Марина Витальевна Порошина
ПМС: подари мне счастье

   Ученые выяснили, что если намазывать масло на хлеб под определенным углом, быстро и с нажатием, то хлеб изменяет форму и становится вогнутым, и во время падения эта форма не позволяет бутерброду перевернуться.
(Из газет)

   Человек стоял на обочине, пошатываясь и с трудом удерживая равновесие. Он был не пьян, но почему-то не помнил, как здесь очутился. Подступавший к дороге облетевший осенний лес был черным и страшным. Совсем низко, едва не задевая макушки сосен, с ревом пронесся самолет – огромная махина, – и от наступившей опять тишины стало еще страшнее. Если его не подберут, он, пожалуй, замерзнет. Но вот наконец кромешную тьму прорезал желтый свет фар приближающейся машины. Человек, покачнувшись, неуверенно шагнул вперед. Машина приближалась, и дальний свет, который водитель не позаботился переключить, ослепил его. Он только понял по звуку мотора, что автомобиль – легковой и хорошей марки. Звук приближался, и человек на обочине поднял руку, другой рукой прикрывая глаза от режущего света. Его должны подобрать, спасти, привезти в город, в тепло, к людям, а там уж он разберется, что с ним произошло, – и не в таких бывали переделках… От страшного удара он отлетел далеко на обочину, и свет, в последний раз взорвавшись у него в голове ослепительным шаром, перестал резать глаза. Машина, затормозив, вернулась задним ходом и съехала на обочину. Погасли стоп-сигналы, водитель выключил фары, и машина стала невидимой в темноте – впрочем, шоссе было пусто. Водитель остался на месте, а пассажир вышел, постоял, оглядываясь, – никого, вполголоса выругался – снег попал ему в ботинки, подошел к лежавшему на обочине и зажигалкой осветил его лицо.
   – Все, порядок. Поехали, – скомандовал он, возвращаясь в салон и погружаясь в приятное тепло.
   – Ты проверил? – поворачивая ключ в замке зажигания, спросил водитель.
   – Не учи ученого! Снегу начерпал, черт… Ты сам смотри, чтоб отпечатков не было.
   – Отпечатков? Я в перчатках, – ответил водитель, и они оба посмеялись случайной рифме. – А следы?
   – Да какие, к черту, следы! Смотри, как метет. Такого октября не упомню. И лета вроде не было.
   Машина бесшумно съехала с обочины и, набирая скорость, помчалась в сторону аэропорта.

ЗА ТРИ МЕСЯЦА ДО ПРОИСШЕСТВИЯ

   Лера сидела в «шестерке», припаркованной у входа в загс, и чихала, неудержимо и остервенело, очередями из трех чихов с интервалом примерно в минуту. В зеркало она могла наблюдать свой распухший нос и слезящиеся глазки-щелочки. Виновник этого безобразия – здоровенный черный котяра в ошейнике со стразами от Сваровски – мирно дремал на заднем сиденье.
   – Чтоб ты провалился! – от души пожелала Лера, но зверюга и ухом не повел. «Ты меня сюда притащила, – было ясно написано на его толстой, сонной физиономии. – Я тебя об этом не просил. Меня сегодня вообще еще не кормили, а время обеденное. Ох, доберется до тебя моя хозяйка, она тебе покажет, как надо обращаться с порядочным котом…» Чтобы еще полнее выразить свое презрение, кот вытянулся во всю длину сиденья, зевнул, высунув острый розовый язычок, и, не открывая глаз, снова свернулся бубликом. От этих перемещений клубка кошачьей шерсти в ограниченном пространстве Лера зачихала еще ожесточеннее, почти без интервалов. Сколько она себя помнила, у нее начинало свербеть в носу при слове «кошка», а если милая зверюшка проходила в непосредственной близости от нее, аллергия немедленно расцветала пышным цветом. С этим зверем она провела бок о бок уже полдня, и даже горсть таблеток не спасла положение.
   Ну когда же, черт возьми, появятся те, кого она ждет? Они ведь уже почти опаздывают! Неужели передумали после всего, что было? Нет, вряд ли… Хоть бы Макс не прозевал, тогда все мучения псу… то есть коту под хвост. Лера осторожно выглянула из приоткрытого окна. Открывавшаяся ее взору картина была вполне милой, и при других обстоятельствах Лера непременно была бы тронута. Две зефирные невесты в волнах белых кружев волновались у крылечка, создавая вокруг себя красивые завихрения тополиного пуха, украдкой бросали друг на друга ревнивые взгляды. Подружки без устали поддергивали сползающие корсажи, разглаживали несуществующие складки на пышных юбках, без нужды поправляли фату и флердоранж. Им доставляло огромное удовольствие суетиться на столь ответственном для любой женщины мероприятии. Женихи, с утра уже хлебнувшие для храбрости, обреченно потели в новеньких костюмах, время от времени указательным пальцем оттягивая «бабочку» на шее и жадно глотая воздух. Гости напряженно беседовали, пока еще строго делясь на «наших» и «не наших», исподтишка пересчитывая, кого больше и кто, стало быть, больше съест.
   Двери загса распахнулись, и под звуки музыки щупленький жених с трудом вынес на руках свою благоверную, – если бы им предстоял боксерский поединок, гуманные судьи ни за что не выпустили бы их в одной весовой категории. Но Лера новоиспеченного супруга не пожалела, взялся за гуж – тяни и помалкивай, будь любезен. Мне бы твои проблемы. Группа поддержки невесты, стоявшей ближе к крыльцу, заволновалась, жениха подтолкнули поближе, рядом построились свидетели. Но те, кто вышли, освобождать крыльцо не спешили: продуманно распределившись по ступенькам под руководством фотографа, они дружно орали «чи-и-из!» и махали шариками, цветами и бутылками с шампанским. Ожидающие, не разделяя их восторгов, нервно напирали. Высунувшаяся из окна Лера на свежем воздухе стала чихать реже и с интересом следила за развитием ситуации. В это время на стоянку влетела украшенная пупсами и бантиками белая «Волга», за ней – «газель» с двумя полусдувшимися воздушными шариками, привязанными к дворникам. Из «Волги» выскочил жених, засуетился, выгружая свою избранницу, из «газели» горохом посыпались гости.
   И тут же в наушнике у Леры раздался звонок.
   – Лера, приехали!
   – Да вижу! Иду! Макс, я тебя умоляю: ты его лови! У него родословная длиннее, чем у нас с тобой, вместе взятых. Нам за него не расплатиться, если что.
   Бормоча последние указания, Лера схватила кота за шкирку, с трудом перетащила вперед и затолкала в сумку, которая стояла раскрытой на водительском месте. Кот от неожиданности и возмущения не сопротивлялся, только кряхтел, когда Лера запихивала его поглубже, чтобы застегнуть молнию. Поверх сумки бросила букет и выбралась из машины, едва волоча тяжелую поклажу. Проклятый котяра весил килограммов пятнадцать. Улыбаясь во все стороны и бормоча извинения, Лера проталкивалась к крыльцу, делая вид, что сумка совершенно невесома. Но, к счастью, на нее никто не обращал внимания, потому что вновь прибывшие громко и безуспешно доказывали уже давно ожидавшим у дверей загса, что сейчас их очередь, просто они немного опоздали.
   – Опоздали, и все! – кричали им в ответ. – Мы уже час тут стоим, думать надо было!
   Как назло, щупленький новобрачный и его внушительная супруга, вдоволь попозировав перед фотокамерой, двинулись вниз, увлекая за собой сопровождающих, и сложившаяся вокруг крыльца ситуация грозила перерасти в Ходынку. Но тут из двери выглянула женщина с лентой через плечо и закричала:
   – Граждане брачующиеся!
   Ее никто не услышал.
   – Ти-их-ха! – зычно прокричала представительница регистрирующего органа, и толпа изумленно стихла.
   – Ряшенцев – Галузкина есть или передумали?
   – Мы! Мы! Мы тут! – замахали руками прибывшие на «Волге» и «газели», как будто все до единого были Ряшенцевыми или Галузкиными.
   – Ну так заходите! – рассерженно скомандовала женщина. – То всем на июль подавай – не продохнешь, то не являются. С ума с вами сойдешь!
   Лавируя между попутным и встречным потоками, Лера в первых рядах пробралась в предбанник и встала справа от белых, в позолоте дверей, пока закрытых, сумку приткнула у стенки, чтоб не мешалась. В другом углу комнаты она увидела Макса, который кивнул ей ободряюще. «Господи, всегда волнуюсь, как в первый раз», – подумала Лера и тут же с изумлением поняла, что она не чихает. В это время «граждане брачующиеся» под руководством тетеньки-распорядительницы построились положенным порядком – в линеечку, за ними – взволнованные представители Ряшенцевых и Галузкиных вперемежку. Лера еще раз окинула взором жениха – боже мой, из-за чего только бабы с ума сходят. На невесту она старалась не смотреть, чтобы не отвлекаться. Тетенька, отдав последние распоряжения, приготовилась торжественно распахнуть двери, и уже раздались первые аккорды марша Мендельсона.
   И тогда Лера, присев возле сумки, выпустила своего пленника. Разъяренный и напуганный котяра пулей пронесся по узкому свободному коридору, образованному стройной шеренгой из жениха, невесты и свидетелей, и позолоченными дверями в рай, за которыми гремела музыка, сиял хрусталь люстры, лучезарно улыбалась неузнаваемо преобразившаяся заг-совская фея. Поднялся шум, невеста завизжала, жених монотонно произносил одно и то же слово, которое вряд ли стоит воспроизводить целиком, ничего не понимающие гости наступали друг другу на ноги и толкались локтями. Извиняясь и покаянно причитая, Лера схватила сумку, выбралась из помещения, краем глаза заметив, как Макс бросился под ноги завизжавшей теще жениха и поймал кота. К машине они подбежали вместе, впрочем, за ними никто и не гнался. Макс с трудом оторвал от себя шипящего кота и швырнул его на заднее сиденье. Но, когда их машина уже выруливала со стоянки, Лера успела заметить, как из дверей выскочила невеста и, высоко задрав мешавший ей кринолин, так, что видны были наивные белые гольфы, помчалась со двора. За ней, с большим, правда, отставанием, бежал жених, так и не обретший официального статуса супруга, а за женихом – фотограф.
   – А счастье было так возможно… – философски заметила Лера и трижды чихнула.
   – Лер, куда едем?
   – Давай в театр. Я умру, если не избавлюсь от этого обормота. А мне еще вечером на работу.
   – Я знаю, – посочувствовал Макс. – Мне тоже, так что увидимся.
   – Что значит – тебе тоже? – вскинулась Лера. – Мы сегодня с Олегом работаем, ты ничего не перепутал?
   – Нет… – Макс замялся. – Сегодня у его жены день рождения, попросил меня подменить.
   – Та-ак, – зловеще протянула Лера. – А почему я об этом узнаю последней?
   – Так вот я вам и говорю, – уловив новые интонации в ее голосе, Макс на всякий случай перешел на вы.
   – Золотой мальчик! И что мне делать теперь?
   – А я все знаю, он мне все-все объяснил, я буду строго по сценарию.
   – Еще одна такая выходка, – отчеканила Лера, – и он вылетит с работы, опережая собственный визг. Так ему и передай. Это вам не шарашкина контора и не районный театр. На его место желающие найдутся, а я рисковать не хочу. Ваше счастье, что я завтра уезжаю и мне не до вас, а то бы. – Лера подумала и сменила гнев на милость. – Ладно, ты хоть на машине, потом меня домой отвезешь. Я уже сейчас никакая, а к ночи и вовсе с ног упаду.
   – Об чем речь! Разве я могу тебе отказать? – воспрянул духом Макс.
   – Спасибо! – Лера даже одарила Макса неким подобием улыбки. Теперь точно отвезет.
   Выждав паузу между чиханием, она набрала номер телефона, дождалась, когда снимут трубку, и проговорила:
   – Все прошло отлично, даже лучше, чем я думала, вы оказались правы. Фотографии вам покажут завтра. Да, конечно. Приходите, если будет необходимость, вместе подумаем. Всего доброго!
 
   Машина остановилась возле служебного входа в театр кукол.
   – Тебя подождать? – предложил Макс.
   – Нет, спасибо. Мне посоветоваться надо, я задержусь, – закрываясь совершенно мокрым носовым платком, уже четвертым или пятым по счету, пропищала Лера.
   – Ну смотри. Я тогда в аптеку заеду, зеленки, что ли, куплю. Оцарапал, скотина! – покосился Макс на обморочно свисавшего с заднего сиденья кота.
   – Да ладно тебе! – заступилась Лера. – Зато он все сделал отлично и, заметь, без репетиций. Все бы так работали.
   Схватив кота в охапку, – тот только обреченно мяукнул, – Лера прошла мимо вахтерши, не поздоровавшись, а лишь кивнув в промежутке между чихами. В театре ее знали, обычно она всегда болтала с вахтершей, но тут у нее хватило сил только вопросительно поднять брови.
   – В зале, в зале, – замахала рукой вахтерша. – В малом зале репетируют.
   При других обстоятельствах Лера никогда не позволила бы себе прервать репетицию. Она прекрасно знала, что Андрей не терпит посторонних в зале, а свои, если уж желают полюбопытствовать, должны являться к началу и сидеть до конца репетиции – любые передвижения по залу запрещены. Но и терпеть она больше не могла. С трудом забравшись на второй этаж, Лера отодвинула тяжелую портьеру и, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь. Старания ее были напрасны, потому что, едва войдя в полутемный крошечный зал, она принялась чихать и чихала до тех пор, пока не услышала усиленный микрофоном голос:
   – Стоп, стоп! Всем спасибо! На сегодня все, завтра начнем со второй картины, все слышали? Прогон со светом! И прошу никого не опаздывать!
   Вспыхнул свет. Лера увидела Андрея, который шел к ней по проходу между сценой и первым рядом кресел. Со сцены кто-то сказал Лере «привет», кто-то – «будьте здоровы», кто-то имел нахальство рассмеяться. Лере было все равно. Она сунула Андрею кота и упала в ближайшее кресло. Настрадавшийся кот тряпкой повис на Андрее, обнимая его лапами за шею, как ребенок.
   – Андрюш, возьми ты его, бога ради. Унеси куда-нибудь. Когда хозяйка-то вернется? Доложат, поди, что я кота брала. Попадет тебе.
   – Пойдем, мою рубашку переоденешь. И умоешься, а то так и будешь чихать до ночи. Элла Леонидовна приедет во вторник. Доложат непременно, как иначе. Но с меня какой спрос, я ее предупреждал, а кота все равно никто, кроме меня, не брал, так что у нее выбора не было. И потом, я все на тебя свалю. Скажу, ты его возила к парикмахеру колтуны вычесывать. Сойдет? Пошли.
   – Я с ним, – Лера показала на кота, – больше никуда не пойду. Я сейчас умру, – и чихнула.
   – От этого не умирают, – Андрей передал кота подошедшей женщине, которая запела что-то вроде «котенька мой бедненький, котенька мой маленький, вот приедет Эллочка…».
   Леру передернуло.
   – Что, кроме тебя, некому было? Ты же вроде такими мелочами не занимаешься?
   – Ну лето, сама понимаешь. Отпуска.
   – Нет, я – не понимаю! И понимать не хочу. Да ладно, Андрюш. Каждый делает то, что умеет. Вот ты талантливый, а я нет. Ты ведь меня на работу не возьмешь? Приходится выживать.
   – Выживают на нашу зарплату, а на твою – живут.
   Привычно препираясь по давно обсужденному вопросу, Лера и Андрей поднялись в гримерку. Лера, предоставив Андрею ворчать, с наслаждением умылась и достала из шкафа его чистую рубаху, которая была ей почти впору.
   – Как думаешь, что сначала – сигарету, таблетку или кофе? – с сомнением спросила она у Андрея.
   Махнув рукой, он подал ей чистый носовой платок и ушел в дальний угол комнаты заваривать кофе. Когда он вернулся с кружкой, Лера лежала на продавленном диванчике, подвернув под себя босую ногу, и с наслаждением курила.
   – Неплохо, – оценил он мизансцену. – Картина «Жозефина Бонапарт на оттоманке», не помню, чьей кисти. Она там вся в белом.
   – Да? – порадовалась Лера.
   – Если бы еще не чихала.
   – Я сейчас перестану. Мне с тобой поговорить надо.
   – Насчет Сашки? – забеспокоился Андрей.
   – Нет, что ты, с Сашкой все в порядке, я бы тебе позвонила, если что. Там за ним Ольга Сергеевна присмотрит, ты же знаешь, как она к нему относится. Мне надо…
   – Что опять?!
   – Ну Андрюш… пожалуйста! Иначе мне придется этому мужику другую встречу назначать, все согласовывать. А так я бы завтра на поезд – и в Питер! У Сашки в понедельник первый экзамен. Он меня встретит, и вместе в университет поедем.
   – Тебя не пустят. Когда экзамены – не пускают.
   – Я под дверью посижу.
   – Ты посидишь! Умчишься опять на Дворцовую – не доищешься!
   – Клянусь, буду на лавочке сидеть! Все-таки парень в политехнический поступает. Еще президентом будет, а я буду интервью раздавать в заграничной прессе.
   – Да боже упаси! Хороший парень вырос, не в дураков-родителей.
   – Ладно уж, не наговаривай! Я же проучилась год на физтехе. И чем уж мы с тобой так плохи?
   – Она еще спрашивает!
   – Да хватит тебе, Андрей, – вдруг устало попросила Лера, и он сразу сменил тон.
   – Ну ладно. Что там с мужиком? Только четко.
   – Никакого криминала.
   – Надеюсь. Я не об этом. Что за мужик? – Андрей закурил, пододвинул вторую пепельницу, листок бумаги и ручку – приготовился работать.
   Лера почувствовала, как ее захлестывает волна нежности и благодарности, ведь она прекрасно знала, как Андрей относится к ее, как он говорил, «мероприятиям»: у него был совершенно иной взгляд на вещи. Но, если Лера просила о помощи, он, поворчав, бросал свои дела и сначала нехотя, а потом, увлекаясь, раскладывал все по полочкам, и без Андрея она, наверное, не справилась бы. Поэтому она, поколебавшись, спросила все же совсем не о том, о чем собиралась спросить.
   – Да мужик как мужик. Обыкновенный. Бабник. Кстати, женатый. Так что я, можно сказать, помогаю сохранить семью. Скажи, что мне надеть. Ну что тебе больше нравится?
   – Дай подумать. Ты у нас теперь какая? Рыжая. Тогда мне нравится та желтая туника с коричневой тряпочкой сверху, в которой ты была на премьере.
   – Тряпочка! – фыркнула Лера. – Ты знаешь, сколько она стоит?
   – Ты у нас девушка состоятельная. И со вкусом. Надевай желтое. Но спросить ты хотела не об этом.
   «Как всегда, – вздохнув, подумала Лера. – С ним увиливать бесполезно».
   И ближайшие полчаса она задавала вопросы и слушала, а Андрей смеялся, потом становился серьезным, что-то черкал на бумажке и даже рисовал схемы. Кто-то дважды заглядывал в гримерку, но Андрей протестующе махал рукой, и дверь закрывалась.
   Уже уходя, Лера обернулась в дверях и смеясь сообщила:
   – А знаешь, Андрюш, что во всей этой истории с котом самое удивительное? Что, когда я в самый ответственный момент доставала его из сумки, я не чихала!
   – Ну что ты хочешь, ты же актриса, а у нашего брата на сцене все болячки проходят.
   – Да уж, актриса, – плюхнувшись на сиденье машины, покачала головой Лера. Хотя она до мелочей помнила тот день, когда решила стать актрисой, – второе ноября тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. В тот день студентам сто первой группы физтеха выдали стипендию, а в городе выпал первый снег. Лера поняла, что положение стало безвыходным, и отправилась по магазинам в поисках приличного головного убора, потому что ходить в том кроличьем безобразии, которое мама купила ей еще в восьмом классе и с тех пор упорно и безосновательно называла шапкой, в новых условиях было совершенно невозможно. Без толку прослонявшись по магазинам, честно отражавшим состояние дел в отечественной легкой промышленности, она поняла, что в ближайшую зиму ей придется передвигаться на морозе короткими перебежками, прикрывая уши варежками. Уставшая и разочарованная, Лера в конце концов набрела на отдел париков. Наверное, это был единственный в стране отдел, торговавший импортными товарами, где толпы покупательниц не сметали все через полчаса после открытия. Женщины подолгу рассматривали товар, хихикали, робко просили примерить, неумело пристраивали на голову и сконфуженно возвращали равнодушной, усталой продавщице, которая заранее знала, что и в этом месяце останется без премии, хотя вины ее в этом нет никакой.
   Лера решила примерить белокурое сооружение а-ля тогда еще малоизвестная у нас Мэрилин Монро, потому что в глубине души, как и всякая пухленькая девушка с волосами «никакого» цвета, мечтала быть стройной, длинноногой блондинкой. Продавщица с кислой и безнадежной миной сунула ей парик и без интереса наблюдала, как Лера вертит его в руках. «Уж ты-то, голубушка, его точно не купишь, куда тебе, фасоном не вышла. Ходят тут.» – было написано на ее лице. И Лера завелась, она знала за собой такое качество – легко поддавалась на подначки, но зато на спор могла совершить то, что при других обстоятельствах казалось непосильным. Она прошла в примерочную, тщательно задернула шторку, сняла тяжеленную дубленку и даже закатала до локтя рукава свитера, как будто собиралась с кем-то бороться. Подкрасила глаза, попудрила нос (она всегда носила косметичку с собой, потому что вечно просыпала по утрам и красилась в туалете на первой перемене между парами), пристально посмотрела в глаза своему отражению – и надела парик. Когда она вышла из примерочной, выпрямив спину и легко тряхнув своими новыми волосами, бродившие по отделу женщины обернулись – и Лера с замирающим сердцем увидела, как меняется выражение их глаз от лениво-любопытного до изумленно-восторженного. Лера поняла, что, примерив на себя чужой облик и чужой образ, она сама стала другой. На минуту она стала той женщиной, которой виделась себе в мечтах.
   Чертов восхитительный парик стоил умопомрачительную сумму – три стипендии и еще половину. Попросив отложить парик «на часик» («Да хоть до вечера», – обрадованно покивала выведенная из сомнамбулического сна продавщица), Лера развернула бурную деятельность. Забежав домой, раскурочила копилку, куда складывала деньги «на восемнадцатилетие» – до него было еще два месяца, – потом метнулась в общагу и обобрала однокурсников. Домой она вернулась под вечер, безумно счастливая и совершенно не уставшая.
   – Вам кого? – вежливо спросил открывший дверь отец. А мамино лицо выражало изумление, которое не помещалось на отведенной для него площади и создавало почти ощутимую ауру.
   – Валерия, что это такое?! – обретя дар речи, обморочным голосом вопрошала мама. – Как тебе в голову пришло?! Неужели ты будешь ходить в этом позорище?! А если знакомые увидят?
   – Ну, дочь, ты дала дрозда! – смеялся отец.
   – Это вместо шапки, – оправдывалась Лера. – В нем знаете как тепло! И снимать не надо. А знакомые меня не узнают, мамочка!
   И ее действительно не узнавали, когда она была в парике. Лера в парике по-другому ходила, говорила, двигалась, она была раскованнее и смелее, она даже думала по-другому. Когда ей вслед оборачивались мужчины, она легко и мимолетно улыбалась им в ответ, а обычная Лера непременно бы сконфузилась и сделала вид, что вовсе ничего и не заметила. Хотя обычной Лере вслед никто и не оглядывался. Однокурсники преображением Леры были потрясены. Вчерашние школьники, они впервые столкнулись с коварным женским искусством выдавать желаемое за действительное, и первый урок оказался наглядным. Леру тут же перестали считать своим парнем и здороваться с ней за руку, зато начали придерживать перед ней дверь и приглашать на свидания.
   Одна беда – парик надо было время от времени мыть и завивать, к утру он высыхал, но Лере некогда было раскручивать бигуди и расчесывать, потому что вставать вовремя она так и не научилась. Да и на физкультуре скакать в парике глупо, а глупой Лера никогда не была. В такие дни она надевала вязаную шапочку – и наслаждалась своей незаметностью, которая была уже не привычкой, а игрой. Благодаря произведению польских пастижеров Лера научилась быть разной. Теперь ей было достаточно толстого вязаного шарфа или брошки на блузке с воротничком под горлышко, чтобы час-другой прожить жизнью придуманной женщины: резкой, деловой, романтичной, строгой, слабой, обыкновенной, экстравагантной – любой.
   – Ну, Лера, ты актриса! – восхищался отец.
   И накаркал, как выразилась мама позднее, узнав, что дочь, кое-как сдав летнюю сессию, забрала документы из политехнического и отнесла в только что открывшийся в городе театральный институт.
 
   – Милая моя, не с вашей фактурой поступать в театральный, – уговаривал едва не плачущую Леру педагог, набиравший курс. На него, в отличие от Лериных родственников и однокурсников, ее парик и повадки сногсшибательной блондинки не произвели ни малейшего впечатления. – Вы не героиня, при вашем росте ваше амплуа – инженю, но фигура, извините, не позволяет. Вы же учитесь в хорошем вузе, дай бог каждому. А мы вас примем, пять лет потратим, вы работу нигде не найдете и будете нас обвинять, что вовремя не отговорили.
   – Не буду! – чуть не заревела Лера. Но собрала остатки мужества и предложила: – А давайте я похудею! Пока вы документы принимаете, потом три тура, да еще экзамены. Я похудею, правда!
   Заслуженный артист пожал плечами, он и сам мог заплакать при необходимости скупой мужской или любым другим видом слезы, но слез настоящих не переносил – начинал нервничать. Да черт с ней, с этой девчонкой, может, на вступительных завалят, пусть себе поступает. Придя на первый тур, Лера, как сквозь строй, пробиралась сквозь ряды красоток – годы спустя она не могла без смеха смотреть американский телесериал «Спасатели Малибу»: очень уж сотрудницы тамошней службы спасения на водах напоминали ей девиц, толкавшихся в коридорах театрального института в количестве двадцать семь на одно место. Лера работала на контрасте, играла в страшненькую интеллектуалку, но по незнанию переигрывая по обоим пунктам. Басню «Мартышка и очки» она читала от лица обманутой и несчастной мартышки, у которой злые люди отняли последнюю надежду на лучшую жизнь, тогда как прочие девицы неискренне обличали попрыгунью-стрекозу. Потом все читали отрывок из «Алых парусов» или монолог Джульетты, а Лера – вторую главу из «Каштанки». Две страницы мелким шрифтом, но ее не останавливали. Наверное, от голода – Лера почти ничего не ела после знаменательной беседы с педагогом, перейдя на воду и яблоки, к великому ужасу мамы, – страдания голодной собачонки и ее восторг от сытного ужина с хлебом, зеленой корочкой сыра, кусочком мяса и половиной пирожка она передала неимоверно убедительно. «У девочки собачья органика, – потрясенно произнесла пожилая актриса, – но фактура, фактура.»