Страница:
Марианна Гончарова
Дорога. Записки из молескина
Вместо предисловия
Сначала я отослала заявку на Марс. Ну, НАСА объявило в Cети набор добровольцев, я и отослала.
Меня не взяли.
А потому что плохо прыгаю в длину и не знаю таблицу умножения. Нет, ну как не знаю. Знаю, конечно. Но долго думаю. И, чтобы понятней, считаю как в первом классе, в яблоках. Или зайцах. А там, на Марсе, надо ведь как – тревога, например, вдруг астероид какой-то, и командир тебе по громкой связи:
– Внимание, внимание. Астронавт Гончарова. Тревога. Срочно. – И как заорет: – Шестью восемь!
А ты села и тупишь. В уме фрукты пересчитываешь. Губами шевелишь. Брови подымаешь. Лоб морщишь. Команду свою подводишь. Негоже.
Короче, правильно, что не взяли. Еще написали, мол, вас много, а Марс – один. Вы, предложили они, лучше подпишитесь на наши рассылки и шлите нам регулярно немного денег, а в ответ мы будем вам сообщать разные наши новости. Я возмутилась и написала им: знаете что, лучше вы присылайте мне регулярно немного денег, а я буду сообщать вам мои новости, потому что, я уверена, они не менее интересны, чем ваши. Поняли? Вы, НАСА?! Потому что для меня любая дорога, любой город или страна – это целая неоткрытая неизведанная планета. Практически тот же Марс. Тем более таблица умножения и умение прыгать в длину в моих путешествиях не требуются…
Ну и когда наконец я вырываюсь, будьте спокойны. Несмотря на чувство вины перед родными, волнения о работе, тревоги по поводу маминой тревоги, я уж постараюсь использовать это время на полную катушку. Едва выйдя из дому, совершая свой первый неуверенный шажок в новое интересное и неведомое, я уже с порога начинаю вертеть головой, рассматривать и прислушиваться. Так что мой робкий и нерешительный выход из дому – это для меня почти как первый шаг для Нила Армстронга, который, ступив на Луну, сказал: «Удачи, мистер Горски!..» Стоп! Нет, другое: «Это маленький шаг для человека и гигантский скачок для человечества».
А «Удачи, мистер Горски!..» он сказал (по легенде) своему соседу. Там была одна история, когда его, Нила, соседи ссорились в саду. И мистер Горски предлагал жене что-то там такое, а она, ханжа такая (по версии ее же мужа), такая неуважительная миссис Горски, сказала, что согласится на что-то там такое, если вон тот мальчишка (а Нил тогда был еще совсем юный) полетит на Луну. А Нил как раз все подслушал. Так что все-таки это «Удачи, мистер Горски!..» было адресовано одному человеку. А про маленький шаг – всему человечеству.
В моем же случае человечество – это считаные люди: мама, муж Кузьмич, мои сестры Таня и Лина, мои дети Даня, Ира и Ангелина, мой внук Андрей, мои племянницы Ульяна и Аэлита, лайка Амур, Скрябин-кошка и ее приемная дочь Розовое Ухо, маленький и одинокий Петрович-кролик. И еще – мои дорогие друзья, коих становится все больше и больше. Конечно, мой первый шаг не сравнится с шагом великого Нила, но иногда я выезжаю с таким же трудом, потратив столько же энергии, как и всемогущее НАСА и легендарный астронавт Армстронг.
Ну вот, и в этот раз я поехала.
Так это… Удачи, что ли, мистер Горски?!
– Эй, Маккейвин, – сказал бы астронавт, – взгляни-ка вот сюда вооруженным телескопом взглядом, – как ты думаешь, почему это они так странно едут?
– Может, спорт такой? Командное фигурное вождение, например… – пожал бы плечами Маккейвин и залюбовался: – Как же красиво они извиваются… Эх, скорей бы на Землю… – мечтательно продолжил бы он, – съездил бы я в это прекрасное место, сам бы поучаствовал. Ну, или хотя бы понаблюдал.
И вот что – наверное, именно в ожидании тех самых астронавтов, а может, просто чтобы земля (то есть грунт) даром не пропадала, жители одного соседнего с нами городка взяли все вместе да и высадили в ямы большие яркие тюльпаны. И водители перестали чертыхаться – цветы все-таки приятней объезжать. Тем более и препятствия в виде ям так виднее…
Ну да ладно. Жалко этих странных людей в несвежей униформе, которые забыли, как улыбаться, забыли добрые слова еще в детстве, и скучно им, скучно, скучно всю жизнь: та-дах-та-та! Та-дах-та-та! Та-дах-та-та! И мы все почему-то должны зависеть от их вкуса. Потому что вынуждены слушать музыку, которая им нравится. И бегать по вагону, прикручивая радио, чтобы не свихнуться от этого чуть ли не круглосуточного поп-шоу.
Кстати, мой редактор как-то сказал:
– Ты знаешь, а вот западную поп-музыку я все же слушаю. Там хоть слова непонятны…
Ну ладно, вот и поезд тронулся. Мои машут мне с перрона. Они привыкли. Сейчас, как всегда, они сядут в машину, поедут в наш маленький город, сядут пить вечерний чай и будут мне звонить. И задавать привычные, но очень необходимые для меня вопросы: ну как ты устроилась, кто едет с тобой в купе? Не холодно? Не жарко? Ну, счастливо, мы позвоним еще. И ты звони. И мы позвоним. Обязательно.
Они мне нужны, эти звонки, эти разговоры ни о чем. От этого мой собственный мир стабилен, от этого я спокойна и счастлива.
Па-ееехали!
Алё?
Меня не взяли.
А потому что плохо прыгаю в длину и не знаю таблицу умножения. Нет, ну как не знаю. Знаю, конечно. Но долго думаю. И, чтобы понятней, считаю как в первом классе, в яблоках. Или зайцах. А там, на Марсе, надо ведь как – тревога, например, вдруг астероид какой-то, и командир тебе по громкой связи:
– Внимание, внимание. Астронавт Гончарова. Тревога. Срочно. – И как заорет: – Шестью восемь!
А ты села и тупишь. В уме фрукты пересчитываешь. Губами шевелишь. Брови подымаешь. Лоб морщишь. Команду свою подводишь. Негоже.
Короче, правильно, что не взяли. Еще написали, мол, вас много, а Марс – один. Вы, предложили они, лучше подпишитесь на наши рассылки и шлите нам регулярно немного денег, а в ответ мы будем вам сообщать разные наши новости. Я возмутилась и написала им: знаете что, лучше вы присылайте мне регулярно немного денег, а я буду сообщать вам мои новости, потому что, я уверена, они не менее интересны, чем ваши. Поняли? Вы, НАСА?! Потому что для меня любая дорога, любой город или страна – это целая неоткрытая неизведанная планета. Практически тот же Марс. Тем более таблица умножения и умение прыгать в длину в моих путешествиях не требуются…
* * *
Не то чтобы я тяжела на подъем, но выехать куда-нибудь мне на самом деле не просто. Во-первых – работа, дела. Кажется, что без тебя все остановится и все пойдет не так. Во-вторых, родные: у мужа на лице горькая обида, у мамы – тревога, у детей – «возьми-меня-с-собой». И тогда я, растерянная и раздерганная, включаю в телефоне своем стареньком Аллегро из «Музыки на воде» Генделя, и эта вот жига придает мне уверенности и настраивает на дорогу.Ну и когда наконец я вырываюсь, будьте спокойны. Несмотря на чувство вины перед родными, волнения о работе, тревоги по поводу маминой тревоги, я уж постараюсь использовать это время на полную катушку. Едва выйдя из дому, совершая свой первый неуверенный шажок в новое интересное и неведомое, я уже с порога начинаю вертеть головой, рассматривать и прислушиваться. Так что мой робкий и нерешительный выход из дому – это для меня почти как первый шаг для Нила Армстронга, который, ступив на Луну, сказал: «Удачи, мистер Горски!..» Стоп! Нет, другое: «Это маленький шаг для человека и гигантский скачок для человечества».
А «Удачи, мистер Горски!..» он сказал (по легенде) своему соседу. Там была одна история, когда его, Нила, соседи ссорились в саду. И мистер Горски предлагал жене что-то там такое, а она, ханжа такая (по версии ее же мужа), такая неуважительная миссис Горски, сказала, что согласится на что-то там такое, если вон тот мальчишка (а Нил тогда был еще совсем юный) полетит на Луну. А Нил как раз все подслушал. Так что все-таки это «Удачи, мистер Горски!..» было адресовано одному человеку. А про маленький шаг – всему человечеству.
В моем же случае человечество – это считаные люди: мама, муж Кузьмич, мои сестры Таня и Лина, мои дети Даня, Ира и Ангелина, мой внук Андрей, мои племянницы Ульяна и Аэлита, лайка Амур, Скрябин-кошка и ее приемная дочь Розовое Ухо, маленький и одинокий Петрович-кролик. И еще – мои дорогие друзья, коих становится все больше и больше. Конечно, мой первый шаг не сравнится с шагом великого Нила, но иногда я выезжаю с таким же трудом, потратив столько же энергии, как и всемогущее НАСА и легендарный астронавт Армстронг.
Ну вот, и в этот раз я поехала.
Так это… Удачи, что ли, мистер Горски?!
* * *
Мы загрузились в машину – Кузьмич, чтобы меня отвезти, мой младший ребенок Лина, чтоб проводить, и я. И тронулись. Ну как тронулись… Как сказал бы Кузьмич: «Ралли «Париж – Дакар» знаешь?» Так вот наше «тронулись» – это оно. Только поближе к Дакару. И в тесных долгих пробках. Потому что дорог у нас нет. Кузьмич виртуозно объезжал ямы вслед за другими автомобилистами. А за нами по нашим следам тоже медленно ползла цепь машин. И если бы где-то в космосе какой-нибудь астронавт наблюдал за нашей дорогой в иллюминатор, он бы удивился и сказал своему товарищу по станции, предположим Стиву Маккейвину.– Эй, Маккейвин, – сказал бы астронавт, – взгляни-ка вот сюда вооруженным телескопом взглядом, – как ты думаешь, почему это они так странно едут?
– Может, спорт такой? Командное фигурное вождение, например… – пожал бы плечами Маккейвин и залюбовался: – Как же красиво они извиваются… Эх, скорей бы на Землю… – мечтательно продолжил бы он, – съездил бы я в это прекрасное место, сам бы поучаствовал. Ну, или хотя бы понаблюдал.
И вот что – наверное, именно в ожидании тех самых астронавтов, а может, просто чтобы земля (то есть грунт) даром не пропадала, жители одного соседнего с нами городка взяли все вместе да и высадили в ямы большие яркие тюльпаны. И водители перестали чертыхаться – цветы все-таки приятней объезжать. Тем более и препятствия в виде ям так виднее…
* * *
Ну почему же они впускают нас в вагон с таким видом, как будто это их личный дом? И если они считают этот вагон своим личным домом, почему я, входя в вагон, там убираю? Достаю большие антисептические салфетки и протираю все пыльные поверхности. Мне иногда кажется, что в вагонах нашей железной дороги чаще всего убираю именно я.Ну да ладно. Жалко этих странных людей в несвежей униформе, которые забыли, как улыбаться, забыли добрые слова еще в детстве, и скучно им, скучно, скучно всю жизнь: та-дах-та-та! Та-дах-та-та! Та-дах-та-та! И мы все почему-то должны зависеть от их вкуса. Потому что вынуждены слушать музыку, которая им нравится. И бегать по вагону, прикручивая радио, чтобы не свихнуться от этого чуть ли не круглосуточного поп-шоу.
Кстати, мой редактор как-то сказал:
– Ты знаешь, а вот западную поп-музыку я все же слушаю. Там хоть слова непонятны…
Ну ладно, вот и поезд тронулся. Мои машут мне с перрона. Они привыкли. Сейчас, как всегда, они сядут в машину, поедут в наш маленький город, сядут пить вечерний чай и будут мне звонить. И задавать привычные, но очень необходимые для меня вопросы: ну как ты устроилась, кто едет с тобой в купе? Не холодно? Не жарко? Ну, счастливо, мы позвоним еще. И ты звони. И мы позвоним. Обязательно.
Они мне нужны, эти звонки, эти разговоры ни о чем. От этого мой собственный мир стабилен, от этого я спокойна и счастлива.
Па-ееехали!
Алё?
Одесса
Поезд ужасов
Ехали мы в Одессу и смотрели от скуки дорожной на моем ноуте какой-то бесконечный мультфильм с каноническим сюжетом: добрая девушка, плохая девушка, принц и наследство (полкоролевства) на кону. Длинный фильм – от Коломыи аж до Львова примерно. Там, если в деталях, значит, так: злая колдунья с дочечкой, тоже не ангелом, ввели в заблуждение Принца, который вроде как сначала был влюблен в Добрую Девушку, опальную принцессу из какого-то обедневшего нефтяного королевства. Добрая Девушка, дура набитая – велеречивая, наивная, господи прости, ну ни хитрости у нее, ни интуиции…
Вообще, мне интересно – почему эти добрые девушки в сказках влюбляются обязательно в принцев, а? Почему бы им не влюбиться в простого трудолюбивого рыбака? Или кузнеца. В гренадера, в конце концов, красавца, который принцев дворец охраняет. Что это такое вообще? Обязательно, чтобы принц. Обязательно, чтобы конь. И обязательно, чтобы белый!
Не-не, я не расистка. Белый – это про коня.
Армия! Армия красивых, но некоронованных пеших мужчин совершенно не охвачена в этих идиотских сказках любовью и вниманием. Ну и конечно, интригами, как и полагается в обществе сказочных персонажей.
Да, о чем я говорила? А, о канве. Так вот. Этот Принц там был центральным ключевым персонажем, предметом, так сказать, любви, источником будущих доходов, из-за которого и разыгрались все эти страсти, интриги и козни. Эти принцы в сказках своей глупостью и доверчивостью не уступают добрым девушкам, я думаю… И если девушкам это простительно, то мужчинам… Им говорят на ухо:
– Ваше высочество, новоявленная принцесса – колдунья, воровка, изменщица и бастард.
И они верят. Сразу. Без инспекций, проверок, аудита, слежки, подслушки и видеонаблюдения…
…Ну и конечно, стая лебедей… (Вроде похоже на сказку Андерсена, но как бы по мотивам… Чтобы не сказать, что сюжет украден и переделан, теперь пишут так: по мотивам.) Лебеди, да, братья той самой Доброй Девушки – принцессы. Конечно, если бы это была восточная сказка, то эта стая крылатых джигитов быстренько порвала бы всех колдунов, дураков и прочих монстров, кто покушался на честь их сестры. А так они, эти лебеди, просто летали и курлыкали. Поскольку, когда были еще принцами и ступили на шаткий путь тотальной борьбы со вселенским злом, ведьма превратила их в обычных северных лебедей. Лебедь, конечно, птица красивая, но в хозяйстве бесполезная. Ни зарплаты, ни гвоздь забить, ни мусор вынести.
Словом, мы тупим в монитор, два взрослых человека, одна уже земную жизнь прошла до половины, вторая – неглупая барышня осьмнадцати лет (вообще-то на то время семнадцати, но «осьмнадцать» уж больно слово красивое). Короче, с напряжением смотрим. Обстановка нагнетается, просто мультик ужасов, причем чем дальше, тем ужаснее. И когда мы от страха уже хотим остановить поезд, наконец все разрешается: правда выплывает наружу, тайное становится явным, лебеди путем надевания им на шею крапивных сорочек превращаются обратно в принцев с коронами на головах, ну а принцессу практически в последний момент стаскивают с плахи буквально из-под занесенного опытным, но разнузданным палачом топора. Это вообще была та еще сцена. Он, значит, палач этот: ийеееех! Раззудись, плечо! Стал вертеть топором, чтобы показать свой профессионализм, а тут Принц как подбежал и шмырг! Девушку за юбку как потянул. Топор – да-даах! По пустой плахе. Ну а принцесса, представив все, что могло бы с ней сейчас случиться, перед тем как сознание потерять, как крикнет: «О, йоооо…»
– Представляю, что она чувствовала! – прокомментировала Лина.
– Думаю, что ни черта хорошего она не могла чувствовать, – стала я учить Лину жизни, параллельно не отрываясь от экрана. Поверь моему опыту, – внушала я Лине, – по крайней мере, чувства благодарности или тем более любви к этому принцу-полудурку после пережитого предательства уж точно не должна была.
А там, аккурат к Жмеринке, все вообще смешалось: королевство вслед за Принцем, попавшим под влияние злых сил, приковыляло в такой тупик, что все эти подданные его величества отбились от рук, всё вокруг пожгли и поразрушали. Кругом расцвело воровство и коррупция, дети перестали учиться и слушаться старших. Словом, хочешь не хочешь, а выбирайся из кризиса любой ценой и, что важно для истории, выясни сначала, кто виноват и что делать. Ну наконец, где-то поближе к Котовску, нашли все-таки крайних – злую колдунью и ее прыщавую дочечку-гота с гормональными перепадами настроения и мерзким нравом барышни пубертатного периода. Справедливость – а что поделать, финал же фильма, – конечно, восторжествовала, но никто этих двух интриганок на плаху не потащил, а, милосердия ради, просто выгнали обеих из королевства к их единокровной чертовой бабушке. «Наверняка старушенция будет рада», – подумал великодушный Принц и выгнал. И вслед им он (который свою невесту на плаху послал и велел ей голову отрубить, благородный чувак, чё!), так вот он старшей вслед назидательно молвил:
– Как вам не стыдно, госпожа колдунья!
И все.
И вот они, эти две ведьмы, ковыляют, как Наполеоново войско по сожженной совместно с населением территории (это у Принца была правильная тактика. Не спорю). Значит, идут они, а дочечка спрашивает:
– Мам, а что такое «как вам не стыдно»?
– А это заклинание такое… – ответила колдунья-мать.
Мы с моей дочкой одновременно покатились со смеху, напугав соседей по купе (мы в наушниках смотрели кино, так что эффект был внезапный и оглушительный), утерли холодный пот притворного ужаса со лбов… эммм… с челов своих…
Вообще, мне интересно – почему эти добрые девушки в сказках влюбляются обязательно в принцев, а? Почему бы им не влюбиться в простого трудолюбивого рыбака? Или кузнеца. В гренадера, в конце концов, красавца, который принцев дворец охраняет. Что это такое вообще? Обязательно, чтобы принц. Обязательно, чтобы конь. И обязательно, чтобы белый!
Не-не, я не расистка. Белый – это про коня.
Армия! Армия красивых, но некоронованных пеших мужчин совершенно не охвачена в этих идиотских сказках любовью и вниманием. Ну и конечно, интригами, как и полагается в обществе сказочных персонажей.
Да, о чем я говорила? А, о канве. Так вот. Этот Принц там был центральным ключевым персонажем, предметом, так сказать, любви, источником будущих доходов, из-за которого и разыгрались все эти страсти, интриги и козни. Эти принцы в сказках своей глупостью и доверчивостью не уступают добрым девушкам, я думаю… И если девушкам это простительно, то мужчинам… Им говорят на ухо:
– Ваше высочество, новоявленная принцесса – колдунья, воровка, изменщица и бастард.
И они верят. Сразу. Без инспекций, проверок, аудита, слежки, подслушки и видеонаблюдения…
…Ну и конечно, стая лебедей… (Вроде похоже на сказку Андерсена, но как бы по мотивам… Чтобы не сказать, что сюжет украден и переделан, теперь пишут так: по мотивам.) Лебеди, да, братья той самой Доброй Девушки – принцессы. Конечно, если бы это была восточная сказка, то эта стая крылатых джигитов быстренько порвала бы всех колдунов, дураков и прочих монстров, кто покушался на честь их сестры. А так они, эти лебеди, просто летали и курлыкали. Поскольку, когда были еще принцами и ступили на шаткий путь тотальной борьбы со вселенским злом, ведьма превратила их в обычных северных лебедей. Лебедь, конечно, птица красивая, но в хозяйстве бесполезная. Ни зарплаты, ни гвоздь забить, ни мусор вынести.
Словом, мы тупим в монитор, два взрослых человека, одна уже земную жизнь прошла до половины, вторая – неглупая барышня осьмнадцати лет (вообще-то на то время семнадцати, но «осьмнадцать» уж больно слово красивое). Короче, с напряжением смотрим. Обстановка нагнетается, просто мультик ужасов, причем чем дальше, тем ужаснее. И когда мы от страха уже хотим остановить поезд, наконец все разрешается: правда выплывает наружу, тайное становится явным, лебеди путем надевания им на шею крапивных сорочек превращаются обратно в принцев с коронами на головах, ну а принцессу практически в последний момент стаскивают с плахи буквально из-под занесенного опытным, но разнузданным палачом топора. Это вообще была та еще сцена. Он, значит, палач этот: ийеееех! Раззудись, плечо! Стал вертеть топором, чтобы показать свой профессионализм, а тут Принц как подбежал и шмырг! Девушку за юбку как потянул. Топор – да-даах! По пустой плахе. Ну а принцесса, представив все, что могло бы с ней сейчас случиться, перед тем как сознание потерять, как крикнет: «О, йоооо…»
– Представляю, что она чувствовала! – прокомментировала Лина.
– Думаю, что ни черта хорошего она не могла чувствовать, – стала я учить Лину жизни, параллельно не отрываясь от экрана. Поверь моему опыту, – внушала я Лине, – по крайней мере, чувства благодарности или тем более любви к этому принцу-полудурку после пережитого предательства уж точно не должна была.
А там, аккурат к Жмеринке, все вообще смешалось: королевство вслед за Принцем, попавшим под влияние злых сил, приковыляло в такой тупик, что все эти подданные его величества отбились от рук, всё вокруг пожгли и поразрушали. Кругом расцвело воровство и коррупция, дети перестали учиться и слушаться старших. Словом, хочешь не хочешь, а выбирайся из кризиса любой ценой и, что важно для истории, выясни сначала, кто виноват и что делать. Ну наконец, где-то поближе к Котовску, нашли все-таки крайних – злую колдунью и ее прыщавую дочечку-гота с гормональными перепадами настроения и мерзким нравом барышни пубертатного периода. Справедливость – а что поделать, финал же фильма, – конечно, восторжествовала, но никто этих двух интриганок на плаху не потащил, а, милосердия ради, просто выгнали обеих из королевства к их единокровной чертовой бабушке. «Наверняка старушенция будет рада», – подумал великодушный Принц и выгнал. И вслед им он (который свою невесту на плаху послал и велел ей голову отрубить, благородный чувак, чё!), так вот он старшей вслед назидательно молвил:
– Как вам не стыдно, госпожа колдунья!
И все.
И вот они, эти две ведьмы, ковыляют, как Наполеоново войско по сожженной совместно с населением территории (это у Принца была правильная тактика. Не спорю). Значит, идут они, а дочечка спрашивает:
– Мам, а что такое «как вам не стыдно»?
– А это заклинание такое… – ответила колдунья-мать.
Мы с моей дочкой одновременно покатились со смеху, напугав соседей по купе (мы в наушниках смотрели кино, так что эффект был внезапный и оглушительный), утерли холодный пот притворного ужаса со лбов… эммм… с челов своих…
Море. Пляж
Шестнадцатая станция Фонтана
…И вот они идут перед нами, эти две уточки, два пингвинчика, переваливаются, толстенькие такие, обе в шляпках, в безразмерных ярких трикотажных халатиках. И та, что потолще, говорит:
– Мы сейчас придём… пых-пых… Я разденуся… пых-пых… И вы увидите… Пых-пых… Скажете мне… пых-пых…
– Фух… Да, скажу… Когда придем… Фух… – отвечает тоже толстенькая, но поменьше.
– Скажете мне. Пых-пых… Хорошо, не хорошо… Может, не хорошо… Может, не надо… Пых-пых… Не знаю…
– Конечно, будет хорошо… Фух…
– Ой, не знаю! Пых-пых… Я так долго колебалася. Пых-пых… Брать – не брать. Пых-пых… там были другие расцветки… были черные. Но с белым. Были темно-синие… пых-пых… Были коричневые… пых-пых…
– Ну что вы, зачем коричневое… Лето же… Коричневое, оно же притягивает все. Фух-фух…
– Не знаю… Вот и я им говорю, что вы мне суете коричневое. Лето же… Выбирала-выбирала. Уходила домой, приходила… так наморочила им голову. Пых-пых… Посмутрите. Скажете мне.
– Фух-фух… Посмотрю, да…
– Скажете мне, да – нет… Не знаю. Только правду… пых-пых… А то я не знаю…
– Скажу… Скажу… Фух-фух…
Наконец мы все спускаемся к пляжу. Дамы впереди, тяжело по ступенькам. Мы полегче, тормозим. Я тоже хочу посмотреть «да – нет».
Дамы выбирают шезлонги, кладут сумки.
Мадам Пых-пых колеблется, оглядывает немногочисленных людей на пляже, потом медленно выбирается из своего халата, не расстегивая молнии по всей длине. И оказывается в цельном купальнике – не знаю, не знаю, – в большом обтягивающем купальнике салатового и розового цветов.
И со сдержанной радостью и смущением:
– Ну? Как?
Ее приятельница мадам Фух-фух несколько огорошена. Она ожидала, конечно, она предполагала, но не такое. Чтоб ярко-розовое и ярко-салатовое.
Мы почти рядом и тоже забыли себя контролировать, застыли потрясенные: какой симпатичный яркий праздничный дирижабль! В игривой шляпочке.
– Эммм… ну что… очень… очень… живенько, – не теряется мадам Фух-фух.
Обе потихоньку – пых-пых, фух-фух – идут к морю.
Море – шшшшшшшшххххх! – аплодирует.
И вот он расстелил полотенце, кинул Линочке нарочито низким голосом: «Присмотрите за вещами, ага?» – и пошел к воде, тяжело впечатывая шаг в песок, медленно перенося плечи правое-левое, правое-левое, экономно двигая кулаками.
Терминатор, ну чистый Терминатор.
Он направляется к морю, но глаз его, заползший почти на висок – как у курицы, – следит за реакцией единственной пока на пляже красавицы. Красавица демонстративно утыкается в книгу. Я же – не представляющая для Терминатора интереса красавицына мама – продолжаю наблюдать. И когда он, картинно глядя вдаль, ме-е-едленно подходит к морю, вдруг неожиданная «набежавшая волна» бесцеремонно обдает его чуть ли не до макушки.
Терминатор как-то неуклюже, суетливо отпрыгивает на одной ноге и взвизгивает:
– Иии! Ой! мамочки!!!
Но тут же приходит в себя, оглядывается, убеждается, что красавица не наблюдает, успокаивается, опускает руки в воду, обшлепывает себя по-стариковски ладошками – руки, плечи, – поворачивается к морю спиной и точно так же, уверенно, твердо, – играя плечами и животом, движется назад, всем своим видом демонстрируя усталость – мол, поплавал вволю. Рыбкой красиво падает на свое полотенце и замирает, исподволь наблюдая за реакцией Линочки.
Линка шепчет мне, еле сдерживая смех:
– У него на полотенце… ой!!! хихихи! У него на полотенце котята!!!
– Почему вы не плаваете? – спрашивают ее.
– Видите ли, мне гадалка нагадала, – поводит плечиком Сусанна, – что я однажды буду тонуть и что меня, – манерничает красавица, – спасет мой будущий муж, а тут… – Она с сомнением оглядела гостей.
На лодке не было ни одного мужчины моложе пятидесяти.
– Значит, вы теперь тонете только с далеко идущими планами? – спросил один Сусанну.
А второй, один из тех мужчин, которые как раз повылезали из воды и как-то случайно встали в неровную шеренгу перед сидящей в шезлонге потенциальной невестой, прокомментировал:
– «Сусанна и старцы».
– Доброе утро, – здоровалась я, – вы куда?
– На море, – почти не поворачивая шоколадной лоснящейся головы с седым подбородком, отвечал высокомерный пес.
Однажды я вышла позже, а он вышел раньше, и я шла на пляж следом за ним. Он аккуратно прошел по песку к самой кромке воды, поводил носом, потрогал лапой воду и сел…
Я осторожно подошла и села рядом. Он даже не посмотрел на меня. Весь натянутый, вибрирующий, раздувая ноздри, жадно вдыхая морской ветер, он смотрел вдаль, туда, далеко, где на рейде стояли белоснежные корабли.
Так мы сидели долго. Молча. Ничто не могло нас отвлечь от ясной утренней медитации. Нас не отвлекали редкие купальщики, мы не лаяли на чаек, нас не пугали набегающие волны.
– А знаете, у меня ведь тоже была собака… очень хорошая собака, – прошептала я сеттеру.
Он повернул наконец свою надменную породистую голову, посмотрел мне в глаза и тяжело вздохнул.
Потом он отряхнулся и так же деловито и быстро ушел. Встречала я его потом еще пару раз, но он делал вид, что мы незнакомы…
– Мы сейчас придём… пых-пых… Я разденуся… пых-пых… И вы увидите… Пых-пых… Скажете мне… пых-пых…
– Фух… Да, скажу… Когда придем… Фух… – отвечает тоже толстенькая, но поменьше.
– Скажете мне. Пых-пых… Хорошо, не хорошо… Может, не хорошо… Может, не надо… Пых-пых… Не знаю…
– Конечно, будет хорошо… Фух…
– Ой, не знаю! Пых-пых… Я так долго колебалася. Пых-пых… Брать – не брать. Пых-пых… там были другие расцветки… были черные. Но с белым. Были темно-синие… пых-пых… Были коричневые… пых-пых…
– Ну что вы, зачем коричневое… Лето же… Коричневое, оно же притягивает все. Фух-фух…
– Не знаю… Вот и я им говорю, что вы мне суете коричневое. Лето же… Выбирала-выбирала. Уходила домой, приходила… так наморочила им голову. Пых-пых… Посмутрите. Скажете мне.
– Фух-фух… Посмотрю, да…
– Скажете мне, да – нет… Не знаю. Только правду… пых-пых… А то я не знаю…
– Скажу… Скажу… Фух-фух…
Наконец мы все спускаемся к пляжу. Дамы впереди, тяжело по ступенькам. Мы полегче, тормозим. Я тоже хочу посмотреть «да – нет».
Дамы выбирают шезлонги, кладут сумки.
Мадам Пых-пых колеблется, оглядывает немногочисленных людей на пляже, потом медленно выбирается из своего халата, не расстегивая молнии по всей длине. И оказывается в цельном купальнике – не знаю, не знаю, – в большом обтягивающем купальнике салатового и розового цветов.
И со сдержанной радостью и смущением:
– Ну? Как?
Ее приятельница мадам Фух-фух несколько огорошена. Она ожидала, конечно, она предполагала, но не такое. Чтоб ярко-розовое и ярко-салатовое.
Мы почти рядом и тоже забыли себя контролировать, застыли потрясенные: какой симпатичный яркий праздничный дирижабль! В игривой шляпочке.
– Эммм… ну что… очень… очень… живенько, – не теряется мадам Фух-фух.
