Страница:
Между тем дела мои складывались как нельзя лучше. Я с блеском защитил докторскую диссертацию. Для полного счастья не хватало только Леры. И вот она, наконец, приехала.
Чисто выбритый, в новом темно-сером костюме с французским галстуком я поминутно поглядывал на наручные часы. Наконец, из-за поворота вынырнуло длинное изгибающееся зеленое тело поезда, плавно подкатило к перрону. Седьмой вагон проехал мимо, и я побежал следом за ним. Она вышла из вагона, растерянно оглядываясь по сторонам, увидела меня, заулыбалась своей неповторимой улыбкой, поставила чемодан на землю, пылко обняла меня. Я целовал ее мокрые от слез глаза, и сам готов был расплакаться от переполнявших меня чувств.
Это была радость вновь обретенной жизни.
Как, какими словами описать ее, когда любовь уже мертва, и я поникший стою над грудой черных углей и серого пепла от сгоревшего костра. Вчера это были еще живые, зеленые ветки с пышными гроздьями цветов — а сегодня это сломанный, безмолвный, равнодушный ко всему тлен.
Мы взяли такси и поехали к многоэтажному кирпичному дому на Беговой, где я снял для Леры комнату у одной вдовы — хозяйки двухкомнатной квартиры. В большой комнате жила она сама со взрослой дочерью, во второй комнате поменьше — скромно, но вполне прилично обставленной, поселилась Лера. Мне удалось устроить ее оператором в вычислительный центр, что дало ей право на временную прописку в общежитии… Так все устроилось. Отныне мне предстояло постоянно разрываться между двумя домами. Кто это испытал — поймет меня.
Всеми правдами и неправдами я старался как можно больше времени проводить с Лерой. Катя, конечно, не могла не обратить внимания на то, что меня слишком часто и подолгу нет дома. Очевидно, она стала догадываться, в чем дело, но липших вопросов не задавала, а только с немым укором смотрела на меня. Иногда я замечал, что у нее мутные, усталые от бессонницы, или запл ак а нны е глаза, но у меня словно бы ослепла и оглохла душа, я стал равнодушен ко всему, что не касалось Леры.
Не буду лукавить — хотя это и было похоже на сомнамбулизм — я был счастлив. Каждая моя жилочка, каждый нерв, клетка мозга, сердце — все было заполнено одной ею, жило, пульсировало, дышало и не могло надышаться Лерой. Сказать я любил ее — мало, я боготворил ее.
Спрашиваете, почему же я не женился на ней? Не знаю. Возможно потому, что по натуре я очень нерешительный человек. Но скорей всего потому, что считал, что не имею на это права. Я не был уверен, что наш «роман» с Лерой продлится долго — она слишком молода. Я стар для нее. Я вполне искренне не хотел ломать ей жизнь. Зачем? Пройдет год-два и мы расстанемся — я помогу ей твердо стать на ноги, получить прописку, купить кооперативную квартиру, поступить учиться. Таким образом я отблагодарю ее и выполню свой моральный долг, а сам как блудный сын вернусь к своей семье, которую ни при каких обстоятельствах не переставал считать своей семьей. Так я думал. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.
Да, фортуне было угодно распорядиться по другому.
Каждый вечер допоздна я проводил с Лерой. Мы ужинали иногда с бутылкой хорошего вина. Играли в карты — чаще всего в бридж. Примерно один раз в неделю ходили в кино и один-два раза в месяц — ресторан. От души танцевали. Она нежно обвивала своими ласковыми руками мою шею, прижималась к моей груди и мы под убаюкивающие звуки танго, покачиваясь, плыли куда-то в запредельный мир.
Когда любишь — лицо любимой кажется самым прекрасным на свете. Мне доставляло радость просто сидеть и смотреть на него, любовался ее улыбкой, гримасками, которые приводили меня в восторг.
Я заряжался ее юностью и иногда по-настоящему чувствовал и вел себя как мальчишка. Я понимал — Лера вернула мне молодость. И это делало меня вдвойне благодарным ей.
Время от времени Лера, посмеиваясь, рассказывала мне о знакомых девушках, которым повезло значительно больше. В ответ я лишь пожимал плечами и, как теперь мне кажется, пошло улыбался.
— Представляешь, папочка (так Лера называла меня наедине), Нина — наша сотрудница уезжает в Италию.
— В туристскую поездку? — спросил я, не чувствуя подвоха.
— Нет, вышла замуж за итальянца. Такая же лимитчица, как и я. И довольно страшненькая. И ей, между прочим, уже под тридцать. (Это звучало как прямой укор). Теперь у нее будет квартира из пяти комнат. С мраморными полами.
— Ей повезло, — сказал я. — Особенно с полами.
— Лично я согласилась бы даже на одну, но свою комнату даже с линолеумом.
— И зря. Меньше чем на квартиру с паркетом не соглашайся. — Я бодро улыбаюсь и пытаюсь увести разговор от опасной темы. — А как ей удалось заарканить этого поклонника спагетти?
— Однажды ей позвонила знакомая и сказала, что ужинает в ресторане с тремя итальянцами, обслуживавшими выставку легкой промышленности, н пригласила ее поддержать компанию. Она тут же, не будь дурой, взяла такси и приехала. Один из итальянцев, очень тихий, застенчивый парень, после ужина проводил ее и, робея, спросил, согласилась бы она стать его женой. Она решила, что он шутит. Но он не шутил. Через неделю они уезжают.
— Не завидуй, — сказал я. — Ты забыла о ностальгии. Твоя знакомая обрекла себя на добровольное изгнание.
— Не знаю, на что она себя обрекла, а вот ты, папочка, обрек меня на какое-то жалкое полулегальное существование. Она его законная жена, а кто я?
— Моя любовь….
— О, да, любовь! — с иронией воскликнула она. В этот момент я открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она поспешно продолжала: — Только, бога ради, ничего не обещай. Умоляю •тебя. Правда, у тебя это здорово получается, но я все знаю наперед. Лучше сделай.
— О’кей, — сказал я. — Покупаю тебе….
— Шубу из натурального меха, — быстро сказала она.
— Из натурального меха, — покорно повторил я. И, подавляя вздох, подумал: — «Однако….!» Лера умела воспользоваться моментом. Чаще всего она его создавала сама.
Раньше она была другой — веселой и игривой, как котенок.
Дерзкой н насмешливой она стала спустя два месяца после приезда в Москву.
Я был слепым от счастья — ничего не замечал. Однажды, когда я пришел к ней после работы — она была особенно нежной, ластилась, то и дело обнимала, искательно смотрела мне в глаза.
— Тебе что-нибудь нужно, детка? — спросил я преисполненный мужского величия.
— О, да! — живо воскликнула она, и глаза ее загорелись еще не виданным божественно лучезарным светом. — Только дай слово, что ты выполнишь мою просьбу.
— Даю два слова. Для крепости. — Я поцеловал ее в мягкие податливые губки и провел рукой по розовеющей шелковистой щеке.
— Я хочу иметь от тебя ребенка, — стыдливо молвила она и, едва дыша, стала ждать ответа.
Я, признаться, опешил и немного подосадовал «Опять!»
— Я согласен! — бодро сказал я. — Только, ради бога, не сейчас. Пойми меня правильно — сейчас не время. В самом разгаре работа над монографией. Как только закончу — обсудим. Договорились?
— Хорошо, — сказала она поникшим голосом и, повернувшись, пошла из комнаты.
— Ты куда?
— Поставлю для тебя чай.
Спустя два дня она исчезла. О нашем разговоре я, Разумеется, уже забыл, так как не придал ему серьезного значения. Леры не было три дня. Я едва не сошел с ума. Повсюду искал ее. Меня немного успокоило, что она позвонила откуда-то на свою работу и предупредила, что заболела.
Наконец, она вернулась домой. В это время я был у нее в общежитии. Сидел, уже отчаявшись увидеть ее. Дверь тихо отворилась и вошла она — очень бледная, без кровинки в лице, с отчетливо синими кругами под глазами. В руке у нее был букет крупных кроваво-красных тюльпанов. Она поставила их в вазу. Ее тонкие желтоватые пальчики вздрагивали, взгляд был неподвижным.
— Мне захотелось купить тюльпаны, — сказала она каким-то не своим, а словно бы обесточенным голосом. Я вскочил на ноги, но почему-то не смел приблизиться к ней.
— Лера, что с тобой? — растерянно спросил я, чувствуя, что случилось что-то, но еще не понимая что.
— Я сделала аборт. — Все так же отрешенно сказала она. — И потеряла много крови. У меня плохая свертываемость.
Я рванулся к ней, но она предостерегающе протянула руку. — Не подходи ко мне.
На следующий день я принес ей золотую цепочку. Она раскрыла длинную черную полированную коробочку, надела на шею цепочку, окинула себя в зеркале оценивающим взглядом, сняла цепочку, подержала, взвешивая на ладони, посмотрела на этикетку и негромко сказала: — Две тысячи рублей за убийство. Не слишком много.
— Лера, не говори так, — возмутился я. — Зачем ты это сделала?
— Ни о чем не спрашивай, — сказала она. — Если не хочешь, чтобы было хуже.
Очевидно, потрясение было сильным. Лера долго не могла прийти в себя. И день ото дня вела себя все более дерзко. Она открыто вызывала меня на скандал и разрыв. Я терпеливо нес свой крест — не отвечал на грубый тон, упреки, истерику. Понемногу она стала успокаиваться. Но в глазах ее так и остался недоверчивый холодок и настороженность.
Однажды она предъявила ультиматум. Да, она зависит от меня и не хочет этого больше терпеть. — Не хочет ждать несколько лет, пока заработает постоянную прописку. За это время я, де, могу расстаться с ней, и она останется на бобах. А потому — московская прописка или разрыв. Если я не гарантирую этого в течение одного-двух месяцев — она уедет в Сочи. Я попытался возразить, убедить, что это слишком короткий срок, но Лера оборвала меня:
— А мне наплевать. Ты твердишь, что любишь меня — вот и докажи это делом.
Было от чего прийти в отчаяние. Как прописать ее? И тут на мой сметенный ум пришла мысль посоветоваться с Сержем.
Лучше бы я решил советоваться с ядовитой коброй. По крайней мере, я бы знал, что мне угрожает. Но, увы, ближе его, как я полагал тогда, никого из друзей у меня не было.
Провести вечер в дорогом ресторане за мой счет, разумеется, он с радостью согласился.
— Серж, — с легким волнением начал я, когда мы, удобно устроившись за столом, накрытым белоснежной скатертью, выпили по первой рюмке коньяка, — я влюбился.
Услышав это, он даже привстал:
— Неужели? Это прекрасно!
Сколько лицемерия может уместиться в одном человеке. Его с избытком хватило бы и на троих.
Я в общих чертах поведал ему историю своей любви. Лицо Сержа светилось восторгом.
— Я отлично понимаю тебя, дружище, — пылко воскликнул он, когда я закончил свой рассказ. Поздравляю. И позволь мне от души поднять тост за тебя. Это еще одно свидетельство твоей гармоничной натуры, алмазных кладовых твоей души. (О, друг мой Аркадий, не говори красиво!).
Он рассыпался в комплиментах моему характеру, уму, организаторским способностям, научным успехам, то есть говорил о чем угодно только не о деле. А ведь я недвусмысленно дал ему понять, что хочу от него услышать. Я сказал, что мне нужно прописать Леру, но я не знаю, как это сделать. Он все, конечно, с лету схватил, все понял, не такой он наивный простак, чтобы не уяснить какой совет, какая помощь мне нужны от него.
Он сделал вид, что он просто сочувствует мне и не заметил моего прозрачного намека, не догадывается, чего я от него жду. А мерзкая кошачья гримаса все явственнее просвечивала сквозь сочувственную и заинтересованную улыбку. Он важничал как вновь избранный академик. Рисовался как популярная актриса в телевизионном интервью.
— За любовь надо платить, — он состроил страдальческую гримасу. — Увы, такова жизнь. Устрой ее к нам в институт. Пусть учится. Это даст тебе отсрочку на целых пять лет. А за пять лет мало ли что случится…
— Это не выход, — вздохнув, сказал я. — Ей нужна постоянная прописка. Серж, что делать? Выручай, дружище. Сегодня ты меня, завтра я тебя.
Я наконец сказал те слова, которые он хотел услышать. Сергей встрепенулся, глаза его засветились любовным светом. Казалось, он нежно гладит меня взглядом.
— Знаешь, — поджав губы, многозначительно заговорил он. — Есть один выход.
— Какой? — дрогнувшим голосом спросил я. Серж заговорщицки наклонился к моему уху:
— Мне не хотелось бы здесь говорить об этом. Пойдем, выйдем.
Мы поднялись и, слегка пошатываясь, пошли через зал, натыкаясь на закончивших танец пары. Серж привел меня в туалет, где хотя все блестело белым кафелем, все же ощутимо попахивало хлоркой. Мы молча постояли каждый лицом к стене, прислушиваясь к мирному журчанию воды в писсуарах, затем Серж задернул молнию на брюках, огляделся по сторонам, убедившись, что никого, кроме нас там нет, значительным, приподнятым тоном сказал:
— Тебе крупно повезло, старик, что у тебя есть такой друг, как я. Фиктивный брак — вот самый простой и надежный путь.
Мы подошли к умывальникам.
— Но, — начал было я, но он перебил, пренебрежительно махнув при этом рукой. — Пустяки. Абсолютно безопасно. Можешь не беспокоиться. Стопроцентная гарантия тайны и успеха. Я сам займусь этим делом.
В порыве благодарности я с чувством пожал его руку.
— Да, я отчетливо понимаю, что не имел права делать этого. Все так. А имеет ли право алкоголик пить? Курильщик курить? Наркоман колоться? А ревнивец ревновать?
Попробуем следовать строгим юридическим нормам. Как я должен был поступить? Разорвать себя пополам я не мог (хотя и пытался сделать это), чтобы одна половина была дома, вторая — с Лерой. Развестись с Катей, зарегистрироваться с Лерой и жить с ней на законных основаниях? Да, я мог бы на это пойти, по крайней мере, лет 10-15 назад. Но сейчас? Нет. Отпустить ее? Пусть уезжает в свои распрекрасные Сочи? О, милые моралисты! Как мне нравятся ваши глубокомудрые и трезвые головы, где рождаются чистые и светлые, подобные полярным снегам мысли. Вы можете гордо указать пальцем на выход из любого тупика, самого запутанного лабиринта. Вы все знаете, обо всем легко беретесь судить. И тем охотнее, чем меньше это касается вас. Вы всегда и во всем правы, и я заранее согласен с любым вашим приговором. Лишь с одной оговоркой — вы, здоровые, будете судить больного, считая его здоровым. Ведь любовь — это тоже помутнение рассудка, тоже род душевной болезни. А теперь судите.
Серж начал действовать сразу же. Перво-наперво он принес мне свою рукопись для нашего сборника, которая незадолго до того была возвращена ему с тем, чтобы он доработал и вдвое сократил ее.
— Я тут кое-что сделал, — деловито пробормотал он, вглядываясь в мое лицо. (Я лишний раз убедился, что у нахалов совесть рудиментарна или вовсе отсутствует). Но сократить вдвое, ты сам понимаешь — это погубить весь труд, выхолостить его научную сердцевину. — Он пылко негодовал и обращался ко мне за поддержкой. Я (редактор сборника) посмотрел на него, вздохнул, молча взял ручку и размашисто завизировал рукопись.
Чтобы больше не отвлекаться, замечу, что мой друг оказался в сложившийся ситуации удивительно сноровистым. Он выговорил себе заграничную командировку, мою активную поддержку на право вступления в жилкооператив для его незамужней дочери, заполучил рекомендации кафедры издать его монографию и, наконец, возможность на год раньше защитить докторскую диссертацию. Никогда прежде я не допустил бы этого. Но теперь, скрипя зубами, я шел на компромисс за компромиссом. Вот так и рождается цепочка зла. Стоит один раз уступить, а дальше само пойдет. Что меня особенно коробило, так это какая-то развязная, вульгарная фамильярность, с которой он стал ко мне обращаться. «Спасибо, дорогуша, ты поступаешь, как истинный друг! Другого я и не ждал от тебя! Возрадуйся! Есть новость, дорогуша. Я нашел жениха!»
Но я не возрадовался. Впору было схватиться за голову. Женихом оказался тот самый молодой человек по имени Кирилл, за которого Серж уже однажды хлопотал, когда тот провалил экзамены в аспирантуру. Это был довольно смазливый тип с девичьим румянцем на пухлых щеках с бахромой ресничек вокруг зеленых, как у кота, глаз и с развязно-нагловатыми манерами. Единственный сынок обеспеченных родителей. А в общем балбес балбесом. Этакий кобелек, уже научившийся шустрить. Когда его привел ко мне Серж, меня покоробил его самоуверенный вид, заговорщицкий взгляд — он чуть ли не подмигнул мне, — держался со мной на равных и совсем уже верх бесстыдства — протянул мне руку. Я едва не плюнул в нее, едва не закричал: «Пошел вон, сукин сын!», — но сдержался. Увы. И даже вяло пожал протянутую мне ладонь. В нем нуждались, он уже считал себя моим сообщником. О, темпора, о морес!
— Ваши условия? — сухо обратился я к нему, когда Кирилл сел в кресло напротив меня. Как я ни нуждался в нем, он с самого начала был глубоко противен мне, и я не мог даже из вежливости скрыть это.
— Мы уже обо всем договорились! — торопливо сказал Серж. — Вам осталось только познакомиться. Кирилл очень способный человек и мечтает поступить в аспирантуру. Со своей стороны он готов пойти нам на встречу.
Я вопросительно посмотрел на этого прохвоста. Он с готовностью кивнул. На его пошлой, хорошенькой рожице откормленного кабанчика играла двусмысленная улыбочка.
— Разумеется, со временем мы поможем ему выбрать диссертабельную тему и защититься.
— Я от всей души благодарен вам, — проникновенно сказал молодой прохвост. — Честное слово, для меня будет большой честью работать под вашим научным руководством.
Ого, куда он метит, — подумал я, а вслух сухо сказал, поднимаясь со стула:
— Поживем — увидим. Ну что ж, будем считать, что договорились. — И я первый, поморщившись, протянул Кириллу свою руку. Он почтительно пожал ее. Очевидно, он заметил промелькнувшую на моем лице брезгливую гримасу — мне показалось, что в его глазах блеснула насмешка.
В ловких руках Сержа быстро все сладилось. Мне не пришлось долго уговаривать Леру. Когда я сказал ей о фиктивном браке, она кивнула:
— Согласна обвенчаться хоть с чертом! Слава богу, я смогу выбрать работу по вкусу.
Из загса Серж в своей машине повез нас в ресторан. Как же было не отметить такое замечательное событие! Я вначале почему-то все время нервничал и как воришка беспокойно оглядывался по сторонам. Лера, напротив, была сверх меры оживлена, то и дело пересматривалась с «мужем» и фыркала. Кирилл держался с подчеркнутой любезностью. Он вполне серьезно исполнял сначала роль жениха, затем мужа — хоть это меня немного успокаивало — церемонно вел под руку Леру, усаживал за стол, наливал шампанское, подавал закуски. Оказывается, он умел вполне сносно поддерживать «светский» разговор. Со стороны было немного забавно наблюдать за тем, как пыжится этот молодой прохвост, стремясь не уронить свое достоинство и пытаясь держаться со мной и Сержем «на равных». Мы с приятелем чуть-чуть подыгрывали ему — пусть потешится.
Впервые за многие дни у Леры было такое хорошее настроение — она напропалую кокетничала с «мужем», Сержем и даже со мной, то и дело смеялась. Не пропускала ни одного танца — по очереди вытаскивая каждого из нас из-за стола. Мы и не сопротивлялись. Общая атмосфера веселья, музыка, шампанское сделали свое дело — «свадьба» удалась на славу.
Вскоре после регистрации брака Кирилл прописал Леру к себе — в двадцатиметровую комнату. Вторую комнату этой двухкомнатной квартиры занимал какой-то пожилой пенс с женой. У нее было раскрашенное как у клоуна лицо — обрамленное свисающими с головы кудельками огненно-красного цвета. Ходила она прихрамывая — колени ее всегда были перебинтованы и похожи на диванные валики. Говорила скрипучим голосом и была чрезвычайно любопытна, хотя постоянно повторяла: «Меня ничего не касается».
«Соседи не опасны, — уверенно сказал мне Кирилл, — оба поклонники Бахуса. От них всегда можно откупиться бутылкой».
И все-таки мы решили, что хотя бы один раз в неделю Лера должна появляться у Кирилла — пусть соседи видят ее. Дескать, пока она временно живет у больной тетки, которая нуждается в уходе.
Сразу же после регистрации брака с Кириллом Лера ушла с работы и поступила на вечерние подготовительные курсы в полиграфический институт. Занятия там проводились три раза в неделю.
Таким образом все устроилось. Лера стала заметно лучше относиться ко мне… Хотя нет-нет в ее обращении со мной появлялся холодок, исчезавший после моего очередного подарка. И все же меня не покидало смутное, едва не сказал беспричинное беспокойство и тревога.
Скорей всего меня втайне мучила совесть, которую я пытался успокоить всякими доводами и отговорками. Ведь я лучше, чем кто-нибудь другой понимал, насколько чудовищна моя сделка, что она не только и не просто аморальна, но и противозаконна. Почему же я пошел на нее? Ведь я знал, что это плохо, что делать этого ни под каким видом нельзя. И все равно иначе поступить не мог. Я был как завороженный. Мной руководила, меня вела чужая воля.
А теперь настала пора поговорить о ревности. Можно, конечно, ее обругать, назвать ядовитой гадиной, незаметно вползающей в сердце и отравляющей жизнь. Можно назвать ее раковой опухолью любви, исподволь разрушающей самое себя. Все это так и не так. Ревность — верный страж любви, ее преданнейший сторожевой пес. Ревность — это страх потерять любимого человека. И неуверенность в нем. И отчаяние. И боль, боль, боль… Уже после того, как я переселился к Лере и стал жить с ней, как фактический муж, был короткий и яркий, как вспышка, миг счастья. Лера преобразилась — она стала прежней, такой, какой была вначале — веселой, беззаботной, счастливой, ласковой. Она то и дело нежно обнимала меня, садилась на колени, разглаживала своими мягкими пальчиками морщинки на моем лице, целовала меня в губы, глаза, нос….
Но это продолжалось недолго. На нее вновь и вновь накатывало плохое настроение. У нее было недовольное лицо, сердито поджатые губы, насупленный взгляд. Развеселить ее стоило большого труда. Она стала напропалую кокетничать с мужчинами, нарочито задирать моих приятелей, всячески, словно плохая провинциальная актриса привлекать к себе их внимание. Я терпеливо сносил все это. Особенно неприятен мне был ее флирт с Сержем. Они словно сообщники с насмешливым вызовом поглядывали на меня. А то вдруг, как по команде, поднимались и уходили на лестничную площадку или на кухню покурить. При моем появлении оба сразу замолкали. О чем они там шушукались. один бог знает. Спросить я не мог — это вызвало бы у нее приступ гнева. «Ты опутал меня с ног до головы — сделал своей рабыней, вещью, собственностью, ты и так контролируешь каждый мой шаг. Ты хочешь, чтобы я еще отчитывалась в каждом своем слове?» — зло сказала она мне, когда я довольно робко, стараясь говорить шутливо, поинтересовался, о чем они секретничают с Сержем.
Примерно раз в неделю — в субботу или воскресенье — она ходила к «мужу». Мне было запрещено там появляться. По ее словам, они с Кириллом обычно пили чай, играли в карты и трепались. Эти визиты не вызывали у меня подозрений. О нем она отзывалась пренебрежительно: «Пустой малый», «Нарцисс», «Босяк», «Хлюст». Иногда я даже заступался за него.
Три вечера в неделю Лера проводила на подготовительных курсах. Она относилась к занятиям очень серьезно — конспектировала лекции, аккуратно выполняла домашние занятия, писала контрольные, сочинения.
И все-таки меня не покидала странная неуверенность и беспокойство. Особенно стала тревожить меня ее крепнущая дружба с дочкой хозяйки квартиры — Эллой — высокой, красивой блондинкой, двигающейся с замедленной грацией, с очень изящной фигурой, красивым бюстом, с «загадочными» меланхоличными темно-серыми глазами. Элла любила выпить, и я боялся, что она заразит Леру этой пагубной, опустошающей душу страстью. Однажды в минуты откровения ее мать под строжайшим секретом рассказала о страшной драме, которая несколько лет назад разыгралась в их доме.
— Чье-то проклятие довлеет над нами, — грустно сказала она, вытирая белым платочком глаза. — Мы уже никогда не будем счастливы.
Об этой печальной истории я коротко расскажу. Мне кажется, она должна была стать для меня самого знаком беды, предупреждением. Но не стала. Меня мучила бессонница, дурные предчувствия.
Их дружба началась с невинного, казалось бы, увлечения яркими заграничными журналами мод, которые во множестве приносила Элла — она работала где-то художником-модельером. Вначале меня даже радовала эта дружба. Элла производила впечатление вполне серьезной, добропорядочной женщины. Она была разведена — ее маленькая дочь жила у родителей бывшего мужа. Однажды, когда я пришел из института, я застал Эллу и Леру на кухне весело болтающих, с разгоряченными лицами и блестевшими глазами. На столе стояла бутылка вина, пустая сковородка, две тарелки с огрызками мяса и пепельница, полная окурков. А надо заметить — я органически не выношу табачного дыма. Я поморщился и довольно кисло поинтересовался, по какому поводу пиршество.
— По поводу царства божьего внутри нас, — рассмеявшись, сказала низким хрипловатым голосом Элла. Лера переводила взгляд с Эллы на меня.
— То есть? — поморщив лоб, спросил я.
— Я собрала в нашем сквере шампиньоны, — с вызовом сказала Лера. — Мы пожарили их и решили отметить событие. Чем ты не доволен?
