Страница:
Или это тоже часть его… природы? Опять вылезло что-то новенькое?
Сколько раз он молил Господа о том, чтобы тот опустошил его и вдохнул в него новую суть. Сделал таким, как все. И он готов был поклясться, что получилось! Сколько лет он брел по дороге праведности, заросшей терниями, и не помышлял о той, другой…
Вот и сейчас преподобный Джеймс Линден испытал неодолимое желание открыть молитвенник.
Уже в дверях пастор бросил взгляд на камин и нахмурился – кажется, он недвусмысленно велел убрать оттуда все художества мисс Агнесс, все бантики-рюшечки-фиалки. С какой же стати там торчит цветок… Но, присмотревшись, мистер Линден обреченно вздохнул. Даже тернии лучше, чем это.
Алая наперстянка.
Она проросла сквозь трещину в каменной плите.
Деревня встретила Агнесс оглушительным скрежетом – точили косы для грядущего сенокоса и огромные ножницы для стрижки овец, – и если бы не уроки вокала, Агнесс вряд ли смогла бы перекричать эту какофонию и выяснить наконец, где же ей искать мистера Хэмиша. Он проживал почти что у берега речушки, в одном из тех приземистых коттеджей, где под одной крышей приютились жилые помещения и амбар, и где с сеном обращаются куда почтительнее, чем с людьми. По крайней мере, такой вывод сделала Агнесс, когда рыжая девица в выцветшем голубоватом платье привела ее в общую комнату, такую тесную, что она едва ли была больше спальни Агнесс. А от запаха горелого навоза, которым тут топили, Агнесс едва не стошнило.
Прислонившись к столбу у открытого очага, дремал заплывший жиром старик. Услышав шаги, непривычно легкие, он приоткрыл воспаленный глаз, но не заинтересовался гостьей и вновь захрапел.
– Да вставайте, папаша! К вам родня мистера Линдена пришла, – затормошила его невестка.
– Н-да? – сонно пробормотал крестьянин. – Надо маслобойку из дома вынести.
– Сколько бывал у нас мистер Линден, а никогда после него масло не пропадало.
– Так все потому, что мы масло вовремя прятали. Может, и она по ентой части, охочая до масла. Убери от греха подальше.
Девица развернулась, продемонстрировав темное пятно пота во всю спину, Агнесс же едва не выронила корзину из онемевших пальцев. Обвинение было таким нелепым, что его даже не оспоришь! Но прежде, чем она успела хоть что-то пролепетать в свое оправдание, старик указал ей на деревянный короб.
– Садись, дочка, и доставай, что там тебе велено читать. Все равно мне деваться некуда, уж три года как ноги отнялись. Давай, вынимай душу.
Перекричать отчаянное блеяние овец, которых начали стричь в амбаре, было не так уж просто, но Агнесс постаралась читать внятно и даже выделять интонацией самые красочные места, как-то описания семейных драм алкоголиков, позволивших вину стать «сначала их прихлебателем, затем их владыкой и, в конце концов, их погибелью». Видно было, что к таким текстам Хэмиш притерпелся. Он мерно клевал носом, на котором красных прожилок было не меньше, чем на куске мрамора, а на все риторические вопросы утвердительно похрапывал. Но когда речь зашла о постепенном разрушении желудка, причем с подробностями на три страницы, старый пропойца не выдержал:
– Дочка, а дочка? Бросай уже эту нудятину, мочи нет ее слушать! Лучше песню спой. Вон какой у тебя голосок нежный.
Настоящую леди не купишь лестью, подумала Агнесс и предложила спеть гимн. Например, «Небесный Иерусалим».
– Вот уж чего не надо, того не надо. Гимнов я в воскресенье наслушаюсь. Спой-ка мне про сэра Патрика Спенса или Барбару Аллен.
– Я совсем не знаю народные баллады, – огорчилась Агнесс. – Зато я могу спеть французский романс.
– Спасибо на добром слове! Мало мы французов под Ватерлоо били, чтоб теперича ихние песни поганые звучали в английском доме. Нет, балладу хочу! – заартачился старик и, сально подмигнув, сам затянул песню про какого-то парня, который попросил девицу напоить его коня в ее колодце. Но чем больше конь пил, тем слабее становился, а как напился вдоволь, так и вовсе голову повесил.
– Как тебе, а, дочка?
Агнесс заметила, что у коня должна быть очень длинная шея, чтобы дотянуться до самого дна колодца. Это получается уже не конь, а жирафа.
– Длинная? – расхохотался старик, изрыгнув облачко прокисшего пива. – Вот уж верно так верно!
Пообещав, что к следующей встрече пополнит свой репертуар, Агнесс выскочила во двор. Там она обогнула бескрайнюю лужу с белесыми островками поросят и поспешила к остальным беднякам. К счастью, они оказались куда покладистее Хэмиша. А бедная миссис Крэбтри так разволновалась при упоминании обряда, что долго не отпускала Агнесс и все расспрашивала, не слыхала ли барышня о каких-то конкретных планах фейри. Вдруг они чего задумали. Агнесс даже посочувствовала дядюшке – это ж надо, наставлять такую суеверную паству!
К полудню ее корзина полегчала, и настала пора возвращаться домой… точнее, в пасторат. Слово «домой» было слишком щедрым эпитетом для места, где обитал злой мистер Линден. Но за рекой темнел лес, а она уже забыла, когда в последний раз гуляла в лесу. Или вообще гуляла. Не вышагивала по дорожкам парка, спрягая вслух французские глаголы, а просто шла или того лучше – бродила. Без направления, без цели, не боясь опоздать.
Пробежавшись по шаткому мостику, она нырнула в зеленую прохладу, сырую, пропитанную запахами черники и прелых листьев. Все здесь звенело и трепетало, и даже поросшая упругим мхом земля казалась боком огромного спящего зверя, который ворочался, когда его щекотала кромка ее платья. Скользя по мху, Агнесс подобралась к речке и зачерпнула воды, но ойкнула от неожиданности, а потом рассмеялась – из-под ее пальцев метнулся тритон и застыл у другого берега, покачиваясь в легком течении. Вот бы остаться здесь насовсем! Вот бы закричать и упасть навзничь в заросли папоротника, но обладательнице двух платьев не позволительна такая роскошь – попробуй потом сведи пятна от травы. Нет, придется ей брести в дом со стылыми стенами, где живет священник с инеем на сердце. Но еще хотя бы пять минут!
Справедливо полагая, что язык леди все равно никто не увидит, Агнесс принялась за чернику, и каждая ягода взрывалась во рту, как частица полуночи. За черникой пришла пора папоротников, из которых выйдет отличный гербарий. Пять минут плавно перетекли в полчаса, а затем и в полтора. Старик Время все тряс песочные часы, предвкушая, какой разнос устроит мистер Линден своей запозднившейся племяннице. Ей бы и вправду пришлось несладко, если бы, в который раз нагнувшись за ягодой, она не почувствовала. Точнее, не Почувствовала. Большие пальцы у нее не зачесались – в конце концов, ведьмой Агнесс не была, – но майские жуки как будто гудели тише, крик кукушки оборвался на полуноте, струйки света, стекавшие с дубовых листьев, истончились…
…Агнесс выпрямилась и развернулась прыжком…
Еще одна промашка! Случись такое в третий раз, и правы окажутся те, кто считает что способности медиума притупляются с возрастом.
Опять человек!
Сначала она увидела паутину, усеянную капельками росы, но за провисшими нитями, вдалеке, Агнесс разглядела давешнего обидчика.
При свете дня он казался менее грозным и даже как будто симпатичным, – чуть ниже ростом, чем мистер Линден, зато более мускулистый, – но смуглая кожа и чересчур широкие скулы намекали на некую дикость. Точнее, неодомашенность. Снять бы с него зеленую камвольную куртку и льняную рубаху, вымазать грудь синей краской из вайды – получился бы настоящий кельт.
Парнишка буравил ее тяжелым взглядом. Для враждебности у него имелись все основания – с пояса свисала обмякшая тушка зайца и пара куропаток. Глупо рассчитывать, что браконьер станет с тобой раскланиваться.
И преступник, по-видимому, прочел ее мысли.
– Ну, чего уставилась? В одиночку меня все равно не скрутишь, – то ли ухмыльнулся, то ли оскалился он. – Давай, беги за подмогой.
– Я никому не скажу, – пропищала Агнесс те самые слова, которые, как правило, становятся последними при встрече с настоящим преступником.
– А мне плевать, разболтаешь ты или нет. Все равно я прав.
– Между прочим, браконьерство не лучше воровства.
– Угу, как же! Тут столько дичи, ни один лорд в одиночку не слопает.
Робин Гуд тоже промышлял браконьерством, рассудила мисс Тревельян. И ему не нужно было кормить больную мать…
– Знаешь, а ведь это, наверное, наш лес. Вернее, моих родственников, но я тоже имею к нему какое-то отношение. И я… я разрешаю тебе здесь охотиться, – милостиво предложила она. – Можешь унести домой эту дичь.
Оскал юноши не исчез, но стал каким-то смущенным.
– Ну… тогда спасибо. Нет, правда! Иначе б мы с голоду околели, не святым же духом питаться.
– Между прочим, когда пророк Илия бродил в пустыне, – припомнила Агнесс цитату из брошюрки, – вороны приносили ему хлеб и мясо поутру, и хлеб и мясо по вечеру…
– … а соседи еще долго удивлялись, куда сэндвичи пропадают.
Представив озабоченные лица крестьян, не досчитавшихся хлеба и мяса, Агнесс не выдержала и прыснула.
И тут же боязливо оглянулась, ожидая, что за спиной возникнет черно-белая фигура и обрушит на нее кару за зубоскальство. Но дядюшки рядом не было. А юноша подошел поближе. Двигался он неуклюже, то ли от смущения, то ли из-за подростковой угловатости, ведь на вид он казался сверстником Агнесс. Не укрылось от нее и то, что в толстых кожаных перчатках ему трудно сгибать пальцы.
Зачем ему вообще перчатки? На джентльмена все равно не тянет.
– Я Роберт, но ты зови меня Ронан, – представился юноша. – Меня так матушка называет, потому что я родился первого июня, в день Святого Ронана Ирландского.
– Впервые про него слышу. А чем же он знаменит?
– В основном тем, что превращался в волка и кусал девиц.
– Сомневаюсь, что это правда, – дипломатично заметила Агнесс.
– Именно так было написано в обвинительных документах. Потом, конечно, выяснилось, что его оклеветала крестьянка, которая сама же и уморила свою дочь, – хмыкнул Ронан. – Меня всегда это бесило.
– Что крестьянка уморила дочь?
– Да нет, что мой покровитель ни в кого не оборачивался. А мне бы хотелось. Стать волком и загрызть… кого-нибудь.
Заметив, что он опять насупился, девушка поспешно заговорила:
– Я Агнесс, но мне больше нравится «Нест». Так звали одну валлийскую принцессу.
– Точно, я про нее читал! – просиял Ронан. – Она прославилась своей красотой…
– … а также тем, что ее супруг сбежал из осажденного замка через отхожее место! – рассмеялась Агнесс.
Они помолчали, вслушиваясь в несмолкаемые крики кукушки, пророчившей кому-то бессмертие.
– Ты еще придешь, Нест? – спросил Ронан с тем бесстрастием, которое обычно выдает слишком жгучий интерес.
– Обязательно. Я приду в понедельник и захвачу еды для твоей матушки, – заявила она несмотря на его бормотание о том, что им всего хватает.
Общение с незнакомым мужчиной, а уж тем более затянувшееся, противоречило всем правилам хорошего тона. Но чем дольше они переминались с ноги на ногу, тем сильнее Агнесс одолевало нелепое и совсем уж неподобающее девице желание. Она даже загадала, что если это получится, то все станет хорошо. Ну, каким-то образом. Просто иначе она к нему прикоснуться не может. Кто она такая, чтобы погладить его по плечу или расчесать темные космы, в которых запутались травинки? Слова же его вряд утешат. Что-то с ним произошло такое, что слова ему помогут, как мятный леденец чахоточному. Иначе его глаза были бы просто черные, без жесткого блеска траурного гагата. Иначе во время разговора он не косился бы по сторонам, ожидая, что вот-вот придется бежать – или кидаться в атаку.
Это единственный способ.
Пусть снимет дурацкие перчатки.
– Пожмем на прощание руки, сэр? – начала она издалека.
– С удовольствием, мисс, – ухмыльнулся Ронан и приподнял воображаемую шляпу, а затем осторожно потряс узкую ладошку.
Кожа перчатки была шершавой, как медвежья ступня.
– Сегодня день нежаркий, – заметила Агнесс.
– Ну, прохладный. А что с того?
– В такую погоду у джентльмена нет оправдания, чтобы не снять перчатку перед рукопожатием.
В тот же миг Ронан выдернул руку и зачем-то убрал ее за спину.
– За исключением тех случаев, когда он заботится о нервах дамы. Счастливо оставаться, мисс! – выкрикнул он, бросаясь напролом через кусты лещины.
– Я приду в понедельник! – прокричала Агнесс вслед.
– Это само собой, раз пообещала! – ответил Ронан.
Глава Третья
Она вообще была не в ладах с пунктуальностью.
Завтрак племянница опять проспала, зато на чайнике красовался теплый стеганый чехол. От одного вида пунцового атласа с аппликацией из зеленых бархатных листьев у пастора пропал аппетит. А когда пять минут спустя все же вернулся, из тонкого серебряного хоботка по-прежнему вилась струйка пара. Чай был горячим и как будто даже вкуснее обычного. Но мистера Линдена это обстоятельство едва ли обрадовало.
Племянница обсуждала с аптекарем мистером Гареттом преимущества различных сортов бензойной смолы, но к ее лепету пастор уже привык, как привыкает рабочий к стекотанью хлопкопрядильного станка. Ничего, со временем она станет настоящей леди, закованной в доспехи из китового уса. Очень основательной леди. Такой, что приводит служанок в трепет одним поднятием левой брови. Дайте ему срок!
Пока мистер Гаретт отвечал на вопросы, пожевывая ус, пожелтевший от вредных испарений, место у стойки занял его помощник, долговязый юнец с таким острым кадыком, что тот грозил распороть шейный платок. Сначала бедняга задел локтем весы, разметав по прилавку гирьки, потом воззрился на двух пиявок, что тихо резвились себе в огромной стеклянной банке. Присутствие священника его тяготило. Душа молодого человека стенала под бременем греха.
Как хорошо, что в англиканской церкви нет таинства исповеди! Не придется объяснять отроку, что его поступки, безусловно, дурны. Но волосы на ладонях от этого не вырастут.
Послышался шорох юбок, и мистер Линден автоматически поднялся, даже не глядя, кто вошел. Юная особа сделала реверанс, так судорожно, словно у нее подкосились ноги. Еще любопытнее.
– Тридцать драхм камфарового масла, мистер Лэдлоу, – обратилась она к подмастерью, и он полез в застекленный шкаф, уставленный фарфоровыми баночками.
– У Эдварда опять отит, мисс Билберри?
– Опять.
Новое лицо заинтересовало Агнесс, но девица не удостоила ее ни единым взглядом. Только опустила пониже поношенный шелковый капор с обломком пера, как рыцарь опускает забрало перед началом турнира.
Отмерив пипеткой нужное количество лекарства, Лэдлоу протянул ей пузатый флакончик, и на мгновение их руки соприкоснулись. Только на миг, и вновь отдернулись, смущенно забились в карманы.
Старик Гаррет почти ослеп, Агнесс же, наверное, верит, что в первую брачную ночь молодожены читают лирику Теннисона. Но мистер Линден догадался в два счета. Как тут не догадаться? Тристан и Изольда над чашей с любовным эликсиром!
Мисс Билберри повела лопатками, предчувствуя как будто, что ей в спину полетит камень. Не дожидаясь метательных снарядов, девица бросилась вон из аптеки, прежде чем пастор успел ее окликнуть.
Ничего, они увидятся завтра. В церкви. Когда он огласит ее грядущую свадьбу.
Как жаль, что у англиканцев нет таинства исповеди! Разве что перед самой смертью, когда священник не может ни наложить епитимью на грешника, ни дать ему дельный совет – разве что позавидовать чьей-то насыщенной жизни. А можно ли без исповеди узнать, что творится в головах у прихожан? Или, хотя бы, узнать вовремя.
И как тут долженствует поступить пастырю? Ответ очевиден: отозвать обоих в сторонку и отчитать, чтобы впредь даже переглядываться не смели. Еще лучше – в присутствии родителей и хозяев, которые закрепят урок парой пощечин.
Сделает он это?
Нет, не сделает.
Разве можно винить овец, если вместо сторожевого пса им достался волк? Пусть он нацепил белый ошейник, но забыть прежние повадки нелегко, ох как нелегко!
«Господи, помоги мне стать, как все», – начал Линден свою обычную литанию, но заметил, что племянница уже запаслась склянками и пристально на него смотрит. Застигнутая врасплох, она опустила глазки цвета барвинка, принимая его хмурую мину на свой счет.
– К миссис Бегг, за шляпой, – скомандовал он резко.
Далеко ходить им не пришлось – бакалейная лавка миссис Бегг расположилась по другую сторону площади, между булочной и конторой гробовщика. Дома´ в сердце Линден-эбби были повыше, чем на окраинах, с лавками на первом этаже, жилыми апартаментами на втором и чердаком для прислуги. Стояли они еще с тюдоровских времен, но в конце прошлого века, когда архитектурные поветрия наконец донеслись до севера, горожане устыдились своей старомодности. Перестраивать, конечно, ничего не стали, тем более что кирпичи тогда облагались налогом. Зато обмазали стены густым слоем штукатурки и процарапали на них борозды – издалека и особенно после пары пинт их можно было принять за кирпичную кладку.
До чего же фешенебельно! Ни дать ни взять, квартал Ройал-кресент в Бате! Узкие колонны с островерхими фронтонами, которые наспех прилепили к каждому крыльцу, уже успели потрескаться, если и вовсе не обвалиться. А новомодные подъемные окна, пришедшие на смену ставнями, сквозили так, что к концу зимы от насморка страдали даже мыши.
– Здесь что-то было, сэр? Какой-то памятник? – Агнесс указала на постамент в самом центре площади, и мистер Линден в который раз изумился ее наивности.
– Позорный столб. Здесь секли воришек и бродяг.
– А д-давно его убрали?
– Лет пять назад. Наш судья хранит его на заднем дворе. Ждет, когда вернутся добрые старые денечки.
У витрины гробовщика мисс Тревельян отвлеклась на воскового младенца в крохотном гробике, но вздыхала о нем недолго – мысли о шляпках и чепчиках, порхавших в недрах бакалейной лавки, не давали ей покоя. Скорее туда! Пастор и оглянуться не успел, как кромка ее платья мелькнула в дверях, а пару секунд спустя Агнесс появилась уже с другой стороны витрины. Когда он все-таки догнал беглую родственницу, она примеряла шляпку, столь обильно украшенную искусственными цветами, травами и ягодами, словно на нее вытряхнул свою корзину зеленщик. Мистер Линден готов был сорвать с Агнесс эту безвкусицу, но замешкался в дверях.
– …Я был лучшего мнения о Белинде! Управляющий лорда Торберри подарил мне ее – еще вот такусенькой – и клятвенно заверял, что это благороднейшее создание. Чистокровная гончая с конюшни лорда.
Негодующий бас принадлежал церковному старосте Сайласу Кеттлдраму, толстячку в клетчатом сюртуке и гессенских сапогах. Кисточка на правом была оторвана. Мистер Кеттлдрам подпрыгивал возле прилавка с тканями и от возмущения колотил в свой цилиндр, словно индеец в боевой барабан.
– И что ты думаешь? Сблудила! И с кем! С дворнягой фермера Николса, с этой помесью ежа и волкодава. А зубищи у него… Знаешь, по-моему, среди его пращуров затесались бобры. Какие щенки, я задаюсь вопросом, родятся от такой образины? Их же сразу придется утопить. Но что за рев поднимут мои сорванцы, если я хоть пальцем трону деточек их Белинды. Вот что ты мне посоветуешь?
Тот, кому предназначался вопрос, оказался пастору незнаком. Джентльмен лет сорока с гаком, росту среднего, в плечах узок, волосы когда-то рыжеватые, но поседевшие и поредевшие, как у побитой молью лисы. Зато аккуратно пострижены и расчесаны, как, впрочем, и бакенбарды. Черный траурный сюртук, но не поношенный, а новый, из дорогого твида. Такой сюртук не пылится в шкафу годами, дожидаясь чьей-то кончины, но шьется на заказ.
– А что тут можно посоветовать? – пожал плечами скорбящий. – Щенков, само собой, утопить, хотя на твоем месте я бы пристрелил пса, совратившего твою Белинду. Да и о ней стоит задуматься. Учти, что отныне все ее щенки, от кого бы она их ни зачала, будут похожими на того барбоса.
– Это еще с какой стати?
– Таков закон природы. Низменная связь раз и навсегда клеймит любую самку. Подумай, нужны ли в твоем доме тявкающие ублюдки.
Церковный староста сделал предупреждающий жест и попытался поклониться, что смотрелось весьма комично, поскольку из-за внушительного брюшка он давным-давно не видел пальцы ног и даже не знал в точности, есть ли они у него.
– Позвольте представить вам, мистер Линден…
– … и мисс Тревельян, – добавил пастор, подзывая племянницу.
– …Джона Ханта, моего приятеля со школьной скамьи, – протрубил мистер Кеттлдрам. – Прибыл в наши края прямиком из Типперэри…
– Чем меньше будет сказано о моей ирландской поездке, тем лучше, – сухо заметил мистер Хант.
– Однако же я надеялся, что там ты развеешься…
– Некоторые материи не зависят от перемещений в пространстве.
Мистер Линден еще раз присмотрелся к чужаку. Креп на шляпе, черная лента обвилась выше локтя. Глубокий траур. Но держится молодцом, даже, как будто, слишком бодро. Кольцо на левой руке – не вдовец, что отчасти объясняет присутствие духа. Одно из двух: дальний родственник, покинувший сей бренный мир недавно, или кто-то из ближнего круга, но скончался как минимум полгода назад.
– Мои соболезнования, – посочувствовал пастор.
– Бог дал, Бог взял, – отвечал мистер Хант смиренно.
Дабы хоть как-то развеять атмосферу уныния, несообразную бакалейной лавке, мистер Смит обернулся к той единственной, кто до сих пор хранил молчание. Слова так и теснились у нее во рту, но мисс Тревельян глотала их, как горькие пилюли.
– Мистер Линден, познакомьте же нас со своей родственницей! Миссис Кеттлдрам пригрозила, что на порог меня не пустит, если я вернусь без сведений о сей таинственной особе! Скажите, она уже выезжает?
Этот вопрос давно кружил у пастора в голове. Признать ее взрослой означало бы утратить власть над ней, пускай и частично. Но что если повышение статуса заставит ее взяться за ум, крупицы которого наверняка распылены внутри ее головки?
– Мисс Тревельян выезжает, – подтвердил преподобный, отмечая с недовольством, что в лице Ханта что-то изменилось. Губы выпятились явственнее, зрачки затянуло маслянистой поволокой. Или пастору почудилось, или дурман любви, исходивший от двух пичужек в аптеке, пропитал ткань его глухого сюртука и до сих пор кружил голову?
Агнесс порозовела, словно сиротка из работного дома, которой вместо жидкой овсянки плеснули сливок. Еще бы, из неловкого подростка она превратилась в девицу на выданье – и всего-то за пару секунд! Ранее беседа велась поверх ее головы, теперь же Агнесс получила законное право вставить словечко.
– Рада знакомству, сэр, – без промедления защебетала она, – и передайте наилучшие пожелания миссис Кеттлдрам.
К неудовольствию пастора, мистер Хант тоже удостоился ласковой улыбки.
– А дочери у вас есть?
– Оливия, да только она еще дитя и такая егоза, что совсем вас утомит. Барышень тут раз-два и обчелся. Только у миссис Билберри, моей соседки, есть дочь ненамного старше вас, но она поглощена свадебными хлопотами…
Пастор нахмурился. Хлопоты мисс Билберри сводились к тому, что она сосредоточенно полировала рога для будущего мужа. Не хватало еще, чтобы этот зяблик с ней водился. Хотя Милли Биллберри при любом раскладе лучше, чем… чем иные особы, за упоминание которых налагается штраф.
– Боюсь, среди наших пустошей вы скоро заскучаете, мисс Тревельян. Одна надежда на мистера Ханта. Ба! Да я забыл упомянуть, что он управляет железнодорожной компанией. Скоро нашу провинциальную тоску разрушит перестук колес. Ежели, конечно, местные фермеры окажутся сговорчивее ирландских оборванцев…
– От пожеланий ирландских арендаторов ни-че-го не зависит, – поморщился мистер Хант. – Дорога будет проложена именно там, где решит совет директоров. Кто бы на нее ни притязал, земля все равно принадлежит английскому лорду. Вся загвоздка в том, что лорды не проживают в своих ирландских имениях – я их за это не виню, в тех краях любой рациональный человек сойдет с ума, – так что искать их нужно в Лондоне. Как бы то ни было, совет директоров с ними договорится. За ценой мы не постоим.
– Такая щедрость, такая щедрость! – староста подрабатывал у приятеля глашатаем.
Графство Типперэри, подумал пастор. Оплот суеверий. Забитые, полунищие крестьяне мешают проложить железную дорогу. Кого-то они боятся больше, чем англичан, на чьей стороне ружья и дубинки, черные мантии и пудренные парики…
Нет, этого не происходит. Этого не может происходить.
Сколько раз он молил Господа о том, чтобы тот опустошил его и вдохнул в него новую суть. Сделал таким, как все. И он готов был поклясться, что получилось! Сколько лет он брел по дороге праведности, заросшей терниями, и не помышлял о той, другой…
Вот и сейчас преподобный Джеймс Линден испытал неодолимое желание открыть молитвенник.
Уже в дверях пастор бросил взгляд на камин и нахмурился – кажется, он недвусмысленно велел убрать оттуда все художества мисс Агнесс, все бантики-рюшечки-фиалки. С какой же стати там торчит цветок… Но, присмотревшись, мистер Линден обреченно вздохнул. Даже тернии лучше, чем это.
Алая наперстянка.
Она проросла сквозь трещину в каменной плите.
5.
До места назначения Агнесс добиралась дольше, чем рассчитывала. «Да с борозды с четыре будет», – сказала миссис Крэгмор. Но Агнесс видела борозду только на грядке с клубникой и весьма смутно представляла ее истинную протяженность. Оказалось, четыре борозды это около полумили. Агнесс несла тяжелую корзину то в правой руке, то в левой, и под конец пути чувствовала, что руки еще держатся на месте лишь благодаря рукавам.Деревня встретила Агнесс оглушительным скрежетом – точили косы для грядущего сенокоса и огромные ножницы для стрижки овец, – и если бы не уроки вокала, Агнесс вряд ли смогла бы перекричать эту какофонию и выяснить наконец, где же ей искать мистера Хэмиша. Он проживал почти что у берега речушки, в одном из тех приземистых коттеджей, где под одной крышей приютились жилые помещения и амбар, и где с сеном обращаются куда почтительнее, чем с людьми. По крайней мере, такой вывод сделала Агнесс, когда рыжая девица в выцветшем голубоватом платье привела ее в общую комнату, такую тесную, что она едва ли была больше спальни Агнесс. А от запаха горелого навоза, которым тут топили, Агнесс едва не стошнило.
Прислонившись к столбу у открытого очага, дремал заплывший жиром старик. Услышав шаги, непривычно легкие, он приоткрыл воспаленный глаз, но не заинтересовался гостьей и вновь захрапел.
– Да вставайте, папаша! К вам родня мистера Линдена пришла, – затормошила его невестка.
– Н-да? – сонно пробормотал крестьянин. – Надо маслобойку из дома вынести.
– Сколько бывал у нас мистер Линден, а никогда после него масло не пропадало.
– Так все потому, что мы масло вовремя прятали. Может, и она по ентой части, охочая до масла. Убери от греха подальше.
Девица развернулась, продемонстрировав темное пятно пота во всю спину, Агнесс же едва не выронила корзину из онемевших пальцев. Обвинение было таким нелепым, что его даже не оспоришь! Но прежде, чем она успела хоть что-то пролепетать в свое оправдание, старик указал ей на деревянный короб.
– Садись, дочка, и доставай, что там тебе велено читать. Все равно мне деваться некуда, уж три года как ноги отнялись. Давай, вынимай душу.
Перекричать отчаянное блеяние овец, которых начали стричь в амбаре, было не так уж просто, но Агнесс постаралась читать внятно и даже выделять интонацией самые красочные места, как-то описания семейных драм алкоголиков, позволивших вину стать «сначала их прихлебателем, затем их владыкой и, в конце концов, их погибелью». Видно было, что к таким текстам Хэмиш притерпелся. Он мерно клевал носом, на котором красных прожилок было не меньше, чем на куске мрамора, а на все риторические вопросы утвердительно похрапывал. Но когда речь зашла о постепенном разрушении желудка, причем с подробностями на три страницы, старый пропойца не выдержал:
– Дочка, а дочка? Бросай уже эту нудятину, мочи нет ее слушать! Лучше песню спой. Вон какой у тебя голосок нежный.
Настоящую леди не купишь лестью, подумала Агнесс и предложила спеть гимн. Например, «Небесный Иерусалим».
– Вот уж чего не надо, того не надо. Гимнов я в воскресенье наслушаюсь. Спой-ка мне про сэра Патрика Спенса или Барбару Аллен.
– Я совсем не знаю народные баллады, – огорчилась Агнесс. – Зато я могу спеть французский романс.
– Спасибо на добром слове! Мало мы французов под Ватерлоо били, чтоб теперича ихние песни поганые звучали в английском доме. Нет, балладу хочу! – заартачился старик и, сально подмигнув, сам затянул песню про какого-то парня, который попросил девицу напоить его коня в ее колодце. Но чем больше конь пил, тем слабее становился, а как напился вдоволь, так и вовсе голову повесил.
– Как тебе, а, дочка?
Агнесс заметила, что у коня должна быть очень длинная шея, чтобы дотянуться до самого дна колодца. Это получается уже не конь, а жирафа.
– Длинная? – расхохотался старик, изрыгнув облачко прокисшего пива. – Вот уж верно так верно!
Пообещав, что к следующей встрече пополнит свой репертуар, Агнесс выскочила во двор. Там она обогнула бескрайнюю лужу с белесыми островками поросят и поспешила к остальным беднякам. К счастью, они оказались куда покладистее Хэмиша. А бедная миссис Крэбтри так разволновалась при упоминании обряда, что долго не отпускала Агнесс и все расспрашивала, не слыхала ли барышня о каких-то конкретных планах фейри. Вдруг они чего задумали. Агнесс даже посочувствовала дядюшке – это ж надо, наставлять такую суеверную паству!
К полудню ее корзина полегчала, и настала пора возвращаться домой… точнее, в пасторат. Слово «домой» было слишком щедрым эпитетом для места, где обитал злой мистер Линден. Но за рекой темнел лес, а она уже забыла, когда в последний раз гуляла в лесу. Или вообще гуляла. Не вышагивала по дорожкам парка, спрягая вслух французские глаголы, а просто шла или того лучше – бродила. Без направления, без цели, не боясь опоздать.
Пробежавшись по шаткому мостику, она нырнула в зеленую прохладу, сырую, пропитанную запахами черники и прелых листьев. Все здесь звенело и трепетало, и даже поросшая упругим мхом земля казалась боком огромного спящего зверя, который ворочался, когда его щекотала кромка ее платья. Скользя по мху, Агнесс подобралась к речке и зачерпнула воды, но ойкнула от неожиданности, а потом рассмеялась – из-под ее пальцев метнулся тритон и застыл у другого берега, покачиваясь в легком течении. Вот бы остаться здесь насовсем! Вот бы закричать и упасть навзничь в заросли папоротника, но обладательнице двух платьев не позволительна такая роскошь – попробуй потом сведи пятна от травы. Нет, придется ей брести в дом со стылыми стенами, где живет священник с инеем на сердце. Но еще хотя бы пять минут!
Справедливо полагая, что язык леди все равно никто не увидит, Агнесс принялась за чернику, и каждая ягода взрывалась во рту, как частица полуночи. За черникой пришла пора папоротников, из которых выйдет отличный гербарий. Пять минут плавно перетекли в полчаса, а затем и в полтора. Старик Время все тряс песочные часы, предвкушая, какой разнос устроит мистер Линден своей запозднившейся племяннице. Ей бы и вправду пришлось несладко, если бы, в который раз нагнувшись за ягодой, она не почувствовала. Точнее, не Почувствовала. Большие пальцы у нее не зачесались – в конце концов, ведьмой Агнесс не была, – но майские жуки как будто гудели тише, крик кукушки оборвался на полуноте, струйки света, стекавшие с дубовых листьев, истончились…
…Агнесс выпрямилась и развернулась прыжком…
Еще одна промашка! Случись такое в третий раз, и правы окажутся те, кто считает что способности медиума притупляются с возрастом.
Опять человек!
Сначала она увидела паутину, усеянную капельками росы, но за провисшими нитями, вдалеке, Агнесс разглядела давешнего обидчика.
При свете дня он казался менее грозным и даже как будто симпатичным, – чуть ниже ростом, чем мистер Линден, зато более мускулистый, – но смуглая кожа и чересчур широкие скулы намекали на некую дикость. Точнее, неодомашенность. Снять бы с него зеленую камвольную куртку и льняную рубаху, вымазать грудь синей краской из вайды – получился бы настоящий кельт.
Парнишка буравил ее тяжелым взглядом. Для враждебности у него имелись все основания – с пояса свисала обмякшая тушка зайца и пара куропаток. Глупо рассчитывать, что браконьер станет с тобой раскланиваться.
И преступник, по-видимому, прочел ее мысли.
– Ну, чего уставилась? В одиночку меня все равно не скрутишь, – то ли ухмыльнулся, то ли оскалился он. – Давай, беги за подмогой.
– Я никому не скажу, – пропищала Агнесс те самые слова, которые, как правило, становятся последними при встрече с настоящим преступником.
– А мне плевать, разболтаешь ты или нет. Все равно я прав.
– Между прочим, браконьерство не лучше воровства.
– Угу, как же! Тут столько дичи, ни один лорд в одиночку не слопает.
Робин Гуд тоже промышлял браконьерством, рассудила мисс Тревельян. И ему не нужно было кормить больную мать…
– Знаешь, а ведь это, наверное, наш лес. Вернее, моих родственников, но я тоже имею к нему какое-то отношение. И я… я разрешаю тебе здесь охотиться, – милостиво предложила она. – Можешь унести домой эту дичь.
Оскал юноши не исчез, но стал каким-то смущенным.
– Ну… тогда спасибо. Нет, правда! Иначе б мы с голоду околели, не святым же духом питаться.
– Между прочим, когда пророк Илия бродил в пустыне, – припомнила Агнесс цитату из брошюрки, – вороны приносили ему хлеб и мясо поутру, и хлеб и мясо по вечеру…
– … а соседи еще долго удивлялись, куда сэндвичи пропадают.
Представив озабоченные лица крестьян, не досчитавшихся хлеба и мяса, Агнесс не выдержала и прыснула.
И тут же боязливо оглянулась, ожидая, что за спиной возникнет черно-белая фигура и обрушит на нее кару за зубоскальство. Но дядюшки рядом не было. А юноша подошел поближе. Двигался он неуклюже, то ли от смущения, то ли из-за подростковой угловатости, ведь на вид он казался сверстником Агнесс. Не укрылось от нее и то, что в толстых кожаных перчатках ему трудно сгибать пальцы.
Зачем ему вообще перчатки? На джентльмена все равно не тянет.
– Я Роберт, но ты зови меня Ронан, – представился юноша. – Меня так матушка называет, потому что я родился первого июня, в день Святого Ронана Ирландского.
– Впервые про него слышу. А чем же он знаменит?
– В основном тем, что превращался в волка и кусал девиц.
– Сомневаюсь, что это правда, – дипломатично заметила Агнесс.
– Именно так было написано в обвинительных документах. Потом, конечно, выяснилось, что его оклеветала крестьянка, которая сама же и уморила свою дочь, – хмыкнул Ронан. – Меня всегда это бесило.
– Что крестьянка уморила дочь?
– Да нет, что мой покровитель ни в кого не оборачивался. А мне бы хотелось. Стать волком и загрызть… кого-нибудь.
Заметив, что он опять насупился, девушка поспешно заговорила:
– Я Агнесс, но мне больше нравится «Нест». Так звали одну валлийскую принцессу.
– Точно, я про нее читал! – просиял Ронан. – Она прославилась своей красотой…
– … а также тем, что ее супруг сбежал из осажденного замка через отхожее место! – рассмеялась Агнесс.
Они помолчали, вслушиваясь в несмолкаемые крики кукушки, пророчившей кому-то бессмертие.
– Ты еще придешь, Нест? – спросил Ронан с тем бесстрастием, которое обычно выдает слишком жгучий интерес.
– Обязательно. Я приду в понедельник и захвачу еды для твоей матушки, – заявила она несмотря на его бормотание о том, что им всего хватает.
Общение с незнакомым мужчиной, а уж тем более затянувшееся, противоречило всем правилам хорошего тона. Но чем дольше они переминались с ноги на ногу, тем сильнее Агнесс одолевало нелепое и совсем уж неподобающее девице желание. Она даже загадала, что если это получится, то все станет хорошо. Ну, каким-то образом. Просто иначе она к нему прикоснуться не может. Кто она такая, чтобы погладить его по плечу или расчесать темные космы, в которых запутались травинки? Слова же его вряд утешат. Что-то с ним произошло такое, что слова ему помогут, как мятный леденец чахоточному. Иначе его глаза были бы просто черные, без жесткого блеска траурного гагата. Иначе во время разговора он не косился бы по сторонам, ожидая, что вот-вот придется бежать – или кидаться в атаку.
Это единственный способ.
Пусть снимет дурацкие перчатки.
– Пожмем на прощание руки, сэр? – начала она издалека.
– С удовольствием, мисс, – ухмыльнулся Ронан и приподнял воображаемую шляпу, а затем осторожно потряс узкую ладошку.
Кожа перчатки была шершавой, как медвежья ступня.
– Сегодня день нежаркий, – заметила Агнесс.
– Ну, прохладный. А что с того?
– В такую погоду у джентльмена нет оправдания, чтобы не снять перчатку перед рукопожатием.
В тот же миг Ронан выдернул руку и зачем-то убрал ее за спину.
– За исключением тех случаев, когда он заботится о нервах дамы. Счастливо оставаться, мисс! – выкрикнул он, бросаясь напролом через кусты лещины.
– Я приду в понедельник! – прокричала Агнесс вслед.
– Это само собой, раз пообещала! – ответил Ронан.
Глава Третья
1.
Субботним утром преподобный Джеймс Линден сидел на диванчике в аптеке, дожидаясь, когда же племянница купит нужные ингредиенты для смеси с неприличным названием «молоко девственницы». Этой гадостью следовало умываться по утрам за неимение майской росы – лучшего средства для гладкой кожи. Но, как следовало из покаянной речи Агнесс, майскую росу она проворонила, потому что не проснулась во время утром первого мая.Она вообще была не в ладах с пунктуальностью.
Завтрак племянница опять проспала, зато на чайнике красовался теплый стеганый чехол. От одного вида пунцового атласа с аппликацией из зеленых бархатных листьев у пастора пропал аппетит. А когда пять минут спустя все же вернулся, из тонкого серебряного хоботка по-прежнему вилась струйка пара. Чай был горячим и как будто даже вкуснее обычного. Но мистера Линдена это обстоятельство едва ли обрадовало.
Племянница обсуждала с аптекарем мистером Гареттом преимущества различных сортов бензойной смолы, но к ее лепету пастор уже привык, как привыкает рабочий к стекотанью хлопкопрядильного станка. Ничего, со временем она станет настоящей леди, закованной в доспехи из китового уса. Очень основательной леди. Такой, что приводит служанок в трепет одним поднятием левой брови. Дайте ему срок!
Пока мистер Гаретт отвечал на вопросы, пожевывая ус, пожелтевший от вредных испарений, место у стойки занял его помощник, долговязый юнец с таким острым кадыком, что тот грозил распороть шейный платок. Сначала бедняга задел локтем весы, разметав по прилавку гирьки, потом воззрился на двух пиявок, что тихо резвились себе в огромной стеклянной банке. Присутствие священника его тяготило. Душа молодого человека стенала под бременем греха.
Как хорошо, что в англиканской церкви нет таинства исповеди! Не придется объяснять отроку, что его поступки, безусловно, дурны. Но волосы на ладонях от этого не вырастут.
Послышался шорох юбок, и мистер Линден автоматически поднялся, даже не глядя, кто вошел. Юная особа сделала реверанс, так судорожно, словно у нее подкосились ноги. Еще любопытнее.
– Тридцать драхм камфарового масла, мистер Лэдлоу, – обратилась она к подмастерью, и он полез в застекленный шкаф, уставленный фарфоровыми баночками.
– У Эдварда опять отит, мисс Билберри?
– Опять.
Новое лицо заинтересовало Агнесс, но девица не удостоила ее ни единым взглядом. Только опустила пониже поношенный шелковый капор с обломком пера, как рыцарь опускает забрало перед началом турнира.
Отмерив пипеткой нужное количество лекарства, Лэдлоу протянул ей пузатый флакончик, и на мгновение их руки соприкоснулись. Только на миг, и вновь отдернулись, смущенно забились в карманы.
Старик Гаррет почти ослеп, Агнесс же, наверное, верит, что в первую брачную ночь молодожены читают лирику Теннисона. Но мистер Линден догадался в два счета. Как тут не догадаться? Тристан и Изольда над чашей с любовным эликсиром!
Мисс Билберри повела лопатками, предчувствуя как будто, что ей в спину полетит камень. Не дожидаясь метательных снарядов, девица бросилась вон из аптеки, прежде чем пастор успел ее окликнуть.
Ничего, они увидятся завтра. В церкви. Когда он огласит ее грядущую свадьбу.
Как жаль, что у англиканцев нет таинства исповеди! Разве что перед самой смертью, когда священник не может ни наложить епитимью на грешника, ни дать ему дельный совет – разве что позавидовать чьей-то насыщенной жизни. А можно ли без исповеди узнать, что творится в головах у прихожан? Или, хотя бы, узнать вовремя.
И как тут долженствует поступить пастырю? Ответ очевиден: отозвать обоих в сторонку и отчитать, чтобы впредь даже переглядываться не смели. Еще лучше – в присутствии родителей и хозяев, которые закрепят урок парой пощечин.
Сделает он это?
Нет, не сделает.
Разве можно винить овец, если вместо сторожевого пса им достался волк? Пусть он нацепил белый ошейник, но забыть прежние повадки нелегко, ох как нелегко!
«Господи, помоги мне стать, как все», – начал Линден свою обычную литанию, но заметил, что племянница уже запаслась склянками и пристально на него смотрит. Застигнутая врасплох, она опустила глазки цвета барвинка, принимая его хмурую мину на свой счет.
– К миссис Бегг, за шляпой, – скомандовал он резко.
Далеко ходить им не пришлось – бакалейная лавка миссис Бегг расположилась по другую сторону площади, между булочной и конторой гробовщика. Дома´ в сердце Линден-эбби были повыше, чем на окраинах, с лавками на первом этаже, жилыми апартаментами на втором и чердаком для прислуги. Стояли они еще с тюдоровских времен, но в конце прошлого века, когда архитектурные поветрия наконец донеслись до севера, горожане устыдились своей старомодности. Перестраивать, конечно, ничего не стали, тем более что кирпичи тогда облагались налогом. Зато обмазали стены густым слоем штукатурки и процарапали на них борозды – издалека и особенно после пары пинт их можно было принять за кирпичную кладку.
До чего же фешенебельно! Ни дать ни взять, квартал Ройал-кресент в Бате! Узкие колонны с островерхими фронтонами, которые наспех прилепили к каждому крыльцу, уже успели потрескаться, если и вовсе не обвалиться. А новомодные подъемные окна, пришедшие на смену ставнями, сквозили так, что к концу зимы от насморка страдали даже мыши.
– Здесь что-то было, сэр? Какой-то памятник? – Агнесс указала на постамент в самом центре площади, и мистер Линден в который раз изумился ее наивности.
– Позорный столб. Здесь секли воришек и бродяг.
– А д-давно его убрали?
– Лет пять назад. Наш судья хранит его на заднем дворе. Ждет, когда вернутся добрые старые денечки.
У витрины гробовщика мисс Тревельян отвлеклась на воскового младенца в крохотном гробике, но вздыхала о нем недолго – мысли о шляпках и чепчиках, порхавших в недрах бакалейной лавки, не давали ей покоя. Скорее туда! Пастор и оглянуться не успел, как кромка ее платья мелькнула в дверях, а пару секунд спустя Агнесс появилась уже с другой стороны витрины. Когда он все-таки догнал беглую родственницу, она примеряла шляпку, столь обильно украшенную искусственными цветами, травами и ягодами, словно на нее вытряхнул свою корзину зеленщик. Мистер Линден готов был сорвать с Агнесс эту безвкусицу, но замешкался в дверях.
– …Я был лучшего мнения о Белинде! Управляющий лорда Торберри подарил мне ее – еще вот такусенькой – и клятвенно заверял, что это благороднейшее создание. Чистокровная гончая с конюшни лорда.
Негодующий бас принадлежал церковному старосте Сайласу Кеттлдраму, толстячку в клетчатом сюртуке и гессенских сапогах. Кисточка на правом была оторвана. Мистер Кеттлдрам подпрыгивал возле прилавка с тканями и от возмущения колотил в свой цилиндр, словно индеец в боевой барабан.
– И что ты думаешь? Сблудила! И с кем! С дворнягой фермера Николса, с этой помесью ежа и волкодава. А зубищи у него… Знаешь, по-моему, среди его пращуров затесались бобры. Какие щенки, я задаюсь вопросом, родятся от такой образины? Их же сразу придется утопить. Но что за рев поднимут мои сорванцы, если я хоть пальцем трону деточек их Белинды. Вот что ты мне посоветуешь?
Тот, кому предназначался вопрос, оказался пастору незнаком. Джентльмен лет сорока с гаком, росту среднего, в плечах узок, волосы когда-то рыжеватые, но поседевшие и поредевшие, как у побитой молью лисы. Зато аккуратно пострижены и расчесаны, как, впрочем, и бакенбарды. Черный траурный сюртук, но не поношенный, а новый, из дорогого твида. Такой сюртук не пылится в шкафу годами, дожидаясь чьей-то кончины, но шьется на заказ.
– А что тут можно посоветовать? – пожал плечами скорбящий. – Щенков, само собой, утопить, хотя на твоем месте я бы пристрелил пса, совратившего твою Белинду. Да и о ней стоит задуматься. Учти, что отныне все ее щенки, от кого бы она их ни зачала, будут похожими на того барбоса.
– Это еще с какой стати?
– Таков закон природы. Низменная связь раз и навсегда клеймит любую самку. Подумай, нужны ли в твоем доме тявкающие ублюдки.
Церковный староста сделал предупреждающий жест и попытался поклониться, что смотрелось весьма комично, поскольку из-за внушительного брюшка он давным-давно не видел пальцы ног и даже не знал в точности, есть ли они у него.
– Позвольте представить вам, мистер Линден…
– … и мисс Тревельян, – добавил пастор, подзывая племянницу.
– …Джона Ханта, моего приятеля со школьной скамьи, – протрубил мистер Кеттлдрам. – Прибыл в наши края прямиком из Типперэри…
– Чем меньше будет сказано о моей ирландской поездке, тем лучше, – сухо заметил мистер Хант.
– Однако же я надеялся, что там ты развеешься…
– Некоторые материи не зависят от перемещений в пространстве.
Мистер Линден еще раз присмотрелся к чужаку. Креп на шляпе, черная лента обвилась выше локтя. Глубокий траур. Но держится молодцом, даже, как будто, слишком бодро. Кольцо на левой руке – не вдовец, что отчасти объясняет присутствие духа. Одно из двух: дальний родственник, покинувший сей бренный мир недавно, или кто-то из ближнего круга, но скончался как минимум полгода назад.
– Мои соболезнования, – посочувствовал пастор.
– Бог дал, Бог взял, – отвечал мистер Хант смиренно.
Дабы хоть как-то развеять атмосферу уныния, несообразную бакалейной лавке, мистер Смит обернулся к той единственной, кто до сих пор хранил молчание. Слова так и теснились у нее во рту, но мисс Тревельян глотала их, как горькие пилюли.
– Мистер Линден, познакомьте же нас со своей родственницей! Миссис Кеттлдрам пригрозила, что на порог меня не пустит, если я вернусь без сведений о сей таинственной особе! Скажите, она уже выезжает?
Этот вопрос давно кружил у пастора в голове. Признать ее взрослой означало бы утратить власть над ней, пускай и частично. Но что если повышение статуса заставит ее взяться за ум, крупицы которого наверняка распылены внутри ее головки?
– Мисс Тревельян выезжает, – подтвердил преподобный, отмечая с недовольством, что в лице Ханта что-то изменилось. Губы выпятились явственнее, зрачки затянуло маслянистой поволокой. Или пастору почудилось, или дурман любви, исходивший от двух пичужек в аптеке, пропитал ткань его глухого сюртука и до сих пор кружил голову?
Агнесс порозовела, словно сиротка из работного дома, которой вместо жидкой овсянки плеснули сливок. Еще бы, из неловкого подростка она превратилась в девицу на выданье – и всего-то за пару секунд! Ранее беседа велась поверх ее головы, теперь же Агнесс получила законное право вставить словечко.
– Рада знакомству, сэр, – без промедления защебетала она, – и передайте наилучшие пожелания миссис Кеттлдрам.
К неудовольствию пастора, мистер Хант тоже удостоился ласковой улыбки.
– А дочери у вас есть?
– Оливия, да только она еще дитя и такая егоза, что совсем вас утомит. Барышень тут раз-два и обчелся. Только у миссис Билберри, моей соседки, есть дочь ненамного старше вас, но она поглощена свадебными хлопотами…
Пастор нахмурился. Хлопоты мисс Билберри сводились к тому, что она сосредоточенно полировала рога для будущего мужа. Не хватало еще, чтобы этот зяблик с ней водился. Хотя Милли Биллберри при любом раскладе лучше, чем… чем иные особы, за упоминание которых налагается штраф.
– Боюсь, среди наших пустошей вы скоро заскучаете, мисс Тревельян. Одна надежда на мистера Ханта. Ба! Да я забыл упомянуть, что он управляет железнодорожной компанией. Скоро нашу провинциальную тоску разрушит перестук колес. Ежели, конечно, местные фермеры окажутся сговорчивее ирландских оборванцев…
– От пожеланий ирландских арендаторов ни-че-го не зависит, – поморщился мистер Хант. – Дорога будет проложена именно там, где решит совет директоров. Кто бы на нее ни притязал, земля все равно принадлежит английскому лорду. Вся загвоздка в том, что лорды не проживают в своих ирландских имениях – я их за это не виню, в тех краях любой рациональный человек сойдет с ума, – так что искать их нужно в Лондоне. Как бы то ни было, совет директоров с ними договорится. За ценой мы не постоим.
– Такая щедрость, такая щедрость! – староста подрабатывал у приятеля глашатаем.
Графство Типперэри, подумал пастор. Оплот суеверий. Забитые, полунищие крестьяне мешают проложить железную дорогу. Кого-то они боятся больше, чем англичан, на чьей стороне ружья и дубинки, черные мантии и пудренные парики…
Нет, этого не происходит. Этого не может происходить.