Страница:
– Да я его сама не пустила, еще не хватало, чтобы его разбил паралич, и потом держать его год на больничном…
При всем своем здравомыслии – а Милка преподавала строительное черчение и детали машин в индустриальном техникуме, – она тупела и совершенно ничего не видела, когда дело касалось Димы. Дима не оценивался по стандартным меркам. Стандартные мерки применялись ко всем остальным людям, к детям, подругам, даже к родителям. А к Диме применялись особенные стандарты. Всегда находилось какое-нибудь очень серьезное оправдание, почему Дима не смог сделать то, что полагалось бы сделать приличному человеку в той или иной ситуации. Раньше, во времена русской классической литературы, это называлось бы двойной моралью.
Только одна из всех моих знакомых женщин имела смелость и достоинство предъявлять своему мужу моральные требования. Таня, Татьяна Николаевна, была завучем в одном ПТУ, где я проработала примерно год учителем русского языка, когда еще училась на четвертом курсе университета. Танин папа был то ли первым, то ли вторым секретарем горкома партии нашего городка, а Танин муж только начинал свою карьеру по партийной линии.
Однажды я слышала, как Тага отчитывала своего Михаила Андреевича по телефону, уж не знаю за что:
– Разве приличные папочки так поступают? Приличные папочки приходят домой раньше жены, убирают квартиру, готовят ужин, чтобы жена пришла домой к столу, и папочки говорят: «Дорогая, ты прекрасно выглядишь! Давай поужинаем и пойдем в кино на вечерний сеанс. Посуду я потом уберу».
Что-что-что? Не каждый день? А почему не каждый? Я лично работаю каждый день, и устаю каждый день. Поэтому ты должен заботиться о своей жене каждый день. Я ведь тоже забочусь о тебе каждый день!
Ну, это смешно, наконец. Ты же не ребенок, ты отец и муж. Вот сам и придумай…
Помню, что остальные училки в нашем ПТУ своими маленькими язычками осуждали Татьяну Николаевну за жестокое обращение с же… ой, то есть с мужем.
Говорили, что она уж больно крута, что она его заездила, что он ее избаловал, что вот пожила бы с моим, который трезвым бывает только по утрам, да еще и из дома все пропивает, а у нее мужик и не пьет, и не бьет, и не гуляет, и по магазинам ходит, и готовит, а ей все не так. Зажралась.
Помню, что я сама не любила ее манеру разговаривать с мужем и посмеиваться над ним. В моей родительской семье было не принято посмеиваться над мужчинами, даже думать об этом было не принято. Все очень серьезно, мужчина – это серьезно.
А Таня цвела и улыбалась. Конечно, она могла себе позволить предъявлять моральные требования к мужу, за ее спиной стояла мощная фигура папы, и ее муж был не столько ее мужем, сколько зятем ее отца. Остальные женщины в нашем коллективе такого себе позволить не могли ни при каких обстоятельствах.
До ПТУ я работала в одной пригородной школе, она считалась сельской, кадров не хватало, и меня взяли на работу с двумя курсами.
Однажды у меня было «окно», я вышла из своего кабинета, пошла по длинному коридору и вдруг поразилась тому, что в тишине урока я слышу только женские голоса коллег и ни одного мужского.
В то время я была молодой незамужней девкой, которая мечтала о браке как об исполнении своей главной цели в жизни. Я остановилась и стояла, оглушенная неожиданным озарением, что здесь, в этой школе, я и закончу свою жизнь старой девой. За кого же мне выходить замуж? Во всем коллективе только два мужика – учитель физкультуры, который женат на учительнице начальных классов, и военрук, старый и скучный. Половина моих коллег были одинокими, а вторая половина женщин жили со своими алкоголиками не очень-то весело.
Я решила бежать из школы и из поселка.
Однако перед побегом, который пришлось отложить до конца учебного года, мне довелось познакомиться с Наташей, моей полной коллегой, то есть тоже учительницей русского языка. Как я потом поняла, Наташа сбежала из своего маленького городка из-за скандала, связанного с ее молодым мужем.
Они приехали сюда вместе, поселились на квартире, начали работать в нашей школе, он тоже был учителем физкультуры.
Однажды я застала их в лаборантской за неприличным занятием: она облокотилась на наш общий письменный стол, а он задирал ее юбку, приговаривая и припрыгивая от нетерпения. Они встрепенулись, она засмеялась смущенно, а он повернулся ко мне и хлопнул руками, как бы прогоняя меня.
Я вышла из кабинета, через минуту Наташа выглянула и затащила меня внутрь, а он выскользнул за моей спиной.
Она нравилась мне, у нее был очень легкий характер, и она была очень доброжелательной со всеми людьми. Говорила она мягко, медленно, всегда подшучивала, словечки у нее были все сплошь уменьшительно-ласкательные: девчонки, мальчишечки, зайка, киска, малышка, детка…
Она была певунья, быстро организовала хор, они потом ездили на всякие конкурсы, занимали первые места. Она была очень порядочным человеком. Даже ее белые вязаные воротнички, шелковые шали, муфты зимой и шляпки летом – все это говорило о том, что она из хорошей семьи, где все всех любили и уважали, потом оказалось, что ее родители прожили вместе 50 лет, папа полковник в отставке, души не чает в маме, а мама обожает их с сестрой.
Мне не нравился ее Миша, потому что он был хам, тискал молоденьких училок по углам, плоско шутил, обращался с Наташей как с уличной девкой: точно так же тискал и ее на глазах у всех, а мне делал неприличные предложения доставить ему удовольствие и что, дескать, никто об этом ничего не узнает. Мне было очень странно, что они – пара, что живут вместе, и она, похоже, не замечает, что он обычный здоровый конь под 190 ростом и 100 весом.
Она его любила, быстро забеременела раз и другой, у них появились детки, и Наташа уже не сияла как прежде и не пела на бегу, когда поднималась на наш третий этаж. Поговаривали, что Мишка пьет, шляется по бабам, не дает ей денег и вообще ведет себя как свинья.
Лет через 10, когда я уже давно ушла из этой школы и почти перестала даже перезваниваться с Наташей, я встретила его на заправочной станции, я стояла около своей «девятки», а он вышел из своего «газика». Он меня узнал, заулыбался, сказал, что как это так, что такие красивые женщины и без охраны, и не поехать ли нам куда-нибудь обмыть встречу…
Еще через несколько лет я узнала, что они развелись, что он забрал из квартиры почти все, и что они до сих пор делят саму квартиру, потому что он имел право на 25 процентов площади, а подходящего размена все не было. Что Наташа страшно постарела, потеряла почти все свои роскошные волосы, что дети у нее учатся в институтах и большие молодцы, что Мишка ходит к ним под окна ругаться и иногда даже стреляет у них под окном из своего охотничьего ружья и кричит, чтобы Наташка-сука отдала его норковую шапку.
Что же это такое? Неужели нет ни одной хорошей истории для моей повести? Неужели только грустные и печальные?
Очень часто я думаю про мою маму. Наверное, она была счастлива с моим отцом. Они прожили вместе всю жизнь, отец умер несколько лет назад, и мама одна до сих пор. Конечно, она его любила, заботилась, как умела, была ему преданной. А моя бабушка часто напевала шутливую припевку:
– Да, хорошо тебе, маменька, с родным-то батюшкой, а меня отдаете за чужого дяденьку.
Моя бабушка часто напевала старые русские народные песни. Я их слышала все свое детство, никогда особенно не задумывалась – а что же в них такого грустного, почему они такие протяжные?
Женщины жалуются на свою долю, на злодея-мужа, который их бьет, на бедность, на свекровь, на мужнину родню. В некоторых песнях женщины предостерегают молодух не ходить замуж, подольше оставаться в родительском доме. В других песнях женщины насмехаются над злодеем-мужем и его родней с весельем висельника, а, была – не была! Часто в женских песнях говорится о том, что хороша жизнь, если муж хороший, а если плохой – то жизнь тяжела. А песням этим очень много лет, то есть выходит, что женщины были несчастливы с мужьями и до революции, и до войны, и до перестройки? И очень интересно, только ли мы, русские женщины, рассуждаем так?
История моего первого замужества, которое продлилось всего два или три месяца, может быть одной из затейливых иллюстраций к всемирной женской истории.
Когда мне было лет 18, я пала жертвой своей первой настоящей любви. Школьные истории и дружбы, а до них почти детсадовские влюбленности – не в счет.
Итак, мне было 18, и я только что сдала свою первую в жизни сессию в институте. На новогодней дискотеке в холле общежития среди шума и мигающих огоньков он увидел меня. Я-то его как раз не видела. Я была занята своим платьем, которое мне сшила мама чуть ли не из занавески, по крайней мере, ткань выглядела как тюль. Я навертела волосы на бигуди, потом взбила их до невероятного объема, подвела глаза и накрасила губы, и со всей этой красотой, невероятно погруженная в себя, стояла у колонны.
Тут Он и возник. Все мы переживали нечто подобное – вот тут Он и …
Он взял меня за руку и повел танцевать. Он ничего не говорил, просто смотрел на меня, откинув голову. Представьте, какая каша у меня возникла в голове. Неужели платье сыграло? Или прическа? Я ему понравилась! А что говорить-то? Надо что-то говорить. Но я могла только глупо улыбаться. И он произнес свою коронную фразу:
– Так улыбаться может только настоящая женщина.
Это я-то? Я и не женщина вовсе, а девушка. Вот оно, определение третьего пола. Не женщина – это значит мужчина. Но и не мужчина. Тогда кто? Третий пол, то есть девушка…
Так я хотела ему понравиться, так хотела быть около него! Меня не отпугнуло ничто – ни резкий запах пота, ни рыжие волосы, ни белесые ресницы, ни заумные разговоры о призвании и творчестве. Что вы! Ведь он учился на четыре года старше и вот-вот должен был стать дипломированным архитектором.
Он и тогда уже был звездой на своем курсе, и это еще больше толкало меня ему понравиться. Я старалась. Каким-то своим чутьем я поняла, что нравиться легко, надо просто мимикрировать. Точно копировать его, подражать ему, говорить то, что ему хочется услышать.
Если ему нравилась деревянная резьба на старых домах, то и я отчаянно восхищалась этим. Он рассказывал мне про белую, черную и красную керамику, и я немедленно стала любить и это. Всякие висюльки на лямочках – пожалуйста! Роль женщины в семье – как пожелаете, могу и хозяйством заниматься. Я была как воск в его руках, а он говорил об удивительном родстве душ.
Однажды он решил познакомить меня со своими родителями:
– Перед свадьбой было бы неплохо нам всем познакомиться.
Мы ехали к нему домой и смеялись.
Я окончательно растаяла. Я превратилась в растопленное сливочное масло. Я потеряла всякую форму. Я была его.
Нетрудно догадаться, что через пару недель после нашего знакомства с его родителями он меня бросил. Он просто исчез! Сбежал. Потом он ко мне уже никогда не вернулся. А я сидела под его дверью в общежитии, и в животе у меня был дикий холод. Я умирала. У меня не было формы, я не могла быть больше ничьей, даже своей. Тянулись какие-то дни, какие-то ночи, моя жизнь исчезла.
Я не говорю, что я умерла. Нет, я жива, как видите. Просто моя жизнь тогда исчезла.
От горя, и не зная, куда себя деть, я очень часто приезжала к его другу домой. Друг был женатый, проживал в отдельной комнате, его жена накрывала стол, и народу у них набивалось достаточно. Мне казалось, что, бывая у его друга, я продолжаю общаться с ним самим.
На одной из таких посиделок некий Саша взял меня за руку и сказал, что сегодня он меня будет провожать. Я не сказала «нет» потому, что вообще ничего сказать не могла. Во мне не было жизни, воли, желаний, вкусов – ничего.
Раз провожать – значит, провожать. Если бы он, этот Саша, сказал: «Сейчас будем прыгать с крыши», я бы прыгнула. Мне было все равно. Саша поехал меня провожать, а по пути домой сделал мне предложение руки и сердца. Я подумала, что вот как хорошо, можно выйти замуж. А то вдруг больше никто не позовет. Заодно можно переехать от мамы, потому что мама, как мне тогда казалось, меня порядочно достала.
Конечно, никто меня не спросил ни о какой любви. Саша мне не понравился. Но это не имело значения. Я даже не пыталась себя остановить. По дороге в ЗАГС я подумала: «Если что, разведусь».
Что такое это «если что», я не знала, но смутно понимала, что все неправильно.
Через пару дней семейной жизни я поняла, что не могу спать со своим новым мужем. Не в смысле иметь секс, а в прямом смысле – спать в одной кровати.
Он мне был противен. Но не говорить же сразу на третий день, что пора разводиться.
Я стала терпеть. Отворачивалась, когда он меня целовал. Не хотела смеяться, когда он шутил. Не любила на него смотреть. Особенно меня раздражало, что на мое негативное к нему отношение он не обращал никакого внимания, продолжал смеяться и лез целоваться.
Через пару месяцев мы развелись. Я его допекла. Он ушел от меня к своей соседке по служебному кабинету. Прожили они довольно долго, завели детей и, наверное, были счастливы.
И вот я думаю: почему это все со мной случилось? Ведь я никогда не была дурой, а выходит, что была, и именно дурой. Почему я не выбирала себе пару сама? Почему я была выбираемой?
Кажется, этот страдательный залог, или как это там называется, сыграл со мной очень злую шутку.
Ответ будет таков – мне и в голову не приходило, что я могу выбирать. Я могу притягивать как магнит. Как душистый цветок на раскаленном зноем поле распространяет сладкий аромат и приманивает пчел, так и я должна была нравиться мальчикам, быть удобной и приятной для них, а уж кто прилетит и сядет на мой цветок – это как Бог даст. То и будем кушать.
Вместо того чтобы хоть как-то постараться разобраться в своем избраннике, я была занята копанием в себе. Я решала глобальную проблему – а нравлюсь ли я ему? Если нет, то что делать и кто виноват?
Сегодня по телевизору увидела ток-шоу про женщин. Какие они одинокие и несчастные. Одна из героинь, плача, рассказывала, что муж избил ее, когда она была на четвертом месяце беременности. С мужем пришлось расстаться.
Ведущая, одна наша музыкальная дива, спросила героиню, а что такое вдруг случилось с мужем, что он напал на беременную жену? Может, у него произошло временное помешательство рассудка? И так ли внезапно он помешался в уме?
И героиня, плача еще больше, рассказала, что он ее поколачивал и до беременности. Но она не обращала на это внимания. Думала, что это просто единичный случай. В голову лезла всякая чушь, вроде «бьет – значит любит».
Она мечтала о семье и не смотрела правде в глаза. Только чудом удалось сохранить беременность.
Одна моя знакомая рассказала мне, что во время очередной ссоры ее муж растоптал пластиковое ведро для мытья пола и сломал металлическую швабру. Дальше она добавила:
– Вот такой у него характер. А я что? Я молчу, ничего не говорю, пройдет. Покричал, конечно…
– А как насчет извиниться?
– А, ерунда. Если у него такой характер, что поделаешь?
И правда…
А сегодня моя сотрудница рассказывала о себе…
Все здешние истории укладываются в несколько предложений. Была замужем. Дети. Жили обеспеченно, была счастлива. Затем что-то случилось, например, операция, или авария, или просто дети начали подрастать. Муж начал пить. Жена должна была взять на себя всю ответственность. Не потому что она этого хочет, просто потому, что больше некому.
Ира рассказала примерно такую историю. Что стала инвалидом, муж запил, а дети были маленькие. Она развелась с ним четырнадцать лет назад, и только два года назад заставила его выехать из ее дома. Двенадцать лет она кормила своего бывшего мужа.
– Я готовила для детей, прятала еду в холодильник, а ночью слушала, как он ворует еду.
– Почему ты его не выгнала? Почему двенадцать лет ты позволяла ему воровать еду? – спрашиваю я.
– Не знаю. Вот такой я человек. Мне его было жалко. Не знаю.
– Но ведь он разрушал тебя?
– Да.
– И воровал еду у твоих детей?
– Да.
– И напивался каждый день?
– Да.
– Так почему же, черт побери, ты его не выгоняла9
– Не знаю.
Вот где тайна-то! Она не может ответить. Она даже не пытается оправдаться или придумать какую-нибудь философию про помощь ближнему, про сострадание, про «Все мы под небом едины».
Я слушала ее и думала о сотнях, тысячах таких Ир. И подобных мне. Эта Ира живет сейчас в комнате, где есть только матрац на полу и два стула. У нее нет телевизора, нет компьютера, ничего нет. Она должна за эту комнату уже 1000 баксов. С ней вместе в квартире живет сын хозяина, который вечно голоден и выпрашивает у Иры даже ту жалкую еду, которую она может себе позволить. Ира говорит, что когда она варит макароны, он приходит и жалуется на головокружение и голод. Ира отдает ему свои макароны.
– Мне его жалко.
Я спрашиваю, почему он не работает?
– Потому что ничего не умеет, молодой, всего 22 года.
– А раз ничего не умеет, пусть сидит голодный.
Ира посмотрела на меня так, как будто я предложила ей ограбить банк. Голодный человек – это ужасно. Его надо накормить. Пусть даже собственным ужином.
Перед уходом она сказала:
– Каждому человеку дается испытание по силам, только не каждый знает, есть ли у него эти силы. Многие верят, что сил нет, и сдаются. А некоторые верят, что силы есть, и продолжают барахтаться.
Когда моя мама гостила у меня, она рассказала, что одна моя одноклассница превратилась в алкоголичку. Я позвонила ей. На счастье, она была дома. Долго соображала, кто ей звонит. Потом очень быстро перевела разговор на себя и сказала с почти детским бесстыдством:
– А я совсем спилась. Стала алкоголичкой.
– Почему?
– Интересный вопрос, – помолчав, сказала она. – Не знаю, почему я спилась, а вот интересно, почему ты не спилась? Что тебя держит?
– Дети.
Мне не надо было даже думать, что меня удерживает на плаву. Конечно, дети. У моей одноклассницы детей не было.
Еще одна моя знакомая сказала однажды, что никогда не узнаешь человека, пока с ним не случится беда. В экстремальных условиях сразу станет видно, сломался человек или продолжает жить. Для меня живой человек не только тот, кто еще не умер, а тот, кто имеет надежду, мечты, планы, что-то такое, что заставляет его жить. И как же много вокруг таких, кто еще ходит по земле, дышит, но давно умер. Глаза тусклые, голос слабый, руки не гнутся, язык не шевелится, не задумываясь, отвечают «Да» или «НЕТ» на любые вопросы.
Сегодня получила письмо от мамы. На четырех страницах плотного текста мама учит меня жить. Припоминает мои старые грехи и ошибки, вспоминает, как она сама меня воспитывала, и как ей было тяжело. Наставляет меня, как вести себя с моими собственными детьми.
Приведу дословно одну ее фразу:
– Я, конечно, не должна вмешиваться в вашу жизнь, но мне кажется, мать может подсказать, посоветовать, и не просто может, а должна.
Вот такая логика у наших мам. Не может, но может, не должна, но должна. Письмо скучное, как лекция по марксизму-ленинизму. Или как история КПСС. Кто учил, тот помнит, а кто не учил – ничего не потерял.
Иногда я думаю – почему моя мама не говорит со мной? Не умеет? Не знает, о чем? Или просто я ей не интересна? Она пишет, что нехорошо говорить о себе, что ты умная. У людей может быть «другая» реакция. И дочке я не должна говорить, что она красивая. А то она, дочка то есть, испортится.
А, вспомнила, что мне это мамино письмо напоминает. Антон Павлович Чехов – «Человек в футляре». Лошади кушают овес и сено. Волга впадает в Каспийское море. Надо делать то, а другое не надо. Бедная моя мамочка. Всю жизнь она учит меня, что «как бы чего не вышло».
Когда родился мой сын, у моих соседей на три этажа ниже тоже родился сынок, и мы необыкновенно подружились. Я жила с родителями, а они жили одни, и я часто сидела у них дома, мы с Людочкой болтали и наблюдали за детьми. Мы вместе гуляли, проводили почти все время вместе.
Людочкина мама Алла Ивановна часто заходила к ним, чтобы помочь. Она мыла посуду или готовила, или убирала, или гладила – делала все, что придется, и всегда улыбалась, и всегда она была ласковая с Людочкой, и были они как подружки.
Я завидовала Людочке. Ее мама никогда не давала ей советов, никогда не критиковала, никогда не была раздраженной. Что бы Людочка ни сделала, все было хорошо, всем она была довольна. Стоит ли говорить, что я завидовала Людочке отчаянно.
Когда мне было лет двадцать, телевидение разродилось сериалом «Санта-Барбара». Довольно большая часть моей жизни прошла под звуки музыки из этой энциклопедии богатой жизни. Иногда я, сама смеясь над собой, зависала перед телеэкраном с надкушенным бутербродом в руке.
Почему смеялась? Да уже в то время наши юмористы потешались над домохозяйками, которые заняты уходом за детьми и ничего, кроме телевизора и телесериалов, знать не желают.
Телесериалы стали символом жизни обывателя, почти пошлости. В то время я училась в университете и считала себя прогрессивной и продвинутой. Тем не менее «Санта-Барбара» приковывала меня к себе вопреки моему слегка ироническому к ней отношению.
Помню, меня потрясали диалоги между матерью семейства и ее взрослыми дочерьми. Мать разговаривала с ними так, как будто это были не ее дети, а взрослые женщины, глубоко ею уважаемые. Она была вежлива с ними, шутила, очень деликатно спрашивала об их жизни, постоянно оговариваясь, что извиняется, если это может как-то повлиять на их, дочерей, самочувствие.
Иногда меня раздражали эти диалоги, я не могла поверить, что такое бывает в реальной жизни. Потом я подумала, что невозможно обмануть целую страну – Соединенные Штаты Америки, что если бы в этом сериале все было выдумкой, то никто бы не стал смотреть такой длинный фильм. Значит, все диалоги в фильме – правда. Это было так не похоже на мою жизнь, на мою семью.
Мои мысли скачут, но это только кажется, что все, о чем я рассказываю, – случайный набор событий и наблюдений. На самом деле все это о нас, о женщинах.
И история моей жизни, и другие истории, и первая любовь, и все остальное – о нас.
Истерическое воспитание
При всем своем здравомыслии – а Милка преподавала строительное черчение и детали машин в индустриальном техникуме, – она тупела и совершенно ничего не видела, когда дело касалось Димы. Дима не оценивался по стандартным меркам. Стандартные мерки применялись ко всем остальным людям, к детям, подругам, даже к родителям. А к Диме применялись особенные стандарты. Всегда находилось какое-нибудь очень серьезное оправдание, почему Дима не смог сделать то, что полагалось бы сделать приличному человеку в той или иной ситуации. Раньше, во времена русской классической литературы, это называлось бы двойной моралью.
Только одна из всех моих знакомых женщин имела смелость и достоинство предъявлять своему мужу моральные требования. Таня, Татьяна Николаевна, была завучем в одном ПТУ, где я проработала примерно год учителем русского языка, когда еще училась на четвертом курсе университета. Танин папа был то ли первым, то ли вторым секретарем горкома партии нашего городка, а Танин муж только начинал свою карьеру по партийной линии.
Однажды я слышала, как Тага отчитывала своего Михаила Андреевича по телефону, уж не знаю за что:
– Разве приличные папочки так поступают? Приличные папочки приходят домой раньше жены, убирают квартиру, готовят ужин, чтобы жена пришла домой к столу, и папочки говорят: «Дорогая, ты прекрасно выглядишь! Давай поужинаем и пойдем в кино на вечерний сеанс. Посуду я потом уберу».
Что-что-что? Не каждый день? А почему не каждый? Я лично работаю каждый день, и устаю каждый день. Поэтому ты должен заботиться о своей жене каждый день. Я ведь тоже забочусь о тебе каждый день!
Ну, это смешно, наконец. Ты же не ребенок, ты отец и муж. Вот сам и придумай…
Помню, что остальные училки в нашем ПТУ своими маленькими язычками осуждали Татьяну Николаевну за жестокое обращение с же… ой, то есть с мужем.
Говорили, что она уж больно крута, что она его заездила, что он ее избаловал, что вот пожила бы с моим, который трезвым бывает только по утрам, да еще и из дома все пропивает, а у нее мужик и не пьет, и не бьет, и не гуляет, и по магазинам ходит, и готовит, а ей все не так. Зажралась.
Помню, что я сама не любила ее манеру разговаривать с мужем и посмеиваться над ним. В моей родительской семье было не принято посмеиваться над мужчинами, даже думать об этом было не принято. Все очень серьезно, мужчина – это серьезно.
А Таня цвела и улыбалась. Конечно, она могла себе позволить предъявлять моральные требования к мужу, за ее спиной стояла мощная фигура папы, и ее муж был не столько ее мужем, сколько зятем ее отца. Остальные женщины в нашем коллективе такого себе позволить не могли ни при каких обстоятельствах.
До ПТУ я работала в одной пригородной школе, она считалась сельской, кадров не хватало, и меня взяли на работу с двумя курсами.
Однажды у меня было «окно», я вышла из своего кабинета, пошла по длинному коридору и вдруг поразилась тому, что в тишине урока я слышу только женские голоса коллег и ни одного мужского.
В то время я была молодой незамужней девкой, которая мечтала о браке как об исполнении своей главной цели в жизни. Я остановилась и стояла, оглушенная неожиданным озарением, что здесь, в этой школе, я и закончу свою жизнь старой девой. За кого же мне выходить замуж? Во всем коллективе только два мужика – учитель физкультуры, который женат на учительнице начальных классов, и военрук, старый и скучный. Половина моих коллег были одинокими, а вторая половина женщин жили со своими алкоголиками не очень-то весело.
Я решила бежать из школы и из поселка.
Однако перед побегом, который пришлось отложить до конца учебного года, мне довелось познакомиться с Наташей, моей полной коллегой, то есть тоже учительницей русского языка. Как я потом поняла, Наташа сбежала из своего маленького городка из-за скандала, связанного с ее молодым мужем.
Они приехали сюда вместе, поселились на квартире, начали работать в нашей школе, он тоже был учителем физкультуры.
Однажды я застала их в лаборантской за неприличным занятием: она облокотилась на наш общий письменный стол, а он задирал ее юбку, приговаривая и припрыгивая от нетерпения. Они встрепенулись, она засмеялась смущенно, а он повернулся ко мне и хлопнул руками, как бы прогоняя меня.
Я вышла из кабинета, через минуту Наташа выглянула и затащила меня внутрь, а он выскользнул за моей спиной.
Она нравилась мне, у нее был очень легкий характер, и она была очень доброжелательной со всеми людьми. Говорила она мягко, медленно, всегда подшучивала, словечки у нее были все сплошь уменьшительно-ласкательные: девчонки, мальчишечки, зайка, киска, малышка, детка…
Она была певунья, быстро организовала хор, они потом ездили на всякие конкурсы, занимали первые места. Она была очень порядочным человеком. Даже ее белые вязаные воротнички, шелковые шали, муфты зимой и шляпки летом – все это говорило о том, что она из хорошей семьи, где все всех любили и уважали, потом оказалось, что ее родители прожили вместе 50 лет, папа полковник в отставке, души не чает в маме, а мама обожает их с сестрой.
Мне не нравился ее Миша, потому что он был хам, тискал молоденьких училок по углам, плоско шутил, обращался с Наташей как с уличной девкой: точно так же тискал и ее на глазах у всех, а мне делал неприличные предложения доставить ему удовольствие и что, дескать, никто об этом ничего не узнает. Мне было очень странно, что они – пара, что живут вместе, и она, похоже, не замечает, что он обычный здоровый конь под 190 ростом и 100 весом.
Она его любила, быстро забеременела раз и другой, у них появились детки, и Наташа уже не сияла как прежде и не пела на бегу, когда поднималась на наш третий этаж. Поговаривали, что Мишка пьет, шляется по бабам, не дает ей денег и вообще ведет себя как свинья.
Лет через 10, когда я уже давно ушла из этой школы и почти перестала даже перезваниваться с Наташей, я встретила его на заправочной станции, я стояла около своей «девятки», а он вышел из своего «газика». Он меня узнал, заулыбался, сказал, что как это так, что такие красивые женщины и без охраны, и не поехать ли нам куда-нибудь обмыть встречу…
Еще через несколько лет я узнала, что они развелись, что он забрал из квартиры почти все, и что они до сих пор делят саму квартиру, потому что он имел право на 25 процентов площади, а подходящего размена все не было. Что Наташа страшно постарела, потеряла почти все свои роскошные волосы, что дети у нее учатся в институтах и большие молодцы, что Мишка ходит к ним под окна ругаться и иногда даже стреляет у них под окном из своего охотничьего ружья и кричит, чтобы Наташка-сука отдала его норковую шапку.
Что же это такое? Неужели нет ни одной хорошей истории для моей повести? Неужели только грустные и печальные?
Очень часто я думаю про мою маму. Наверное, она была счастлива с моим отцом. Они прожили вместе всю жизнь, отец умер несколько лет назад, и мама одна до сих пор. Конечно, она его любила, заботилась, как умела, была ему преданной. А моя бабушка часто напевала шутливую припевку:
– Да, хорошо тебе, маменька, с родным-то батюшкой, а меня отдаете за чужого дяденьку.
Моя бабушка часто напевала старые русские народные песни. Я их слышала все свое детство, никогда особенно не задумывалась – а что же в них такого грустного, почему они такие протяжные?
Женщины жалуются на свою долю, на злодея-мужа, который их бьет, на бедность, на свекровь, на мужнину родню. В некоторых песнях женщины предостерегают молодух не ходить замуж, подольше оставаться в родительском доме. В других песнях женщины насмехаются над злодеем-мужем и его родней с весельем висельника, а, была – не была! Часто в женских песнях говорится о том, что хороша жизнь, если муж хороший, а если плохой – то жизнь тяжела. А песням этим очень много лет, то есть выходит, что женщины были несчастливы с мужьями и до революции, и до войны, и до перестройки? И очень интересно, только ли мы, русские женщины, рассуждаем так?
История моего первого замужества, которое продлилось всего два или три месяца, может быть одной из затейливых иллюстраций к всемирной женской истории.
Когда мне было лет 18, я пала жертвой своей первой настоящей любви. Школьные истории и дружбы, а до них почти детсадовские влюбленности – не в счет.
Итак, мне было 18, и я только что сдала свою первую в жизни сессию в институте. На новогодней дискотеке в холле общежития среди шума и мигающих огоньков он увидел меня. Я-то его как раз не видела. Я была занята своим платьем, которое мне сшила мама чуть ли не из занавески, по крайней мере, ткань выглядела как тюль. Я навертела волосы на бигуди, потом взбила их до невероятного объема, подвела глаза и накрасила губы, и со всей этой красотой, невероятно погруженная в себя, стояла у колонны.
Тут Он и возник. Все мы переживали нечто подобное – вот тут Он и …
Он взял меня за руку и повел танцевать. Он ничего не говорил, просто смотрел на меня, откинув голову. Представьте, какая каша у меня возникла в голове. Неужели платье сыграло? Или прическа? Я ему понравилась! А что говорить-то? Надо что-то говорить. Но я могла только глупо улыбаться. И он произнес свою коронную фразу:
– Так улыбаться может только настоящая женщина.
Это я-то? Я и не женщина вовсе, а девушка. Вот оно, определение третьего пола. Не женщина – это значит мужчина. Но и не мужчина. Тогда кто? Третий пол, то есть девушка…
Так я хотела ему понравиться, так хотела быть около него! Меня не отпугнуло ничто – ни резкий запах пота, ни рыжие волосы, ни белесые ресницы, ни заумные разговоры о призвании и творчестве. Что вы! Ведь он учился на четыре года старше и вот-вот должен был стать дипломированным архитектором.
Он и тогда уже был звездой на своем курсе, и это еще больше толкало меня ему понравиться. Я старалась. Каким-то своим чутьем я поняла, что нравиться легко, надо просто мимикрировать. Точно копировать его, подражать ему, говорить то, что ему хочется услышать.
Если ему нравилась деревянная резьба на старых домах, то и я отчаянно восхищалась этим. Он рассказывал мне про белую, черную и красную керамику, и я немедленно стала любить и это. Всякие висюльки на лямочках – пожалуйста! Роль женщины в семье – как пожелаете, могу и хозяйством заниматься. Я была как воск в его руках, а он говорил об удивительном родстве душ.
Однажды он решил познакомить меня со своими родителями:
– Перед свадьбой было бы неплохо нам всем познакомиться.
Мы ехали к нему домой и смеялись.
Я окончательно растаяла. Я превратилась в растопленное сливочное масло. Я потеряла всякую форму. Я была его.
Нетрудно догадаться, что через пару недель после нашего знакомства с его родителями он меня бросил. Он просто исчез! Сбежал. Потом он ко мне уже никогда не вернулся. А я сидела под его дверью в общежитии, и в животе у меня был дикий холод. Я умирала. У меня не было формы, я не могла быть больше ничьей, даже своей. Тянулись какие-то дни, какие-то ночи, моя жизнь исчезла.
Я не говорю, что я умерла. Нет, я жива, как видите. Просто моя жизнь тогда исчезла.
От горя, и не зная, куда себя деть, я очень часто приезжала к его другу домой. Друг был женатый, проживал в отдельной комнате, его жена накрывала стол, и народу у них набивалось достаточно. Мне казалось, что, бывая у его друга, я продолжаю общаться с ним самим.
На одной из таких посиделок некий Саша взял меня за руку и сказал, что сегодня он меня будет провожать. Я не сказала «нет» потому, что вообще ничего сказать не могла. Во мне не было жизни, воли, желаний, вкусов – ничего.
Раз провожать – значит, провожать. Если бы он, этот Саша, сказал: «Сейчас будем прыгать с крыши», я бы прыгнула. Мне было все равно. Саша поехал меня провожать, а по пути домой сделал мне предложение руки и сердца. Я подумала, что вот как хорошо, можно выйти замуж. А то вдруг больше никто не позовет. Заодно можно переехать от мамы, потому что мама, как мне тогда казалось, меня порядочно достала.
Конечно, никто меня не спросил ни о какой любви. Саша мне не понравился. Но это не имело значения. Я даже не пыталась себя остановить. По дороге в ЗАГС я подумала: «Если что, разведусь».
Что такое это «если что», я не знала, но смутно понимала, что все неправильно.
Через пару дней семейной жизни я поняла, что не могу спать со своим новым мужем. Не в смысле иметь секс, а в прямом смысле – спать в одной кровати.
Он мне был противен. Но не говорить же сразу на третий день, что пора разводиться.
Я стала терпеть. Отворачивалась, когда он меня целовал. Не хотела смеяться, когда он шутил. Не любила на него смотреть. Особенно меня раздражало, что на мое негативное к нему отношение он не обращал никакого внимания, продолжал смеяться и лез целоваться.
Через пару месяцев мы развелись. Я его допекла. Он ушел от меня к своей соседке по служебному кабинету. Прожили они довольно долго, завели детей и, наверное, были счастливы.
И вот я думаю: почему это все со мной случилось? Ведь я никогда не была дурой, а выходит, что была, и именно дурой. Почему я не выбирала себе пару сама? Почему я была выбираемой?
Кажется, этот страдательный залог, или как это там называется, сыграл со мной очень злую шутку.
Ответ будет таков – мне и в голову не приходило, что я могу выбирать. Я могу притягивать как магнит. Как душистый цветок на раскаленном зноем поле распространяет сладкий аромат и приманивает пчел, так и я должна была нравиться мальчикам, быть удобной и приятной для них, а уж кто прилетит и сядет на мой цветок – это как Бог даст. То и будем кушать.
Вместо того чтобы хоть как-то постараться разобраться в своем избраннике, я была занята копанием в себе. Я решала глобальную проблему – а нравлюсь ли я ему? Если нет, то что делать и кто виноват?
Сегодня по телевизору увидела ток-шоу про женщин. Какие они одинокие и несчастные. Одна из героинь, плача, рассказывала, что муж избил ее, когда она была на четвертом месяце беременности. С мужем пришлось расстаться.
Ведущая, одна наша музыкальная дива, спросила героиню, а что такое вдруг случилось с мужем, что он напал на беременную жену? Может, у него произошло временное помешательство рассудка? И так ли внезапно он помешался в уме?
И героиня, плача еще больше, рассказала, что он ее поколачивал и до беременности. Но она не обращала на это внимания. Думала, что это просто единичный случай. В голову лезла всякая чушь, вроде «бьет – значит любит».
Она мечтала о семье и не смотрела правде в глаза. Только чудом удалось сохранить беременность.
Одна моя знакомая рассказала мне, что во время очередной ссоры ее муж растоптал пластиковое ведро для мытья пола и сломал металлическую швабру. Дальше она добавила:
– Вот такой у него характер. А я что? Я молчу, ничего не говорю, пройдет. Покричал, конечно…
– А как насчет извиниться?
– А, ерунда. Если у него такой характер, что поделаешь?
И правда…
А сегодня моя сотрудница рассказывала о себе…
Все здешние истории укладываются в несколько предложений. Была замужем. Дети. Жили обеспеченно, была счастлива. Затем что-то случилось, например, операция, или авария, или просто дети начали подрастать. Муж начал пить. Жена должна была взять на себя всю ответственность. Не потому что она этого хочет, просто потому, что больше некому.
Ира рассказала примерно такую историю. Что стала инвалидом, муж запил, а дети были маленькие. Она развелась с ним четырнадцать лет назад, и только два года назад заставила его выехать из ее дома. Двенадцать лет она кормила своего бывшего мужа.
– Я готовила для детей, прятала еду в холодильник, а ночью слушала, как он ворует еду.
– Почему ты его не выгнала? Почему двенадцать лет ты позволяла ему воровать еду? – спрашиваю я.
– Не знаю. Вот такой я человек. Мне его было жалко. Не знаю.
– Но ведь он разрушал тебя?
– Да.
– И воровал еду у твоих детей?
– Да.
– И напивался каждый день?
– Да.
– Так почему же, черт побери, ты его не выгоняла9
– Не знаю.
Вот где тайна-то! Она не может ответить. Она даже не пытается оправдаться или придумать какую-нибудь философию про помощь ближнему, про сострадание, про «Все мы под небом едины».
Я слушала ее и думала о сотнях, тысячах таких Ир. И подобных мне. Эта Ира живет сейчас в комнате, где есть только матрац на полу и два стула. У нее нет телевизора, нет компьютера, ничего нет. Она должна за эту комнату уже 1000 баксов. С ней вместе в квартире живет сын хозяина, который вечно голоден и выпрашивает у Иры даже ту жалкую еду, которую она может себе позволить. Ира говорит, что когда она варит макароны, он приходит и жалуется на головокружение и голод. Ира отдает ему свои макароны.
– Мне его жалко.
Я спрашиваю, почему он не работает?
– Потому что ничего не умеет, молодой, всего 22 года.
– А раз ничего не умеет, пусть сидит голодный.
Ира посмотрела на меня так, как будто я предложила ей ограбить банк. Голодный человек – это ужасно. Его надо накормить. Пусть даже собственным ужином.
Перед уходом она сказала:
– Каждому человеку дается испытание по силам, только не каждый знает, есть ли у него эти силы. Многие верят, что сил нет, и сдаются. А некоторые верят, что силы есть, и продолжают барахтаться.
Когда моя мама гостила у меня, она рассказала, что одна моя одноклассница превратилась в алкоголичку. Я позвонила ей. На счастье, она была дома. Долго соображала, кто ей звонит. Потом очень быстро перевела разговор на себя и сказала с почти детским бесстыдством:
– А я совсем спилась. Стала алкоголичкой.
– Почему?
– Интересный вопрос, – помолчав, сказала она. – Не знаю, почему я спилась, а вот интересно, почему ты не спилась? Что тебя держит?
– Дети.
Мне не надо было даже думать, что меня удерживает на плаву. Конечно, дети. У моей одноклассницы детей не было.
Еще одна моя знакомая сказала однажды, что никогда не узнаешь человека, пока с ним не случится беда. В экстремальных условиях сразу станет видно, сломался человек или продолжает жить. Для меня живой человек не только тот, кто еще не умер, а тот, кто имеет надежду, мечты, планы, что-то такое, что заставляет его жить. И как же много вокруг таких, кто еще ходит по земле, дышит, но давно умер. Глаза тусклые, голос слабый, руки не гнутся, язык не шевелится, не задумываясь, отвечают «Да» или «НЕТ» на любые вопросы.
Сегодня получила письмо от мамы. На четырех страницах плотного текста мама учит меня жить. Припоминает мои старые грехи и ошибки, вспоминает, как она сама меня воспитывала, и как ей было тяжело. Наставляет меня, как вести себя с моими собственными детьми.
Приведу дословно одну ее фразу:
– Я, конечно, не должна вмешиваться в вашу жизнь, но мне кажется, мать может подсказать, посоветовать, и не просто может, а должна.
Вот такая логика у наших мам. Не может, но может, не должна, но должна. Письмо скучное, как лекция по марксизму-ленинизму. Или как история КПСС. Кто учил, тот помнит, а кто не учил – ничего не потерял.
Иногда я думаю – почему моя мама не говорит со мной? Не умеет? Не знает, о чем? Или просто я ей не интересна? Она пишет, что нехорошо говорить о себе, что ты умная. У людей может быть «другая» реакция. И дочке я не должна говорить, что она красивая. А то она, дочка то есть, испортится.
А, вспомнила, что мне это мамино письмо напоминает. Антон Павлович Чехов – «Человек в футляре». Лошади кушают овес и сено. Волга впадает в Каспийское море. Надо делать то, а другое не надо. Бедная моя мамочка. Всю жизнь она учит меня, что «как бы чего не вышло».
Когда родился мой сын, у моих соседей на три этажа ниже тоже родился сынок, и мы необыкновенно подружились. Я жила с родителями, а они жили одни, и я часто сидела у них дома, мы с Людочкой болтали и наблюдали за детьми. Мы вместе гуляли, проводили почти все время вместе.
Людочкина мама Алла Ивановна часто заходила к ним, чтобы помочь. Она мыла посуду или готовила, или убирала, или гладила – делала все, что придется, и всегда улыбалась, и всегда она была ласковая с Людочкой, и были они как подружки.
Я завидовала Людочке. Ее мама никогда не давала ей советов, никогда не критиковала, никогда не была раздраженной. Что бы Людочка ни сделала, все было хорошо, всем она была довольна. Стоит ли говорить, что я завидовала Людочке отчаянно.
Когда мне было лет двадцать, телевидение разродилось сериалом «Санта-Барбара». Довольно большая часть моей жизни прошла под звуки музыки из этой энциклопедии богатой жизни. Иногда я, сама смеясь над собой, зависала перед телеэкраном с надкушенным бутербродом в руке.
Почему смеялась? Да уже в то время наши юмористы потешались над домохозяйками, которые заняты уходом за детьми и ничего, кроме телевизора и телесериалов, знать не желают.
Телесериалы стали символом жизни обывателя, почти пошлости. В то время я училась в университете и считала себя прогрессивной и продвинутой. Тем не менее «Санта-Барбара» приковывала меня к себе вопреки моему слегка ироническому к ней отношению.
Помню, меня потрясали диалоги между матерью семейства и ее взрослыми дочерьми. Мать разговаривала с ними так, как будто это были не ее дети, а взрослые женщины, глубоко ею уважаемые. Она была вежлива с ними, шутила, очень деликатно спрашивала об их жизни, постоянно оговариваясь, что извиняется, если это может как-то повлиять на их, дочерей, самочувствие.
Иногда меня раздражали эти диалоги, я не могла поверить, что такое бывает в реальной жизни. Потом я подумала, что невозможно обмануть целую страну – Соединенные Штаты Америки, что если бы в этом сериале все было выдумкой, то никто бы не стал смотреть такой длинный фильм. Значит, все диалоги в фильме – правда. Это было так не похоже на мою жизнь, на мою семью.
Мои мысли скачут, но это только кажется, что все, о чем я рассказываю, – случайный набор событий и наблюдений. На самом деле все это о нас, о женщинах.
И история моей жизни, и другие истории, и первая любовь, и все остальное – о нас.
Истерическое воспитание
Говорят, у каждого народа, в каждой стране есть свой стиль общения. Итальянцы жестикулируют, японцы улыбаются и кланяются, англичане холодны и вежливы, шведы спокойны и приветливы. Русские раздражены.
Раздражены постоянно, непрерывно, перманентно, хронически.
Моя мама и многие мамы моих приятельниц, а также папы, бабушки, тети и дяди раздражены дома, на работе, в транспорте, в магазине. Быть вежливым и спокойным – это большая редкость.
Когда я переехала на постоянное жительство в Швецию, то мое первое впечатление от шведов было такое – блаженные. Всегда спокойные, всегда улыбаются, всегда приветливые.
Знаете, как здесь попадают к врачу на прием? Сначала вы ожидаете в небольшой приемной, а потом врач выходит к вам, называет вас по имени, пожимает вам руку, спрашивает, как дела, провожает в кабинет, усаживает и только потом начинает осматривать. Я это серьезно, это не шутка.
Когда вы входите в автобус через переднюю дверь – здесь так принято – и покупаете билет или предъявляете проездной, то водитель с вами здоровается и говорит «спасибо» за то, что вы вошли в автобус.
Кассиры в супермаркетах здороваются с КАЖДЫМ покупателем. Контролеры в метро улыбаются и очень вежливо, как бы извиняясь, просят предъявить билет, а потом говорят «спасибо» и «приятного пути».
Здесь принято называть свое имя, когда звонишь по телефону, да много всего другого здесь принято делать, когда вступаешь в контакт с другим человеком, чего не делают в России.
Мы, русские, – гораздо больше раздражены, чем все остальные люди. Русские женщины – это просто концентрированное раздражение.
В своей массе русские женщины говорят громче, плачут чаще, кричат резче, чаще, чем европейские женщины, бьют детей и даже мужей…
Лиля, 36 лет.
– Когда мне было 6 лет, я не могла написать цифру «2». Мама кричала на меня, что я сука и б…, и что она мне оторвет руки, если я не напишу эту б… цифру. Эти крики услышала наша соседка и зашла к нам. Она сказала маме, что Лиля устала, и что давай мы сходим с ней погулять, а она потом напишет все, что нужно. Мама стукнула меня по голове тапкой, крикнула, что у нее зла не хватает, и чтобы мы выметались из дома к едрене фене. Потом я ненавидела цифру «2» и всегда хотела в туалет, если получала двойку.
Сейчас Лиля живет со своим мужем здесь, в Швеции. Маме звонит часто, поскольку чувствует себя обязанной звонить. После звонка и разговора с мамой у нее всегда плохое настроение.
Марина, 43 года.
– Моя мама била меня ремнем за то, что я не сделала вовремя уроки. Она держала меня за руку одной рукой, а второй рукой хлестала по заднице. Я бегала вокруг нее, а она крутилась на месте и хлестала, хлестала, пока я не описалась.
Марина вышла замуж довольно поздно. Муж Марины пил и бил ее и маленькую дочку. Однажды он избил Марину так сильно, что пробил барабанную перепонку. После этого Марина с ним развелась, воспитывает дочку одна, глухая на левое ухо.
Алла, 38 лет.
– Когда мне было 7 лет и я получила двойку в школе, мой отец поставил меня на колени, зажал голову между колен и набил ремнем по заднице. Потом пытался меня бить еще несколько раз, но я научилась кусаться. Однажды он сломал мне 2 зуба, к счастью, зубы выросли.
Алла живет с мужем, который кричит на нее и называет дурой и уродкой.
Раздражены постоянно, непрерывно, перманентно, хронически.
Моя мама и многие мамы моих приятельниц, а также папы, бабушки, тети и дяди раздражены дома, на работе, в транспорте, в магазине. Быть вежливым и спокойным – это большая редкость.
Когда я переехала на постоянное жительство в Швецию, то мое первое впечатление от шведов было такое – блаженные. Всегда спокойные, всегда улыбаются, всегда приветливые.
Знаете, как здесь попадают к врачу на прием? Сначала вы ожидаете в небольшой приемной, а потом врач выходит к вам, называет вас по имени, пожимает вам руку, спрашивает, как дела, провожает в кабинет, усаживает и только потом начинает осматривать. Я это серьезно, это не шутка.
Когда вы входите в автобус через переднюю дверь – здесь так принято – и покупаете билет или предъявляете проездной, то водитель с вами здоровается и говорит «спасибо» за то, что вы вошли в автобус.
Кассиры в супермаркетах здороваются с КАЖДЫМ покупателем. Контролеры в метро улыбаются и очень вежливо, как бы извиняясь, просят предъявить билет, а потом говорят «спасибо» и «приятного пути».
Здесь принято называть свое имя, когда звонишь по телефону, да много всего другого здесь принято делать, когда вступаешь в контакт с другим человеком, чего не делают в России.
Мы, русские, – гораздо больше раздражены, чем все остальные люди. Русские женщины – это просто концентрированное раздражение.
В своей массе русские женщины говорят громче, плачут чаще, кричат резче, чаще, чем европейские женщины, бьют детей и даже мужей…
Лиля, 36 лет.
– Когда мне было 6 лет, я не могла написать цифру «2». Мама кричала на меня, что я сука и б…, и что она мне оторвет руки, если я не напишу эту б… цифру. Эти крики услышала наша соседка и зашла к нам. Она сказала маме, что Лиля устала, и что давай мы сходим с ней погулять, а она потом напишет все, что нужно. Мама стукнула меня по голове тапкой, крикнула, что у нее зла не хватает, и чтобы мы выметались из дома к едрене фене. Потом я ненавидела цифру «2» и всегда хотела в туалет, если получала двойку.
Сейчас Лиля живет со своим мужем здесь, в Швеции. Маме звонит часто, поскольку чувствует себя обязанной звонить. После звонка и разговора с мамой у нее всегда плохое настроение.
Марина, 43 года.
– Моя мама била меня ремнем за то, что я не сделала вовремя уроки. Она держала меня за руку одной рукой, а второй рукой хлестала по заднице. Я бегала вокруг нее, а она крутилась на месте и хлестала, хлестала, пока я не описалась.
Марина вышла замуж довольно поздно. Муж Марины пил и бил ее и маленькую дочку. Однажды он избил Марину так сильно, что пробил барабанную перепонку. После этого Марина с ним развелась, воспитывает дочку одна, глухая на левое ухо.
Алла, 38 лет.
– Когда мне было 7 лет и я получила двойку в школе, мой отец поставил меня на колени, зажал голову между колен и набил ремнем по заднице. Потом пытался меня бить еще несколько раз, но я научилась кусаться. Однажды он сломал мне 2 зуба, к счастью, зубы выросли.
Алла живет с мужем, который кричит на нее и называет дурой и уродкой.