать с дороги. Но проклятый болгарин молчит! Не желает говорить правду! Ну нет, он развяжет ему язык!
Гамид сам схватил тяжелый батог и начал бить им болгарина по рукам, по лицу, по спине.
Станко извивался, пытаясь хотя бы как-нибудь защитить глаза.
- Ты скажешь все, гяурский пес! - хрипел спахия, вкладывая в удары всю свою силу. - Все скажешь!
- Я ничего не знаю... - стонал бай Станко.
- Где Якуб? Куда вы девали Сафар-бея?
- Я их не видел, ага. Бог - свидетель.
Батог засвистел снова. Гамид осатанел. Даже Абдагул и Кагамлык отошли к стене, боясь, как бы и им не перепало.
Неожиданно скрипнули двери, и на пороге появился Сафар-бей. Гамид застыл с поднятым батогом. В глазах - и удивление, и смятение, и радость, которые он не в состоянии был скрыть.
- Что это все означает, Гамид-ага? - спросил Сафар-бей, прикрывая за собой дверь и с удивлением оглядывая свою комнату. - Салям!
Гамид глупо улыбнулся, протянув к Сафар-бею руки, словно ждал, что тот кинется в его объятия. Но Сафар-бей сделал вид, что не замечает порыва спахии.
- Так что же здесь происходит? - повторил он свой вопрос.
Гамид бросил батог. Помрачнел.
- Когда исчезает из своей комнаты янычарский старшина, я должен узнать, куда он делся.
- И поэтому ты избиваешь этого несчастного? Что же он рассказал тебе?
- Я узнал от аскеров, что у тебя был Якуб...
- А еще что?
- Больше ничего. Но и этого достаточно для меня.
- Якуб - мой друг, - холодно сказал ага.
Гамид натянуто улыбнулся.
- Сафар-бей, дорогой мой, неужели мы так и будем говорить стоя посреди комнаты? Я сегодня вернулся от беглер-бея и привез очень важный фирман султана. В нем говорится о новом походе на урусов. Может, мы поговорим обо всем наедине?
- Хорошо, - мрачно согласился Сафар-бей.
- Тогда прикажи вывести эту гайдутинскую собаку и запереть в подвал.
Сафар-бей кивнул аскерам:
- Выведите его и отпустите!
Кагамлык и Абдагул бросились отвязывать Станко. Гамид недовольно засопел:
- Сафар-бей, ты допускаешь ошибку. Этот болгарин причастен к твоему похищению! Его надо допросить!
- Ошибаешься ты сам, Гамид-ага, - спокойно ответил Сафар-бей. - Никто меня не похищал... Якуб у меня действительно был. Он принес мне важную весть, которая и заставила меня отправиться в путь.
- Куда?
- А уж это моя маленькая тайна, Гамид-ага. Как тебе, наверно, известно, я не евнух. Поэтому нетрудно догадаться, какие чувства заставили меня ненадолго покинуть свой дом...
Гамид недоверчиво покосился на Сафар-бея, но ничего не сказал. Кагамлык и Абдагул подхватили Станко под руки, поволокли из комнаты.
Сафар-бей плотно прикрыл дверь, взбил на мягкой оттоманке миндер, предложил Гамиду сесть.
- Теперь поговорим, Гамид-ага. Что нового у беглер-бея? О чем пишет наияснейший султан в своем фирмане?
2
Старая Планина была наилучшим пристанищем и убежищем для гайдутинов. Во всех малодоступных местах - на высокогорных лугах, в глубоких темных ущельях, в чащах вековечных девственных лесов - стояли темные сосновые хижины, срубленные пастухами-горцами по приказу гайдутинских воевод прежних времен. Хижины эти были приземисты, неказисты, но надежно защищали от осеннего ненастья и зимних холодов.
В одну из таких заснеженных мрачных долин привел свой отряд воевода Младен. Похоронив Анку, он ни дня не хотел оставаться там, где все напоминало о ней. К тому же к Сливену его влекло желание отомстить Гамиду.
Пока гайдутины рубили дрова, растапливали в хижинах печи, готовили горячую пищу, Драган, переобувшись после долгого перехода в сухие сапоги, подошел к воеводе:
- Думаю, бай Младен, мне не мешало бы прогуляться до города. Надо оповестить наших людей, где мы расположились.
- Ты утомился, Драган.
- И все-таки отдыхать некогда. Сафар-бей уже прибыл в Сливен, и нам необходимо знать его намерения относительно нас. Интересно также узнать, что поделывает Гамид...
- Ты настоящий юнак, Драган! Когда мне придется перебраться в лучший мир, я распрощаюсь с землей без сожаления: ты продолжишь то дело, за которое я боролся всю жизнь! - с чувством сказал воевода. - Ну что ж, иди! Но будь осторожен.
Драган ушел.
Возвратился он неожиданно быстро - перед рассветом. Младен ждал его только на второй день к вечеру, поэтому был удивлен, когда увидел своего молодого друга, запорошенного снегом, в своей хижине.
- Что случилось, Драган? Ты вернулся с полпути?
- Да. Но не один. Со мною бай Димитр. Нам обоим повезло: он торопился из Сливена в наш стан, где никого не застал бы, а я топал в Сливен, где напрасно разыскивал бы бая Димитра, - потому благодарим всех святых, что началась вьюга. Она загнала нас в Медвежью пещеру, где мы и встретились, к радости обоих.
- Где же Димитр? Зови его сюда! - Воевода накинул на плечи кожух, раздул в устье печки огонь. - Он, наверное, может многое рассказать...
- Да, пришел он не с пустыми руками. Сейчас я его приведу.
Через минуту в хижину вошел Димитр, сбил с длинных обвислых усов снег. Младен обнял его, посадил возле огня. В хижине проснулись все: Звенигора, Спыхальский, Грива, Златка, Якуб, Яцько. Каждого интересовало, с чем возвратился Драган.
Марийка подала на стол хлеб и жареную козлятину, но Димитр не притронулся к еде. В печи разгорелись сухие сосновые сучья, и пламя осветило лицо болгарина. На нем лежала печать тяжелой усталости, - видно, не легко было пробираться по заснеженным горам окольными путями. В глазах застыла тревога.
Все, конечно, понимали, что только очень важная причина могла заставить бая Димитра покинуть Сливен и самому, не ожидая гайдутинского связного, двинуться в горы.
- Что произошло, бай Димитр? - спросил воевода, положив на плечо гостя руку.
Бай Димитр тяжело вздохнул:
- Бая Станко пытали...
- Как? Кто это сделал?
- Гамид... Все допытывался, проклятый, куда девался Сафар-бей. А также интересовался Якубом.
- Ну?
- Бай Станко ничего не сказал. Да он и не знал ничего, кроме того, что я причастен к этой истории. Но меня он не выдал. А подозрение на него пало потому, что наши следы вели к его двору...
- Жаль бая Станко, - сказал Драган. - Он жив? В безопасном месте?
- Да, аскеры притащили его чуть живого и бросили во дворе, как собаку... Но крепок старик! Не успела жена ввести в комнату и отпоить молодым вином, как он сразу же приказал позвать меня.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента