Страница:
В марте 1666 года Дежнев был уже в пути. Дорога на Устюг Великий проходила через Троице-Сергиеву лавру, Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Вологду и Тотьму. Анадырский атаман гостил на своей родине после разлуки, которая продолжалась, надо думать, не менее тридцати лет. За это время город-красавец разросся, украсился новыми строениями. Дежневу в Устюге не миновать было долга Гусельниковых. В то время в Соли Вычегодской и Великом Устюге трудились великие искусники – мастера резьбы по кости. Дежнев мог видеть, как пластина из моржового клыка превращалась в тончайший узор, костяное кружево, белый перстень, через который просвечивало светлое северное солнце... А на другом конце земною шара, на глиняных рынках Персии, восточные мастера вырезали из анадырской кости тяжелые рукоятки для кинжалов и сабельных клинков. Еще в 1662 году московские «купчины» Иван Тюрин и Дмитрий Алмазников, получив в Купецкой палате при Сибирском приказе груз дорогой кости, повезли его в «Кизилбаши» – за синее Хвалынское море.
Снежными дорогами, волоками и реками Дежнев больше года ехал и плыл к Якутску.
Русские люди из Якутска бродили тогда по Даурии, доходили до Нингуты, и китайцы занесли в свои летописи свидетельства о появлении в Маньчжурии «людей из царства Ло-че» с впалыми зелеными глазами и красными волосами.
Якутские служилые искали в те годы не только соболей. Совершались увлекательные походы для поисков всякого «узорочья». В свое время, когда Дежнев бродил по берегам стремительной и мрачной Индигирки, ему было не до дорогих каменьев. Но теперь, проведав и соболей, и «рыбий зуб», наши землепроходцы уже разведывали богатства земных недр. При Семене Дежневе его соратники ходили на Индигирку и приносили оттуда глыбы чистого, как вода, горного хрусталя. Дмитриев и Степан Жемчужник пошли туда, где «под камнем Муткеем» при отливной воде были видны жемчужные клады северного моря. Но искатели жемчуга были побиты коряками.
Казак Степан Щербаков прослышал о серебряных плавильнях у разных племен на устье Амура и предлагал воеводе снарядить поход в страну серебра, плыть к ней морем на кочах от ясачного Тугурского зимовья.
Начальствовал ли Дежнев над казаками-рудознатцами, сам ли ходил с ними за рудами и жемчугом, бывал ли по старой памяти на Анадырской моржовой корге, мы не знаем. Известно только, что в Москве он хлопотал о праве закупать в казне по 300 пудов хлеба на каждый год. Значит, он хотел «подниматься» на новые реки или идти «морем вперед» – к востоку, как это сделал семнадцать лет назад. Новая счастливая архивная находка, сделанная Н. Н. Оглоблиным в самом конце XIX века, открыла нам еще одну главу из последних лет жизни атамана Дежнева. Князь Иван Ворятинский, тобольский воевода, когда-то ездивший послом в Стокгольм, в 1670 году доверил Дежневу доставку соболиной казны и деловых бумаг Якутского острога в Сибирский приказ.
Снова началось долгое путешествие... С Дежневым ехали целовальники. Один из них, жиганский служилый Иван Самойлов, когда-то принимал от дежневцев первую костяную казну и отвозил в Москву опечатанный безмен, на котором была перевешена анадырская моржовая кость. Он доставил в Сибирский приказ и соболиную казну 1659 года.
До нас дошла «наказная память», составленная перед этой поездкой Ивана Самойлова, и по «памяти» можно судить, что провоз соболиной казны был делом нелегким. У оленьих и яловичных сум и холщовых мешков, в которые были сложены соболя, на судах днем и ночью стоял караул, держа пищали наготове. Второй караул шел берегом, «на бечеве». Так поднимались по Лене до устьев Куты или Муки. Там хранители соболей расспрашивали, нет ли где близко «воровских брацких людей». В случае опасности служилые должны были укрыться в Верхоленском остроге и биться до последнего, защищая соболиную казну. От Куты или Муки драгоценные меха везли через волок на подводах до Илимского острога. Оттуда плыли к Енисейску, затем ехали волоком до Маковского острожка, где должны быть приготовлены речные дощаники. Кетью-рекой проходили и Обь, плыли до Нарыма, Сургута и устья Иртыша. По желтому иртышскому руслу доходили до Тобольска.
Строго-настрого было наказано, чтобы служилые, отпущенные с соболиной казной «к государю в Москву», в дороге не роняли своего достоинства: не воровали по городам, ямам и слободам, в кружала не ходили, в зернь и карты не играли, не нарушали некоторых других нравственных правил. Ослушников было велено нещадно бить батогами, а расправа поручалась местным властям.
В Тобольск и Тюмень старались попасть «водяным путем» – в то же лето. В Верхотурье ждали первых морозов и хорошего снега, чтобы ехать санями до Соли Камской, подняться на Каменный пояс и, перевалив через Урал, следовать уже «русскими городами». Там, за Кайгородком, начинались родные для Дежнева места – Соль Вычегодская, Устюг Великий, Тотьма, Вологда.
Так он ехал с заряженной пищалью в руках, приглядывая за сумами с соболиными шкурами и за тюками, куда были сложены ясачные и именные окладные книги, денежные и хлебные списки Якутского острога.
ТОБОЛЬСКИЕ КОСМОГРАФЫ
БЕЗВЕСТНАЯ МОГИЛА
ПРОЗРЕНИЯ ИВАНА МУСИНА-ПУШКИНА
Снежными дорогами, волоками и реками Дежнев больше года ехал и плыл к Якутску.
Русские люди из Якутска бродили тогда по Даурии, доходили до Нингуты, и китайцы занесли в свои летописи свидетельства о появлении в Маньчжурии «людей из царства Ло-че» с впалыми зелеными глазами и красными волосами.
Якутские служилые искали в те годы не только соболей. Совершались увлекательные походы для поисков всякого «узорочья». В свое время, когда Дежнев бродил по берегам стремительной и мрачной Индигирки, ему было не до дорогих каменьев. Но теперь, проведав и соболей, и «рыбий зуб», наши землепроходцы уже разведывали богатства земных недр. При Семене Дежневе его соратники ходили на Индигирку и приносили оттуда глыбы чистого, как вода, горного хрусталя. Дмитриев и Степан Жемчужник пошли туда, где «под камнем Муткеем» при отливной воде были видны жемчужные клады северного моря. Но искатели жемчуга были побиты коряками.
Казак Степан Щербаков прослышал о серебряных плавильнях у разных племен на устье Амура и предлагал воеводе снарядить поход в страну серебра, плыть к ней морем на кочах от ясачного Тугурского зимовья.
Начальствовал ли Дежнев над казаками-рудознатцами, сам ли ходил с ними за рудами и жемчугом, бывал ли по старой памяти на Анадырской моржовой корге, мы не знаем. Известно только, что в Москве он хлопотал о праве закупать в казне по 300 пудов хлеба на каждый год. Значит, он хотел «подниматься» на новые реки или идти «морем вперед» – к востоку, как это сделал семнадцать лет назад. Новая счастливая архивная находка, сделанная Н. Н. Оглоблиным в самом конце XIX века, открыла нам еще одну главу из последних лет жизни атамана Дежнева. Князь Иван Ворятинский, тобольский воевода, когда-то ездивший послом в Стокгольм, в 1670 году доверил Дежневу доставку соболиной казны и деловых бумаг Якутского острога в Сибирский приказ.
Снова началось долгое путешествие... С Дежневым ехали целовальники. Один из них, жиганский служилый Иван Самойлов, когда-то принимал от дежневцев первую костяную казну и отвозил в Москву опечатанный безмен, на котором была перевешена анадырская моржовая кость. Он доставил в Сибирский приказ и соболиную казну 1659 года.
До нас дошла «наказная память», составленная перед этой поездкой Ивана Самойлова, и по «памяти» можно судить, что провоз соболиной казны был делом нелегким. У оленьих и яловичных сум и холщовых мешков, в которые были сложены соболя, на судах днем и ночью стоял караул, держа пищали наготове. Второй караул шел берегом, «на бечеве». Так поднимались по Лене до устьев Куты или Муки. Там хранители соболей расспрашивали, нет ли где близко «воровских брацких людей». В случае опасности служилые должны были укрыться в Верхоленском остроге и биться до последнего, защищая соболиную казну. От Куты или Муки драгоценные меха везли через волок на подводах до Илимского острога. Оттуда плыли к Енисейску, затем ехали волоком до Маковского острожка, где должны быть приготовлены речные дощаники. Кетью-рекой проходили и Обь, плыли до Нарыма, Сургута и устья Иртыша. По желтому иртышскому руслу доходили до Тобольска.
Строго-настрого было наказано, чтобы служилые, отпущенные с соболиной казной «к государю в Москву», в дороге не роняли своего достоинства: не воровали по городам, ямам и слободам, в кружала не ходили, в зернь и карты не играли, не нарушали некоторых других нравственных правил. Ослушников было велено нещадно бить батогами, а расправа поручалась местным властям.
В Тобольск и Тюмень старались попасть «водяным путем» – в то же лето. В Верхотурье ждали первых морозов и хорошего снега, чтобы ехать санями до Соли Камской, подняться на Каменный пояс и, перевалив через Урал, следовать уже «русскими городами». Там, за Кайгородком, начинались родные для Дежнева места – Соль Вычегодская, Устюг Великий, Тотьма, Вологда.
Так он ехал с заряженной пищалью в руках, приглядывая за сумами с соболиными шкурами и за тюками, куда были сложены ясачные и именные окладные книги, денежные и хлебные списки Якутского острога.
ТОБОЛЬСКИЕ КОСМОГРАФЫ
В Тобольск Дежнев прибыл в конце июня 1671 года и задержался там для отдыха до августа. В городе был большой подземный склад, погреб чудес, описанный неизвестным путешественником в 1666 году. В этом подземелье, одетом камнем, писал неизвестный, хранились сокровища Сибири и стран Востока – соболя и бобры, товары из Китая и живые соколы. Здесь досматривал тобольский воевода князь Иван Репнин дежневских соболей и прикладывал к сумам свои печати.
Предшественник князя Репнина Петр Годунов в стенах тобольского девятибашенного острога руководил составлением знаменитого чертежа Сибирской земли. Это было в 1667 году, когда воевода-космограф окидывал своим умственным взором всю Сибирь – от Тобольска до земли Индейской и Тангутской. Чертеж этот составляли по «скаскам» и «отпискам» бывалых людей, таких, как Дежнев, Стадухин, Курбат Иванов, Ярофей Хабаров. «Всех чинов люди», знающие хорошо сибирские реки, города и остроги, урочища и земли, участвовали в составлении этой еще наивной и грубоватой карты недавно обретенных земель. Петр Годунов мог держать в руках чертеж Дежнева, на который он нанес Анадырь, его притоки и поморье с моржовой коргой. Путь из Лены в устье Амура на карте Годунова был свободен. Прямых указаний на открытие Дежнева не было, хотя была обозначена река Камчатка. Так до Годунова дошел слух о стране, где погиб Федот Попов. Знаменитого «Необходимого Носа» на первом годуновском чертеже не было.
Прошел какой-нибудь год после издания чертежа тобольских космографов, и он попался на глаза Клаасу Прютцу, прибывшему в Москву с посольством Карла XI, короля шведского. Прютц вымолил у князя Ивана Воротынского годуновский чертеж на несколько часов, дав честное слово в том, что не будет его снимать. Слова он не сдержал и, запершись в посольском покое, стал лихорадочно перерисовывать произведение тобольских космографов. В Швеции помнили о донесениях де Родеса королеве Христине, а Карл XI преобразовывал армию и флот, пристально оглядывая восток, где раскинулись владения великого соседа – от Печенги до «Ламского моря» и Амура. Прютц уверял, что чертеж, который он брал у царева родича Воротынского, был уже порядком потерт и восстановить его полный первоначальный вид было трудно.
В том же году придворный художник Станислав Лопуцкий переслал в Амстердам часть годуновского чертежа, и Витсен вскоре выступил с утверждением, что к востоку от Новой Земли лежит морская дорога в Китай и Японию. Целиком и по частям чертеж Годунова переправляется в чужие страны. Это ли не торжество «чужебесия», хозяйничанья иноземцев на Руси, о котором с гневом писал Юрий Крижанич в своем тобольском уединении? Кстати, сам Петр Годунов не понял благих намерений Крижанича и, увидев однажды на его рабочем столе книгу Олеария, отобрал ее у ученого хорвата. А ведь именно с Олеария и начинал свои обличения Крижанич, говоря, что «Олеар-немчин» за деньги покупал сведения о Московии и окрестных странах. Утешаясь чтением путешествия Джона Мандевиля, которое считалось тогда за подлинное описание странствий по Индии, Китаю и владениям «попа Иоанна», Крижанич не забывал и о Сибири.
«Чужебесие» меж тем не прекращалось. В год создания чертежа Годунова в Московии появился саксонец Лаврентий Рингубер, приближенный герцога Эрнста Благочестивого. Рингубер именовал себя «доктором» (знал бы он соображения Крижанича о том, как часто «чужебесие» прикрывается пышными, но ложными титулами!). Рингубер, вероятно, видел годуновский чертеж еще свежим. Прошло каких-нибудь лет шесть, и Рингубер, вновь появившись в Москве, начинает втолковывать царю, что в Готе уже решен вопрос – пора открывать Северный морской путь в страны Востока!
Одновременно шведский соглядатай, военный агент Эрик Пальмквист, уже не раз побывавший в Московии, подкупает приказных, получает от них множество сведений о Сибири, и в его руках оказывается драгоценная копия чертежа Годунова! Много узнал Эрик Пальмквист о сибирской дороге, той, по которой ехал Дежнев с соболиной казной и якутским архивом, о расстояниях между острогами и городами. Годуновский чертеж 1067 года исчезает, утрачивается навеки, и мы с большим и непростительным опозданием получаем возможность изучать его только по иноземным копиям.
Жаль, что перевод, принятый обычно при передаче отрывка, не передает вполне своеобразия письма Юрия Крижанича, да к тому же свою «Историю Сибири» он написал по-латыни. Вот этот отрывок по сборнику Титова:
«Было и другое сомнение: соединено ли Ледовитое море с Восточным, омывающим с востока Сибирь, затем, южнее, области Даурию и Никанию и, наконец, царство Китайское; или же моря эти, то есть Ледовитое море и Восточное, или Китайское, отделены друг от друга каким-нибудь материком, простирающимся от Сибири на Восток? Сомнение это в самое последнее время было разрешено воинами Ленской и Нерчинской области: они, собирая с туземцев дань, прошли всю эту страну до самого океана и утверждают, что к востоку нет никакой твердой земли и что сказанные моря ничем друг от друга не отделены, но что Сибирь, Даурия, Никания и Китай (или Сина) с востока омываются одним сплошным океаном. На вопрос же некоторых, могут ли корабли от гавани св. Михаила Архангела или же от устья реки Оби и города Березова, плывя беспрерывно около берегов Сибири, Даурии и Никании, приплыть к Китаю, упомянутые воины отвечали, что в Ледовитом море лед никогда не тает вполне, но в течение всего лета по водам плавают в большом количестве огромные глыбы льда, сталкиваясь между собою; поэтому глыбы эти (особенно при сильном ветре) могут уничтожить какое угодно судно»[5].
Так писал Юрий Крижанич, и для каждого ясно, что здесь речь идет о Дежневе, о его знаменитом походе и о тех его товарищах, которые почти в одно время с ним сведывали низовья Амура, Шантарские острова, Сахалин и холодное, светящееся «Ламское море».
Все сведения для «Historia de Sibiria» Крижанич получил из уст самих открывателей. Дежнев был в Тобольске уже в третий раз, а в 1671 году «Юрко-сербенин» жил еще там. От кого слышал он рассказ о морском походе из Колымы «в передний конец за Анадыр-реку»?
Семен Дежнев ведет деловые разговоры с почтенным гостем московским Остафием Филатьевым. Охранив соболиную казну, не допустив служилых к игре в зернь и прогулкам по кабакам «русских городов», побывав в родном Устюге Великом, Дежнев вступил в Москву через Сретенские ворота Земляного города в самый день рождества 1671 года. Несмотря на большой праздник, он отправился в Сибирский приказ, где бодрствовали сменные дневальные.
Днем приема соболиной казны ему назначили 29 декабря. Главным оценщиком мехов был Остафий Филатьев, заслуженный купчина, приказчиков которого Дежнев не раз видел в Якутске. Филатьев пересчитывал соболиные «сорока», разглядывал темный шелковистый мех и дал заключение, что казна находится в полном порядке. Его не смутило то, что в дороге Дежневу не раз приходилось вынимать соболей для просушки, ставить заплаты на сумы. Наоборот, Филатьев одобрил такую заботу Дежнева о дорогом грузе и срезке казенных печатей не придал никакого значения, раз вся казна была в наличии[6].
Привоз соболиной казны и «дел» Якутского острога в Москву был последним трудом Дежнева, о котором нам известно из архива Сибирского приказа. Что делал Дежнев, где жил после 29 декабря 1671 года, этого никто пока не знает.
Возможно, что он провел при Сибирском приказе, как сведущий человек, весь остаток своей жизни. Он мог видеть у подьячих Сибирского приказа второе издание годуновского чертежа, где к востоку от сибирских берегов простирается море, а в описании чертежа упомянуто: «А от усть Колыми-реки и кругом земли мимо устей рек Ковычи и Нанаборы и Ильи и Дури до Каменной преграды, как бывает, что льды перепустят и до того камени парусом добегают об одно лето, а как льды не пустят и по 3 года доходят. А через тот камень ходу день; а как на него человек взойдет, и он оба моря видит – Ленское и Амурское; а перешед через камень, приходит на реку Анадырь, и тут промышляют кость рыбью. А на той земле живут гилянские люди; а противо устья Камчатки-реки вышел из моря столп каменный, высок без меры, и на нем никто не бывал. А которые реки в Гилянской земле, и тем рекам имена подписаны. А в реке Анадыру есть два волока к реке Ламе да на реку Блудную; а Лама-река пала в Амурское море, а Блудная пала в Колыму-реку, а Колыма в Ленское море; а меж рек Нанаборы и Ковычи и протянулся в море нос каменный, и тот нос насилу обходят»[7].
Значит, Дежнев не зря сведывал на Анадыре о морских льдах и течениях около «Необходимого Носа». Обойти его можно, пусть не каждый год выпадает мореходу такая удача, но дерзать надо! Так смотрел на дело сам Дежнев, и его мысли нашли свое отражение в описаниях к чертежу Годунова. Эти описания были разделены на «грани»; таких «граней» было восемь, и последняя из них охватывала и теперешний Чукотский полуостров, и реку Анадырь.
«А есть проход в Китайское царство», – обмолвился составитель описания, и неясно, относит ли он этот проход к проливу, открытому Дежневым, или к проливу Татарскому. Да это уж и не так важно. Гораздо существеннее то, что сибирские космографы понимали: Ледовитое море и море Восточное связаны между собою! Так Семен Дежнев при жизни мог видеть плоды своих неутомимых трудов.
Предшественник князя Репнина Петр Годунов в стенах тобольского девятибашенного острога руководил составлением знаменитого чертежа Сибирской земли. Это было в 1667 году, когда воевода-космограф окидывал своим умственным взором всю Сибирь – от Тобольска до земли Индейской и Тангутской. Чертеж этот составляли по «скаскам» и «отпискам» бывалых людей, таких, как Дежнев, Стадухин, Курбат Иванов, Ярофей Хабаров. «Всех чинов люди», знающие хорошо сибирские реки, города и остроги, урочища и земли, участвовали в составлении этой еще наивной и грубоватой карты недавно обретенных земель. Петр Годунов мог держать в руках чертеж Дежнева, на который он нанес Анадырь, его притоки и поморье с моржовой коргой. Путь из Лены в устье Амура на карте Годунова был свободен. Прямых указаний на открытие Дежнева не было, хотя была обозначена река Камчатка. Так до Годунова дошел слух о стране, где погиб Федот Попов. Знаменитого «Необходимого Носа» на первом годуновском чертеже не было.
Прошел какой-нибудь год после издания чертежа тобольских космографов, и он попался на глаза Клаасу Прютцу, прибывшему в Москву с посольством Карла XI, короля шведского. Прютц вымолил у князя Ивана Воротынского годуновский чертеж на несколько часов, дав честное слово в том, что не будет его снимать. Слова он не сдержал и, запершись в посольском покое, стал лихорадочно перерисовывать произведение тобольских космографов. В Швеции помнили о донесениях де Родеса королеве Христине, а Карл XI преобразовывал армию и флот, пристально оглядывая восток, где раскинулись владения великого соседа – от Печенги до «Ламского моря» и Амура. Прютц уверял, что чертеж, который он брал у царева родича Воротынского, был уже порядком потерт и восстановить его полный первоначальный вид было трудно.
В том же году придворный художник Станислав Лопуцкий переслал в Амстердам часть годуновского чертежа, и Витсен вскоре выступил с утверждением, что к востоку от Новой Земли лежит морская дорога в Китай и Японию. Целиком и по частям чертеж Годунова переправляется в чужие страны. Это ли не торжество «чужебесия», хозяйничанья иноземцев на Руси, о котором с гневом писал Юрий Крижанич в своем тобольском уединении? Кстати, сам Петр Годунов не понял благих намерений Крижанича и, увидев однажды на его рабочем столе книгу Олеария, отобрал ее у ученого хорвата. А ведь именно с Олеария и начинал свои обличения Крижанич, говоря, что «Олеар-немчин» за деньги покупал сведения о Московии и окрестных странах. Утешаясь чтением путешествия Джона Мандевиля, которое считалось тогда за подлинное описание странствий по Индии, Китаю и владениям «попа Иоанна», Крижанич не забывал и о Сибири.
«Чужебесие» меж тем не прекращалось. В год создания чертежа Годунова в Московии появился саксонец Лаврентий Рингубер, приближенный герцога Эрнста Благочестивого. Рингубер именовал себя «доктором» (знал бы он соображения Крижанича о том, как часто «чужебесие» прикрывается пышными, но ложными титулами!). Рингубер, вероятно, видел годуновский чертеж еще свежим. Прошло каких-нибудь лет шесть, и Рингубер, вновь появившись в Москве, начинает втолковывать царю, что в Готе уже решен вопрос – пора открывать Северный морской путь в страны Востока!
Одновременно шведский соглядатай, военный агент Эрик Пальмквист, уже не раз побывавший в Московии, подкупает приказных, получает от них множество сведений о Сибири, и в его руках оказывается драгоценная копия чертежа Годунова! Много узнал Эрик Пальмквист о сибирской дороге, той, по которой ехал Дежнев с соболиной казной и якутским архивом, о расстояниях между острогами и городами. Годуновский чертеж 1067 года исчезает, утрачивается навеки, и мы с большим и непростительным опозданием получаем возможность изучать его только по иноземным копиям.
Жаль, что перевод, принятый обычно при передаче отрывка, не передает вполне своеобразия письма Юрия Крижанича, да к тому же свою «Историю Сибири» он написал по-латыни. Вот этот отрывок по сборнику Титова:
«Было и другое сомнение: соединено ли Ледовитое море с Восточным, омывающим с востока Сибирь, затем, южнее, области Даурию и Никанию и, наконец, царство Китайское; или же моря эти, то есть Ледовитое море и Восточное, или Китайское, отделены друг от друга каким-нибудь материком, простирающимся от Сибири на Восток? Сомнение это в самое последнее время было разрешено воинами Ленской и Нерчинской области: они, собирая с туземцев дань, прошли всю эту страну до самого океана и утверждают, что к востоку нет никакой твердой земли и что сказанные моря ничем друг от друга не отделены, но что Сибирь, Даурия, Никания и Китай (или Сина) с востока омываются одним сплошным океаном. На вопрос же некоторых, могут ли корабли от гавани св. Михаила Архангела или же от устья реки Оби и города Березова, плывя беспрерывно около берегов Сибири, Даурии и Никании, приплыть к Китаю, упомянутые воины отвечали, что в Ледовитом море лед никогда не тает вполне, но в течение всего лета по водам плавают в большом количестве огромные глыбы льда, сталкиваясь между собою; поэтому глыбы эти (особенно при сильном ветре) могут уничтожить какое угодно судно»[5].
Так писал Юрий Крижанич, и для каждого ясно, что здесь речь идет о Дежневе, о его знаменитом походе и о тех его товарищах, которые почти в одно время с ним сведывали низовья Амура, Шантарские острова, Сахалин и холодное, светящееся «Ламское море».
Все сведения для «Historia de Sibiria» Крижанич получил из уст самих открывателей. Дежнев был в Тобольске уже в третий раз, а в 1671 году «Юрко-сербенин» жил еще там. От кого слышал он рассказ о морском походе из Колымы «в передний конец за Анадыр-реку»?
Семен Дежнев ведет деловые разговоры с почтенным гостем московским Остафием Филатьевым. Охранив соболиную казну, не допустив служилых к игре в зернь и прогулкам по кабакам «русских городов», побывав в родном Устюге Великом, Дежнев вступил в Москву через Сретенские ворота Земляного города в самый день рождества 1671 года. Несмотря на большой праздник, он отправился в Сибирский приказ, где бодрствовали сменные дневальные.
Днем приема соболиной казны ему назначили 29 декабря. Главным оценщиком мехов был Остафий Филатьев, заслуженный купчина, приказчиков которого Дежнев не раз видел в Якутске. Филатьев пересчитывал соболиные «сорока», разглядывал темный шелковистый мех и дал заключение, что казна находится в полном порядке. Его не смутило то, что в дороге Дежневу не раз приходилось вынимать соболей для просушки, ставить заплаты на сумы. Наоборот, Филатьев одобрил такую заботу Дежнева о дорогом грузе и срезке казенных печатей не придал никакого значения, раз вся казна была в наличии[6].
Привоз соболиной казны и «дел» Якутского острога в Москву был последним трудом Дежнева, о котором нам известно из архива Сибирского приказа. Что делал Дежнев, где жил после 29 декабря 1671 года, этого никто пока не знает.
Возможно, что он провел при Сибирском приказе, как сведущий человек, весь остаток своей жизни. Он мог видеть у подьячих Сибирского приказа второе издание годуновского чертежа, где к востоку от сибирских берегов простирается море, а в описании чертежа упомянуто: «А от усть Колыми-реки и кругом земли мимо устей рек Ковычи и Нанаборы и Ильи и Дури до Каменной преграды, как бывает, что льды перепустят и до того камени парусом добегают об одно лето, а как льды не пустят и по 3 года доходят. А через тот камень ходу день; а как на него человек взойдет, и он оба моря видит – Ленское и Амурское; а перешед через камень, приходит на реку Анадырь, и тут промышляют кость рыбью. А на той земле живут гилянские люди; а противо устья Камчатки-реки вышел из моря столп каменный, высок без меры, и на нем никто не бывал. А которые реки в Гилянской земле, и тем рекам имена подписаны. А в реке Анадыру есть два волока к реке Ламе да на реку Блудную; а Лама-река пала в Амурское море, а Блудная пала в Колыму-реку, а Колыма в Ленское море; а меж рек Нанаборы и Ковычи и протянулся в море нос каменный, и тот нос насилу обходят»[7].
Значит, Дежнев не зря сведывал на Анадыре о морских льдах и течениях около «Необходимого Носа». Обойти его можно, пусть не каждый год выпадает мореходу такая удача, но дерзать надо! Так смотрел на дело сам Дежнев, и его мысли нашли свое отражение в описаниях к чертежу Годунова. Эти описания были разделены на «грани»; таких «граней» было восемь, и последняя из них охватывала и теперешний Чукотский полуостров, и реку Анадырь.
«А есть проход в Китайское царство», – обмолвился составитель описания, и неясно, относит ли он этот проход к проливу, открытому Дежневым, или к проливу Татарскому. Да это уж и не так важно. Гораздо существеннее то, что сибирские космографы понимали: Ледовитое море и море Восточное связаны между собою! Так Семен Дежнев при жизни мог видеть плоды своих неутомимых трудов.
БЕЗВЕСТНАЯ МОГИЛА
О его смерти сохранилась скупая запись в окладной книге денежного, хлебного и соляного жалованья людей Якутского острога. Около 1890 года эту книгу № 1344 нашли в архиве Сибирского приказа. На одной из ее страниц упоминались казачьи атаманы Якутска.
«Семен Дежнев во 181 году на Москве умре, а оклад его в выбылых», – было написано на 377-м листе этой отчетной книги[8]. Вот и все, что мы знаем о смерти неутомимого землепроходца и морехода.
Он прожил на свете около семидесяти лет, из них добрых полвека отдал скитаниям и открытиям. На каком кладбище русской столицы затерялась могила открывателя Аниана, первого исследователя Индигирки, Колымы и Анадыря? В те времена в Москве умерших хоронили не на больших общих кладбищах, а в оградах приходских церквей. Знатоки истории древней Москвы должны знать, где именно, в каких слободах и улицах, селились в XVII веке выходцы из Русского Поморья и Сибири. Там Семен Дежнев должен был провести последний год своей жизни, там надо искать место, где погребен прах этого замечательного человека.
Памятников Семену Дежневу долго никто не воздвигал, если не считать деревянного креста, поставленного на мысе Дежнева в начале нашего века. Этого креста давно нет в помине. К угрюмому великолепию мыса Дежнева, к его темным сиенитовым скалам как нельзя лучше подошел бы белый памятник-маяк в честь человека, открывшего «Берингов» пролив[9]. Мыс Дежнева с постом Дежнева, Дежневский хребет на Чукотке, «населенный пункт» Дежнево на Амуре, бухта Дежнева близ мыса Ананнон – вот чем отмечена память о великом открывателе в нашей стране. Но путешественник, посетивший родину Дежнева – Устюг Великий, будет тщетно искать улицу Семена Дежнева. Ее еще нет. И города Дежнева еще нет на картах сказочного по своим богатствам Колымского края, где когда-то наш герой с пищалью за плечами «приискивал новые реки».
Мы проследили его жизненный путь от колыбели в Устюге Великом до палисадов Анадырского острога, от темного морского мыса до безвестной могилы в Москве.
Остается сказать еще о том, как поздние современники и ближайшие потомки Семена Дежнева, а также ученые Европы отнеслись к его открытию.
Через два года после смерти Дежнева, когда из Пекина возвратился караван с товарами Остафия Филатьева, к богдыхану отправился русский посол Николай Спафарий-Милеску.
Отправление посольства Спафария было вызвано сочинением Юрия Крижанича «О Китайском торгу», которое «Юрко-сербенин» незадолго до этого отправил в Москву с верным человеком Афанасием Осколковым. По приезде в Тобольск царский посол немедленно разыскал Юрия Крижанича. Они проводили время в долгих беседах о том, какой наиболее короткий и удобный путь в Китай избрать Спафарию.
Во время сборов посла обсуждался вопрос, можно ли пройти в Китай северными морями.
В Тобольске воевода Петр Салтыков собрал в приказной избе бывалых людей – казаков, детей боярских, татар и сибирских бухарцев. Тогда, видимо, были вновь потревожены тобольские архивы, развернуты свитки и чертежи, перечитаны старые «отписки» землепроходцев. В путевых заметках Спафария появились записи о «Гилянской земле» с ее восемью реками, в число которых Спафарий включил Анадырь. Спафарий свидетельствовал, что истоки Анадыря скрыты в «Камени», а где конец «Камня», никто не знает, потому что «льды не пропускают». С вершины «Камня» видны два моря. От Колымы до «Камня» под парусами можно пройти за одно лето, если пропустят льды. «И те места край и конец Сибирской земли», – заключал Спафарий свое сказание[10]. «Камень» – Чукотка с ее знаменитым мысом, и к востоку от нее – только море!
Сообщая, что горы Сибири слагаются в один огромный «Каменный пояс» от степей у Иртыша до берега Восточного моря, Спафарий-Милеску прибавлял: «Сказывают, что камень идет до самого Западного Инда и Нового Света». Догадка о соседстве Азии и Америки не могла сама прийти к Спафарию, если бы он не беседовал с сибирскими бывалыми людьми, не просиживал подолгу с «Юрко-сербенином». В те времена еще думали, что с Америкой соединены Новая Земля или Шпицберген. Спафарий же был более всех близок к истине; хотя и его представления о северо-востоке Азии не были свободны от ошибок.
Плавали к «Необходимому Носу» русские люди и после Дежнева. В 1681 году старый Курбат Иванов пошел морем в Анадырский острог – сменить начального человека Ивана Потапова. И, точь-в-точь как некогда было с Дежневым, кочи Курбата Иванова «судом божиим» разбило на море, а сам он со своими служилыми добрался до Анадыря на нартах. Кстати сказать, в том году в Анадырском остроге еще были живы старые дежневцы Панфил Лаврентьев, Афанасий Андреев, Фома Семенов Пермяк. Но вот Витсен в Амстердаме разглядывает свежий чертеж. Это его знаменитая «Новая ландкарта Северо-Восточной Азии и Европы». У нас она хранится, как большая редкость, в Ленинградской Публичной библиотеке; витсеновский чертеж подробно изучен такими трудолюбивыми исследователями, как академик Л. С. Берг. В третьем издании его книги «Открытие Камчатки и экспедиции Беринга» вы найдете подробное описание того, как на трудах Витсена отразились сведения годуновского чертежа. На месте Чукотки Витсен нанес узкий полуостров «Серес Камень», у северного конца которого написал: «Необходимый Нос». «Это первое картографическое изображение «Необходимого Носа», – замечает Л. С. Берг, Анадырь и река Камчатка на карте Витсена впадают в Восточный океан.
Любопытно, что «Необходимый Нос» иногда принимал огромные размеры и в сознании современников Дежнева превращался определенно в... Камчатку! Так можно понять свидетельство, помещенное в «Описании новые земли, сиречь Сибирского царства» (1685-1686 годы). «От устья Чюндона (Чендона, Гижиги) в теплое океан-море пошел великий „Камень“ пятьсот поприщ длиною до самого Амурского устья ...а за тем каменем нос, который в морскую пучину пошел в сторону царского величества в сибирские города: в Якуцкий острог, в великую реку Лену, в Мангазейский острог и в Туруханской...» – говорилось в «Описании». «Нос», устремленный в сторону Сибири, может быть теперешним мысом Дежнева. Если «великий камень» – полуостров Камчатка, приходится думать, что ближние потомки Дежнева прекрасно знали не только грань между Ледовитым морем и Тихим океаном, но и север «Теплого моря». «А от Амурского устья по теплому морю до каменного носа и от каменного носа по студеному морю-океану до устья великия реки Лены, и от Лены тем же океаном до рек устья Енисея и Мангазейки по морю-океану, по берегу, много рыбьей кости зверя моржа лежит», – написано дальше. Даже если «Великий Камень» не Камчатка, а прибрежные горные хребты к северу от устья Амура, наши землепроходцы XVII века все равно понимали, что к югу от «Необходимого Носа» лежит другое, «Теплое» море. Иметь такое представление о побережьях двух океанов и очертаниях Камчатки можно было, только пройдя путь, проложенный Дежневым[11].
Вполне допустима мысль, что после похода Дежнева совершались неизвестные нам плаванья от Анадыря к мысу Ананнон и дальше к югу, вдоль восточного побережья Камчатки. Возможно, что были походы и со стороны устьев Пенжины, Тауя и Охоты, где успели побывать Стадухин и другие проведыватели новых земель.
«Семен Дежнев во 181 году на Москве умре, а оклад его в выбылых», – было написано на 377-м листе этой отчетной книги[8]. Вот и все, что мы знаем о смерти неутомимого землепроходца и морехода.
Он прожил на свете около семидесяти лет, из них добрых полвека отдал скитаниям и открытиям. На каком кладбище русской столицы затерялась могила открывателя Аниана, первого исследователя Индигирки, Колымы и Анадыря? В те времена в Москве умерших хоронили не на больших общих кладбищах, а в оградах приходских церквей. Знатоки истории древней Москвы должны знать, где именно, в каких слободах и улицах, селились в XVII веке выходцы из Русского Поморья и Сибири. Там Семен Дежнев должен был провести последний год своей жизни, там надо искать место, где погребен прах этого замечательного человека.
Памятников Семену Дежневу долго никто не воздвигал, если не считать деревянного креста, поставленного на мысе Дежнева в начале нашего века. Этого креста давно нет в помине. К угрюмому великолепию мыса Дежнева, к его темным сиенитовым скалам как нельзя лучше подошел бы белый памятник-маяк в честь человека, открывшего «Берингов» пролив[9]. Мыс Дежнева с постом Дежнева, Дежневский хребет на Чукотке, «населенный пункт» Дежнево на Амуре, бухта Дежнева близ мыса Ананнон – вот чем отмечена память о великом открывателе в нашей стране. Но путешественник, посетивший родину Дежнева – Устюг Великий, будет тщетно искать улицу Семена Дежнева. Ее еще нет. И города Дежнева еще нет на картах сказочного по своим богатствам Колымского края, где когда-то наш герой с пищалью за плечами «приискивал новые реки».
Мы проследили его жизненный путь от колыбели в Устюге Великом до палисадов Анадырского острога, от темного морского мыса до безвестной могилы в Москве.
Остается сказать еще о том, как поздние современники и ближайшие потомки Семена Дежнева, а также ученые Европы отнеслись к его открытию.
Через два года после смерти Дежнева, когда из Пекина возвратился караван с товарами Остафия Филатьева, к богдыхану отправился русский посол Николай Спафарий-Милеску.
Отправление посольства Спафария было вызвано сочинением Юрия Крижанича «О Китайском торгу», которое «Юрко-сербенин» незадолго до этого отправил в Москву с верным человеком Афанасием Осколковым. По приезде в Тобольск царский посол немедленно разыскал Юрия Крижанича. Они проводили время в долгих беседах о том, какой наиболее короткий и удобный путь в Китай избрать Спафарию.
Во время сборов посла обсуждался вопрос, можно ли пройти в Китай северными морями.
В Тобольске воевода Петр Салтыков собрал в приказной избе бывалых людей – казаков, детей боярских, татар и сибирских бухарцев. Тогда, видимо, были вновь потревожены тобольские архивы, развернуты свитки и чертежи, перечитаны старые «отписки» землепроходцев. В путевых заметках Спафария появились записи о «Гилянской земле» с ее восемью реками, в число которых Спафарий включил Анадырь. Спафарий свидетельствовал, что истоки Анадыря скрыты в «Камени», а где конец «Камня», никто не знает, потому что «льды не пропускают». С вершины «Камня» видны два моря. От Колымы до «Камня» под парусами можно пройти за одно лето, если пропустят льды. «И те места край и конец Сибирской земли», – заключал Спафарий свое сказание[10]. «Камень» – Чукотка с ее знаменитым мысом, и к востоку от нее – только море!
Сообщая, что горы Сибири слагаются в один огромный «Каменный пояс» от степей у Иртыша до берега Восточного моря, Спафарий-Милеску прибавлял: «Сказывают, что камень идет до самого Западного Инда и Нового Света». Догадка о соседстве Азии и Америки не могла сама прийти к Спафарию, если бы он не беседовал с сибирскими бывалыми людьми, не просиживал подолгу с «Юрко-сербенином». В те времена еще думали, что с Америкой соединены Новая Земля или Шпицберген. Спафарий же был более всех близок к истине; хотя и его представления о северо-востоке Азии не были свободны от ошибок.
Плавали к «Необходимому Носу» русские люди и после Дежнева. В 1681 году старый Курбат Иванов пошел морем в Анадырский острог – сменить начального человека Ивана Потапова. И, точь-в-точь как некогда было с Дежневым, кочи Курбата Иванова «судом божиим» разбило на море, а сам он со своими служилыми добрался до Анадыря на нартах. Кстати сказать, в том году в Анадырском остроге еще были живы старые дежневцы Панфил Лаврентьев, Афанасий Андреев, Фома Семенов Пермяк. Но вот Витсен в Амстердаме разглядывает свежий чертеж. Это его знаменитая «Новая ландкарта Северо-Восточной Азии и Европы». У нас она хранится, как большая редкость, в Ленинградской Публичной библиотеке; витсеновский чертеж подробно изучен такими трудолюбивыми исследователями, как академик Л. С. Берг. В третьем издании его книги «Открытие Камчатки и экспедиции Беринга» вы найдете подробное описание того, как на трудах Витсена отразились сведения годуновского чертежа. На месте Чукотки Витсен нанес узкий полуостров «Серес Камень», у северного конца которого написал: «Необходимый Нос». «Это первое картографическое изображение «Необходимого Носа», – замечает Л. С. Берг, Анадырь и река Камчатка на карте Витсена впадают в Восточный океан.
Любопытно, что «Необходимый Нос» иногда принимал огромные размеры и в сознании современников Дежнева превращался определенно в... Камчатку! Так можно понять свидетельство, помещенное в «Описании новые земли, сиречь Сибирского царства» (1685-1686 годы). «От устья Чюндона (Чендона, Гижиги) в теплое океан-море пошел великий „Камень“ пятьсот поприщ длиною до самого Амурского устья ...а за тем каменем нос, который в морскую пучину пошел в сторону царского величества в сибирские города: в Якуцкий острог, в великую реку Лену, в Мангазейский острог и в Туруханской...» – говорилось в «Описании». «Нос», устремленный в сторону Сибири, может быть теперешним мысом Дежнева. Если «великий камень» – полуостров Камчатка, приходится думать, что ближние потомки Дежнева прекрасно знали не только грань между Ледовитым морем и Тихим океаном, но и север «Теплого моря». «А от Амурского устья по теплому морю до каменного носа и от каменного носа по студеному морю-океану до устья великия реки Лены, и от Лены тем же океаном до рек устья Енисея и Мангазейки по морю-океану, по берегу, много рыбьей кости зверя моржа лежит», – написано дальше. Даже если «Великий Камень» не Камчатка, а прибрежные горные хребты к северу от устья Амура, наши землепроходцы XVII века все равно понимали, что к югу от «Необходимого Носа» лежит другое, «Теплое» море. Иметь такое представление о побережьях двух океанов и очертаниях Камчатки можно было, только пройдя путь, проложенный Дежневым[11].
Вполне допустима мысль, что после похода Дежнева совершались неизвестные нам плаванья от Анадыря к мысу Ананнон и дальше к югу, вдоль восточного побережья Камчатки. Возможно, что были походы и со стороны устьев Пенжины, Тауя и Охоты, где успели побывать Стадухин и другие проведыватели новых земель.
ПРОЗРЕНИЯ ИВАНА МУСИНА-ПУШКИНА
О том, что Америка – соседка Колымы и Анадыря, русские люди уже догадывались в то время.
Об этом свидетельствовал Филипп Авриль, член «Ордена Иисуса», посланец французского короля Людовика XIV.
Тридцатитрехлетний иезуит появился впервые в Москве в самом начале 1687 года. Он просил разрешить ему проезд в Китай через Сибирь. Но Авриля не пропустили в Пекин и выслали из Москвы так быстро, что он даже и Китай-города не успел изучить как следует. Аврилю напомнили, что незадолго до этого в Париже было нанесено оскорбление русскому послу Якову Долгорукову. Кроме того, Людовик XIV, посылая грамоты в Москву, делал подозрительные описки в титуле русских государей, чем и унижал достоинство Московии.
Филиппу Аврилю ничего не оставалось, как выехать в Польшу. Там он утешался сбором сведений о Китае при дворе Яна Собесского. В Польше только что побывал думный дьяк Протасий Никифоров, располагавший сведениями о Китае. Протасий по своей простоте рассказывал об этом в Варшаве. Ученый д'Абланкур немедленно записал сведения Никифорова и по ним составил карту путей Небесной империи. Филипп Авриль, в свою очередь, вымолил у Собесского разрешение перечертить для себя карту Протасия – д'Абланкура. После этого Авриль пристроился к свите польского посла и с ним отправился вновь в Москву, но проезжей грамоты в Китай и на этот раз получить не мог.
Ему удалось тайным образом добыть карту и записки Спафария и проникнуть в хранилища московских приказов. Так он получил часть сведений для своей будущей книги, имевшей большой успех. Аврилю удалось увидеться с Иваном Мусиным-Пушкиным, окольничим и судьей Сибирского приказа. Авриль называет И. А. Мусина-Пушкина смоленским воеводой, хотя окольничий в то время лишь получил назначение в Смоленск и еще находился в Москве.
Авриля поразил вид «рыбьего зуба», который ему показали московиты. Иезуит ценил его выше слоновой кости, вывозимой из Индии. Но Филипп Авриль решил, что это зубы бегемота, а свое невежество в этом вопросе, свалил на окольничего Мусина-Пушкина. Сановник Сибирского приказа не мог не знать о существовании моржей.
Об этом свидетельствовал Филипп Авриль, член «Ордена Иисуса», посланец французского короля Людовика XIV.
Тридцатитрехлетний иезуит появился впервые в Москве в самом начале 1687 года. Он просил разрешить ему проезд в Китай через Сибирь. Но Авриля не пропустили в Пекин и выслали из Москвы так быстро, что он даже и Китай-города не успел изучить как следует. Аврилю напомнили, что незадолго до этого в Париже было нанесено оскорбление русскому послу Якову Долгорукову. Кроме того, Людовик XIV, посылая грамоты в Москву, делал подозрительные описки в титуле русских государей, чем и унижал достоинство Московии.
Филиппу Аврилю ничего не оставалось, как выехать в Польшу. Там он утешался сбором сведений о Китае при дворе Яна Собесского. В Польше только что побывал думный дьяк Протасий Никифоров, располагавший сведениями о Китае. Протасий по своей простоте рассказывал об этом в Варшаве. Ученый д'Абланкур немедленно записал сведения Никифорова и по ним составил карту путей Небесной империи. Филипп Авриль, в свою очередь, вымолил у Собесского разрешение перечертить для себя карту Протасия – д'Абланкура. После этого Авриль пристроился к свите польского посла и с ним отправился вновь в Москву, но проезжей грамоты в Китай и на этот раз получить не мог.
Ему удалось тайным образом добыть карту и записки Спафария и проникнуть в хранилища московских приказов. Так он получил часть сведений для своей будущей книги, имевшей большой успех. Аврилю удалось увидеться с Иваном Мусиным-Пушкиным, окольничим и судьей Сибирского приказа. Авриль называет И. А. Мусина-Пушкина смоленским воеводой, хотя окольничий в то время лишь получил назначение в Смоленск и еще находился в Москве.
Авриля поразил вид «рыбьего зуба», который ему показали московиты. Иезуит ценил его выше слоновой кости, вывозимой из Индии. Но Филипп Авриль решил, что это зубы бегемота, а свое невежество в этом вопросе, свалил на окольничего Мусина-Пушкина. Сановник Сибирского приказа не мог не знать о существовании моржей.