Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Семенов
Email: sasha61@mail.ru
Date: 5 Aug 1999
Издана в 1996 году, Якутским книжным
изд-вом "Бичик". Рег. номер: ISBN 5-7513-0011-4
---------------------------------------------------------------
повесть
Различие между мужчинами и женщинами -
важный момент в правилах поведения
во владении, и нельзя, чтобы оно стиралось...
Го-юй (Речи царств)
А для начала скажу я вам, други мои, что, вроде, время нам пришло
любить друг дружку. И ангелов бы лобызать куда попало, и флейтами сопеть на
фоне звездопада. Но занавес на нашем представлении пошит в виде огромных
панталон пролетарского цвета, и мысли мои путаются в сверкающий клубок, и
звезды лопаются с таким звуком, будто кто-то колотит в стену из соседней
комнаты, и темная ночь, и только пули свистят по степи... Но верим, верим
все же мы и в пис, и в лов, хотя и всякую любовь руки с алыми ноготками
сонно сушат утюгами, и нет различья меж звездою и отсутствием ее...
Что из этого следует? А ничего. Какое нам дело, скажем, вон до того
мужика, несущего бутылку портвейна с таким же мужиком на этикетке? Или до
дамы той, у которой такое лицо, словно она держит во рту какую-то постоянную
кислую гадость? А вот у витрины застыл солдат, единственный в своей
непохожести на общую непохожесть на остальных в штатском потоке людей, - и
до него нам какое дело?
Все это, понятно, картинки совершенно условные. Нет мужика, несущего
домой свой кусок счастья во втором агрегатном состоянии, то бишь жидком. Нет
женщины, занятой охраной своей красоты. Нет солдата, нет и витрины, где
стоит раскрытый белый рояль, с клавишами, в белоснежной чистоте коих таятся
звуки столь же чистые и хрупкие, и с эбонитовыми черными, мерцающими
драгоценною тайной... Что из этого следует? А ничего.
Вид из окна - природа. Кобель у крыльца хрюкает. В огороде пасется дед
во сто лет, а одет в сто одежек, и все без застежек. День обыкновенный.
Пахнет радуга арбузом, и солнце терпкое, как кислота лимонная на кончике
языка. Лес. Поле. На холмах мычат пастухи. Меж горами, меж долами парень
девку солодит. (Из архангельских загадок.)
(ПРИМЕЧАНИЕ: солодить - по Толковому словарю Вл.Даля - "сластить легким
брожением".)
"Ну, что, долго еще? - спросила Таня. - Долго ехать-то?"
"Лямур тужур?" - с приятностью произнес Машка, жуя волосатым ртом.
"Лямур, лямур".
"Да, - сказал после паузы Машка, - Саня Малина - чувак что надо. Ежели
бы его еще и отмыть маленько, то сразу видно было бы, что кой-какое масло у
парня в голове есть".
"Ты на дорогу смотри, - посоветовала Таня, хлопая его перчаткой по
руке. - Дождь прошел, все-таки, скользко".
"А я ведь тоже Саша", - грустно вздохнул он, кося на Таню хитрым
глазом.
"Ты не Саша, ты Маша", - засмеялась она.
"Вот ответь мне, Танюша, - сказал Машка, доставая сигарету и прикуривая
на ходу. - Прости за банальный вопрос. Вот как ты считаешь, есть она на
свете, любовь-то?"
"А ты сам как думаешь?" - усмехнулась Таня.
Машка скисломордился.
"А я, - сказал он, - я знаю средство от любви".
"Какое же?"
"Я говорю: любимая, какой бы ни была ты, - всегда, в любые времена,
была ты и есть халява. Причем халява, по размаху и запросам, великая".
"Жениться бы тебе, - сказала Таня, помолчав. - Детишек бы тебе. Ты б
сразу изменился".
"Да понимаешь, - сокрушенно отвечал Машка, - для того, чтобы ужиться с
женщиной, надо быть в первую очередь хорошим педагогом. А у меня, ты знаешь,
образование-то музыкальное".
"Да неужели?" - сказала Таня, смеясь.
"Ну, да. Вернее, полтора занятия у частной преподавательницы, после
чего она переселилась по адресу: участок No 600 с чем-то Парголовского
районного кладбища".
"А правда, Маша, говорят, что ты панк? Ты панк, да? Или хиппи? Но
почему тогда на тебе булавки? И почему ты такой волосатый-бородатый? Почему
не бреешься?"
"Бреются там, - буркнул Машка. - А здесь - броются. А еще у меня есть
три кирзовых сапога".
"Где же третий?"
"Между".
"Ой, смотри! - испуганно вскричала Таня. - Милиция!"
И впрямь - только они проехали мостик через небольшую речку, как
внезапно, точно в детективном боевике, к ним пристроились с обеих сторон две
милицейские машины. Одна из них вынеслась на скорости вперед и остановилась.
Машка тоже нажал на тормоз и спустил стекло.
Послышался хруст гравия, и в машину заглянули лучистые милицейские
глаза, окрыленные погонами.
"Ну-с, - почему-то с веселой улыбочкой осведомился милиционер, - что у
нас имеется в наличии?"
Вслед за первым в окно заглянул второй фэйс. Странный это был какой-то
фэйс - какой-то покрытый мускулами и в твердой обложке с волосяным
переплетом.
"Ваши документы", - потребовал фэйс.
"Здравствуйте, товарищи красноармейцы!" - с чувством проревел Машка.
"ГАВ-ГАВ-ГАВ!" - бодро отвечали Фанни и Малина.
"Здравствуйте, товарищи краснофлотцы!"
"АМ-АМ-АМ!"
Итак, все, вроде, в сборе. Саня Малина, прохладный прожигатель жизни, в
плавках, в майке с надписью английской на спине: Spin. Таня - в шортиках,
ножки, глазки, этакая кошечка на солнце. Бутылки с коньяком, шампанским. Вид
из окна - сторож Ибрагим. У него нехорошее, злое лицо. В углу, в кресле,
поджав ноги, сидит Фанни - девочка с рабочими губами.
"Смотри, Фанни, - говорит Машка, - это сторож Ибрагим. Он эту дачу
сторожит. Между прочим, в питерских рок-кругах его зовут Мамаем, и он там
человек известный - он выпускал там раньше какой-то тусовочный журнал".
"Кстати, - сообщает Малина, - вчера Ибрагим сознался мне, что он
влюблен в Фанни. Так и сказал: ты знаешь, говорит, я торчу от нее! Такая
конфетка!"
"Ну, мало ли от кого торчит Ибрагим", - машет рукой Машка.
"Он и мне в любви объяснялся", - замечает Таня.
"Ну, тогда, - смеется Малина, обнимая Таню, - тогда его придется
повесить за нижнюю челюсть на крючок для огнетушителя".
"В общем-то, Фанни - девочка что надо, - улыбается Машка, похлопывая
Фанни по седлу. - Правда, рот великоват. Большой рот - большой вход".
Фанни давится шампанским.
"Саша, - шепчет Таня на ухо Малине, - Саша, что за дела? Сегодня у меня
опять пара хожалых документы проверила. Так прямо резко на дороге
задержали..."
Машка тем временем излагает легенду о том, как два знаменитых панка,
Свинья и Юфо, тягались, кто из них круче: мели бычки etc. Потом Свинья еще
оттрахал выхлопную трубу "Икаруса", ну, все и решили, что Свинья круче...
"Кстати, о Свинье, - говорит Малина. - Дело в том, что мною на
завтрашнее торжество приглашен наш друг Алик Шина - он, насколько я слышал,
недавно был у Свиньи. Более того, Алик сегодня ночует в нашей квартире".
"О-о-о!" - шепотом кричит Машка, вскидывая руки.
"Как же я мог забыть! - говорит он затем, качая головой. - Мы ж еще за
это не пили!"
Фанни в недоумении, однако ей быстренько втолковывают: завтра -
свадьба, ну, не свадьба, а - как бы свадьба, понимаешь, как "Каберне" бывает
марочное по 12 с чем-то, а бывает простое - по 2 с чем-то, ну, въехала, да?
- все равно ведь делать нечего, вот мы и решили, для оттяга, устроить такой
кир, такую небольшую пирушку с битьем штафирок и таинствами брака...
"Ура! - сказала Фанни и облобызала "новобрачных". - Кайф!"
"Пионеры! - завопил Машка бесноватым сопрано. - К борьбе за темное
прошлое будьте готовы!"
"Уже готовы!" - проорала компания, кидая в потолок пустые бутылки, и от
грохота перевернулся и вспотел глобус на шкафу, крякнули оконные стекла и
содрогнулся спящий в коридоре Ибрагим...
Что может сниться человеку, в улетном утомлении склонившему главу свою
в постель? Когда мирская суета покинула сознание героя, расплылся в
сладостной улыбке фэйс его, глазята позакрылися, а рот-то приоткрылся, и
опрокинулась душа его, и вздрогнула нога его, и правая рука его легла...
нет, не на девичье седло, а просто на подушку, прохладную, как облако, и
безмятежную, как скифский курган или маньчжурская сопка...
Ибрагиму снился трактор. Трактор ревел, как марал во время течки, и рыл
рогами землю. Под подоконником, под козырьком кепки, обитал в засаде Машка,
заросший с головы до пят какой-то дикой партизанской бородой и с карабином
"Лось" в руках.
"К-х! - кряхтел Машка, въевшись глазом в оптический прицел. - К-х!"
Пули расшибались об гусеницы и, взвыв, словно от боли и досады,
отлетали в заоблачный край.
Трактор, мужественно содрогаясь, надвигался на них.
Ибрагим взял в зубы кинжал и пополз навстречу.
Внезапно он увидел, как на морде трактора, прямо посередине, возникла
аккуратная дырочка, обтянутая морщинками и формою своей напоминавшая очко.
Этот выстрел Машки оказался самым удачным - он вывел из строя коробку
передач, разбил приборный щиток, открыл правую дверь и зажег левую фару.
Трактор притих, попятился и, затравленно кося единственным глазом,
принялся подпускать всякие хитрые фени - мол, тяжелое детство, отец загублен
в годы коллективизации, референтная среда не та была... Но в то же время
исходило от него, как запах, тревожное предощущение некоего коварного
кидалова... И точно - и минуты не прошло, как прогремел неподалеку победный
рев загрубелых, мощных глоток, и в зону обстрела, клацая шестернями, домнами
и трубами, заполняя собою космическое пространство, ворвался марш-аллюром
злой дух завода "Красный пролетарий", на заборах которого грозно белели
надписи: "Марадона - мясо" и "Спартак - чемпион"... В воздухе затрепетал
органный шелест, слева направо нагружен, справа налево порожняком заревел
фузз... На заводской крыше, обрамленный апокалипсическим заревом
мартеновского пламени, играл оркестр имени ВРУЧЕНИЯ ПЕРЕХОДЯЩЕГО ЗНАМЕНИ...
"...И пошлет ангелов своих строго и громогласно, и соберут избранных
его от четырех ветров, от края небес до края их..." - пронеслось в голове
Ибрагима...
"Ааааа!" - страшно закричал он и пал ниц...
За окном стояла ночь.
Ибрагим утер пот с ушибленного лба и поднялся с полу.
Ибрагим залез под одеяло, высморкался и закурил.
В полумраке едва определялись контуры пространства. Кубы. Кариатиды.
Гекатомбы. В комнате, как всегда, жил дух Ибрагима - кислый какой-то,
холостой дух.
Что еще? Мухи на окне заходились в экстазе. Комарик тоненько звенел,
точно струну натягивал, дрочил длинную-предлинную. Звезды-точечки мигали,
вспыхивали, словно где-то там, на облаках невидимых, сидела отчаянная куча
мужиков и тоже папироски смолила.
Ибрагим думал.
И почему бывает так, думал Ибрагим, шевеля ногами, что острее всех ты
вспоминаешь ту любовь, которая как раз и не сбылась?.. Наверное, оттого, что
чувство, получившее, так сказать, сатисфакцию, - оно в какой-то мере, в
чем-то все-таки разочаровывает. И думаешь ты: "А-а!.." И думаешь: " А может
статься, может быть, вот то-то чувство, та любовь - та, прежняя, - быть
может, та-то и была бы той-то! Той, единственной и настоящей, о которой так
много мечтал..." Хотя и знаешь, знаешь в глубине-то ведь души, что нетушки,
фиг вам, и там бы обломилось, в чем-то, в самом неожиданном ракурсе, но
вставили бы тебе свечку... Наверное, я просто неудачник. Несчастный. А что
такое счастье? Вот Машка. Машка говорит: "Очень легко сделать человека
счастливым. Надо просто отнять у него самое дорогое, а потом вернуть"...
Интересно, а что можно отнять у самого Машки? Разве что аппарат отрезать...
Он сам все время говорит: "Елда - вещь нужная в хозяйстве"... А у Малины?..
Может, Таня дороже всего... А у меня?..
Папироска погасла сама по себе, точно уснула. Ибрагим снял со стены
гитару и стал тихонечко перебирать зыбкие гитарные струны.
За окном, вроде, еще темней стало. Уж и звезд не видать. Весь мир
погрузился в сон... Впрочем... В соседней комнате бубнил телевизор. "В
брачный период самцы хорошеют, - шершаво вещал Сенкевич, или как там его, -
они украшаются бакенбардами, пышной гривой и огромным носом"... Тут же
доносился голос Машки.
"А сон мне приснился страшный, - рассказывал Машка. - Ты знаешь, Фанни,
еще с глубокого детства мне снились всякие интересные такие сексуальные
сны... И вот в тот раз мне тоже приснился трах. Ну, подробностей пикантных я
уже не помню, не в этом дело, а вот с кем-то я трахался... не помню, с кем,
ну, да не важно... Да. И вдруг - представь - во всей квартире гаснет свет...
В общем-то, нормально погас - в смысле, вовремя... но чувство, знаешь,
тревожное такое чувство... только в снах бывает такое чувство - словно война
идет, или лесной пожар где-то неподалеку... Душно так, и давит, давит что-то
- не тишина даже, а просто отсутствие даже тишины, что ли, не знаю, как
объяснить... точно пространство сомкнулось на тебе, ты - а-а... - открываешь
рот - а-а... - и как рыба впотьмах... Иду к окну - знаешь, как идешь во сне
- и не чувствуешь, словно вроде как бы и идешь, и не идешь, просто - окно на
тебя... И темнота за окном, во всем мире погас свет... И понимаешь, это -
конец. КОНЕЦ. Конец всего... Вот я тебе скажу, однажды тоже подобное
ощущение у меня во сне было: я висел на стене, подо мной была бездна, а в
дверь кто-то стучал... Ты прочувствуй, прочувствуй это состояние... Так и
здесь - я гляжу в окно и понимаю: это - КОНЕЦ!.. И звезды - звезды! -
лопаются - страшно так! - с таким звуком, будто кто-то колотит в стену из
соседней комнаты... Я возвращаюсь к кровати. Странное такое состояние -
отупение какое-то, ну, как во сне бывает... Я подхожу к кровати и вижу, что
на кровати лежит моя мать... Я - ничего, я даже не удивился, точно знал, что
так и будет, тронул - и уже знал, что дальше... Я трогаю ее за плечо, и она
так ме-е-дленно-медленно поворачивается на кровати, бледная и мертвая, и
словно в лунном свете... Поворачивается, поворачивается, и это уже не она, а
мертвецы, безликие мертвецы - поворачиваются, поворачиваются,
поворачиваются, поворачиваются... И тихо так, знаешь, звучит откуда-то
музыка:
Michelle ma belle
These are words that go together well,
My Michelle...
И с тех пор, когда я читаю или слушаю гениев, - я всегда почему-то
вспоминаю лица мертвецов. Синие, вытянутые лица. Скорбные лица. Без всякого
понта, выстебона... Просто человек оказался один на один с вечностью... Ты
уже спишь?.. Ау, Фанни... Фанни... Спишь?.. Ауу... Хе-хе..."
Хорошо Машке, подумал Ибрагим, вздыхая, хорошо с герлой...
Последовала пауза, а затем в комнате начали происходить интересные
вещи. Доносились оттуда: лязг и скрежет, рычание пружин, охи-ахи, стук
копыт, всхрапывания и застенчивые взвизги, словно там пытались заняться
гомосексуализмом два Железных Дровосека.
Машка, думал Ибрагим, затаив дыхание, Машка герлу ломает...
"Отдайся, - хрипел Машка, - отдайся... хе-хе... ништяк..."
Пружины уже не рычали, а пели и трубили, подобно серебряным фанфарам.
Партию баса повел внезапно заработавший на кухне холодильник под
аккомпанемент неутомимого глиссандо сотен комаров и мух, и прочих летучих
насекомых... Ибрагим не выдержал и, путаясь в дверях и кальсонах, выскочил
на улицу.
Светало. Солнце накалило горизонт. Гусиной кожею покрылася река...
Да, я все как-то забываю описать место действия, где собрались мои
девочки и люди. Ну, место, место - что значит "место"? Подобно тому, как
мотив американского гимна напоминает мне мелодию песни "Хаз-Булат удалой",
так и место сие вызывает во мне какие-то странные ассоциации. И видится мне,
грешным делом, все какая-то ерунда. Рисунок видится - называется он
"Pressure", а изображены на нем с неумелой старательностью какие-то
автоматы, пистолеты, ятаганы, падающие офицеры, протыкающие друг друга
пунктирами выстрелов... Евангельское "блаженни кротции"... Газетный
заголовок "Ширинка - символ детской беззаботности"... Торт, усатый и во
френче, на который вдруг насела толпа халявщиков... А небеса над местом этим
- цвета мышиной шинели, а голоса у ангелов моих - этакое бурление в утробе
со вчерашнего похмелья, и в телевизоре - сплошная амамба... Но хочется
шампанского, братцы, а пахнет воздух чтой-то только потом, да разгоряченными
бедрами герлов, а поскольку танец, как известно, всего лишь вертикальное
выражение горизонтальной страсти, то по бокам вода играет, в середке огонь
толкает я куплю тебе ягненка сладок жир разлит в мошонке и почали дружно
жить... А вот у Машки, например, была знакомая мочалка, от которой пахло
полиэтиленовым пакетом. Но она этого не понимала, не понимала этого она,
потому что была она просто дулочка с дылочкой. А мне уже пора спать. Пора
отправляться в сортир с газетой "Советский спорт" etc. И так ведь ясно, что
герои мои сидят на даче. Дача. Че Гевара. Боа констриктор. Дача взятки.
Чача. Князь Багратион. Но это еще ничего. Гораздо хуже, что я никогда там не
был. Но, вообще-то, и это не суть важно. В общем-то, невелика разница: дача
или чача. Все равно у нас их нет. Все равно мы пришлые и ушлые, и ветерок
под шляпою свистит. Да и что это за манера - все описывать? Надоело.
"Вопрос, - простонал Шина. - Что останется в стакане, если выпить
стакан виски?"
"Ну?" - мрачно отозвался Машка.
"Ответ, - прокуковал Шина, мигая с хитрецой и препротивно шевеля
носом-бараболей. - Останется емкость для заполнения этого стакана другим
стаканом".
"Это мафия, - тихо сказал Густав. - С ними невозможно иметь дело.
Не-воз-мож-но. Они не понимают слов. И наша главная ошибка заключается в
том, что мы открылись. Это как в футболе - фол в штрафной площадке. И теперь
последует пенальти".
"А если в стакане будет не виски, а Броневицкий?" - заикнулся Ибрагим,
сохраняя равновесие.
Шина хихикнул. Машка выругался. Густав не понял. Он смотрел на Ибрагима
с надеждой и опять же краснея аж до корней своих белых шведских волос -
вообще он наливался соком буквально поминутно.
Ибрагим разлил виски - презент шведского фрэнда, - отхлебнул из своего
стакана, не спеша достал сигарету, размял ее и прикурил от свечки (ну да,
сидели при свечах они - не потому, что за окном темно или электричества
здесь нет, а так, скорей для понту, что ли...). Короче, Ибрагим отсосал и
прикурил, и все, как по команде, повторили его движения: гулко глотнул
Машка, рассеянный Густав флегматично влил в себя остатки Машкиного вайна, ну
и лукавый толстый Шина почесал свой триумфальный бакенбард, оседлал носом
свой бокал, и ноздри его реяли... Один лишь Новиков, кент Шины, прочим не
знакомый, даже не прикоснулся к стакану, а только глядел во все глаза.
"Дело в том, - пояснил Машка Густаву, - что мы пригласили Броневицкого.
Это брат Шины".
"Хороший парень, - вставил Шина. - Правда, не пьет, но не так, чтобы
очень".
"Конечно, человек он... м-м... ну, в общем, такой..."
"Дерьмо", - подсказал Ибрагим.
"В силу своей природы", - вздохнул Шина.
"...Но дело в том, что он работает в органах. И не просто в органах, а
- в Органах. Только поэтому мы вынуждены принимать..."
"Броневицкого внутрь", - смачно завершил Ибрагим.
"Ясно, - кивнул Густав, оживляясь. - Значит, его можно использовать? Но
как?"
"Мы его подымем на высокую гору, - сказал Ибрагим, грозя свалиться со
стула. - Так?"
"Так", - простодушно моргнул Густав, поправляя очки.
"И бросим его в горизонтальном направлении со скоростью 7,9 км/сек".
Густав улыбнулся.
"Это что, из анекдота какого-нибудь?" - полюбопытствовал он.
"Нет, это просто Ибрагим читал на днях какую-то физическую книгу, -
объяснил Машка, с сожалением глядя на Ибрагима. - Он вычитал, что если с
высокой горы кинуть какое-нибудь тело в горизонтальном направлении со
скоростью 7,9 км/сек, то оно не упадет, а будет вращаться вокруг Земли. А
еще ему понравилось то, что, оказывается, два тучных человека притягивают
друг друга на расстоянии 1 м с силой 1/20 мГ".
"Старую книгу читал, - заметил Густав. - В современных сила
обозначается в ньютонах".
"Ох, пролетим мы, чует мое сердце, - стонал меж тем Шина, - ох,
настругают нас на ремешки, на тонкие полосочки, ох, настругают..."
"Не надо, - буркнул Машка, - не надо нам стругацких".
Густав засмеялся.
"Ну, точно дети маленькие, - с удовольствием произнес он. - Все бы им в
слова играть. Тут такое дело непонятное, а они..."
"А что тут непонятного? - удивился Шина. - Может, тебе, Машка, тут
что-то непонятно?"
"Мне-то понятно", - серьезно ответил Машка.
"А что тебе понятно?" - казалось, еще больше удивился Шина.
"А то понятно, что дело наше ясное, то есть дохлое до полной гибели
всерьез. Ты ведь сам, Густав, точно заметил, что мы открылись. Раньше нас
никто не знал, и мы в своем дружеском кругу могли строить какие угодно
планы. Но когда дело дошло до тела, или, вернее, тело добралось до дела, то
тело превратилось в мишень. Это уже не любительская лига на уровне кухонной
оппозиции. Потому что, ты подумай сам всерьез, ну какое из тебя, к черту,
прикрытие? Тоже мне прикрытие... Не прикрытие, а сплошное декольте".
"Ну... - смутился Густав. - Я думаю, в случае чего мои родственники...
папа... И вообще, я не могу понять, разве нам грозит что-то страшное? Не
убьют же нас?"
"Нас расстреляют, - вздохнул Машка. - Прямой наводкой из
противотанкового орудия. Или из огнетушителя, что еще хуже".
"Из броневицкого, - подсказал Ибрагим, - жидким дерьмом".
Густав поморщился.
"Ну, опять началось", - с неудовольствием произнес он.
"А что, достали мы тебя?"
"Меня вообще невозможно достать".
"Ты понимаешь, Густав, - Шина ехидно заглянул ему в глаза, - чтобы
достать, нужно приподняться..."
Густав снова залился краской, развел руками и беспомощно оглянулся на
Ибрагима.
Ибрагим встал и, пошатываясь, вышел на балкон.
В передней загремел звонок. Маршеобразным перезвоном наполнилась
квартира - такую наглость могла себе позволить только Фанни, - но, впрочем,
старый механизм тут же смутился собственною прытью, закашлялся и расчихался,
расстроенным диезом зуммер завсхлипывал...
"Диезом зуммер, - бормотал Шина, отпирая входную дверь. - Вольтова
дуга. Дорога в дхарму. Му. Я не Коровкин. Я - товарищ Маша, емкость тела 100
литров, грузоподъемность 320 кг (4 человека) - как у лифта... мера
социальной защиты - расстрел из броневицкого..."
Машка сложил из пальцев физический карандаш и, показавши его Шине,
продолжал гудеть.
"Ты понимаешь, Густав, - гудел Машка, - я всегда говорил, что для того,
чтоб заниматься политикой, нужно быть или слоном, или утиральником. Иначе
говоря, деловым человеком. Вот так. Но нет у нас для этого данных, ну просто
никаких, понимаешь, ну полный финиш... Да нет, куда там, не понять тебе...
Вас там воспитывают, понимаешь, с самого детства именно для дела. В первую
очередь - дело, а потом уже все остальное. А у нас наоборот, понимаешь, -
сначала все остальное, ну, а потом уже..."
"Да все понятно, понял я тебя!" - слабо кричал Густав, красный, как
паспорт, порываясь вскинуться навстречу девушке из Машкиных объятий. Трещала
свеча. Матовая, смутных очертаний Густавская тень обреталась на стене
матерым человечищем, а голова его ползла по потолку, напоминая африканский
континент.
Вошла Фанни.
"Ну, что вы меня встречаете, как мента, - засмеялась Фанни, -
молчанием?"
"Здравствуйте! Здравствуйте!" - вздыхал Густав, всей фигурою своей
выражая радость и напрягая все свои малые визуальные силы и оптические
снасти.
Фанни показала язык Машкиной спине и отправилась на кухню. Вслед за ней
плотоядным котярой достигался Шина.
Густав еще раз вздохнул и откинулся на кресло. Мавр съежился за
Густавскую спину.
Тем временем забытый, очевидно, всеми Ибрагим в одиночестве пропадал на
балконе. Курил он, что ли, или нет, и чем он занимался там - никому, вроде,
до этого и дела не было.
Покамест же все терли что-то свое.
"Навага фри, форшмак, тур де анш, суфле, суплес..." - это Шина, путая
названия блюд с приемами из французской борьбы, угощал на кухне Фанни пивом
с воблой и лещом.
"Would you drink with me?" - говорил Машка, обнаруживая знание
иностранного языка.
"Значит, если брат Броневицкий, значит он тоже - Броневицкий?" -
вежливо удивлялся Густав.
"Sure, - мычал Машка, - в большой степени броневицкий".
"Чуяло мое сердце, - стонал Шина, - чуяло мое вещее, что Фаничка
придет..."
"А я сегодня стишок сочинила!" - пищала Фанни.
"...А то проснулся я утром, а в комнате грязь, слякоть... Стоит
посередине ящик Машки с китайской надписью "яблоки"..."
"Would you like огненная вода?"
"...А что там внутри? Посмотрел я, а там - рукописи, мышиные фекалии и
гербарий из погибших тараканов..."
"Нет, ты послушай, Шин!.."
"...На полу - кастрюли грязные с тучами москитов... Да еще ночью меня
разбудил телефон, я говорю "але", а там - неопознанный дышащий объект... Но
чуяло мое сердце, что Фаничка придет, и я убрался: выкинул кастрюли с тучами
москитов, спрятал ящик Машкин, как мешающий простору души... Ну, что ты там
сочинила, девочка?"
Машка кошка, Машка мышка,
На макушке Машки крышка.
Машка, кушай больше кашки,
Станешь пышкой и какашкой!
- давясь смехом, продекламировала Фанни.
"Когда в Поднебесной известно всем, что прекрасное - прекрасно, - также
стихами гудел Машка, - тогда появляется в Поднебесье и безобразное. Когда
всем известно: добро есть добро - то возникает зло. Так порождают небытие
друг друга с бытием. Длинное - краткое, трудное - легкое, низшее - высшее
напрегонки, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, позднее - раннее следуют
парами друг за другим. И совершенномудрый в делах чтит недеяние, учит без
слов, создает и меняет без обладания. Он приводит в движение сны, не
гордится концом своим. Снится вам бабочка иль человек - вот вам вопрос, а
вот ответ: длинное - краткое, трудное - легкое..." и т.д.
И тому подобные мозговые достачи. За всеми этими разговорами, из
которых, в общем-то, и состоит вся человеческая жизнь - из всех этих
невнятных междометий, удач-неудач, а то бывает ведь и так, что и вставные
челюсти по всем этажам летают, а то, глядишь, и помогают кому-нибудь выйти
© Copyright Александр Семенов
Email: sasha61@mail.ru
Date: 5 Aug 1999
Издана в 1996 году, Якутским книжным
изд-вом "Бичик". Рег. номер: ISBN 5-7513-0011-4
---------------------------------------------------------------
повесть
Различие между мужчинами и женщинами -
важный момент в правилах поведения
во владении, и нельзя, чтобы оно стиралось...
Го-юй (Речи царств)
А для начала скажу я вам, други мои, что, вроде, время нам пришло
любить друг дружку. И ангелов бы лобызать куда попало, и флейтами сопеть на
фоне звездопада. Но занавес на нашем представлении пошит в виде огромных
панталон пролетарского цвета, и мысли мои путаются в сверкающий клубок, и
звезды лопаются с таким звуком, будто кто-то колотит в стену из соседней
комнаты, и темная ночь, и только пули свистят по степи... Но верим, верим
все же мы и в пис, и в лов, хотя и всякую любовь руки с алыми ноготками
сонно сушат утюгами, и нет различья меж звездою и отсутствием ее...
Что из этого следует? А ничего. Какое нам дело, скажем, вон до того
мужика, несущего бутылку портвейна с таким же мужиком на этикетке? Или до
дамы той, у которой такое лицо, словно она держит во рту какую-то постоянную
кислую гадость? А вот у витрины застыл солдат, единственный в своей
непохожести на общую непохожесть на остальных в штатском потоке людей, - и
до него нам какое дело?
Все это, понятно, картинки совершенно условные. Нет мужика, несущего
домой свой кусок счастья во втором агрегатном состоянии, то бишь жидком. Нет
женщины, занятой охраной своей красоты. Нет солдата, нет и витрины, где
стоит раскрытый белый рояль, с клавишами, в белоснежной чистоте коих таятся
звуки столь же чистые и хрупкие, и с эбонитовыми черными, мерцающими
драгоценною тайной... Что из этого следует? А ничего.
Вид из окна - природа. Кобель у крыльца хрюкает. В огороде пасется дед
во сто лет, а одет в сто одежек, и все без застежек. День обыкновенный.
Пахнет радуга арбузом, и солнце терпкое, как кислота лимонная на кончике
языка. Лес. Поле. На холмах мычат пастухи. Меж горами, меж долами парень
девку солодит. (Из архангельских загадок.)
(ПРИМЕЧАНИЕ: солодить - по Толковому словарю Вл.Даля - "сластить легким
брожением".)
"Ну, что, долго еще? - спросила Таня. - Долго ехать-то?"
"Лямур тужур?" - с приятностью произнес Машка, жуя волосатым ртом.
"Лямур, лямур".
"Да, - сказал после паузы Машка, - Саня Малина - чувак что надо. Ежели
бы его еще и отмыть маленько, то сразу видно было бы, что кой-какое масло у
парня в голове есть".
"Ты на дорогу смотри, - посоветовала Таня, хлопая его перчаткой по
руке. - Дождь прошел, все-таки, скользко".
"А я ведь тоже Саша", - грустно вздохнул он, кося на Таню хитрым
глазом.
"Ты не Саша, ты Маша", - засмеялась она.
"Вот ответь мне, Танюша, - сказал Машка, доставая сигарету и прикуривая
на ходу. - Прости за банальный вопрос. Вот как ты считаешь, есть она на
свете, любовь-то?"
"А ты сам как думаешь?" - усмехнулась Таня.
Машка скисломордился.
"А я, - сказал он, - я знаю средство от любви".
"Какое же?"
"Я говорю: любимая, какой бы ни была ты, - всегда, в любые времена,
была ты и есть халява. Причем халява, по размаху и запросам, великая".
"Жениться бы тебе, - сказала Таня, помолчав. - Детишек бы тебе. Ты б
сразу изменился".
"Да понимаешь, - сокрушенно отвечал Машка, - для того, чтобы ужиться с
женщиной, надо быть в первую очередь хорошим педагогом. А у меня, ты знаешь,
образование-то музыкальное".
"Да неужели?" - сказала Таня, смеясь.
"Ну, да. Вернее, полтора занятия у частной преподавательницы, после
чего она переселилась по адресу: участок No 600 с чем-то Парголовского
районного кладбища".
"А правда, Маша, говорят, что ты панк? Ты панк, да? Или хиппи? Но
почему тогда на тебе булавки? И почему ты такой волосатый-бородатый? Почему
не бреешься?"
"Бреются там, - буркнул Машка. - А здесь - броются. А еще у меня есть
три кирзовых сапога".
"Где же третий?"
"Между".
"Ой, смотри! - испуганно вскричала Таня. - Милиция!"
И впрямь - только они проехали мостик через небольшую речку, как
внезапно, точно в детективном боевике, к ним пристроились с обеих сторон две
милицейские машины. Одна из них вынеслась на скорости вперед и остановилась.
Машка тоже нажал на тормоз и спустил стекло.
Послышался хруст гравия, и в машину заглянули лучистые милицейские
глаза, окрыленные погонами.
"Ну-с, - почему-то с веселой улыбочкой осведомился милиционер, - что у
нас имеется в наличии?"
Вслед за первым в окно заглянул второй фэйс. Странный это был какой-то
фэйс - какой-то покрытый мускулами и в твердой обложке с волосяным
переплетом.
"Ваши документы", - потребовал фэйс.
"Здравствуйте, товарищи красноармейцы!" - с чувством проревел Машка.
"ГАВ-ГАВ-ГАВ!" - бодро отвечали Фанни и Малина.
"Здравствуйте, товарищи краснофлотцы!"
"АМ-АМ-АМ!"
Итак, все, вроде, в сборе. Саня Малина, прохладный прожигатель жизни, в
плавках, в майке с надписью английской на спине: Spin. Таня - в шортиках,
ножки, глазки, этакая кошечка на солнце. Бутылки с коньяком, шампанским. Вид
из окна - сторож Ибрагим. У него нехорошее, злое лицо. В углу, в кресле,
поджав ноги, сидит Фанни - девочка с рабочими губами.
"Смотри, Фанни, - говорит Машка, - это сторож Ибрагим. Он эту дачу
сторожит. Между прочим, в питерских рок-кругах его зовут Мамаем, и он там
человек известный - он выпускал там раньше какой-то тусовочный журнал".
"Кстати, - сообщает Малина, - вчера Ибрагим сознался мне, что он
влюблен в Фанни. Так и сказал: ты знаешь, говорит, я торчу от нее! Такая
конфетка!"
"Ну, мало ли от кого торчит Ибрагим", - машет рукой Машка.
"Он и мне в любви объяснялся", - замечает Таня.
"Ну, тогда, - смеется Малина, обнимая Таню, - тогда его придется
повесить за нижнюю челюсть на крючок для огнетушителя".
"В общем-то, Фанни - девочка что надо, - улыбается Машка, похлопывая
Фанни по седлу. - Правда, рот великоват. Большой рот - большой вход".
Фанни давится шампанским.
"Саша, - шепчет Таня на ухо Малине, - Саша, что за дела? Сегодня у меня
опять пара хожалых документы проверила. Так прямо резко на дороге
задержали..."
Машка тем временем излагает легенду о том, как два знаменитых панка,
Свинья и Юфо, тягались, кто из них круче: мели бычки etc. Потом Свинья еще
оттрахал выхлопную трубу "Икаруса", ну, все и решили, что Свинья круче...
"Кстати, о Свинье, - говорит Малина. - Дело в том, что мною на
завтрашнее торжество приглашен наш друг Алик Шина - он, насколько я слышал,
недавно был у Свиньи. Более того, Алик сегодня ночует в нашей квартире".
"О-о-о!" - шепотом кричит Машка, вскидывая руки.
"Как же я мог забыть! - говорит он затем, качая головой. - Мы ж еще за
это не пили!"
Фанни в недоумении, однако ей быстренько втолковывают: завтра -
свадьба, ну, не свадьба, а - как бы свадьба, понимаешь, как "Каберне" бывает
марочное по 12 с чем-то, а бывает простое - по 2 с чем-то, ну, въехала, да?
- все равно ведь делать нечего, вот мы и решили, для оттяга, устроить такой
кир, такую небольшую пирушку с битьем штафирок и таинствами брака...
"Ура! - сказала Фанни и облобызала "новобрачных". - Кайф!"
"Пионеры! - завопил Машка бесноватым сопрано. - К борьбе за темное
прошлое будьте готовы!"
"Уже готовы!" - проорала компания, кидая в потолок пустые бутылки, и от
грохота перевернулся и вспотел глобус на шкафу, крякнули оконные стекла и
содрогнулся спящий в коридоре Ибрагим...
Что может сниться человеку, в улетном утомлении склонившему главу свою
в постель? Когда мирская суета покинула сознание героя, расплылся в
сладостной улыбке фэйс его, глазята позакрылися, а рот-то приоткрылся, и
опрокинулась душа его, и вздрогнула нога его, и правая рука его легла...
нет, не на девичье седло, а просто на подушку, прохладную, как облако, и
безмятежную, как скифский курган или маньчжурская сопка...
Ибрагиму снился трактор. Трактор ревел, как марал во время течки, и рыл
рогами землю. Под подоконником, под козырьком кепки, обитал в засаде Машка,
заросший с головы до пят какой-то дикой партизанской бородой и с карабином
"Лось" в руках.
"К-х! - кряхтел Машка, въевшись глазом в оптический прицел. - К-х!"
Пули расшибались об гусеницы и, взвыв, словно от боли и досады,
отлетали в заоблачный край.
Трактор, мужественно содрогаясь, надвигался на них.
Ибрагим взял в зубы кинжал и пополз навстречу.
Внезапно он увидел, как на морде трактора, прямо посередине, возникла
аккуратная дырочка, обтянутая морщинками и формою своей напоминавшая очко.
Этот выстрел Машки оказался самым удачным - он вывел из строя коробку
передач, разбил приборный щиток, открыл правую дверь и зажег левую фару.
Трактор притих, попятился и, затравленно кося единственным глазом,
принялся подпускать всякие хитрые фени - мол, тяжелое детство, отец загублен
в годы коллективизации, референтная среда не та была... Но в то же время
исходило от него, как запах, тревожное предощущение некоего коварного
кидалова... И точно - и минуты не прошло, как прогремел неподалеку победный
рев загрубелых, мощных глоток, и в зону обстрела, клацая шестернями, домнами
и трубами, заполняя собою космическое пространство, ворвался марш-аллюром
злой дух завода "Красный пролетарий", на заборах которого грозно белели
надписи: "Марадона - мясо" и "Спартак - чемпион"... В воздухе затрепетал
органный шелест, слева направо нагружен, справа налево порожняком заревел
фузз... На заводской крыше, обрамленный апокалипсическим заревом
мартеновского пламени, играл оркестр имени ВРУЧЕНИЯ ПЕРЕХОДЯЩЕГО ЗНАМЕНИ...
"...И пошлет ангелов своих строго и громогласно, и соберут избранных
его от четырех ветров, от края небес до края их..." - пронеслось в голове
Ибрагима...
"Ааааа!" - страшно закричал он и пал ниц...
За окном стояла ночь.
Ибрагим утер пот с ушибленного лба и поднялся с полу.
Ибрагим залез под одеяло, высморкался и закурил.
В полумраке едва определялись контуры пространства. Кубы. Кариатиды.
Гекатомбы. В комнате, как всегда, жил дух Ибрагима - кислый какой-то,
холостой дух.
Что еще? Мухи на окне заходились в экстазе. Комарик тоненько звенел,
точно струну натягивал, дрочил длинную-предлинную. Звезды-точечки мигали,
вспыхивали, словно где-то там, на облаках невидимых, сидела отчаянная куча
мужиков и тоже папироски смолила.
Ибрагим думал.
И почему бывает так, думал Ибрагим, шевеля ногами, что острее всех ты
вспоминаешь ту любовь, которая как раз и не сбылась?.. Наверное, оттого, что
чувство, получившее, так сказать, сатисфакцию, - оно в какой-то мере, в
чем-то все-таки разочаровывает. И думаешь ты: "А-а!.." И думаешь: " А может
статься, может быть, вот то-то чувство, та любовь - та, прежняя, - быть
может, та-то и была бы той-то! Той, единственной и настоящей, о которой так
много мечтал..." Хотя и знаешь, знаешь в глубине-то ведь души, что нетушки,
фиг вам, и там бы обломилось, в чем-то, в самом неожиданном ракурсе, но
вставили бы тебе свечку... Наверное, я просто неудачник. Несчастный. А что
такое счастье? Вот Машка. Машка говорит: "Очень легко сделать человека
счастливым. Надо просто отнять у него самое дорогое, а потом вернуть"...
Интересно, а что можно отнять у самого Машки? Разве что аппарат отрезать...
Он сам все время говорит: "Елда - вещь нужная в хозяйстве"... А у Малины?..
Может, Таня дороже всего... А у меня?..
Папироска погасла сама по себе, точно уснула. Ибрагим снял со стены
гитару и стал тихонечко перебирать зыбкие гитарные струны.
За окном, вроде, еще темней стало. Уж и звезд не видать. Весь мир
погрузился в сон... Впрочем... В соседней комнате бубнил телевизор. "В
брачный период самцы хорошеют, - шершаво вещал Сенкевич, или как там его, -
они украшаются бакенбардами, пышной гривой и огромным носом"... Тут же
доносился голос Машки.
"А сон мне приснился страшный, - рассказывал Машка. - Ты знаешь, Фанни,
еще с глубокого детства мне снились всякие интересные такие сексуальные
сны... И вот в тот раз мне тоже приснился трах. Ну, подробностей пикантных я
уже не помню, не в этом дело, а вот с кем-то я трахался... не помню, с кем,
ну, да не важно... Да. И вдруг - представь - во всей квартире гаснет свет...
В общем-то, нормально погас - в смысле, вовремя... но чувство, знаешь,
тревожное такое чувство... только в снах бывает такое чувство - словно война
идет, или лесной пожар где-то неподалеку... Душно так, и давит, давит что-то
- не тишина даже, а просто отсутствие даже тишины, что ли, не знаю, как
объяснить... точно пространство сомкнулось на тебе, ты - а-а... - открываешь
рот - а-а... - и как рыба впотьмах... Иду к окну - знаешь, как идешь во сне
- и не чувствуешь, словно вроде как бы и идешь, и не идешь, просто - окно на
тебя... И темнота за окном, во всем мире погас свет... И понимаешь, это -
конец. КОНЕЦ. Конец всего... Вот я тебе скажу, однажды тоже подобное
ощущение у меня во сне было: я висел на стене, подо мной была бездна, а в
дверь кто-то стучал... Ты прочувствуй, прочувствуй это состояние... Так и
здесь - я гляжу в окно и понимаю: это - КОНЕЦ!.. И звезды - звезды! -
лопаются - страшно так! - с таким звуком, будто кто-то колотит в стену из
соседней комнаты... Я возвращаюсь к кровати. Странное такое состояние -
отупение какое-то, ну, как во сне бывает... Я подхожу к кровати и вижу, что
на кровати лежит моя мать... Я - ничего, я даже не удивился, точно знал, что
так и будет, тронул - и уже знал, что дальше... Я трогаю ее за плечо, и она
так ме-е-дленно-медленно поворачивается на кровати, бледная и мертвая, и
словно в лунном свете... Поворачивается, поворачивается, и это уже не она, а
мертвецы, безликие мертвецы - поворачиваются, поворачиваются,
поворачиваются, поворачиваются... И тихо так, знаешь, звучит откуда-то
музыка:
Michelle ma belle
These are words that go together well,
My Michelle...
И с тех пор, когда я читаю или слушаю гениев, - я всегда почему-то
вспоминаю лица мертвецов. Синие, вытянутые лица. Скорбные лица. Без всякого
понта, выстебона... Просто человек оказался один на один с вечностью... Ты
уже спишь?.. Ау, Фанни... Фанни... Спишь?.. Ауу... Хе-хе..."
Хорошо Машке, подумал Ибрагим, вздыхая, хорошо с герлой...
Последовала пауза, а затем в комнате начали происходить интересные
вещи. Доносились оттуда: лязг и скрежет, рычание пружин, охи-ахи, стук
копыт, всхрапывания и застенчивые взвизги, словно там пытались заняться
гомосексуализмом два Железных Дровосека.
Машка, думал Ибрагим, затаив дыхание, Машка герлу ломает...
"Отдайся, - хрипел Машка, - отдайся... хе-хе... ништяк..."
Пружины уже не рычали, а пели и трубили, подобно серебряным фанфарам.
Партию баса повел внезапно заработавший на кухне холодильник под
аккомпанемент неутомимого глиссандо сотен комаров и мух, и прочих летучих
насекомых... Ибрагим не выдержал и, путаясь в дверях и кальсонах, выскочил
на улицу.
Светало. Солнце накалило горизонт. Гусиной кожею покрылася река...
Да, я все как-то забываю описать место действия, где собрались мои
девочки и люди. Ну, место, место - что значит "место"? Подобно тому, как
мотив американского гимна напоминает мне мелодию песни "Хаз-Булат удалой",
так и место сие вызывает во мне какие-то странные ассоциации. И видится мне,
грешным делом, все какая-то ерунда. Рисунок видится - называется он
"Pressure", а изображены на нем с неумелой старательностью какие-то
автоматы, пистолеты, ятаганы, падающие офицеры, протыкающие друг друга
пунктирами выстрелов... Евангельское "блаженни кротции"... Газетный
заголовок "Ширинка - символ детской беззаботности"... Торт, усатый и во
френче, на который вдруг насела толпа халявщиков... А небеса над местом этим
- цвета мышиной шинели, а голоса у ангелов моих - этакое бурление в утробе
со вчерашнего похмелья, и в телевизоре - сплошная амамба... Но хочется
шампанского, братцы, а пахнет воздух чтой-то только потом, да разгоряченными
бедрами герлов, а поскольку танец, как известно, всего лишь вертикальное
выражение горизонтальной страсти, то по бокам вода играет, в середке огонь
толкает я куплю тебе ягненка сладок жир разлит в мошонке и почали дружно
жить... А вот у Машки, например, была знакомая мочалка, от которой пахло
полиэтиленовым пакетом. Но она этого не понимала, не понимала этого она,
потому что была она просто дулочка с дылочкой. А мне уже пора спать. Пора
отправляться в сортир с газетой "Советский спорт" etc. И так ведь ясно, что
герои мои сидят на даче. Дача. Че Гевара. Боа констриктор. Дача взятки.
Чача. Князь Багратион. Но это еще ничего. Гораздо хуже, что я никогда там не
был. Но, вообще-то, и это не суть важно. В общем-то, невелика разница: дача
или чача. Все равно у нас их нет. Все равно мы пришлые и ушлые, и ветерок
под шляпою свистит. Да и что это за манера - все описывать? Надоело.
"Вопрос, - простонал Шина. - Что останется в стакане, если выпить
стакан виски?"
"Ну?" - мрачно отозвался Машка.
"Ответ, - прокуковал Шина, мигая с хитрецой и препротивно шевеля
носом-бараболей. - Останется емкость для заполнения этого стакана другим
стаканом".
"Это мафия, - тихо сказал Густав. - С ними невозможно иметь дело.
Не-воз-мож-но. Они не понимают слов. И наша главная ошибка заключается в
том, что мы открылись. Это как в футболе - фол в штрафной площадке. И теперь
последует пенальти".
"А если в стакане будет не виски, а Броневицкий?" - заикнулся Ибрагим,
сохраняя равновесие.
Шина хихикнул. Машка выругался. Густав не понял. Он смотрел на Ибрагима
с надеждой и опять же краснея аж до корней своих белых шведских волос -
вообще он наливался соком буквально поминутно.
Ибрагим разлил виски - презент шведского фрэнда, - отхлебнул из своего
стакана, не спеша достал сигарету, размял ее и прикурил от свечки (ну да,
сидели при свечах они - не потому, что за окном темно или электричества
здесь нет, а так, скорей для понту, что ли...). Короче, Ибрагим отсосал и
прикурил, и все, как по команде, повторили его движения: гулко глотнул
Машка, рассеянный Густав флегматично влил в себя остатки Машкиного вайна, ну
и лукавый толстый Шина почесал свой триумфальный бакенбард, оседлал носом
свой бокал, и ноздри его реяли... Один лишь Новиков, кент Шины, прочим не
знакомый, даже не прикоснулся к стакану, а только глядел во все глаза.
"Дело в том, - пояснил Машка Густаву, - что мы пригласили Броневицкого.
Это брат Шины".
"Хороший парень, - вставил Шина. - Правда, не пьет, но не так, чтобы
очень".
"Конечно, человек он... м-м... ну, в общем, такой..."
"Дерьмо", - подсказал Ибрагим.
"В силу своей природы", - вздохнул Шина.
"...Но дело в том, что он работает в органах. И не просто в органах, а
- в Органах. Только поэтому мы вынуждены принимать..."
"Броневицкого внутрь", - смачно завершил Ибрагим.
"Ясно, - кивнул Густав, оживляясь. - Значит, его можно использовать? Но
как?"
"Мы его подымем на высокую гору, - сказал Ибрагим, грозя свалиться со
стула. - Так?"
"Так", - простодушно моргнул Густав, поправляя очки.
"И бросим его в горизонтальном направлении со скоростью 7,9 км/сек".
Густав улыбнулся.
"Это что, из анекдота какого-нибудь?" - полюбопытствовал он.
"Нет, это просто Ибрагим читал на днях какую-то физическую книгу, -
объяснил Машка, с сожалением глядя на Ибрагима. - Он вычитал, что если с
высокой горы кинуть какое-нибудь тело в горизонтальном направлении со
скоростью 7,9 км/сек, то оно не упадет, а будет вращаться вокруг Земли. А
еще ему понравилось то, что, оказывается, два тучных человека притягивают
друг друга на расстоянии 1 м с силой 1/20 мГ".
"Старую книгу читал, - заметил Густав. - В современных сила
обозначается в ньютонах".
"Ох, пролетим мы, чует мое сердце, - стонал меж тем Шина, - ох,
настругают нас на ремешки, на тонкие полосочки, ох, настругают..."
"Не надо, - буркнул Машка, - не надо нам стругацких".
Густав засмеялся.
"Ну, точно дети маленькие, - с удовольствием произнес он. - Все бы им в
слова играть. Тут такое дело непонятное, а они..."
"А что тут непонятного? - удивился Шина. - Может, тебе, Машка, тут
что-то непонятно?"
"Мне-то понятно", - серьезно ответил Машка.
"А что тебе понятно?" - казалось, еще больше удивился Шина.
"А то понятно, что дело наше ясное, то есть дохлое до полной гибели
всерьез. Ты ведь сам, Густав, точно заметил, что мы открылись. Раньше нас
никто не знал, и мы в своем дружеском кругу могли строить какие угодно
планы. Но когда дело дошло до тела, или, вернее, тело добралось до дела, то
тело превратилось в мишень. Это уже не любительская лига на уровне кухонной
оппозиции. Потому что, ты подумай сам всерьез, ну какое из тебя, к черту,
прикрытие? Тоже мне прикрытие... Не прикрытие, а сплошное декольте".
"Ну... - смутился Густав. - Я думаю, в случае чего мои родственники...
папа... И вообще, я не могу понять, разве нам грозит что-то страшное? Не
убьют же нас?"
"Нас расстреляют, - вздохнул Машка. - Прямой наводкой из
противотанкового орудия. Или из огнетушителя, что еще хуже".
"Из броневицкого, - подсказал Ибрагим, - жидким дерьмом".
Густав поморщился.
"Ну, опять началось", - с неудовольствием произнес он.
"А что, достали мы тебя?"
"Меня вообще невозможно достать".
"Ты понимаешь, Густав, - Шина ехидно заглянул ему в глаза, - чтобы
достать, нужно приподняться..."
Густав снова залился краской, развел руками и беспомощно оглянулся на
Ибрагима.
Ибрагим встал и, пошатываясь, вышел на балкон.
В передней загремел звонок. Маршеобразным перезвоном наполнилась
квартира - такую наглость могла себе позволить только Фанни, - но, впрочем,
старый механизм тут же смутился собственною прытью, закашлялся и расчихался,
расстроенным диезом зуммер завсхлипывал...
"Диезом зуммер, - бормотал Шина, отпирая входную дверь. - Вольтова
дуга. Дорога в дхарму. Му. Я не Коровкин. Я - товарищ Маша, емкость тела 100
литров, грузоподъемность 320 кг (4 человека) - как у лифта... мера
социальной защиты - расстрел из броневицкого..."
Машка сложил из пальцев физический карандаш и, показавши его Шине,
продолжал гудеть.
"Ты понимаешь, Густав, - гудел Машка, - я всегда говорил, что для того,
чтоб заниматься политикой, нужно быть или слоном, или утиральником. Иначе
говоря, деловым человеком. Вот так. Но нет у нас для этого данных, ну просто
никаких, понимаешь, ну полный финиш... Да нет, куда там, не понять тебе...
Вас там воспитывают, понимаешь, с самого детства именно для дела. В первую
очередь - дело, а потом уже все остальное. А у нас наоборот, понимаешь, -
сначала все остальное, ну, а потом уже..."
"Да все понятно, понял я тебя!" - слабо кричал Густав, красный, как
паспорт, порываясь вскинуться навстречу девушке из Машкиных объятий. Трещала
свеча. Матовая, смутных очертаний Густавская тень обреталась на стене
матерым человечищем, а голова его ползла по потолку, напоминая африканский
континент.
Вошла Фанни.
"Ну, что вы меня встречаете, как мента, - засмеялась Фанни, -
молчанием?"
"Здравствуйте! Здравствуйте!" - вздыхал Густав, всей фигурою своей
выражая радость и напрягая все свои малые визуальные силы и оптические
снасти.
Фанни показала язык Машкиной спине и отправилась на кухню. Вслед за ней
плотоядным котярой достигался Шина.
Густав еще раз вздохнул и откинулся на кресло. Мавр съежился за
Густавскую спину.
Тем временем забытый, очевидно, всеми Ибрагим в одиночестве пропадал на
балконе. Курил он, что ли, или нет, и чем он занимался там - никому, вроде,
до этого и дела не было.
Покамест же все терли что-то свое.
"Навага фри, форшмак, тур де анш, суфле, суплес..." - это Шина, путая
названия блюд с приемами из французской борьбы, угощал на кухне Фанни пивом
с воблой и лещом.
"Would you drink with me?" - говорил Машка, обнаруживая знание
иностранного языка.
"Значит, если брат Броневицкий, значит он тоже - Броневицкий?" -
вежливо удивлялся Густав.
"Sure, - мычал Машка, - в большой степени броневицкий".
"Чуяло мое сердце, - стонал Шина, - чуяло мое вещее, что Фаничка
придет..."
"А я сегодня стишок сочинила!" - пищала Фанни.
"...А то проснулся я утром, а в комнате грязь, слякоть... Стоит
посередине ящик Машки с китайской надписью "яблоки"..."
"Would you like огненная вода?"
"...А что там внутри? Посмотрел я, а там - рукописи, мышиные фекалии и
гербарий из погибших тараканов..."
"Нет, ты послушай, Шин!.."
"...На полу - кастрюли грязные с тучами москитов... Да еще ночью меня
разбудил телефон, я говорю "але", а там - неопознанный дышащий объект... Но
чуяло мое сердце, что Фаничка придет, и я убрался: выкинул кастрюли с тучами
москитов, спрятал ящик Машкин, как мешающий простору души... Ну, что ты там
сочинила, девочка?"
Машка кошка, Машка мышка,
На макушке Машки крышка.
Машка, кушай больше кашки,
Станешь пышкой и какашкой!
- давясь смехом, продекламировала Фанни.
"Когда в Поднебесной известно всем, что прекрасное - прекрасно, - также
стихами гудел Машка, - тогда появляется в Поднебесье и безобразное. Когда
всем известно: добро есть добро - то возникает зло. Так порождают небытие
друг друга с бытием. Длинное - краткое, трудное - легкое, низшее - высшее
напрегонки, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, позднее - раннее следуют
парами друг за другим. И совершенномудрый в делах чтит недеяние, учит без
слов, создает и меняет без обладания. Он приводит в движение сны, не
гордится концом своим. Снится вам бабочка иль человек - вот вам вопрос, а
вот ответ: длинное - краткое, трудное - легкое..." и т.д.
И тому подобные мозговые достачи. За всеми этими разговорами, из
которых, в общем-то, и состоит вся человеческая жизнь - из всех этих
невнятных междометий, удач-неудач, а то бывает ведь и так, что и вставные
челюсти по всем этажам летают, а то, глядишь, и помогают кому-нибудь выйти