Манова Елизавета. Дорога в Сообитание

   Ортан и Норт стояли плечом к плечу, и я вдруг подумала: а это красиво! Двое сильных мужчин против стаи зверей.
   А потом я не думала ни о чем. Серая волна накатилась на них. Налетела, окружила, сомкнулась. Вой, рычание, хриплый визг. И опять, как тогда в горах: как будто что-то взорвалось. Мощное движение, за которым не успевает взгляд, и Ортан уже на ногах, и несколько серых тел распластано на траве. Он повернулся в Норту, ага, вот и Норт на ногах, но тут дело хуже: яркая кровь на куртке, кровь течет по лицу, он шатнулся, но устоял, и опять на них налетела волна, туча серой ярости, воющего безумия.
   И снова взрыв, и опять волна откатилась, но что-то не так, зловещая каменная тишина, словно день вдруг потемнел и превратился в вечер.
   И в руке у Норта окровавленный меч...
   Ортан глядел на Норта и горько молчал, но Элура была уже рядом с ними, и в руках у нее был самострел, беспощадный и ловкий, готовый к бою.
   - Говори с ними! - велела она. - Скажи: это убивает на расстоянии. Скажи: я убью всякого, кто сделает шаг...
   Один из зверей все-таки сделал шаг, и тонкая стрелка вонзилась в лохматое горло, и стая ответила хриплым воем.
   - Скажи: им придется убить меня, чтобы добраться до вас. Ах, вы не верите?
   Снова свистнула стрелка, еще одно тело бьется на сочной траве, и она засмеялась недобрым радостным смехом.
   - Пусть уходят! - сказала она, - а то и им придется нарушить закон!
   И стая медленно отступила.
   Она обернулась к Норту, улыбнулась в ответ на его восхищенный взгляд и спросила:
   - Как ты? Крепко порвали?
   - Да есть маленько, - ответил Норт.
   - Ортан, тут где-то есть вода? Надо заняться ранами.
   - Есть, но не очень близко. Ладно, - сказал он. - Теперь уже все равно.
   Теперь уже все равно, и это я виноват. Я должен был драться один. Норт - человек, он не может драться, как я, и нечестно требовать от кого-от, чтобы он дал себя убить. Он не мог не нарушить закон, и это я виноват, что позволил его нарушить.
   Норту трудно идти, и я ему помогаю. Он молчит, ему стыдно передо мной. Я тоже молчу - мне нечем его утешить. Теперь мы обречены. Теперь все, что может убить в угодьях Трехлунья, поднимется против нас. Два дня и ночь, думаю я. Нам столько не продержаться. Мне даже не хочется сопротивляться. Закон черным грузом лежит на мне, и я не могу одолеть его тяжесть. Кто вне закона - тот вне жизни...
   Я вывел их к роще-привалу, здесь нас пока не тронут. Звери Сообитания обходят жилища гваров.
   Я смотрю, как Элура возится с Нортом. Ему досталось - несколько рваных ран на руках и спине и царапина вдоль щеки до самого подбородка.
   - Ну, моя леди, - говорит он Илейне, - каков я красавец? Будешь любить эдакого вояку?
   Я в стороне от них. Я отделен. Тяжесть закона пригибает меня к земле.
   - Ортан! - окликает меня Элура. Кипящее спокойствие, яростный покой закрывает ее. - Хватит молчать с похоронным видом. Что теперь?
   - Не знаю. Теперь все, что может убить, постарается нас убить.
   - Ах, как страшно! - говорит она, усмехаясь. - До сих пор нас все обожали!
   - Ты не понимаешь. Кто вне закона, - тот вне жизни.
   - Я все понимаю, - говорит она, и голос ее холоден и спокоен. - Это ты кое о чем забыл. Мы все последние, - говорит она, - и поэтому каждый из нас бесценен. Я не могу пожертвовать Нортом, чтобы спасти Илейну и себя. Ты можешь уйти, - говорит она, - и будешь чист перед вашим законом. А мы или мы все спасем, или мы все умрем. По-другому не будет.
   - Неужели ты думаешь: я тебя брошу?
   - Нет, - говорит она. - Но если ты не в силах сопротивляться, если э_т_о_ сильнее тебя, мы тебя бросим. Я люблю тебя, - говорит она, - но я не встану между тобой и твоим миром.
   Они, все трое, глядят на меня, и я безрадостно отвечаю:
   - Не торопись, Элура. Я постараюсь.
   - Я ухожу в темноту, - говорю я Элуре. - Откройся и слушай, я не смогу говорить.
   И я, ломая себя, опустился вниз, в безумную красную тьму Трехлунья. Ярость, страх, желание, смерть. Голод, желание, смерть. Смерть. Смерть. Смерть.
   Смерть стеной окружила нас. Смерть в траве - голос, удар, - можно сделать еще один шаг. Смерть наверху, нет правее, короткий свист, еще один свист - и снова просвет, и можно идти. Далеко. Много. Очень много. Нет. Холмы. Утес. Мы бежим. Ближе. Скоро совсем близко. Надо утес. Вот он, утес. Отвесный. Я поднимаюсь. Руки видят трещины в камне. Веревка. Я поднимаю. Мы наверху. Налетело. Черная толща тяжелых тел. Ярость. Безумие. Смерть.
   Можно выйти. Я не могу! Я должен подняться хоть ненадолго!
   Мир вернулся. Как он прекрасен после жути багровой тьмы! Можно смотреть. Можно думать. А под утесом у наших ног бушует табун прекрасных этэи.
   Уходите! кричу я им. Мы вне закона. Мы убиваем. Уходите, или я убью вожака!
   Замерли. Вскинули головы. Смотрят.
   - Уходите! - молю я их. - Я не хочу вас убивать!
   Уходят. Ушли. Исчезли.
   - Ортан! - тихо сказала Элура, и ее ладонь скользнула в мою ладонь. Как хорошо, что они ушли!
   Мы идем. Ортан ведет нас, как поводырь слепых, как следопыт отряд среди ловушек. Змеи кишат в траве, огромные птицы падают с неба. Я подбираю все стрелы, какие могу найти, но, опасаюсь, что хватит мне их ненадолго. Странно, но я совсем не боюсь. Не остается сил, чтобы бояться. Мысли-приказы, короткие и сухие - и мы замираем на месте или бежим. Лезем на скалы, взбираемся на деревья, Норту трудно, раны его болят, но он молчит, а я не даю поблажки: или мы все спасемся, или мы все умрем.
   А если нас настигают, мы с Илейной выходим вперед. Мой самострел и ее кинжал это игрушки, но за нас закон - смешной или мудрый? - плевать, если он нас хранит! Переговоры, Ортан их убеждает, они рычат или воют и все стараются подобраться с тыла, но мы с Илейной начеку, и, если звери умны, они отступают. Какое счастье, что крупные звери умны!
   А дважды было и так, что они бросались на нас. Тогда уж мой самострел, меч Норта, кинжал Илейны, и Ортан, который стоит полсотни таких, как мы - и надо опять бежать, карабкаться, замирать, пока не представится случай передохнуть и наспех промыть царапины и обработать раны. Теперь мы все хороши - и Норт, и Илейна, и я, и только Ортан не дал мне себя осмотреть, хотя и он, наверное, ранен.
   И все-таки мы продержались день, но, кажется, это все. Мы падаем от усталости, мы не стоим на ногах, не надо еды, не надо питья - только сон...
   Предвечерний час, час Перемирия Сумерек, и можно подняться из темноты, выйти и стать собой. И только тут до меня дошло, что мы уже пережили день. Этот день прошел, а мы еще живы. И еще я почувствовал: близко река. Целый день, не сознавая того, я вел их к реке, и теперь мы почти пришли и, наверное, проживем эту ночь.
   - Элура, - сказал я, - если мы доберемся до реки, то проживем эту ночь.
   - Хорошо, - отозвалась она безразлично. И тоскливая мысль: еще идти.
   - Ортан, - сказал Норт; у него был тусклый, измученный голос. Боюсь... женщины не могут... идти.
   - Еще немного. Если надо, я понесу Илейну.
   - А Элура что, из железа?
   - Я смогу, - вяло скала она.
   - Я тоже, - вяло сказала Илейна.
   Они сумели; Перемирие Сумерек нас хранило, и еще не совсем стемнело, когда мы пришли к реке. И я увидел то место, к которому шел: маленький остров, почти утес, посередине потока.
   - Посмотри! - сказал я Элуре. - Там безопасно!
   Но она отвела глаза и ответила неохотно:
   - Ничего не получится, Ортан. Мы не умеем плавать.
   И я улыбнулся, потому что только это и просто...
   - Смотрите, - сказал я им. - Я покажу, как гвары переправляются через реки.
   Я вышел к самой воде и запел Песню Моста. Я пел и уходил в глубину, в сочную зелень воды, в прохладную плоть потока. Я пел - и вот шевельнулись на дне уснувшие водоросли моста, тугие зеленые плети _и_х_е_и_. Они поднимались со дна, шевелясь, как уснувшие змеи, и песня сплетала их, как сплетают корзину, как прохладной весной ветки сплетаются в спальный навес. Я пел - и мост поднимался из глубины, и вот он лег на воду широкой зеленой лентой - от берега к берегу через наш островок.
   А когда мы прошли по мосту, я расплел ихеи и погрузил их в сон до самой весны. Теперь никто не сможет их разбудить, пока не минует зимнее Междулунье.
   И вторая ночь Трехлуния расцвела над рекой.
   Ортан дал нам поспать, и я проснулась сама. Был предрассветный час; серое небо спало над серой водой, и остренький серый холод покалывал тело. Я медленно села, встала - и вдруг оказалось, что я бодра и здорова, что раны зажили и ужасно хочется есть.
   Ортан не спал; он успел развести костер, и над огнем бурлил котелок с похлебкой. Я вдруг подумала: я никогда не видала Ортана спящим. Неужели и этим он отличен от нас?
   - Нет, - ответил он мыслью, - когда можно, я сплю. Но я могу очень долго не спать.
   - Ночью было спокойно?
   - Да, - сказал он. - Почти.
   Он был спокойный, открытый, и когда я к нему подошла, он поднялся и обнял меня за плечи. И я прижалась к нему, потому что все решено, все будет так, как он хочет, и я... я тоже хочу!
   - Мы поплывем по реке! - сказала Элура.
   Волшебная сила Трехлуния исцелила за ночь ушибы и раны, а похлебка из рыбы и черных грибов наконец-то насытила их. И солнце грело здесь так приветливо и добродушно; прохлада реки умеряла зной - не то, что среди постылых равнин, таких красивых и так смертельно опасных.
   - Мы сделаем плот, Видите, сколько здесь сушняка?
   - Н-да, - сказал Норт. - Это ты к Ортану. Он норденец.
   - Я не знаю, - серьезно ответил Ортан, - я был мал, когда погибла Нордена.
   - Глупости! - сердито сказала Элура. - Вон сухие стволы, а у тебя есть веревка - помнишь, ты вытаскивал нас на скалу? Мы свяжем несколько бревен веревкой, обрубим пару стволиков потоньше на шесты - и поплывем.
   - А что, в реке нет опасных тварей? - спросил Норт.
   - В реке - нет, - ответил Ортан, - но многие из опасных умеют плавать.
   - Н-да, - опять сказал Норт. - Не очень-то я воду люблю... ладно, как велишь, командир. А ты что скажешь, светик мой? - спросил он Илейну, и она невольно прижалась к нему.
   - Я... я не могу помочь... а мешать не стану. Я как вы.
   И они построили плот.
   На это ушло полдня. На это ушло бы несколько дней, не будь Ортан так непомерно силен. Он ворочал бревна, словно шесты, он, как прутики, обламывал толстые сучья, он так затягивал узлы на веревке, что стволы как будто врастали друг в друга.
   Плот был груб и коряв, но плыть он мог, и после обеда они отплыли.
   Это было чудесно - никуда не идти, а сидеть на теплых шершавых бревнах, слушать лепет воды и смотреть на зеленую гладь, живую, упругую, просвеченную лучами. А мимо плывут берега, опасности, смерть, и мы недоступны для них, но палец лежит на спуске, и потому наш покой прекрасен, как никогда.
   - Ортан, - спросила Элура, - если мы продержимся?..
   - Будет Второй Запрет. Целых три дня.
   - А потом?
   - За это время мы должны добраться до моря.
   - Там мы будем в безопасности?
   - Нет, - ответил он неохотно и налег на шест, возвращая плот на струю. - Нет, - сказал он. - Мы выйдем далеко от того места, куда должны были выйти. Это все равно, - сказал он. - Теперь мы не сможем воспользоваться Переправой.
   - Ну и что теперь?
   - Нам придется отдаться на милость лорнов. Я этого не хотел. Лорны не любят людей.
   - Лорны? - спросил Норт. - Водяные? Неужто взаправду? Ну, дела!
   - Я ничего не знаю о лорнах, - сухо сказала Элура.
   - Так ты ж у нас Штурман, ученый муж, а это все сказочки для дураков. Водяные, лешие, ильфы... кто там еще, а, Ортан?
   - Подземные и ночные, - спокойно ответил Ортан. - Но это не здесь, а за Великой Рекой.
   - Ну и что лорны?
   - Они сопричастны Сообитанию, но не входят в него. У них свои законы. Они пользуются орудиями и строят дома - на дне.
   - Значит, им это можно? Почему?
   - Они не меняют, - ответил Ортан. - Они живут в море и почти не выходят на сушу. А если выходят, не покидают своих заповедных мест: брачных угодий и выводковых лагун.
   - А откуда они знают людей?
   - Люди напали на них когда-то, - угрюмо ответил он. - Давно, еще во времена Начала. Лорны похожи на нас. Когда люди убили лорна, они убили этих людей. Тогда люди с летающих неживых разрушили их город. Они не забыли, - сказал он хмуро. - Они могут убить нас раньше, чем я запою.
   Мы плыли весь день, и смерть миновала нас. Порою на нас нападали могучие гарфы, но стоило только Элуре поднять самострел, они, оскорбленно крича, взмывали обратно, потому что бесцельная смерть не нужна никому.
   Нам часто грозили, но никто не напал всерьез. Я знал почему: вот-вот закончится день, и начнутся сражения Третьей Ночи. Сообитание терпеливо. Оно не тратит зря драгоценные жизни - жизни лучших, еще не оставивших новую жизнь. Когда минует пора Второго Запрета, найдется немало проигравших в брачной игре, чьи жизни не так уж важны для вида. И им предстоит уничтожить нас.
   Мы плыли до вечера, до Перемирия Сумерек, а потом с трудом причалили у длинной косе. Мы с Нортом занялись рыбной ловлей: я песней подманивал рыб, а он колол из мечом. Как хорошо, что рыба не знает Трехлуния, ее пора - Междулуние ранней весны.
   Костер уже разожгли, когда я почуял Зов. Как будто огонь пробежал по телу, и мышцы налились тяжелой силой, и я вскочил, готовый бежать и драться, но тихий смех... я улыбнулся Элуре, сел рядом с ней и стал глядеть на огонь.
   У нас, в Обитаемом Мире, считали Трехлуние самой недоброй порой. Когда на небе все три луны, и ночи полны их ярким обманным светом, исчерканы и запутаны их тройными тенями, сиди лучше дома и не выходи за порог - иначе тебя не минует беда.
   А здесь, на равнине, Трехлунье прекрасно. Цветная, сияющая, веселая ночь лежит над веселой разноцветной землей, и гладкие воды реки перекрещены радостными лучами. Какое-то беспокойство, тревога - но радость. Тревога - и радость. Нет! радостная тревога!
   Уснула только Илейна - мы, трое, не можем спать. Сидим над погасшим костром, и ночь облекает нас своим беспощадным, заманчивым беспокойством. И так непонятно, что в этой веселой ночи сейчас идет война не на жизнь, а на смерть. Что многим не придется увидеть утра...
   - Фоил, - тихо сказала Элура. - Где он сейчас? Что с ним?
   - А куда он ушел? - спросил Норт. - Вы все меж собой. Хоть бы что сказали!
   - Я думала, ты догадался, - сказала Элура. - В Трехлуние рунги-самцы всегда дерутся.
   - Рунги? Тьфу-ты! - сказал он, - я и забыл! Так он же совсем телок.
   - Он взрослый, - тихо сказал Ортан. - Он должен драться.
   - А не сказать, чтоб у вас тут тихое место! И дерутся, и охотятся... Ортан, - сказал он, - ты мне вот что объясни: что я такого наделал? Почему тебе можно убивать, а мне нет?
   - Нельзя оружием, - тихо ответил Ортан. - Мечом слабый убьет сильного, глупый - умного. Сообитанию так не нужно. Нужно, чтобы выжил сильный или умный. Для того и хищники, чтоб живые не вырождались.
   - Ага! Нечестно, по-вашему! А это честно: всей стаей на одного?
   - Да, - твердо ответил Ортан. - Если ты сильный - ты заставишь их отступить. Если быстрей - убежишь. Если умный - спрячешься там, где тебя не достанут. А если не сможешь - значит, ты слабый, тебе незачем жить.
   - Ну и подлый же у вас закон!
   - Наши законы были не лучше, - сказала Элура. - Знаешь, Норт, в этом есть хоть какой-то резон. Наши войны съедали как раз лучших. Сильные, смелые, умные - они умирали, а какой-нибудь хилый трус мог пережить их всех.
   - Ну и что? Наплевать на все наше и самим быть как... как звери?
   - Нет, - тихо сказала Элура. - Мы не сумеем.
   А наутро они ушли от реки. Никому до них больше не было дела. День затих в терпеливом и радостном ожидании, даже ветер заснул, даже птицы не пели, и не брызгала из-под ног травяная мелочь.
   Они рано устроились на ночлег - в первом же пригодном для этого месте, что-то наспех поели и заснули, как по приказу. А потом проснулись тоже как по приказу.
   Ночь Трехлуния встала во всей красе: чуть надкушенный диск серебристой Мун, золотистая четвертушка Фебы и невинный розовый серпик Офены осветили небо трехцветным огнем, перепутали и смешали трехцветные тени, растворили тревогу в сияющей тишине.
   Руки встретились, пальцы сплелись, жар растекся по телу, и они, вдвоем, побежали прочь от костра.
   Они мчались, летели, плыли, и безумная ночь летела вокруг; сладкий лепет любви, жаркий трепет желания, воздух, словно огонь, он обжигает грудь, он обнимает тело тяжелой истомой.
   Пламя, трехцветное пламя, сладкая боль желания - и она вдруг поняла, что срывает с себя одежду. Руки, губы, холод травы, тепло его тела; она вскрикнула и засмеялась, освободившись от обидного своего, постылого девства.
   И они бежали опять, и падали, и свивались, растворяясь в тепле, в пламени, в жаркой истоме, а безумная ночь все длилась и длилась, обнимая, сжигая их, торопя.
   В этот день они никуда не ушли. Этот день был просто преддверием ночи, и они ее ждали без нетерпения: тихая дрема, прикосновения, взгляды, мысли, слитые, как тепло обнявшихся тел.
   Что-то ели, не чувствуя вкуса, отвечали, не слыша, словно их разделили стеклянной стеной: Норт с Илейной с одной стороны, Элура и Ортан - с другой, и от этого общая радость их только полнее.
   А когда наступила ночь, они встали и разошлись, каждый в свое - в единственное! - Трехлуние. И опять понесла их безумная ночь, распаляя, обманывая, торопя, и с лихвой выполняя все обещания.
   ...А наутро под вечер последнего дня запрета они все-таки добрались до моря.
   Они не сразу увидели море. Черная роща вздыбилась впереди, и Ортан чуть крепче стиснул ладонь Элуры.
   - Брачные угодья! - сказал он чуть слышно. - Тихо! Я должен запеть прежде, чем нас услышат!
   И он опять ушел в темноту, и сухие, короткие мысли-приказы повели их сквозь спящий лес.
   И вдруг пение птицы? голос флейты? чистый серебряный звук родился вдали. Так бы звучал лунный свет, обрети он голос.
   - Лорны! - молча сказал ей Ортан, и она чуть слышно шепнула Норту: Это лорны. Молчи!
   След в след, настороженно и бесшумно шли они по неподвижному лесу, и серебряный голос был уже не один. Чистые, раздельные, прозрачные, как хрустальные нити, свивались и развивались звенящие голоса, взмывали в безумное небо, рушились вниз, текли, уходили и возвращались. Прозрачная, радостная печаль, звенящая, обреченная радость. Любовь - это смерть, и нет надежды тому, кто любит. Любовь - это жизнь, и не дано воскрешения тому, кто не смог полюбить. Люби - и умри, люби - умри и воскресни. Приди, приди - и люби, приди - обрети свою смерть и свое воскрешение!
   - Стойте! - мыслью велел ей Ортан и вернулся из тьмы. - Ждите! велел он мыслью и вышел из чащи. И голос его, глубокий, сильный и звучный, как темная птица влетел в перезвон серебряных птиц.
   Люди не могут так петь - легко и бесхитростно, будто дышат!
   - Дети Моря! - пел теплый и плотный земной голос, пел на неведомом языке, но каждое слово было понятно, будто само родилось в душе. - Дети Моря! Я пришел в неурочный час, и за это достоин смерти. Но со мною та, которую я люблю, с кем я встретил свое Трехлуние. Ради Трехлуния подарите нам эту ночь, пусть решится наша судьба при свете солнца!
   И - молчание. Черная тишина - и одинокий голос, как лунный луч из-за тучи.
   - Кто ты?
   - Нас четверо. Мы из рода ваших врагов, но мы давно никому не враги. Мы шли на Остров, и нам пришлось нарушить Закон, чтобы дожить до дней Соединения. Трехлуние совершилось - пел он, - пускай совершится Закон, но наши подруги - те, что несут в себе жизнь, молю, не губите их, пусть они попадут на Остров!
   Подбежать, закричать, вмешаться - но что-то внутри приказало: жди!
   Такое долгое ожидание - и тот же голос, холодный и чистый, пропел короткое слово: - Жди!
   И вновь взметнулись их голоса, искрясь, сплетаясь, но не сливаясь, и Ортан мысленно сказал Элуре:
   - Вас зовут. Выходи.
   И черное море, многоцветное море, сияющее, текущее жидким огнем, легло перед ними огромной ширью - от неба до неба во все концы.
   Опять пропел одинокий голос, и Ортан прижал Элуру к себе.
   - Пойдем, - сказал он. - Нам велено ждать вон там, за скалою.
   Там, за скалою, не было ветра, был только запах - пронзительный и чужой.
   - Ортан, - тихо сказал Норт. - Кажется, я понял, о чем ты с ними... Прости, что подвел.
   - Ничего, - спокойно ответил Ортан. - Может, эта ночь и не будет последней.
   А Элура холодно улыбнулась: милый мой, ты всего лишь взял меня! Неужели ты думаешь: я изменилась и не сделаю так, как захочу?
   - Ортан, - спросила Илейна, - а почему так грустно? Поют о любви, а плакать хочется!
   - Потому, что они умрут, - ответил Ортан. - Три ночи они сражаются за любовь, и тот, кто победит, соединится с любимой. А утром он умрет, потому что лорнам-мужчинам отмерена в жизни одна только ночь любви. Их женщины живут втрое дольше мужчин, но у них рождается мало женщин.
   - Почему? - спросила Илейна. - Как жестоко!
   - Иначе они сумели бы жить так, как им хорошо. Пасти свои рыбьи стада, сражаться с чудовищами из бездны, растить дворцы из кораллов, в одиночку странствовать по морям... Их стало бы слишком много, и им бы пришлось сражаться за рыбные пастбища и выводковые лагуны... меняться самим и изменять мир.
   - И они согласились? - спросила Элура. - Или их не спрашивали ни о чем?
   - Их спросили, и они согласились. Они были уже разумны, Элура. Они знали: если хочешь многое получить, надо от чего-нибудь отказаться.
   - Ну и что же они получили?
   - Уверенность, - спокойно ответил он. - Безопасность. Они уже не воюют. Они счастливы и свободны. Они под защитой.
   - А гвары? Чем они заплатили за власть над миром?
   - Тем, что отказались от власти, - ответил Ортан. - Они ничем не правят, они просто живут. Они несут в своих умах груз Общей Памяти только это и есть у них: их жизнь и Общая Память.
   - Власть мертвецов?
   - Нет. Все мы есть в Общей Памяти, но она - не просто все люди. Она что-то другое, гораздо большее. Она - этот мир, все, что в нем есть. Я не знаю, как рассказать, Элура. Ты еще не узнала истинный язык, а в людском языке нет для этого слов.
   - А мы? - спросил Норт. - С нас-то какую цену возьмут?
   - Не знаю, - тихо ответил Ортан. - Мы еще неразумны. Нас не спросят.
   Вот ушла, догорела, погасла ночь; тихо канула в море Мун, и скатилась за нею Феба, только розовый серпик Офены зацепился за горизонт. И теперь серебряные голоса пели скорбную песню прощения. Тихой жалобой, горестным торжеством зазвенела она над морем.
   Ночь ушла, и счастье ушло, нам осталась только печаль. Горе любящим ушла наша ночь, и день смерти встает над водой. За рождение платят смертью, за любовь - вечной разлукой. Смерть! Смерть! Горе нам: ушла наша ночь, и день приносит нам смерть...
   Норт и Ортан встали плечом к плечу, и обняв поникшие плечи Илейны, я со злобой подумала: не отдам!
   Но уже зарумянилась алая дымка, и край солнца - алый отсеченный ломоть, поднялся из розовой пустоты. Черные стрелы вспороли бледную гладь, грозные быстрые острия, молнии, бьющие из воды. Ортан взглянул на меня и улыбнулся, и его спокойная мысль коснулась меня. Он что-то мне говорил беззвучное теплое слово, оно коснулось меня, и что-то открылось во мне, и я улыбнулся в ответ - уверено и спокойно.
   Норт сказал:
   - Как ни будет... а спасибо за все. Это было здорово, Ортан! Ну, держись, мой Штурман, веди несмышленых. Илейна! Выше нос, голубка! Не пропадем!
   - Я не отдам тебя: Норт, - сказала Элура. - Я никого не отдам!
   Вышла и встала у самой воды - тоненький стройный мальчик, Норту до подбородка, Ортану по плечо - все еще Штурман, последний из Экипажа.
   Черные стрелы распороли море до кромки, и серебристые головы поднялись из воды.
   Лорны пришли.
   С тяжелой ловкостью они выходили из моря, серебряно-черные, сверкающие... прекрасные. Только миг они были для нас безобразны. Безволосые головы, безгубые рты, длинные выпуклые глаза.
   Но зеленые их глаза обратились на нас: гордые, смелые, чуть подсвеченные насмешкой, - и не стало морских чудовищ, остались люди. Пусть с хвостами, пусть в чешуе - все равно просто люди глубин.
   - Дети Моря! - запел за спиною Ортан, и голос его, спокойный и звучный, легко улетел в просторную ширь. - Солнце взошло. Мы здесь, и мы ждем.
   И ответ: не пение - пересвист, точно стайка птиц в лесу на рассвете. Ну, совсем не страшно и даже смешно, но в руках у них тяжелые копья, и Элура сорвала с плеча самострел.
   - Нет! - сказала Элура. - Я его не отдам! Вы не убьете его, пока не убьете меня, а до этого я прикончу многих!
   Она знала, что лорны поймут - это сделает Ортан.
   - Да! - сказала Илейна и вытащила кинжал. - Сначала убейте нас!
   Тишина и смешливая звонкая трель:
   - Бесхвостые! Если ваши жены воюют, значит, детей рожаете вы?
   - Нет! - сказала Элура. - Это мы рожаем детей, и мы их растим. И за наших детей должны говорить мы! Он мне нужен - отец моего ребенка. Кто защитит мое дитя в этом мире, которого я не знаю? Кто научит его в этом мире жить? Кто сумеет сделать его разумным? Дети Моря! - страстно сказала она. - Мы так недавно пришли в этот мир! Мы все еще ничего в нем не понимаем. Мы все еще воюем, Дети Моря! Воюем с миром и сражаемся между собой. Я, женщина, стала воином потому, что мужчины наши погибли. Я не хочу сражаться - я хочу рожать и растить детей. Муж мой - первый из нас, который сумел стать разумным. Не отнимайте его у меня, оставьте мне надежду, что и мы будем жить в мире с Сообитанием и с собой!
   - Не отнимайте! - тихо сказала Илейна. - Я люблю его. Я умру, если он умрет.
   Молчание - и искристая трель, где участие слить с насмешкой:
   - И все ваши жены так отважны и говорливы?
   Ортан ответил:
   - Нет. Других таких не осталось. Эти трое - последние из людей Корабля.
   - Принадлежащий Истинному, зачем ты с ними? Зачем ты делаешь то, что не должно?
   - Она - моя женщина, - тихо ответил Ортан, - и мне не надо другой. Она не бросит своих людей, а я не брошу ее. Позвольте мне отвести их на Остров, и я вернусь...
   - Со мной! - сказала Элура, и лорны ответили ей переливчатым смехом.