* * *
   Приближалась свадьба дяди, и дедушка обещал купить мне блестящее розовое платье. Во время свадьбы все смотрят на родню жениха, а после шушукаются по домам. Бабушка уже ездила в город смотреть платье для невесты.
   – Клянусь Аллахом, где они такие цены берут? – жаловалась она потом Салихе.
   – Уй! – уйкнула Салиха, услышав цену. – Ты помнишь, да, в каком платье я замуж выходила? От матери моей оно мне досталось. А ей – от ее матери. Что это за порядки новые, никак не пойму. Глазом не успели моргнуть, уже все порядки поменялись. Теперь всем городские платья подавай. Где такие деньги брать?
   Я сидела за занавеской, закрывающей проход в другую комнату, и сквозь щелку подсматривала за ними.
   Бабушка и Салиха сидели на маленьких подушках, поджав ноги. На клеенке лежали шоколадные пряники, привезенные из города, и вазочка с колотым сахаром. Бабушка шумно пила чай-кипяток, причмокивала и щурилась. Вот откуда у нее такие морщины.
   – Платье – вот такое широкое, – бабушка показала руками, и получился такой же размер, как живот Салихи. Салиха – самая толстая женщина в нашем селе. – Вот здесь все ажурное в блестках, – бабушка показала на грудь, – а вот тут, на подоле, такая круглая железка. Я еще так удивилась, когда увидела. Обруч, говорят, чтобы платье стояло…
   – Ты основное внимание невесте давай, а не платью, – сказала Салиха и потянулась за вторым пряником. Итак толстая, куда в нее столько лезет. Скоро в ворота проходить не будет. – Ты вспомни, что у Малики, которая бывает родственницей Бесме, случилось…
   – Что случилось? Когда? – Бабушка пододвинулась ближе к Салихе и приложила руку к уху.
   Дедушка говорил, что бабушка начала плохо слышать, когда он на деньги от урожая хурмы купил ей серьги с большими красными камнями. Бабушка так хотела показать всем свои серьги, что специально начала прикладывать руку к уху.
   – Вай, а ты не знаешь?! Ой, что было, сейчас я тебе расскажу, – Салиха смахнула с толстых рук крошки и провела рукой возле бабушкиного носа, как будто гладила воздух.
   У Салихи на пальце было кольцо с большим желтым камнем. Это кольцо у нее появилось как раз в тот день, когда наши куры зашли в ее огород. Салиха прибежала к бабушке и начала махать рукой, на которой было кольцо.
   – Ты что за своими курами не следишь?! Они у меня в огороде огурцы едят!
   Бабушка пекла в саду хлеб. Она встала, подошла к Салихе, хорошенько посмотрела на ее кольцо, потом выпрямилась и приложила руку к уху, на котором висела серьга.
   – Что-что? – спросила она. – Ничего не слышно. Повтори еще!
   Я этого не видела, мы в городе тогда жили. Мне дедушка рассказал.
 
   Салиха откусила пряник. Как она умела сделать сладкое лицо!
   – Короче, засватали они дочь одних за своего сына, – сказала она. – Кто-то из родственников посоветовал. Короче, дядя у нее, бывает же, глава ихней администрации. Столько хвалили – родители такие, приданное такое, сама тоже завидная невеста. Короче, пришли, посидели, все как положено. Невеста тоже вышла, показалась. Засватали.
   – Аха-ха-ха, – закивала головой бабушка, наклоняясь к Салихе.
   – Ну, слушай дальше что было, – Салиха взяла еще пряник. – А ее родители говорят им, бабушка у нас старая, надо быстрее свадьбу играть, пока не умерла, потом долго траур держать придется. Те согласились. Их брат – глава администрации – тоже такой крутой приехал, все помог, все что надо привез, подготовил. Сыграли свадьбу… Брачная ночь тоже была.
   – Аха-ха-ха… – бабушка чуть не упала Салихе на колени.
   – Ночью темно было, жених ее не видел.
   – Ва-ба-бай, на свадьбе тоже не видел?
   – На свадьбе фата ей лицо закрывала.
   – Аха-ха-ха…
   – Короче, утром он на нее посмотрел, а у нее – вот такая щека, – Салиха приложила к щеке пряник.
   – Астагфирулла! – бабушка отпрянула от Салихи.
   – Клянусь Аллахом, да! Сама не видела, золовка рассказывала. Вот такая у нее щека – одна в два раза больше другой. Говорят, родилась она такая. Парень к родителям побежал – не буду я с этой аждахой жить… Те – сынок, что делать, женился, теперь живи. Нет, и все, говорит, жить с ней не буду. Ее родственники приехали, уговаривали. Дядя приезжал. Не уговорили. В тот же день они ее к родителям отправили. Поэтому больше внимания невесте давать надо.
   – Я ее каждый день вижу – на родник, с родника ходит, – сказала бабушка. Ее глаза блестели – она любила собирать сплетни.
   – Все равно внимания больше давай, – повторила Салиха и откусила пряник.
   Они замолчали, только слышно было, как бабушка грызет сахар, а Салиха дует на чай. Я ждала, когда Салиха уйдет – при гостях я не могла брать еду с клеенки.
   – Позавчера к Эльмире из города племянница приехала, Зумкина дочка, – сказала Салиха, смахивая с рук крошки.
   – Аха-ха-ха…
   – Сегодня мимо Абидаткиного дома она проходила. Накрашенная вся, – сказала Салиха, и бабушка покачала головой. – Абидатка видела. Губы красные. Щеки тоже крашеные. Была б это моя дочка, избила бы.
   – У-у-у, смотреть неприятно, – сказала бабушка.
   – Учится она – в мединституте в Махачкале.
   – У-у-у…
   – Нашим бабушкам не разрешали учиться, и правильно. Зачем обычаи нарушать? Жена будет на работе, кто кушать будет готовить, убирать? Это уже не жена. Никто ее из нашего села не засватает.
   – Непорядочная, что ли? – спросила бабушка.
   – Не знаю, но говорят… – Салиха наклонилась к бабушкиному уху.
   – Астагфирулла!
   Все женщины в нашем селе были сплетницами. Когда Салиха пойдет к другим соседям, она будет сплетничать про нас.
* * *
   Мне никто ничего не рассказывал. Но я слышала, как шушукалась бабушка с Салихой, ловила обрывки чужих разговоров, и много раз до меня доходило слово «свадьба». Я думала, они все говорят о дядиной свадьбе. Вышло по-другому – они говорили о свадьбе моей матери. Я ушам не поверила, когда подслушала новый разговор бабушки с Салихой.
   – Курбановы сразу сыграют свадьбу, как только мы Хаджи-Мурада женим, – говорила бабушка. – Выше головы прыгать не будут, все скоромно сделают, у жениха это тоже второй брак. С первой женой они разошлись.
   – Почему разошлись? – спросила Салиха, а я, сидя за занавеской, никак не могла понять – какое нам дело до свадьбы этих Курбановых.
   – Детей у них не было, – ответила бабушка. – Говорят, вина со стороны жены.
   – С Айшей им нечего боятся – вон у нее дочка есть.
   – Хадижа с нами останется, – сказала бабушка, и у меня все внутри похолодело – они говорят обо мне и о маме! Это мама выходит замуж!
   – Айша согласилась? – спросила Салиха.
   – Это вопрос решенный, – сказала бабушка таким же голосом, каким говорила дедушке, какого барана надо зарезать.
   – Такая обуза… – Салиха закачала головой.
   – Что делать… – бабушка вздохнула. – Платье свадебное Надире купили, – она поднялась с подушки. – Завтра ей отнесем.
   Салиха тоже подняла свой живот. Когда они ушли на второй этаж смотреть платье, я выскочила из-за занавески и побежала во двор. Мама выйдет замуж и уедет к Курбановым, билось в моей голове. А я останусь с бабушкой и дедушкой.
   «Я люблю только маму!» – хотела кричать я.
   Я знала, мама уедет, а бабушка будет каждый день меня бить!
   Во дворе ходили куры. Я захотела забежать в курятник и разбить все яйца.
   Однажды бабушка разрешила мне посмотреть, как из яйца вылупляется цыпленок. Мы вместе пришли в курятник. Яйца лежали в гнезде, и на одном появилась маленькая дырочка – это цыпленок бил яйцо клювом с другой стороны. Не знаю, что со мной случилось, я же говорю – во мне живет плохое, – я схватила яйцо и хотела его поцеловать. Но бабушка закричала на меня и ударила по лицу. Я бросила яйцо, и цыпленок умер. Я не хотела его убивать, я хотела играть с ним. Цыплята такие бывают красивые, когда без перьев, в желтом пуху. Я хотела потрогать их, пока они не превратились в противных куриц. Дедушка говорил, их нельзя брать на руки, пока они еще маленькие, и правильно бабушка сделала, что меня побила.
   Я выбежала за ворота. Куда мне бежать? Я так хотела уйти из этого дома навсегда, но, кроме него, у меня не было другого. Я побежала на кладбище, потому что хотела умереть. Если я умру, думала я, меня все равно туда отнесут. Я больше не буду ничего есть, решила я, и умру от голода.
   Сначала я хотела спрятаться на старом кладбище, но могильные камни там – узкие и низкие, я не могла за ними спрятаться. На новом кладбище я нашла высокий камень, села за него, и спине стало тепло – его нагрело солнце. Я сидела на земле, спрятавшись за камнем, и смотрела на облака. Надо мной проплывали бараны – целое стадо, слоны. Однажды папа купил мне футболку, на ней спереди был нарисован слон. Облака приходили и уходили. Я махала им рукой. Летом, когда солнце, они такие добрые. Еще я видела на небе свадебное платье – широкое, с обручем внутри, точно такое лежало на кровати в бабушкиной комнате. Интересно, мама тоже будет выходить замуж в таком платье, подумала я? Слезы потекли по моему лицу. У меня внутри все сдавило, я была как цыпленок, который не может вылезти из яйца. Я стала плакать еще сильней – так сильно, что у меня изо рта полез громкий плач, и я закрыла рот рукой. Потом я подумала про человека, который похоронен в этой могиле. Я даже не знала, мужчина это или женщина, потому что не умела читать. Наверное, представляла я, он лежит и думает – что она пришла на мою могилу плакать, я же ее не знаю, мы даже не родственники с ней?
   Мне стало интересно, слышат ли покойники. Один раз я видела во сне папу, и он сказал мне, что все очень хорошо слышит. Он сказал, что разные покойники слышат разными частями тела – кто-то головой, кто-то телом, кто-то ногами, а кто-то руками. Мой отец слышал руками. Когда он это сказал, показал мне свои ладони. А чем слышит этот покойник? Я не знала.
   – Мама замуж выходит и уезжает к этим Курбановым, – сказала я человеку, который был похоронен в этой могиле. – А я остаюсь с бабушкой и дедушкой. Бабушка меня не любит. Я тоже ее не люблю. У меня умер папа. Как ты, совсем умер. Я осталась с мамой. Почему она должна уехать? Зачем? Я тоже хочу умереть.
   Я представила, как я умерла и осталась возле этого камня.
   – Если бы ты знал, как я хочу умереть, – сказала я человеку, который был похоронен в этой могиле. – Ты можешь сделать так, чтобы я умерла прямо сейчас? – спросила я его. – Прошу тебя, сделай, да. Пусть они все пожалеют. И еще сделай так, чтобы мама к этим Курбановым не уезжала, – просила я, еще не зная, что скоро мое желание исполнится…
   Меня никто не искал, и я стала думать о Махаче. Когда меня похоронят, представляла я, он придет на кладбище в своей красивой одежде и положит мне на могилу ветку цветущей черешни. Жаль, конечно, что я умираю не весной, тогда ему легче было бы достать ветку. Мне было так приятно думать о Махаче, что я даже перестала плакать и мечтала о нем.
   Я не знаю, сколько времени я сидела у того камня, у меня же не было часов, но день изменился. Солнце начало заходить за гору. Сначала это бывает красиво – когда солнце заходит. Ты смотришь на дома, а у них на крыше – тонкое золото. Смотришь на горы, и кажется, что у них на вершине – золотая корона. Все так блестит, как золотое кольцо, цепочка или зуб. Но проходит время, наверное час, и золото уходит, приходит тень. А солнце, красное, как помидор, падает в дырку, которая получается между двумя горами. Что там, за этой дыркой? Я никогда так далеко не ходила. Иногда мы с дедушкой ходили гулять в горы. Шли-шли, а до тех гор так и не дошли. Мне хотелось пойти туда поздно вечером и обойти их, чтобы увидеть, как за ними лежит красное солнце. Спит на боку до утра.
   Мой камень стал холодеть. Как я останусь здесь ночью среди мертвых, испугалась я. Нужно умереть, пока не наступила ночь.
   – Ты можешь сделать так, чтобы я умерла прямо сейчас? – спросила я человека, чья могила это была.
   У меня по спине побежали холодные мурашки. Я начала плакать. Из моих глаз вытекало столько слез, что даже небо расстроилось из-за меня. Облака уплыли, на их место приплыли тучи. Очень быстро вокруг потемнело, хотя ночь еще не наступила. Я услышала, как вдалеке по дороге пастух гонит коров. Их мычание доходило до меня. Маленькие капли упали с неба мне на руки. Воздух изменился, стал двигаться и шевелить траву у моих галош. У меня в груди появилось странное чувство – как будто по ней водили мягким куриным пером, только с обратной стороны. Я никогда еще не была на кладбище вечером во время дождя.
   Ветер принес мне обертку от конфеты, она прилипла к моей ноге. Я захотела оказаться дома, возле теплой печки, в которую бабушка подбросила сухой хворост, – сидеть на подушке, греться и пить горячий чай вприкуску. Я захотела побежать домой, но вспомнила о том, что они должны найти меня мертвой. Я представила, как утром они приходят на кладбище, а я лежу на земле у этой могилы. На моих волосах роса, а руки и ноги холодные. Бабушка плачет и жалеет, что била меня палкой. Мама тоже плачет. И дедушка плачет. Они жалеют меня и говорят: «Прости, Хадижа, что мы так плохо с тобой обращались». Но уже поздно. Я уже не оживу. Не встану с травы. Не открою глаза. Не скажу им ни слова. Не прощу их. И они всю жизнь будут жалеть о том, что не любили меня.
   Дождь полил с неба. Мой платок промок. Камень стал очень холодным. С него мне за шиворот стекала холодная вода и тонкими змейками ползла вниз по спине. Я зажмурила глаза, закрыла голову руками и сидела так, прячась от дождя, пока мне в голову не пришла страшная мысль – как будто это не камень, а покойник прикасается ко мне холодными руками. Мне нужно бежать домой! Я открыла глаза и закричала. Пока я сидела с закрытыми глазами, вокруг все потемнело. Я не видела дорогу, которая вела к нашему дому.
   Вокруг меня стояли могильные камни – темные. Я вспомнила дядю Абдуллу, который недавно умер, я еще ела с его могилы конфеты. Я подумала, что он сейчас может выйти из могилы и прийти за мной. В галошах собралась вода, и от холода я не могла пошевелить пальцами. Я хотела встать, но потом представила, что дядя Абдулла уже стоит за моим камнем и прикладывает свои холодные руки к моей спине, чтобы услышать, о чем я думаю. Я закричала, но крик у меня не получился.
   – Мама! – позвала я.
   Мне показалось, что они уже идут за мной – все покойники, с могил которых я брала еду.
   – Я не много брала, – заплакала я. – Одну конфету или две. Я все не трогала.
   На горе закричала какая-то птица. Мое сердце чуть не выпрыгнуло изо рта.
   – Бабушка! – крикнула я.
   Это не птица кричит, а покойники, пронеслось в моей голове. Они идут за мной! Зачем я не осталась дома, ругала я себя. Зачем?!
   Потом я вспомнила свою прапрабабушку, которая тоже похоронена здесь, и прабабушкиного брата, которого отравили наши родственники.
   – Прапрабабушка, приходи ко мне! – стала звать я.
   На небе сверкнула фиолетовая полоска, и камни вокруг меня задвигались, протянули ко мне каменные руки. У меня сердце заледенело, и я закричала. В глазах засеребрились маленькие точки, как на машине генерала Казибекова. И я оказалась в каком-то доме. Это был как будто наш дом и не наш. Стены были обмазаны глиной, полы деревянные, но без ковров – голые. Никакой мебели в доме не было, даже печки, поэтому было очень холодно. Только у стены стоял станок с уже начатым ковром. Я посмотрела по сторонам и увидела очень красивую женщину в старых одеждах. Она сидела перед станком на полу, поджав ноги.
   – Все забрали, – сказала она, – ничего не оставили.
   Она заплакала и взялась за ковер. Женщина вынимала из пучков разноцветные нитки – синие, желтые, красные, зеленые – и вплетала их в основу. У нее получались очень красивые узоры – ромбы, квадраты, разные фигуры.
   – Хочешь попробовать? – спросила она.
   – Хочу, – ответила я.
   Она положила передо мной пучки ниток разных цветов и сказала, чтобы я выбрала свою нитку.
   – Только выбирай осторожно, – сказала она. – От того, какую нитку ты выберешь, зависит твоя судьба.
   Сначала моя рука потянулась за желтой ниткой. Мне нравится желтый – таким бывает солнце. Потом за красной – я люблю красный, он виден издалека. Но взяла я зеленую нитку, потому что такого цвета лето – когда все живое. Женщина покачала головой – ей не понравился мой выбор.
   Она немного отодвинулась, уступая мне место у станка. И я вплела в основу свою нитку – поверх красного ряда. Женщина вынула из пучка еще зеленые нитки и вплела их над моей ниткой – получился Тамерлан.
   – Это Тамерлан? – спросила я.
   – Это овца – жертвенное животное, – ответила она. – Каждый ковер рассказывает свою историю. Ее можно прочесть в узорах.
   – А какую историю рассказывает твой ковер? – спросила я.
   – Мой ковер рассказывает историю Каменного Мальчика. Давным-давно, меня еще не было на свете, к нам в горы пришел страшный завоеватель и привел с собой множество воинов. Их было столько, сколько ворсинок в этом ковре. Они еще не дошли до нашего села, когда встретили мальчика. Он играл на свирели и пас овец. Вот они – вытканные зелеными нитками.
   – А какого цвета мальчик?
   – Красного, – сказала она и стала ткать свирель красными нитками. – Завоеватель приказал мальчику отвести их в село. Мальчик повел их, но завел в другую сторону – туда, где стоят непроходимые горы и не выпускают никого обратно. Когда завоеватель замахнулся над сердцем мальчика кинжалом, Аллах превратил мальчика в гору. Он до сих пор стоит в стороне от нашего села.
   – А ты кто? – спросила я.
   – Твоя прапрабабушка, – ответила она.
   – Ты умерла! – крикнула я.
   – Ты меня звала. – Женщина посмотрела на меня своими черными глазами.
   В это время в комнату вошел мальчик – младше меня. Он принес с собой мой эмалированный чайник, с которым я все время ходила на родник.
   – Все забрали, – повторила она, – ничего не оставили.
   Мальчик поставил перед нами чайник и стаканы.
   – Рамазан, налей чай, – сказала ему женщина.
   – В чайнике холодная вода, – закричала я. – Не наливай! Мне и так холодно!
   – Тебе надо согреться, – сказала прапрабабушка.
   – Я не буду пить холодный чай! Мне холодно! Я замерзла!
   – Не бойся, – сказал мальчик. – Это вода из нашего чайника. Пей, она горячая.
   Я взяла в руки стакан, в нем оказался чай-кипяток. Я сделала несколько глотков, и мне стало очень жарко. Мне было так жарко, как будто воду-кипяток вылили на голову.
   – Дай, да, я еще выберу нитку, – попросила я прапрабабушку.
   – Нельзя, – сказала она. – Можно выбирать только один раз.
   – Дай я еще выберу! Пожалуйста! – закричала я.
   Не знаю, зачем мне понадобилась эта нитка. Но в том доме я очень хотела выбрать нитку другого цвета.
   – Дай мне еще нитку! Пожалуйста!
   Женщина протянула ко мне руки, подняла меня с пола, посадила к себе на колени и стала качать. Когда она подняла на меня лицо, я увидела, что это мама.
   – Мама, дай мне еще нитку!
   – Тихо, – говорила мама. – Сейчас дедушка приведет врача…
   Ковер уплыл далеко-далеко, и я оказалась на бабушкиной кровати. Мама держала меня на руках. Кровать качала нас. Рядом появилось лицо бабушки с красным носом, она шумно дышала, как будто нюхала табак. Кровать качала нас, как волны на море.
   – Мама, возьми у прапрабабушки другую нитку, – попросила я, но покрывало поднялось с кровати как волна, заблестело над моей головой, накрыло меня, и больше я ничего не помню.
* * *
   Следующие дни я плохо помню. Единственное, что возвращается в память, – сильный жар и боль в коленях. Ноги болели так, будто кто-то брал меня за ступни и крутил их в разные стороны. Я не могла лежать спокойно, мои ноги постоянно были в движении, я терла одну ступню о другую, хотела сбросить с них невидимые руки, но легче мне не становилось. Почему-то я представляла себя керосиновой лампой, в которой сильно повернули фитиль, огонь разгорелся, и стекло сейчас лопнет. Я сейчас лопну, казалось мне, потому что очень горячо, внутри огонь. Приходил врач, которого дедушка привел из соседнего села. Дедушке пришлось пройти ночью под дождем по скользким дорогам три километра туда и обратно. Даже врач не смог повернуть во мне фитиль в обратную сторону. Я больше не могла терпеть и звала маму, хотя мама всегда сидела рядом со мной на бабушкиной кровати. Часто появлялась бабушка, я запомнила ее красный нос, который приближался к моему лицу. Когда я думала, что сейчас взорвусь на части, кровать проваливала меня вниз, куда-то под землю, и там я попадала в тот пустой дом. Там меня ждала женщина. Она снимала платок, и я видела, как тяжело повисают до пояса ее черные косы. Она снова ткала ковер – моя прапрабабушка.
   – Пить, – просила я, и появлялся мальчик с моим эмалированным чайником.
   – Не бойся, – говорил он, – это вода из нашего чайника.
   Я постоянно просила женщину дать мне еще выбрать нитку, но она только качала головой, отчего ее косы колыхались. Она вязала ковер, и на нем постепенно начали появляться желтые узоры. Она ткала солнце, которое поднималось из-за гор и грело баранов и Каменного Мальчика. Тогда я поняла, что мне надо было выбрать желтую нитку.
   – Дай мне желтую нитку, – просила я, но она снова качала головой.
   Потом кровать возвращала меня к маме. Я бы радовалась, если бы бабушка разрешила мне полежать на ее кровати в другое время, а в те дни я хотела лежать на полу – он бы не бросал меня вверх-вниз. Я просила, чтобы меня переложили на пол.
   – Пол холодный, тебе надо быть в тепле, – говорила мама.
   Один раз кровать меня подкинула наверх, я проснулась и почувствовала, что огонь уже не горит так сильно. Но рука, которая крутила ноги, перешла на грудь и стала сильно на нее давить. Мое горло сузилось, воздух не попадал в него, я дышала как бабушка, когда она нюхает табак. С каждым вздохом рука давила больней. Внутри совсем не осталось места для воздуха. Он выходил из меня с таким неприятным звуком и такой горячий, что я могла обжечь маме лицо.
   Я не знаю, сколько дней прошло. Помню, как кровать в другой раз забрала меня вниз, я снова пила горячий чай, а потом вернула наверх, и я услышала голос бабушки.
   – Свадьбу все равно через неделю сыграем, – говорила она. – Завтра позовем к ней муллу. А что делать? Сама слышала, что врач сказал…
   – Она не умрет, – услышала я голос мамы, она говорила шепотом, – не надо свадьбу торопить. Она поправится.
   – Потом траур держать, год ждать, – сказала бабушка, и кровать снова забрала меня вниз.
   Моя прапрабабушка была не похожа на бабушку. Прапрабабушка была красивой, с белой кожей, черными бровями и красными губами. Как она могла родить дочку, которая потом родила такую страшную бабушку? Моя бабушка была похожа на аждаху.
   Мы ткали ковер. Прапрабабушка положила мне в руки пучок зеленых ниток, и я ткала своего барана. Он получался у меня треугольным, но мне все равно были хорошо видны его копыта и кучерявая шерсть. Я могла гладить его сколько хочу. Я погладила своего барана, и вдруг он заблеял. Как я обрадовалась! Прапрабабушка перестала ткать, повернула голову на его голос, желтая нитка повисла в ее пальцах. Мне тоже голос барана показался каким-то странным. Кровать бросила меня вверх, и я увидела человека в белой одежде и с длинной бородой. Он наклонился ко мне, перебирал пальцами четки и пел молитвы. Это мулла, поняла я. Зачем он пришел? Откуда знает, что я разговаривала с шайтаном? Я так испугалась, что опустилась вниз, и только взялась за зеленые нитки, как голос муллы вернул меня наверх. Я снова нырнула вниз, а он опять достал меня наверх. Я прыгала как мячик – туда-сюда, туда-сюда.
   – Мама, положи меня на пол, – стала просить я. – Мама, я не могу больше, положи меня на пол.
   Мама взяла меня на руки и унесла в коридор. Там, в самом конце, у нас сломана крыша, и когда дождь, из дырки течет вода. Сейчас из нее падало жирное солнце. Я хватала луч рукой, мне казалось, это пучок желтых ниток, я хотела вытащить из него одну.
   Мама прижала меня к себе, и я почувствовала, как шевелятся ее ребра.
   – Аллах! – крикнула она в эту дырку. – Аллах, не забирай мою дочку! Лучше меня забери! Меня забери! – кричала она. – Оставь ее! Бери меня, я все равно жить не хочу! Аллах!
   Мои тяжелые веки закрывались, и когда я их почти закрыла, оставив только узкую щелку, желтое солнце стало зеленым и упало на мамино лицо.
   – Аллах! – кричала она. – Забери вместо нее меня!
   Я уснула.
   Когда я проснулась, то снова лежала на кровати, но она уже не подбрасывала меня вверх-вниз. Мама сидела рядом. Она смотрела на мое лицо. Она смотрела мне прямо в глаза, и от ее взгляда у меня теплели ступни и ладони. Не знаю, сколько времени я так пролежала, но за эти дни мама стала совсем некрасивой.
* * *
   Бычок и телка были выбраны. Пришел муж Салихи, и они вдвоем с дедушкой связали им ноги веревками. Бычок был рыжий, телка – черная. Это был первый день, когда я поднялась с кровати. Бычок и телка лежали на боку во дворе. Посмотреть пришли сыновья Салихи. Они крутились рядом с дедушкой, когда он точил нож о желтый камень. Мне не нравился скрип железной ручки, которую дедушка крутил правой рукой. Бычок и телка кричали. Почему он не наточил нож раньше, не понимала я.
   Мама принесла два широких железных таза. Их редко вынимали из хлева. Мама двигалась еще медленней, чем всегда. Готовились к свадьбе. Свадьба через три дня. Через два дня из армии возвращается мой дядя Хаджи-Мурад.
   Я стояла на верхней ступени лестницы, держась за перила, чтоб не упасть. Я ковыряла их ногтями. Мне было не жалко бычка и телку, просто они неприятно кричали и закатывали глаза, как мой отец. Каждый раз, как они мычали, жилы на их шеях напрягались, а глаза уходили так далеко, что были видны только белки. Они трясли ногами, чтобы сбросить веревки, но веревки были завязаны на несколько узлов. Откуда они знали, что их сейчас зарежут? Сыновья Салихи толкались и крутились.