Малинин Евгений. Проклятие Аримана - Ученик

   Поскольку Леди молчала, молчал и я, хотя имел, что сказать.
   - Два...
   Моя рука опять потянула Поющего из ножен, и опять я услышал тихое:
   - Спокойно...
   - Три... - Парень начал поднимать свой самострел.
   И тут у меня над ухом раздался мелодичный свист, а затем напоминающий плевок. На лбу у главаря шайки появилось небольшое красное пятно, словно кожа лопнула от резкого удара. Края раны потемнели, как бы обугливаясь, и сама рана стала быстро расти. Казалось, что кожу на лице и черепе быстро пожирает невидимый огонь. Парень уронил свой самострел и с диким воплем: "Мама!" схватился руками за голову. Кожа на ладонях тотчас потемнела к стала также исчезать. Ноги у несчастного подогнулись, и он упал сначала на колени, а затем навзничь. Из горла у него вырывались невнятные звуки, поскольку ни губ, ни языка у него уже не было. Его руки беспорядочно скребли землю, а ноги дергались, срывая куски дерна. Через мгновение он затих, а еще через несколько секунд перед нами лежала груда одежды. Воротник рубахи венчая голый белый череп, а из рукавов торчали белые кости кистей. В зубах у черепа была зажата большая, похоже, золотая монета.
   Мужики, уронившие свое вооружение, со стеклянными глазами, все как один, сучили лапами по своим мордам. Двое в мокрых штанах стояли на коленях, а один, неловко лежа на брюхе, бормотал:
   - Пощади... пощади... пощади...
   В воздухе нехорошо запахло.
   Ворон, переступая точеными ногами, слегка попятился от завонявших злодеев.
   - Вот ты, - я протянул руку и указал на казавшегося наименее испуганным верзилу, - подойди сюда.
   Мужик, с трудом переставляя ноги, сделал несколько шагов в мою сторону. Остальные, кроме того, что лежал на пузе, как по команде, стали пятиться назад.
   - Стоять! - заорал я на них и, обратившись к впереди стоявшему, повторил вопрос Леди: - Рассказывай, кто вас надоумил прийти в этот лес с оружием и нападать на мирных путников?
   - Господин, - просипел он и замолчал.
   Несколько последних лет очень многие пытаются именовать меня "господин". Но когда это слово употребляют вкупе с моим именем или фамилией, сам говорящий теряется и краснеет, понимая весь идиотизм такого обращения, а я ясно чувствую издевательство и насмешку и начинаю нести свою обычную ахинею.
   Но в этом случае я сразу понял, что мужичок действительно считает меня господином и другого обращения не мыслит. Поэтому я кивнул и, подбадривая его, произнес:
   - Продолжай.
   Несколько приободрившись, мужик повторил:
   - Господин, - а затем через паузу продолжил: - Мы все из Сизой Топи. Две недели назад к нам приехал герольд из Холма и объявил, что хозяин Холма, полный маг Арк, приглашает всех желающих на охоту за Огненным Вепрем. Всем, кто будет рядом с ним, когда он встретится с Вепрем, Арк обещал по целому желтяку.
   - Желтяк - это золотая монета, - пояснила мне Леди. - Сумасшедшие деньги.
   - Мы понимали, что с Вепрем будет разбираться сам Арк, а нам достанется Вепрева свита. Конечно, этот орешек тоже не по нашим зубам, да ведь деньги-то, господин, какие. Неделю мы думали, да и собрались. А Гришня со своим самострелом... - он с ужасом кивнул на валявшуюся груду одежды, все зудел: слушайтесь меня, целы будете и с желтяками. А когда пришли в Мох, слышим - Арк уже разделался с Огненным Вепрем и отправился в Холм отращивать себе новую руку. Тогда Гришня и предложил подождать на тропинке. Что ж мы, говорит, так и пойдем назад с пустыми карманами. Вот мы и завалили деревце поперек тропы, а ведь знали о Золотой Погибели. Все Гришня, сука. Сказок наслушались... в штаны наложили...
