Страница:
– Совет посвященных рассмотрел представленные мной доказательства твоей вины и принял решение подвергнуть тебя обряду эрозиобазы. – Медленно и четко проговорил Ратмир. – Решение Совета будет сообщено тебе официально, обряд проведет уполномоченный на это волхв прямо здесь, в Звездной башне, на месте твоего преступления.
Гвард судорожно сглотнул, его глаза метнулись к темной молчаливой фигуре Торопа, словно ища у него поддержки, а затем мгновенно вернулись к Ратмиру.
– Про тебя, волк, говорили, что ты великодушен и умеешь прощать… – Севшим до хрипоты голосом проговорил медведь. – Но я вижу, что это не так! Я вижу…
– Прощать?.. – Перебил его Ратмир. – Ты считаешь, что ты заслуживаешь прощения?! Ты, убийца по найму, убийца, обменивающий кровь на монеты, считаешь, что тебя можно простить?! – Ратмир медленно покачал головой. – Нет! Я могу понять человека, который мстит обидчику, который идет на убийство в порыве негодования или, пытаясь предотвратить зло. Я могу понять того, кто идет на убийство ради других людей, защищая свою стаю или надеясь, что его сородичи будут после этого убийства лучше жить!! Но человек, идущий на убийство ради собственной выгоды, или, тем более, ради собственного удовольствия, ни сочувствия, ни прощения не заслуживает!
– Но я не получал за твое убийство выгоды!!!
Гвард приподнялся на нарах, и одеяло соскользнуло с его плеч, обнажая его грудь, покрытую шрамами.
– А как же монеты, что были обещаны тебе за мою жизнь?! – Быстро переспросил Ратмир. – Ты сам признался в этом!..
Затем, вскинув голову и глядя на узника сверху вниз, Ратмир брезгливо проговорил:
– Ты – наемник, и ответишь за свое деяние, как наемник! И ты не можешь оспаривать мое право… – Волхв неожиданно усмехнулся. – …Воздать тебе должное!
Несколько секунд в камере висела тишина, а затем прошелестел едва слышный шепот узника, обращенный, казалось, к самому себе:
– Значит, если я скажу тебе, кто и почему обрек тебя смерти, ты сохранишь мне многогранье?..
И снова в камере воцарилась тишина, как будто прозвучавший вопрос повис в воздухе.
– Нет… – Проговорил, наконец, Ратмир. – Это ничего не значит. Да и поздно об этом рассуждать – вряд ли Совет отменит свое решение. И, кроме того, ты, видимо, забыл, что лежал на Столе Истины!.. Я знаю, Гвард, кто тебя послал ко мне, и могу задать интересующие вопросы этому человеку. Задать тогда, когда сам этого захочу, и… когда этот человек – волхв вашей, стаи будет меньше всего этого ожидать!
На этот раз молчание длилось всего пару секунд, а затем медведь прошептал:
– Значит – изверг!.. Значит – так!
Взгляд его стал тусклым, голова медленно опустилась, да и сам он как-то обессилено обмяк.
– Да – изверг! – Подтвердил Ратмир, и в его голосе неожиданно просквозил некий намек на сочувствие. Вот только узник никак на этот намек не отреагировал.
Ратмир взглянул на своего ученика, а тот, перехватив этот взгляд, понял – вот следующая жертва обряда эрозиобазы!
Трижды посвященный волхв, кивнул собственным мыслям и, резко повернувшись, вышел из камеры. Тороп последовал за своим наставником после мгновенной заминки. Казалось, он хотел что-то сказать замершему на нарах узнику, но сдержал свой порыв.
Уже в коридоре, заперев дверь камеры, Ратмир не глядя на ученика, проговорил:
– Послезавтра утром мы проведем обряд эрозиобазы над Гвардом из стаи восточных медведей… Волхв стаи восточных медведей повел себя слишком… нагло, пусть Болот не думает, что охота на меня безопасна для его людей!
– А других осужденных мы не будем смотреть, учитель? – Осторожно поинтересовался Тороп.
– Нет, – покачал головой Ратмир. – Надо кончать эту затянувшуюся историю. Гвард уже три месяца ожидает своей участи, и дальше держать его в неведении не стоит – я уверен, что он не знает, кто в действительности является организатором покушения, кто его проплатил… Да и само это покушение!..
Ратмир неожиданно оборвал свою фразу, а затем задумчиво добавил:
– У меня вообще такое ощущение, что медведя просто подставили, чтобы многогранья его лишили не в стае!
– Гвард не знает, кто организовал покушение?! – Удивленно переспросил Тороп. – А как же… Стол Истины?! Ведь перед поездкой в университет он разговаривал с волхвом стаи, и поручение убить тебя получил явно от него!
– Все это так, – согласился трижды посвященный. – Но у Болота не было причин ненавидеть меня настолько, чтобы желать моей смерти… Разве только…
Тут Ратмир замолчал и после недолгого раздумья добавил:
– Но об этом придется разговаривать с самим Болотом! В любом случае, Гвард знал, на что идет, а значит, должен был быть готов к лишению многогранья! Так почему бы нам не использовать этот обряд, для того чтобы разобраться с некоторыми научными проблемами?! Подготовьте нижний зал для проведения обряда.
– А что будет потом, учитель?.. – Неуверенно переспросил Болот.
– Потом?.. – Ратмир вопросительно приподнял бровь. – Когда – потом?..
– Я хотел спросить… – торопливо пояснил ученик, – … что будет с медведем потом, после того, как он станет извергом? Мы будем изучать его… тело?
– А, ты об этом!.. – Ратмир на секунду задумался. – Я думаю, что это будет излишне. Мы уже знаем какого рода изменения можно будет обнаружить в его внутренних органах после интроекции, так что… Хотя, если я не смогу разобраться с… одной проблемой, то после обряда эрозиобазы дам тебе знак задержать его.
– Значит, если наставник решит его не задерживать, я объявлю ему, что он должен вернуться в стаю? – Уточнил Тороп.
– Конечно! Как это всегда делается, если интроекция проводится по решению Совета посвященных. – Недовольно проговорил Ратмир. Его начали раздражать вопросы Торопа, которые он считал излишними.
Два дня спустя, в самом начале часа Вепря, Ратмир, вернувшись после разговора с Вершителем, переоделся в темное платье и спустился в подземелье башни. Отворив высокую, двустворчатую дверь нижнего зала, он с порога оглядел просторное помещение, освещенное единственной масляной лампой, прикрепленной к дальней стене, под самым потолком. Ступенчатый помост, необходимый для проведения обряда эрозиобазы был уже установлен и покрыт темным тяжелым, заглушающим шаги ковром. На стенах, в темных кованых держателях установлены факелы. В стороне, на маленьком столике темного дерева, покрытом прозрачной тканью, лежал длинный чуть поблескивающий нож без ножен, и стояла широкая, на низкой ножке чаша, наполненная темной, маслянисто поблескивающей жидкостью – в общем, все было готово для проведения обряда. Еще раз оглядев зал, Ратмир вдруг заметил в самом дальнем, затемненном углу простое, но удобное кресло – Тороп позаботился об удобстве для своего наставника, и это проявление заботы вызвало легкую улыбку у трижды посвященного волхва. Он прошел в угол и уселся в кресло, до начала обряда оставалось совсем немного времени, так что можно было еще раз спокойно обдумать предстоящее.
Ратмир не заметил, как пробежало время, из задумчивости его вывел короткий треск вспыхнувших факелов. Подняв голову, он огляделся.
Нижний зал преобразился! Ковер, прикрывающий помост и большую часть пола, стал кроваво-красным, и по нему побежали причудливые темные узоры. Переплетаясь, прорастая из самих себя новыми, прихотливо струящимися побегами, эти узоры приковывали взгляд, заставляли разум погружаться в свое хитросплетение, рождали в голове странные, ритмически организованные звуки. На стенах проступили странные темные лики. Освещенные колеблющимся красноватым светом, они казались живыми, меняющими выражение, подмигивающими, морщащимися, кривляющимися. И чем дольше человек вглядывался в эти изображения, тем яростнее они корчились, тем безобразнее становилась мимика этих уродливых, неуловимо перетекающих одно в другое лиц! А потолок зала, казалось, опустился, распластался над самым полом, прижимая всех входивших к земле, заставляя сгорбиться, согнуться от непонятной, наваливающейся на плечи, тяжести.
И только угол, в котором сидел Ратмир, продолжал оставаться в полумраке, как будто он находился в другом помещении. А невидимая стена, отгораживавшая это помещение от остального пространства нижнего зала, словно бы отсекала багрово-красные всполохи, лишала их силы, глушила их мощь!
С минуту взгляд трижды посвященного волхва скользил в пространстве преображенного зала, а затем медленно, торжественно разошлись обе створки высокой и странно узкой двери, и в зал вступила небольшая процессия, состоявшая из трех человек.
Впереди медленно, словно нащупывая при каждом шаге правильную дорогу, двигался Хвост, недавно принятый Ратмиром в ученичество. Молодой парень был одет в дорогой, расшитый золотом и цветным шелком кафтан, на его голове красовалась бархатная, опушенная коротким мехом шапочка. Ноги его, обутые в мягкие короткие сапожки переступали осторожным мелким шагом.
За ним таким же медленным шагом следовал Гвард из стаи восточных медведей. Он был обнажен, переставлял ноги неуверенно, а его взлохмаченная голова чуть подергивалась. Глаза медведя лихорадочно обшаривали зал, взгляд его то прилипал к узором брошенного под ноги ковра, то вскидывался к гримасничавшим на стенах ликам, и, словно испугавшись этих гримас, снова падал вниз, к хитроумным затягивающим взгляд узорам.
Последним шагал посвященный Тороп, одетый в темную, длинную хламиду, скрадывавшую очертания его тела. Взгляд его был сосредоточен и, словно бы, погружен внутрь, в самого себя, но Ратмир сразу же понял, что его ученик до предела сосредоточен и просто не замечает окружающего.
Хвост, между тем, поднялся на помост, миновал его верхнюю площадку, спустился на пару ступеней с противоположной стороны и, резко повернувшись, взметнул вверх обе руки. Гварл, оказавшийся в этот момент на верхней площадке, остановился, и его взгляд буквально впился в поднятые руки ученика Ратмира. Тело медведя наклонилось вперед, словно, только эти, тянущиеся к низкому потолку руки удерживали его от следующего шага – шага вниз, прочь от уготованной ему судьбы!
Ратмир, до этого момента пристально наблюдавший за происходящим, закрыл глаза. Несколько секунд под его закрытыми веками продолжали метаться багровые отсветы, но, он умело отсек этот остаточный свет и начал тщательно прощупывать накрывшую его тьму. Еще несколько секунд ничего не происходило, а затем из окружавшего трижды посвященного волхва мрака осторожно выступили три фигуры, стоявшие на помосте. Очертания двух из них – передней и задней, едва проглядывались, оттененные едва заметным темно-фиолетовым ореолом, зато третья, стоявшая посредине, едва появившись, стала набирать яркость и скоро засверкала, словно подсвеченная изнутри хрустальная статуя! Волхв сразу же сосредоточил все свое внимание на голове этой, наполненной яркими, переливающимися пятнами, фигуры.
В этот момент в зале, сразу во всем его объеме возник едва слышный, низкий, тягучий звук. Одна единственная нота, проклюнувшаяся, казалось, из плещущего по стенам, багрово-красного света и точно попавшая в его ритм, тянулась и тянулась, как будто некий невидимый, но мощный хор, состоящий из сотни мужчин, посылал этот звук, как прощание одному из своих товарищей. Взгляд Гварда, стоявшего на вершине помоста, вдруг прояснился, сам он выпрямился, даже вытянулся вверх, и замер, внимательно прислушиваясь к этому звуку.
Хвост медленно опустил руки, осторожно повернулся и, мягко ступая, прошел к стоящему в стороне столику. Там он взял в руки чашу с медленно качнувшейся в ее лоне жидкостью и, вернувшись на помост, протянул чашу медведю. В тот же момент тон заполнявшего зал звука чуть изменился, и из него, как нить с вращающегося веретена, потекла медленная музыкальная фраза, которая мгновенно приобрела смысл:
«Прими последний дар Матери всего сущего… Испей и вспомни все!..»
Гвард медленно протянул руки вперед и принял чашу. Тем же медленным, тягучим движением, не расплескав ни капли маслянисто поблескивающей жидкости, он поднес чашу и лицу, глубоко вдохнул темно-синий, накрывший чашу аромат и припал к ней губами. Ножка чаши, зажатая в ладони человека, медленно поползла вверх, и тяжелая жидкость начала неторопливо переливаться из мертвого металла в живое тепло гортани… пищевода… желудка!
