— Они, конечно, великолепны, — сказал я.
— Но разве они хоть раз вытащили кого-нибудь из-за железного занавеса до того, как тот подвергся пыткам и промыванию мозгов?
Энди почесал в затылке.
— Прошлой ночью ты видел Штрейхеров в деле и имел возможность убедиться, что они — крепкие ребята. Я не буду уточнять, кто из них крепче — Зигмунд или его сестра, но я не уверен, что ты продержался бы против любого из них полный трехминутный раунд. Ты понимаешь, что я имею в виду? И еще у них есть идея, которой они преданы.
— Я знаю, Ферге мне говорил.
Энди снова усмехнулся.
— Ну хорошо, я тебе скажу. Я вижу, ты не боишься. Сделай милость, Чет, поработай головой, ведь она у тебя только одна. Они сильны, они профессиональные убийцы, и у них есть организация.
— Организация, — отозвался я. — Вот с этим-то я и должен разобраться, Энди. Если мне надо будет выйти здесь, в Бонне, на людей, которые знают Штрейхеров, я смогу это сделать?
С обреченным видом Энди медленно кивнул. Он заказал еще кофе, на этот раз и для меня тоже.
— Давай взглянем с другой стороны, — предложил он. — Сразу после войны население Восточной Германии превышало тридцать, а Западной — сорок миллионов человек. С той поры на Запад перешло более одиннадцати миллионов, и население Федеративной Республики Германии достигло почти семидесяти трех миллионов человек. Чет, каждый пятый из них — беженец с Востока. Черт возьми, и оккупационные войска, и боннское правительство были очень осмотрительны, но что из всего этого могло получиться?
— Ты полагаешь, что под видом беженцев сюда была переброшена агентура "красных"?
— Да. Многих из них мы уже подцепили на крючок, но местной службе безопасности говорим о них нечасто. Они ведь и сами должны знать этих людей, верно? Прицепи к ним леску подлиннее, и они не только сами на ней повиснут, но и выведут на крупную рыбу. В теории должно быть так.
— А на практике?
— Не так часто, как хотелось бы, но дело того стоит.
Я встал и наклонился над заваленным бумагами столом Энди.
— Мне бы маленький списочек, — шепнул я.
— Знаю я, что тебе нужно. Ты, видно, хочешь, чтобы меня загнали в Кабул? Это в Афганистане.
— Опасаешься ты вовсе не этого. Энди, я смогу о себе позаботиться. Ты разве никогда не читал, какими крутыми бывают частные сыщики?
— Ха-ха, — отреагировал Энди.
— Ну что мне, начинать канючить о попавшей в беду девице? Ты ведь знаешь, что так оно и есть на самом деле.
— Ни о чем тебе канючить не надо, будь оно все проклято, — сдался Энди. — Получишь ты этот чертов список. Ты это знал, когда заводил весь этот разговор, ведь так?
— Ну, вроде этого.
— Просто мне очень не хотелось бы, чтобы тебя пришили, вот и все. В душе я питаю слабость к бывшим агентам ФБР, сукин ты сын.
Он тускло улыбнулся, достал лист бумаги и начал писать. На меня произвело впечатление то, что он делал это по памяти.
— Прошу тебя, братец, — закончив, проговорил он. — Береги свою задницу, ладно?
Я пообещал, что буду стараться, и мы торжественно пожали друг другу руки. Я взял список и был таков.
Вторым в списке стояло имя крепкой пожилой дамы, содержавшей фотостудию в паре кварталов от Рыночной площади. Она занималась изготовлением фальшивых паспортов и копированием взятых "напрокат" дипломатических документов. Впрочем, все это относилось к ремеслу Энди, а вовсе не к моему. Я напористо пытался пробить панцирь ее воинственности, однако примерно с таким же успехом, с каким тупорылая пуля 22-го калибра вгрызается в шкуру носорога, оставляя на ней лишь вмятину. Мое зловещее инкогнито с ней тоже не сработало. Она потрясала перед моей физиономией своими маленькими костлявыми кулачками до тех пор, пока мы оба не взмокли, а денек выдался жаркий. И она всерьез принялась звать полицейского еще до того, как я назвал имя Штрейхеров. В мои планы не входило подводить Энди, и я сделал ноги.
Когда я разыскал третий адрес, солнце было уже низко, и на Рейне высветилась огненная дорожка. Ее звали Вильгельмина Шлиман, или попросту Вили. Дом ее располагался в весьма уютном квартальчике неподалеку от улицы Кобленц, что говорило о достаточно высокой арендной плате. У входной двери, словно где-нибудь в Балтиморе, пристроилось белое крылечко, так похожее на пряничное, что возникало желание его съесть за праздничным обедом.
Вили была дома и коротала время за полуденной кружкой пива. Ей было где-то под тридцать, и ее можно было бы считать привлекательной, если вам по вкусу пышнотелые и грудастые немецкие девицы. Выжидающе глядя на меня, она шумно отхлебнула пиво, потом широко улыбнулась и произнесла что-то по-немецки. Я ответил по-английски. Она рассмеялась, покачала головой, взяла мою руку и прижала к своей груди, вздыхая при этом так же страстно, как она это делала за пивом. После этого она произнесла одну или две фразы по-французски, и на этот раз пришла моя очередь качать головой. Я расплылся в улыбке, когда она наконец заговорила по-испански.
— А, вы владеете Espanol?[15] — спросила она глубоким грудным голосом.
Я ответил, что знаю испанский лучше, чем какой-либо другой язык, кроме, конечно, английского. Она сообщила:
— Во время войны я прожила три года в Аргентине. Тогда я была еще маленькой девочкой и могла легко обучаться языкам. Ох уж эти латиноамериканцы! Они понимают толк в хорошей жизни, не так ли?
Обстановка комнаты говорила о тяге к роскоши. Краски были достойны палитры Гогена. Свисали шелковые портьеры, повсюду были набросаны мягкие подушечки. Три стены были украшены барельефом со сценками из греческой мифологии: сатиры гоняются за лесными нимфами. По виду нимф можно было сказать, что им это очень нравилось.
Когда я согласился с утверждением, что латиноамериканцы, конечно, не дураки пожить себе в радость, Вили вдруг посерьезнела и спросила:
— Итак, каковы ваши рекомендации, Herr...
— Драм, — представился я. — Честер Драм. Я американец, но надеюсь, что вас этот факт против меня не предубедит.
— И кто же вас рекомендует?
Я назвал первое пришедшее мне в голову имя в надежде, что его владелец не будет возражать, и попал в самую точку.
— Herr Бронфенбреннер из "Таймс", — соврал я.
Вили причмокнула влажными губами.
— Ох уж этот мне Адольф, — протянула она. — Но ведь это совпадение, правда? Адольф был здесь сегодня после обеда. Так вы хотели бы ангажировать одну из моих bellas[16] на сегодняшний вечер, Честер? Или, может быть, на выходные?
Она терпеливо ждала ответа, не отводя от меня своих больших и влажных глаз. Про себя я отметил, что для агента "красных" она занималась довольно занятным бизнесом, но лишь поинтересовался:
— А разве Адольф уже ушел?
— Неблагодарный! Он приходил по своему газетному делу.
Я изобразил на лице выражение самого искреннего сожаления, на которое только был способен, и, невольно вздохнув, произнес:
— Y yo, lo mismo[17].
— Так вы тоже газетчик? Но ведь уже так поздно, правда? И ваша работа, конечно, может немного подождать... Впрочем, смотрите сами.
Вили дернула за шнур звонка, и через несколько мгновений одна дверь, на которой была изображена часть сценки из жизни сатиров, тогда как другие были просто стеклянными, приоткрылась. В комнату по плечи просунулась хорошенькая темноволосая девушка и с любопытством окинула нас взглядом. Оттуда, где стоял я, было очень трудно различить, было ли на ней надето больше, чем на лесных нимфах, за которыми вовсю гонялись сатиры.
— Это Мария, — провозгласила Вили таким же тоном, каким дает благословение священник. — Моя аргентинская bella только для моего американского журналиста. Ну, что вы скажете сейчас, Честер?
С нотками сожаления в голосе я ответил:
— Держу пари, что Адольф приходил по тому же делу, что и я.
Вили вздохнула. Мария состроила недовольную гримаску и, убрав голову и плечи, закрыла дверь. Вили проговорила:
— Какие же вы все-таки, американцы! Итак?
— Ну и что же Адольф? — спросил я. — Он хотел...
— Давайте-ка. Честер, выкладывайте для начала, чего хотите вы.
Часть всей правды была не хуже других версий, и я сказал:
— Моя редакция готовит материал о деле Киога.
— Деле Киога?
— Это связано с группой Управления стратегических служб США, которая во время войны действовала в районе Гармиш-Партенкирхена.
— Но я же вам сказала, что жила в Аргентине.
— Ну конечно, — подтвердил я. — Но Адольф предположил, что вы, возможно, могли бы рассказать мне, как найти брата и сестру Штрейхер. Интервью с ними помогло бы прояснить всю эту историю.
— А, вы были правы! — воскликнула Вили по-немецки и опять перешла на испанский. — За этим Адольф и приходил.
— Ladron, — произнес я, — Грабитель. Скорее всего, хочет перепродать историю конкурентам.
— В таком случае я должна поведать вам в точности то же самое, что я рассказала Адольфу. Если Штрейхеры и находятся в Бонне, то мне это неизвестно.
— Ничего страшного. Согласно моим источникам, сейчас они в Берлине. Я только хотел спросить, можете ли вы мне сказать, где их найти в Берлине?
— Сожалею, Честер, — ее сожаление было, по меньшей мере, столь же искренним, как и мое по поводу Марии, но голос звучал холодно и отчужденно, — это мне тоже неизвестно.
— А вы вместе с Адольфом не перепродадите мою историю налево?
— Впрочем, кое-что о близнецах Штрейхерах я рассказать вам могу, — произнесла она с неожиданной злобой в голосе. — О, я могу рассказать вам такое...
— Да? — заинтересовался я.
— Этот парень, Зигмунд, какой это был мужчина! Такие мышцы! Ох! Но Зиглинда... Они слишком серьезно воспринимали свои имена. Ах! — то же самое восклицание в ее устах прозвучало на этот раз, как проклятие. — Но это неважно.
— Нет, продолжайте.
— Вместе они вступили в гитлерюгенд. Зиглинда пошла туда как мальчик, и этот маскарад длился шесть месяцев. Вы считаете это невероятным? Но эта девчонка умела драться, как мужчина. Только необходимость заставила ее в конце концов раскрыться — но это, конечно, не то, что вам нужно.
— Нет, прошу вас, продолжайте. Здесь важна каждая деталь.
— Эти близнецы всегда были неразлучны. Много времени они проводили вместе в Баварских Альпах, а после войны в течение некоторого времени скрывались там. Вы, наверное, гадаете, откуда я все это знаю? Мне это известно от самого Зигмунда. Ах, этот Зигмунд... руки, словно тиски, и...
— Но вы сказали, что...
— Я не испытываю ненависти к ним обоим. Я ненавижу лишь ее. Зигмунда мне жалко. Во всех других отношениях он muco hombre[18]. Я не была его первой любовью, а очень хотела бы ею быть. Зов первой любви, знаете ли, всегда настолько силен... Я вспоминаю Мюнхен и мальчика с мраморной кожей, сложенного, как Аполлон. Ах! Но я не была у Зигмунда первой женщиной. Его сестра, когда узнала про нас, была, как фурия. Она застала нас здесь, в этом самом доме. У меня до сих пор остался шрам от удара ножом, который она нанесла мне пониже левой груди. Дюймом бы глубже и...
Вили явно выдохлась и с каким-то безразличием закончила:
— Эти двое, они не только брат и сестра. Они — любовники, и этого достаточно, чтобы у вас волосы на голове зашевелились. Мне еще повезло, что я осталась жива.
Я не знал, верить ее рассказу или нет. Вряд ли это имело в тот момент значение, но се силы были явно на исходе. Она плюхнулась в мягкое кресло, утонув в нем всем своим грузным телом, и разрыдалась. Голова ее содрогалась, по щекам градом катились крупные слезы. Сквозь рыдания она выговорила:
— Ну так... как насчет Марии?
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я.
Когда я уходил, она сидела в той же позе. Хотелось бы мне знать, повезло ли Бронфенбреннеру больше, чем мне.
Глава 9
Глава 10
— Но разве они хоть раз вытащили кого-нибудь из-за железного занавеса до того, как тот подвергся пыткам и промыванию мозгов?
Энди почесал в затылке.
— Прошлой ночью ты видел Штрейхеров в деле и имел возможность убедиться, что они — крепкие ребята. Я не буду уточнять, кто из них крепче — Зигмунд или его сестра, но я не уверен, что ты продержался бы против любого из них полный трехминутный раунд. Ты понимаешь, что я имею в виду? И еще у них есть идея, которой они преданы.
— Я знаю, Ферге мне говорил.
Энди снова усмехнулся.
— Ну хорошо, я тебе скажу. Я вижу, ты не боишься. Сделай милость, Чет, поработай головой, ведь она у тебя только одна. Они сильны, они профессиональные убийцы, и у них есть организация.
— Организация, — отозвался я. — Вот с этим-то я и должен разобраться, Энди. Если мне надо будет выйти здесь, в Бонне, на людей, которые знают Штрейхеров, я смогу это сделать?
С обреченным видом Энди медленно кивнул. Он заказал еще кофе, на этот раз и для меня тоже.
— Давай взглянем с другой стороны, — предложил он. — Сразу после войны население Восточной Германии превышало тридцать, а Западной — сорок миллионов человек. С той поры на Запад перешло более одиннадцати миллионов, и население Федеративной Республики Германии достигло почти семидесяти трех миллионов человек. Чет, каждый пятый из них — беженец с Востока. Черт возьми, и оккупационные войска, и боннское правительство были очень осмотрительны, но что из всего этого могло получиться?
— Ты полагаешь, что под видом беженцев сюда была переброшена агентура "красных"?
— Да. Многих из них мы уже подцепили на крючок, но местной службе безопасности говорим о них нечасто. Они ведь и сами должны знать этих людей, верно? Прицепи к ним леску подлиннее, и они не только сами на ней повиснут, но и выведут на крупную рыбу. В теории должно быть так.
— А на практике?
— Не так часто, как хотелось бы, но дело того стоит.
Я встал и наклонился над заваленным бумагами столом Энди.
— Мне бы маленький списочек, — шепнул я.
— Знаю я, что тебе нужно. Ты, видно, хочешь, чтобы меня загнали в Кабул? Это в Афганистане.
— Опасаешься ты вовсе не этого. Энди, я смогу о себе позаботиться. Ты разве никогда не читал, какими крутыми бывают частные сыщики?
— Ха-ха, — отреагировал Энди.
— Ну что мне, начинать канючить о попавшей в беду девице? Ты ведь знаешь, что так оно и есть на самом деле.
— Ни о чем тебе канючить не надо, будь оно все проклято, — сдался Энди. — Получишь ты этот чертов список. Ты это знал, когда заводил весь этот разговор, ведь так?
— Ну, вроде этого.
— Просто мне очень не хотелось бы, чтобы тебя пришили, вот и все. В душе я питаю слабость к бывшим агентам ФБР, сукин ты сын.
Он тускло улыбнулся, достал лист бумаги и начал писать. На меня произвело впечатление то, что он делал это по памяти.
— Прошу тебя, братец, — закончив, проговорил он. — Береги свою задницу, ладно?
Я пообещал, что буду стараться, и мы торжественно пожали друг другу руки. Я взял список и был таков.
* * *
Первые два имени почти ничего мне не дали. Одно из них принадлежало торговцу фруктами на Рыночной площади, который если и годился на что-то, то только для того, чтобы отравить всему дипломатическому корпусу обеденный десерт. На всякий случай я к нему заехал. Он изобразил подобающий случаю испуг и такое же возмущение, хотя даже и не подумал взглянуть на мои документы. Я, со своей стороны, не подал ему и намека на то, кем бы я мог быть. Мы с ним неплохо поладили, насколько это вообще возможно в подобного рода делах. Да, он знал Штрейхеров и однажды встречался с ними в Берлине. В его интонации проскользнуло такое уважение, что я ожидал, когда он похвастается, будто взял у них автографы.Вторым в списке стояло имя крепкой пожилой дамы, содержавшей фотостудию в паре кварталов от Рыночной площади. Она занималась изготовлением фальшивых паспортов и копированием взятых "напрокат" дипломатических документов. Впрочем, все это относилось к ремеслу Энди, а вовсе не к моему. Я напористо пытался пробить панцирь ее воинственности, однако примерно с таким же успехом, с каким тупорылая пуля 22-го калибра вгрызается в шкуру носорога, оставляя на ней лишь вмятину. Мое зловещее инкогнито с ней тоже не сработало. Она потрясала перед моей физиономией своими маленькими костлявыми кулачками до тех пор, пока мы оба не взмокли, а денек выдался жаркий. И она всерьез принялась звать полицейского еще до того, как я назвал имя Штрейхеров. В мои планы не входило подводить Энди, и я сделал ноги.
Когда я разыскал третий адрес, солнце было уже низко, и на Рейне высветилась огненная дорожка. Ее звали Вильгельмина Шлиман, или попросту Вили. Дом ее располагался в весьма уютном квартальчике неподалеку от улицы Кобленц, что говорило о достаточно высокой арендной плате. У входной двери, словно где-нибудь в Балтиморе, пристроилось белое крылечко, так похожее на пряничное, что возникало желание его съесть за праздничным обедом.
Вили была дома и коротала время за полуденной кружкой пива. Ей было где-то под тридцать, и ее можно было бы считать привлекательной, если вам по вкусу пышнотелые и грудастые немецкие девицы. Выжидающе глядя на меня, она шумно отхлебнула пиво, потом широко улыбнулась и произнесла что-то по-немецки. Я ответил по-английски. Она рассмеялась, покачала головой, взяла мою руку и прижала к своей груди, вздыхая при этом так же страстно, как она это делала за пивом. После этого она произнесла одну или две фразы по-французски, и на этот раз пришла моя очередь качать головой. Я расплылся в улыбке, когда она наконец заговорила по-испански.
— А, вы владеете Espanol?[15] — спросила она глубоким грудным голосом.
Я ответил, что знаю испанский лучше, чем какой-либо другой язык, кроме, конечно, английского. Она сообщила:
— Во время войны я прожила три года в Аргентине. Тогда я была еще маленькой девочкой и могла легко обучаться языкам. Ох уж эти латиноамериканцы! Они понимают толк в хорошей жизни, не так ли?
Обстановка комнаты говорила о тяге к роскоши. Краски были достойны палитры Гогена. Свисали шелковые портьеры, повсюду были набросаны мягкие подушечки. Три стены были украшены барельефом со сценками из греческой мифологии: сатиры гоняются за лесными нимфами. По виду нимф можно было сказать, что им это очень нравилось.
Когда я согласился с утверждением, что латиноамериканцы, конечно, не дураки пожить себе в радость, Вили вдруг посерьезнела и спросила:
— Итак, каковы ваши рекомендации, Herr...
— Драм, — представился я. — Честер Драм. Я американец, но надеюсь, что вас этот факт против меня не предубедит.
— И кто же вас рекомендует?
Я назвал первое пришедшее мне в голову имя в надежде, что его владелец не будет возражать, и попал в самую точку.
— Herr Бронфенбреннер из "Таймс", — соврал я.
Вили причмокнула влажными губами.
— Ох уж этот мне Адольф, — протянула она. — Но ведь это совпадение, правда? Адольф был здесь сегодня после обеда. Так вы хотели бы ангажировать одну из моих bellas[16] на сегодняшний вечер, Честер? Или, может быть, на выходные?
Она терпеливо ждала ответа, не отводя от меня своих больших и влажных глаз. Про себя я отметил, что для агента "красных" она занималась довольно занятным бизнесом, но лишь поинтересовался:
— А разве Адольф уже ушел?
— Неблагодарный! Он приходил по своему газетному делу.
Я изобразил на лице выражение самого искреннего сожаления, на которое только был способен, и, невольно вздохнув, произнес:
— Y yo, lo mismo[17].
— Так вы тоже газетчик? Но ведь уже так поздно, правда? И ваша работа, конечно, может немного подождать... Впрочем, смотрите сами.
Вили дернула за шнур звонка, и через несколько мгновений одна дверь, на которой была изображена часть сценки из жизни сатиров, тогда как другие были просто стеклянными, приоткрылась. В комнату по плечи просунулась хорошенькая темноволосая девушка и с любопытством окинула нас взглядом. Оттуда, где стоял я, было очень трудно различить, было ли на ней надето больше, чем на лесных нимфах, за которыми вовсю гонялись сатиры.
— Это Мария, — провозгласила Вили таким же тоном, каким дает благословение священник. — Моя аргентинская bella только для моего американского журналиста. Ну, что вы скажете сейчас, Честер?
С нотками сожаления в голосе я ответил:
— Держу пари, что Адольф приходил по тому же делу, что и я.
Вили вздохнула. Мария состроила недовольную гримаску и, убрав голову и плечи, закрыла дверь. Вили проговорила:
— Какие же вы все-таки, американцы! Итак?
— Ну и что же Адольф? — спросил я. — Он хотел...
— Давайте-ка. Честер, выкладывайте для начала, чего хотите вы.
Часть всей правды была не хуже других версий, и я сказал:
— Моя редакция готовит материал о деле Киога.
— Деле Киога?
— Это связано с группой Управления стратегических служб США, которая во время войны действовала в районе Гармиш-Партенкирхена.
— Но я же вам сказала, что жила в Аргентине.
— Ну конечно, — подтвердил я. — Но Адольф предположил, что вы, возможно, могли бы рассказать мне, как найти брата и сестру Штрейхер. Интервью с ними помогло бы прояснить всю эту историю.
— А, вы были правы! — воскликнула Вили по-немецки и опять перешла на испанский. — За этим Адольф и приходил.
— Ladron, — произнес я, — Грабитель. Скорее всего, хочет перепродать историю конкурентам.
— В таком случае я должна поведать вам в точности то же самое, что я рассказала Адольфу. Если Штрейхеры и находятся в Бонне, то мне это неизвестно.
— Ничего страшного. Согласно моим источникам, сейчас они в Берлине. Я только хотел спросить, можете ли вы мне сказать, где их найти в Берлине?
— Сожалею, Честер, — ее сожаление было, по меньшей мере, столь же искренним, как и мое по поводу Марии, но голос звучал холодно и отчужденно, — это мне тоже неизвестно.
— А вы вместе с Адольфом не перепродадите мою историю налево?
— Впрочем, кое-что о близнецах Штрейхерах я рассказать вам могу, — произнесла она с неожиданной злобой в голосе. — О, я могу рассказать вам такое...
— Да? — заинтересовался я.
— Этот парень, Зигмунд, какой это был мужчина! Такие мышцы! Ох! Но Зиглинда... Они слишком серьезно воспринимали свои имена. Ах! — то же самое восклицание в ее устах прозвучало на этот раз, как проклятие. — Но это неважно.
— Нет, продолжайте.
— Вместе они вступили в гитлерюгенд. Зиглинда пошла туда как мальчик, и этот маскарад длился шесть месяцев. Вы считаете это невероятным? Но эта девчонка умела драться, как мужчина. Только необходимость заставила ее в конце концов раскрыться — но это, конечно, не то, что вам нужно.
— Нет, прошу вас, продолжайте. Здесь важна каждая деталь.
— Эти близнецы всегда были неразлучны. Много времени они проводили вместе в Баварских Альпах, а после войны в течение некоторого времени скрывались там. Вы, наверное, гадаете, откуда я все это знаю? Мне это известно от самого Зигмунда. Ах, этот Зигмунд... руки, словно тиски, и...
— Но вы сказали, что...
— Я не испытываю ненависти к ним обоим. Я ненавижу лишь ее. Зигмунда мне жалко. Во всех других отношениях он muco hombre[18]. Я не была его первой любовью, а очень хотела бы ею быть. Зов первой любви, знаете ли, всегда настолько силен... Я вспоминаю Мюнхен и мальчика с мраморной кожей, сложенного, как Аполлон. Ах! Но я не была у Зигмунда первой женщиной. Его сестра, когда узнала про нас, была, как фурия. Она застала нас здесь, в этом самом доме. У меня до сих пор остался шрам от удара ножом, который она нанесла мне пониже левой груди. Дюймом бы глубже и...
Вили явно выдохлась и с каким-то безразличием закончила:
— Эти двое, они не только брат и сестра. Они — любовники, и этого достаточно, чтобы у вас волосы на голове зашевелились. Мне еще повезло, что я осталась жива.
Я не знал, верить ее рассказу или нет. Вряд ли это имело в тот момент значение, но се силы были явно на исходе. Она плюхнулась в мягкое кресло, утонув в нем всем своим грузным телом, и разрыдалась. Голова ее содрогалась, по щекам градом катились крупные слезы. Сквозь рыдания она выговорила:
— Ну так... как насчет Марии?
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я.
Когда я уходил, она сидела в той же позе. Хотелось бы мне знать, повезло ли Бронфенбреннеру больше, чем мне.
Глава 9
Насколько Бронфенбреннер был удачливее меня, я узнал после того, как в одиночестве пообедал у себя в гостинице. Вечер был жарким и душным, и воздух прилипал к телу, словно память об утраченной любви. Я немного прогулялся по берегу, слушая звуки реки и стараясь ощутить ночной бриз в темных и безмолвных вязовых рощах. Когда я вернулся в "Хоф" и уселся в темном номере на кровать, компанию мне составила бутылка "Мартеля", которую я бережно держал на коленях.
Я размышлял о Пэтти Киог и пытался представить, где она могла быть в это время. Трижды приложившись к бутылке с "Мартелем", я поклялся себе, что никогда в жизни больше не буду брать дел для расследования за границей, хотя прекрасно знал, что все равно нарушу эту клятву. В дверь номера постучали, я открыл и обнаружил перед собой жену консьержа.
— Вас просят к телефону, Herr Драм, — сказала она. Я вышел из номера, спустился по лестнице и вслед за ней проследовал через вестибюль к стойке портье, где и стоял телефон.
— Драм слушает, — произнес я в трубку.
— Слава Бог! Слава Бог!
Это был Бронфенбреннер. Я спросил:
— Что случилось?
— Женщина Штрейхер. Она здесь, в Бонн.
Я крепко сжал телефонную трубку.
— Да. Ничего не говорите. Скажите мне только, где вы находитесь. Я немедленно выезжаю.
Он назвал адрес в Бонне, я его повторил и повесил трубку. Я уже дошел до середины вестибюля, как вдруг до меня дошло, что это был адрес заведения Вили Шлиман.
На улице жена консьержа объясняла мальчику, как надо мести тротуар перед отелем. На освещенное пространство въехал на велосипеде пожилой мужчина в форме почтальона. Он что-то ей сказал, она обернулась и, увидев меня, показала головой в мою сторону.
— Herr Честер Драм? — удостоверился старик и вручил мне конверт с прорезью в виде окошка. Я наскреб для него в кармане несколько пфеннигов. Консьержка пояснила:
— Телеграмма из Соединенных Штатов Америки.
Через окошко в конверте я прочел: "Честеру Драму. Шаумхоф, Бад-Годесберг, Германия". Опустив конверт во внутренний карман своего твидового пиджака, я взмахом руки остановил такси и доехал на нем до Бонна.
Я вышел из такси за полтора квартала от дома Вили Шлиман. Шел только одиннадцатый час вечера, но особняки с островерхими крышами были темны и безмолвны. Все-таки Бонн — не ночной город.
На углу улицы под фонарем располагалась телефонная будка, и там меня уже ожидал Herr Бронфенбреннер. С встревоженным видом он курил толстую сигару.
— Она еще здесь? — спросил я.
— Если не вишель через черный ход, — пожал он плечами.
— Что это за дом?
— Это такой место... Я не знать это слово...
— Ладно уж, знаю я, что это за дом. Я заезжал сюда сегодня днем после вас.
Он удивленно хмыкнул.
— Я говориль с хозяйка...
— С мадам?
— С мадам, ja. Мы с Вили — старые друзья, хотя с политический точка зрения... но это вас не интересовать. Вили всегда показывайт свой товар, даже если ви тысяча раз говорить "nein". И вот тогда я услышать голос фроляйн Штрейхер. Она спориль с горничной, а если ви хоть раз слышаль голос фроляйн Штрейхер, когда она сердится, ви никогда его не забывайт. Как-то раз в Берлин во время митинг... но это неважно. Я виходиль наружу и ждаль. Сначала вишель мужчина, но он вовсе не биль мужчина! Это биль фроляйн Штрейхер, одетый, как мужчина. Я шель за ней на безопасный расстояний через Рыночный площадь...
Он горько усмехнулся.
— Я не есть сыщик. Дистанция биль слишком безопасный, и я потеряль фроляйн из виду. Я в отчаянии. "Herr Драм", — подумаль я, — мне надо биль звонить Herr Драм. Я искаль во всех лавках на Рыночный площадь, но фроляйн Штрейхер исчезаль.
— Откуда вы знаете, что она опять здесь?
— Потому что я возвратилься ни с чем, чтобы поговорить с мой друг Вили о том, что я видель. И фроляйн Штрейхер вернулься опять!
— Больше она не выходила?
— Nein, не выходила. Я би тогда вам звониль. Может бить, эта женщина держаль фроляйн Киог в заключений здесь?
Я покачал головой.
— Сомневаюсь. Они явно стремились побыстрей вывезти Пэтти на Восток. Но представьте, что у них были еще какие-нибудь дела в Бонне, и кто-то из них остался, чтобы эти дела закончить. Ей нужно место, чтобы укрыться, и здесь она выходит на Вили Шлиман...
— Ja, но Вили и фроляйн Штрейхер готовы перегрызть друг другу глотки.
— Да, я об этом слышал..
— Даже ради деньги Вили не будет помогаль эта женщина.
— Тогда откуда у вас такая уверенность, что это была фроляйн Штрейхер?
— Я клянусь вам, Herr Драм...
— Почему это не мог быть сам Зигмунд Штрейхер? Сестру с американкой он отсылает вперед, а сам остается, чтобы закончить свои дела. Немного пудры, чтобы замаскировать щетину, легкий грим, который наносит на его лицо такой опытный специалист, как Вили, и белокурая бестия Штрейхер, которого каждый бы узнал за сто миль, потому что нордический тип здесь такая же редкость, как в Париже или Вашингтоне, превращается... да вы и сами видели, в кого он превратился. Они всего лишь очень искусно выполнили свою работу, а вы так сразу и решили, что это была сестра. И к тому же, черт побери, они близнецы.
— Возможно, Herr Драм. Но раз это биль один из них, то он может привести к другой...
Бронфенбреннер пожал плечами, бросил сигару и наступил на нее.
— В такой ситуаций что делайт частный следователь?
— То же самое, что и вы. Вы все сделали правильно. Он выжидает, пока что-нибудь произойдет.
— Выжидать? Но ведь... в доме Вили... уже сейчас...
— Там есть черный ход?
— Ja.
— Значит, она могла уже уйти.
— А, так ви все-таки считайт, что это женщина?
— Я не знаю. Это была ваша догадка. Идите к черному ходу, Адольф. Если она оттуда выйдет, шатайтесь, изображайте пьяного и запойте что-нибудь погромче, чтобы я вас услышал. Хорошо?
Бронфенбреннер медленно и без особой радости кивнул. "Что еще задумал этот американец, чтобы вот так стоять и ждать у моря погоды? Что он, совсем рехнулся?" Но я не собирался ничего ему доказывать. Я должен был знать, что черный ход прикрыт Бронфенбреннером, и я проследил, как он медленно завернул за угол. Может быть, как-нибудь я расскажу ему, что существует два типа частных сыщиков — те, что научились ждать, и те, что должны своей финансовой компании за все, в том числе и за кожаные подметки, которые они изнашивают по причине своего неумения ждать.
Если один из Штрейхеров и остался в Бонне, то для этого должна существовать веская причина. Возможно, эта причина не имела прямой связи с тем, что случилось с Пэтти Киог, но ведь до вчерашнего полудня я даже не был с ней знаком. Штрейхеры появились в Бонне для того, чтобы заполучить Вильгельма Руста, но сейчас он мертв. Тогда они взяли Пэтти, или кто-то из них двоих решил прихватить ее с собой в качестве замены, чтобы задобрить своих коммунистических боссов. Но кто-то из этой парочки остался в Бонне. Зачем? Может быть, потому что Вильгельм Руст значил для них больше, чем просто работа, и им нужно получить от него то же самое, чего пытался добиться младший Руст, убивший, и, скорее всего, преднамеренно, нелюбимого им отца только для того, чтобы лишить их этой возможности? Разве не могли Штрейхеры идти по следу того же золота Управления стратегических служб, пытаясь спасти его, и из-за которого погиб, если верить словам Пэтти, майор Киог? И, идя по этому следу, разве не могут они привести меня к Фреду Сиверингу?
Я отошел от телефонной будки и направился к дому Вили. Очень скоро я увидел, как по ступенькам беленького и чистенького крыльца Вили поднялся малый с буйной шевелюрой и, немного повозившись с медной дверной ручкой, скрылся внутри. В ожидании я выкурил с полдюжины сигарет. Наконец малый вышел, но на его голове уже красовалась аккуратная прическа, и я с трудом его узнал.
Подъехала машина, из нее вышли два пожилых джентльмена и, перебросившись парой слов, вошли в дом. Шел уже двенадцатый час, и чем ближе было к полуночи, тем оживленней становился бизнес Вили. Высокий парень в панаме. Американец. Два коротышки-брюнета, языка которых я не разобрал, но чья жестикуляция была красноречивее любых слов. Французы. Смуглый усатый мужчина с грудью колесом, как у человека, регулярно занимающегося физзарядкой. Смахивает на турка. Два молодых человека восточного типа, один из них слегка навеселе. Определенно, Вили Шлиман заведовала боннским филиалом Организации Объединенных Наций.
— Постойте-ка, Руст, — крикнул я и бросился к нему.
Он дернулся, будто я выпустил по нему заряд картечи и, остановившись на середине лестницы крыльца, повернулся ко мне лицом.
Когда я уже был рядом с ним, он сунул руку во внутренний карман пиджака, пытаясь достать что-то, но уж во всяком случае не форменную шапочку Корпорации. Я ударил его по лицу открытой ладонью. Он отшатнулся к двери и ударился об нее, успев при этом выхватить "Люгер". Я находился на ступеньку ниже и был в более выгодном положении для того, чтобы схватить его запястье. Я крутанул руку так, что его ботинки взлетели выше моего плеча, и он со всего маху, сильно ударившись, приземлился на спину. Пока он приходил в себя, я забрал у него "Люгер", помог ему подняться и оттащил на дюжину футов от крыльца в темноту.
— Теперь давай, заливай мне, что ты шел, чтобы прикончить Штрейхера, — промолвил я.
Из носа Отто на верхнюю губу струйкой стекала кровь. Он утер ее тыльной стороной ладони и исподлобья взглянул на меня.
— Она там, — произнес он. — Зиглинда Штрейхер. Уберите ваши руки.
— Ну-ка, рассказывай, — сказал я. — А она никуда не денется.
Он посмотрел на "Люгер" у меня в руке и облизнул губы. Пот градом катился по его лбу, попадал в глаза, и от этого Отто моргал и щурился.
— Конечно, я здесь, чтобы убить ее, — заявил он. — А потом и ее братца. Я доберусь до них обоих.
— И я оказался здесь очень кстати, не правда ли? — заметил я. — Теперь, когда я все знаю, тебе нет необходимости доводить это дело до конца.
— И что же это должно означать?
— Руст, ты застрелил своего отца. Я это видел и знаю, что ты это сделал преднамеренно. Ты понимаешь, что я не смогу, да и не буду пытаться это доказать. И еще я знаю, что ты здесь вовсе не для того, чтобы убить Зиглинду Штрейхер, а по той же самой причине, по какой ты прикончил старика.
— Свинья, — прошипел он. Его лицо исказилось, и он плюнул в меня. Утершись, я заломил его правую руку за спину и вынудил опуститься на колени прямо на тротуар.
— Спасибо, — произнес я. — Спасибо, что облегчил мне задачу.
Я ткнул Отто коленом в поясницу, и его голова с глухим стуком ударилась о мостовую. Он всхлипнул и попытался что-то сказать, но его душили рыдания. Я спросил:
— Ты слышишь меня?
Шумно сопя, он молчал.
— Что ты должен был сказать после того, как туда войдешь?
Опять сопение.
— Руст, я спрашиваю это, потому что пойду вместо тебя. Зиглинда тебе звонила?
— Ой, рука! Вы сломаете мне руку.
— Она тебе звонила?
— Д-да. Пожалуйста, отпустите руку.
— Тогда говори.
— Я убил отца не нарочно. Я этого не хотел, но она убеждена, что я сделал это нарочно. Она думает, что я знаю все, что знал он. Она хочет заключить со мной сделку.
— Вот как? Ну и что же она тебе предложила?
— Я ничего не знаю. Я думал, может, она что-то скажет...
— А пистолет зачем?
— Это на случай, если она поймет, что я не могу сообщить ей ничего, кроме того, что ей уже известно.
Я немного ослабил захват, и он, напрягая мышцы, попытался развернуться.
— Даже и не думай, — предупредил я. — Она сейчас тебя ждет?
— Да. Да.
— Но ты же не мог войти туда и спросить фроляйн Штрейхер?
— Ампаро. Мне надо было спросить Ампаро. У них была девушка из Южной Америки, которую звали Ампаро. Сейчас она у Вили уже не работает.
— А я-то думал, что Вили ненавидит Зиглинду.
— Об этом я ничего не знаю, — покачал головой Отто.
— Вили тебя знает? Ей известно, что тебя ждут?
— Только то, что кто-то должен спросить Ампаро. Только это.
Я отпустил руку Отто, и он, прыжком встав на ноги, повернулся лицом ко мне. Изо всех сил я врезал ему по челюсти, да так, что моя рука от кисти до локтя онемела. Когда он падал, я успел его подхватить и отволок в кусты напротив дома Вили.
Закончив, я поднялся по ступенькам и постучал в дверь.
Я размышлял о Пэтти Киог и пытался представить, где она могла быть в это время. Трижды приложившись к бутылке с "Мартелем", я поклялся себе, что никогда в жизни больше не буду брать дел для расследования за границей, хотя прекрасно знал, что все равно нарушу эту клятву. В дверь номера постучали, я открыл и обнаружил перед собой жену консьержа.
— Вас просят к телефону, Herr Драм, — сказала она. Я вышел из номера, спустился по лестнице и вслед за ней проследовал через вестибюль к стойке портье, где и стоял телефон.
— Драм слушает, — произнес я в трубку.
— Слава Бог! Слава Бог!
Это был Бронфенбреннер. Я спросил:
— Что случилось?
— Женщина Штрейхер. Она здесь, в Бонн.
Я крепко сжал телефонную трубку.
— Да. Ничего не говорите. Скажите мне только, где вы находитесь. Я немедленно выезжаю.
Он назвал адрес в Бонне, я его повторил и повесил трубку. Я уже дошел до середины вестибюля, как вдруг до меня дошло, что это был адрес заведения Вили Шлиман.
На улице жена консьержа объясняла мальчику, как надо мести тротуар перед отелем. На освещенное пространство въехал на велосипеде пожилой мужчина в форме почтальона. Он что-то ей сказал, она обернулась и, увидев меня, показала головой в мою сторону.
— Herr Честер Драм? — удостоверился старик и вручил мне конверт с прорезью в виде окошка. Я наскреб для него в кармане несколько пфеннигов. Консьержка пояснила:
— Телеграмма из Соединенных Штатов Америки.
Через окошко в конверте я прочел: "Честеру Драму. Шаумхоф, Бад-Годесберг, Германия". Опустив конверт во внутренний карман своего твидового пиджака, я взмахом руки остановил такси и доехал на нем до Бонна.
Я вышел из такси за полтора квартала от дома Вили Шлиман. Шел только одиннадцатый час вечера, но особняки с островерхими крышами были темны и безмолвны. Все-таки Бонн — не ночной город.
На углу улицы под фонарем располагалась телефонная будка, и там меня уже ожидал Herr Бронфенбреннер. С встревоженным видом он курил толстую сигару.
— Она еще здесь? — спросил я.
— Если не вишель через черный ход, — пожал он плечами.
— Что это за дом?
— Это такой место... Я не знать это слово...
— Ладно уж, знаю я, что это за дом. Я заезжал сюда сегодня днем после вас.
Он удивленно хмыкнул.
— Я говориль с хозяйка...
— С мадам?
— С мадам, ja. Мы с Вили — старые друзья, хотя с политический точка зрения... но это вас не интересовать. Вили всегда показывайт свой товар, даже если ви тысяча раз говорить "nein". И вот тогда я услышать голос фроляйн Штрейхер. Она спориль с горничной, а если ви хоть раз слышаль голос фроляйн Штрейхер, когда она сердится, ви никогда его не забывайт. Как-то раз в Берлин во время митинг... но это неважно. Я виходиль наружу и ждаль. Сначала вишель мужчина, но он вовсе не биль мужчина! Это биль фроляйн Штрейхер, одетый, как мужчина. Я шель за ней на безопасный расстояний через Рыночный площадь...
Он горько усмехнулся.
— Я не есть сыщик. Дистанция биль слишком безопасный, и я потеряль фроляйн из виду. Я в отчаянии. "Herr Драм", — подумаль я, — мне надо биль звонить Herr Драм. Я искаль во всех лавках на Рыночный площадь, но фроляйн Штрейхер исчезаль.
— Откуда вы знаете, что она опять здесь?
— Потому что я возвратилься ни с чем, чтобы поговорить с мой друг Вили о том, что я видель. И фроляйн Штрейхер вернулься опять!
— Больше она не выходила?
— Nein, не выходила. Я би тогда вам звониль. Может бить, эта женщина держаль фроляйн Киог в заключений здесь?
Я покачал головой.
— Сомневаюсь. Они явно стремились побыстрей вывезти Пэтти на Восток. Но представьте, что у них были еще какие-нибудь дела в Бонне, и кто-то из них остался, чтобы эти дела закончить. Ей нужно место, чтобы укрыться, и здесь она выходит на Вили Шлиман...
— Ja, но Вили и фроляйн Штрейхер готовы перегрызть друг другу глотки.
— Да, я об этом слышал..
— Даже ради деньги Вили не будет помогаль эта женщина.
— Тогда откуда у вас такая уверенность, что это была фроляйн Штрейхер?
— Я клянусь вам, Herr Драм...
— Почему это не мог быть сам Зигмунд Штрейхер? Сестру с американкой он отсылает вперед, а сам остается, чтобы закончить свои дела. Немного пудры, чтобы замаскировать щетину, легкий грим, который наносит на его лицо такой опытный специалист, как Вили, и белокурая бестия Штрейхер, которого каждый бы узнал за сто миль, потому что нордический тип здесь такая же редкость, как в Париже или Вашингтоне, превращается... да вы и сами видели, в кого он превратился. Они всего лишь очень искусно выполнили свою работу, а вы так сразу и решили, что это была сестра. И к тому же, черт побери, они близнецы.
— Возможно, Herr Драм. Но раз это биль один из них, то он может привести к другой...
Бронфенбреннер пожал плечами, бросил сигару и наступил на нее.
— В такой ситуаций что делайт частный следователь?
— То же самое, что и вы. Вы все сделали правильно. Он выжидает, пока что-нибудь произойдет.
— Выжидать? Но ведь... в доме Вили... уже сейчас...
— Там есть черный ход?
— Ja.
— Значит, она могла уже уйти.
— А, так ви все-таки считайт, что это женщина?
— Я не знаю. Это была ваша догадка. Идите к черному ходу, Адольф. Если она оттуда выйдет, шатайтесь, изображайте пьяного и запойте что-нибудь погромче, чтобы я вас услышал. Хорошо?
Бронфенбреннер медленно и без особой радости кивнул. "Что еще задумал этот американец, чтобы вот так стоять и ждать у моря погоды? Что он, совсем рехнулся?" Но я не собирался ничего ему доказывать. Я должен был знать, что черный ход прикрыт Бронфенбреннером, и я проследил, как он медленно завернул за угол. Может быть, как-нибудь я расскажу ему, что существует два типа частных сыщиков — те, что научились ждать, и те, что должны своей финансовой компании за все, в том числе и за кожаные подметки, которые они изнашивают по причине своего неумения ждать.
Если один из Штрейхеров и остался в Бонне, то для этого должна существовать веская причина. Возможно, эта причина не имела прямой связи с тем, что случилось с Пэтти Киог, но ведь до вчерашнего полудня я даже не был с ней знаком. Штрейхеры появились в Бонне для того, чтобы заполучить Вильгельма Руста, но сейчас он мертв. Тогда они взяли Пэтти, или кто-то из них двоих решил прихватить ее с собой в качестве замены, чтобы задобрить своих коммунистических боссов. Но кто-то из этой парочки остался в Бонне. Зачем? Может быть, потому что Вильгельм Руст значил для них больше, чем просто работа, и им нужно получить от него то же самое, чего пытался добиться младший Руст, убивший, и, скорее всего, преднамеренно, нелюбимого им отца только для того, чтобы лишить их этой возможности? Разве не могли Штрейхеры идти по следу того же золота Управления стратегических служб, пытаясь спасти его, и из-за которого погиб, если верить словам Пэтти, майор Киог? И, идя по этому следу, разве не могут они привести меня к Фреду Сиверингу?
Я отошел от телефонной будки и направился к дому Вили. Очень скоро я увидел, как по ступенькам беленького и чистенького крыльца Вили поднялся малый с буйной шевелюрой и, немного повозившись с медной дверной ручкой, скрылся внутри. В ожидании я выкурил с полдюжины сигарет. Наконец малый вышел, но на его голове уже красовалась аккуратная прическа, и я с трудом его узнал.
Подъехала машина, из нее вышли два пожилых джентльмена и, перебросившись парой слов, вошли в дом. Шел уже двенадцатый час, и чем ближе было к полуночи, тем оживленней становился бизнес Вили. Высокий парень в панаме. Американец. Два коротышки-брюнета, языка которых я не разобрал, но чья жестикуляция была красноречивее любых слов. Французы. Смуглый усатый мужчина с грудью колесом, как у человека, регулярно занимающегося физзарядкой. Смахивает на турка. Два молодых человека восточного типа, один из них слегка навеселе. Определенно, Вили Шлиман заведовала боннским филиалом Организации Объединенных Наций.
* * *
Он пришел пешком в сорок минут второго ночи и был один. Очень симпатичный светловолосый немецкий парень, который смотрелся бы одинаково мужественно, будь он один, или выкрикивая команды перед строем юнцов из Burschenschaft. Однако рядом с Зигмундом Штрейхером он выглядел бы нежнее майского цветка.— Постойте-ка, Руст, — крикнул я и бросился к нему.
Он дернулся, будто я выпустил по нему заряд картечи и, остановившись на середине лестницы крыльца, повернулся ко мне лицом.
Когда я уже был рядом с ним, он сунул руку во внутренний карман пиджака, пытаясь достать что-то, но уж во всяком случае не форменную шапочку Корпорации. Я ударил его по лицу открытой ладонью. Он отшатнулся к двери и ударился об нее, успев при этом выхватить "Люгер". Я находился на ступеньку ниже и был в более выгодном положении для того, чтобы схватить его запястье. Я крутанул руку так, что его ботинки взлетели выше моего плеча, и он со всего маху, сильно ударившись, приземлился на спину. Пока он приходил в себя, я забрал у него "Люгер", помог ему подняться и оттащил на дюжину футов от крыльца в темноту.
— Теперь давай, заливай мне, что ты шел, чтобы прикончить Штрейхера, — промолвил я.
Из носа Отто на верхнюю губу струйкой стекала кровь. Он утер ее тыльной стороной ладони и исподлобья взглянул на меня.
— Она там, — произнес он. — Зиглинда Штрейхер. Уберите ваши руки.
— Ну-ка, рассказывай, — сказал я. — А она никуда не денется.
Он посмотрел на "Люгер" у меня в руке и облизнул губы. Пот градом катился по его лбу, попадал в глаза, и от этого Отто моргал и щурился.
— Конечно, я здесь, чтобы убить ее, — заявил он. — А потом и ее братца. Я доберусь до них обоих.
— И я оказался здесь очень кстати, не правда ли? — заметил я. — Теперь, когда я все знаю, тебе нет необходимости доводить это дело до конца.
— И что же это должно означать?
— Руст, ты застрелил своего отца. Я это видел и знаю, что ты это сделал преднамеренно. Ты понимаешь, что я не смогу, да и не буду пытаться это доказать. И еще я знаю, что ты здесь вовсе не для того, чтобы убить Зиглинду Штрейхер, а по той же самой причине, по какой ты прикончил старика.
— Свинья, — прошипел он. Его лицо исказилось, и он плюнул в меня. Утершись, я заломил его правую руку за спину и вынудил опуститься на колени прямо на тротуар.
— Спасибо, — произнес я. — Спасибо, что облегчил мне задачу.
Я ткнул Отто коленом в поясницу, и его голова с глухим стуком ударилась о мостовую. Он всхлипнул и попытался что-то сказать, но его душили рыдания. Я спросил:
— Ты слышишь меня?
Шумно сопя, он молчал.
— Что ты должен был сказать после того, как туда войдешь?
Опять сопение.
— Руст, я спрашиваю это, потому что пойду вместо тебя. Зиглинда тебе звонила?
— Ой, рука! Вы сломаете мне руку.
— Она тебе звонила?
— Д-да. Пожалуйста, отпустите руку.
— Тогда говори.
— Я убил отца не нарочно. Я этого не хотел, но она убеждена, что я сделал это нарочно. Она думает, что я знаю все, что знал он. Она хочет заключить со мной сделку.
— Вот как? Ну и что же она тебе предложила?
— Я ничего не знаю. Я думал, может, она что-то скажет...
— А пистолет зачем?
— Это на случай, если она поймет, что я не могу сообщить ей ничего, кроме того, что ей уже известно.
Я немного ослабил захват, и он, напрягая мышцы, попытался развернуться.
— Даже и не думай, — предупредил я. — Она сейчас тебя ждет?
— Да. Да.
— Но ты же не мог войти туда и спросить фроляйн Штрейхер?
— Ампаро. Мне надо было спросить Ампаро. У них была девушка из Южной Америки, которую звали Ампаро. Сейчас она у Вили уже не работает.
— А я-то думал, что Вили ненавидит Зиглинду.
— Об этом я ничего не знаю, — покачал головой Отто.
— Вили тебя знает? Ей известно, что тебя ждут?
— Только то, что кто-то должен спросить Ампаро. Только это.
Я отпустил руку Отто, и он, прыжком встав на ноги, повернулся лицом ко мне. Изо всех сил я врезал ему по челюсти, да так, что моя рука от кисти до локтя онемела. Когда он падал, я успел его подхватить и отволок в кусты напротив дома Вили.
Закончив, я поднялся по ступенькам и постучал в дверь.
Глава 10
Дверь открыла смуглая девушка, чем-то походившая на индианку. Позади нее тускло горела лампа. На девушке была накрахмаленная облегающая блузка и очень узкие брюки "дудочкой". Одетая с головы до пят, она, тем не менее, ухитрялась выглядеть в полумраке чуть ли не обнаженной.