   Мужик замолчал, опустив голову. Молчали и остальные, даже лежавший перестал талдычить свое "пощади".
   Леди недовольно проворчала:
   - Пусть дерево с дороги уберут, железо свое закопают и убираются в свою Сизую Топь.
   - Ладно, - сказал я, - Гришня ваш свой желтяк получил. Если сами не хотите зубками за золото ухватиться, убирайте с дороги дерево, закапывайте свое железо и, никуда не заходя, двигайте в свою Сизую Топь. Золотая Погибель вас пощадила.
   Мужики похватали свои топоры и живо принялись обрубать на лежащем дереве сучья. Затем, с помощью неизвестно откуда взявшихся веревок, шустро сволокли ствол в лес. Минут через десять дорога была свободна, а мужики принялись мечами копать на обочине яму, о чем-то тихо переговариваясь. Закончив копать, они спихнули в яму завернутые в одежду кости, оставшиеся от Гришин" бросили туда же мечи, а затем встали вокруг ямы, поглядывая на верзилу, с которым я говорил. Тот шумно вздохнул и направился в мою сторону. Подойдя поближе, он опять вздохнул и заговорил, оглядываясь на своих товарищей:
   - Господин, пощади, разреши забрать топоры домой. Как в хозяйстве без топора. Семку вон жена без топора из дому выгонит. Разве ж новый топор купишь. Попроси Золотую Погибель оставить топоры. Мы отслужим. - Все согласно закивали патлатыми головами.
   Леди помалкивала, и я согласно кивнул:
   - Забирайте.
   Мужики быстро закидали яму землей и направились к кустам, из-за которых раньше появились. Только тот, что со мной беседовал, переступая с ноги на ногу, задержался и вдруг выдохнул:
   - Господин, можно спросить? - и остановился, открыв рот, сам изумленный своей наглостью.
   - Ну, - коротко бросил я.
   - Господин, - мужик просветлевшими глазами в упор разглядывал меня, как будто хотел заглянуть под плащ, прикрывавший мою левую руку, - а кота с тобой нет?
   - Какого кота? - Я в изумлении уставился на мужика.
   - Такого черного, здоровенного.
   - Нет со мной никакого кота, - заорал я, почувствовав скрытую издевку. - Проваливай!
   Мужик, как мне показалось, с облегчением вздохнул и припустился за своими подельщиками, ожидавшими его около кустов, что-то им глухо пробормотал, и все они гурьбой поломили сквозь кусты.
   - Весь лес потопчут, - проворчала Леди.
   - Так, значит, ваше полное имя, Леди, Золотая Погибель? Преклоняюсь. Я послал Ворона вперед. - Теперь я понял, почему для вас не проблема продукты питания и средства передвижения. Где можно обучиться такому плевку? Готов платить за уроки!
   - Т-т-т, понесло... - Леди явно была смущена. - Нигде уже не научишься.
   - Как так. Неужели утраченное искусство?
   - Понимаешь, много веков тому назад одному великому магу был сделан заказ на создание существа, которому можно было бы доверить охрану кладов. Маг перебрал множество вариантов, начиная от привидений и кончая одушевленными клинками. Но самым эффективным средством, как оказалось, была змея, вооруженная таким вот способом убивать. Причем убитый всегда держал в зубах золотой, в знак того, что он покушался на чужое добро. Так был создан мой предок. Но побочным явлением наложенного заклятия стало то, что заклятая змея приобретала почти человеческий разум, способность, хотя и ограниченную, общаться с людьми и иметь только одного детеныша. Так вот, рождая попеременно то сына, то дочь, наш род дошел до меня. Я последняя. Поэтому отец и не хотел отпускать меня с тобой.
   - И для тебя очень опасно сопровождать меня?
   - Знаешь, мы все время своего существования не покидали этого леса. В нем наша способность действует очень эффективно. В округе нас знают и почитают. А что будет вдали от этого места, не знает никто. Стоит ли рисковать?
   - Так, может быть, тебе остаться?