И тут снова чуть изменилась тональность наполнявшего зал звука, и зазвучала другая мелодия. Эту мелодию уже нельзя было переложить в слова, ее звуки были несовместимы с человеческой речью, хотя исполнялась она явно человеческим горлом. Долгий, заунывный звук переползая с ноты на ноту по каким-то своим, нечеловеческим законам звучал все то время, в течение которого Гвард тянул жидкость из чаши. А когда та опустела, звук оборвался настолько резко, что показалось, будто бы именно наступившая тишина выбила чашу из руки обреченного. Темный опустевший, ставший ненужным предмет, вывалился из разжавшихся пальцев и устремился вниз, словно желая спрятаться в переплетениях темного узора ковра, но ему не позволили долететь до пола. Хвост подхватил чашу и осторожным, крадущимся шагом направился к стоявшему в стороне столику. Когда он вернулся на свое место, в его руке уже поблескивал тонкий длинный клинок.
И в этот момент снова сменилась мелодия. Поднявшись чуть выше, она вдруг стала похожа на колыбельную. Стоявший позади Гварда Тороп едва заметно качнулся из стороны в сторону, как мать, укачивающая на руках маленького ребенка, и медведь, чуть помедлив, повторил это движение. Его обнаженное тело также едва заметно качнулось в такт «колыбельной», потом еще раз, и еще раз, понемногу увеличивая амплитуду раскачивания…
Именно в этот момент Ратмир заметил, что сияние, наполнявшее тело интроектируемого, изменилось… Нет, световая палитра тела осталась практически прежней, а вот с головой явно что-то происходило. Яркость цветных пятен, заполнявших голову, чуть уменьшилось, затем они снова вспыхнули, но их цвет изменился, стал холоднее, перетек из оранжевого в желтый, из голубого в синий, а два небольших, насыщенно фиолетовых пятна стали… черными! И только гало, окружавшее все тело, стало медленно наливаться краснотой!
Трижды посвященный волхв даже чуть приподнялся в кресле, напряженно наблюдая за происходящими изменениями. Медведь продолжал покачиваться из стороны в сторону, в такт звучавшей мелодии, а в его голове, так же в такт колыбельному напеву, медленно тускнели расцвечивавшие ее разноцветные пятна. Ратмир видел, как, переходя от одного цвета к другому, эти яркие сияющие маячки постепенно, по очереди доходили до фиолетового свечения, а затем и совсем гасли, оставляя вместо себя черное, мертвое пятнышко. Постепенно эти черные пятна все больше заполняли объем головы, хотя порой уже умерший участок мозга снова начинал наливаться фиолетовым светом, словно показывая, что он не умер, что он еще может возродиться, но мелодия продолжала царить в зале и едва оживший участок мозга снова гас, темнел, чернел!..
Наконец, в окруженной темно-алым ореолом голове осталось лишь несколько крохотных цветных пятнышек, еще боровшихся с заливающей мозг чернотой, и возврат из нее становился все реже и реже… И именно в этот момент прозвучал резкий, диссонирующий с «колыбельной» щелчок!.. Только через секунду Ратмир понял, что это Хвост сломал клинок ножа перед глазами Гварда!
Алое гало, окружавшее голову медведя, мгновенно вспыхнуло, затем снова приглушило свое свечения, и Ратмиру стало ясно, что интроекция закончилась – мозг Гварда из стаи восточных медведей… нет, он не умер, он просто перестал функционировать в полную силу, он… заснул!
Гвард стал извергом!
Трижды посвященный волхв открыл глаза, и словно в ответ на это мелодия, убаюкивавшая искалеченного человека, смолкла. Гвард покачнулся и медленно опустился на помост. Его глаза закрылись, и из-под век выкатились две медленные слезинки.
– Гвард, изверг из стаи восточных медведей, приговор Совета посвященных приведен в исполнение – ты наказан, и наказание это соответствует твоей вине. Ты обязан вернуться в родную стаю и жить там, где тебе укажет вожак!
Голос посвященного Торопа, проведшего обряд эрозиобазы, звучал устало, но не дрогнул. Произнеся эту фразу, ученик Ратмира повернулся и, медленным шагом сойдя с помоста, вышел за дверь. Хвост некоторое время стоял неподвижно, глядя на лежащего Гварда, а затем поднялся на одну ступень и, наклонившись, тронул изверга за плечо:
– Вставай! Тебе нельзя оставаться более в Звездной башне, я помогу тебе выйти в город!
Гвард медленно, не открывая глаз, приподнялся и сел на помосте. Затем, после короткой паузы он открыл глаза и оглядел зал. Наткнувшись взглядом на стоящего напротив него Хвоста, он провел дрожащими пальцами по лбу и негромко, чуть запинаясь, произнес:
– Я плохо вижу… И слышу…
– Твои органы чувств работают совершенно нормально… для изверга. – Покачал головой Хвост. – Просто ты еще не привык к своему изменившемуся телу. Вставай, сюда должны прийти слуги, а видеть тебя они не должны!
Изверг пошарил ладонью по ковру, затем тяжело оперся на руку и медленно, неуклюже поднялся. Он еще раз оглядел зал, словно хотел запомнить это место, потом повернулся и, шаркая ногами, двинулся в сторону открытой двери. Хвост пошел следом за Гвардом, даже не пытаясь как-то помочь явно обессиленному извергу. Через несколько секунд они скрылись за дверью.
Ратмир встал со своего кресла и тут же почувствовал облегчение. Он вдруг понял, что последние минуты неподвижного сидения в кресле дались ему с колоссальным трудом – его тело, его разум требовали движения. Трижды посвященный волхв ступил на ковер, покрывавший пол подземного зала и принялся бесшумно шагать вдоль пустого помоста. Он наконец-то понял, в чем заключалась суть обряда эрозиобазы, но вместе с тем он понял и весь ужас того, что происходило с интроекцируемым человеком!
Любой, прошедший первое посвящение, знал порядок проведения этого обряда, знал, что после него человек теряет способность к перевоплощению, к регенерации конечностей и органов, теряет еще кое-какие способности, казавшиеся, в сравнении с названными, уже несущественными. Однако никто, даже трижды посвященные члены Совета посвященных, не представляли всей глубины происходивших с интроекцируемым изменений. Уже прием бальзама отсекал его от всех живущих в этом мире – только он, принявший этот бальзам, был способен в полной мере воспринять произносимый над ним заговор! Он слышал то, чего не мог услышать более никто!! О, Ратмир прекрасно знал, насколько прекрасен, насколько завораживающь может быть звук, как велика его власть над человеком, как звук, гармония может влиять на его состояние. Ему вдруг захотелось узнать, что именно слышал в заклинании интроецируемый, и содрогнулся от понимания того, какой должна быть плата за это знание!
