Вскоре он пересек границу Франции.
   Франция не произвела на Сережу особого впечатления – страна как страна, села как села, гостиницы как гостиницы… А к особенностям европейской жизни он пригляделся уже в Германии. Впрочем, подъезжая к знаменитейшей из европейских столиц, Сергей предвкушал, что в самом Париже найдет дивные красоты, так пленившие когда-то его дядюшку Дмитрия.
   За день Ошеров вымотался от быстрой скачки и, не успевая достигнуть Парижа к ночи, собрался заночевать в первой же встреченной гостинице.
   Почти одновременно с ним во двор въехала карета, спешащая, напротив, из столицы. С запяток довольно лихо для своего возраста спрыгнул высокий усатый лакей, открыл дверцу, подал руку даме в черном. Сергей рассеянно вглядывался в фигуру слуги, что-то показалось ему в ней знакомым, будто он уже где-то видел его… Изящная дама в дорожном костюме, в шляпке, напоминающей по форме треуголку, из-под которой сыпались на черный дорожный плащ золотые локоны, медленно шествовала по двору, и слуга следовал за нею. На лицо ее падала тень от шляпы, но вот женщина подняла голову, окидывая все вокруг величественно-рассеянным взором и… Сергей едва не потерял сознание! Вскрикнув, он бросился к даме, упал перед ней на одно колено. Она вздрогнула, усатый молодец грозно нахмурился.
   – Августа, глазам своим не могу поверить! Это невозможно… Вы не помните меня?
   Красавица смотрела на него, не отрываясь, и лицо ее медленно заливала краска.
   – Ошеров, – прошептала она. – Сергей Ошеров…
   И протянула ему обе руки…
   – Княжна! – бормотал Сергей, забывший, что сам вымаливал у Бога эту встречу. – Этого… нет… не может быть… это чудо! Я всегда говорил, что вы – моя принцесса из сказки.
   – Сказка? Нет, – задумчиво улыбнулась княжна Тараканова. – Милый мой, это судьба. Судьба. Суд Божий…
   Как она изменилась! Сергей глядел на нее, наглядеться не мог и изумляться не переставал. Совсем другая… Вытянулся овал похудевшего лица, и вся она стала тоньше, нежней, грациозней – и… стала меньше походить на покойную императрицу. Фея! Явилось в ней что-то и впрямь нереальное, словно ускользающее… Ни тени былой детской гордости – движения, слова, жесты, хоть и величавы, но одновременно мягки и осторожны, словно принцесса боится ступить лишний шаг, разбить что-то хрупкое. Красота и та стала какая-то странная, словно бесплотная, будто девушка едва оправилась от тяжкой болезни. Но светло-серые глаза с голубым отливом были прежние – ясные, ласковые, светящиеся.
   Что-то забурчал важный старый слуга.
   – Не узнаешь, Василь? – улыбалась Августа. – Впрочем, куда тебе его узнать! Вы изменились, Сергей Александрович…
   – Вы тоже, княжна.
   – Что же мы здесь стоим? Спросим отдельную комнату, посидим, поговорим… Вы мне все, все расскажете. Вы в Париж? Из России? Боже, как я соскучилась по России!
 
   – Я уезжаю из Парижа, – объявила княжна Сергею, когда они вдвоем сели за стол.
   Юноша молча глядел на нее с затаенной нежностью. Казалось, ему не надо слов, не надо никаких рассказов – достаточно нежданного счастья видеть ее. Но Августа чувствовала, что весь он полон ожиданий, вопросов, надежд и предчувствий.
   Он вновь обратила к нему свое милое лицо, внимательно, смело взглянула прямо в глаза. Казалось удивительным и нереальным, что он все еще может любить ее, что его полудетские чувства обернулись чем-то настоящим и сильным.
   – Вы путешествуете? – спросила девушка, лишь бы что-то сказать.
   – По долгу службы, – ограничился Сергей кратким ответом. Даже своей фее он ни за что бы не открыл сущности своего секретного, хотя, в общем-то, бесхитростного поручения.
   – Расскажите о России, – попросила княжна. – Я уехала с тетушкой за границу по высочайшему повелению почти сразу же после нашего расставания. И с тех пор ни разу не была на родной земле. Сейчас царствует государыня Екатерина. Здешние газеты противоречивы на ее счет, и порой меня мутит от бессовестной лжи. России завидуют, Сергей Александрович!
   – Насколько мне известно, государыня Екатерина Алексеевна не раз говорила, что прозревает великое будущее нашего Отечества, – ответил Ошеров. – «Россия – это вселенная!» повторяла она в частных разговорах с моим другом графом Орловым.
   Княжна бросила на него любопытный взгляд.
   – Орлов – ваш друг?
   – Алексей Григорьевич. Достойнейший человек.
   – Расскажите мне все, – еще раз, почти по-детски умоляюще попросила Августа.
   Сергей с удовольствием откликнулся на эту просьбу, воспоминания о перевороте, в котором он таким жаром принял участие, возбудили в нем вдохновение. Августа слушала, боясь проронить слово. Когда он окончил долгий рассказ и, застенчиво улыбнувшись ей, замолчал, девушка вздохнула.
   – Я хотела бы вернуться, да видно, не судьба, – княжна заговорила тихо, заламывая тонкие бледные пальцы. – И Париж… Боже, сколь пережито, сколько слез выплакано, – вдруг вырвалось у нее с жаром. – Едва-едва успела попривыкнуть, освоиться… И вот опять…
   – Что случилось? – робко спросил Сергей. Августа молчала. Смотрела на него с грустью, раздумывала. А когда, наконец, заговорила, он не узнал ее голоса. Заговорила она почему-то по-французски, как-то странно, причудливо, будто читала книгу. Отведя взгляд, вглядывалась в пространство пред собой, словно видя в нем что-то чуждое и неотступное.
   – …Засыпал тихий сад моего поместья в окрестностях Парижа, – слушал Сережа, – и я выходила гулять под покровом сумрака. По ночам меня тяготило молчание моего огромного готического замка, становившегося черным внутри, а из сада, в свете звезд, он казался хрупким и всеми своими линиями устремлялся ввысь в едином порыве… Звезды над Парижем иные, чем над Черниговом, Сережа. Но те же звезды видят и Россию… Я часами могла ходить по лабиринту дорожек, вслушиваться в ночные звуки и тут же забывать о них, потому что сбивалась череда воспоминаний, в которых путались странные тяжелые мысли, наполняя душу – как ни старайся бороться! – живой, острой болью. Не знать, кто ты, зачем ты… Страшно. Сладким сном спала в эти часы Марья Дмитриевна, а Василь стоял на входе в сад, в воротах, оберегая меня. Только в эти часы я могла быть собой, могла, не стыдясь самой себя, плакать по Родине, по матери, которая умерла, которую я не знала и уже не узнаю, по отцу, которого, наверное, больше никогда не увижу… А днем… С утренним светом возвращалась ложь. Я вновь была высокородной русской княжной, богатой, свободной – ведь я сама выпросила для себя эту свободу у покойной государыни, заплатив за нее возможностью жить на Родине… Весь мир мог быть у моих ног! Я красива, у меня счета в итальянских банках, я знатна, хотя тайна моего рождения никому не известна… как мне казалось… В моем уединенном замке, приобретенном на деньги русской царицы, под взглядом с башен которого на далекие расстояния разбегаются зелено-голубые поля, деревенские домишки французских пейзанов – в этом замке, который я полюбила и возненавидела, меня каждый день посещали учителя, ведь я сама этого хотела. С одним из них, месье Мерье, сморщенным старичком с чисто французским обаянием, одиноким и несчастным философом, я сильно сдружилась, и мы спорили с ним до хрипоты… Вы знаете, что французам Россия интересна не менее, чем нам – Франция? Французский всегда был моим любимым языком, а здесь я изучила его едва ли не в совершенстве, так что сами парижане весьма удивлялись. О, я была очень популярна в высшем парижском свете! Мои редкие появления на вечерах, званых ужинах вызывали восторг. Я играла до самозабвения роль северной девы, недоступной никаким соблазнам.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента