Маркиш Давид. Тубплиер

   – А вас как звать? – спросил Влад.
   – Регина, – записывая в затрепанную тетрадь, представилась женщина. – Но это, вообще-то, не важно… А вы кто по профессии? Инженер? Мы тут отмечаем. – Она тюкнула самопиской по своей тетради.
   – Какой там инженер! – сказал Влад. – Журналист я… Почему это вы решили?
   – Журналист! – обрадовалась Регина. – У нас тут кто хотите – инженеры, учителя, офицеры есть, ну, всякие-разные, а журналист вы будете первый. Билетик можно посмотреть?
   – Какой билетик? – спросил Влад.
   – Ну, этот… – Регина вдруг немного смутилась, словно бы оступилась на легком ходу. – Членский. Что вы член журналистов.
   – Ах, этот! – ухмыльнулся Влад Гордин. – Да ради Бога. А мне что, дополнительная каша полагается как журналисту?
   – Доппитание не полагается, – объяснила Регина, – а полагается спецразмещение. Член журналистов у нас проходит как инструктор райкома партии и размещается в двухместной палате.
   – А если не член? – покосился Влад.
   – Тогда в восьмиместной, – сказала Регина. – А вас мы поселим в двухместной палаточке с одним еще товарищем с Кубы, в женском корпусе.
   – Это почему? – подивился Влад Гордин.
   – У нас только в женском двухместные, – ответила Регина. – А кубинец этот культурный, так что получится настоящая дружба народов.
   – Дружба народов – это если б там была кубинка, – пробормотал Влад.
   Регина расслышала, понимающе улыбнулась:
   – Так что лечитесь на здоровье. Может, в стенгазете поучаствуете, напишете заметочку какую-нибудь? Про борьбу с недугом или вот даже про Гагарина.
   – А как насчет поминочек? – спросил Влад Гордин.
   – Каких поминочек? – переспросила Регина.
   – Таких… – сказал Влад. – Морг, я говорю, где тут у вас?
   – Морг? – снова переспросила Регина. – А у нас морга нету, морг при больнице, во Втором. – И добавила не без гордости: – У нас же здесь закрытые формы. Если у кого открывается, то мы тогда уже переводим во Второй санаторий. Тут недалеко.
   – Ну, раз недалеко, – протянул Вадим, – то конечно… – Ему вдруг стало легко, словно бы гора свалилась с плеч: нет тут морга.

3

   Всё тут, в сущности, было недалеко: кованые скалы Гуниба и ореховые леса Чечни, серебряный с чернью Кубачи, абрикосовый Хасавюрт и Гоцатль с его порожними, в память о сгинувших на чужбине и не вернувшихся в отчизну храбрецах могилами. «Гоцатль – звучит как лязг капкана»… До всего тут рукой подать, всё рядом. Кавказ не Сибирь, Кавказ – изумрудная заплатка на дырявом рубище империи.
   Влад Гордин, любопытный человек, и раньше тут бывал, на горном Кавказе, отсюда неподалеку. А сведущие люди знают: от этой Самшитовой рощи пойдешь через горы, через перевал Сарбек – на четвертый день спустишься к морю, к игрушечному городу Сухуми. Не доходя Сарбека, по правой руке, вправлены в пологую долину ледяные Джуйские озера. Три воды – три цвета: светло-зеленый, охряной и прозрачно-синий, как сумерки в горах. А если держаться от этой Рощи западного направления и ехать тропами, не сходить с седла, на третье, пожалуй, утро доберешься до урочища Габдано.
   В позапрошлом году Влад въезжал в Габдано с севера: прилетел в Махачкалу, добрался машиной до Кара-Юрта, а там пересел на лошадь. Тропа забирала вверх, конские подковы скребли о камень. Лесные чащи остались внизу, но горы еще сплошь зеленели невысокой чистой травкой, и старые деревья тут и там чинно и уверенно, как уважаемые старики, возвышались над землей урочища. Каждое дерево имело свое лицо под мохнатой зеленой шапкой, и каждому из них хотелось дать имя или красивое прозвище: Шамиль, Хаджи-Мурат или Абрек, Хаджи.
   Перед Владом ехал на рыжей кобылке славный парень Адалло – институтский сокурсник, уроженец этих мест. Кобылка под Адалло потряхивала хвостом, пофыркивала – чуяла близкий аул. В том ауле в глухой тайне хранились под бдительным присмотром избранных людей полтора десятка древних книг, среди них рукопись Авиценны. Целый век они там хранились, под саклей, в каком-то секретном подвале и, по словам Адалло, надежно защищали – «Люди верят! Пусть верят!» – аул от многих неприятностей жизни: градобоя, мора. А Владу казалось, что не каких-то сто лет они там лежат, в каменном подземелье, а лежат они там Время, которое никакими годами не измерить. Верил ли сам Адалло в такое счастье родных мест, трудно было сказать определенно: скорее верил, чем не верил. Он и рассказал-то Владу эту историю за пьяным столом и как будто уже и жалел, что рассказал: взял с него обещание никому об этих книгах не заикаться, держать тайну при себе, а потом пояснил, что это дело мусульманское и что, если иноверец докопается до этих книг, они утратят свою силу и аул останется беззащитным посреди ужасного мира. Влад тогда же решил не откладывая ехать искать Авиценну – уговорить Адалло и ехать в Габдано. Спаси Бог, он не собирался темной ночью, крадучись, выносить книги из подвала, прятать за пазуху и бежать с ними куда глаза глядят. Он лишь хотел, хотел неодолимо, уложить том на колени, и, осязая прохладную кожу переплета, открыть рукопись великого медика, и разглядывать красивые буквы, и листать еще другую книгу, математическую, с картами звездного, по словам Адалло, неба, в котором Влад решительно ничего не смыслил. Вот так с ним иногда случалось: он видел девушку мельком на улице, в троллейбусе, он хотел ее, как говорится, с первого взгляда – неостановимо и безоглядно, всеми своими жилочками и прожилочками, он шел за ней следом, преследовал ее – и либо в конце концов сводил с ней знакомство, либо получал от ворот поворот. Сейчас, наверно, по такому случаю сказали бы: запал на кого-то. Может, так бы подумали и сказали.
   Надо заметить, что местные борцы с религиозным дурманом не раз пытались священные книги изъять и отправить их в Москву для научного изучения. Начальники из райкома партии наезжали в аул в командировку и действовали там и мытьем, и катаньем: пугали аульчан, сулили награду за наводку, рассказывали, как в городе Самарканде вырыли из земли знаменитого полководца Тимура, голову ему оторвали и отправили в Москву в специальном ящике, а там уже сделали чугунный портрет к всеобщей пользе: Тимур теперь как живой, каждый может посмотреть и даже купить фотографию. Доводы уговорщиков на аульчан не действовали, они только пожимали плечами и смачно сплевывали на камни своей родины. Райкомовцы несолоно хлебавши возвращались в свой райцентр, а книги оставались лежать в тайнике.
   – Неужели советская власть так и не дотянулась? – с радостным недоверием спрашивал Влад Гордин у Адалло.
   – Для этого надо весь аул танками разутюжить, – со знанием дела отвечал Адалло. – И то еще не известно, найдут или нет.
   – Вот это да! – радовался Влад Гордин, как будто это он сам завалил вход в книгохранилище каменной плитой, а потом выбрался наружу и поджег вражий танк из гранатомета. – Вот это по-нашему!
   Но самое главное – книги действительно были. Они появились здесь сто с небольшим лет назад, без шума и без базара, и с той поры вредоносный град объезжал стороной урочище Габдано и мор проползал мимо на своем змеином брюхе. Впрочем, и раньше, до книг, град, в отличие от мора, бил сады и посевы только в соседних урочищах, а сюда не догромыхивал: микроклимат, как видно, мешал. Но ведь мог бы когда-нибудь догромыхать! А теперь была твердая вера: пройдет стороной…
   Книги привез в курджунах ученый аульчанин по имени хаджи Джабраил. Вез он их со многими опасностями, привез и, умирая внезапной смертью, завещал никогда их отсюда не выносить – никуда и ни при каких обстоятельствах. Это было важно, это был приказ, обязательный к исполнению: такие люди, как хаджи Джабраил, предсмертными сохнущими губами слов на ветер не бросают.
   А все началось лет за пятнадцать до этой смерти здесь же, в Габдано. Чернобородый тогда Джабраил собрался в хадж, поклониться святым местам Мекки и Медины. Путь в арабские пределы предстоял долгий и небезопасный. Конь под путником шел сильный, в курджунах уложен был съестной припас – лепешки, вяленая баранина, лучок – и длинный кинжал, а скорее того, короткий меч в черных кожаных ножнах с серебром, свешивался с поясного ремешка. Серебряные накладки на черном фоне выглядели красиво и строго. Можно резать таким кинжалом, но удобно и рубить.
   Долго ли, коротко ли, но прибыл упорный Джабраил в город Каир, присоединился там к мусульманским паломникам, добрался с ними до угрюмого синайского селения А-Тур и оттуда, переплыв море на шаткой барке, высадился в аравийских песках, помнивших легкую походку пророка Магомета.
   Он был склонен к усидчивым занятиям, этот Джабраил из Габдано, надо отдать ему должное, и по завершении полного круга молитвенных процедур, очищенный и просветленный, задержался надолго в ученой Медине. Библиотека этого священного города пленила его своим блистательным богатством. Он принялся за чтение, он не отрывался от книг. Его радение и вдумчивость были отмечены, и спустя время – припасенные деньги были уже проедены до самого дна кошелька – он был принят на библиотечную службу. И покатились годы, сталкиваясь, как каменные шары.
   А в Габдано, вдали от отцовских глаз, росла Джабраилова дочь Патимат, красавица: гибкий стан, орлиный нос под черными бровями вразлет. Была там и жена книгочея, сидела в углу сакли, где посуше. Уже и тогда ученый Джабраил, надзиравший за книгами в самой Медине, числился в Габдано знатным земляком: никогда еще ни один местный горный уроженец не забирался так заоблачно высоко.
   И катились годы.
   На исходе пятнадцатого, по исламскому календарю, года поседевший Джабраил решил вернуться на свою каменную родину. Храбрец не задумывается над последствиями, и только трус таскает в кармане весы – прикидывать и ломать голову, что лучше, а что хуже… Решено – исполнено: безлунной ночью, уложив в курджун полтора десятка любимых книг и прицепив к поясу кинжал, похожий на меч, Джабраил сел в седло и рысью тронулся в путь. Дорога послушно ложилась под копыта коня, тьма – подруга бедовых людей – способствовала замыслу книголюба. Вооруженная погоня на беговых верблюдах была выслана за дерзким книжным вором, но Джабраил успешно ушел от преследователей, как – прости, Господи! – евреи по Красному морю от наседавших на них египтян.
   К весне северный ветер принес запахи Кавказа. «Я разглядел кипенье персиков в садах цветущих Дагестана, – выпрямляясь в седле, бубнил под нос взволнованный Джабраил. – Гоцатль – звучит как лязг капкана. Я сам к камням могил приник»… До Габдано было рукой подать. По ночам, с головой укрывшись буркой и положив ладонь на рукоять кинжала, Джабраил видел во сне свою саклю и скрежетал зубами от радостного нетерпения.
   Наконец появился аул в горловине урочища. Крыши саклей взбегали вверх серебристой каменной лестницей. Над въездом в аул, на длинной палке, бился на ветру черный флаг несчастья.
   – Кто ты и куда идешь? – окликнули путника из сторожевой башни.
   – Я Джабраил, – сердито ответил всадник. – Возвращаюсь из хаджа домой. Ты что, сам не видишь?
   – У нас чума, – оповестили из башни. – Никто отсюда не уходит, и никто сюда не приходит: нельзя. Разбей палатку, где стоишь, дорогой Джабраил, и жди, пока болезнь околеет или пока все мы тут околеем. Храни тебя Аллах!
   – Вас тоже, – сказал Джабраил. – Передайте Патимат, что я приехал. – И принялся ставить палатку, где стоял.
 
   – Вот здесь это было, вот здесь! – с седла указывал рукою Адалло. – Джабраил притащил сюда камни, разложил их по кругу, а в середине поставил шатер. Видишь? И сидел ждал Патимат.
   Влад, наклонившись, добросовестно разглядывал серую проплешинку. Хорошо бы найти тут что-нибудь такое. Но ничего не было, кроме лакированных козьих орешков…
 
   Узнав, что Джабраил вернулся из хаджа и сидит теперь в шатре у входа в чумной аул, Патимат развела огонь в очаге и принялась стряпать. Как только стемнело, она выбралась из сакли. В узелке дочь несла отцу свежий хичин с чесноком. Побольше чеснока – это, говорят, отгоняет чуму.
   – Послушай-ка ты меня, Патимат, – жуя родной хичин, сказал Джабраил дочери. – Как теперь повернется судьба, знает один Аллах, но Он молчит и ничего нам не рассказывает. А ты должна знать одно: эти книги, которые я, с Божьей помощью, раздобыл в святом городе Медина, должны храниться в нашем ауле до конца света и до окончания времен. И тогда никакая чума нас не возьмет, градобой поразит соседей, а гяуры, если занесет их случайно в Габдано, сами подведут шею под наше колено. Ясно тебе?
   Взволнованная встречей, Патимат хлюпнула орлиным носом и спросила:
   – Можно я побуду тут с тобой, папа? Я так тебя ждала…
   – Можно, – разрешил Джабраил. – Только сходи сначала в аул и передай насчет книг. А потом возвращайся… Мать жива?
   – Схоронили третьего дня, – сказала Патимат.
   – На все воля Аллаха, – подвел грустную черту хаджи Джабраил. – Аминь.
   Оба они – отец и дочь – скончались от черной болезни в шатре, внутри каменного круга, на пятый день по возвращении Джабраила. Это, как всем нам известно, особая честь и почет – умереть по дороге из хаджа в родные края. Только хорошему человеку и праведнику выпадает такая удача.
   А чума сама собою понемногу сошла на нет, аул ожил и повеселел как ни в чем не бывало. Мертвых накормили землей, а живые воротились с кладбища в свои сакли и разожгли очаги под казанами с бараньей похлебкой. И так, верно, и должно быть в нашем мире.
   Книги из аравийской Медины поместили в тихое место, и специально отобранные надежные люди, сменяя друг друга от поколения к поколению, стирают с них пыль кусочком оленьей замши и проветривают их страницы по мере необходимости.
   Вершинный, прохладный ветерок продувал урочище Габдано, поднимал коричневатую каменную пыль с наезженной тропинки. Адалло спешился у сложенной из коряво отесанных камней сакли и набросил петлю повода на турий рог, накрепко врубленный в стену.
   – Приехали, – сказал Адалло.
   Сошел с седла и Влад Гордин и, разминая ноги, потоптался на одном месте. Никого не было видно ни на тропе, ни на плоских крышах саклей.
   – Хорошая штука, – сказал Влад и щелкнул ногтем по турьему рогу. – Слушай, Адалло, а меня тут, случайно, не зарежут? Мрачновато как-то…
   – Ну, скажи, если хочешь, что ты узбек, – прикинув, решил Адалло. – Из Самарканда. В общем, мусульманин. Ты в Самарканде ведь был?
   – Был, был, – кивнул Влад. – Могу все описать, как на картинке. И в Бухаре был.
   Адалло кивнул и шагнул к двери сакли.
   В каменном гнезде было сухо, тепло. Квадратная, под низким потолком комната вмещала в себя немногое: крепкий стол на сильных ногах, тройку табуреток; одежда была развешана по стенам на корявых деревянных крюках – брезентовый плащ, бурка. С потолка свешивалась на шнуре электрическая лампочка, в нее целилась своим стеклянным стволом керосиновая лампа со стола. Была тут и полочка с книжками, стоявшими вразбивку, кое-как.
   – Ушли все куда-то, – беспечально заметил Адалло. – Придут, наверно. Это дяди моего сакля, Ахмед его зовут.
   – Он кто? – спросил Влад, подбираясь к книжной полочке. – Колхозник? – И потянул из ряда книг захватанную, со стесанными углами – «Руководство по борьбе с грызунами». Рядом стоял нечитаный том с золотым тиснением на корешке – «Как закалялась сталь».
   – Откуда колхозник! – возмутился Адалло. – Тут тебе не Россия. В Габдано никаких колхозов нет, они только на бумаге есть. Для отчета же надо.
   – А свет есть? – спросил Влад и кивнул на пыльную лампочку на шнуре.
   – Иногда дают, – сказал Адалло. – Но редко.
   – Социализм есть советская власть плюс электрификация всей страны, – с усмешкой процитировал Влад Гордин.
   – Нету у нас, – признался Адалло. – Советской власти нету, социализма нету. Тут горы… Садись, отдыхай.
   Пока дожидались отлучившегося неизвестно куда дядю Ахмеда, придумали, как получше управиться с задачей. Адалло брался изложить просьбу главным старикам аула: так, мол, и так, приехал бухарский человек, человек надежный, вместе учимся, в Средней Азии про книги наши слышали, вот бухарец и хочет поглядеть хоть краем глаза, тем более что по-арабски он все равно не умеет читать. Старики послушают и решат: пускать или не пускать.
   – А если они на меня поглядят, – поделился своими сомнениями Влад Гордин, – и догадаются, что я такой же бухарец, как ты, например, еврей?
   – Да как они догадаются, – успокоил Адалло, – если у нас тут ни одного узбека нет и никогда не было! Сравнить-то не с кем.
   Влад согласился: вряд ли дядя Ахмед хорошо разбирался в узбеках.
   Наконец появился неведомо откуда Ахмед с платиновой бородкой и неправдоподобно черными, строго сведенными бровями. Просьбу племянника он выслушал хмуро, а живописный рассказ Влада – с интересом, перебивая его дельными вопросами о бухарском базаре.
   – Думать надо, – пристально глядя на Влада, сказал Ахмед. – Отведи его, Адалло, к Саиду, пусть он думает.
   К Саиду они поднимались по узкой тропе меж саклями, стоявшими впритык одна к другой. Прохладное солнце било им в лицо, ноги скользили на острых, похожих на наконечники древних стрел камешках крутого подъема. Жилище Саида стояло выше других домов аула, на горном склоне.
   – Он самый главный старик, – объяснил Адалло запыхавшемуся Владу Гордину. – Как он скажет, так и будет.
   Самый главный старик жил в крохотной сакле, состоявшей из одной комнаты. Мебели здесь, за исключением лежанки, не было никакой, так что и ощущения тесноты не возникало. Лежанка представляла собою сваренную из железных черных труб узкую кровать, аккуратно и без складок, как в образцовой казарме, застланную белым покрывалом. Над изголовьем, на свежей побелки стене, висели длинный кинжал в черных кожаных ножнах и мусульманский календарь из Саудовской Аравии размером с развернутую газету, доставленный сюда явно не по почте. К изножью кровати был прислонен длинный черный зонт, с такими, по слухам, расхаживают по Лондону конторские служащие с приличными доходами.
   Сам хозяин, сухощавый старик лет шестидесяти пяти или семидесяти, чем-то напоминал знаменитого артиста Марлона Брандо, хотя и был бородат, в то время как артист, как известно, брил лицо и никакой бороды никогда не носил.
   – Салам алейкум, Саид, – поздоровался Адалло. – Этот парень, – чуть подтолкнул он Влада вперед, – мой товарищ Азиз, он пришел познакомиться с тобой.
   – Я из Бухары, – не зная, полагается ли подавать руку прямо сидевшему на кровати Саиду, сказал Влад. – Вместе учимся.
   Потом Адалло с Саидом перешли на родной язык и говорили довольно долго. Влад Гордин терпеливо вслушивался в клекот высокогорной речи. Наконец собеседники умолкли, и Саид, подзывая гостя, похлопал рукою по покрывалу. Влад послушно подошел и сел на жесткий краешек кровати.
   – Это Габдано, – сказал Саид. – Здесь мы живем.
   – У нас в Бухаре… – начал было Влад Гордин, но Саид, словно бы не слыша, продолжал:
   – Мы живем здесь, бухарец, по законам Мухаммеда ибн Абд аль-Ваххаба. Знаешь про такого?
   – Не слыхал… – подумав, признался Влад Гордин. – У нас в Бухаре…
   – У вас в Бухаре, значит, мусульмане совсем испортились. – Саид вдруг улыбнулся, светло, мечтательно. – Но это ничего, ничего. Так бывает, и так должно быть: сначала плохо, а потом хорошо. А потом снова плохо.
   – А у вас, – спросил Влад, – хорошо?
   – У нас в Габдано очень хорошо, – твердо ответил Саид. – Наш хаджи Джабраил был ваххабитом и передал нам все, что нужно правоверному мусульманину. Теперь нам хорошо: ясно, сухо и русские к нам не ходят.
   – Потому что они боятся, – вставил Адалло.
   Саид поглядел на Адалло одобрительно:
   – Аллах дал нашему Адалло голову не только для того, чтобы он таскал на ней папаху. Адалло придумал красивую песню про нашу жизнь. Скажи, Адалло!
   – Хаджи Джабраил привез в курджуне солнечную пыльцу из Медины, – музыкально растягивая слова, произнес Адалло, – и сады Габдано принесли плоды, сочащиеся медом и мудростью.
   Саид одобрительно кивнул головой и продолжал:
   – Верно, верно… Мой отец всегда говорил: «Храбрец Джабраил умер как святой человек. Аллах забрал нашего Джабраила, а взамен дал нам аль-Ваххаба, который не может умереть».
   – А у нас в Бухаре, – решил поделиться туристскими знаниями Влад Гордин, – то есть не в самой Бухаре, а в Самарканде, похоронен племянник пророка Магомеда. Это место называется – Шахи-Зинда, там еще ручеек течет.
   – Маркс-Энгельс не храбрец. – Саид не обратил внимания на сообщение Влада. – Сталин не храбрец, Хрущев Никита не храбрец. Наш хаджи Джабраил – храбрец и герой.
   Влад поежился: от таких разговоров попахивало лагерной баландой, настоянной на богатой витаминами сибирской хвое. Но и ежиться чересчур открыто и раздражать тем самым старика Саида тоже не стоило: кинжал висел здесь вовсе не для украшения стены, а нравом хозяин обладал, как видно, пороховым – вполне возможно, унаследовал это качество от покойного храбреца Джабраила.
   – Кинжал какой замечательный! – не без лести заметил Влад. – Так и видишь его в руке какого-нибудь героя…
   – Это кинжал Джабраила, – сообщил Саид, снял оружие с гвоздя и, вытянув его из ножен, принялся размахивать им с неприятным свистом. – Он передается у нас из поколения в поколение, по наследству, старшим сыновьям.
   – Значит, вы… – выдавил Влад Гордин, – и Джабраил…
   Старик надменно кивнул головой в знак признания, а Адалло ввинтил к месту:
   – Это наш кавказский обычай. В Москве нет кинжалов, потому что там нет настоящих мужчин.
   – Это нас не касается, – с брезгливостью качнул рукою старик Саид, – что у них там в Москве… Я иногда читаю газету, когда Адалло мне приносит из Москвы. Всё врут. Про себя, про нас, про всех.
   – Писали что-нибудь про Габдано? – встрепенулся Влад Гордин. – Где?
   – Не про Габдано, – опроверг старик и снова рукой повел. – Про Кавказ, это почти одно и то же.
   – Что мы, мол, «всесоюзный дом отдыха», – снова ввернул Адалло, – вроде проходного двора. Едут сюда все, кому не лень, а мы их любим и лезгинку для них танцуем с утра до ночи.
   – Незваный гость хуже татарина, – подыграл Влад и осекся: татары все же мусульмане, не хуже бухарцев. Как бы Саид не обиделся.
   – Мы их к нам не звали, – не обиделся Саид. – Русские Кавказ обманом захватили, им тут недолго осталось сидеть. Пусть уходят в свою Тамбовскую губернию. А кто не уйдет, тот жизнь потеряет.
   – Так у них же пушки, танки, – усомнился Влад Гордин. – Они пол-Кавказа перебьют, а остальных вышлют, как при Сталине. Вы храбрецы, но жизнь-то ведь и у вас только одна!
   – А что жизнь, молодой бухарец! – гибкой ладонью огладив круглую бородку, воскликнул Саид. – К жизни привыкают, как к собственной сакле, как к женщине, поэтому трудно с ней расставаться. Жалко расставаться! И это – слабость.
   – Это – слабость, – как бы заучивая наизусть, повторил Адалло вслед за стариком.
   – Они там пишут, – продолжал старик, – что наш Кавказ – это клумба: народы сидят рядком, как цветы в цветнике, а Старший Брат их поливает из лейки. И это называется – дружба народов… Я никак не пойму: сами-то они верят в эту писанину? Кавказ взорвется, камни долетят до Москвы.
   – Дружба всадника с конем, – сказал Адалло, и старик снова взглянул на него с одобрением.
   Хозяин замолчал, уложив руки на колени. Тишина не казалась неловкой или тягостной, а, напротив, совершенно естественной, продолжающей прозрачную тишину гор за стенами сакли. Уставившись в пол, сложенный из неровных каменных плит, Влад дивился тому, как откровенно, без оглядки высказывается горный старик. Ну да, «тот не храбрец, кто задумывается над последствиями». В литературных московских кухнях, за рюмкой водки, вряд ли и самые безоглядные отважились бы на такие каменные слова, да и, честно говоря, Кавказ представлялся даже отпетым правдолюбцам не более чем приусадебным ботаническим садом державной России в ее кокошнике с золотой маршальской кокардой. Не полуевропейская Прибалтика, не курдючная Средняя Азия, а именно вечнозеленый Кавказ: плесканье в теплом море, курортные приключения, бочковое вино и дешевые фрукты. Рай, кто понимает! И горный Кавказ со всеми этими неведомыми чеченцами, аварцами, лакцами и табасаранцами был лишь скалистым спуском к морским песчаным пляжам. Для обитателя русской равнины весь Кавказ легко умещался в коробке папирос «Казбек» с джигитом на фоне снежной вершины – столь же всецело «наш», как родимый «Беломорканал» производства Ленинградской табачной фабрики имени Урицкого. Потомок вороватого Джабраила едва ли имеет хоть малейшее отношение к джигиту на папиросной коробке. О своей ваххабитской свободе он не мечтает с размытой улыбкой на губах – он к ней тянется крепкой рукою и готов не раздумывая заплатить за нее своей и чужими жизнями. Многие в России хотят свободы, не один Саид из Габдано, но, рассуждал и раздумывал Влад Гордин, кому в голову придет искать вулкан на ручном Кавказе!
   – Горы у вас там есть, в Бухаре? – спросил Саид.
   – Горы есть, – сказал Влад. – Другие, конечно, не как здесь.
   – А барсы есть? – спросил Саид.
   – Нет барсов, – сказал Влад Гордин.
   – Значит, барсов нет, – заключил разговор Саид, пожал плечами и поднялся с кровати.