Давно уже никто не помнил имени того волхва, того друида, который первым нашел рецепт бальзама и составил заклинание интроекции. Сам Ратмир никогда даже не задумывался об этом. Но сейчас он понял, насколько гениальным был этот человек, насколько широки были его знания об этом Мире!.. И насколько жесток был этот гений, насколько он ненавидел людской род, раз оказался не только способным придумать для него такую кару, но и соблазнить власть имущих ввести свое изобретение в постоянное употребление!.. Хотя… власть имущие во все времена жадно цеплялись за любую возможность уничтожить всех, кто угрожал их власти.
Тут его размышления были перебиты совсем другой, горьковатой мыслью:
«Я это прекрасно знаю по… самому себе! Я сам сейчас готов уничтожить любого, кто посягнет на мою власть!»
Но он тут же задавил непрошенную, ненужную мысль и вернулся к своим рассуждениям.
Конечно, вожаки и волхвы стай с восторгом приняли обряд эрозиобазы – ведь он не был уничтожением человека, он казался вполне гуманным – человек после интроекции оставался в живых, и никто из людей не понимал до конца, чего лишался изверг. А ведь фактически это было!..
Фактически, это было… изгнанием из Мира!!! Чаша бальзама и «колыбельная» выбрасывали человека из одного Мира и погружали в совершенно другой – более бедный цветом, запахами, ощущениями, возможностями! И как же должен был ненавидеть человек тех, кто лишал его привычного окружения, привычного тела, привычного сознания, тех, кто калечил его, превращал в…
Ратмир остановился и обхватил голову ладонями – на миг ему вдруг показалось, что это он сам только что прошел интроекцию, что это ему, трижды посвященному волхву, только что ампутировали зрение, слух, вкус, обоняние, осязание, что это его лишили возможности видеть Мир с высоты птичьего полета, ощущать его запахи звериным чутьем! Что если сейчас он выйдет во двор, и его встретит совершенно иной Мир – серый, без запахов и звуков… пустой, никчемный Мир! Он вскинул лицо к низкому потолку и… едва сдержал себя, чтобы не кинуть в него тоскливый волчий вой!
Резко выдохнув, долго сдерживаемый в груди воздух, Ратмир крепко потер ладонями щеки и вдруг подумал:
«Но, ведь, второе и все последующие поколения извергов не знают, чего они лишены! Они видят Мир ущербным с самого детства и этот Мир – их…»
Но тут же конец этой, вроде бы успокоительной мысли повторно резанул его сознание:
«Этот Мир – их!!!»
И снова его горькая ирония подсказала ему возражение:
«Нет, этот Мир не их, этот Мир наш! Мы не только произвели на свет извергов, мы и извергов… калечим! Вспомни, во что превращал этих уже покалеченных людей изгой Извар. Ты сам видел тот ходячий труп, лишенный чувств, лишенный мысли, движимый только волей многогранного, выполняющий только его приказы! Вспомни узников Извара, прячущихся от света и питающихся кровью!..»
Однако его прагматичный разум немедленно опроверг это возражение:
«Нельзя же всех извергов превратить в ходячие трупы, в… пещерных летучих мышей! Нам самим невозможно будет жить в таком соседстве!»
И эту мысль тут же догнала другая:
«А ведь для извергов невозможен возврат! Даже если бы я нашел состав зелья, цветовую гамму и гармонию, способные восстановить поврежденный мозг, разбудить его, вернуть ему утраченные функции, они, не имея достаточно острых органов чувств, просто не прочувствуют нужный вкус, не разглядят переплетение цветов, не услышат нужных звуков! Мы – истинные люди, не знаем, что слышат изверги, как они видят, мы в своих исследованиях опираемся на свое восприятие окружающего Мира и ничего не можем предложить извергам… Вернее, изверги не смогут воспользоваться нашими находками, нашими открытиями!!»
Он вдруг замер. В его голове прозвучал чужой, холодный голос:
«Да они к нам и не обратятся. Они прекрасно понимают, что помочь себе могут только сами! И если они не способны вернуться в прежний Мир, значит, они будут пытаться переделать этот Мир под себя!!»
И тут он почувствовал невыносимую усталость – знание, обрушившееся на него, смятение, вызванное этим знанием, и невыносимый спор с самим собой до предела вымотали его. Усилием воли Ратмир отогнал роящиеся в голове мысли, окинул подземный зал своей башни новым взглядом и медленно направился к выходу. Более спорить было не о чем, теперь надо было решать, что делать с этим, добытым такой высокой ценой знанием!
В тот день трижды посвященный волхв ничем больше не занимался. До обеда он пробыл в своей спальне, после обеда ушел гулять по городу и вернулся только в начале часа Волка и долго сидел в кабинете, перебирая какие-то старые записи. На следующее утро Ратмир спустился в лабораторию и нашел там Торопа. Ученик ходил вдоль длинного лабораторного стола, явно не зная, чем заняться. Увидев входящего наставника, Тороп быстро проговорил:
– Господин, я не нашел твоих указаний по сегодняшней работе, я не знал, что надо приготовить!
– Не надо ничего готовить, Тороп. – Покачал головой в ответ Ратмир. – Мы закончили первый этап наших исследований – изучение обряда эрозиобазы, и прежде чем начинать второй этап, мне необходимо посоветоваться с Вершителем. Скорее всего, он потребует вынести утверждение моей новой темы на обсуждение Совета посвященных. Так что с сегодняшнего дня нашей главной темой будет… твоя подготовка ко второму посвящению. Кстати, как ты себя чувствуешь после вчерашнего обряда.
– Нормально… – Тороп слегка пожал плечами. – Во всяком случае, гораздо лучше, чем Гвард из стаи восточных медведей.
Ратмир внимательно посмотрел на своего ученика, ему показалось, что тот иронизирует, но Тороп был серьезен и не отвел взгляда.
– Тебе кажется, что с Гвардом поступили несправедливо?..
Вопрос Ратмира прозвучал спокойно, доброжелательно, но чуть прищуренные глаза выдавали некоторое напряжение, которое, однако, Тороп не заметил.
– Я вспоминаю, наставник, что когда я только поступил к тебе в обучение, ты выступал против слишком частого применения эрозиобазы. Мне такая позиция казалась правильной.
– Казалась?.. – Чуть насмешливо переспросил Ратмир. На щеках Торопа проступил румянец смущения.
– Нет, я неправильно выразился. – Быстро поправился он. – Я считаю такую позицию правильной.
– Но, все-таки, есть преступления такого рода, которые должны наказываться именно интроекцией? – не то спросил, не то констатировал очевидный факт трижды посвященный.
– Есть, – кивнул, соглашаясь, ученик, – в первую очередь это преступления против стаи, против города или любой другой общности людей. Однако когда дело касается преступления против индивида, должно проявляться и милосердие… Особенно если преступник… ну… раскаялся, понял и принял свою вину!
Гвард судорожно сглотнул, его глаза метнулись к темной молчаливой фигуре Торопа, словно ища у него поддержки, а затем мгновенно вернулись к Ратмиру.
– Про тебя, волк, говорили, что ты великодушен и умеешь прощать… – Севшим до хрипоты голосом проговорил медведь. – Но я вижу, что это не так! Я вижу…
– Прощать?.. – Перебил его Ратмир. – Ты считаешь, что ты заслуживаешь прощения?! Ты, убийца по найму, убийца, обменивающий кровь на монеты, считаешь, что тебя можно простить?! – Ратмир медленно покачал головой. – Нет! Я могу понять человека, который мстит обидчику, который идет на убийство в порыве негодования или, пытаясь предотвратить зло. Я могу понять того, кто идет на убийство ради других людей, защищая свою стаю или надеясь, что его сородичи будут после этого убийства лучше жить!! Но человек, идущий на убийство ради собственной выгоды, или, тем более, ради собственного удовольствия, ни сочувствия, ни прощения не заслуживает!
– Но я не получал за твое убийство выгоды!!!
Гвард приподнялся на нарах, и одеяло соскользнуло с его плеч, обнажая его грудь, покрытую шрамами.
– А как же монеты, что были обещаны тебе за мою жизнь?! – Быстро переспросил Ратмир. – Ты сам признался в этом!..
Затем, вскинув голову и глядя на узника сверху вниз, Ратмир брезгливо проговорил:
– Ты – наемник, и ответишь за свое деяние, как наемник! И ты не можешь оспаривать мое право… – Волхв неожиданно усмехнулся. – …Воздать тебе должное!
Несколько секунд в камере висела тишина, а затем прошелестел едва слышный шепот узника, обращенный, казалось, к самому себе:
– Значит, если я скажу тебе, кто и почему обрек тебя смерти, ты сохранишь мне многогранье?..
И снова в камере воцарилась тишина, как будто прозвучавший вопрос повис в воздухе.
– Нет… – Проговорил, наконец, Ратмир. – Это ничего не значит. Да и поздно об этом рассуждать – вряд ли Совет отменит свое решение. И, кроме того, ты, видимо, забыл, что лежал на Столе Истины!.. Я знаю, Гвард, кто тебя послал ко мне, и могу задать интересующие вопросы этому человеку. Задать тогда, когда сам этого захочу, и… когда этот человек – волхв вашей, стаи будет меньше всего этого ожидать!
На этот раз молчание длилось всего пару секунд, а затем медведь прошептал:
– Значит – изверг!.. Значит – так!
Взгляд его стал тусклым, голова медленно опустилась, да и сам он как-то обессилено обмяк.
– Да – изверг! – Подтвердил Ратмир, и в его голосе неожиданно просквозил некий намек на сочувствие. Вот только узник никак на этот намек не отреагировал.
Ратмир взглянул на своего ученика, а тот, перехватив этот взгляд, понял – вот следующая жертва обряда эрозиобазы!
Трижды посвященный волхв, кивнул собственным мыслям и, резко повернувшись, вышел из камеры. Тороп последовал за своим наставником после мгновенной заминки. Казалось, он хотел что-то сказать замершему на нарах узнику, но сдержал свой порыв.
Уже в коридоре, заперев дверь камеры, Ратмир не глядя на ученика, проговорил:
– Послезавтра утром мы проведем обряд эрозиобазы над Гвардом из стаи восточных медведей… Волхв стаи восточных медведей повел себя слишком… нагло, пусть Болот не думает, что охота на меня безопасна для его людей!
– А других осужденных мы не будем смотреть, учитель? – Осторожно поинтересовался Тороп.
– Нет, – покачал головой Ратмир. – Надо кончать эту затянувшуюся историю. Гвард уже три месяца ожидает своей участи, и дальше держать его в неведении не стоит – я уверен, что он не знает, кто в действительности является организатором покушения, кто его проплатил… Да и само это покушение!..
Ратмир неожиданно оборвал свою фразу, а затем задумчиво добавил:
– У меня вообще такое ощущение, что медведя просто подставили, чтобы многогранья его лишили не в стае!
– Гвард не знает, кто организовал покушение?! – Удивленно переспросил Тороп. – А как же… Стол Истины?! Ведь перед поездкой в университет он разговаривал с волхвом стаи, и поручение убить тебя получил явно от него!
– Все это так, – согласился трижды посвященный. – Но у Болота не было причин ненавидеть меня настолько, чтобы желать моей смерти… Разве только…
Тут Ратмир замолчал и после недолгого раздумья добавил:
– Но об этом придется разговаривать с самим Болотом! В любом случае, Гвард знал, на что идет, а значит, должен был быть готов к лишению многогранья! Так почему бы нам не использовать этот обряд, для того чтобы разобраться с некоторыми научными проблемами?! Подготовьте нижний зал для проведения обряда.
– А что будет потом, учитель?.. – Неуверенно переспросил Болот.
– Потом?.. – Ратмир вопросительно приподнял бровь. – Когда – потом?..
– Я хотел спросить… – торопливо пояснил ученик, – … что будет с медведем потом, после того, как он станет извергом? Мы будем изучать его… тело?
– А, ты об этом!.. – Ратмир на секунду задумался. – Я думаю, что это будет излишне. Мы уже знаем какого рода изменения можно будет обнаружить в его внутренних органах после интроекции, так что… Хотя, если я не смогу разобраться с… одной проблемой, то после обряда эрозиобазы дам тебе знак задержать его.
– Значит, если наставник решит его не задерживать, я объявлю ему, что он должен вернуться в стаю? – Уточнил Тороп.
– Конечно! Как это всегда делается, если интроекция проводится по решению Совета посвященных. – Недовольно проговорил Ратмир. Его начали раздражать вопросы Торопа, которые он считал излишними.
Два дня спустя, в самом начале часа Вепря, Ратмир, вернувшись после разговора с Вершителем, переоделся в темное платье и спустился в подземелье башни. Отворив высокую, двустворчатую дверь нижнего зала, он с порога оглядел просторное помещение, освещенное единственной масляной лампой, прикрепленной к дальней стене, под самым потолком. Ступенчатый помост, необходимый для проведения обряда эрозиобазы был уже установлен и покрыт темным тяжелым, заглушающим шаги ковром. На стенах, в темных кованых держателях установлены факелы. В стороне, на маленьком столике темного дерева, покрытом прозрачной тканью, лежал длинный чуть поблескивающий нож без ножен, и стояла широкая, на низкой ножке чаша, наполненная темной, маслянисто поблескивающей жидкостью – в общем, все было готово для проведения обряда. Еще раз оглядев зал, Ратмир вдруг заметил в самом дальнем, затемненном углу простое, но удобное кресло – Тороп позаботился об удобстве для своего наставника, и это проявление заботы вызвало легкую улыбку у трижды посвященного волхва. Он прошел в угол и уселся в кресло, до начала обряда оставалось совсем немного времени, так что можно было еще раз спокойно обдумать предстоящее.
Ратмир не заметил, как пробежало время, из задумчивости его вывел короткий треск вспыхнувших факелов. Подняв голову, он огляделся.
Нижний зал преобразился! Ковер, прикрывающий помост и большую часть пола, стал кроваво-красным, и по нему побежали причудливые темные узоры. Переплетаясь, прорастая из самих себя новыми, прихотливо струящимися побегами, эти узоры приковывали взгляд, заставляли разум погружаться в свое хитросплетение, рождали в голове странные, ритмически организованные звуки. На стенах проступили странные темные лики. Освещенные колеблющимся красноватым светом, они казались живыми, меняющими выражение, подмигивающими, морщащимися, кривляющимися. И чем дольше человек вглядывался в эти изображения, тем яростнее они корчились, тем безобразнее становилась мимика этих уродливых, неуловимо перетекающих одно в другое лиц! А потолок зала, казалось, опустился, распластался над самым полом, прижимая всех входивших к земле, заставляя сгорбиться, согнуться от непонятной, наваливающейся на плечи, тяжести.
И только угол, в котором сидел Ратмир, продолжал оставаться в полумраке, как будто он находился в другом помещении. А невидимая стена, отгораживавшая это помещение от остального пространства нижнего зала, словно бы отсекала багрово-красные всполохи, лишала их силы, глушила их мощь!
С минуту взгляд трижды посвященного волхва скользил в пространстве преображенного зала, а затем медленно, торжественно разошлись обе створки высокой и странно узкой двери, и в зал вступила небольшая процессия, состоявшая из трех человек.
Впереди медленно, словно нащупывая при каждом шаге правильную дорогу, двигался Хвост, недавно принятый Ратмиром в ученичество. Молодой парень был одет в дорогой, расшитый золотом и цветным шелком кафтан, на его голове красовалась бархатная, опушенная коротким мехом шапочка. Ноги его, обутые в мягкие короткие сапожки переступали осторожным мелким шагом.
За ним таким же медленным шагом следовал Гвард из стаи восточных медведей. Он был обнажен, переставлял ноги неуверенно, а его взлохмаченная голова чуть подергивалась. Глаза медведя лихорадочно обшаривали зал, взгляд его то прилипал к узором брошенного под ноги ковра, то вскидывался к гримасничавшим на стенах ликам, и, словно испугавшись этих гримас, снова падал вниз, к хитроумным затягивающим взгляд узорам.
Последним шагал посвященный Тороп, одетый в темную, длинную хламиду, скрадывавшую очертания его тела. Взгляд его был сосредоточен и, словно бы, погружен внутрь, в самого себя, но Ратмир сразу же понял, что его ученик до предела сосредоточен и просто не замечает окружающего.
Хвост, между тем, поднялся на помост, миновал его верхнюю площадку, спустился на пару ступеней с противоположной стороны и, резко повернувшись, взметнул вверх обе руки. Гварл, оказавшийся в этот момент на верхней площадке, остановился, и его взгляд буквально впился в поднятые руки ученика Ратмира. Тело медведя наклонилось вперед, словно, только эти, тянущиеся к низкому потолку руки удерживали его от следующего шага – шага вниз, прочь от уготованной ему судьбы!
Ратмир, до этого момента пристально наблюдавший за происходящим, закрыл глаза. Несколько секунд под его закрытыми веками продолжали метаться багровые отсветы, но, он умело отсек этот остаточный свет и начал тщательно прощупывать накрывшую его тьму. Еще несколько секунд ничего не происходило, а затем из окружавшего трижды посвященного волхва мрака осторожно выступили три фигуры, стоявшие на помосте. Очертания двух из них – передней и задней, едва проглядывались, оттененные едва заметным темно-фиолетовым ореолом, зато третья, стоявшая посредине, едва появившись, стала набирать яркость и скоро засверкала, словно подсвеченная изнутри хрустальная статуя! Волхв сразу же сосредоточил все свое внимание на голове этой, наполненной яркими, переливающимися пятнами, фигуры.
В этот момент в зале, сразу во всем его объеме возник едва слышный, низкий, тягучий звук. Одна единственная нота, проклюнувшаяся, казалось, из плещущего по стенам, багрово-красного света и точно попавшая в его ритм, тянулась и тянулась, как будто некий невидимый, но мощный хор, состоящий из сотни мужчин, посылал этот звук, как прощание одному из своих товарищей. Взгляд Гварда, стоявшего на вершине помоста, вдруг прояснился, сам он выпрямился, даже вытянулся вверх, и замер, внимательно прислушиваясь к этому звуку.
Хвост медленно опустил руки, осторожно повернулся и, мягко ступая, прошел к стоящему в стороне столику. Там он взял в руки чашу с медленно качнувшейся в ее лоне жидкостью и, вернувшись на помост, протянул чашу медведю. В тот же момент тон заполнявшего зал звука чуть изменился, и из него, как нить с вращающегося веретена, потекла медленная музыкальная фраза, которая мгновенно приобрела смысл:
«Прими последний дар Матери всего сущего… Испей и вспомни все!..»
Гвард медленно протянул руки вперед и принял чашу. Тем же медленным, тягучим движением, не расплескав ни капли маслянисто поблескивающей жидкости, он поднес чашу и лицу, глубоко вдохнул темно-синий, накрывший чашу аромат и припал к ней губами. Ножка чаши, зажатая в ладони человека, медленно поползла вверх, и тяжелая жидкость начала неторопливо переливаться из мертвого металла в живое тепло гортани… пищевода… желудка!
И тут снова чуть изменилась тональность наполнявшего зал звука, и зазвучала другая мелодия. Эту мелодию уже нельзя было переложить в слова, ее звуки были несовместимы с человеческой речью, хотя исполнялась она явно человеческим горлом. Долгий, заунывный звук переползая с ноты на ноту по каким-то своим, нечеловеческим законам звучал все то время, в течение которого Гвард тянул жидкость из чаши. А когда та опустела, звук оборвался настолько резко, что показалось, будто бы именно наступившая тишина выбила чашу из руки обреченного. Темный опустевший, ставший ненужным предмет, вывалился из разжавшихся пальцев и устремился вниз, словно желая спрятаться в переплетениях темного узора ковра, но ему не позволили долететь до пола. Хвост подхватил чашу и осторожным, крадущимся шагом направился к стоявшему в стороне столику. Когда он вернулся на свое место, в его руке уже поблескивал тонкий длинный клинок.
И в этот момент снова сменилась мелодия. Поднявшись чуть выше, она вдруг стала похожа на колыбельную. Стоявший позади Гварда Тороп едва заметно качнулся из стороны в сторону, как мать, укачивающая на руках маленького ребенка, и медведь, чуть помедлив, повторил это движение. Его обнаженное тело также едва заметно качнулось в такт «колыбельной», потом еще раз, и еще раз, понемногу увеличивая амплитуду раскачивания…
Именно в этот момент Ратмир заметил, что сияние, наполнявшее тело интроектируемого, изменилось… Нет, световая палитра тела осталась практически прежней, а вот с головой явно что-то происходило. Яркость цветных пятен, заполнявших голову, чуть уменьшилось, затем они снова вспыхнули, но их цвет изменился, стал холоднее, перетек из оранжевого в желтый, из голубого в синий, а два небольших, насыщенно фиолетовых пятна стали… черными! И только гало, окружавшее все тело, стало медленно наливаться краснотой!
Трижды посвященный волхв даже чуть приподнялся в кресле, напряженно наблюдая за происходящими изменениями. Медведь продолжал покачиваться из стороны в сторону, в такт звучавшей мелодии, а в его голове, так же в такт колыбельному напеву, медленно тускнели расцвечивавшие ее разноцветные пятна. Ратмир видел, как, переходя от одного цвета к другому, эти яркие сияющие маячки постепенно, по очереди доходили до фиолетового свечения, а затем и совсем гасли, оставляя вместо себя черное, мертвое пятнышко. Постепенно эти черные пятна все больше заполняли объем головы, хотя порой уже умерший участок мозга снова начинал наливаться фиолетовым светом, словно показывая, что он не умер, что он еще может возродиться, но мелодия продолжала царить в зале и едва оживший участок мозга снова гас, темнел, чернел!..
Наконец, в окруженной темно-алым ореолом голове осталось лишь несколько крохотных цветных пятнышек, еще боровшихся с заливающей мозг чернотой, и возврат из нее становился все реже и реже… И именно в этот момент прозвучал резкий, диссонирующий с «колыбельной» щелчок!.. Только через секунду Ратмир понял, что это Хвост сломал клинок ножа перед глазами Гварда!
Алое гало, окружавшее голову медведя, мгновенно вспыхнуло, затем снова приглушило свое свечения, и Ратмиру стало ясно, что интроекция закончилась – мозг Гварда из стаи восточных медведей… нет, он не умер, он просто перестал функционировать в полную силу, он… заснул!
Гвард стал извергом!
Трижды посвященный волхв открыл глаза, и словно в ответ на это мелодия, убаюкивавшая искалеченного человека, смолкла. Гвард покачнулся и медленно опустился на помост. Его глаза закрылись, и из-под век выкатились две медленные слезинки.
– Гвард, изверг из стаи восточных медведей, приговор Совета посвященных приведен в исполнение – ты наказан, и наказание это соответствует твоей вине. Ты обязан вернуться в родную стаю и жить там, где тебе укажет вожак!
Голос посвященного Торопа, проведшего обряд эрозиобазы, звучал устало, но не дрогнул. Произнеся эту фразу, ученик Ратмира повернулся и, медленным шагом сойдя с помоста, вышел за дверь. Хвост некоторое время стоял неподвижно, глядя на лежащего Гварда, а затем поднялся на одну ступень и, наклонившись, тронул изверга за плечо:
– Вставай! Тебе нельзя оставаться более в Звездной башне, я помогу тебе выйти в город!
Гвард медленно, не открывая глаз, приподнялся и сел на помосте. Затем, после короткой паузы он открыл глаза и оглядел зал. Наткнувшись взглядом на стоящего напротив него Хвоста, он провел дрожащими пальцами по лбу и негромко, чуть запинаясь, произнес:
– Я плохо вижу… И слышу…
– Твои органы чувств работают совершенно нормально… для изверга. – Покачал головой Хвост. – Просто ты еще не привык к своему изменившемуся телу. Вставай, сюда должны прийти слуги, а видеть тебя они не должны!
Изверг пошарил ладонью по ковру, затем тяжело оперся на руку и медленно, неуклюже поднялся. Он еще раз оглядел зал, словно хотел запомнить это место, потом повернулся и, шаркая ногами, двинулся в сторону открытой двери. Хвост пошел следом за Гвардом, даже не пытаясь как-то помочь явно обессиленному извергу. Через несколько секунд они скрылись за дверью.
Ратмир встал со своего кресла и тут же почувствовал облегчение. Он вдруг понял, что последние минуты неподвижного сидения в кресле дались ему с колоссальным трудом – его тело, его разум требовали движения. Трижды посвященный волхв ступил на ковер, покрывавший пол подземного зала и принялся бесшумно шагать вдоль пустого помоста. Он наконец-то понял, в чем заключалась суть обряда эрозиобазы, но вместе с тем он понял и весь ужас того, что происходило с интроекцируемым человеком!
Любой, прошедший первое посвящение, знал порядок проведения этого обряда, знал, что после него человек теряет способность к перевоплощению, к регенерации конечностей и органов, теряет еще кое-какие способности, казавшиеся, в сравнении с названными, уже несущественными. Однако никто, даже трижды посвященные члены Совета посвященных, не представляли всей глубины происходивших с интроекцируемым изменений. Уже прием бальзама отсекал его от всех живущих в этом мире – только он, принявший этот бальзам, был способен в полной мере воспринять произносимый над ним заговор! Он слышал то, чего не мог услышать более никто!! О, Ратмир прекрасно знал, насколько прекрасен, насколько завораживающь может быть звук, как велика его власть над человеком, как звук, гармония может влиять на его состояние. Ему вдруг захотелось узнать, что именно слышал в заклинании интроецируемый, и содрогнулся от понимания того, какой должна быть плата за это знание!
Давно уже никто не помнил имени того волхва, того друида, который первым нашел рецепт бальзама и составил заклинание интроекции. Сам Ратмир никогда даже не задумывался об этом. Но сейчас он понял, насколько гениальным был этот человек, насколько широки были его знания об этом Мире!.. И насколько жесток был этот гений, насколько он ненавидел людской род, раз оказался не только способным придумать для него такую кару, но и соблазнить власть имущих ввести свое изобретение в постоянное употребление!.. Хотя… власть имущие во все времена жадно цеплялись за любую возможность уничтожить всех, кто угрожал их власти.
Тут его размышления были перебиты совсем другой, горьковатой мыслью:
«Я это прекрасно знаю по… самому себе! Я сам сейчас готов уничтожить любого, кто посягнет на мою власть!»
Но он тут же задавил непрошенную, ненужную мысль и вернулся к своим рассуждениям.
Конечно, вожаки и волхвы стай с восторгом приняли обряд эрозиобазы – ведь он не был уничтожением человека, он казался вполне гуманным – человек после интроекции оставался в живых, и никто из людей не понимал до конца, чего лишался изверг. А ведь фактически это было!..
Фактически, это было… изгнанием из Мира!!! Чаша бальзама и «колыбельная» выбрасывали человека из одного Мира и погружали в совершенно другой – более бедный цветом, запахами, ощущениями, возможностями! И как же должен был ненавидеть человек тех, кто лишал его привычного окружения, привычного тела, привычного сознания, тех, кто калечил его, превращал в…
Ратмир остановился и обхватил голову ладонями – на миг ему вдруг показалось, что это он сам только что прошел интроекцию, что это ему, трижды посвященному волхву, только что ампутировали зрение, слух, вкус, обоняние, осязание, что это его лишили возможности видеть Мир с высоты птичьего полета, ощущать его запахи звериным чутьем! Что если сейчас он выйдет во двор, и его встретит совершенно иной Мир – серый, без запахов и звуков… пустой, никчемный Мир! Он вскинул лицо к низкому потолку и… едва сдержал себя, чтобы не кинуть в него тоскливый волчий вой!
Резко выдохнув, долго сдерживаемый в груди воздух, Ратмир крепко потер ладонями щеки и вдруг подумал:
«Но, ведь, второе и все последующие поколения извергов не знают, чего они лишены! Они видят Мир ущербным с самого детства и этот Мир – их…»
Но тут же конец этой, вроде бы успокоительной мысли повторно резанул его сознание:
«Этот Мир – их!!!»
И снова его горькая ирония подсказала ему возражение:
«Нет, этот Мир не их, этот Мир наш! Мы не только произвели на свет извергов, мы и извергов… калечим! Вспомни, во что превращал этих уже покалеченных людей изгой Извар. Ты сам видел тот ходячий труп, лишенный чувств, лишенный мысли, движимый только волей многогранного, выполняющий только его приказы! Вспомни узников Извара, прячущихся от света и питающихся кровью!..»
Однако его прагматичный разум немедленно опроверг это возражение:
«Нельзя же всех извергов превратить в ходячие трупы, в… пещерных летучих мышей! Нам самим невозможно будет жить в таком соседстве!»
И эту мысль тут же догнала другая:
«А ведь для извергов невозможен возврат! Даже если бы я нашел состав зелья, цветовую гамму и гармонию, способные восстановить поврежденный мозг, разбудить его, вернуть ему утраченные функции, они, не имея достаточно острых органов чувств, просто не прочувствуют нужный вкус, не разглядят переплетение цветов, не услышат нужных звуков! Мы – истинные люди, не знаем, что слышат изверги, как они видят, мы в своих исследованиях опираемся на свое восприятие окружающего Мира и ничего не можем предложить извергам… Вернее, изверги не смогут воспользоваться нашими находками, нашими открытиями!!»
Он вдруг замер. В его голове прозвучал чужой, холодный голос:
«Да они к нам и не обратятся. Они прекрасно понимают, что помочь себе могут только сами! И если они не способны вернуться в прежний Мир, значит, они будут пытаться переделать этот Мир под себя!!»
И тут он почувствовал невыносимую усталость – знание, обрушившееся на него, смятение, вызванное этим знанием, и невыносимый спор с самим собой до предела вымотали его. Усилием воли Ратмир отогнал роящиеся в голове мысли, окинул подземный зал своей башни новым взглядом и медленно направился к выходу. Более спорить было не о чем, теперь надо было решать, что делать с этим, добытым такой высокой ценой знанием!
В тот день трижды посвященный волхв ничем больше не занимался. До обеда он пробыл в своей спальне, после обеда ушел гулять по городу и вернулся только в начале часа Волка и долго сидел в кабинете, перебирая какие-то старые записи. На следующее утро Ратмир спустился в лабораторию и нашел там Торопа. Ученик ходил вдоль длинного лабораторного стола, явно не зная, чем заняться. Увидев входящего наставника, Тороп быстро проговорил:
– Господин, я не нашел твоих указаний по сегодняшней работе, я не знал, что надо приготовить!
– Не надо ничего готовить, Тороп. – Покачал головой в ответ Ратмир. – Мы закончили первый этап наших исследований – изучение обряда эрозиобазы, и прежде чем начинать второй этап, мне необходимо посоветоваться с Вершителем. Скорее всего, он потребует вынести утверждение моей новой темы на обсуждение Совета посвященных. Так что с сегодняшнего дня нашей главной темой будет… твоя подготовка ко второму посвящению. Кстати, как ты себя чувствуешь после вчерашнего обряда.
– Нормально… – Тороп слегка пожал плечами. – Во всяком случае, гораздо лучше, чем Гвард из стаи восточных медведей.
Ратмир внимательно посмотрел на своего ученика, ему показалось, что тот иронизирует, но Тороп был серьезен и не отвел взгляда.
– Тебе кажется, что с Гвардом поступили несправедливо?..
Вопрос Ратмира прозвучал спокойно, доброжелательно, но чуть прищуренные глаза выдавали некоторое напряжение, которое, однако, Тороп не заметил.
– Я вспоминаю, наставник, что когда я только поступил к тебе в обучение, ты выступал против слишком частого применения эрозиобазы. Мне такая позиция казалась правильной.
– Казалась?.. – Чуть насмешливо переспросил Ратмир. На щеках Торопа проступил румянец смущения.
– Нет, я неправильно выразился. – Быстро поправился он. – Я считаю такую позицию правильной.
– Но, все-таки, есть преступления такого рода, которые должны наказываться именно интроекцией? – не то спросил, не то констатировал очевидный факт трижды посвященный.
– Есть, – кивнул, соглашаясь, ученик, – в первую очередь это преступления против стаи, против города или любой другой общности людей. Однако когда дело касается преступления против индивида, должно проявляться и милосердие… Особенно если преступник… ну… раскаялся, понял и принял свою вину!