Овчарка по кличке Кирилл, вдоволь насладившись прогулкой, подошла к хозяину и вежливо села у его ног, деликатно положив голову ему на колени.
– Огромный он у тебя, – с уважением сказала Настя. – Его прокормить – никаких денег, наверное, не хватит.
– Это точно, – подтвердил Андрей, почесывая пса за ухом. – Правильное питание для такой собаки стоит бешеных денег.
– Как же ты управляешься?
– С трудом. Видишь, в чем хожу? – он показал на старые джинсы, не первой свежести куртку, поношенные, хотя и тщательно начищенные ботинки.
– Не пью, не курю, по ресторанам не хожу, в общепите не питаюсь, беру из дома бутерброды. Режим жесткой экономии! – Он засмеялся. – Правда, моя Ирина зарабатывает раза в два больше меня. Она меня кормит и одевает, а моя забота – машина и Кирилл.
– Тебе повезло. А что делать тому, у кого нет такой Ирины? Ведь на нашу с тобой зарплату нельзя себе позволить ни машину, ни большую собаку. Так и помрем в нищете. Ладно, пошли трудиться.
Беседа с врачом, у которого консультировался Борис Карташов по поводу Вики, практически ничего нового не принесла, за исключением того, что Настя еще раз убедилась в недобросовестности своего коллеги Володи Ларцева. Еще тогда, когда она впервые читала протокол допроса кандидата медицинских наук Масленникова, ее насторожило, что врач с такой уверенностью поставил диагноз заочно. Насколько ей было известно, врачи никогда этого не делают, особенно психиатры. Если судить по протоколу, доктор Масленников не сомневался в том, что Еремина действительно серьезно больна и нуждается в срочной госпитализации.
– Бог с вами, – замахал руками психиатр, когда Настя спросила его об этом. – Это было бы грубейшей ошибкой. Знаете, мы в таких случаях вертимся, как уж на сковородке, без конца вставляем "может быть", "в некоторых случаях", "очень похоже", "иногда бывает" и так далее, стараемся изо всех сил, только бы не сказать что-нибудь определенное. Чтобы поставить диагноз, нам нужно не менее месяца наблюдать больного, желательно в стационаре, да и тогда, случается, не можем с уверенностью что-то утверждать, а чтобы заочно – нет, увольте. Ни один порядочный врач себе этого не позволит.
– Это ваша подпись?
Настя протянула Масленникову протокол, составленный Ларцевым.
– Моя. Что-то не так?
– Вы читали протокол, прежде чем его подписывать?
– Честно признаться, нет. У меня не было оснований не доверять вашему коллеге. А в чем дело?
– Прочтите, пожалуйста, протокол и скажите, все ли в нем вас устраивает.
Масленников углубился в протокол, написанный мелким неразборчивым почерком Володи Ларцева. Дойдя до середины второй страницы, он раздраженно бросил листы на стол…
– Откуда это взялось? – зло спросил он. – Я говорил совершенно не так. Смотрите, здесь написано: "Ваша знакомая нуждается в неотложной госпитализации, так как находится на грани острого психического заболевания". Якобы я так сказал Карташову. Но ведь на самом деле я говорил Борису, что его знакомую непременно нужно отвести к врачу. Не исключено, что она может оказаться больна, и врач посмотрит, не нуждается ли она в лечении. Однако нужно быть готовым к тому, что, если врач установит у нее начало острого психического заболевания, ей будет предложена неотложная госпитализация. Вы видите разницу? Ваш коллега убрал из моих показаний все сомнения и вообще поставил все с ног на голову. А это? "Такое состояние, как у нее, называется синдромом Кандинского-Клерамбо".
Откуда я могу точно знать, какое у нее состояние?! Я ее в глаза не видел! Я помню, что сказал: "Такие симптомы, о которых вы мне рассказываете, могут быть характерны для синдрома…" Нет, я решительно отказываюсь понимать, как можно было так исказить мои слова!
Масленников рассердился не на шутку. А Настя, снова сказавшаяся в роли «стрелочника», на котором срывают негодование все, кому не лень, почувствовала, что в ней закипает злость на Ларцева. Можно торопиться и сокращать изложение, но нельзя же перевирать показания!
– Давайте запишем ваши показания еще раз, – примирительно сказала она. – Я постараюсь фиксировать все дословно, а вы потом обязательно перечитайте. С чего все началось?
– В октябре ко мне обратился мой бывший однокурсник.
Валентин Косарь и попросил принять для консультации его знакомого Бориса Карташова. Косарь пояснил мне, что Борис обеспокоен состоянием здоровья своей подруги, у которой появились навязчивые идеи о том, что кто-то подсмотрел ее сон и воздействует на нее при помощи радио…
Настя старательно записывала показания доктора Масленникова, с тоской думая о том, что опять вытянула «пустышку». Никаких расхождений в показаниях Карташова и Масленникова ей найти не удалось. Это никоим образом не снимало подозрений с художника, но ниточка, за которую Настя хотела уцепиться, снова выскользнула из пальцев. Ох Ларцев, Ларцев! Ну почему ты не потратил лишний час на беседу с Колобовой? Почему не обратил внимания на автосекретарь в квартире Карташова? Почему не выяснил, как Карташов нашел доктора Масленникова? Целый месяц потерян впустую. Версия об исчезновении Виктории Ереминой в связи с утратой ориентации на почве психического заболевания потребовала огромных усилий для проверки, а все потому, что ты, Ларцев, сам увлекся этой версией и протоколы составлял "под нее", отмахиваясь от ненужных, на твой взгляд, деталей, на которые у тебя просто не хватило времени. Конечно, не исключено, что именно эта версия правильна, но ведь параллельно с ней можно было проверить и другие, для выдвижения которых как раз и не хватило той информации, которой ты пренебрег. Ты живой человек, у тебя душа постоянно болит за дочку, которая сидит дома одна и постепенно может отбиться от рук, но…
Настя закончила протокол и протянула его Масленникову.
– Прочитайте внимательно. Если хотя бы одно слово вас не устроит, сделаем исправление. После этого подпишите каждую страницу. Можно от вас позвонить?
– Пожалуйста. – Врач пододвинул к ней аппарат. – Через девятку.
Настя набрала номер Ольшанского.
– Это Каменская, добрый вечер. Есть что-нибудь для меня?
– Есть, – послышался в трубке тенорок следователя. – Экспертиза пленки пришла.
– И что в ней? – Сердце ее дало сбой и быстро заколотилось.
– Запись на кассете номер один стерта. Среди других записей на этой же кассете голоса Ереминой нет. Довольна?
– Не знаю. Мне надо подумать.
– Ну, думай, думай. Завтра меня целый день не будет, выезжаю на следственный эксперимент. Если срочно понадоблюсь, найдешь меня через милицию Северного округа, отделение "Отрадное".
…Из психиатрической больницы номер пятнадцать, где работал доктор Масленников, Настя ехала к себе домой, на Щелковское шоссе. Путь был неблизким, и за долгую дорогу она успела еще раз утвердиться в мысли, что подозрения в адрес Бориса Карташова были далеко не беспочвенными.
Если кому-нибудь, кроме самого Карташова, нужно было уничтожить запись на кассете, он бы просто стер все либо украл эту несчастную кассету. Но Борис, который хранит старые пленки на всякий случай, никогда бы так не поступил. Именно в его стиле было бы стереть одну-единственную запись, именно ту, которая может изобличить его в причастности к убийству Вики Ереминой, сохранив другие "на всякий случай". И Настя была почти уверена, что стертая запись проливала свет на исчезновение девушки.
Отдав Гордееву листок с очередным заданием для Миши Доценко, Настя заперлась у себя в кабинете. Сегодня она решила провести рабочий день не в бегах, а за письменным столом. Пора было привести мысли в порядок, а всю имеющуюся информацию – в какое-то подобие системы.
Она включила кипятильник, достала из стола банку с растворимым кофе и коробку с сахаром, пододвинула поближе пепельницу, разложила несколько листков чистой бумаги, написав на каждом одной ей понятный заголовок, и погрузилась в работу.
Время шло, пепельница наполнялась окурками, листы покрывались фразами, отдельными словами, квадратиками, кружочками и стрелками…
Когда в дверь постучали, Настя решила не открывать. Если она нужна начальнику, он позвонит ей по внутреннему телефону. А разговаривать с коллегами она побаивалась. Ей хотелось избежать ситуации, при которой надо будет смотреть в глаза и мило улыбаться, а про себя думать: "Не ты ли тот, о ком говорил Колобок?"
– Огромный он у тебя, – с уважением сказала Настя. – Его прокормить – никаких денег, наверное, не хватит.
– Это точно, – подтвердил Андрей, почесывая пса за ухом. – Правильное питание для такой собаки стоит бешеных денег.
– Как же ты управляешься?
– С трудом. Видишь, в чем хожу? – он показал на старые джинсы, не первой свежести куртку, поношенные, хотя и тщательно начищенные ботинки.
– Не пью, не курю, по ресторанам не хожу, в общепите не питаюсь, беру из дома бутерброды. Режим жесткой экономии! – Он засмеялся. – Правда, моя Ирина зарабатывает раза в два больше меня. Она меня кормит и одевает, а моя забота – машина и Кирилл.
– Тебе повезло. А что делать тому, у кого нет такой Ирины? Ведь на нашу с тобой зарплату нельзя себе позволить ни машину, ни большую собаку. Так и помрем в нищете. Ладно, пошли трудиться.
Беседа с врачом, у которого консультировался Борис Карташов по поводу Вики, практически ничего нового не принесла, за исключением того, что Настя еще раз убедилась в недобросовестности своего коллеги Володи Ларцева. Еще тогда, когда она впервые читала протокол допроса кандидата медицинских наук Масленникова, ее насторожило, что врач с такой уверенностью поставил диагноз заочно. Насколько ей было известно, врачи никогда этого не делают, особенно психиатры. Если судить по протоколу, доктор Масленников не сомневался в том, что Еремина действительно серьезно больна и нуждается в срочной госпитализации.
– Бог с вами, – замахал руками психиатр, когда Настя спросила его об этом. – Это было бы грубейшей ошибкой. Знаете, мы в таких случаях вертимся, как уж на сковородке, без конца вставляем "может быть", "в некоторых случаях", "очень похоже", "иногда бывает" и так далее, стараемся изо всех сил, только бы не сказать что-нибудь определенное. Чтобы поставить диагноз, нам нужно не менее месяца наблюдать больного, желательно в стационаре, да и тогда, случается, не можем с уверенностью что-то утверждать, а чтобы заочно – нет, увольте. Ни один порядочный врач себе этого не позволит.
– Это ваша подпись?
Настя протянула Масленникову протокол, составленный Ларцевым.
– Моя. Что-то не так?
– Вы читали протокол, прежде чем его подписывать?
– Честно признаться, нет. У меня не было оснований не доверять вашему коллеге. А в чем дело?
– Прочтите, пожалуйста, протокол и скажите, все ли в нем вас устраивает.
Масленников углубился в протокол, написанный мелким неразборчивым почерком Володи Ларцева. Дойдя до середины второй страницы, он раздраженно бросил листы на стол…
– Откуда это взялось? – зло спросил он. – Я говорил совершенно не так. Смотрите, здесь написано: "Ваша знакомая нуждается в неотложной госпитализации, так как находится на грани острого психического заболевания". Якобы я так сказал Карташову. Но ведь на самом деле я говорил Борису, что его знакомую непременно нужно отвести к врачу. Не исключено, что она может оказаться больна, и врач посмотрит, не нуждается ли она в лечении. Однако нужно быть готовым к тому, что, если врач установит у нее начало острого психического заболевания, ей будет предложена неотложная госпитализация. Вы видите разницу? Ваш коллега убрал из моих показаний все сомнения и вообще поставил все с ног на голову. А это? "Такое состояние, как у нее, называется синдромом Кандинского-Клерамбо".
Откуда я могу точно знать, какое у нее состояние?! Я ее в глаза не видел! Я помню, что сказал: "Такие симптомы, о которых вы мне рассказываете, могут быть характерны для синдрома…" Нет, я решительно отказываюсь понимать, как можно было так исказить мои слова!
Масленников рассердился не на шутку. А Настя, снова сказавшаяся в роли «стрелочника», на котором срывают негодование все, кому не лень, почувствовала, что в ней закипает злость на Ларцева. Можно торопиться и сокращать изложение, но нельзя же перевирать показания!
– Давайте запишем ваши показания еще раз, – примирительно сказала она. – Я постараюсь фиксировать все дословно, а вы потом обязательно перечитайте. С чего все началось?