   - Нет! Я ж умру от любопытства, если не узнаю, что же с тобой станется. Кто же мне расскажет, если я сама не увижу? И потом, разум у меня почти человеческий, ты мне понравился, и я очень хочу тебе помочь.
   Мы оба как-то смущенно замолчали.
   Ворон с шага перешел на неспешную рысь. Солнце повисло на вершинах деревьев, готовясь нырнуть за горизонт. В воздухе посвежело, потянуло легким ветерком.
   - Зато теперь я знаю, кем ты был, пока не стал пришлецом, - бодрым голосом заговорила Леди. - Это ж тебя величали Огненным Вепрем. И с тобой выяснял отношения Арк из Холма. Послушай! - вдруг воскликнула она. - Эти олухи, заявили, что с тобой мог справиться только сам Арк, а это значит, что Огненный Вепрь - полный маг!
   - Ну и что? - спросил я.
   - А то, что маг никогда не становился пришлецом!
   - Все когда-нибудь бывает в первый раз, - философски изрек я.
   - И этот мужик, - лихорадочно продолжала Леди, явно меня не слушая, он, видно, сразу об этом подумал. Набрался смелости и спросил про кота!
   - Да в чем дело? - встревожился наконец и я.
   Леди подняла голову и внимательно поглядела мне в глаза:
   - Существует среди людей то ли легенда, то ли предание о том, как великий маг-прорицатель, первый маг этого Мира, перед своей смертью предсказал, что гибель этого Мира наступит с приходом рыжего пришлеца с золотой змеей на плече и черным котом за пазухой, - она запнулась и повторила тише: - С золотой змеей на плече...
   Ее тело дернулось, как будто она хотела упасть в траву, и замерло на моем плече.
   ИНТЕРЛЮДИЯ
   В обычном московском доме, расположенном на Ташкентской улице, на подоконнике грязной лестничной площадки, поджав под себя лапы, сидел небольшой угольно-черный кот. Впрочем, точнее было бы сказать так: это был еще не кот, но уже не котенок. Его совершенно черная шкурка была тщательно вылизана и выглажена, а полузакрытые зеленые светящиеся глаза с презрением скользили по замусоренной, разрисованной неприличными рисунками и не менее неприличными надписями среде его обитания. Сквозь грязное стекло окна был виден пыльный двор, в котором коту были известны каждый закоулок и каждая дыра.
   Кот уже сейчас, проходя по двору, не обращал внимания на мелких собачонок, во множестве разведенных жильцами дома. Когда какая-нибудь из них с визгливым брехом подбегала к нему слишком близко, ему достаточно было лишь обернуться и посмотреть в ее бегающие глазки, чтобы она, завывая, понеслась прятаться за хозяйку. Правда, во дворе появлялись и крупные собаки. Тогда кот, подпустив такого горлохвата поближе, молнией взлетал на одно из чахлых деревьев, но не прятался в листве, а принимался корчить рожи, шипеть и плеваться в беснующуюся внизу собаку, доводя ее до полного исступления. Ему очень нравилось смотреть, как несчастный хозяин пытается оттащить своего задыхающегося в натянутом ошейнике "друга" от дерева, а тот, ослепнув и оглохнув от бешенства, таскает вокруг дерева своего хозяина.
   Наступил поддень, и двор был пуст. Голубей, ворон и других птиц в нем давно не водилось, и сидевшие по вечерам на скамейке бабки не без причины винили в этом кота. Детей из разломанной песочницы болтливые мамаши увели по домам кормить. Для мужиков, что собирались за покрытым жестью столом стучать костяшками домино, время еще не наступило. Коту было скучно. Коту было противно. Кот никого не любил.
   Он не любил сопливых ребятишек, которые тискали его, таскали за хвост и лапы, а если он давал им лапой по пальцам, слегка выпустив когти, они орали, как будто им оторвали руку. Тогда прибегали их мамаши и, облизывая свои чада, визгливо ругались почему-то на него.
