Страница:
Свое славное деяние я сопроводила забористым выражением, которому научилась позавчера от одного своего приятеля. Вряд ли гарпия могла оценить всю глубину этой метафоры, однако не сказать ей этого напоследок я просто не могла.
– Всемилостивые боги! – охнула какая-то баба за забором, из чего я сделала вывод, что мои слова услышала не только гарпия.
– Вот, – назидательно сказала бабушка, когда я, растрепанная и красная, тяжело дышащая, но довольная, подошла к крыльцу. – И ты еще будешь со мной препираться! Поездка в Изгард просто необходима! Я не желаю видеть, как моя внучка превращается в существо, способное напасть на гарпию с тяпкой и при этом выражаться, как извозчик. Тебе не место в этой дыре. Такой образ жизни действует на тебя разлагающе. Я вижу, куда движется дело. Сначала гарпии, потом мантикоры с волкодлаками… А затем ты нацепишь на себя шкуру какого-нибудь зверя, убитого и освежеванного тобой собственноручно, заткнешь за пояс фамильный кинжал и заявишь, что хочешь податься в воительницы! И я не смогу ничего с этим поделать – у нас в семье уже были подобные случаи. Я и подумать не могла, что ты унаследуешь эту черту от прабабки Гизельды. Нет, пока я жива, этого допустить нельзя! Только Изгард! Ты из тех людей, которые необратимо дичают вдали от цивилизации…
И с этими словами бабушка снова скрылась из виду. Я еще успела услышать, как она бормочет себе под нос: «Анрио, должно быть, переворачивается в гробу! С тяпкой на гарпию! Крылатая задница!..»
Я с досадой швырнула тяпку в лопухи. Огорчение бабушки мне было непонятно и оттого раздражало вдвойне. А тут еще выходит, что и батюшка должен от моего вида ворочаться в могиле. Из-за чего, спрашивается? Я только что избавила деревню от напасти, героически сразилась с чудовищем… И ни слова благодарности! Неужели из-за бранных слов, которые я не смогла удержать при себе? Быть может, если бы я вступила в бой, вооруженная подобающим оружием и не честила гарпию по матушке, это бы произвело более благоприятное впечатление? Ведь все герои идут на монстров с мечом или арбалетом, о чем даже песни потом слагаются…
Эту версию стоило обмозговать. Так, значит, в доме имеется фамильный кинжал? Как же это я его раньше не нашла…
Вот так я и отправилась в свое второе путешествие, даже не успев добраться до того самого кинжала. Путешествие это было ничем не приятнее первого. Точно так же я сидела на телеге, свесив ноги, на этот раз обутые в тупоносые башмаки с огромными пряжками, и разглядывала дорожную пыль. Вдоль дороги тянулся лес, над дорогой тянулось небо, и ровным счетом ничего приятного ни по сторонам, ни над головой я не видела. Было очень жарко.
Потом мы прибыли в Артанд, средней руки городишко, давший название целой провинции. Ничем особым он похвастаться не мог: деревянные дома, кучи мусора на мостовой и свиньи в грязных лужах. Но я до того никогда не видела города, и даже артандские улицы меня поразили. Столько народа я не видела за всю свою жизнь. Никто не здоровался друг с другом, все куда-то торопились и ровным счетом ни на что не обращали внимания.
Я разглядывала яркие вывески лавок, наряды встречных, черепицу на крышах и постепенно осознавала, что действительно многого еще в этом мире не видела.
– Это еще что, – сказала бабушка, заметив мое вытянувшееся лицо. – Вот приедем в Изгард, увидишь, что такое город!
И мы поехали дальше; в полдень в Изгард отправлялся дилижанс. В душном и тесном дилижансе немилосердно трясло, но во мне уже зажглась искра любознательности, на которую так уповала бабушка.
До Изгарда мы ехали два дня. Я чувствовала, что еще немного, и я не выдержу этой тряски. Когда мы наконец прибыли и я выбралась из темного нутра дилижанса, мне показалось, что и мостовая подо мной трясется.
– Скоро ты увидишь своего дядю! – преувеличенно радостно сказала бабушка, и меня тут же посетило подозрение, что дядюшка нам рад отнюдь не будет. – Его зовут Бернардом, он брат твоего покойного отца, – рассказывала бабушка, пока мы шли по узкой, вымощенной камнем улице. – У него есть двое детей – твои кузены. Мари старше тебя на год, ты ее, быть может, и помнишь, а Ивэнсу сейчас шесть. Жену дяди Бернарда зовут Вивиана. Вот посмотришь, тебе они понравятся!
Я вертела головой по сторонам, не слишком вслушиваясь в бабушкины слова, и не уставала поражаться. Вокруг творилось что-то потрясающее!
Десятки людей шли вместе с нами по улице, обгоняя нас, толкаясь и подозрительно косясь, если я начинала слишком уж пристально рассматривать их одежду. Иногда раздавался окрик, люди расступались, пропуская богатую карету, и шли дальше как ни в чем не бывало. То ли дело я! Бабушка только и успевала, что дергать меня за руку, не давая угодить под копыта лошадей. Потом я увидела стражников в ярких мундирах и сверкающих кирасах. Они были настолько важными, что я даже притихла на время, тем самым облегчив жизнь бабушке на пару минут.
Раньше я и не знала, что на белом свете существуют настолько яркие, красивые наряды – в нашей деревне одежду шили из грубого домотканого полотна, а уж кожаная куртка считалась признаком зажиточности. Тут же в глазах рябило от красного и зеленого бархата, золотой парчи и белоснежных кружев. Попадались, конечно, навстречу нам и серо-коричнево-черные люди, которые ничем не привлекали мое внимание, – то ли дело галуны стражников!.. Но когда я задрала голову вверх, то воспоминания о стражниках и их мундирах сразу поблекли. На балконах богатых домов сидели, обмахиваясь веерами, сказочно красивые девушки и разглядывали прохожих, о чем-то беседуя друг с другом со звонким, серебристым смехом. На их головках сияли драгоценные уборы, а белоснежные плечи были укутаны в прозрачные ткани, которые на ярком солнце горели тысячами искорок. Казалось невероятным, что эти эфирные создания состояли из таких же грубых материалов, что и я.
– Это благородные барышни, – сказала бабушка и прибавила: – Нечего на них так глазеть! По твоим вытаращенным глазам и последний идиот поймет, что мы провинциалы!
Я едва успела отвести взгляд от этих сказочных принцесс, как бабушка с совершенно провинциальным воплем дернула меня за руку. Я только и успела услышать перепуганные и возмущенные крики прохожих, как мимо нас вихрем пролетел всадник на черном коне в роскошной сбруе. Я заметила, что он был гладко выбрит, в отличие от прочих виденных мною мужчин, молод и очень бледен.
– Проклятые чародеи! – проорал какой-то прохожий, не успевший вовремя увернуться и теперь восседающий на груде отбросов, словно на троне.
– Это был чародей? – удивленно воскликнула я.
– Именно, – отозвалась бабушка, недовольно поджав губы. – Вот уж наглецы! Никто им не указ. Чернокнижники! У нас в Арданции ему бы не поздоровилось. Живо бы Инквизиция нашла на этого колдуна управу!
Бабушкино возмущение мне было понятно, даже в то время я знала, что чародейство во многих королевствах объявлено вне закона. Инквизиция уже потеснила магов на юге и в Срединных королевствах, но здесь, на варварских западных землях чародеи чувствовали себя вольготно, по-прежнему являясь наперсниками королей и князей. Конечно же моя бабушка, привыкшая на родине к тому, что днем мага можно увидеть только по пути из тюрьмы на костер, была вне себя от ярости. Она ускорила шаг и забормотала молитвы, волоча меня за руку. Я выворачивала голову, упиралась обеими ногами, но чародея уже и след простыл. А мне так хотелось рассмотреть его поближе! Я-то уже не являлась коренной арданцийкой, как ни крути, и просто обожала баллады про подвиги чародеев, которые так часто пели бродячие певцы.
Как же мне нравился большой город! Все было так ярко и необычно!
Вскоре мы пришли к дому дяди Бернарда. Моя провинциальная челюсть снова отвисла. Это был совершенно сказочный домик, крытый не соломой и даже не дранкой, а самой настоящей черепицей! Нет, в Изгарде все дома были крыты черепицей, но то, что мой собственный дядюшка живет в таком богатом особняке (тогда все двухэтажные строения казались мне особняками), меня просто поразило. Вслед за бабушкой я вошла в двери, которые нам открыла служанка в белоснежном переднике. Но даже мое экзальтированное состояние не помешало мне заметить то презрительное выражение, которое приобрело ее лицо, едва она только разглядела нашу пыльную одежду.
Точно такое же выражение появилось и на лице тетки Вивианы, которая спустилась вслед за дядей Бернардом в гостиную, где мы с бабушкой робко сидели на диване.
Едва я только увидела дядю Бернарда, как сразу решила, что мой отец был на него похож. Мне хотелось бы думать, что у него был такой же благородный вид и гордая осанка отставного военного. А вот тетка Вивиана мне не понравилась – крупная, холеная дама с опущенными уголками рта, отчего казалось, что она даже дышать одним со мной воздухом брезгует.
Бабушка бросилась обнимать дядю Бернарда, я же осталась сидеть на месте, не зная, куда себя приткнуть. Тетка Вивиана, тоже сомневающаяся, как ей следует поступить в этой ситуации, рассматривала меня с таким выражением лица, будто решала, что лучше со мной сделать – зажарить или сварить.
Затем бабушка, вспомнив о правилах хорошего тона, представила меня им, и я удостоилась двух вежливых, но весьма холодных кивков. После этого я была выдворена из гостиной на кухню, где я наконец-то смогла утолить зверский голод, терзавший меня все время нашего путешествия. Бабушка же вместе с дядей и его женой осталась в гостиной.
Я изнывала от нетерпения и любопытства. Ясно было, что там говорят про меня. Что именно они говорят? Как со мной поступят? Быть может, мы с бабушкой останемся пожить здесь? Вот было бы здорово!
От раздумий меня отвлекло появление невысокой светловолосой девочки в бледно-розовом платье – моей кузины Мари.
Она растерянно смотрела на меня, явно сомневаясь в том, умею ли я говорить или нет. После продолжительного молчания я решила, что это уже неинтересно, и со всем доступным мне радушием промямлила что-то вроде «здрасте». Кузина нервно обняла меня, явно сознавая всю нелепость происходящего, и предложила осмотреть дом. Я согласилась, понимая, что иначе снова наступит глупое молчание, способное испортить аппетит даже мне.
Итак, я брела за Мари, на ходу дожевывая бутерброд с сыром, и таращилась на ее изумительное платье. Оно совсем не походило на мое, и в душу мою закралось сомнение: а так ли уж хороши штаны с рубахой, по которым я так тосковала? Раньше я даже при слове «платье» презрительно кривилась. Но тогда я и не знала, что платья – это не просто длинный подол с кусачим воротником. Вот бы и мне примерить такой наряд, как у кузины…
– А тут у нас портреты всех родственников, – между тем говорила Мари, с опаской косясь на меня. – Вот портрет тети Люцинды из Каллесворда, вот она же со своей дочерью Катрин, вот дядюшка Вольдемар, вот тетка Алисия, вот тетка Хельга…
Я с интересом разглядывала важные, холеные лица, с которыми, оказывается, состояла в родстве. Все они были изображены в величаво-спокойных позах, восседавшими в креслах либо же на диванах с бархатной обивкой, и одеты соответствующе. Кузина Катрин, например, по виду – моя ровесница, была наряжена в совершенно кукольное голубое атласное платье, которое оттеняло ее пепельные волнистые волосы. Кузина Диана, совсем маленькая девочка, щеголяла ярко-красным бархатом с золотым галуном, а тетка Алисия, ее мать, просто сияла от обилия украшений. И можно понять мое потрясение, когда после очередного портрета с тщательно выписанными бархатом, золотом и драгоценными камнями моему взгляду явилось нечто растрепанное, серо-бурое и ссутуленное. Только чудом я успела сдержать недоуменное восклицание, потому что с опозданием поняла: эта неопрятная, лохматая и запыленная девчонка с угрюмым взглядом – я. Да, это я – бледная, некрасивая, с запавшими от усталости глазами, в уродливейшем из всех когда-либо существовавших платьев, стояла напротив огромного зеркала и таращилась на свое отражение.
Раньше я не видела таких зеркал, настоящее зеркальное стекло было очень дорогим, и в провинции даже в богатых домах довольствовались простыми серебряными или медными, я же могла пользоваться разве что надраенной до блеска кастрюлей. И вот я наконец увидала, отчетливо и во всех подробностях, что из себя представляю. Да уж, радоваться тут было нечему.
«Угораздило же…» – печально подумала я, изучая свое отражение. Мари покосилась на меня, заметив мое кислое лицо. В ее взгляде без труда можно было прочитать: «Слава богу, что я не такая». В ответ я презрительно вздернула нос и подумала, что в таком ужасном платье, как мое, и она бы выглядела как чучело. А в целом – что во мне плохого? Не горбата, не коса, не ряба… Еще не хватало нюни перед этой ангелоподобной кузиной распустить!..
Но в душе, конечно, я была уязвлена.
Потом бабушка забрала меня из кухни, куда с облегчением вернула меня кузина, и отвела наверх. Нас поселили в совершенно изумительной комнате, где над кроватью был настоящий балдахин, как у принцессы из сказок. Бабушка ничегошеньки мне не рассказала про свою беседу с дядей Бернардом, и я едва смогла уснуть, все не переставая думать о проклятом зеркале.
Мне снились те девушки, с балкона. Их драгоценности так сверкали, что у меня даже слезы на глаза наворачивались. Они, смеясь, показывали на мое запыленное платье и грубые туфли белоснежными пальчиками, унизанными кольцами. Сквозь сон я чувствовала, как по лицу у меня бегут горячие слезы.
Даже полному олуху было ясно, что это сновидение не просто так, а со смыслом и меня ждут большие испытания. Я немного умела толковать сны и пришла к выводу, что грядут перемены к худшему, сопряженные с неудачами. По меньшей мере должна была испортиться погода.
Утром, когда я проснулась, бабушка уже была одета и готова отправиться в дорогу.
– Ну, Каррен, – сказала она, – веди себя хорошо. Не огорчай дядю Бернарда, дружи с Мари и Ивэнсом. Помни, что ты тоже воспитанная девочка. Ах да! Не вздумай употреблять тут те слова, от которых мне было дурно в Артанде. Я-то привыкла к твоей лексике, но вот Бернарда может удар хватить, он всегда был помешан на правилах хорошего тона. Упаси тебя Бог вытирать руки об скатерть! Не ковыряйся в носу.
Я хватала воздух ртом, не в силах произнести ни слова.
– …даже думать забудь о штанах. Босой по дому не ходи. Читай побольше книг, может, это хоть как-то расширит твой кругозор, а то мне иногда не верится, что я могла воспитать такого варвара, – продолжала бабушка. – Учиться ты будешь вместе с Мари, поэтому постарайся не ударить в грязь лицом и слушай учителей. Кроме всего прочего, ты будешь обучаться танцам и игре на музыкальных инструментах, как полагается воспитанной барышне, так что…
– Чего?! – прорвало меня.
Ужасное видение посетило меня: я учусь играть на лютне. Или на фортепиано.
– Так что, – повысила голос бабушка, – не вздумай заявить, что ты не хочешь или не будешь. Ты будешь танцевать, даже если дяде придется тебя пороть каждый божий день. И вышивать ты тоже будешь. Не кривись! Я привезла сюда дикое, полуграмотное существо неопределенного пола. К твоему совершеннолетию я надеюсь увидеть здесь воспитанную девицу, которую не стыдно вывести в люди. Ты будешь достойна той фамилии, которую носишь! И никак иначе!
И я впервые почувствовала приближение настоящей беды. Фантазии у меня вполне хватило, чтобы представить, каково мне будет жить в чужом доме.
Так начались самые несчастные три года в моей жизни. Да, впоследствии мне пришлось пройти через множество жизненных неурядиц – доводилось голодать, тяжело работать, терять сознание от усталости, воровать кусок хлеба, чтобы протянуть еще пару дней, а потом, сцепив зубы, терпеть за это унизительную жестокую порку, но даже тогда мне не было хуже, чем в доме дяди Бернарда.
Особенно не любила меня тетка Вивиана, что моментально почувствовали слуги и не замедлили этим воспользоваться. Я ощущала себя военнопленным, которого кормят и одевают, однако при этом только и ждут, чтобы казнить по законам военного времени. Я была никто и ничто, жалкая нахлебница и деревенская дурочка.
А на исходе третьего года моего пребывания в дядюшкином доме началась война с Аале. Аальские войска вошли в Артанд сразу же, не встретив особого сопротивления. Дядюшка Бернард очень переживал за бабушку и даже хотел забрать ее из этого «кромешного ада», как он выразился. Но он не успел воплотить в жизнь свою «бредовую идею», как выразилась тетка Вивиана, артандские беженцы принесли грустную весть – усадьба сожжена дотла и бабушка погибла.
Мое положение в доме стало очень шатким.
Если раньше дядюшка Бернард меня защищал, чувствуя ответственность перед бабушкой, то теперь он без этого самого чувства ответственности стал куда более уязвимым и мягким. Тетка Вивиана и день и ночь доказывала ему свою правоту в отношении меня, доводя дядюшку до белого каления.
Переломный момент в моей жизни наступил вечером, аккурат перед зимними праздниками. Я тайком забралась в библиотеку и читала, спрятавшись за портьерой. И конечно же именно в это время дядюшка Бернард с женой пришли туда обсудить, как же со мной поступить.
Я сидела, закусив губу, и слушала, как они решают мое будущее.
– Бернард, взгляните правде в лицо! – Тетка Вивиана была не на шутку зла. – Что вы собираетесь делать с этой сироткой? Ей уже тринадцать лет! Еще два года, и придется думать, за кого ее отдавать замуж. И добро бы была она красавицей! А так кто ее возьмет без приданого? Пока за ней числилась эта развалюха в Артанде, еще куда ни шло. А теперь?
– Но, Вивиана… – жалобно отвечал дядюшка, не выказывая никакого желания бороться. – Мы же не можем вышвырнуть ее из дома, как собаку! Она моя племянница. И матушка очень ее любила…
– Так какого дьявола она привезла ее сюда и оставила нам? Вместо двух детей, на которых нам едва хватает денег, мы должны содержать еще и вашу племянницу, которая непонятно откуда свалилась нам на голову! Я до сих пор не могу понять, как вы на это согласились. Пошли на поводу у своей матери! Это же глупо! И ваша матушка, упокой боги ее душу, уже ничего не поделает. Я еще раз вам повторяю: в нашем доме ей не место. Вы присмотритесь к ней, Бернард! Это же настоящая деревенщина, которая даже шагу ступить не может, чтобы не опрокинуть что-нибудь. Кто на ней женится просто так? Учитель танцев после каждого урока с ней пьет отвар пустырника, а ее вышивки даже на полотенце не годятся. К музицированию даже малейшей склонности нет. Ей же только вилами навоз чистить в стойлах, а не на флейте играть. А как она смотрит? Дикие, тупые глаза, точь-в-точь как у коровы. Я вижу, она негативно влияет на Ивэнса! Вчера он зачем-то полез на яблоню в палисаднике и порвал штаны. Я вас спрашиваю: приходили ли в голову вашего сына подобные идеи до появления в доме этой деревенской дурочки?
Дядюшка покорно слушал, потом снова сделал слабую попытку:
– И как я должен, по-вашему, поступить? Вывезти ее в лес и бросить в овраг?
Тетка всплеснула руками:
– Не притворяйтесь, что не понимаете меня! Мы не единственные ее родственники!
– Я уже пробовал, Вивиана. И вы это знаете. Никто из моих братьев и сестер не соглашается взять Каррен к себе.
Тетка опять всплеснула руками – у нее этот жест свидетельствовал о крайнем раздражении.
– Ну вот! И вы еще мне что-то доказываете! Никто не соглашается, а вы должны! Хорошо, в таком случае отдадим ее в какую-нибудь школу при женском монастыре. И то дешевле! Ее научат вышивать, прясть и выдадут замуж за какого-нибудь идиота – проблема решена. Причем монастырь надо выбрать подальше от Изгарда. Например, в Каллесворде. И только попробуйте мне возразить! Завтра же я узнаю, куда лучше ее отправить, и мы вздохнем спокойно. Пусть Божий промысел устроит ее судьбу, а не мы.
Дядюшка Бернард тяжело вздохнул:
– Хорошо, дорогая. Но не будем ей пока ничего говорить. Это сложный ребенок, бог знает, как она это воспримет.
Я восприняла это серьезно.
…Я знала, что такое школа при монастыре. Все-таки круг моих познаний существенно расширился за то время, что я жила в городе, тут бабушка была права.
У Мари была подруга, не слишком близкая, но все же регулярно писавшая ей длинные письма. Эту девочку угораздило попасть в монастырь – она была пятой дочерью в семье. Через год она умерла от чахотки, которая свирепствовала в сырых и холодных комнатах, где жили воспитанницы. Говорили, что даже в тюрьме выжить легче, потому что кормят там не в пример сытнее и не соблюдают посты. Кроме всего прочего, в то время я совершенно не хотела замуж – ни через два года, ни через десять.
В своей комнате я осмотрелась, перевела дыхание и попыталась мыслить разумно. Конечно же мне понадобятся деньги. Кое-что у меня есть, но для бегства этого мало. Можно взять драгоценности Мари, но тогда меня будут искать. А я не хочу, чтобы меня искали. Я хочу никогда больше не встречаться с моими родственниками.
И я принялась складывать свои вещи в сумку. Перетряхивая шкатулку с нехитрыми безделушками, я увидела медальон с портретом матушки. Как всегда, с миниатюры на меня холодно глядели яркие глаза холеной красавицы, совершенно не похожей на меня. Повинуясь какому-то необъяснимому побуждению, я надела медальон. Может быть, мне показалось, что он поможет мне в тяжелую минуту?..
Я уже упоминала, что в то время имела склонность к некоторой мечтательности.
Во время ужина я вела себя самым обычным образом, чтобы не вызвать подозрений. Дядюшка и тетка уступали мне в актерском мастерстве – слишком уж довольной была тетка Вивиана, и слишком упорно отводил взгляд дядюшка Бернард.
После трапезы все разошлись по своим комнатам. Я дождалась, когда в доме все стихнет, и вылезла через окно. При мне было несколько крон – пять или шесть, уж и не вспомню точно, и что-то из еды. Я не имела ни малейшего понятия, куда же мне направиться и что делать дальше. Смешно.
Не знаю, искал меня кто-нибудь или нет. Наверняка тетка вздохнула с облегчением, когда узнала о моем побеге, – не надо было тратить деньги на оплату моей учебы. В конце концов, мое решение устраивало всех. Я уверена, что никто особо не переживал по поводу моего исчезновения. С тех пор прошло уже много лет, но я никогда больше не видела ни дядюшку Бернарда, ни тетку Вивиану, ни Ивэнса, ни Мари. Думаю, они по этому поводу также не печалились.
Глава 4,
– Всемилостивые боги! – охнула какая-то баба за забором, из чего я сделала вывод, что мои слова услышала не только гарпия.
– Вот, – назидательно сказала бабушка, когда я, растрепанная и красная, тяжело дышащая, но довольная, подошла к крыльцу. – И ты еще будешь со мной препираться! Поездка в Изгард просто необходима! Я не желаю видеть, как моя внучка превращается в существо, способное напасть на гарпию с тяпкой и при этом выражаться, как извозчик. Тебе не место в этой дыре. Такой образ жизни действует на тебя разлагающе. Я вижу, куда движется дело. Сначала гарпии, потом мантикоры с волкодлаками… А затем ты нацепишь на себя шкуру какого-нибудь зверя, убитого и освежеванного тобой собственноручно, заткнешь за пояс фамильный кинжал и заявишь, что хочешь податься в воительницы! И я не смогу ничего с этим поделать – у нас в семье уже были подобные случаи. Я и подумать не могла, что ты унаследуешь эту черту от прабабки Гизельды. Нет, пока я жива, этого допустить нельзя! Только Изгард! Ты из тех людей, которые необратимо дичают вдали от цивилизации…
И с этими словами бабушка снова скрылась из виду. Я еще успела услышать, как она бормочет себе под нос: «Анрио, должно быть, переворачивается в гробу! С тяпкой на гарпию! Крылатая задница!..»
Я с досадой швырнула тяпку в лопухи. Огорчение бабушки мне было непонятно и оттого раздражало вдвойне. А тут еще выходит, что и батюшка должен от моего вида ворочаться в могиле. Из-за чего, спрашивается? Я только что избавила деревню от напасти, героически сразилась с чудовищем… И ни слова благодарности! Неужели из-за бранных слов, которые я не смогла удержать при себе? Быть может, если бы я вступила в бой, вооруженная подобающим оружием и не честила гарпию по матушке, это бы произвело более благоприятное впечатление? Ведь все герои идут на монстров с мечом или арбалетом, о чем даже песни потом слагаются…
Эту версию стоило обмозговать. Так, значит, в доме имеется фамильный кинжал? Как же это я его раньше не нашла…
Вот так я и отправилась в свое второе путешествие, даже не успев добраться до того самого кинжала. Путешествие это было ничем не приятнее первого. Точно так же я сидела на телеге, свесив ноги, на этот раз обутые в тупоносые башмаки с огромными пряжками, и разглядывала дорожную пыль. Вдоль дороги тянулся лес, над дорогой тянулось небо, и ровным счетом ничего приятного ни по сторонам, ни над головой я не видела. Было очень жарко.
Потом мы прибыли в Артанд, средней руки городишко, давший название целой провинции. Ничем особым он похвастаться не мог: деревянные дома, кучи мусора на мостовой и свиньи в грязных лужах. Но я до того никогда не видела города, и даже артандские улицы меня поразили. Столько народа я не видела за всю свою жизнь. Никто не здоровался друг с другом, все куда-то торопились и ровным счетом ни на что не обращали внимания.
Я разглядывала яркие вывески лавок, наряды встречных, черепицу на крышах и постепенно осознавала, что действительно многого еще в этом мире не видела.
– Это еще что, – сказала бабушка, заметив мое вытянувшееся лицо. – Вот приедем в Изгард, увидишь, что такое город!
И мы поехали дальше; в полдень в Изгард отправлялся дилижанс. В душном и тесном дилижансе немилосердно трясло, но во мне уже зажглась искра любознательности, на которую так уповала бабушка.
До Изгарда мы ехали два дня. Я чувствовала, что еще немного, и я не выдержу этой тряски. Когда мы наконец прибыли и я выбралась из темного нутра дилижанса, мне показалось, что и мостовая подо мной трясется.
– Скоро ты увидишь своего дядю! – преувеличенно радостно сказала бабушка, и меня тут же посетило подозрение, что дядюшка нам рад отнюдь не будет. – Его зовут Бернардом, он брат твоего покойного отца, – рассказывала бабушка, пока мы шли по узкой, вымощенной камнем улице. – У него есть двое детей – твои кузены. Мари старше тебя на год, ты ее, быть может, и помнишь, а Ивэнсу сейчас шесть. Жену дяди Бернарда зовут Вивиана. Вот посмотришь, тебе они понравятся!
Я вертела головой по сторонам, не слишком вслушиваясь в бабушкины слова, и не уставала поражаться. Вокруг творилось что-то потрясающее!
Десятки людей шли вместе с нами по улице, обгоняя нас, толкаясь и подозрительно косясь, если я начинала слишком уж пристально рассматривать их одежду. Иногда раздавался окрик, люди расступались, пропуская богатую карету, и шли дальше как ни в чем не бывало. То ли дело я! Бабушка только и успевала, что дергать меня за руку, не давая угодить под копыта лошадей. Потом я увидела стражников в ярких мундирах и сверкающих кирасах. Они были настолько важными, что я даже притихла на время, тем самым облегчив жизнь бабушке на пару минут.
Раньше я и не знала, что на белом свете существуют настолько яркие, красивые наряды – в нашей деревне одежду шили из грубого домотканого полотна, а уж кожаная куртка считалась признаком зажиточности. Тут же в глазах рябило от красного и зеленого бархата, золотой парчи и белоснежных кружев. Попадались, конечно, навстречу нам и серо-коричнево-черные люди, которые ничем не привлекали мое внимание, – то ли дело галуны стражников!.. Но когда я задрала голову вверх, то воспоминания о стражниках и их мундирах сразу поблекли. На балконах богатых домов сидели, обмахиваясь веерами, сказочно красивые девушки и разглядывали прохожих, о чем-то беседуя друг с другом со звонким, серебристым смехом. На их головках сияли драгоценные уборы, а белоснежные плечи были укутаны в прозрачные ткани, которые на ярком солнце горели тысячами искорок. Казалось невероятным, что эти эфирные создания состояли из таких же грубых материалов, что и я.
– Это благородные барышни, – сказала бабушка и прибавила: – Нечего на них так глазеть! По твоим вытаращенным глазам и последний идиот поймет, что мы провинциалы!
Я едва успела отвести взгляд от этих сказочных принцесс, как бабушка с совершенно провинциальным воплем дернула меня за руку. Я только и успела услышать перепуганные и возмущенные крики прохожих, как мимо нас вихрем пролетел всадник на черном коне в роскошной сбруе. Я заметила, что он был гладко выбрит, в отличие от прочих виденных мною мужчин, молод и очень бледен.
– Проклятые чародеи! – проорал какой-то прохожий, не успевший вовремя увернуться и теперь восседающий на груде отбросов, словно на троне.
– Это был чародей? – удивленно воскликнула я.
– Именно, – отозвалась бабушка, недовольно поджав губы. – Вот уж наглецы! Никто им не указ. Чернокнижники! У нас в Арданции ему бы не поздоровилось. Живо бы Инквизиция нашла на этого колдуна управу!
Бабушкино возмущение мне было понятно, даже в то время я знала, что чародейство во многих королевствах объявлено вне закона. Инквизиция уже потеснила магов на юге и в Срединных королевствах, но здесь, на варварских западных землях чародеи чувствовали себя вольготно, по-прежнему являясь наперсниками королей и князей. Конечно же моя бабушка, привыкшая на родине к тому, что днем мага можно увидеть только по пути из тюрьмы на костер, была вне себя от ярости. Она ускорила шаг и забормотала молитвы, волоча меня за руку. Я выворачивала голову, упиралась обеими ногами, но чародея уже и след простыл. А мне так хотелось рассмотреть его поближе! Я-то уже не являлась коренной арданцийкой, как ни крути, и просто обожала баллады про подвиги чародеев, которые так часто пели бродячие певцы.
Как же мне нравился большой город! Все было так ярко и необычно!
Вскоре мы пришли к дому дяди Бернарда. Моя провинциальная челюсть снова отвисла. Это был совершенно сказочный домик, крытый не соломой и даже не дранкой, а самой настоящей черепицей! Нет, в Изгарде все дома были крыты черепицей, но то, что мой собственный дядюшка живет в таком богатом особняке (тогда все двухэтажные строения казались мне особняками), меня просто поразило. Вслед за бабушкой я вошла в двери, которые нам открыла служанка в белоснежном переднике. Но даже мое экзальтированное состояние не помешало мне заметить то презрительное выражение, которое приобрело ее лицо, едва она только разглядела нашу пыльную одежду.
Точно такое же выражение появилось и на лице тетки Вивианы, которая спустилась вслед за дядей Бернардом в гостиную, где мы с бабушкой робко сидели на диване.
Едва я только увидела дядю Бернарда, как сразу решила, что мой отец был на него похож. Мне хотелось бы думать, что у него был такой же благородный вид и гордая осанка отставного военного. А вот тетка Вивиана мне не понравилась – крупная, холеная дама с опущенными уголками рта, отчего казалось, что она даже дышать одним со мной воздухом брезгует.
Бабушка бросилась обнимать дядю Бернарда, я же осталась сидеть на месте, не зная, куда себя приткнуть. Тетка Вивиана, тоже сомневающаяся, как ей следует поступить в этой ситуации, рассматривала меня с таким выражением лица, будто решала, что лучше со мной сделать – зажарить или сварить.
Затем бабушка, вспомнив о правилах хорошего тона, представила меня им, и я удостоилась двух вежливых, но весьма холодных кивков. После этого я была выдворена из гостиной на кухню, где я наконец-то смогла утолить зверский голод, терзавший меня все время нашего путешествия. Бабушка же вместе с дядей и его женой осталась в гостиной.
Я изнывала от нетерпения и любопытства. Ясно было, что там говорят про меня. Что именно они говорят? Как со мной поступят? Быть может, мы с бабушкой останемся пожить здесь? Вот было бы здорово!
От раздумий меня отвлекло появление невысокой светловолосой девочки в бледно-розовом платье – моей кузины Мари.
Она растерянно смотрела на меня, явно сомневаясь в том, умею ли я говорить или нет. После продолжительного молчания я решила, что это уже неинтересно, и со всем доступным мне радушием промямлила что-то вроде «здрасте». Кузина нервно обняла меня, явно сознавая всю нелепость происходящего, и предложила осмотреть дом. Я согласилась, понимая, что иначе снова наступит глупое молчание, способное испортить аппетит даже мне.
Итак, я брела за Мари, на ходу дожевывая бутерброд с сыром, и таращилась на ее изумительное платье. Оно совсем не походило на мое, и в душу мою закралось сомнение: а так ли уж хороши штаны с рубахой, по которым я так тосковала? Раньше я даже при слове «платье» презрительно кривилась. Но тогда я и не знала, что платья – это не просто длинный подол с кусачим воротником. Вот бы и мне примерить такой наряд, как у кузины…
– А тут у нас портреты всех родственников, – между тем говорила Мари, с опаской косясь на меня. – Вот портрет тети Люцинды из Каллесворда, вот она же со своей дочерью Катрин, вот дядюшка Вольдемар, вот тетка Алисия, вот тетка Хельга…
Я с интересом разглядывала важные, холеные лица, с которыми, оказывается, состояла в родстве. Все они были изображены в величаво-спокойных позах, восседавшими в креслах либо же на диванах с бархатной обивкой, и одеты соответствующе. Кузина Катрин, например, по виду – моя ровесница, была наряжена в совершенно кукольное голубое атласное платье, которое оттеняло ее пепельные волнистые волосы. Кузина Диана, совсем маленькая девочка, щеголяла ярко-красным бархатом с золотым галуном, а тетка Алисия, ее мать, просто сияла от обилия украшений. И можно понять мое потрясение, когда после очередного портрета с тщательно выписанными бархатом, золотом и драгоценными камнями моему взгляду явилось нечто растрепанное, серо-бурое и ссутуленное. Только чудом я успела сдержать недоуменное восклицание, потому что с опозданием поняла: эта неопрятная, лохматая и запыленная девчонка с угрюмым взглядом – я. Да, это я – бледная, некрасивая, с запавшими от усталости глазами, в уродливейшем из всех когда-либо существовавших платьев, стояла напротив огромного зеркала и таращилась на свое отражение.
Раньше я не видела таких зеркал, настоящее зеркальное стекло было очень дорогим, и в провинции даже в богатых домах довольствовались простыми серебряными или медными, я же могла пользоваться разве что надраенной до блеска кастрюлей. И вот я наконец увидала, отчетливо и во всех подробностях, что из себя представляю. Да уж, радоваться тут было нечему.
«Угораздило же…» – печально подумала я, изучая свое отражение. Мари покосилась на меня, заметив мое кислое лицо. В ее взгляде без труда можно было прочитать: «Слава богу, что я не такая». В ответ я презрительно вздернула нос и подумала, что в таком ужасном платье, как мое, и она бы выглядела как чучело. А в целом – что во мне плохого? Не горбата, не коса, не ряба… Еще не хватало нюни перед этой ангелоподобной кузиной распустить!..
Но в душе, конечно, я была уязвлена.
Потом бабушка забрала меня из кухни, куда с облегчением вернула меня кузина, и отвела наверх. Нас поселили в совершенно изумительной комнате, где над кроватью был настоящий балдахин, как у принцессы из сказок. Бабушка ничегошеньки мне не рассказала про свою беседу с дядей Бернардом, и я едва смогла уснуть, все не переставая думать о проклятом зеркале.
Мне снились те девушки, с балкона. Их драгоценности так сверкали, что у меня даже слезы на глаза наворачивались. Они, смеясь, показывали на мое запыленное платье и грубые туфли белоснежными пальчиками, унизанными кольцами. Сквозь сон я чувствовала, как по лицу у меня бегут горячие слезы.
Даже полному олуху было ясно, что это сновидение не просто так, а со смыслом и меня ждут большие испытания. Я немного умела толковать сны и пришла к выводу, что грядут перемены к худшему, сопряженные с неудачами. По меньшей мере должна была испортиться погода.
Утром, когда я проснулась, бабушка уже была одета и готова отправиться в дорогу.
– Ну, Каррен, – сказала она, – веди себя хорошо. Не огорчай дядю Бернарда, дружи с Мари и Ивэнсом. Помни, что ты тоже воспитанная девочка. Ах да! Не вздумай употреблять тут те слова, от которых мне было дурно в Артанде. Я-то привыкла к твоей лексике, но вот Бернарда может удар хватить, он всегда был помешан на правилах хорошего тона. Упаси тебя Бог вытирать руки об скатерть! Не ковыряйся в носу.
Я хватала воздух ртом, не в силах произнести ни слова.
– …даже думать забудь о штанах. Босой по дому не ходи. Читай побольше книг, может, это хоть как-то расширит твой кругозор, а то мне иногда не верится, что я могла воспитать такого варвара, – продолжала бабушка. – Учиться ты будешь вместе с Мари, поэтому постарайся не ударить в грязь лицом и слушай учителей. Кроме всего прочего, ты будешь обучаться танцам и игре на музыкальных инструментах, как полагается воспитанной барышне, так что…
– Чего?! – прорвало меня.
Ужасное видение посетило меня: я учусь играть на лютне. Или на фортепиано.
– Так что, – повысила голос бабушка, – не вздумай заявить, что ты не хочешь или не будешь. Ты будешь танцевать, даже если дяде придется тебя пороть каждый божий день. И вышивать ты тоже будешь. Не кривись! Я привезла сюда дикое, полуграмотное существо неопределенного пола. К твоему совершеннолетию я надеюсь увидеть здесь воспитанную девицу, которую не стыдно вывести в люди. Ты будешь достойна той фамилии, которую носишь! И никак иначе!
И я впервые почувствовала приближение настоящей беды. Фантазии у меня вполне хватило, чтобы представить, каково мне будет жить в чужом доме.
Так начались самые несчастные три года в моей жизни. Да, впоследствии мне пришлось пройти через множество жизненных неурядиц – доводилось голодать, тяжело работать, терять сознание от усталости, воровать кусок хлеба, чтобы протянуть еще пару дней, а потом, сцепив зубы, терпеть за это унизительную жестокую порку, но даже тогда мне не было хуже, чем в доме дяди Бернарда.
Особенно не любила меня тетка Вивиана, что моментально почувствовали слуги и не замедлили этим воспользоваться. Я ощущала себя военнопленным, которого кормят и одевают, однако при этом только и ждут, чтобы казнить по законам военного времени. Я была никто и ничто, жалкая нахлебница и деревенская дурочка.
А на исходе третьего года моего пребывания в дядюшкином доме началась война с Аале. Аальские войска вошли в Артанд сразу же, не встретив особого сопротивления. Дядюшка Бернард очень переживал за бабушку и даже хотел забрать ее из этого «кромешного ада», как он выразился. Но он не успел воплотить в жизнь свою «бредовую идею», как выразилась тетка Вивиана, артандские беженцы принесли грустную весть – усадьба сожжена дотла и бабушка погибла.
Мое положение в доме стало очень шатким.
Если раньше дядюшка Бернард меня защищал, чувствуя ответственность перед бабушкой, то теперь он без этого самого чувства ответственности стал куда более уязвимым и мягким. Тетка Вивиана и день и ночь доказывала ему свою правоту в отношении меня, доводя дядюшку до белого каления.
Переломный момент в моей жизни наступил вечером, аккурат перед зимними праздниками. Я тайком забралась в библиотеку и читала, спрятавшись за портьерой. И конечно же именно в это время дядюшка Бернард с женой пришли туда обсудить, как же со мной поступить.
Я сидела, закусив губу, и слушала, как они решают мое будущее.
– Бернард, взгляните правде в лицо! – Тетка Вивиана была не на шутку зла. – Что вы собираетесь делать с этой сироткой? Ей уже тринадцать лет! Еще два года, и придется думать, за кого ее отдавать замуж. И добро бы была она красавицей! А так кто ее возьмет без приданого? Пока за ней числилась эта развалюха в Артанде, еще куда ни шло. А теперь?
– Но, Вивиана… – жалобно отвечал дядюшка, не выказывая никакого желания бороться. – Мы же не можем вышвырнуть ее из дома, как собаку! Она моя племянница. И матушка очень ее любила…
– Так какого дьявола она привезла ее сюда и оставила нам? Вместо двух детей, на которых нам едва хватает денег, мы должны содержать еще и вашу племянницу, которая непонятно откуда свалилась нам на голову! Я до сих пор не могу понять, как вы на это согласились. Пошли на поводу у своей матери! Это же глупо! И ваша матушка, упокой боги ее душу, уже ничего не поделает. Я еще раз вам повторяю: в нашем доме ей не место. Вы присмотритесь к ней, Бернард! Это же настоящая деревенщина, которая даже шагу ступить не может, чтобы не опрокинуть что-нибудь. Кто на ней женится просто так? Учитель танцев после каждого урока с ней пьет отвар пустырника, а ее вышивки даже на полотенце не годятся. К музицированию даже малейшей склонности нет. Ей же только вилами навоз чистить в стойлах, а не на флейте играть. А как она смотрит? Дикие, тупые глаза, точь-в-точь как у коровы. Я вижу, она негативно влияет на Ивэнса! Вчера он зачем-то полез на яблоню в палисаднике и порвал штаны. Я вас спрашиваю: приходили ли в голову вашего сына подобные идеи до появления в доме этой деревенской дурочки?
Дядюшка покорно слушал, потом снова сделал слабую попытку:
– И как я должен, по-вашему, поступить? Вывезти ее в лес и бросить в овраг?
Тетка всплеснула руками:
– Не притворяйтесь, что не понимаете меня! Мы не единственные ее родственники!
– Я уже пробовал, Вивиана. И вы это знаете. Никто из моих братьев и сестер не соглашается взять Каррен к себе.
Тетка опять всплеснула руками – у нее этот жест свидетельствовал о крайнем раздражении.
– Ну вот! И вы еще мне что-то доказываете! Никто не соглашается, а вы должны! Хорошо, в таком случае отдадим ее в какую-нибудь школу при женском монастыре. И то дешевле! Ее научат вышивать, прясть и выдадут замуж за какого-нибудь идиота – проблема решена. Причем монастырь надо выбрать подальше от Изгарда. Например, в Каллесворде. И только попробуйте мне возразить! Завтра же я узнаю, куда лучше ее отправить, и мы вздохнем спокойно. Пусть Божий промысел устроит ее судьбу, а не мы.
Дядюшка Бернард тяжело вздохнул:
– Хорошо, дорогая. Но не будем ей пока ничего говорить. Это сложный ребенок, бог знает, как она это воспримет.
Я восприняла это серьезно.
…Я знала, что такое школа при монастыре. Все-таки круг моих познаний существенно расширился за то время, что я жила в городе, тут бабушка была права.
У Мари была подруга, не слишком близкая, но все же регулярно писавшая ей длинные письма. Эту девочку угораздило попасть в монастырь – она была пятой дочерью в семье. Через год она умерла от чахотки, которая свирепствовала в сырых и холодных комнатах, где жили воспитанницы. Говорили, что даже в тюрьме выжить легче, потому что кормят там не в пример сытнее и не соблюдают посты. Кроме всего прочего, в то время я совершенно не хотела замуж – ни через два года, ни через десять.
В своей комнате я осмотрелась, перевела дыхание и попыталась мыслить разумно. Конечно же мне понадобятся деньги. Кое-что у меня есть, но для бегства этого мало. Можно взять драгоценности Мари, но тогда меня будут искать. А я не хочу, чтобы меня искали. Я хочу никогда больше не встречаться с моими родственниками.
И я принялась складывать свои вещи в сумку. Перетряхивая шкатулку с нехитрыми безделушками, я увидела медальон с портретом матушки. Как всегда, с миниатюры на меня холодно глядели яркие глаза холеной красавицы, совершенно не похожей на меня. Повинуясь какому-то необъяснимому побуждению, я надела медальон. Может быть, мне показалось, что он поможет мне в тяжелую минуту?..
Я уже упоминала, что в то время имела склонность к некоторой мечтательности.
Во время ужина я вела себя самым обычным образом, чтобы не вызвать подозрений. Дядюшка и тетка уступали мне в актерском мастерстве – слишком уж довольной была тетка Вивиана, и слишком упорно отводил взгляд дядюшка Бернард.
После трапезы все разошлись по своим комнатам. Я дождалась, когда в доме все стихнет, и вылезла через окно. При мне было несколько крон – пять или шесть, уж и не вспомню точно, и что-то из еды. Я не имела ни малейшего понятия, куда же мне направиться и что делать дальше. Смешно.
Не знаю, искал меня кто-нибудь или нет. Наверняка тетка вздохнула с облегчением, когда узнала о моем побеге, – не надо было тратить деньги на оплату моей учебы. В конце концов, мое решение устраивало всех. Я уверена, что никто особо не переживал по поводу моего исчезновения. С тех пор прошло уже много лет, но я никогда больше не видела ни дядюшку Бернарда, ни тетку Вивиану, ни Ивэнса, ни Мари. Думаю, они по этому поводу также не печалились.
Глава 4,
в которой Каррен узнает на собственном опыте, что приключения в канун праздников – не самое приятное дело, и знакомится с миром чародеев изнутри
Ах, как же я любила зимние праздники! Что-то светлое и радостное спускалось на землю в эти дни, и мелкие беды на время забывались. Дух праздника витал повсюду – и в запахе марципанов, которыми украшали елку, и в песнях, которые распевали дети у крыльца, и в огнях свечей, горевших особенно ярко, и в морозных узорах на окнах…
Дома, в Артанде, мы с бабушкой Бланкой всегда пекли пирог на зимний праздник, а затем я разносила по ломтю этого чудесного пирога соседям, с трудом пробираясь по глубоким сугробам. И кататься на санках можно было хоть целый день – никто не кричал, что надо помогать по хозяйству, а не тратить время на глупые забавы.
У дяди Бернарда праздники проводили совсем иначе – все вкусности готовила кухарка, а елку полагалось наряжать старшим, чтобы мы, дети, замерли с открытыми от восхищения ртами, увидев сияющее десятками огней дерево. Под елкой в ярких коробках лежали подарки, разумеется, только самые желанные и заветные.
Но их надо было еще заслужить.
Конечно же здесь не надо было весь год доить корову или прясть кудель. Никто про это и слыхом не слыхивал – детям всего лишь полагалось участвовать в веселой праздничной мистерии, которой руководили гувернантки и домашние учителя. У нас собирались все-все друзья и подруги Ивэнса и Мари, каждому из которых находилась какая-нибудь роль. Дом дяди Бернарда на праздники становился театром, куда сходилсь множество друзей и знакомых, чтобы посмотреть, как их отпрыски старательно разыгрывают новую сказку. Даже я втайне любила эти праздничные представления, хотя роли мне доставались самые гадкие – то колдунья, то старуха, то дерево.
В этом году мне досталось вполне достойное место в хоре, который исполнял целых три гимна и старательно репетировал их еще с середины осени.
Я шла по пустынной темной улице, кутаясь в тонкий плащ, и думала, что это представление наверняка будет иметь сумасшедший успех и никто даже не заметит, что в хоре стало на один голос меньше. Будет праздничный ужин, будут подарки, а мне не достанется ничего. Потому что у всех детей, которые придут на праздник, есть дом и семья, а у меня нет. Я была никому не нужна в канун самых веселых праздников в году.
Как же ужасно я себя чувствовала!
Никогда я еще не бывала в городе ночью и до этого подумать не могла, что шумный, веселый Изгард может быть таким страшным. Черные громады домов нависали надо мной, а с неба сыпался снег, невидимый в темноте, но ледяными прикосновениями оседающий на моем лице. Идти становилось все труднее – снегопад был сильный.
У меня очень замерзли руки и ноги. Мороз был хоть и не трескучий, но все равно крепкий. А у меня не было при себе рукавиц, да и туфли мои не могли служить препятствием для ночной стужи. Ох, как бы пригодились сейчас зимние сапожки, которые мне должны были подарить на праздник!
Дома, в Артанде, мы с бабушкой Бланкой всегда пекли пирог на зимний праздник, а затем я разносила по ломтю этого чудесного пирога соседям, с трудом пробираясь по глубоким сугробам. И кататься на санках можно было хоть целый день – никто не кричал, что надо помогать по хозяйству, а не тратить время на глупые забавы.
У дяди Бернарда праздники проводили совсем иначе – все вкусности готовила кухарка, а елку полагалось наряжать старшим, чтобы мы, дети, замерли с открытыми от восхищения ртами, увидев сияющее десятками огней дерево. Под елкой в ярких коробках лежали подарки, разумеется, только самые желанные и заветные.
Но их надо было еще заслужить.
Конечно же здесь не надо было весь год доить корову или прясть кудель. Никто про это и слыхом не слыхивал – детям всего лишь полагалось участвовать в веселой праздничной мистерии, которой руководили гувернантки и домашние учителя. У нас собирались все-все друзья и подруги Ивэнса и Мари, каждому из которых находилась какая-нибудь роль. Дом дяди Бернарда на праздники становился театром, куда сходилсь множество друзей и знакомых, чтобы посмотреть, как их отпрыски старательно разыгрывают новую сказку. Даже я втайне любила эти праздничные представления, хотя роли мне доставались самые гадкие – то колдунья, то старуха, то дерево.
В этом году мне досталось вполне достойное место в хоре, который исполнял целых три гимна и старательно репетировал их еще с середины осени.
Я шла по пустынной темной улице, кутаясь в тонкий плащ, и думала, что это представление наверняка будет иметь сумасшедший успех и никто даже не заметит, что в хоре стало на один голос меньше. Будет праздничный ужин, будут подарки, а мне не достанется ничего. Потому что у всех детей, которые придут на праздник, есть дом и семья, а у меня нет. Я была никому не нужна в канун самых веселых праздников в году.
Как же ужасно я себя чувствовала!
Никогда я еще не бывала в городе ночью и до этого подумать не могла, что шумный, веселый Изгард может быть таким страшным. Черные громады домов нависали надо мной, а с неба сыпался снег, невидимый в темноте, но ледяными прикосновениями оседающий на моем лице. Идти становилось все труднее – снегопад был сильный.
У меня очень замерзли руки и ноги. Мороз был хоть и не трескучий, но все равно крепкий. А у меня не было при себе рукавиц, да и туфли мои не могли служить препятствием для ночной стужи. Ох, как бы пригодились сейчас зимние сапожки, которые мне должны были подарить на праздник!