Чисто выбритый, в новом темно-сером костюме с французским галстуком я поминутно поглядывал на наручные часы. Наконец, из-за поворота вынырнуло длинное изгибающееся зеленое тело поезда, плавно подкатило к перрону. Седьмой вагон проехал мимо, и я побежал следом за ним. Она вышла из вагона, растерянно оглядываясь по сторонам, увидела меня, заулыбалась своей неповторимой улыбкой, поставила чемодан на землю, пылко обняла меня. Я целовал ее мокрые от слез глаза, и сам готов был расплакаться от переполнявших меня чувств.
Это была радость вновь обретенной жизни.
Как, какими словами описать ее, когда любовь уже мертва, и я поникший стою над грудой черных углей и серого пепла от сгоревшего костра. Вчера это были еще живые, зеленые ветки с пышными гроздьями цветов — а сегодня это сломанный, безмолвный, равнодушный ко всему тлен.
Мы взяли такси и поехали к многоэтажному кирпичному дому на Беговой, где я снял для Леры комнату у одной вдовы — хозяйки двухкомнатной квартиры. В большой комнате жила она сама со взрослой дочерью, во второй комнате поменьше — скромно, но вполне прилично обставленной, поселилась Лера. Мне удалось устроить ее оператором в вычислительный центр, что дало ей право на временную прописку в общежитии… Так все устроилось. Отныне мне предстояло постоянно разрываться между двумя домами. Кто это испытал — поймет меня.
Всеми правдами и неправдами я старался как можно больше времени проводить с Лерой. Катя, конечно, не могла не обратить внимания на то, что меня слишком часто и подолгу нет дома. Очевидно, она стала догадываться, в чем дело, но липших вопросов не задавала, а только с немым укором смотрела на меня. Иногда я замечал, что у нее мутные, усталые от бессонницы, или запл ак а нны е глаза, но у меня словно бы ослепла и оглохла душа, я стал равнодушен ко всему, что не касалось Леры.
Не буду лукавить — хотя это и было похоже на сомнамбулизм — я был счастлив. Каждая моя жилочка, каждый нерв, клетка мозга, сердце — все было заполнено одной ею, жило, пульсировало, дышало и не могло надышаться Лерой. Сказать я любил ее — мало, я боготворил ее.
Спрашиваете, почему же я не женился на ней? Не знаю. Возможно потому, что по натуре я очень нерешительный человек. Но скорей всего потому, что считал, что не имею на это права. Я не был уверен, что наш «роман» с Лерой продлится долго — она слишком молода. Я стар для нее. Я вполне искренне не хотел ломать ей жизнь. Зачем? Пройдет год-два и мы расстанемся — я помогу ей твердо стать на ноги, получить прописку, купить кооперативную квартиру, поступить учиться. Таким образом я отблагодарю ее и выполню свой моральный долг, а сам как блудный сын вернусь к своей семье, которую ни при каких обстоятельствах не переставал считать своей семьей. Так я думал. Но судьбе было угодно распорядиться по-другому.
* * *
Да, фортуне было угодно распорядиться по другому.
Каждый вечер допоздна я проводил с Лерой. Мы ужинали иногда с бутылкой хорошего вина. Играли в карты — чаще всего в бридж. Примерно один раз в неделю ходили в кино и один-два раза в месяц — ресторан. От души танцевали. Она нежно обвивала своими ласковыми руками мою шею, прижималась к моей груди и мы под убаюкивающие звуки танго, покачиваясь, плыли куда-то в запредельный мир.
Когда любишь — лицо любимой кажется самым прекрасным на свете. Мне доставляло радость просто сидеть и смотреть на него, любовался ее улыбкой, гримасками, которые приводили меня в восторг.
Я заряжался ее юностью и иногда по-настоящему чувствовал и вел себя как мальчишка. Я понимал — Лера вернула мне молодость. И это делало меня вдвойне благодарным ей.
Время от времени Лера, посмеиваясь, рассказывала мне о знакомых девушках, которым повезло значительно больше. В ответ я лишь пожимал плечами и, как теперь мне кажется, пошло улыбался.
— Представляешь, папочка (так Лера называла меня наедине), Нина — наша сотрудница уезжает в Италию.
— В туристскую поездку? — спросил я, не чувствуя подвоха.
— Нет, вышла замуж за итальянца. Такая же лимитчица, как и я. И довольно страшненькая. И ей, между прочим, уже под тридцать. (Это звучало как прямой укор). Теперь у нее будет квартира из пяти комнат. С мраморными полами.
— Ей повезло, — сказал я. — Особенно с полами.
— Лично я согласилась бы даже на одну, но свою комнату даже с линолеумом.
— И зря. Меньше чем на квартиру с паркетом не соглашайся. — Я бодро улыбаюсь и пытаюсь увести разговор от опасной темы. — А как ей удалось заарканить этого поклонника спагетти?
— Однажды ей позвонила знакомая и сказала, что ужинает в ресторане с тремя итальянцами, обслуживавшими выставку легкой промышленности, н пригласила ее поддержать компанию. Она тут же, не будь дурой, взяла такси и приехала. Один из итальянцев, очень тихий, застенчивый парень, после ужина проводил ее и, робея, спросил, согласилась бы она стать его женой. Она решила, что он шутит. Но он не шутил. Через неделю они уезжают.
— Не завидуй, — сказал я. — Ты забыла о ностальгии. Твоя знакомая обрекла себя на добровольное изгнание.
— Не знаю, на что она себя обрекла, а вот ты, папочка, обрек меня на какое-то жалкое полулегальное существование. Она его законная жена, а кто я?
— Моя любовь….
— О, да, любовь! — с иронией воскликнула она. В этот момент я открыл было рот, чтобы что-то сказать, но она поспешно продолжала: — Только, бога ради, ничего не обещай. Умоляю •тебя. Правда, у тебя это здорово получается, но я все знаю наперед. Лучше сделай.
— О’кей, — сказал я. — Покупаю тебе….
— Шубу из натурального меха, — быстро сказала она.
— Из натурального меха, — покорно повторил я. И, подавляя вздох, подумал: — «Однако….!» Лера умела воспользоваться моментом. Чаще всего она его создавала сама.
Раньше она была другой — веселой и игривой, как котенок.
Дерзкой н насмешливой она стала спустя два месяца после приезда в Москву.
Я был слепым от счастья — ничего не замечал. Однажды, когда я пришел к ней после работы — она была особенно нежной, ластилась, то и дело обнимала, искательно смотрела мне в глаза.
— Тебе что-нибудь нужно, детка? — спросил я преисполненный мужского величия.
— О, да! — живо воскликнула она, и глаза ее загорелись еще не виданным божественно лучезарным светом. — Только дай слово, что ты выполнишь мою просьбу.
— Даю два слова. Для крепости. — Я поцеловал ее в мягкие податливые губки и провел рукой по розовеющей шелковистой щеке.
— Я хочу иметь от тебя ребенка, — стыдливо молвила она и, едва дыша, стала ждать ответа.
Я, признаться, опешил и немного подосадовал «Опять!»
— Я согласен! — бодро сказал я. — Только, ради бога, не сейчас. Пойми меня правильно — сейчас не время. В самом разгаре работа над монографией. Как только закончу — обсудим. Договорились?
— Хорошо, — сказала она поникшим голосом и, повернувшись, пошла из комнаты.
— Ты куда?
— Поставлю для тебя чай.
Спустя два дня она исчезла. О нашем разговоре я, Разумеется, уже забыл, так как не придал ему серьезного значения. Леры не было три дня. Я едва не сошел с ума. Повсюду искал ее. Меня немного успокоило, что она позвонила откуда-то на свою работу и предупредила, что заболела.
Наконец, она вернулась домой. В это время я был у нее в общежитии. Сидел, уже отчаявшись увидеть ее. Дверь тихо отворилась и вошла она — очень бледная, без кровинки в лице, с отчетливо синими кругами под глазами. В руке у нее был букет крупных кроваво-красных тюльпанов. Она поставила их в вазу. Ее тонкие желтоватые пальчики вздрагивали, взгляд был неподвижным.
— Мне захотелось купить тюльпаны, — сказала она каким-то не своим, а словно бы обесточенным голосом. Я вскочил на ноги, но почему-то не смел приблизиться к ней.
— Лера, что с тобой? — растерянно спросил я, чувствуя, что случилось что-то, но еще не понимая что.
— Я сделала аборт. — Все так же отрешенно сказала она. — И потеряла много крови. У меня плохая свертываемость.
Я рванулся к ней, но она предостерегающе протянула руку. — Не подходи ко мне.
На следующий день я принес ей золотую цепочку. Она раскрыла длинную черную полированную коробочку, надела на шею цепочку, окинула себя в зеркале оценивающим взглядом, сняла цепочку, подержала, взвешивая на ладони, посмотрела на этикетку и негромко сказала: — Две тысячи рублей за убийство. Не слишком много.
— Лера, не говори так, — возмутился я. — Зачем ты это сделала?
— Ни о чем не спрашивай, — сказала она. — Если не хочешь, чтобы было хуже.
* * *
Очевидно, потрясение было сильным. Лера долго не могла прийти в себя. И день ото дня вела себя все более дерзко. Она открыто вызывала меня на скандал и разрыв. Я терпеливо нес свой крест — не отвечал на грубый тон, упреки, истерику. Понемногу она стала успокаиваться. Но в глазах ее так и остался недоверчивый холодок и настороженность.
Однажды она предъявила ультиматум. Да, она зависит от меня и не хочет этого больше терпеть. — Не хочет ждать несколько лет, пока заработает постоянную прописку. За это время я, де, могу расстаться с ней, и она останется на бобах. А потому — московская прописка или разрыв. Если я не гарантирую этого в течение одного-двух месяцев — она уедет в Сочи. Я попытался возразить, убедить, что это слишком короткий срок, но Лера оборвала меня:
— А мне наплевать. Ты твердишь, что любишь меня — вот и докажи это делом.
Было от чего прийти в отчаяние. Как прописать ее? И тут на мой сметенный ум пришла мысль посоветоваться с Сержем.
Лучше бы я решил советоваться с ядовитой коброй. По крайней мере, я бы знал, что мне угрожает. Но, увы, ближе его, как я полагал тогда, никого из друзей у меня не было.
Провести вечер в дорогом ресторане за мой счет, разумеется, он с радостью согласился.
— Серж, — с легким волнением начал я, когда мы, удобно устроившись за столом, накрытым белоснежной скатертью, выпили по первой рюмке коньяка, — я влюбился.
Услышав это, он даже привстал:
— Неужели? Это прекрасно!
Сколько лицемерия может уместиться в одном человеке. Его с избытком хватило бы и на троих.
Я в общих чертах поведал ему историю своей любви. Лицо Сержа светилось восторгом.
— Я отлично понимаю тебя, дружище, — пылко воскликнул он, когда я закончил свой рассказ. Поздравляю. И позволь мне от души поднять тост за тебя. Это еще одно свидетельство твоей гармоничной натуры, алмазных кладовых твоей души. (О, друг мой Аркадий, не говори красиво!).
Он рассыпался в комплиментах моему характеру, уму, организаторским способностям, научным успехам, то есть говорил о чем угодно только не о деле. А ведь я недвусмысленно дал ему понять, что хочу от него услышать. Я сказал, что мне нужно прописать Леру, но я не знаю, как это сделать. Он все, конечно, с лету схватил, все понял, не такой он наивный простак, чтобы не уяснить какой совет, какая помощь мне нужны от него.
Он сделал вид, что он просто сочувствует мне и не заметил моего прозрачного намека, не догадывается, чего я от него жду. А мерзкая кошачья гримаса все явственнее просвечивала сквозь сочувственную и заинтересованную улыбку. Он важничал как вновь избранный академик. Рисовался как популярная актриса в телевизионном интервью.
— За любовь надо платить, — он состроил страдальческую гримасу. — Увы, такова жизнь. Устрой ее к нам в институт. Пусть учится. Это даст тебе отсрочку на целых пять лет. А за пять лет мало ли что случится…
— Это не выход, — вздохнув, сказал я. — Ей нужна постоянная прописка. Серж, что делать? Выручай, дружище. Сегодня ты меня, завтра я тебя.
Я наконец сказал те слова, которые он хотел услышать. Сергей встрепенулся, глаза его засветились любовным светом. Казалось, он нежно гладит меня взглядом.
— Знаешь, — поджав губы, многозначительно заговорил он. — Есть один выход.
— Какой? — дрогнувшим голосом спросил я. Серж заговорщицки наклонился к моему уху:
— Мне не хотелось бы здесь говорить об этом. Пойдем, выйдем.
Мы поднялись и, слегка пошатываясь, пошли через зал, натыкаясь на закончивших танец пары. Серж привел меня в туалет, где хотя все блестело белым кафелем, все же ощутимо попахивало хлоркой. Мы молча постояли каждый лицом к стене, прислушиваясь к мирному журчанию воды в писсуарах, затем Серж задернул молнию на брюках, огляделся по сторонам, убедившись, что никого, кроме нас там нет, значительным, приподнятым тоном сказал:
— Тебе крупно повезло, старик, что у тебя есть такой друг, как я. Фиктивный брак — вот самый простой и надежный путь.
Мы подошли к умывальникам.
— Но, — начал было я, но он перебил, пренебрежительно махнув при этом рукой. — Пустяки. Абсолютно безопасно. Можешь не беспокоиться. Стопроцентная гарантия тайны и успеха. Я сам займусь этим делом.
В порыве благодарности я с чувством пожал его руку.
* * *
— Да, я отчетливо понимаю, что не имел права делать этого. Все так. А имеет ли право алкоголик пить? Курильщик курить? Наркоман колоться? А ревнивец ревновать?
Попробуем следовать строгим юридическим нормам. Как я должен был поступить? Разорвать себя пополам я не мог (хотя и пытался сделать это), чтобы одна половина была дома, вторая — с Лерой. Развестись с Катей, зарегистрироваться с Лерой и жить с ней на законных основаниях? Да, я мог бы на это пойти, по крайней мере, лет 10-15 назад. Но сейчас? Нет. Отпустить ее? Пусть уезжает в свои распрекрасные Сочи? О, милые моралисты! Как мне нравятся ваши глубокомудрые и трезвые головы, где рождаются чистые и светлые, подобные полярным снегам мысли. Вы можете гордо указать пальцем на выход из любого тупика, самого запутанного лабиринта. Вы все знаете, обо всем легко беретесь судить. И тем охотнее, чем меньше это касается вас. Вы всегда и во всем правы, и я заранее согласен с любым вашим приговором. Лишь с одной оговоркой — вы, здоровые, будете судить больного, считая его здоровым. Ведь любовь — это тоже помутнение рассудка, тоже род душевной болезни. А теперь судите.
* * *
Серж начал действовать сразу же. Перво-наперво он принес мне свою рукопись для нашего сборника, которая незадолго до того была возвращена ему с тем, чтобы он доработал и вдвое сократил ее.
— Я тут кое-что сделал, — деловито пробормотал он, вглядываясь в мое лицо. (Я лишний раз убедился, что у нахалов совесть рудиментарна или вовсе отсутствует). Но сократить вдвое, ты сам понимаешь — это погубить весь труд, выхолостить его научную сердцевину. — Он пылко негодовал и обращался ко мне за поддержкой. Я (редактор сборника) посмотрел на него, вздохнул, молча взял ручку и размашисто завизировал рукопись.
Чтобы больше не отвлекаться, замечу, что мой друг оказался в сложившийся ситуации удивительно сноровистым. Он выговорил себе заграничную командировку, мою активную поддержку на право вступления в жилкооператив для его незамужней дочери, заполучил рекомендации кафедры издать его монографию и, наконец, возможность на год раньше защитить докторскую диссертацию. Никогда прежде я не допустил бы этого. Но теперь, скрипя зубами, я шел на компромисс за компромиссом. Вот так и рождается цепочка зла. Стоит один раз уступить, а дальше само пойдет. Что меня особенно коробило, так это какая-то развязная, вульгарная фамильярность, с которой он стал ко мне обращаться. «Спасибо, дорогуша, ты поступаешь, как истинный друг! Другого я и не ждал от тебя! Возрадуйся! Есть новость, дорогуша. Я нашел жениха!»
Но я не возрадовался. Впору было схватиться за голову. Женихом оказался тот самый молодой человек по имени Кирилл, за которого Серж уже однажды хлопотал, когда тот провалил экзамены в аспирантуру. Это был довольно смазливый тип с девичьим румянцем на пухлых щеках с бахромой ресничек вокруг зеленых, как у кота, глаз и с развязно-нагловатыми манерами. Единственный сынок обеспеченных родителей. А в общем балбес балбесом. Этакий кобелек, уже научившийся шустрить. Когда его привел ко мне Серж, меня покоробил его самоуверенный вид, заговорщицкий взгляд — он чуть ли не подмигнул мне, — держался со мной на равных и совсем уже верх бесстыдства — протянул мне руку. Я едва не плюнул в нее, едва не закричал: «Пошел вон, сукин сын!», — но сдержался. Увы. И даже вяло пожал протянутую мне ладонь. В нем нуждались, он уже считал себя моим сообщником. О, темпора, о морес!
— Ваши условия? — сухо обратился я к нему, когда Кирилл сел в кресло напротив меня. Как я ни нуждался в нем, он с самого начала был глубоко противен мне, и я не мог даже из вежливости скрыть это.
— Мы уже обо всем договорились! — торопливо сказал Серж. — Вам осталось только познакомиться. Кирилл очень способный человек и мечтает поступить в аспирантуру. Со своей стороны он готов пойти нам на встречу.
Я вопросительно посмотрел на этого прохвоста. Он с готовностью кивнул. На его пошлой, хорошенькой рожице откормленного кабанчика играла двусмысленная улыбочка.
— Разумеется, со временем мы поможем ему выбрать диссертабельную тему и защититься.
— Я от всей души благодарен вам, — проникновенно сказал молодой прохвост. — Честное слово, для меня будет большой честью работать под вашим научным руководством.
Ого, куда он метит, — подумал я, а вслух сухо сказал, поднимаясь со стула:
— Поживем — увидим. Ну что ж, будем считать, что договорились. — И я первый, поморщившись, протянул Кириллу свою руку. Он почтительно пожал ее. Очевидно, он заметил промелькнувшую на моем лице брезгливую гримасу — мне показалось, что в его глазах блеснула насмешка.
В ловких руках Сержа быстро все сладилось. Мне не пришлось долго уговаривать Леру. Когда я сказал ей о фиктивном браке, она кивнула:
— Согласна обвенчаться хоть с чертом! Слава богу, я смогу выбрать работу по вкусу.
Из загса Серж в своей машине повез нас в ресторан. Как же было не отметить такое замечательное событие! Я вначале почему-то все время нервничал и как воришка беспокойно оглядывался по сторонам. Лера, напротив, была сверх меры оживлена, то и дело пересматривалась с «мужем» и фыркала. Кирилл держался с подчеркнутой любезностью. Он вполне серьезно исполнял сначала роль жениха, затем мужа — хоть это меня немного успокаивало — церемонно вел под руку Леру, усаживал за стол, наливал шампанское, подавал закуски. Оказывается, он умел вполне сносно поддерживать «светский» разговор. Со стороны было немного забавно наблюдать за тем, как пыжится этот молодой прохвост, стремясь не уронить свое достоинство и пытаясь держаться со мной и Сержем «на равных». Мы с приятелем чуть-чуть подыгрывали ему — пусть потешится.
Впервые за многие дни у Леры было такое хорошее настроение — она напропалую кокетничала с «мужем», Сержем и даже со мной, то и дело смеялась. Не пропускала ни одного танца — по очереди вытаскивая каждого из нас из-за стола. Мы и не сопротивлялись. Общая атмосфера веселья, музыка, шампанское сделали свое дело — «свадьба» удалась на славу.
Вскоре после регистрации брака Кирилл прописал Леру к себе — в двадцатиметровую комнату. Вторую комнату этой двухкомнатной квартиры занимал какой-то пожилой пенс с женой. У нее было раскрашенное как у клоуна лицо — обрамленное свисающими с головы кудельками огненно-красного цвета. Ходила она прихрамывая — колени ее всегда были перебинтованы и похожи на диванные валики. Говорила скрипучим голосом и была чрезвычайно любопытна, хотя постоянно повторяла: «Меня ничего не касается».
«Соседи не опасны, — уверенно сказал мне Кирилл, — оба поклонники Бахуса. От них всегда можно откупиться бутылкой».
И все-таки мы решили, что хотя бы один раз в неделю Лера должна появляться у Кирилла — пусть соседи видят ее. Дескать, пока она временно живет у больной тетки, которая нуждается в уходе.
Сразу же после регистрации брака с Кириллом Лера ушла с работы и поступила на вечерние подготовительные курсы в полиграфический институт. Занятия там проводились три раза в неделю.
Таким образом все устроилось. Лера стала заметно лучше относиться ко мне… Хотя нет-нет в ее обращении со мной появлялся холодок, исчезавший после моего очередного подарка. И все же меня не покидало смутное, едва не сказал беспричинное беспокойство и тревога.
Скорей всего меня втайне мучила совесть, которую я пытался успокоить всякими доводами и отговорками. Ведь я лучше, чем кто-нибудь другой понимал, насколько чудовищна моя сделка, что она не только и не просто аморальна, но и противозаконна. Почему же я пошел на нее? Ведь я знал, что это плохо, что делать этого ни под каким видом нельзя. И все равно иначе поступить не мог. Я был как завороженный. Мной руководила, меня вела чужая воля.
* * *
А теперь настала пора поговорить о ревности. Можно, конечно, ее обругать, назвать ядовитой гадиной, незаметно вползающей в сердце и отравляющей жизнь. Можно назвать ее раковой опухолью любви, исподволь разрушающей самое себя. Все это так и не так. Ревность — верный страж любви, ее преданнейший сторожевой пес. Ревность — это страх потерять любимого человека. И неуверенность в нем. И отчаяние. И боль, боль, боль… Уже после того, как я переселился к Лере и стал жить с ней, как фактический муж, был короткий и яркий, как вспышка, миг счастья. Лера преобразилась — она стала прежней, такой, какой была вначале — веселой, беззаботной, счастливой, ласковой. Она то и дело нежно обнимала меня, садилась на колени, разглаживала своими мягкими пальчиками морщинки на моем лице, целовала меня в губы, глаза, нос….
Но это продолжалось недолго. На нее вновь и вновь накатывало плохое настроение. У нее было недовольное лицо, сердито поджатые губы, насупленный взгляд. Развеселить ее стоило большого труда. Она стала напропалую кокетничать с мужчинами, нарочито задирать моих приятелей, всячески, словно плохая провинциальная актриса привлекать к себе их внимание. Я терпеливо сносил все это. Особенно неприятен мне был ее флирт с Сержем. Они словно сообщники с насмешливым вызовом поглядывали на меня. А то вдруг, как по команде, поднимались и уходили на лестничную площадку или на кухню покурить. При моем появлении оба сразу замолкали. О чем они там шушукались. один бог знает. Спросить я не мог — это вызвало бы у нее приступ гнева. «Ты опутал меня с ног до головы — сделал своей рабыней, вещью, собственностью, ты и так контролируешь каждый мой шаг. Ты хочешь, чтобы я еще отчитывалась в каждом своем слове?» — зло сказала она мне, когда я довольно робко, стараясь говорить шутливо, поинтересовался, о чем они секретничают с Сержем.
Примерно раз в неделю — в субботу или воскресенье — она ходила к «мужу». Мне было запрещено там появляться. По ее словам, они с Кириллом обычно пили чай, играли в карты и трепались. Эти визиты не вызывали у меня подозрений. О нем она отзывалась пренебрежительно: «Пустой малый», «Нарцисс», «Босяк», «Хлюст». Иногда я даже заступался за него.
Три вечера в неделю Лера проводила на подготовительных курсах. Она относилась к занятиям очень серьезно — конспектировала лекции, аккуратно выполняла домашние занятия, писала контрольные, сочинения.
И все-таки меня не покидала странная неуверенность и беспокойство. Особенно стала тревожить меня ее крепнущая дружба с дочкой хозяйки квартиры — Эллой — высокой, красивой блондинкой, двигающейся с замедленной грацией, с очень изящной фигурой, красивым бюстом, с «загадочными» меланхоличными темно-серыми глазами. Элла любила выпить, и я боялся, что она заразит Леру этой пагубной, опустошающей душу страстью. Однажды в минуты откровения ее мать под строжайшим секретом рассказала о страшной драме, которая несколько лет назад разыгралась в их доме.
— Чье-то проклятие довлеет над нами, — грустно сказала она, вытирая белым платочком глаза. — Мы уже никогда не будем счастливы.
Об этой печальной истории я коротко расскажу. Мне кажется, она должна была стать для меня самого знаком беды, предупреждением. Но не стала. Меня мучила бессонница, дурные предчувствия.
Их дружба началась с невинного, казалось бы, увлечения яркими заграничными журналами мод, которые во множестве приносила Элла — она работала где-то художником-модельером. Вначале меня даже радовала эта дружба. Элла производила впечатление вполне серьезной, добропорядочной женщины. Она была разведена — ее маленькая дочь жила у родителей бывшего мужа. Однажды, когда я пришел из института, я застал Эллу и Леру на кухне весело болтающих, с разгоряченными лицами и блестевшими глазами. На столе стояла бутылка вина, пустая сковородка, две тарелки с огрызками мяса и пепельница, полная окурков. А надо заметить — я органически не выношу табачного дыма. Я поморщился и довольно кисло поинтересовался, по какому поводу пиршество.
— По поводу царства божьего внутри нас, — рассмеявшись, сказала низким хрипловатым голосом Элла. Лера переводила взгляд с Эллы на меня.
— То есть? — поморщив лоб, спросил я.
— Я собрала в нашем сквере шампиньоны, — с вызовом сказала Лера. — Мы пожарили их и решили отметить событие. Чем ты не доволен?