Обе потихоньку – пых-пых, фух-фух – идут к морю.
Море – шшшшшшшшххххх! – аплодирует.
* * *
7 утра. Пружинистой походочкой, рассчитанной на зрителя, поигрывая плечами, на пляж пришел Он. Явился. Сурово по-орлиному огляделся: из красавиц пока только моя дочь Линочка. А он привык к зрительницам. К восхищенным или по крайней мере заинтересованным взглядам. Почти лысый, но по центру головы – нескошенная борозда. Его купальные плавки не смогли найти талию и разместились верхней резинкой где-то почти под грудью. Этакий красотун!И вот он расстелил полотенце, кинул Линочке нарочито низким голосом: «Присмотрите за вещами, ага?» – и пошел к воде, тяжело впечатывая шаг в песок, медленно перенося плечи правое-левое, правое-левое, экономно двигая кулаками.
Терминатор, ну чистый Терминатор.
Он направляется к морю, но глаз его, заползший почти на висок – как у курицы, – следит за реакцией единственной пока на пляже красавицы. Красавица демонстративно утыкается в книгу. Я же – не представляющая для Терминатора интереса красавицына мама – продолжаю наблюдать. И когда он, картинно глядя вдаль, ме-е-едленно подходит к морю, вдруг неожиданная «набежавшая волна» бесцеремонно обдает его чуть ли не до макушки.
Терминатор как-то неуклюже, суетливо отпрыгивает на одной ноге и взвизгивает:
– Иии! Ой! мамочки!!!
Но тут же приходит в себя, оглядывается, убеждается, что красавица не наблюдает, успокаивается, опускает руки в воду, обшлепывает себя по-стариковски ладошками – руки, плечи, – поворачивается к морю спиной и точно так же, уверенно, твердо, – играя плечами и животом, движется назад, всем своим видом демонстрируя усталость – мол, поплавал вволю. Рыбкой красиво падает на свое полотенце и замирает, исподволь наблюдая за реакцией Линочки.
Линка шепчет мне, еле сдерживая смех:
– У него на полотенце… ой!!! хихихи! У него на полотенце котята!!!
* * *
Вечером были приглашены на лодку. Вышли в море. Все купаются. Девушка загадочная, по имени Сусанна, сидит печальная, задумчивая.– Почему вы не плаваете? – спрашивают ее.
– Видите ли, мне гадалка нагадала, – поводит плечиком Сусанна, – что я однажды буду тонуть и что меня, – манерничает красавица, – спасет мой будущий муж, а тут… – Она с сомнением оглядела гостей.
На лодке не было ни одного мужчины моложе пятидесяти.
– Значит, вы теперь тонете только с далеко идущими планами? – спросил один Сусанну.
А второй, один из тех мужчин, которые как раз повылезали из воды и как-то случайно встали в неровную шеренгу перед сидящей в шезлонге потенциальной невестой, прокомментировал:
– «Сусанна и старцы».
* * *
По дороге с пляжа – обычно приходила в семь утра, а уходила в девять – в одно и то же время встречала пожилого сеттера в ошейнике. Он двигался ритмично, с естественным достоинством. Трусил по прямой уверенно и деловито. Он знал, куда идет.– Доброе утро, – здоровалась я, – вы куда?
– На море, – почти не поворачивая шоколадной лоснящейся головы с седым подбородком, отвечал высокомерный пес.
Однажды я вышла позже, а он вышел раньше, и я шла на пляж следом за ним. Он аккуратно прошел по песку к самой кромке воды, поводил носом, потрогал лапой воду и сел…
Я осторожно подошла и села рядом. Он даже не посмотрел на меня. Весь натянутый, вибрирующий, раздувая ноздри, жадно вдыхая морской ветер, он смотрел вдаль, туда, далеко, где на рейде стояли белоснежные корабли.
Так мы сидели долго. Молча. Ничто не могло нас отвлечь от ясной утренней медитации. Нас не отвлекали редкие купальщики, мы не лаяли на чаек, нас не пугали набегающие волны.
– А знаете, у меня ведь тоже была собака… очень хорошая собака, – прошептала я сеттеру.
Он повернул наконец свою надменную породистую голову, посмотрел мне в глаза и тяжело вздохнул.
Потом он отряхнулся и так же деловито и быстро ушел. Встречала я его потом еще пару раз, но он делал вид, что мы незнакомы…
Южный рынок
Молодой мужчина, яркий, загорелый, в сорочке с пальмами:
– Груши, груши, груши…
Замечает унылого дяденьку с двумя кошелками, который терпеливо стоит, ждет кого-то, видимо жену:
– Слышь, ты чё такой грустный, э! Мужик, купи грушу, слушай.
– Не, – лениво отмахивается тот подбородком.
– Купи грушу, я тебе говорю! Не пожалеешь, слушай, ну?!
– Не…
– Ты посмотри, какая груша! Смотри, какой аппетитный бочок, а? Эй, грустный, смотри, а?
– Не…
– Ты посмотри, какая груша, слушай, посмотри, какая она сочная, свежая, душистая, тугая, румяная! Да я бы женился на ней, такая груша!
– Так женись уже! – огрызнулся печальный.
– Да?! А что ты тогда кушать будешь?!
– Груши, груши, груши…
Замечает унылого дяденьку с двумя кошелками, который терпеливо стоит, ждет кого-то, видимо жену:
– Слышь, ты чё такой грустный, э! Мужик, купи грушу, слушай.
– Не, – лениво отмахивается тот подбородком.
– Купи грушу, я тебе говорю! Не пожалеешь, слушай, ну?!
– Не…
– Ты посмотри, какая груша! Смотри, какой аппетитный бочок, а? Эй, грустный, смотри, а?
– Не…
– Ты посмотри, какая груша, слушай, посмотри, какая она сочная, свежая, душистая, тугая, румяная! Да я бы женился на ней, такая груша!
– Так женись уже! – огрызнулся печальный.
– Да?! А что ты тогда кушать будешь?!
Круглый дом
Гигантский круглый дом в самом центре на Греческой переехал практически всем составом в новый район на Архитекторскую. Со своими фикусами, котами, собаками… Со своими привычками. Все друг друга знают. Детей воспитывают всем домом. Женят вместе, хоронят вместе… Цветы сажают вокруг дома. Отличный новый дом, хорошие люди.
– Вчера опять пришел в два часа ночи… Не спала. Впустила его, конечно… Сегодня еще только рассвело, сразу ушел… К своей этой… Я дверь на ключ закрыла, так он, гад такой, в окно! И если бы хоть у него одна была, чтобы постоянная… Так нет же!
Небеса понимающе мудро безмолвствуют, прислушиваются.
– Я же не высыпаюсь, – продолжает тетя Валя. – Все болит… А когда он ко мне пришел – где те времена, – какой же он был ласковый, какой же благодарный. А сейчас – как будто подменили…
– Ничего, – вдруг неожиданно раздался глас с небес (или с пятого этажа?), – ничего, наступят холода, угомонится. Куда он денется. Кому он нужен, кроме тебя, – успокаивают тетю Валю небеса. (Или все-таки Жанна?)
– Не думаю, не думаю… раз уж начал, так и будет гулять, – горестно отвечает небесам тетя Валя и кому-то в сторону: – О! Вот он, подлец! Идем домой, Шурик! А я говорю, идем домой! Я кому сказала?!
Тетя Валя открывает магнитной таблеткой подъезд, следом за ней в двери ныряет толстый бело-черный кот.
Она живет на даче. Домой приехала полить цветы. И пожаловаться. А те преступники, о которых она рассказывает, действительно старожил дачного поселка, хулиганистый огромный пес и две козы. Потерпевший – муж Эльзы Куновны, интеллигентный близорукий рассеянный учитель астрономии Всеволод Владимирович.
– Ну сколько можно, – сетует Эльвира, – ну шестой год уже! Я давно бы спросила его, что приготовить, что тебе постирать, но боюсь, что он просто удерет. Он же хронический никогда-не-женец.
– Холостяк, Эльвира?
– Еще какой холостяк!!! А сейчас вообще какой-то невнимательный стал, раздражительный такой. Ну дали мне на работе телефон одной гадалки, ну знаешь, привороты там всякие, заговоры… Да. Пришла. Рассказываю ей. Сколько можно, – я ей жалуюсь, – сколько можно встречаться под фонарями, – говорю…
А она в шар какой-то смотрит, говорит, мол, я с вас заклятье бэзбрачия сниму, а вы, в свою очередзь, попробуйце освежиць отношээния. Оживиць, так сказаць. Придумайце что-то такоооэ – ааааах! – отчего он придет сначала в нэдоумениэ, потом в экс-с-стаз, а потом и вообще поймет, что не может от такого отказаться. Только, предупредила, начнице с малого. Потоооньше, на самой грани, нюа-а-ансы, дзэтали… Понимаэцэ?
Ну хорошо, подумала я, – продолжает Эльвира, – и решила учиться. Кино одно посмотрела… Там как начинается: свечи так, дивная музыка, ну и, значит, девушка окунает кончики пальцев в его бокал с вином и потом проводит по его губам. А потом туфли сняла и стала его ноги своей ногой гладить. Ооооо! Ну вообще, да? Классно ведь, сексуально, вообще, да? Нюансы, да? Мне самой так понравилось.
Репетировала я дома. С водой сначала. С компотом. С зеркалом – чтоб видеть свое загадочное напряженное лицо. И вот встретились мы.
– Под фонарем?
– А где же еще… Короче, повел в ресторан. Свеча на столе. Вино в бокале… Я предварительно босоножки долой, под стул, пальцы ног размяла… И… А он глаза выпучил! Стал верещать, ты сдурела совсем, да? Ногу убери!.. И чего пальцами в мой бокал лезешь! Полоумная вообще, да?! Встал и домой пошел. Я сижу как дура. Еще и босая.
Освежила, называется. Дзэтали. Блин… Ну? Всю ночь проплакала. А потом дай, думаю, выясню, кто она такая, эта гадалка, которая мне такие советы дает.
А она – старая дева! Слышь? Это она мне заклятье безбрачия снимала, сволочь. Ничего! Я завтра пойду и пятьсот гривен своих, которые ей заплатила, отожму.
Эльвира выбросила окурок и сплюнула вниз.
– Как Фима изменился! Какой стал красавец! – говорю его маме.
– Да, – отвечает она, – я тоже очень рада. Ты же не помнишь, каким он был в детстве: доходяга, ябеда и трус. Его же везде лупили. Даже девочки. Даже в музыкальной школе. Соученики. Скрипачи, между прочим…
– Не пуняла, они, эти новенькие с пятого этажа, опять с коляской?
– Так да, у них же родился третий ребенок.
– Ты подумай! Значит, у них все серьезно?
* * *
Поздний вечер. Во дворе тетя Валя. Стоит одна. Говорит, закинув голову в небо, практически разговаривает с небом, обратив лицо свое уставшее к звездам:– Вчера опять пришел в два часа ночи… Не спала. Впустила его, конечно… Сегодня еще только рассвело, сразу ушел… К своей этой… Я дверь на ключ закрыла, так он, гад такой, в окно! И если бы хоть у него одна была, чтобы постоянная… Так нет же!
Небеса понимающе мудро безмолвствуют, прислушиваются.
– Я же не высыпаюсь, – продолжает тетя Валя. – Все болит… А когда он ко мне пришел – где те времена, – какой же он был ласковый, какой же благодарный. А сейчас – как будто подменили…
– Ничего, – вдруг неожиданно раздался глас с небес (или с пятого этажа?), – ничего, наступят холода, угомонится. Куда он денется. Кому он нужен, кроме тебя, – успокаивают тетю Валю небеса. (Или все-таки Жанна?)
– Не думаю, не думаю… раз уж начал, так и будет гулять, – горестно отвечает небесам тетя Валя и кому-то в сторону: – О! Вот он, подлец! Идем домой, Шурик! А я говорю, идем домой! Я кому сказала?!
Тетя Валя открывает магнитной таблеткой подъезд, следом за ней в двери ныряет толстый бело-черный кот.
* * *
– …И, вступив в преступный сговор с соседским кобелем, эти две козы напали на Всеволода Владимировича, побили его, забрали все овощи, которые он с рынка нес, и сожрали, сволочи. Сожрали немытые, с косточками, хвостиками и листьями! Как тебе нравится, Марусенька? – возмущается Эльза Куновна, пенсионерка, которая всю жизнь проработала секретарем в суде.Она живет на даче. Домой приехала полить цветы. И пожаловаться. А те преступники, о которых она рассказывает, действительно старожил дачного поселка, хулиганистый огромный пес и две козы. Потерпевший – муж Эльзы Куновны, интеллигентный близорукий рассеянный учитель астрономии Всеволод Владимирович.
* * *
На балконе курит Эльвира, девушка средних лет.– Ну сколько можно, – сетует Эльвира, – ну шестой год уже! Я давно бы спросила его, что приготовить, что тебе постирать, но боюсь, что он просто удерет. Он же хронический никогда-не-женец.
– Холостяк, Эльвира?
– Еще какой холостяк!!! А сейчас вообще какой-то невнимательный стал, раздражительный такой. Ну дали мне на работе телефон одной гадалки, ну знаешь, привороты там всякие, заговоры… Да. Пришла. Рассказываю ей. Сколько можно, – я ей жалуюсь, – сколько можно встречаться под фонарями, – говорю…
А она в шар какой-то смотрит, говорит, мол, я с вас заклятье бэзбрачия сниму, а вы, в свою очередзь, попробуйце освежиць отношээния. Оживиць, так сказаць. Придумайце что-то такоооэ – ааааах! – отчего он придет сначала в нэдоумениэ, потом в экс-с-стаз, а потом и вообще поймет, что не может от такого отказаться. Только, предупредила, начнице с малого. Потоооньше, на самой грани, нюа-а-ансы, дзэтали… Понимаэцэ?
Ну хорошо, подумала я, – продолжает Эльвира, – и решила учиться. Кино одно посмотрела… Там как начинается: свечи так, дивная музыка, ну и, значит, девушка окунает кончики пальцев в его бокал с вином и потом проводит по его губам. А потом туфли сняла и стала его ноги своей ногой гладить. Ооооо! Ну вообще, да? Классно ведь, сексуально, вообще, да? Нюансы, да? Мне самой так понравилось.
Репетировала я дома. С водой сначала. С компотом. С зеркалом – чтоб видеть свое загадочное напряженное лицо. И вот встретились мы.
– Под фонарем?
– А где же еще… Короче, повел в ресторан. Свеча на столе. Вино в бокале… Я предварительно босоножки долой, под стул, пальцы ног размяла… И… А он глаза выпучил! Стал верещать, ты сдурела совсем, да? Ногу убери!.. И чего пальцами в мой бокал лезешь! Полоумная вообще, да?! Встал и домой пошел. Я сижу как дура. Еще и босая.
Освежила, называется. Дзэтали. Блин… Ну? Всю ночь проплакала. А потом дай, думаю, выясню, кто она такая, эта гадалка, которая мне такие советы дает.
А она – старая дева! Слышь? Это она мне заклятье безбрачия снимала, сволочь. Ничего! Я завтра пойду и пятьсот гривен своих, которые ей заплатила, отожму.
Эльвира выбросила окурок и сплюнула вниз.
* * *
К соседке приехал сын из Германии. Я его сначала не узнала. Такой крепкий, уверенный. Мы плетемся к морю расхлябанно, а он обгоняет нас – бежит трусцой. На пляже не валяется, как мы, а играет в волейбол с приятелями. Плавает подолгу. Потом опять играет в волейбол.– Как Фима изменился! Какой стал красавец! – говорю его маме.
– Да, – отвечает она, – я тоже очень рада. Ты же не помнишь, каким он был в детстве: доходяга, ябеда и трус. Его же везде лупили. Даже девочки. Даже в музыкальной школе. Соученики. Скрипачи, между прочим…
* * *
Ленивый разговор, летним вечером во дворе, на лавочке…– Не пуняла, они, эти новенькие с пятого этажа, опять с коляской?
– Так да, у них же родился третий ребенок.
– Ты подумай! Значит, у них все серьезно?
Небесный кот
Представьте: вот – дом, так? А перпендикулярно этому длинному дому – дорога. Нет, стоп.
Сначала.
Вот – дорога, так? И эта дорога как будто бежит от моря к дому. И в этот дом упирается. Нет, моря не видно. Море далеко. Дорога длинная, очень длинная. Но если смотреть в окно с третьего этажа, видно эту дорогу, убегающую далеко-далеко, ничто ее не загораживает, и наверняка, если бы я не была такой близорукой, я бы увидела море, там далеко. Потому что эта дорога так придумана, чтобы связывать дом и море.
Вставала я, когда еще было свежо и серо, варила кофе и усаживалась на широкий подоконник. За окном просыпалась дорога, и как по сигналу начиналось особенное шоу.
Сначала показывали что-то серое, угрюмое, пасмурное и в тумане. Но через мгновение там, в конце моей дороги, из-за горизонта вдруг появлялся оранжевый теплый свет, затем – острые лучи…
Для кого-то оно подобно апельсину. Для кого-то творожной ватрушке. Для кого-то половинке персика…
А я видела: первые его лучи похожи на два уха и тонкие вибриссы. И уже следом вдруг упруго всплывал не персик, не апельсин, не ватрушка. Из-за горизонта появлялась гигантская, радостная, хитрая, сытая морда рыжего кота. Я спрыгивала с подоконника, бежала на балкон и, подпрыгивая, махала ему обеими руками:
Сначала.
Вот – дорога, так? И эта дорога как будто бежит от моря к дому. И в этот дом упирается. Нет, моря не видно. Море далеко. Дорога длинная, очень длинная. Но если смотреть в окно с третьего этажа, видно эту дорогу, убегающую далеко-далеко, ничто ее не загораживает, и наверняка, если бы я не была такой близорукой, я бы увидела море, там далеко. Потому что эта дорога так придумана, чтобы связывать дом и море.
Вставала я, когда еще было свежо и серо, варила кофе и усаживалась на широкий подоконник. За окном просыпалась дорога, и как по сигналу начиналось особенное шоу.
Сначала показывали что-то серое, угрюмое, пасмурное и в тумане. Но через мгновение там, в конце моей дороги, из-за горизонта вдруг появлялся оранжевый теплый свет, затем – острые лучи…
Для кого-то оно подобно апельсину. Для кого-то творожной ватрушке. Для кого-то половинке персика…
А я видела: первые его лучи похожи на два уха и тонкие вибриссы. И уже следом вдруг упруго всплывал не персик, не апельсин, не ватрушка. Из-за горизонта появлялась гигантская, радостная, хитрая, сытая морда рыжего кота. Я спрыгивала с подоконника, бежала на балкон и, подпрыгивая, махала ему обеими руками: