Страница:
широкое употребление... Просто на Ямайке есть категория людей, которые
играют и слушают музыку рэггэй. Да, исключительно, значит, обожествляют Джа,
то есть императора Эфиопии бывшего Хайле Селасси Первого, вот, но это,
собственно, их собачье дело. Главное в том, что они очень милые люди и что у
них есть масса специальных привычек, которые мы можем или не можем
перенимать у них... И вот, когда они займутся всеми своими интересными
вещами, они сидят под пальмой при сорока градусах жары, полностью
охреневшие, и занимаются выяснением очень интересных вопросов: скажем, что
сильнее -- молния или электричество? Или вот другой вопрос, самый
патетический, значит: какая рыба в океане плавает быстрее всех? Вот. Они к
этому выводу так и не пришли, а просто я пришел к выводу, что это очень
хорошая идея для песни..."
"А может, уже и пришли, а?" -- лукаво спросил Вощик.
"Нет, они, я думаю, они до сих пор не пришли и никогда не придут... Там
было много сочувствующих, когда Марли начал пробиваться к известности, там
очень многие в это подрубились. Вот, например, Big Youth такой, самый лучший
ди-джей на Ямайке. Ди-джей -- это и есть музыка даб, то есть рэггэй,
лишенный всего вокала. Это музыка для диск-жокеев -- они просто ставят
инструментальный трэк и сами на это что-то наговаривают... Вот это
называется тоуст. Вот. И множество диск-жокеев пользуется теперь... Очень
многие хороши... Биг Ютс..."
Борис еще долго рассказывал что-то дальше, а у другого конца стола
базарил Мамай.
"В принципе, возникновение современного слэнга было вызвано самыми
благими причинами... Нет, серьезно. Если, скажем, там, старый слэнг 50-60-х
годов, как и "блатная музыка", представлял собой арго, язык, понятный
посвященным, и чье появление во многом диктовалось желанием языкового
обособления (и состоял он или из эвфемизмов, или же из слов, заимствованных
из той же блатной "фени"), то особенность нынешнего, как несложно заметить,
в том, что, прошу налить, please, основную его часть составляют слова
англоязычного происхождения. Что объясняется, конечно же, исключительно
сильным, подчас неосознанным, стремлением молодежи к свободе, преодолению
границ... Разумеется, тут сыграло большую роль и увлечение рок-музыкой,
каковое было также, в свою очередь, подвигнуто аналогичными причинами..."
"Борис! -- подкинул вопрос из угла Вощик. -- А вот насчет международной
известности твоей, а то, как известно, приезжали в Рок-клуб два
иностранца..."
"Черт! -- сказал Борис. -- Фантастика!"
"...Да, и вот они сказали, что ты известен и у них. Ты бы не мог что-то
сказать по этому поводу?"
"Вот. -- Борис улыбнулся. -- Меня по этому поводу сегодня уже
спрашивали. То есть, не то, что спрашивали -- меня поставили в известность о
том, что корреспондент New Musical Express увез мою фотографию. Во-первых, я
сразу предупреждаю всех, что у меня крайне специальный взгляд на этот счет.
Я твердо уверен в том, что никакой заграницы вообще не существует. Нет, ну я
могу предположить, что есть Африка..."
"Я там был", -- сказал некто волосатый и обдолбанный.
"Нет, ну я там не был, но это похоже на правду: Африка, там... Вот. А
по поводу Англии, Америки и вообще Запада как такового я думаю, что это
просто выдумка, это... нет, не то, что выдумка -- это просто такая удочка
для нестойких духом. Чтоб они клевали на нее. Нет, серьезно. Нет, я там не
был, я не знаю... Даже если я туда приеду, откуда я могу быть уверен, что
это, скажем, не Соловки и, там, не Мурманск-на-Амуре? Очень легко построить
небоскребы, нагнать людей, которые будут, там, говорить на других языках..."
"В Канаде, -- заметил все тот же волосатый и обдолбанный, -- почему-то
живут люди, и они уверены, что живут в Канаде".
"Да, но дело в том, что где эти люди?"
"В Канаде".
"В Канаде, но я же не в Канаде. Я же здесь".
"Они наивные, они спрашивают: "А как вам у нас в Канаде?""
"Я не знаю, как вам у них в Канаде, мне у них в Канаде никак. Я там не
был. Нет, ну я могу предположить, что Земля круглая..."
"А в Канаде знают, что есть ты".
"Ну, пускай в Канаде... -- засмеялся Борис. -- Я не против, что если
они там знают... Но я не уверен, что Канада -- это не провинция Магадана.
Так что, у меня тут просто никаких сомнений нет. Я твердо знаю, что есть
Россия, в это я верю. Я могу ее потрогать, там, взять на зуб, а вот по
поводу всего остального я сомневаюсь".
"А пластинки же есть, -- сказал кто-то. -- Фирменные".
"А из чего это можно заключить? По качеству у нас Мелодия делает
прекрасные пластинки -- может, вернее, делать, если захочет. Обложку
красивую наштамповать с надписью на якобы иностранном языке тоже несложно, а
может быть, иностранный язык придуман кем-то давно... Кулибиным. Может, его
Кулибин придумал, английский язык этот... У меня нет доказательств. Так что,
пока я не увижу все это сам, собственными глазами, и не удостоверюсь в том,
что это не декорация, я буду считать, что все это выдумка. Поэтому то, что
происходит на Западе, меня не волнует, потому что я считаю, что это фикция".
"В данный момент, -- с улыбочкой произнес Вощик, -- неизвестно,
существует ли даже Москва..."
"Нет, Москва существует, я там был недавно. Я могу сказать, что это не
выдумка".
"А сейчас? А в данный момент?"
"А? Ну, сейчас, безусловно, неизвестно, я не могу ручаться, -- смеясь,
согласился Борис. -- Нет, гарантии никакой, абсолютно, я не буду спорить...
Я знаю, что Москва была позавчера на месте, потому что я туда звонил, а вот
сегодня уже может не быть..."
"Человечество живет, чтоб создавать произведения искусства, -- базарил
меж тем Мамай. -- А все остальное -- всякие, там, предприятия,
фабрики-заводы, органы власти -- все они нужны лишь для того, чтобы люди не
передрались и не вымерли с голоду и скуки... Главное -- искусство, искусство
свято, это единственное, что оправдывает наше существование перед Богом... А
наука -- ну, достижения, познание мира... Педагогика..."
"А спорт? -- спросил некий биоструктурный юноша. -- Рекорды всякие?"
"Вот у нас в подъезде жила женщина одна, -- внезапно подала голос из
дверей баба Тая, соседка Мамая по коммунальной квартире. Вошла вперевалочку
("рупь сорок, рупь сорок" -- называл ее походку внук Филька) и стала посреди
комнаты. -- Пловчиха она была. Такие мышцы у ней накачанные... Так у нее
(баба Тая изумленно оглядела присутствующих и показала руками) шея и плечи
были одинаковые. Как у собаки".
Мамай захохотал, расцеловал бабушку и усадил ее за стол. Вся толпа
полезла знакомиться с нею. Баба Тая смущенным сиплым басом говорила что-то
еще, но все уже наперебой кричали о чем-то своем, кто-то разбил рюмку, и
вообще пошла сущая неразбериха.
А завершился вечер всеобщим "джэм-сейшеном". В тот самый момент, когда
назойливый гул голосов уже дошел до границ немыслимого, идиотического бреда,
когда нельзя было уже понять, где закончился один разговор и начался другой,
а все только хватали друг друга за руки, за лацканы пиджаков, чуть не за
уши... вдруг поднялся над столом Мамай и прекратил это безобразие.
"Мы любим буги-вуги!" -- решительно набычив голову, проговорил он.
И пошел отбивать ритм двумя ложками об стол.
Динь! -- жалобно пропел хрустальный бокал.
БОМ! -- подпрыгнула кастрюля с бывшей курицей.
Вскоре уже все сборище сидело и самозабвенно стучало кто во что в
едином ритмическом врубе.
"МЫ ЛЮБИМ БУГИ-ВУГИ!" -- вопили все, стараясь перекричать друг друга.
Кто-то заухал филином.
"Каждый день буги-вуги! Каждый день!.." -- тонким голосом выкрикивал
Вощик.
"YEAH!" -- заревел Мамай, раззявя волосатый рот и выкатя сумасшедшие
глаза.
Посыпалась известка. Кто-то наверху, дойдя, видимо, до полной
невозможности, колотил об пол чем-то весьма внушительным. В наступившей
тишине раздался звонок. В дверях стояла полузасыпанная снегом незнакомая
девушка.
"Здравствуйте, -- сказала она. -- Меня зовут Лана".
Лана стояла, крепко упершись в сцену обеими ногами, подбочась и
помахивая тяжелой плетью с тремя свинцовыми наконечниками. Были на ней:
черные туфли на высоких шпильках, в обтяжечку черные колготки с люрексом,
широченная куртка белого меха, из-под которой мелькали голый живот и черная
полоска лифа. Черные волосы ее змеились по белому меху, из-под зеркальных
очков небрежно торчала дымящаяся сигарета.
"Русская Нина Хаген?" -- спросил у Мамая андеграундный репортер,
известный под псевдонимом Rock Salad.
Лана прошлась по сцене. Ноги -- ослепительно безукоризненные, точно
вылепленные, казались даже несколько тяжеловатыми по сравнению с миниатюрным
телом, которое они несли. Мамаю так и подумалось -- будто не шла она сама, а
ноги ее несли на себе.
В первом ряду сидели Копытов и Жор с Циклой. Цикла, поджавши губы,
придирчиво разглядывала Лану. Поймав ее взгляд, Лана хлестнула по сцене
плетью и повернулась кругом, давая получше рассмотреть себя.
"Нам ваша солистка нравится, -- раздался из зала чей-то развязный
голос. -- Особенно ее ножки".
Послышался смех. Лана оскалилась в улыбке и еще раз молодецки хлопнула
плетью.
Народ заполнял зал после антракта.
В первом отделении только что отыграла группа ДС, и среди публики было
много металлистов: и сплошь заклепанных с головы до пят, а то и просто со
значками Iron Maiden, AC/DC etc. ДС хорошо разогрели свою кодлу: солист
крутил в штопор длинный микрофонный шнур, все бегали-прыгали, басист
кувыркнулся пару раз через голову вместе с гитарой -- в общем, свой тяжелый
кайф металлисты отловили.
Никто практически не знал, что представляет собой следующий состав,
объявленный в программе одним-единственным словом: "ЛАНА". Поклонники ДС
надеялись, что это металл, кое-кто, увидя на сцене бабу, уже пустил слух,
что это заурядный поп...
Сережка Басс настраивал на сцене уровень своей бас-гитары. Низкие звуки
стлались над полом, щекотали задницы фанов. Клавишник Кудрявцев задумчиво
прохаживался за кулисами. Гуд разминал руки. Миха убежал в дабл. Труба с
Хачиком, закатав рукава, с мрачным видом стояли на страже у двери гримерной.
В гримерной у Ланы находились Мамай и Вощик. В общем-то, Мамай и сделал
Лане некоторую рекламу, расхвалив ее после прослушивания в Рок-клубовских
кругах, и теперь в зале находились и другие люди, пришедшие специально
посмотреть на нее.
"Начинай с чего-нибудь пожестче, -- посоветовал Лане перед выходом
Мамай. -- Учти специфику публики. А то половина зала может уйти на первой же
песне".
Лана в ответ сверкнула зубами.
"Я им покажу металл!" -- заявила она со смехом.
Публика галдела. Сотни лиц, с комбинациями взглядов, носов и
подбородков, словно нарочно восставшие для этого случая из некоего альбома
разнообразных физиономий, с тем, чтобы снова затем разгладиться в глянцевых
и плоских страницах, мелькали перед Ланой. И вдруг весь этот сонм разом, как
по команде, обрел единое направление, притих и выставился на нее.
Лана нацепила через плечо ремень белой, как молоко, гитары и еще раз
хлопнула плетью, вызвав одобрительные возгласы из толпы. Наконец, прибежал
Миха. В зале погас свет.
Лана бросила плеть и выдала первое гитарное соло. Протяжный, сверлящий
визг завис над залом (точно мина пролетела) и разорвался тысячью сверкающих
осколков. И заискрились звонкие капли дождя. Приглушенным громовым раскатом
откликнулась бас-гитара, взметнулся синтезаторный вихрь, а Лана все играла
дождь, в причудливом, неуловимом ритме которого все явственнее слышался
стройный лягушачий хор -- это Миха подключился со своим квакером. И вдруг в
руках у Ланы гитара превратилась в белую лебедь. Лебедь затрещала крыльями
и, взмыв под потолок, исчезла в темноте. Публика захохотала, приняв этот
невиданный эффект за искусный фокус. Кое-где послышались аплодисменты.
Лана подобрала плеть и с криком хлобыстнула по сцене. Мрачный,
торжественный Труба вынес ей из-за кулис новую, на этот раз черную, гитару.
С первыми же аккордами вся металлическая братия вскочила с мест и в
едином порыве вскинула руки, сжатые в кулак, с поднятыми кверху мизинцем и
указательным пальцем. Они не обманулись -- это был настоящий металл! Лана,
перегнувшись к стойке через гитару, ревела что-то хриплым, форсированным
голосом.
"Рок! Рок! Рок! Кода!" -- вопили в квинту музыканты.
"РОК! РОК! РОК! КОДА!" -- гремел зал.
Несколько человек вскочили на сиденья кресел, размахивая над головами
куртками, ремнями, шарфами...
Лана уже не играла на гитаре. Она хлестала плетью по всему, во что
могла попасть, не сходя с места. Микрофон со стойкой опрокинулся в зал, его
подобрали двое заклепанных с головы до пят молодцов и бубнили в него нечто
крайне нерусское. Сережка изо всех сил колотил по струнам бас-гитары, не
отставал от него и Гуд. В зале стоял сплошной грохот, на сцену летели
какие-то предметы, кто-то исступленно тряс головой, и над всем этим содомом
из свиста, криков и песнопений витали потусторонний органный шелест и
судорожный, на одной ноте, Михин запил.
Зал кипел как муравейник. Лес поднятых рук, разодранные в вопле рты...
Лана сняла очки, спустилась со сцены и забрала у фанов микрофон. Она
медленно пошла вдоль первого ряда, с улыбкой заглядывая в глаза людей.
Публика притихла, точно отрезало, и только откуда-то с задних рядов в
наступившей тишине донесся по инерции гундосый, обдолбанный голос,
проканючивший:
"Рок-кын-ролл..."
По рядам пробежал хохот. Лана поднесла к губам микрофон и нежно
пропела: "Был день, солнце нас любило..."
Вдарила музыка, и Лана уже кричала с мучительно искаженным лицом.
Тысячи цветов вдруг опустились откуда-то сверху. Ромашки, сирени, гвоздики,
розы усеяли людские плечи, головы, засыпали пол, а цветы все летели и
летели... Вся песня утонула в аплодисментах, а Лана уже прыгала по сцене под
разухабистый ритм, ерническим голосом напевая слова очередной песенки. Толпа
дружно колотила в ладоши в такт, некоторые танцевали в проходах, хотя звучал
со сцены уже никакой не металл, а просто старый добрый рок-н-ролл. И когда
Лана внезапно оторвалась от пола и улетела куда-то вверх и из зала, все
восприняли это, как и в первых двух случаях, просто за удачные трюки --
махали руками, прыгали, кричали...
(ПРИМЕЧАНИЕ: Тексты песен Ланы не сохранились. Фрагмент одного из
текстов воссоздан В.Вощенко:
Уставшим в плясках
На зеркальном полу,
Нам пристало смотреть,
Как они понимают игру.
Как играют в крокет
Короли в инвалидных колясках.
Но игра эта с глупым концом:
Шар окажется тухлым яйцом!)
Затем спел одну свою песенку Сережка Басс. Его терпеливо послушали,
похлопали, но когда он собрался было спеть что-то еще, из публики раздался
требовательный голос:
"Лану!"
Оглушительный свист завис над залом. Люди топали ногами и скандировали:
"ЛАНУ! ЛАНУ! ЛАНУ!"
Лана вышла, поигрывая бедрами и раздавая ослепительный смайл. По толпе
пронесся стон. На ней не было ничего, кроме черных, блестящих цирковых
трусов и лифа. Лана снова вооружилась плетью, как бы готовясь к укрощению
диких зверей. Миха сбацал вступление, и Лана пошла по сцене "ленивой
королевой", напевая с загадочной улыбкой.
"Ну-с, каково твое мнение?" -- спросил Мамай у Rock Salad'а.
"А чего тут говорить? Все и так сидят -- "м-м", "м-м"", -- скорчил
гримасу Rock Salad.
А Лана, притопывая ножками, пела невинным голоском свой "Тысячу первый
ништяк" -- про съемных девочек, которых "на халяву не снять их никак. Ах, не
страдайте, не обещайте тысячу первый прекрасный ништяк..."
С публикой творилось что-то невообразимое, в то время как появился
голый по пояс огнедышащий Хачик, перекрашенный в негра, и увел Лану за
кулисы, а Сережка с Михой пытались перекричать возбужденный гогот... Как
вдруг...
В зале возник огонь. Без всякой связи, совершенно внезапно стены и
потолок разом пошли рыжими пятнами. Все это было настолько неожиданно... Все
просто успели заметить это, когда, в принципе, было уже поздно гадать,
откуда что взялось. Единодушие, с которым толпа кинулась на взятие дверей,
можно было бы, наверное, сравнить разве что с картиной художника Кузнецова
"Штурм Зимнего Дворца".
Дворец молодежи горел. Жар стоял стеной, и, натыкаясь на него, все
пятилось, дымилось, утирало пот с мигом загоревших, будто на пляже, лиц, и
дышало невнятным говором смущенных голосов.
"Так что же, -- спрашивал Труба, преданно заглядывая в глаза Лане, --
кто ж тогда из таких вот героев гитары крякнул? Я слышал, вроде, Блэкмор
боты подсушил?"
Они сидели в его машине -- Лана, Труба, Хачик.
"Слушай, -- внезапно обратилась Лана к Трубе, -- как тебя зовут-то на
самом деле? А то все Труба, да Труба..."
Труба -- пригнув голову, с шутливой угрюмостью:
"Я злой и страшный серый триппер".
К машине подбежал Мамай.
"Лана! Лана! Как же это? Что же это такое?" -- взволнованно восклицал
он.
"Ну, как бы тебе сказать... -- равнодушно откликнулась Лана, наблюдая
за пожаром. -- Через полчаса все кончится. Дворец не пострадает. -- Она
помолчала и объяснила со вздохом: -- А потом выяснится, что все люди,
присутствовавшие на данном мероприятии, находились под крутейшим
воздействием LSD... Просто я сделала то, что хотелось толпе... Жаль,
конечно, что результат оказался таким".
Мамай глядел на нее недоверчиво и как-то по-детски даже обиженно. Хачик
скрутил стекло, высунулся, посмотрел зачем-то на колесо и засунулся обратно.
"Поехали с нами", -- дружелюбно предложила Лана.
Поколебавшись, Мамай все-таки сел. Труба рванул с места в карьер, и
машина с выключенными фарами полетела в темноту, как в небо.
Из записной книжки Мамая
В озере, голубом, точно выкроено оно из неба, билась крохотная букашка.
Ей бы замереть -- и минула бы ее смерть в зубах у рыбы. Но она была живой и
не могла не двигаться, и умерла оттого, что была живой.
Когда Мамай открыл глаза, у его кровати шевелился чей-то тощий зад в
затертой, расползшейся вязаной юбке -- девица какая-то подтирала пол мокрой
тряпкой. Словно почувствовав, что он проснулся, девица оглянулась,
нахмурилась внимательно... Глаза косят, пьяные. Ноги расставила потверже.
Копны жидких кудрей на ушах, на макушке... чи плешь, чи шо?
С юбки капала вода -- вот ведь! Девица отжала подол, пригладила
влажными, грязными руками волосы.
"Как вас звать-величать?"
"Ибрагим", -- тихо, одними губами, шепнул Мамай.
"Ага", -- слегка подумав, сказала девица и с тряпкою в руке вышла из
комнаты.
Вернулась она вскоре, через пару минут. Все та же на ней мокрая юбка,
кофточка серая с глубоким вырезом, и вся она показалась Мамаю какой-то...
заплесневелой, что ли, точно и саму ее, вместе с одеждой, клали замачивать в
ванну, довели до гнилого запаху, да так и пустили ходить, пусть сохнет на
ходу.
"А я к вам опять! Познакомиться! -- Вылупила пьяные глаза, оскалилась.
Стала раскорякой, левую руку закинула на поясницу, а правой, растопыря
пальцы, помахала для важности и торжественно пожала Мамаю руку. -- Разрешите
представиться: Маяковский. -- Захихикала, икнула и поправилась: -- То есть,
Ая Маевна Барвинок. Можете Айкой звать. Хотя... -- Она снова икнула. --
Хотя, как мне объяснил один мент, "айками" на воровском языке называют
иконы... А вас -- Василием, да?"
Мамай промолчал. Интересно, куда я попал? -- думал он. За кого она меня
принимает? Мамай поднял руку, чтоб утереть пот со лба (было довольно душно),
и вытаращил глаза -- это была не его рука! Потрясающе. И татуировка: "Вася".
Вот это да.
"Понятно. Котик говорил, что вы... -- Айка плюхнулась задом на стул,
едва не промахнувшись. Руки в стороны ладошками кверху, к покрошившейся,
будто расстрелянной мелкой дробью, известке потолка, нос кверху, и вся она
как бы изобразила собой протяжное: "О-о-о!" -- СПОРТСМЭН?" -- "Н" она
произнесла слегка раздельно.
Мамай задумался. Запах какой-то тухлый. Или не заметил он сразу?
Паркет, что твой асфальт, серый, ни разу лаком не крытый, обои в потеках
жирных. Белье в постели... несвежее, в старых пятнах, одеяла насквозь
застиранные... Шифонер, стол с зеркальцем, кресло в подпалинах сигаретных,
под потолком -- подвеска с тремя патронами, из одной торчит лампа. Фото
Высоцкого на стене, мутное, засиженное.
В левой руке Айкиной оказались маленький дорожный чемоданчик-дипломат и
пакет хозяйственный с Боярским. Айка открыла дипломат. Полотенце, кимоно
какое-то, джинсовка, белье. Ну, и по мелочи всякое. Рассовала все по полкам
шифонера, кимоно -- на плечики.
Из пакета достала еще: книги две ("Мужчина и женщина" Зигфрида Шнабля,
"Фаворит" Пикуля), журнал "Советская милиция", три бутылки пива
"Мартовского", студень в бумаге, хлеб, паспорт гражданина и разные не менее
интересные вещи. Разложила все это на столе и задумчиво посмотрелась в
зеркальце.
"Ку-ку!"
Мамай обернулся и увидел, что из дверного проема хихикает рожа такая --
глазыньки раскосые, скулы-мячики, а во лбу, точно звезда, горит огромный
расцарапанный прыщ.
"А вот и Котик пришел, -- сказала Айка. -- Котик Батькович Барвинок".
"Женушка! Аечка!"
"Котик! Муженек!"
"Приехала?"
"Приехала!" -- Айка разулыбалась, подбочась грязным кулачком. -- А че
эт ты такой за развеселый? Али мне рад?"
"Гарнитур!" -- Вошел Котик, ноги пружинят, чуть не в пляс. Пальцами к
потолку щелкает -- эгей, мол, давай музон! Врубай, чего там!
"Что -- гарнитур?" -- не поняла Айка.
Но Котик уже тащил ее в коридор, и Айка успела лишь на ходу бросить
Мамаю халат: "Накинь, Ваничка! Вставать пора".
Вскоре в коридоре забубнили голоса, затем дверь распахнулась, и Котик с
каким-то мужиком внесли на полусогнутых массивный платяной шкаф. "С-сюда..."
-- простонал Котик. Мячики от натуги ходили, как бы силясь выпрыгнуть из
лица. Хлопали незапертые дверцы. Шкаф мычал и терся об стену... Ать-два!..
Поставили, отдышались.
"Ваничка! Ты что, вставать и не думаешь?" -- удивилась Айка.
"Не Ваня, а Вася", -- поправил Котик.
"А какая разница?" -- улыбнулась Мамаю Айка.
Что верно, то верно, подумал Мамай.
"Я пробовал... Голова закружилась..." -- нехотя ответил он.
"Уй, и чего это с тобой такое?.. -- Айка призадумалась. Чтой-то, вроде,
и хмель у ней в глазах прошел, и держалась теперь... вполне. -- Вот Котик с
грузчиком сейчас пошли... Там еще занести надо. Сюда... -- Она окинула
взглядом комнату. -- Сюда ставить некуда уже. Кровать там двуспальная, ее --
в коридор пока... Пока ее, да, разбирать пока не будем. Ну, зеркало --
зеркало опять же к бабке на кухню... Хотя она снова ругаться будет... Да.
Видишь ли, квартира у нас трехкомнатная, ну, ты знаешь, жильцы у нас -- две
семьи живут. Кухню с коридором мы бабке уступили, пускай она себе там
супчики да кашки стряпает. А нам она и не нужна, кухня-то, мы -- вот так
вот, все на бегу привыкли, тут и спим, и едим. Хлебца с маслом, пепси-колу
шамаем, ну, пива, там, или че покрепче любим, колбаски, или вот -- студень
сегодня купила... Ты накинь, халатик-то, садись, покушаем, вот Котик сейчас
придет..."
Сидели, пили чай. С водкою пришел Котик.
"Во. Молотов коктейль. Давка -- ужас! Алкота хавальники раззявила, чуть
не в драку. Ужас!"
"Почему -- коктейль?" -- не поняла Айка.
"А-а... Тут мы с одним корешком пили. Он и рассказал. Так на Западе
бутылки с зажигательной смесью называют, ну, противотанковые то, -- "Молотов
коктейль", по фамилии нашего наркомана... Мы теперь с ребятами так водку
называем... Давай, мать, банкуй!.. Ну... Давай, мать... Ну, чтоб кровь
звенела!.. Ух-х..."
Выпили, закусили.
"Да, научат тебя твои алквиады... Ты лучше скажи, куда мы Ивана сегодня
положим? А то ты без меня тут комнату сдал... Ну, сам-то ты -- ладно, мог и
у Захарова ночевать, а теперь как?"
Котик опрокинул в рот вторую стопку, похрустел огурцом.
"Значит, так... У бабки Иванны раскладушку забираем, все равно она наша
была, а у ней, это самое, матрац есть. Вот так. Ты ведь завтра уезжаешь,
Вась? Как чемпионат-то прошел?"
"Да так... -- Мамай поднялся. -- Мне бы в дабл..."
"В конце коридора, -- сказала Айка. -- Последняя дверь, с Рабой любви.
Если забыли".
В туалете Мамай увидел в зеркале свое новое лицо. М-да. Как там в
Библии -- "повстречались они и не узнали друг друга"? Спортсмэн называется.
В коридоре подпирала стену пьяная сохлая старуха с седыми,
свалявшимися, как собачья подстилка, волосами. "Здорово, бабка Вонюшка!" --
объявил басом некий мужичина, проходя в одну из комнат. Старуха смутно
воняла что-то свое. "Комнаты сдают... Без прописки всякие ходят..." --
донесся до Мамая ее неприятный голос, сдобренный богатыми процентами
великого и могучего русского устного...
Айка и Котик по-прежнему сидели за столом. Котик, с сожалением косясь
на опустевшую бутылку водки, откупорил пиво. "Противотанковое... Эх, врежу
лакмуса стакан и отдам себя богам. Руки, ноги, голова -- вот он, весь я, на
пороге в небеса, где Бог да пенсия... Эх, где ж моя гитара семиструйная?..
Хе-хе, слышь, Айка, я сказал -- "семиструйная", хе-хе... Ля-ля... ля-лям..."
Засыпая, Мамай смотрел на Айку, вскидывавшую в танце руки, затем его взгляд
упал на лампу, и полетели на Мамая медово желтые кольца света...
Проснулся он оттого, что кто-то резко толкнул его раскладушку.
По-прежнему горела лампа, за окнами было темно. По всей комнате были
разбросаны одежда, посуда, катались пустые бутылки... На полу, сцепившись, с
визгом и руганью боролись Айка и Котик.
"А я говорю: не твое это дело! Не твое!" -- с надрывом приговаривала
Айка, норовя вцепиться Котику в волосы.
Котик сопел, пытаясь отпихнуть от себя супругу.
"А я говорю: мы завтра же пойдем к нему!" -- Тут бравая Айка в дыму
сражения неосторожно зацепила рукой Котиков прыщ, и Барвинок разразился
играют и слушают музыку рэггэй. Да, исключительно, значит, обожествляют Джа,
то есть императора Эфиопии бывшего Хайле Селасси Первого, вот, но это,
собственно, их собачье дело. Главное в том, что они очень милые люди и что у
них есть масса специальных привычек, которые мы можем или не можем
перенимать у них... И вот, когда они займутся всеми своими интересными
вещами, они сидят под пальмой при сорока градусах жары, полностью
охреневшие, и занимаются выяснением очень интересных вопросов: скажем, что
сильнее -- молния или электричество? Или вот другой вопрос, самый
патетический, значит: какая рыба в океане плавает быстрее всех? Вот. Они к
этому выводу так и не пришли, а просто я пришел к выводу, что это очень
хорошая идея для песни..."
"А может, уже и пришли, а?" -- лукаво спросил Вощик.
"Нет, они, я думаю, они до сих пор не пришли и никогда не придут... Там
было много сочувствующих, когда Марли начал пробиваться к известности, там
очень многие в это подрубились. Вот, например, Big Youth такой, самый лучший
ди-джей на Ямайке. Ди-джей -- это и есть музыка даб, то есть рэггэй,
лишенный всего вокала. Это музыка для диск-жокеев -- они просто ставят
инструментальный трэк и сами на это что-то наговаривают... Вот это
называется тоуст. Вот. И множество диск-жокеев пользуется теперь... Очень
многие хороши... Биг Ютс..."
Борис еще долго рассказывал что-то дальше, а у другого конца стола
базарил Мамай.
"В принципе, возникновение современного слэнга было вызвано самыми
благими причинами... Нет, серьезно. Если, скажем, там, старый слэнг 50-60-х
годов, как и "блатная музыка", представлял собой арго, язык, понятный
посвященным, и чье появление во многом диктовалось желанием языкового
обособления (и состоял он или из эвфемизмов, или же из слов, заимствованных
из той же блатной "фени"), то особенность нынешнего, как несложно заметить,
в том, что, прошу налить, please, основную его часть составляют слова
англоязычного происхождения. Что объясняется, конечно же, исключительно
сильным, подчас неосознанным, стремлением молодежи к свободе, преодолению
границ... Разумеется, тут сыграло большую роль и увлечение рок-музыкой,
каковое было также, в свою очередь, подвигнуто аналогичными причинами..."
"Борис! -- подкинул вопрос из угла Вощик. -- А вот насчет международной
известности твоей, а то, как известно, приезжали в Рок-клуб два
иностранца..."
"Черт! -- сказал Борис. -- Фантастика!"
"...Да, и вот они сказали, что ты известен и у них. Ты бы не мог что-то
сказать по этому поводу?"
"Вот. -- Борис улыбнулся. -- Меня по этому поводу сегодня уже
спрашивали. То есть, не то, что спрашивали -- меня поставили в известность о
том, что корреспондент New Musical Express увез мою фотографию. Во-первых, я
сразу предупреждаю всех, что у меня крайне специальный взгляд на этот счет.
Я твердо уверен в том, что никакой заграницы вообще не существует. Нет, ну я
могу предположить, что есть Африка..."
"Я там был", -- сказал некто волосатый и обдолбанный.
"Нет, ну я там не был, но это похоже на правду: Африка, там... Вот. А
по поводу Англии, Америки и вообще Запада как такового я думаю, что это
просто выдумка, это... нет, не то, что выдумка -- это просто такая удочка
для нестойких духом. Чтоб они клевали на нее. Нет, серьезно. Нет, я там не
был, я не знаю... Даже если я туда приеду, откуда я могу быть уверен, что
это, скажем, не Соловки и, там, не Мурманск-на-Амуре? Очень легко построить
небоскребы, нагнать людей, которые будут, там, говорить на других языках..."
"В Канаде, -- заметил все тот же волосатый и обдолбанный, -- почему-то
живут люди, и они уверены, что живут в Канаде".
"Да, но дело в том, что где эти люди?"
"В Канаде".
"В Канаде, но я же не в Канаде. Я же здесь".
"Они наивные, они спрашивают: "А как вам у нас в Канаде?""
"Я не знаю, как вам у них в Канаде, мне у них в Канаде никак. Я там не
был. Нет, ну я могу предположить, что Земля круглая..."
"А в Канаде знают, что есть ты".
"Ну, пускай в Канаде... -- засмеялся Борис. -- Я не против, что если
они там знают... Но я не уверен, что Канада -- это не провинция Магадана.
Так что, у меня тут просто никаких сомнений нет. Я твердо знаю, что есть
Россия, в это я верю. Я могу ее потрогать, там, взять на зуб, а вот по
поводу всего остального я сомневаюсь".
"А пластинки же есть, -- сказал кто-то. -- Фирменные".
"А из чего это можно заключить? По качеству у нас Мелодия делает
прекрасные пластинки -- может, вернее, делать, если захочет. Обложку
красивую наштамповать с надписью на якобы иностранном языке тоже несложно, а
может быть, иностранный язык придуман кем-то давно... Кулибиным. Может, его
Кулибин придумал, английский язык этот... У меня нет доказательств. Так что,
пока я не увижу все это сам, собственными глазами, и не удостоверюсь в том,
что это не декорация, я буду считать, что все это выдумка. Поэтому то, что
происходит на Западе, меня не волнует, потому что я считаю, что это фикция".
"В данный момент, -- с улыбочкой произнес Вощик, -- неизвестно,
существует ли даже Москва..."
"Нет, Москва существует, я там был недавно. Я могу сказать, что это не
выдумка".
"А сейчас? А в данный момент?"
"А? Ну, сейчас, безусловно, неизвестно, я не могу ручаться, -- смеясь,
согласился Борис. -- Нет, гарантии никакой, абсолютно, я не буду спорить...
Я знаю, что Москва была позавчера на месте, потому что я туда звонил, а вот
сегодня уже может не быть..."
"Человечество живет, чтоб создавать произведения искусства, -- базарил
меж тем Мамай. -- А все остальное -- всякие, там, предприятия,
фабрики-заводы, органы власти -- все они нужны лишь для того, чтобы люди не
передрались и не вымерли с голоду и скуки... Главное -- искусство, искусство
свято, это единственное, что оправдывает наше существование перед Богом... А
наука -- ну, достижения, познание мира... Педагогика..."
"А спорт? -- спросил некий биоструктурный юноша. -- Рекорды всякие?"
"Вот у нас в подъезде жила женщина одна, -- внезапно подала голос из
дверей баба Тая, соседка Мамая по коммунальной квартире. Вошла вперевалочку
("рупь сорок, рупь сорок" -- называл ее походку внук Филька) и стала посреди
комнаты. -- Пловчиха она была. Такие мышцы у ней накачанные... Так у нее
(баба Тая изумленно оглядела присутствующих и показала руками) шея и плечи
были одинаковые. Как у собаки".
Мамай захохотал, расцеловал бабушку и усадил ее за стол. Вся толпа
полезла знакомиться с нею. Баба Тая смущенным сиплым басом говорила что-то
еще, но все уже наперебой кричали о чем-то своем, кто-то разбил рюмку, и
вообще пошла сущая неразбериха.
А завершился вечер всеобщим "джэм-сейшеном". В тот самый момент, когда
назойливый гул голосов уже дошел до границ немыслимого, идиотического бреда,
когда нельзя было уже понять, где закончился один разговор и начался другой,
а все только хватали друг друга за руки, за лацканы пиджаков, чуть не за
уши... вдруг поднялся над столом Мамай и прекратил это безобразие.
"Мы любим буги-вуги!" -- решительно набычив голову, проговорил он.
И пошел отбивать ритм двумя ложками об стол.
Динь! -- жалобно пропел хрустальный бокал.
БОМ! -- подпрыгнула кастрюля с бывшей курицей.
Вскоре уже все сборище сидело и самозабвенно стучало кто во что в
едином ритмическом врубе.
"МЫ ЛЮБИМ БУГИ-ВУГИ!" -- вопили все, стараясь перекричать друг друга.
Кто-то заухал филином.
"Каждый день буги-вуги! Каждый день!.." -- тонким голосом выкрикивал
Вощик.
"YEAH!" -- заревел Мамай, раззявя волосатый рот и выкатя сумасшедшие
глаза.
Посыпалась известка. Кто-то наверху, дойдя, видимо, до полной
невозможности, колотил об пол чем-то весьма внушительным. В наступившей
тишине раздался звонок. В дверях стояла полузасыпанная снегом незнакомая
девушка.
"Здравствуйте, -- сказала она. -- Меня зовут Лана".
Лана стояла, крепко упершись в сцену обеими ногами, подбочась и
помахивая тяжелой плетью с тремя свинцовыми наконечниками. Были на ней:
черные туфли на высоких шпильках, в обтяжечку черные колготки с люрексом,
широченная куртка белого меха, из-под которой мелькали голый живот и черная
полоска лифа. Черные волосы ее змеились по белому меху, из-под зеркальных
очков небрежно торчала дымящаяся сигарета.
"Русская Нина Хаген?" -- спросил у Мамая андеграундный репортер,
известный под псевдонимом Rock Salad.
Лана прошлась по сцене. Ноги -- ослепительно безукоризненные, точно
вылепленные, казались даже несколько тяжеловатыми по сравнению с миниатюрным
телом, которое они несли. Мамаю так и подумалось -- будто не шла она сама, а
ноги ее несли на себе.
В первом ряду сидели Копытов и Жор с Циклой. Цикла, поджавши губы,
придирчиво разглядывала Лану. Поймав ее взгляд, Лана хлестнула по сцене
плетью и повернулась кругом, давая получше рассмотреть себя.
"Нам ваша солистка нравится, -- раздался из зала чей-то развязный
голос. -- Особенно ее ножки".
Послышался смех. Лана оскалилась в улыбке и еще раз молодецки хлопнула
плетью.
Народ заполнял зал после антракта.
В первом отделении только что отыграла группа ДС, и среди публики было
много металлистов: и сплошь заклепанных с головы до пят, а то и просто со
значками Iron Maiden, AC/DC etc. ДС хорошо разогрели свою кодлу: солист
крутил в штопор длинный микрофонный шнур, все бегали-прыгали, басист
кувыркнулся пару раз через голову вместе с гитарой -- в общем, свой тяжелый
кайф металлисты отловили.
Никто практически не знал, что представляет собой следующий состав,
объявленный в программе одним-единственным словом: "ЛАНА". Поклонники ДС
надеялись, что это металл, кое-кто, увидя на сцене бабу, уже пустил слух,
что это заурядный поп...
Сережка Басс настраивал на сцене уровень своей бас-гитары. Низкие звуки
стлались над полом, щекотали задницы фанов. Клавишник Кудрявцев задумчиво
прохаживался за кулисами. Гуд разминал руки. Миха убежал в дабл. Труба с
Хачиком, закатав рукава, с мрачным видом стояли на страже у двери гримерной.
В гримерной у Ланы находились Мамай и Вощик. В общем-то, Мамай и сделал
Лане некоторую рекламу, расхвалив ее после прослушивания в Рок-клубовских
кругах, и теперь в зале находились и другие люди, пришедшие специально
посмотреть на нее.
"Начинай с чего-нибудь пожестче, -- посоветовал Лане перед выходом
Мамай. -- Учти специфику публики. А то половина зала может уйти на первой же
песне".
Лана в ответ сверкнула зубами.
"Я им покажу металл!" -- заявила она со смехом.
Публика галдела. Сотни лиц, с комбинациями взглядов, носов и
подбородков, словно нарочно восставшие для этого случая из некоего альбома
разнообразных физиономий, с тем, чтобы снова затем разгладиться в глянцевых
и плоских страницах, мелькали перед Ланой. И вдруг весь этот сонм разом, как
по команде, обрел единое направление, притих и выставился на нее.
Лана нацепила через плечо ремень белой, как молоко, гитары и еще раз
хлопнула плетью, вызвав одобрительные возгласы из толпы. Наконец, прибежал
Миха. В зале погас свет.
Лана бросила плеть и выдала первое гитарное соло. Протяжный, сверлящий
визг завис над залом (точно мина пролетела) и разорвался тысячью сверкающих
осколков. И заискрились звонкие капли дождя. Приглушенным громовым раскатом
откликнулась бас-гитара, взметнулся синтезаторный вихрь, а Лана все играла
дождь, в причудливом, неуловимом ритме которого все явственнее слышался
стройный лягушачий хор -- это Миха подключился со своим квакером. И вдруг в
руках у Ланы гитара превратилась в белую лебедь. Лебедь затрещала крыльями
и, взмыв под потолок, исчезла в темноте. Публика захохотала, приняв этот
невиданный эффект за искусный фокус. Кое-где послышались аплодисменты.
Лана подобрала плеть и с криком хлобыстнула по сцене. Мрачный,
торжественный Труба вынес ей из-за кулис новую, на этот раз черную, гитару.
С первыми же аккордами вся металлическая братия вскочила с мест и в
едином порыве вскинула руки, сжатые в кулак, с поднятыми кверху мизинцем и
указательным пальцем. Они не обманулись -- это был настоящий металл! Лана,
перегнувшись к стойке через гитару, ревела что-то хриплым, форсированным
голосом.
"Рок! Рок! Рок! Кода!" -- вопили в квинту музыканты.
"РОК! РОК! РОК! КОДА!" -- гремел зал.
Несколько человек вскочили на сиденья кресел, размахивая над головами
куртками, ремнями, шарфами...
Лана уже не играла на гитаре. Она хлестала плетью по всему, во что
могла попасть, не сходя с места. Микрофон со стойкой опрокинулся в зал, его
подобрали двое заклепанных с головы до пят молодцов и бубнили в него нечто
крайне нерусское. Сережка изо всех сил колотил по струнам бас-гитары, не
отставал от него и Гуд. В зале стоял сплошной грохот, на сцену летели
какие-то предметы, кто-то исступленно тряс головой, и над всем этим содомом
из свиста, криков и песнопений витали потусторонний органный шелест и
судорожный, на одной ноте, Михин запил.
Зал кипел как муравейник. Лес поднятых рук, разодранные в вопле рты...
Лана сняла очки, спустилась со сцены и забрала у фанов микрофон. Она
медленно пошла вдоль первого ряда, с улыбкой заглядывая в глаза людей.
Публика притихла, точно отрезало, и только откуда-то с задних рядов в
наступившей тишине донесся по инерции гундосый, обдолбанный голос,
проканючивший:
"Рок-кын-ролл..."
По рядам пробежал хохот. Лана поднесла к губам микрофон и нежно
пропела: "Был день, солнце нас любило..."
Вдарила музыка, и Лана уже кричала с мучительно искаженным лицом.
Тысячи цветов вдруг опустились откуда-то сверху. Ромашки, сирени, гвоздики,
розы усеяли людские плечи, головы, засыпали пол, а цветы все летели и
летели... Вся песня утонула в аплодисментах, а Лана уже прыгала по сцене под
разухабистый ритм, ерническим голосом напевая слова очередной песенки. Толпа
дружно колотила в ладоши в такт, некоторые танцевали в проходах, хотя звучал
со сцены уже никакой не металл, а просто старый добрый рок-н-ролл. И когда
Лана внезапно оторвалась от пола и улетела куда-то вверх и из зала, все
восприняли это, как и в первых двух случаях, просто за удачные трюки --
махали руками, прыгали, кричали...
(ПРИМЕЧАНИЕ: Тексты песен Ланы не сохранились. Фрагмент одного из
текстов воссоздан В.Вощенко:
Уставшим в плясках
На зеркальном полу,
Нам пристало смотреть,
Как они понимают игру.
Как играют в крокет
Короли в инвалидных колясках.
Но игра эта с глупым концом:
Шар окажется тухлым яйцом!)
Затем спел одну свою песенку Сережка Басс. Его терпеливо послушали,
похлопали, но когда он собрался было спеть что-то еще, из публики раздался
требовательный голос:
"Лану!"
Оглушительный свист завис над залом. Люди топали ногами и скандировали:
"ЛАНУ! ЛАНУ! ЛАНУ!"
Лана вышла, поигрывая бедрами и раздавая ослепительный смайл. По толпе
пронесся стон. На ней не было ничего, кроме черных, блестящих цирковых
трусов и лифа. Лана снова вооружилась плетью, как бы готовясь к укрощению
диких зверей. Миха сбацал вступление, и Лана пошла по сцене "ленивой
королевой", напевая с загадочной улыбкой.
"Ну-с, каково твое мнение?" -- спросил Мамай у Rock Salad'а.
"А чего тут говорить? Все и так сидят -- "м-м", "м-м"", -- скорчил
гримасу Rock Salad.
А Лана, притопывая ножками, пела невинным голоском свой "Тысячу первый
ништяк" -- про съемных девочек, которых "на халяву не снять их никак. Ах, не
страдайте, не обещайте тысячу первый прекрасный ништяк..."
С публикой творилось что-то невообразимое, в то время как появился
голый по пояс огнедышащий Хачик, перекрашенный в негра, и увел Лану за
кулисы, а Сережка с Михой пытались перекричать возбужденный гогот... Как
вдруг...
В зале возник огонь. Без всякой связи, совершенно внезапно стены и
потолок разом пошли рыжими пятнами. Все это было настолько неожиданно... Все
просто успели заметить это, когда, в принципе, было уже поздно гадать,
откуда что взялось. Единодушие, с которым толпа кинулась на взятие дверей,
можно было бы, наверное, сравнить разве что с картиной художника Кузнецова
"Штурм Зимнего Дворца".
Дворец молодежи горел. Жар стоял стеной, и, натыкаясь на него, все
пятилось, дымилось, утирало пот с мигом загоревших, будто на пляже, лиц, и
дышало невнятным говором смущенных голосов.
"Так что же, -- спрашивал Труба, преданно заглядывая в глаза Лане, --
кто ж тогда из таких вот героев гитары крякнул? Я слышал, вроде, Блэкмор
боты подсушил?"
Они сидели в его машине -- Лана, Труба, Хачик.
"Слушай, -- внезапно обратилась Лана к Трубе, -- как тебя зовут-то на
самом деле? А то все Труба, да Труба..."
Труба -- пригнув голову, с шутливой угрюмостью:
"Я злой и страшный серый триппер".
К машине подбежал Мамай.
"Лана! Лана! Как же это? Что же это такое?" -- взволнованно восклицал
он.
"Ну, как бы тебе сказать... -- равнодушно откликнулась Лана, наблюдая
за пожаром. -- Через полчаса все кончится. Дворец не пострадает. -- Она
помолчала и объяснила со вздохом: -- А потом выяснится, что все люди,
присутствовавшие на данном мероприятии, находились под крутейшим
воздействием LSD... Просто я сделала то, что хотелось толпе... Жаль,
конечно, что результат оказался таким".
Мамай глядел на нее недоверчиво и как-то по-детски даже обиженно. Хачик
скрутил стекло, высунулся, посмотрел зачем-то на колесо и засунулся обратно.
"Поехали с нами", -- дружелюбно предложила Лана.
Поколебавшись, Мамай все-таки сел. Труба рванул с места в карьер, и
машина с выключенными фарами полетела в темноту, как в небо.
Из записной книжки Мамая
В озере, голубом, точно выкроено оно из неба, билась крохотная букашка.
Ей бы замереть -- и минула бы ее смерть в зубах у рыбы. Но она была живой и
не могла не двигаться, и умерла оттого, что была живой.
Когда Мамай открыл глаза, у его кровати шевелился чей-то тощий зад в
затертой, расползшейся вязаной юбке -- девица какая-то подтирала пол мокрой
тряпкой. Словно почувствовав, что он проснулся, девица оглянулась,
нахмурилась внимательно... Глаза косят, пьяные. Ноги расставила потверже.
Копны жидких кудрей на ушах, на макушке... чи плешь, чи шо?
С юбки капала вода -- вот ведь! Девица отжала подол, пригладила
влажными, грязными руками волосы.
"Как вас звать-величать?"
"Ибрагим", -- тихо, одними губами, шепнул Мамай.
"Ага", -- слегка подумав, сказала девица и с тряпкою в руке вышла из
комнаты.
Вернулась она вскоре, через пару минут. Все та же на ней мокрая юбка,
кофточка серая с глубоким вырезом, и вся она показалась Мамаю какой-то...
заплесневелой, что ли, точно и саму ее, вместе с одеждой, клали замачивать в
ванну, довели до гнилого запаху, да так и пустили ходить, пусть сохнет на
ходу.
"А я к вам опять! Познакомиться! -- Вылупила пьяные глаза, оскалилась.
Стала раскорякой, левую руку закинула на поясницу, а правой, растопыря
пальцы, помахала для важности и торжественно пожала Мамаю руку. -- Разрешите
представиться: Маяковский. -- Захихикала, икнула и поправилась: -- То есть,
Ая Маевна Барвинок. Можете Айкой звать. Хотя... -- Она снова икнула. --
Хотя, как мне объяснил один мент, "айками" на воровском языке называют
иконы... А вас -- Василием, да?"
Мамай промолчал. Интересно, куда я попал? -- думал он. За кого она меня
принимает? Мамай поднял руку, чтоб утереть пот со лба (было довольно душно),
и вытаращил глаза -- это была не его рука! Потрясающе. И татуировка: "Вася".
Вот это да.
"Понятно. Котик говорил, что вы... -- Айка плюхнулась задом на стул,
едва не промахнувшись. Руки в стороны ладошками кверху, к покрошившейся,
будто расстрелянной мелкой дробью, известке потолка, нос кверху, и вся она
как бы изобразила собой протяжное: "О-о-о!" -- СПОРТСМЭН?" -- "Н" она
произнесла слегка раздельно.
Мамай задумался. Запах какой-то тухлый. Или не заметил он сразу?
Паркет, что твой асфальт, серый, ни разу лаком не крытый, обои в потеках
жирных. Белье в постели... несвежее, в старых пятнах, одеяла насквозь
застиранные... Шифонер, стол с зеркальцем, кресло в подпалинах сигаретных,
под потолком -- подвеска с тремя патронами, из одной торчит лампа. Фото
Высоцкого на стене, мутное, засиженное.
В левой руке Айкиной оказались маленький дорожный чемоданчик-дипломат и
пакет хозяйственный с Боярским. Айка открыла дипломат. Полотенце, кимоно
какое-то, джинсовка, белье. Ну, и по мелочи всякое. Рассовала все по полкам
шифонера, кимоно -- на плечики.
Из пакета достала еще: книги две ("Мужчина и женщина" Зигфрида Шнабля,
"Фаворит" Пикуля), журнал "Советская милиция", три бутылки пива
"Мартовского", студень в бумаге, хлеб, паспорт гражданина и разные не менее
интересные вещи. Разложила все это на столе и задумчиво посмотрелась в
зеркальце.
"Ку-ку!"
Мамай обернулся и увидел, что из дверного проема хихикает рожа такая --
глазыньки раскосые, скулы-мячики, а во лбу, точно звезда, горит огромный
расцарапанный прыщ.
"А вот и Котик пришел, -- сказала Айка. -- Котик Батькович Барвинок".
"Женушка! Аечка!"
"Котик! Муженек!"
"Приехала?"
"Приехала!" -- Айка разулыбалась, подбочась грязным кулачком. -- А че
эт ты такой за развеселый? Али мне рад?"
"Гарнитур!" -- Вошел Котик, ноги пружинят, чуть не в пляс. Пальцами к
потолку щелкает -- эгей, мол, давай музон! Врубай, чего там!
"Что -- гарнитур?" -- не поняла Айка.
Но Котик уже тащил ее в коридор, и Айка успела лишь на ходу бросить
Мамаю халат: "Накинь, Ваничка! Вставать пора".
Вскоре в коридоре забубнили голоса, затем дверь распахнулась, и Котик с
каким-то мужиком внесли на полусогнутых массивный платяной шкаф. "С-сюда..."
-- простонал Котик. Мячики от натуги ходили, как бы силясь выпрыгнуть из
лица. Хлопали незапертые дверцы. Шкаф мычал и терся об стену... Ать-два!..
Поставили, отдышались.
"Ваничка! Ты что, вставать и не думаешь?" -- удивилась Айка.
"Не Ваня, а Вася", -- поправил Котик.
"А какая разница?" -- улыбнулась Мамаю Айка.
Что верно, то верно, подумал Мамай.
"Я пробовал... Голова закружилась..." -- нехотя ответил он.
"Уй, и чего это с тобой такое?.. -- Айка призадумалась. Чтой-то, вроде,
и хмель у ней в глазах прошел, и держалась теперь... вполне. -- Вот Котик с
грузчиком сейчас пошли... Там еще занести надо. Сюда... -- Она окинула
взглядом комнату. -- Сюда ставить некуда уже. Кровать там двуспальная, ее --
в коридор пока... Пока ее, да, разбирать пока не будем. Ну, зеркало --
зеркало опять же к бабке на кухню... Хотя она снова ругаться будет... Да.
Видишь ли, квартира у нас трехкомнатная, ну, ты знаешь, жильцы у нас -- две
семьи живут. Кухню с коридором мы бабке уступили, пускай она себе там
супчики да кашки стряпает. А нам она и не нужна, кухня-то, мы -- вот так
вот, все на бегу привыкли, тут и спим, и едим. Хлебца с маслом, пепси-колу
шамаем, ну, пива, там, или че покрепче любим, колбаски, или вот -- студень
сегодня купила... Ты накинь, халатик-то, садись, покушаем, вот Котик сейчас
придет..."
Сидели, пили чай. С водкою пришел Котик.
"Во. Молотов коктейль. Давка -- ужас! Алкота хавальники раззявила, чуть
не в драку. Ужас!"
"Почему -- коктейль?" -- не поняла Айка.
"А-а... Тут мы с одним корешком пили. Он и рассказал. Так на Западе
бутылки с зажигательной смесью называют, ну, противотанковые то, -- "Молотов
коктейль", по фамилии нашего наркомана... Мы теперь с ребятами так водку
называем... Давай, мать, банкуй!.. Ну... Давай, мать... Ну, чтоб кровь
звенела!.. Ух-х..."
Выпили, закусили.
"Да, научат тебя твои алквиады... Ты лучше скажи, куда мы Ивана сегодня
положим? А то ты без меня тут комнату сдал... Ну, сам-то ты -- ладно, мог и
у Захарова ночевать, а теперь как?"
Котик опрокинул в рот вторую стопку, похрустел огурцом.
"Значит, так... У бабки Иванны раскладушку забираем, все равно она наша
была, а у ней, это самое, матрац есть. Вот так. Ты ведь завтра уезжаешь,
Вась? Как чемпионат-то прошел?"
"Да так... -- Мамай поднялся. -- Мне бы в дабл..."
"В конце коридора, -- сказала Айка. -- Последняя дверь, с Рабой любви.
Если забыли".
В туалете Мамай увидел в зеркале свое новое лицо. М-да. Как там в
Библии -- "повстречались они и не узнали друг друга"? Спортсмэн называется.
В коридоре подпирала стену пьяная сохлая старуха с седыми,
свалявшимися, как собачья подстилка, волосами. "Здорово, бабка Вонюшка!" --
объявил басом некий мужичина, проходя в одну из комнат. Старуха смутно
воняла что-то свое. "Комнаты сдают... Без прописки всякие ходят..." --
донесся до Мамая ее неприятный голос, сдобренный богатыми процентами
великого и могучего русского устного...
Айка и Котик по-прежнему сидели за столом. Котик, с сожалением косясь
на опустевшую бутылку водки, откупорил пиво. "Противотанковое... Эх, врежу
лакмуса стакан и отдам себя богам. Руки, ноги, голова -- вот он, весь я, на
пороге в небеса, где Бог да пенсия... Эх, где ж моя гитара семиструйная?..
Хе-хе, слышь, Айка, я сказал -- "семиструйная", хе-хе... Ля-ля... ля-лям..."
Засыпая, Мамай смотрел на Айку, вскидывавшую в танце руки, затем его взгляд
упал на лампу, и полетели на Мамая медово желтые кольца света...
Проснулся он оттого, что кто-то резко толкнул его раскладушку.
По-прежнему горела лампа, за окнами было темно. По всей комнате были
разбросаны одежда, посуда, катались пустые бутылки... На полу, сцепившись, с
визгом и руганью боролись Айка и Котик.
"А я говорю: не твое это дело! Не твое!" -- с надрывом приговаривала
Айка, норовя вцепиться Котику в волосы.
Котик сопел, пытаясь отпихнуть от себя супругу.
"А я говорю: мы завтра же пойдем к нему!" -- Тут бравая Айка в дыму
сражения неосторожно зацепила рукой Котиков прыщ, и Барвинок разразился