   Он не любил старушек, которые таскали ему в блюдечках разбавленную непонятно чем воду белого цвета, называя ее молоком, или куски вонючей дряни под названием "сосиска" - слово-то какое гадкое. Однажды, когда он был совсем маленьким и совсем голодным, он попробовал такую сосиску и чуть не помер. Теперь он только брезгливо морщил нос и отворачивался, когда ему подсовывали подобную отраву, а бабки начинали зло ворчать: "Зажрался, зараза". Одна особо сердобольная бабуля пыталась накормить его "вискасом", но он решил, что лучше голодать и быть лохматым, чем один раз наесться и облысеть. Зажрался! Что они знали о голоде?
   Он, как уже было сказано выше, не любил собак и старался всячески их третировать.
   Но больше всего он ненавидел крыс. Месяц назад одна из них отхватила у него белый кончик хвоста, самую кисточку, которую он считал своим лучшим украшением. Крыса за это жестоко поплатилась, и с тех пор он не упустил ни одной из тех, что смог унюхать.
   Он, Боевой Кот в четыреста тридцать четвертом поколении, прозябал в каком-то занюханном дворе, ночевал в лучшем случае на грязной батарее в подъезде.
   Внизу хлопнула дверь. Кот насторожился, но почти тотчас расслабился. Он узнал шаркающие шаги деда из квартиры на одиннадцатом этаже. Один из немногих, кто по-настоящему понимал кота и умел с ним общаться. Один из немногих, кто частенько угощал его свежей рыбкой, кусочком печенки или жирной сметаной. И никогда не трогал его руками!
   Дед поднимался по лестнице, видимо, лифт опять отключили. Вместе с дедом поднимался восхитительный запах свежей печенки. Не той, замороженной до льдистого излома на срезе, которая почти и не пахла, а свеженькой, полной теплой, густой крови. Кот судорожно сглотнул, но глаз не открыл и не двинулся с места. Принцип - никогда ничего не просить - соблюдался им свято. Боевой Кот сам может себя прокормить.
   Дед дошел до площадки, на которой расположился кот.
   - А, Ванька, тебя-то мне и надо! - воскликнул дед. - Смотри, что я для тебя припас.
   Он положил на подоконник бумажный сверток и развернул его. Так и есть, она, печеночка, да кусок-то какой здоровый.
   - Вот, Вань, угощайся, я знаю, ты печеночку любишь. - Дед улыбался, и лукавые морщинки в углах его глаз были очень дружелюбны. Да, дед коту нравился. И прозвище, которое тот ему дал - Ванька, тоже нравилось.
   Кот поднялся, выгнув дугой спину, потянулся и, не торопясь, с достоинством, направился к разложенному угощению. Осторожно обнюхав печенку, он не сдержался ("Молод еще", - подумал дед) и с довольным урчанием впился зубами в сочную мякоть.
   Пока кот расправлялся с едой, придерживая ее лапой, дед, присев рядом на подоконник, не торопясь, рассуждал, казалось, сам с собой. Но кот, не отрываясь от еды, внимательно прислушивался к его словам.
   - Да, котяра, я понимаю, как тебе здесь скучно. Это ж разве для тебя жизнь - душить голубей да крыс, да дразнить собак. Тебе нужны дела поважнее и пострашнее. Только какие же тут у нас могут быть страшные дела для Боевого Кота.
   Кот насторожился: откуда-то старик знал, что он - Боевой Кот.
   - Твои бы возможности, да в другом месте - тебя бы великие герои за пазухой таскали, как лучшего друга. Да ладно, всему свое время, какие твои годы? - опять улыбнулся старик.
   Кот прикончил печенку и, усевшись на подобранный хвост, принялся умывать мордочку.
   - Здоров же ты, Ванька, печенку трескать! - добродушно проворчал дед, аккуратно сворачивая грязную бумагу. - Ну ладно, пойду я. Жарко что-то. Полежать хочется.
   Дед зашаркал вверх по лестнице. Кот, умывшись, покрутился в своем углу подоконника, опять улегся и прикрыл свои изумрудные глаза.
   "Великие дела! Ха! Что ж, он готов. Только никаких дворов и подъездов! Никаких детей и старух! Чтобы трех маленьких собак и одну большую каждый день. Маленьких он будет драть сам, а большая будет подыхать от злости и разрыва сердца. А крыс давить, давить, давить!.."
   Кот задремал.
   И ему привиделся густой зеленый лес, пронизанный солнечным светом и теплом. Он, здоровенный Боевой Кот, благородной черной окраски с белой кисточкой на хвосте, бежал в мягкой свежей траве по обочине широкой проезжей дороги, петлявшей по лесу. А в зубах у него была зажата огромная бурая крыса с разодранной глоткой...
   4. ПУТЬ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
   ...Один мой хороший знакомый яростно придерживается принципа, по которому ожидает от жизни только всевозможных пакостей. "Все неожиданности я, таким образом, делаю приятными", - гордо заявляет он, обосновывая свой принцип. В результате он стал отпетым мизантропом.
   Однажды в теплой, задушевной беседе за хорошим столом я светло позавидовал ему, заявив, что в его жизни бывают только приятные неожиданности. В ответ он, помрачнев, пробурчал: "Как ни готовься к худшему, все равно случается такая гадость, которой ты не ожидал..."
   На ночлег мы расположились на опушке леса Золотой Погибели. Леди предупредила, что здесь кончаются ее владения, и она не знает, кончаются ли ее способности. "Поэтому, - сказала она, - лучше будет, если мы переночуем в моем лесу". И я с ней согласился.
   Остановились мы невдалеке от тропы, по которой путешествовали весь день, на небольшой поляне, с трех сторон окруженной уже привычными дубами, а четвертой стороной открытой в травянистую равнину, напоминающую истоптанное пастбище. Тропа-дорога, петляя в негустой траве, пропадала в близком перелеске. Поляну пересекал маленький ручеек, вытекавший из близкого ключа. Привязывать Ворона я не стал.
   - Никуда он не денется, - заявила Леди. Спустившись с седла и постояв минуту враскорячку, я отправился собирать хворост.
   - Походи, походи, - пропел мне вслед насмешливый голосок, - а то засиделся, наездник.
   Побродив по опушке леса минут двадцать, я понял, что никакого хвороста здесь нет. Лес, казалось, тщательно подмели. Мне ничего не оставалось, как только вернуться к месту нашей стоянки.
   - Ой, бедный, и как же ты дотащил столько дров? Смотри, грыжа выпадет, вправлять некому. Вот страху-то всем будет - рыжий пришлец с огромной грыжей, - изгалялась Леди.
   Я стоял, открыв рот, и смотрел на яркое пламя костра, полыхавшее на поляне. Трава под ним даже не пожелтела. Пламя начиналось прямо из воздуха и при этом потрескивало, как будто его подкармливали сухой березой. Над костром, на треножнике, висел котелок, наполненный водой. Леди примостилась рядом с огнем на небольшой кочке, поблескивая отраженным в рубиновых глазах огнем.
   - Ну, Леди, - выдохнул я, - ты прямо как царевна-лягушка - вышла из лягушачьей кожи прекрасной девушкой, все приготовила и опять в кожу спряталась.
   - Какое замечательное волшебство, - протянула Леди заинтересованно. Заклинание скажешь?
   Пришлось ей объяснять, что это не волшебство, то есть волшебство, конечно, только не в жизни, а в сказке про Ивана-дурака, то ли царевича, то ли крестьянского сына, который женился на лягушке, которая совсем не лягушка, а царевна, которую заколдовал Кащей-Горыныч, а кожу у нее дурак спалил в печке.
   - У кого кожу дурак спалил, у царевны?
   - У лягушки.
   - Ну, лягушка-то - царевна.
   - Лягушка - царевна, но у той своя кожа была.
   - Так что, лягушка в двух кожах ходила?
   - Нет, у лягушки своя, у царевны своя.
   - Так лягушка сама по себе, а царевна сама по себе, каждая в своей коже.
   - Да.
   - Так, когда у лягушки кожу дурак спалил, как же она дальше жила?
   Я, совершенно одурев от ее вопросов, уселся на траву и задумался.
   - Во, расселся, как лягушка без кожи, - тут же раздался голос Леди. Вода закипает. Давай готовь похлебку, у меня рук нет.
   Я поднялся, подтащил к огню снятую с лошади сумку и раскрыл ее. Да, сумку собирал человек, хорошо знакомый с походной жизнью. Кроме уже знакомых мне копченого мяса и огурцов, в ней была еще одна кринка с молоком, только топленым, две небольшие краюхи хлеба, баночка с солью, пакет с чаем. Лежало еще что-то, но я дальше не полез, потому что наткнулся на средних размеров горшочек, в котором были, вы не поверите, замороженные пельмени. Почему они не подтаяли, я не понял, но, поскольку вода в котелке закипела, я, посолив, вывалил в нее все содержимое найденного горшочка.
   - Ну и обжора! - сразу среагировала Леди. - Варит, как на четверых. Неужели все съешь?
   - Ешь - потей, работай - мерзни, - бодро заявил я, помешивая пельмени деревянной ложкой, обнаруженной в кармашке сумки. - А потом, я надеюсь, вы, Леди, также примете участие в вечерней трапезе?
   - Нет, я не хочу есть. Ну разве что немного молока.
   - От такой диеты ноги можно протянуть.
   - Вот и видно, что ты совершенно не знаешь физиологии зачарованных змей. Во-первых, если ты присмотришься повнимательнее, то обнаружишь, что ног у меня нет, и протягивать мне нечего, разве что хвост. Во-вторых, мне по роду своей деятельности положено практически не спать и практически не есть, а все свое драгоценное время посвящать охране доверенных мне ценностей. Понятно?
   - Понятно. Придется справляться с харчами в одиночку.
   Я нарезал себе хлеба и огурцов и, вооружившись ложкой, принялся таскать из котелка пельмени.
   Когда я насытился, окончательно стемнело. Я переложил остаток своего ужина в горшочек, причем Леди не преминула хмыкнуть:
   - Некоторые предпочитают похолоднее? - Но на меня уже навалилась усталость пополам с приятной сытостью. Поэтому, не выясняя природу ее замечания, я с трудом, в силу привычки, вымыл котелок, отстегнул пояс с оружием, улегся возле огня, положив голову на кочку, и тут же заснул.
   Проснулся я на рассвете. Солнце еще не встало, но было уже светло. Легкий туман окутывал все вокруг, наполняя окружающий воздух какой-то освежающей влагой. Было такое ощущение, что ночь кончилась едва начавшись. И хотя я чувствовал себя отдохнувшим, я совершенно не помнил ночи, как будто вечером меня выключили, а утром включили, и ночное время выпало из моей жизни. И еще я ощущая непонятную тревогу, хотя Поющий молчал, и, значит, схватки не предвиделось, а конь мирно дремал рядом, изредка похрапывая и встряхивая головой. Леди тоже помалкивала. Я приподнял голову и огляделся.
   В мире царила тишина. Окружающий пейзаж не изменился. Рядом, свернувшись золотым клубочком, лежала Леди. Только по периметру нашей полянки стояла стена из серых каменных глыб высотой в полтора моих роста, стена без калитки и ворот.
   Я, опершись левой рукой о землю, а правой подтягивая к себе перевязь, стал медленно подниматься на ноги. Леди молнией метнулась на мое плечо, застыла там, приподняв головку, и лихорадочно зашептала мне в ухо:
   - Они появились с час тому назад. Не подошли, а именно появились. С тех пор они стоят неподвижно и молчат. Я думала плюнуть в одного, но решила дождаться, пока ты проснешься.
   - Ты знаешь, кто это сделал?
   - Что сделал?
   - Стену поставил!
   - Я же тебе говорю, они появились с час назад...
   - Кто они?
   - Ты что не видишь, вот же они кругом стоят.
   - Так это не стена? Я думал, это каменная стена.
   - Нет, это облы - древнее каменное племя. Его создал тот самый маг-прорицатель, о котором я тебе рассказывала. В предании сказано, что их практически невозможно убить, но зато у них не бывает детей. И еще, их очень давно никто не видел. Поговаривали, что они навсегда ушли в горы на севере.
   Пока Леди торопливо нашептывала мне все, что она знала об облах, я подошел к стене. Выглядели эти облы как самые обыкновенные гранитные глыбы, срезанные в верхней части на конус с закругленной вершиной, и стояли они, плотно прижавшись друг к другу, хотя щели между ними все-таки были.
   Я быстро обошел поляну по кругу - выхода не было.
   Вернувшись к костру, я присел на траву и задумался - Сам я, прихватив Леди, оружие и сумку, скорее всего смог бы перебраться через этих неведомых облов. Но мне очень не хотелось оставлять Ворона. Не мог я с ним расстаться. "Есаул, есаул, я не брошу коня", - пробормотал я про себя. Только вряд ли Ворон сумеет взять такое препятствие. И самое главное, с какой стати племя, ушедшее давным-давно в горы, вдруг почтило мою скромную особу таким навязчивым вниманием. В этот момент над горизонтом показался край солнца, осветив верхушки деревьев и мазнув золотом по лысым макушкам облов. Тотчас зазвучал голос. Говорил обл с нашлепкой серого мха на плече, хотя как я это понял - не знаю.
   - Твоя слюна, Золотая Шкурка, для нас безвредна. У нас нет гниющей плоти.
   Леди разъяренно зашипела.
   - Зла мы вам причинять не собираемся. Но... Он замолчал и через мгновение продолжил громче, торжественным тоном:
   Совпали время, место и судьба,
   И смертный, что чужим владеет телом,
   Пророчество услышать должен наше,
   И наконец понять, кто он такой,
   И здесь зачем,
   И что он должен сделать...
   - Ты готов выслушать и оплатить пророчество? - обратился обл ко мне.
   - Куда ж мне деваться. Готов. Давай свое пророчество, только вот платить мне нечем.
   Обл не ответил, а по поляне вдруг пронесся вздох ветра, и она наполнилась птичьим щебетанием. Затем птичий хор стал стихать, как бы отдаляясь, и сквозь него проступило звучание одной ноты, которую тянули все облы, кроме говорившего. Этот звук все усиливался и усиливался, пока птичий гомон совершенно не утонул в нем, и я вдруг почувствовал внутри необычайную пустоту и сосредоточенность. Все вокруг приобрело размытые очертания и уже не отвлекало от того главного, что мне предстояло услышать. Когда я понял, что наступил, момент полной сосредоточенности, я услышал:
   Сверкая серебром и златом, Воняя гноем и дерьмом, Он от рассвета до заката Катился сам в себе самом...
   Слова падали как тяжелые маслянистые капли и с шипением растекались по моему сознанию. Каждое слово, казалось, оставляло невидимую трещину в прочной ткани моего бытия, и в эту трещину врывался студеный ветер чуждого разума. И мне открывался этот Мир. Мир добрый и злой, прекрасный и чудовищный, волшебный и земной. Мои видения были полны пожаров и лязга стали, ласковых песен и чудесных стихов, воплей погибающих и стонов любви."
   Качаясь на волнах порока, Для самого себя злодей, Он убивал своих пророков И пожирал своих детей...
   Я знал, что не запомню дословно услышанное, и это не казалось важным. Но с каждым произнесенным словом в меня вливалось понимание. Понимание того, зачем меня принесло в этот Мир и чего этот Мир ждет от меня. Чего этот Мир не может получить ни от кого, кроме меня. Понимание того, что получит этот Мир - прощение и гибель, или перерождение. Получит от меня! И мне становилось тоскливо и муторно от этого понимания, и это понимание обволакивало меня, все полнее растворяя в серой каше небытия, отдаляя от действительности. Наконец, когда сорванный почти до шепота голос произнес: