Страница:
Меня посетила мужественная мысль уйти в тину. Просто скрыться. Свалить отсюда, одним словом. Никому ничего не говорить, предупредить стоящих поодаль свидетелей, чтобы подошли к оперативникам сами и все рассказали. А установить личность потерпевших приехавшие и сами смогут, не глупее меня, надо думать, пошарят по карманам, откроют сумочку мадам Сороченко, найдут паспорт, обнаружат документы в кармане у Кузнецова, короче, сделают все то же самое, что и я. На мгновение представив, как я сейчас подойду к сыщикам и следователю, весь такой при смокинге и бабочке, благоухающий туалетной водой от Версаче, и начну докладывать о работе, проведенной на месте происшествия, мне стало тошно до рвоты. Не надо быть ясновидящим, чтобы представить себе, что они обо мне подумают, как начнут со мной разговаривать и куда пошлют.
Я тяжело вздохнул и направился к прибывшим. А ведь как хорошо день начинался! Катя, коты, дневники, пара новых набросков для будущей книги, роскошный папин баритон в обрамлении красивой музыки…
- Добрый вечер, - обреченно пробормотал я, подходя к самому на вид незлобному члену дежурной группы. - Капитан Дорошин, участковый, правда, не местный. Если вам нужны лишние руки, то я готов.
Как я и предполагал, взгляд, которым окинул меня молоденький коротко стриженный оперативник, был отнюдь не эталоном дружелюбия. Участковый в смокинге возле оперного театра. Обхохочешься.
- Вы свидетель?
- Нет, - честно признался я. - В момент совершения преступления я находился в здании. Но пока вас ждали, я нашел несколько человек, которые могут быть свидетелями, вон они стоят, я попросил их не уходить.
- А кто вас сюда вызвал? - Оперативник не скрывал подозрительности.
- Никто, - я пожал плечами, - я был на спектакле.
- И собрались идти домой без пальто? - насмешливо спросил он.
Глазастый. Сообразил, что я раздет.
- Мне позвонили с улицы, когда я был еще в здании, и я вышел. Бежал бегом, одеться не успел.
- Кто позвонил?
- Знакомая. Она уже была здесь, у выхода. Она знает, что я работник милиции, поэтому и позвонила.
- Ясно. Что еще можете сообщить?
Я добросовестно сообщил все, что мог. Когда дошел до просьбы всем участникам спектакля задержаться в театре, сыщик посмотрел на меня с недоумением. Между прочим, манеры у него те еще, отчета требует, а сам даже не представился.
- Понимаете, сегодня премьера, - стал объяснять я, - а на премьере в зале обычно бывает очень мало случайных людей. Основная масса зрителей - чьи-то гости. Вот я и подумал, что если потерпевшую пригласил кто-то из артистов, то можно попробовать прямо сейчас это установить, и мы получим… то есть вы получите дополнительного свидетеля, который знает убитую и может пролить свет на причины убийства. Ведь убить хотели именно ее, это ясно. Первый выстрел был в женщину, и только потом пули попали в Кузнецова, который закрывал ее собой. Но если вы считаете, что это лишнее, я позвоню директору театра, и он отпустит всех по домам. Вам решать. Я только хотел помочь.
Оперативник помолчал несколько секунд, потом скупо улыбнулся и протянул мне руку. Наконец-то дозрел до знакомства. Снизошел. Ну что ж, так всегда было, уголовный розыск - белая кость, а все остальные-прочие - так, шелупонь, подсобные рабочие.
- Иван, - назвал он свое имя, потом добавил: - Хвыля. А ты?
- Игорь. Удостоверение показать?
- Не надо, и так все ясно. Сейчас еще ребята подъедут, но ты все равно останься, помоги, если время есть. Как, ты сказал, твоя фамилия?
- Дорошин.
Он молча перевел глаза на афишу у меня за спиной, и я внутренне поморщился. Ну вот, сейчас начнется. Папино имя набрано на афише аршинными буквами. Звезда мировой оперной сцены Владимир Дорошин в опере Дж. Верди «Трубадур». Черт бы взял эту папину мировую славу. Вещь, конечно, хорошая, но иногда бывает так некстати…
- Родственник, что ли?
- Сын, - коротко пояснил я, не вдаваясь в детали.
- То-то, я смотрю, ты в смокинге, - усмехнулся Иван. - Значит, всю эту тусовку знаешь?
- Немножко. Лично мало с кем знаком, зато могу разобраться, что к чему. И здание театра хорошо знаю, могу дорогу показывать.
Мне не удалось скрыть сарказм, и Ивану это, похоже, не очень понравилось. Едва потеплевший голос снова стал сухим и холодным.
- Подожди меня пару минут, я сейчас со следователем переговорю, и пойдем.
- Куда?
- В театр, артистов опрашивать. Насчет приглашенных - мысль хорошая, я бы не допер.
Едва я остался один, появилась Катя. Интересно, где она все время пряталась? Словно из темноты материализовалась.
- Игорь, ты должен мне помочь. Я хочу сделать материал с места событий. Поговори с кем-нибудь из оперов, пусть скажут несколько слов на камеру. Трупы мы уже отсняли, так что картинка есть, даже пару интервью со зрителями сделали, но мне нужны официальные лица. Желательно в форме.
Во шустрая! Не девка, а механический веник. Наш пострел везде поспел. Краем глаза я наблюдал за местом, где лежали Алла Сороченко и Николай Кузнецов. Врачи из «Скорой» уже отошли от них, из чего становилось ясно, что помочь им невозможно, и теперь над телами склонился судебно-медицинский эксперт. Мужчина лежал на женщине, почти полностью накрывая ее, и они казались влюбленной парой, застигнутой непонятно откуда взявшейся смертью. Мне стало грустно, и одновременно пришло облегчение, ведь я подходил к ним сразу после убийства, искал документы, и уже в тот момент был уверен, что оба мертвы, покойников я, сами понимаете, навидался за годы работы, и человека без сознания как-нибудь могу отличить от человека без жизни, но все-таки грызло беспокойство: а вдруг я ошибся, и можно было еще что-то сделать, оказать помощь, спасти, а я ничего не предпринял. Но никакой ошибки не было.
- Насколько я знаю, на том канале, для которого ты делаешь репортаж о премьере, криминальные новости не идут, - заметил я.
- Это само собой, - согласилась Катя. - Но мое основное место работы на другом канале, я же тебе говорила. Я уже позвонила туда, договорилась, они обещали заплатить оператору, если он поможет мне сделать материал. Ну Игорек, ну что тебе стоит?
- Кать, я ни с кем из них не знаком, я не могу их ни о чем просить.
- Ну почему? Ты же их коллега, тоже милиционер. Они тебя послушают.
- Катя, люди работают, неужели ты не понимаешь? Это же не разграбленный ларек, это два трупа, два мертвых человека. Сейчас надо место происшествия осматривать, очевидцев искать и опрашивать, протокол составлять, работы выше головы, а ты с глупостями лезешь.
- Но я тоже работаю! - возмутилась она. - Думаешь, для меня большое удовольствие трупы снимать?
- Ага, новости - ваша профессия, - поддакнул я. - Катя, я никого не буду ни о чем просить. Если тебе надо, иди сама и договаривайся.
- Я уже пробовала, - понуро призналась она.
- И как?
- Послали.
- Грубо?
- Да нет, не очень. Скорее даже вежливо. Но твердо.
- Вот видишь, я был прав, им не до тебя. Для таких случаев в каждом управлении есть пресс-служба, они и дают всякие комментарии.
- Но с пресс-службой же договариваться надо! - в отчаянии воскликнула Катя. - А у меня горящий материал! Это же такая редкая удача - оказаться с камерой на месте происшествия как раз в момент убийства! Ты что, не понимаешь?
- Да понимаю я. Но ты сама подумай своей головой, ну что сыщики тебе могут сейчас сказать? Они только что приехали, они даже толком не знают еще, что здесь случилось. Какие слова ты хочешь от них услышать? Мол, приехали по вызову на двойное убийство и сами пока не поняли, что к чему? Этого ты хочешь? Даже я на данный момент знаю больше их.
- Ну давай я у тебя возьму интервью, а, Игорь?
- Я же не в форме, - хмыкнул я.
- Ничего, это даже еще круче: милиционер в смокинге, - возбужденно заговорила Катерина. - Все равно титр даем, место работы и должность указываем. А по картинке будет хорошо!
- Катя, отстань.
- Ну почему?
- Потому что твой материал пройдет в эфире, и через полчаса о нем все забудут, а мне еще работать и работать. У меня, знаешь ли, начальники есть, и все они смотрят телевизор, и далеко не у всех хороший характер и нормальная психика. Какому начальнику понравится, когда их подчиненный дает интервью по чужому преступлению, да еще без их разрешения, но зато в смокинге? И думать забудь.
Я увидел, как сквозь заметно поредевшую толпу пробирается ко мне Иван Хвыля.
- Все, Катюша, закрываем дебаты, мне надо идти.
Она тут же сделала стойку.
- Куда?
Да, напора ей не занимать. Далеко пойдет. И в старости я буду рассказывать внукам, как однажды провел ночь со знаменитой журналисткой Екатериной Кибальчич, которая в те времена была совсем молоденькой, очень хорошенькой, но мало кому известной… И было это в то самое время, когда их знаменитый прадедушка пел в «Трубадуре» в постановке знаменитого Вернера Фрая. Мои внуки будут расти под сенью сплошных знаменитостей.
Катя перехватила мой взгляд и ринулась к Ивану.
- Екатерина Кибальчич, программа «Город», - быстро заговорила она. - Вы могли бы дать короткий комментарий к случившемуся? Всего несколько слов для наших телезрителей.
Иван растерялся. Молодой еще.
- Да что тут комментировать? Сами пока ничего не знаем.
Я молча схватил его за руку и потащил к служебному входу. Пока я шнырял в толпе, выискивая свидетелей, холод как-то не ощущался, но теперь я почувствовал, что замерз окончательно, бесповоротно и на всю оставшуюся жизнь. Я уже никогда не отогреюсь и до гробовой доски буду идти рука об руку с насморком, имеющим в среде специалистов благородное название «острый ринит». Он даже не станет хроническим, он так и будет острым до самого конца. Возможно, третьим в нашей теплой компании станет острый бронхит. На троих-то оно веселее.
На вахте сидели бравый дядя-охранник с выправкой бывшего военного и обожаемая мною старенькая, но полная сил, энергии и любознательности тетя Зоя, которая работала на этом самом месте, когда я был еще ребенком, то есть в те давние-давние времена, когда звери еще говорили, а вахтерами служили женщины и старики. Тетя Зоя была папиной поклонницей, поэтому меня любила, баловала и всегда угощала пирожными, которые покупала специально для меня в театральном буфете. Да, были, были такие времена, когда в магазинах пирожных могло и не оказаться, а вот в театральных буфетах они были всегда, как и бутерброды с дефицитной красной и белой рыбой.
Увидев меня, тетя Зоя всплеснула руками.
- Игоречек, что же это делается? Там что, правда кого-то убили? Я смотрю, никто из артистов не выходит, Дмитрий Евгеньевич по радио объявил, чтобы никто не покидал здание, я тут сижу, сижу, ничего не знаю, никто ничего не говорит, просто ужас какой-то! - затараторила она. - Твоя мама два раза спускалась, спрашивала, не возвращался ли ты, она тебе все время звонит на мобильник, а ты не отвечаешь. Все так волнуются, никто ничего не понимает, мне велено никого не выпускать…
- Тетя Зоя, там действительно произошло несчастье, застрелили двух человек, поэтому вас просят помочь милиции и обеспечить присутствие в театре всех возможных свидетелей. Вы уж постарайтесь, не подведите, ладно?
- Так какие же могут быть свидетели, если все артисты здесь, в театре, а убили на улице? - неподдельно удивилась старая вахтерша. - Никто ведь не выходил еще, никто ничего и не видел.
- Так надо, тетя Зоя, - умиротворяюще улыбнулся я, продвигаясь к лестнице, ведущей наверх, к гримуборным. - Милиции виднее. Это они так распорядились.
- Я смотрю, ты здесь свой, - ухмыльнулся Иван, когда мы миновали один пролет.
Было в этих словах что-то презрительное, а может, мне просто так показалось, но тем не менее стало обидно. Участковый-театрал. Нелепо, наверное. До сегодняшнего дня эта мысль мне в голову не приходила. И до сегодняшнего дня мне не приходилось стесняться своей пусть и косвенной, но причастности к этомумиру сцены и кулис. Что ж, как говорится, все когда-то случается в первый раз.
- Так вышло, - коротко ответил я, не вдаваясь в пространные объяснения. Весь сегодняшний ресурс длинных реплик был уже израсходован на мамулю во время ее панических телефонных звонков.
- Тогда подскажи, с кого лучше начать, - попросил Иван.
Впрочем, просьбой его слова можно было считать чисто условно, они куда больше напоминали требование, если вообще не приказ. Ну да, все правильно, на месте происшествия главный - следователь, ему подчиняются оперативники, а все прочие милицейские деятели у них на побегушках.
- Я бы посоветовал начать с хора, они все одеваются в одной большой уборной, разделенной пополам, справа мужчины, слева женщины. Зайдешь, задашь вопрос, получишь ответ - и половина свидетелей, считай, опрошена. Если согласен, иди к хористам, вон та дверь в конце коридора, видишь? А я пойду по солистам. Они люди капризные, нервные, их нужно побыстрее отпустить.
Иван молча кивнул и направился в конец длинного коридора, а я быстро пошел к папиной гримерке. Едва я открыл дверь, на меня обрушился шквал вопросов, задаваемых разными голосами и с разной интонацией:
- Игорь, что случилось?
- В чем дело?
- Да что происходит, черт возьми?
- Игорь, почему нас не выпускают?
Народу в комнате заметно прибавилось, вероятно, сообщение директора театра Дмитрия Евгеньевича заставило людей собираться в группы и обмениваться информацией, которой ни у кого, по сути, не было. Но инстинкт утоления информационного голода, как известно, один из самых сильных, бороться с ним очень трудно, и в подобной ситуации, когда происходит что-то непонятное, люди, вполне естественно, ищут общения с теми, с кем можно поговорить и пообсуждать проблему. Помимо моих родителей, их друзей, заезжего режиссера и папиного продюсера, я обнаружил в просторной уборной дирижера, а также двух вокалистов: баса, исполнявшего партию Рюица (с ним папа когда-то учился в консерватории), и меццо-сопрано, певшую Азучену, с которой этого баса, по маминым уверениям, связывали весьма романтические отношения. Был здесь и сам директор театра, решивший, видимо, не оставлять двух своих почетных гостей, папу и Вернера Фрая, в столь сложный момент.
Но первой ко мне, само собой, бросилась мама.
- Игорь, в чем дело? Почему ты не отвечаешь на звонки? - требовательно спросила она, глядя на меня тревожными глазами.
Я крепко обнял ее, поцеловал в щеку.
- Извини. Господа! - Я повысил голос, чтобы перекричать испуганных и взволнованных людей. - Случилось несчастье, возле театра убиты два человека, мужчина и женщина. Женщина была на спектакле, мужчина ее встречал. У меня только один вопрос, я сейчас его задам, вы мне быстренько ответите и можете быть свободными. Кому-нибудь из вас знакомо имя Аллы Сороченко? Или Николая Кузнецова?
Как писал кто-то из классиков, «молчание было ему ответом». Я переводил взгляд с одного лица на другое, но, кроме ужаса и растерянности, не видел ничего. Артисты - натуры тонкие, их поклонники, как правило, тоже, и сообщение о чьей-то смерти, тем паче на пороге святая святых - театра, может надолго выбить их из колеи.
- Повторяю еще раз: кто-нибудь знает Аллу Сороченко или Николая Кузнецова? Господа, это премьера, мы все понимаем, что больше половины зрителей - гости участников спектакля, из оставшейся половины три четверти - люди, причастные к искусству, театроведы, критики, музыканты. Среди зрителей на премьере трудно найти человека, которого не знал бы хоть кто-нибудь из артистов, персонала или дирекции. Я задаю свой вопрос не потому, что милиция подозревает кого-то из вас, а только лишь потому, что нужно постараться собрать хоть какие-то первоначальные сведения об убитых, чтобы наметить направления поисков преступника. Тот же самый вопрос я буду задавать по очереди всем артистам и музыкантам оркестра, а потом всем остальным работникам театра, включая костюмеров и гримеров, сотрудников бутафорского цеха и рабочих сцены. Мне нужно найти человека, который пригласил убитую Аллу Сороченко на спектакль, не более того. Или, что тоже возможно, кто-то пригласил Николая Кузнецова, а он отдал свой билет Сороченко, потому что не мог или не хотел идти на спектакль.
Я зря старался, пытаясь быть красноречивым и внятным. Мини-толпа в гримерке заволновалась еще больше, и вместо того, чтобы отвечать мне на мой вопрос, присутствующие начали громко обсуждать проблему между собой. Понадобилось несколько минут, чтобы навести в этом гвалте относительный порядок и получить окончательный ответ: нет. Никто из находящихся в данной комнате не приглашал на спектакль ни Аллу Сороченко, ни Николая Кузнецова, и имен таких они сроду не слыхали, и людей таких они знать не знают. Единственным, кто сохранил остатки чувства юмора, оказался папин продюсер Николай Львович, который к своему твердому «нет» добавил:
- Правда, в Великую Отечественную был такой знаменитый разведчик, Николай Кузнецов. А еще есть Анатолий Кузнецов и Юрий Кузнецов, они в кино снимаются. Больше я людей с такой фамилией не знаю.
Шутка получилась плоской, но и ее хватило, чтобы люди хоть чуть-чуть расслабились. Вместо того чтобы обсуждать личность убитых, все тут же переключились на бурный обмен мнениями о «Белом солнце пустыни», где главную роль сыграл Анатолий Кузнецов, и сериале «Менты», где играет Кузнецов Юрий. Ну артисты… Одно слово: артисты!
Я вежливо попрощался и собрался было идти дальше, на мне оставались еще тенор Манрико, сопрано Леонора и меццо Инес, но мама снова оказалась рядом и схватила меня за руку:
- Егорушка, ты должен остаться на минутку, папа хочет с тобой поговорить.
- Он знает кого-то из погибших? - обрадовался я неожиданной удаче.
- Нет, не в этом дело. Он хочет что-то тебе сказать. Подожди, сейчас все выйдут, и вы поговорите.
- Мамуль, мне нужно работать, опрашивать людей. Давай мы с ним попозже поговорим, ладно?
- Егор, но папа просит! - возмущенно зашептала она.
Я оглянулся в надежде увидеть «папу, который просит». Хотел бы я посмотреть на это зрелище. Папа в мою сторону не смотрел, он целовал ручку маминой подруге, и, судя до выражению их лиц, они договаривались увидеться на банкете. Остальные члены высокого собрания торопливо просачивались в коридор, обрадованные разрешением покинуть здание. У меня возникло небезосновательное подозрение, что мамуля успела провести подготовительную работу к освобождению плацдарма для задушевного разговора отца с сыном, уж больно организованно и споро пустело помещение гримуборной.
- Мама, я сейчас займусь делом, а когда освобожусь, приеду в ресторан, хорошо? - решительно заявил я. - Произошло убийство, это вещь серьезная и не терпит промедления.
- А разговор с папой - это что, несерьезно, по-твоему?
- В данной ситуации это серьезно только в одном случае: если он знает что-нибудь об убийстве. Если нет, то все остальное вполне может подождать до банкета, а то и до завтра. Он что-нибудь знает? - строго спросил я.
- Нет, но…
- Тогда я пошел. Передай папе мои извинения.
Я слишком долго разбирался с мамулей и потерял время. Все успели выйти, остались только мои родители.
- Егор, подойди сюда! - властно скомандовал папа.
Спектакль был позади, на сегодняшний день связки можно было больше не беречь, и мне посчастливилось услышать все богатство модуляций и красок знаменитого баритона.
- Пап, давай потом, а? - жалко пробормотал я. - Время поджимает, люди не могут уйти, пока милиция им не разрешит, и, чтобы их отпустить, нужно их сперва опросить.
- Так ты что, всерьез собрался ходить по театру и задавать свои чудовищные вопросы?
Я оторопел. С каких это пор подобного рода вопросы стали считаться чудовищными? Идет обычная работа, первоначальный сбор информации по делу об убийстве, и ничего чудовищного в этом сроду не было.
- Да, собрался, - спокойно ответил я, даже не подозревая, какая буря вот-вот готова обрушиться на мою несчастную голову. - А в чем дело?
- Ты не посмеешь, - категорично заявил отец. - Я запрещаю тебе этим заниматься.
Вот это фокус! Чего-чего, а уж такого я не ожидал. Как это можно запретить работнику милиции заниматься его прямыми обязанностями? Конечно, запретить может начальник, это в порядке вещей, но чтобы родной отец… Чудеса, право слово.
- Папа, я, кажется, чего-то не понимаю…
- Да, ты не понимаешь! - загремел знаменитый «бархатный» баритон. - Ты не понимаешь, что на карту поставлена моя репутация, которую я зарабатывал собственным горбом, а ты собираешься ее разрушить.
- Каким образом? При чем тут твоя репутация?
Мама деликатно отошла в сторонку и уселась на краешек стула, дабы не мешать воспитательному процессу. Интересно, она знала, о чем папа собирался со мной поговорить?
- Ты - никудышный милиционер, ты не профессионал, ты не смог подняться выше какого-то идиотского участкового, ты ничего не знаешь и ничего не умеешь, мне стыдно за тебя! Ты отнял у меня главную радость любого мужчины - право гордиться своим сыном! Но это было мое горе, мое личное горе, и я переживал его в одиночку. А теперь ты хочешь, чтобы все вокруг узнали, какой у меня сын?
Н- да, я оказался прав, этого я действительно не понимал. Неужели я такой тупой?
- Я не понимаю, каким образом моя работа на месте происшествия может тебя скомпрометировать. Что я могу сделать такого, за что тебе потом будет стыдно?
- Да все, все ты сделаешь не так! Ты будешь вести себя как последний дурак, ты будешь задавать людям дурацкие вопросы, ты будешь выглядеть полным идиотом, и все станут надо мной смеяться и говорить: подумать только, какой тупой и никчемный сын у Владимира Дорошина! Как жаль человека, такой достойный артист, такой замечательный певец - и такой неудачный ребенок. Я этого не допущу! Я не допущу, чтобы меня жалели, потому что я не смог вырастить достойного сына. И я не желаю, чтобы ты меня позорил, чтобы люди смеялись над тобой и надо мной. Ты немедленно одеваешься и едешь вместе со всеми в ресторан! И больше к театру на пушечный выстрел не подходишь! Ты меня слышишь?
Впервые в жизни я слышал, чтобы отец так кричал…
Со слухом у меня все в порядке, даже критично настроенная мамуля всегда признавала, что слышу я хорошо. Но, вероятно, у меня не все в порядке с головой, потому что признать правоту отца я не мог. Может, я и вправду тупой? Я бросил взгляд на маму, которая по-прежнему сидела на краешке стула с абсолютно прямой спиной и отсутствующим выражением лица, и я так и не смог понять, разделяет она папины идеи или нет. Всю жизнь она самоустранялась, если папенька начинал меня воспитывать, и я никогда не знал, согласна она с его чувствами и методами или нет. Я знал одно: она слишком сильно любила папу, чтобы подвергать его авторитет сомнению в глазах ребенка, поэтому, что бы он ни говорил или ни делал в отношении меня, мама не вмешивалась. По крайней мере, в моем присутствии.
Вероятно, в ее концепцию правильных отношений «отец, мать и сын» вполне вписывалась возможность называть меня тупым и никчемным, во всяком случае, она папу не осекла и защищать меня не кинулась. Забавно. Вот так в экстремальных ситуациях и вылезает наружу истинное мнение о тебе других людей. Не могу сказать, что такое мнение меня порадовало. Да, я всегда знал, что родители считают меня неудачным ребенком, но мне и в голову не приходило, что они при этом считают меня тупым, никчемным неумехой, не сделавшим карьеру из-за плохо устроенных мозгов. Я знал, что им не нравится выбранная мною профессия, что они не одобряют мою работу, но только сейчас я услышал, что я их позорю, что они, оказывается, стесняются меня, как стесняются родственников - алкоголиков или воров. Стыдятся, одним словом. Какой кошмар! Пожалуй, даже Кошмарище.
- Папа, с чего ты взял, что я буду вести себя непрофессионально? С чего ты взял, что я не умею делать свою работу? Откуда у тебя такое мнение? Что ты вообще знаешь о моей работе?
- Я знаю, что ты имеешь дело исключительно с отбросами общества, - безапелляционно заявил он. - Может быть, ты и умеешь разговаривать с бродягами и алкашами, но я не могу допустить, чтобы ты со своими методами совался к приличным людям. Все, Егор, разговор окончен. Ты берешь пальто и уходишь отсюда вместе с нами. И больше ни к кому из артистов и работников театра со своими вопросами не подходишь. Я ясно выразился?
- Вполне, - покладисто ответил я. - Ты очень хорошо излагаешь, и я очень хорошо тебя понял.
- Ну вот и ладно. - Папа слегка сбавил тон и послал в мамину сторону торжествующий взгляд: мол, вот видишь, а ты боялась, что я не смогу его убедить.
Я взял с вешалки свое пальто и пошел кдвери.
- Если успею, приеду в ресторан. Не ждите меня.
С этими словами я вышел в коридор и направился в гримерку к тенору. Почему-то в этот момент мне было очень жалко маму.
Виртуальная переписка
Я тяжело вздохнул и направился к прибывшим. А ведь как хорошо день начинался! Катя, коты, дневники, пара новых набросков для будущей книги, роскошный папин баритон в обрамлении красивой музыки…
- Добрый вечер, - обреченно пробормотал я, подходя к самому на вид незлобному члену дежурной группы. - Капитан Дорошин, участковый, правда, не местный. Если вам нужны лишние руки, то я готов.
Как я и предполагал, взгляд, которым окинул меня молоденький коротко стриженный оперативник, был отнюдь не эталоном дружелюбия. Участковый в смокинге возле оперного театра. Обхохочешься.
- Вы свидетель?
- Нет, - честно признался я. - В момент совершения преступления я находился в здании. Но пока вас ждали, я нашел несколько человек, которые могут быть свидетелями, вон они стоят, я попросил их не уходить.
- А кто вас сюда вызвал? - Оперативник не скрывал подозрительности.
- Никто, - я пожал плечами, - я был на спектакле.
- И собрались идти домой без пальто? - насмешливо спросил он.
Глазастый. Сообразил, что я раздет.
- Мне позвонили с улицы, когда я был еще в здании, и я вышел. Бежал бегом, одеться не успел.
- Кто позвонил?
- Знакомая. Она уже была здесь, у выхода. Она знает, что я работник милиции, поэтому и позвонила.
- Ясно. Что еще можете сообщить?
Я добросовестно сообщил все, что мог. Когда дошел до просьбы всем участникам спектакля задержаться в театре, сыщик посмотрел на меня с недоумением. Между прочим, манеры у него те еще, отчета требует, а сам даже не представился.
- Понимаете, сегодня премьера, - стал объяснять я, - а на премьере в зале обычно бывает очень мало случайных людей. Основная масса зрителей - чьи-то гости. Вот я и подумал, что если потерпевшую пригласил кто-то из артистов, то можно попробовать прямо сейчас это установить, и мы получим… то есть вы получите дополнительного свидетеля, который знает убитую и может пролить свет на причины убийства. Ведь убить хотели именно ее, это ясно. Первый выстрел был в женщину, и только потом пули попали в Кузнецова, который закрывал ее собой. Но если вы считаете, что это лишнее, я позвоню директору театра, и он отпустит всех по домам. Вам решать. Я только хотел помочь.
Оперативник помолчал несколько секунд, потом скупо улыбнулся и протянул мне руку. Наконец-то дозрел до знакомства. Снизошел. Ну что ж, так всегда было, уголовный розыск - белая кость, а все остальные-прочие - так, шелупонь, подсобные рабочие.
- Иван, - назвал он свое имя, потом добавил: - Хвыля. А ты?
- Игорь. Удостоверение показать?
- Не надо, и так все ясно. Сейчас еще ребята подъедут, но ты все равно останься, помоги, если время есть. Как, ты сказал, твоя фамилия?
- Дорошин.
Он молча перевел глаза на афишу у меня за спиной, и я внутренне поморщился. Ну вот, сейчас начнется. Папино имя набрано на афише аршинными буквами. Звезда мировой оперной сцены Владимир Дорошин в опере Дж. Верди «Трубадур». Черт бы взял эту папину мировую славу. Вещь, конечно, хорошая, но иногда бывает так некстати…
- Родственник, что ли?
- Сын, - коротко пояснил я, не вдаваясь в детали.
- То-то, я смотрю, ты в смокинге, - усмехнулся Иван. - Значит, всю эту тусовку знаешь?
- Немножко. Лично мало с кем знаком, зато могу разобраться, что к чему. И здание театра хорошо знаю, могу дорогу показывать.
Мне не удалось скрыть сарказм, и Ивану это, похоже, не очень понравилось. Едва потеплевший голос снова стал сухим и холодным.
- Подожди меня пару минут, я сейчас со следователем переговорю, и пойдем.
- Куда?
- В театр, артистов опрашивать. Насчет приглашенных - мысль хорошая, я бы не допер.
Едва я остался один, появилась Катя. Интересно, где она все время пряталась? Словно из темноты материализовалась.
- Игорь, ты должен мне помочь. Я хочу сделать материал с места событий. Поговори с кем-нибудь из оперов, пусть скажут несколько слов на камеру. Трупы мы уже отсняли, так что картинка есть, даже пару интервью со зрителями сделали, но мне нужны официальные лица. Желательно в форме.
Во шустрая! Не девка, а механический веник. Наш пострел везде поспел. Краем глаза я наблюдал за местом, где лежали Алла Сороченко и Николай Кузнецов. Врачи из «Скорой» уже отошли от них, из чего становилось ясно, что помочь им невозможно, и теперь над телами склонился судебно-медицинский эксперт. Мужчина лежал на женщине, почти полностью накрывая ее, и они казались влюбленной парой, застигнутой непонятно откуда взявшейся смертью. Мне стало грустно, и одновременно пришло облегчение, ведь я подходил к ним сразу после убийства, искал документы, и уже в тот момент был уверен, что оба мертвы, покойников я, сами понимаете, навидался за годы работы, и человека без сознания как-нибудь могу отличить от человека без жизни, но все-таки грызло беспокойство: а вдруг я ошибся, и можно было еще что-то сделать, оказать помощь, спасти, а я ничего не предпринял. Но никакой ошибки не было.
- Насколько я знаю, на том канале, для которого ты делаешь репортаж о премьере, криминальные новости не идут, - заметил я.
- Это само собой, - согласилась Катя. - Но мое основное место работы на другом канале, я же тебе говорила. Я уже позвонила туда, договорилась, они обещали заплатить оператору, если он поможет мне сделать материал. Ну Игорек, ну что тебе стоит?
- Кать, я ни с кем из них не знаком, я не могу их ни о чем просить.
- Ну почему? Ты же их коллега, тоже милиционер. Они тебя послушают.
- Катя, люди работают, неужели ты не понимаешь? Это же не разграбленный ларек, это два трупа, два мертвых человека. Сейчас надо место происшествия осматривать, очевидцев искать и опрашивать, протокол составлять, работы выше головы, а ты с глупостями лезешь.
- Но я тоже работаю! - возмутилась она. - Думаешь, для меня большое удовольствие трупы снимать?
- Ага, новости - ваша профессия, - поддакнул я. - Катя, я никого не буду ни о чем просить. Если тебе надо, иди сама и договаривайся.
- Я уже пробовала, - понуро призналась она.
- И как?
- Послали.
- Грубо?
- Да нет, не очень. Скорее даже вежливо. Но твердо.
- Вот видишь, я был прав, им не до тебя. Для таких случаев в каждом управлении есть пресс-служба, они и дают всякие комментарии.
- Но с пресс-службой же договариваться надо! - в отчаянии воскликнула Катя. - А у меня горящий материал! Это же такая редкая удача - оказаться с камерой на месте происшествия как раз в момент убийства! Ты что, не понимаешь?
- Да понимаю я. Но ты сама подумай своей головой, ну что сыщики тебе могут сейчас сказать? Они только что приехали, они даже толком не знают еще, что здесь случилось. Какие слова ты хочешь от них услышать? Мол, приехали по вызову на двойное убийство и сами пока не поняли, что к чему? Этого ты хочешь? Даже я на данный момент знаю больше их.
- Ну давай я у тебя возьму интервью, а, Игорь?
- Я же не в форме, - хмыкнул я.
- Ничего, это даже еще круче: милиционер в смокинге, - возбужденно заговорила Катерина. - Все равно титр даем, место работы и должность указываем. А по картинке будет хорошо!
- Катя, отстань.
- Ну почему?
- Потому что твой материал пройдет в эфире, и через полчаса о нем все забудут, а мне еще работать и работать. У меня, знаешь ли, начальники есть, и все они смотрят телевизор, и далеко не у всех хороший характер и нормальная психика. Какому начальнику понравится, когда их подчиненный дает интервью по чужому преступлению, да еще без их разрешения, но зато в смокинге? И думать забудь.
Я увидел, как сквозь заметно поредевшую толпу пробирается ко мне Иван Хвыля.
- Все, Катюша, закрываем дебаты, мне надо идти.
Она тут же сделала стойку.
- Куда?
Да, напора ей не занимать. Далеко пойдет. И в старости я буду рассказывать внукам, как однажды провел ночь со знаменитой журналисткой Екатериной Кибальчич, которая в те времена была совсем молоденькой, очень хорошенькой, но мало кому известной… И было это в то самое время, когда их знаменитый прадедушка пел в «Трубадуре» в постановке знаменитого Вернера Фрая. Мои внуки будут расти под сенью сплошных знаменитостей.
Катя перехватила мой взгляд и ринулась к Ивану.
- Екатерина Кибальчич, программа «Город», - быстро заговорила она. - Вы могли бы дать короткий комментарий к случившемуся? Всего несколько слов для наших телезрителей.
Иван растерялся. Молодой еще.
- Да что тут комментировать? Сами пока ничего не знаем.
Я молча схватил его за руку и потащил к служебному входу. Пока я шнырял в толпе, выискивая свидетелей, холод как-то не ощущался, но теперь я почувствовал, что замерз окончательно, бесповоротно и на всю оставшуюся жизнь. Я уже никогда не отогреюсь и до гробовой доски буду идти рука об руку с насморком, имеющим в среде специалистов благородное название «острый ринит». Он даже не станет хроническим, он так и будет острым до самого конца. Возможно, третьим в нашей теплой компании станет острый бронхит. На троих-то оно веселее.
На вахте сидели бравый дядя-охранник с выправкой бывшего военного и обожаемая мною старенькая, но полная сил, энергии и любознательности тетя Зоя, которая работала на этом самом месте, когда я был еще ребенком, то есть в те давние-давние времена, когда звери еще говорили, а вахтерами служили женщины и старики. Тетя Зоя была папиной поклонницей, поэтому меня любила, баловала и всегда угощала пирожными, которые покупала специально для меня в театральном буфете. Да, были, были такие времена, когда в магазинах пирожных могло и не оказаться, а вот в театральных буфетах они были всегда, как и бутерброды с дефицитной красной и белой рыбой.
Увидев меня, тетя Зоя всплеснула руками.
- Игоречек, что же это делается? Там что, правда кого-то убили? Я смотрю, никто из артистов не выходит, Дмитрий Евгеньевич по радио объявил, чтобы никто не покидал здание, я тут сижу, сижу, ничего не знаю, никто ничего не говорит, просто ужас какой-то! - затараторила она. - Твоя мама два раза спускалась, спрашивала, не возвращался ли ты, она тебе все время звонит на мобильник, а ты не отвечаешь. Все так волнуются, никто ничего не понимает, мне велено никого не выпускать…
- Тетя Зоя, там действительно произошло несчастье, застрелили двух человек, поэтому вас просят помочь милиции и обеспечить присутствие в театре всех возможных свидетелей. Вы уж постарайтесь, не подведите, ладно?
- Так какие же могут быть свидетели, если все артисты здесь, в театре, а убили на улице? - неподдельно удивилась старая вахтерша. - Никто ведь не выходил еще, никто ничего и не видел.
- Так надо, тетя Зоя, - умиротворяюще улыбнулся я, продвигаясь к лестнице, ведущей наверх, к гримуборным. - Милиции виднее. Это они так распорядились.
- Я смотрю, ты здесь свой, - ухмыльнулся Иван, когда мы миновали один пролет.
Было в этих словах что-то презрительное, а может, мне просто так показалось, но тем не менее стало обидно. Участковый-театрал. Нелепо, наверное. До сегодняшнего дня эта мысль мне в голову не приходила. И до сегодняшнего дня мне не приходилось стесняться своей пусть и косвенной, но причастности к этомумиру сцены и кулис. Что ж, как говорится, все когда-то случается в первый раз.
- Так вышло, - коротко ответил я, не вдаваясь в пространные объяснения. Весь сегодняшний ресурс длинных реплик был уже израсходован на мамулю во время ее панических телефонных звонков.
- Тогда подскажи, с кого лучше начать, - попросил Иван.
Впрочем, просьбой его слова можно было считать чисто условно, они куда больше напоминали требование, если вообще не приказ. Ну да, все правильно, на месте происшествия главный - следователь, ему подчиняются оперативники, а все прочие милицейские деятели у них на побегушках.
- Я бы посоветовал начать с хора, они все одеваются в одной большой уборной, разделенной пополам, справа мужчины, слева женщины. Зайдешь, задашь вопрос, получишь ответ - и половина свидетелей, считай, опрошена. Если согласен, иди к хористам, вон та дверь в конце коридора, видишь? А я пойду по солистам. Они люди капризные, нервные, их нужно побыстрее отпустить.
Иван молча кивнул и направился в конец длинного коридора, а я быстро пошел к папиной гримерке. Едва я открыл дверь, на меня обрушился шквал вопросов, задаваемых разными голосами и с разной интонацией:
- Игорь, что случилось?
- В чем дело?
- Да что происходит, черт возьми?
- Игорь, почему нас не выпускают?
Народу в комнате заметно прибавилось, вероятно, сообщение директора театра Дмитрия Евгеньевича заставило людей собираться в группы и обмениваться информацией, которой ни у кого, по сути, не было. Но инстинкт утоления информационного голода, как известно, один из самых сильных, бороться с ним очень трудно, и в подобной ситуации, когда происходит что-то непонятное, люди, вполне естественно, ищут общения с теми, с кем можно поговорить и пообсуждать проблему. Помимо моих родителей, их друзей, заезжего режиссера и папиного продюсера, я обнаружил в просторной уборной дирижера, а также двух вокалистов: баса, исполнявшего партию Рюица (с ним папа когда-то учился в консерватории), и меццо-сопрано, певшую Азучену, с которой этого баса, по маминым уверениям, связывали весьма романтические отношения. Был здесь и сам директор театра, решивший, видимо, не оставлять двух своих почетных гостей, папу и Вернера Фрая, в столь сложный момент.
Но первой ко мне, само собой, бросилась мама.
- Игорь, в чем дело? Почему ты не отвечаешь на звонки? - требовательно спросила она, глядя на меня тревожными глазами.
Я крепко обнял ее, поцеловал в щеку.
- Извини. Господа! - Я повысил голос, чтобы перекричать испуганных и взволнованных людей. - Случилось несчастье, возле театра убиты два человека, мужчина и женщина. Женщина была на спектакле, мужчина ее встречал. У меня только один вопрос, я сейчас его задам, вы мне быстренько ответите и можете быть свободными. Кому-нибудь из вас знакомо имя Аллы Сороченко? Или Николая Кузнецова?
Как писал кто-то из классиков, «молчание было ему ответом». Я переводил взгляд с одного лица на другое, но, кроме ужаса и растерянности, не видел ничего. Артисты - натуры тонкие, их поклонники, как правило, тоже, и сообщение о чьей-то смерти, тем паче на пороге святая святых - театра, может надолго выбить их из колеи.
- Повторяю еще раз: кто-нибудь знает Аллу Сороченко или Николая Кузнецова? Господа, это премьера, мы все понимаем, что больше половины зрителей - гости участников спектакля, из оставшейся половины три четверти - люди, причастные к искусству, театроведы, критики, музыканты. Среди зрителей на премьере трудно найти человека, которого не знал бы хоть кто-нибудь из артистов, персонала или дирекции. Я задаю свой вопрос не потому, что милиция подозревает кого-то из вас, а только лишь потому, что нужно постараться собрать хоть какие-то первоначальные сведения об убитых, чтобы наметить направления поисков преступника. Тот же самый вопрос я буду задавать по очереди всем артистам и музыкантам оркестра, а потом всем остальным работникам театра, включая костюмеров и гримеров, сотрудников бутафорского цеха и рабочих сцены. Мне нужно найти человека, который пригласил убитую Аллу Сороченко на спектакль, не более того. Или, что тоже возможно, кто-то пригласил Николая Кузнецова, а он отдал свой билет Сороченко, потому что не мог или не хотел идти на спектакль.
Я зря старался, пытаясь быть красноречивым и внятным. Мини-толпа в гримерке заволновалась еще больше, и вместо того, чтобы отвечать мне на мой вопрос, присутствующие начали громко обсуждать проблему между собой. Понадобилось несколько минут, чтобы навести в этом гвалте относительный порядок и получить окончательный ответ: нет. Никто из находящихся в данной комнате не приглашал на спектакль ни Аллу Сороченко, ни Николая Кузнецова, и имен таких они сроду не слыхали, и людей таких они знать не знают. Единственным, кто сохранил остатки чувства юмора, оказался папин продюсер Николай Львович, который к своему твердому «нет» добавил:
- Правда, в Великую Отечественную был такой знаменитый разведчик, Николай Кузнецов. А еще есть Анатолий Кузнецов и Юрий Кузнецов, они в кино снимаются. Больше я людей с такой фамилией не знаю.
Шутка получилась плоской, но и ее хватило, чтобы люди хоть чуть-чуть расслабились. Вместо того чтобы обсуждать личность убитых, все тут же переключились на бурный обмен мнениями о «Белом солнце пустыни», где главную роль сыграл Анатолий Кузнецов, и сериале «Менты», где играет Кузнецов Юрий. Ну артисты… Одно слово: артисты!
Я вежливо попрощался и собрался было идти дальше, на мне оставались еще тенор Манрико, сопрано Леонора и меццо Инес, но мама снова оказалась рядом и схватила меня за руку:
- Егорушка, ты должен остаться на минутку, папа хочет с тобой поговорить.
- Он знает кого-то из погибших? - обрадовался я неожиданной удаче.
- Нет, не в этом дело. Он хочет что-то тебе сказать. Подожди, сейчас все выйдут, и вы поговорите.
- Мамуль, мне нужно работать, опрашивать людей. Давай мы с ним попозже поговорим, ладно?
- Егор, но папа просит! - возмущенно зашептала она.
Я оглянулся в надежде увидеть «папу, который просит». Хотел бы я посмотреть на это зрелище. Папа в мою сторону не смотрел, он целовал ручку маминой подруге, и, судя до выражению их лиц, они договаривались увидеться на банкете. Остальные члены высокого собрания торопливо просачивались в коридор, обрадованные разрешением покинуть здание. У меня возникло небезосновательное подозрение, что мамуля успела провести подготовительную работу к освобождению плацдарма для задушевного разговора отца с сыном, уж больно организованно и споро пустело помещение гримуборной.
- Мама, я сейчас займусь делом, а когда освобожусь, приеду в ресторан, хорошо? - решительно заявил я. - Произошло убийство, это вещь серьезная и не терпит промедления.
- А разговор с папой - это что, несерьезно, по-твоему?
- В данной ситуации это серьезно только в одном случае: если он знает что-нибудь об убийстве. Если нет, то все остальное вполне может подождать до банкета, а то и до завтра. Он что-нибудь знает? - строго спросил я.
- Нет, но…
- Тогда я пошел. Передай папе мои извинения.
Я слишком долго разбирался с мамулей и потерял время. Все успели выйти, остались только мои родители.
- Егор, подойди сюда! - властно скомандовал папа.
Спектакль был позади, на сегодняшний день связки можно было больше не беречь, и мне посчастливилось услышать все богатство модуляций и красок знаменитого баритона.
- Пап, давай потом, а? - жалко пробормотал я. - Время поджимает, люди не могут уйти, пока милиция им не разрешит, и, чтобы их отпустить, нужно их сперва опросить.
- Так ты что, всерьез собрался ходить по театру и задавать свои чудовищные вопросы?
Я оторопел. С каких это пор подобного рода вопросы стали считаться чудовищными? Идет обычная работа, первоначальный сбор информации по делу об убийстве, и ничего чудовищного в этом сроду не было.
- Да, собрался, - спокойно ответил я, даже не подозревая, какая буря вот-вот готова обрушиться на мою несчастную голову. - А в чем дело?
- Ты не посмеешь, - категорично заявил отец. - Я запрещаю тебе этим заниматься.
Вот это фокус! Чего-чего, а уж такого я не ожидал. Как это можно запретить работнику милиции заниматься его прямыми обязанностями? Конечно, запретить может начальник, это в порядке вещей, но чтобы родной отец… Чудеса, право слово.
- Папа, я, кажется, чего-то не понимаю…
- Да, ты не понимаешь! - загремел знаменитый «бархатный» баритон. - Ты не понимаешь, что на карту поставлена моя репутация, которую я зарабатывал собственным горбом, а ты собираешься ее разрушить.
- Каким образом? При чем тут твоя репутация?
Мама деликатно отошла в сторонку и уселась на краешек стула, дабы не мешать воспитательному процессу. Интересно, она знала, о чем папа собирался со мной поговорить?
- Ты - никудышный милиционер, ты не профессионал, ты не смог подняться выше какого-то идиотского участкового, ты ничего не знаешь и ничего не умеешь, мне стыдно за тебя! Ты отнял у меня главную радость любого мужчины - право гордиться своим сыном! Но это было мое горе, мое личное горе, и я переживал его в одиночку. А теперь ты хочешь, чтобы все вокруг узнали, какой у меня сын?
Н- да, я оказался прав, этого я действительно не понимал. Неужели я такой тупой?
- Я не понимаю, каким образом моя работа на месте происшествия может тебя скомпрометировать. Что я могу сделать такого, за что тебе потом будет стыдно?
- Да все, все ты сделаешь не так! Ты будешь вести себя как последний дурак, ты будешь задавать людям дурацкие вопросы, ты будешь выглядеть полным идиотом, и все станут надо мной смеяться и говорить: подумать только, какой тупой и никчемный сын у Владимира Дорошина! Как жаль человека, такой достойный артист, такой замечательный певец - и такой неудачный ребенок. Я этого не допущу! Я не допущу, чтобы меня жалели, потому что я не смог вырастить достойного сына. И я не желаю, чтобы ты меня позорил, чтобы люди смеялись над тобой и надо мной. Ты немедленно одеваешься и едешь вместе со всеми в ресторан! И больше к театру на пушечный выстрел не подходишь! Ты меня слышишь?
Впервые в жизни я слышал, чтобы отец так кричал…
Со слухом у меня все в порядке, даже критично настроенная мамуля всегда признавала, что слышу я хорошо. Но, вероятно, у меня не все в порядке с головой, потому что признать правоту отца я не мог. Может, я и вправду тупой? Я бросил взгляд на маму, которая по-прежнему сидела на краешке стула с абсолютно прямой спиной и отсутствующим выражением лица, и я так и не смог понять, разделяет она папины идеи или нет. Всю жизнь она самоустранялась, если папенька начинал меня воспитывать, и я никогда не знал, согласна она с его чувствами и методами или нет. Я знал одно: она слишком сильно любила папу, чтобы подвергать его авторитет сомнению в глазах ребенка, поэтому, что бы он ни говорил или ни делал в отношении меня, мама не вмешивалась. По крайней мере, в моем присутствии.
Вероятно, в ее концепцию правильных отношений «отец, мать и сын» вполне вписывалась возможность называть меня тупым и никчемным, во всяком случае, она папу не осекла и защищать меня не кинулась. Забавно. Вот так в экстремальных ситуациях и вылезает наружу истинное мнение о тебе других людей. Не могу сказать, что такое мнение меня порадовало. Да, я всегда знал, что родители считают меня неудачным ребенком, но мне и в голову не приходило, что они при этом считают меня тупым, никчемным неумехой, не сделавшим карьеру из-за плохо устроенных мозгов. Я знал, что им не нравится выбранная мною профессия, что они не одобряют мою работу, но только сейчас я услышал, что я их позорю, что они, оказывается, стесняются меня, как стесняются родственников - алкоголиков или воров. Стыдятся, одним словом. Какой кошмар! Пожалуй, даже Кошмарище.
- Папа, с чего ты взял, что я буду вести себя непрофессионально? С чего ты взял, что я не умею делать свою работу? Откуда у тебя такое мнение? Что ты вообще знаешь о моей работе?
- Я знаю, что ты имеешь дело исключительно с отбросами общества, - безапелляционно заявил он. - Может быть, ты и умеешь разговаривать с бродягами и алкашами, но я не могу допустить, чтобы ты со своими методами совался к приличным людям. Все, Егор, разговор окончен. Ты берешь пальто и уходишь отсюда вместе с нами. И больше ни к кому из артистов и работников театра со своими вопросами не подходишь. Я ясно выразился?
- Вполне, - покладисто ответил я. - Ты очень хорошо излагаешь, и я очень хорошо тебя понял.
- Ну вот и ладно. - Папа слегка сбавил тон и послал в мамину сторону торжествующий взгляд: мол, вот видишь, а ты боялась, что я не смогу его убедить.
Я взял с вешалки свое пальто и пошел кдвери.
- Если успею, приеду в ресторан. Не ждите меня.
С этими словами я вышел в коридор и направился в гримерку к тенору. Почему-то в этот момент мне было очень жалко маму.
Виртуальная переписка
Одалиска - Морю, 27 декабря 2003 года
Дорогая Море!
Не могу и не хочу больше врать тебе и прикидываться благополучной. Ты меня прости за то, что столько времени писала тебе неправду. Я все время говорила, что у меня замечательный муж, и мы живем с ним душа в душу, и я купаюсь в богатстве и ни в чем не нуждаюсь, и вообще я в полном шоколаде. Знаешь, сначала так и было, когда мы поженились, я получила все, о чем мечтала: шубку из песца, шикарный дом, денег не считала. И так было классно! Когда я забеременела, Костик так радовался, и мне казалось, он хочет ребенка не меньше, чем я сама. Короче, все было тип-топчик. А потом постепенно вся эта благость превратилась в клетку, в которой меня заперли. Я даже домой к родителям не могу съездить, Костик не пускает, а сама я не выберусь, тем более с ребенком на руках, здесь же никакого транспорта нет, а на такси нужны деньги, которых у меня нет. Костик дает только на то, на что считает нужным. И маму к себе не могу вызвать, Костя не разрешает: нечего, мол, ей здесь делать. Даже не могу понять, как я пришла к такой жизни. Наверное, все случилось не сразу, не в один момент, а постепенно, но я не замечала, а спохватилась только теперь, когда… Нет, я опять вру. Вру, чтобы ты не обижалась, что я до сих пор писала тебе неправду. Я спохватилась уже давно, года полтора назад, может, поэтому и стала с тобой переписываться и в письмах делать вид, что все отлично. Надо же было как-то справляться… Мне и посоветоваться не с кем, живу здесь как в тюрьме, подружки все дома остались, а новыми обзавестись негде. Вот и получается, что ты, Морюшко, стала моей единственной подругой. Как хорошо, что мы с тобой познакомились в чате и начали переписываться, а то я бы тут с ума сошла от одиночества. Жалко, что я тебя никогда не видела. Может, пришлешь фотку? Хоть посмотрю на тебя. Если хочешь, пошлю тебе свою рожицу.
Дорогая Море!
Не могу и не хочу больше врать тебе и прикидываться благополучной. Ты меня прости за то, что столько времени писала тебе неправду. Я все время говорила, что у меня замечательный муж, и мы живем с ним душа в душу, и я купаюсь в богатстве и ни в чем не нуждаюсь, и вообще я в полном шоколаде. Знаешь, сначала так и было, когда мы поженились, я получила все, о чем мечтала: шубку из песца, шикарный дом, денег не считала. И так было классно! Когда я забеременела, Костик так радовался, и мне казалось, он хочет ребенка не меньше, чем я сама. Короче, все было тип-топчик. А потом постепенно вся эта благость превратилась в клетку, в которой меня заперли. Я даже домой к родителям не могу съездить, Костик не пускает, а сама я не выберусь, тем более с ребенком на руках, здесь же никакого транспорта нет, а на такси нужны деньги, которых у меня нет. Костик дает только на то, на что считает нужным. И маму к себе не могу вызвать, Костя не разрешает: нечего, мол, ей здесь делать. Даже не могу понять, как я пришла к такой жизни. Наверное, все случилось не сразу, не в один момент, а постепенно, но я не замечала, а спохватилась только теперь, когда… Нет, я опять вру. Вру, чтобы ты не обижалась, что я до сих пор писала тебе неправду. Я спохватилась уже давно, года полтора назад, может, поэтому и стала с тобой переписываться и в письмах делать вид, что все отлично. Надо же было как-то справляться… Мне и посоветоваться не с кем, живу здесь как в тюрьме, подружки все дома остались, а новыми обзавестись негде. Вот и получается, что ты, Морюшко, стала моей единственной подругой. Как хорошо, что мы с тобой познакомились в чате и начали переписываться, а то я бы тут с ума сошла от одиночества. Жалко, что я тебя никогда не видела. Может, пришлешь фотку? Хоть посмотрю на тебя. Если хочешь, пошлю тебе свою рожицу.