– В октябре ко мне обратился мой бывший однокурсник.
Валентин Косарь и попросил принять для консультации его знакомого Бориса Карташова. Косарь пояснил мне, что Борис обеспокоен состоянием здоровья своей подруги, у которой появились навязчивые идеи о том, что кто-то подсмотрел ее сон и воздействует на нее при помощи радио…
Настя старательно записывала показания доктора Масленникова, с тоской думая о том, что опять вытянула «пустышку». Никаких расхождений в показаниях Карташова и Масленникова ей найти не удалось. Это никоим образом не снимало подозрений с художника, но ниточка, за которую Настя хотела уцепиться, снова выскользнула из пальцев. Ох Ларцев, Ларцев! Ну почему ты не потратил лишний час на беседу с Колобовой? Почему не обратил внимания на автосекретарь в квартире Карташова? Почему не выяснил, как Карташов нашел доктора Масленникова? Целый месяц потерян впустую. Версия об исчезновении Виктории Ереминой в связи с утратой ориентации на почве психического заболевания потребовала огромных усилий для проверки, а все потому, что ты, Ларцев, сам увлекся этой версией и протоколы составлял "под нее", отмахиваясь от ненужных, на твой взгляд, деталей, на которые у тебя просто не хватило времени. Конечно, не исключено, что именно эта версия правильна, но ведь параллельно с ней можно было проверить и другие, для выдвижения которых как раз и не хватило той информации, которой ты пренебрег. Ты живой человек, у тебя душа постоянно болит за дочку, которая сидит дома одна и постепенно может отбиться от рук, но…
Настя закончила протокол и протянула его Масленникову.
– Прочитайте внимательно. Если хотя бы одно слово вас не устроит, сделаем исправление. После этого подпишите каждую страницу. Можно от вас позвонить?
– Пожалуйста. – Врач пододвинул к ней аппарат. – Через девятку.
Настя набрала номер Ольшанского.
– Это Каменская, добрый вечер. Есть что-нибудь для меня?
– Есть, – послышался в трубке тенорок следователя. – Экспертиза пленки пришла.
– И что в ней? – Сердце ее дало сбой и быстро заколотилось.
– Запись на кассете номер один стерта. Среди других записей на этой же кассете голоса Ереминой нет. Довольна?
– Не знаю. Мне надо подумать.
– Ну, думай, думай. Завтра меня целый день не будет, выезжаю на следственный эксперимент. Если срочно понадоблюсь, найдешь меня через милицию Северного округа, отделение "Отрадное".
…Из психиатрической больницы номер пятнадцать, где работал доктор Масленников, Настя ехала к себе домой, на Щелковское шоссе. Путь был неблизким, и за долгую дорогу она успела еще раз утвердиться в мысли, что подозрения в адрес Бориса Карташова были далеко не беспочвенными.
Если кому-нибудь, кроме самого Карташова, нужно было уничтожить запись на кассете, он бы просто стер все либо украл эту несчастную кассету. Но Борис, который хранит старые пленки на всякий случай, никогда бы так не поступил. Именно в его стиле было бы стереть одну-единственную запись, именно ту, которая может изобличить его в причастности к убийству Вики Ереминой, сохранив другие "на всякий случай". И Настя была почти уверена, что стертая запись проливала свет на исчезновение девушки.
Отдав Гордееву листок с очередным заданием для Миши Доценко, Настя заперлась у себя в кабинете. Сегодня она решила провести рабочий день не в бегах, а за письменным столом. Пора было привести мысли в порядок, а всю имеющуюся информацию – в какое-то подобие системы.
Она включила кипятильник, достала из стола банку с растворимым кофе и коробку с сахаром, пододвинула поближе пепельницу, разложила несколько листков чистой бумаги, написав на каждом одной ей понятный заголовок, и погрузилась в работу.
Время шло, пепельница наполнялась окурками, листы покрывались фразами, отдельными словами, квадратиками, кружочками и стрелками…
Когда в дверь постучали, Настя решила не открывать. Если она нужна начальнику, он позвонит ей по внутреннему телефону. А разговаривать с коллегами она побаивалась. Ей хотелось избежать ситуации, при которой надо будет смотреть в глаза и мило улыбаться, а про себя думать: "Не ты ли тот, о ком говорил Колобок?"
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента