Мартин Кин. Плохая собака. Как одна невоспитанная собака воспитала своего хозяина

   Чьи-то слезы. Совсем рядом.
   Не помню, чем закончился тот вечер.
 
   Как говорится в преамбуле, которую зачитывают перед собраниями Анонимных алкоголиков по всему миру, «единственным условием для членства является желание бросить пить».
   В 1930-х годах, когда общество только начало формироваться, перед словом «желание» стояло еще слово «искреннее». Но после некоторых размышлений его убрали. Те, кто писал преамбулу, по собственному опыту знали, что бессмысленно требовать искренности от хронических пьяниц.
   Той ночью, лежа на мокром от слез Глории диване, я искренне хотел бросить пить.
   Я искренне хотел перестать дышать.
 
   На следующее утро я открыл глаза и сказал: «Господи, в жизни больше не возьму в рот спиртного».
   Совершенно искренне.
   А после работы меня трясло, я обливался потом и думал, что помочь мне может только одно. Есть лишь один способ прекратить эти муки, и этот единственный способ дает шанс вернуться к нормальной, трезвой жизни… У меня не было сил бороться. Мне было настолько плохо, что я, не думая больше ни о чем, толкнул пуленепробиваемую дверь винного магазина на Бродвее – того, что рядом с лавчонкой, где торгуют ванильными голландскими сигарами, – и через несколько минут вышел с парой бутылочек первосортной водки, которую и спиртным-то назвать нельзя, и тут же опустошил их прямо на улице, между палаткой с выпечкой и автобусной остановкой.

4
Алкоголь

   Этиловый винный спирт, называемый также этанолом, постепенно подавляет центральную нервную систему. Он обладает слабительным и опьяняющим действием и содержит незначительное количество питательных веществ. Фермент дегидрогеназа расщепляет молекулу этанола на уксусный альдегид, который затем катаболизируется в уксусную кислоту при помощи другого фермента. Финальная метаболическая фаза заключается в расщеплении соли уксусной кислоты на жиры, углекислый газ и воду.
   Механизм действия этанола не изучен до конца, однако известно, что он видоизменяет клеточные мембраны, разрушая липидный слой и тем самым повышая их проникаемость. Увеличение уровня гамма-аминомасляной кислоты в крови воздействует на органы чувств, вызывая ощущение опьянения и изменяя поведение субъекта.
   Воздействие, оказываемое алкоголем на речь и поведение, зависит от его концентрации в крови, общей массы тела и степени гидратации. При малых дозах этанол снимает зажатость, помогает расслабиться и вызывает ощущение эйфории. При больших – наблюдаются нарушения речи и моторики. Если содержание алкоголя в крови достигает 0,3 процента, человек испытывает оцепенение. При увеличении этого показателя до 0,5 процента возможны дыхательный паралич, кома и… смерть.
   Ощущения хронического алкоголика, в течение многих лет регулярно потребляющего большие дозы спиртного, далеки от эйфорических или хотя бы приятных, что уж говорить о тех неудачниках, которым выпало с таким жить.
   У взрослых хронический алкоголизм обычно вызывает обезвоживание, апатию, потерю памяти и печеночную недостаточность. Постепенно исчезают самоуважение, уверенность в себе, чувство удовлетворения и надежда, что завтра будет лучше, чем сегодня.
   Потому что лучше не будет никогда.
   Рано или поздно пьяницы лишаются убеждений, людей, которых считали друзьями, работы, семьи, членства в клубах, дома, наследства, коллекции монет, неопубликованных рукописей, ботинок и мобильного телефона.
   В конечном счете они заканчивают жизнь в картонной коробке на бульваре Санта-Моника в компании своего единственного друга, пока – в ужасающем последнем акте трагедии, в которую превратилась их жизнь, – не появится служба отлова бездомных животных и не заберет верного бернского зенненхунда.
   После этого алкоголик все равно умрет, но хотя бы с чистой совестью.
 
   Медицинская наука все еще далека от выявления экологических и генетических факторов, влияющих на формирование алкогольной зависимости. Ученые, работающие в этой области, за всю историю мирового пьянства не смогли изобрести ни одного лекарства от него. Психолог Карл Юнг однажды заметил, что «никогда не видел случаев излечения от алкоголизма, за исключением тех, которые можно отнести к религиозному Откровению».
   Многие современные специалисты считают лучшим лечением алкоголизма замену одного пристрастия другим, более приемлемым в обществе. Нередко эта замена приобретает черты духовного обязательства, которое по своей глубине и степени доставляемого удовольствия может сравниться с алкогольной зависимостью, но лишено ее пагубных последствий.
   Упомянутое выше духовное обязательство принимает самые разнообразные формы.
   Молекула этилового спирта (C2H5OH).
   Бернский зенненхунд (ХОЛА).

5
Дно

   Хотите знать, как выглядят алкоголики? Посмотрите в зеркало.
   Мы ничем не отличается от обычных людей, разве что больше боимся.
   Неверно думать, что алкоголь для нас – лучший друг: даже лучшие друзья иногда расстаются. Скорее, это часть тела или трагическое прошлое – всегда при тебе. Один парень по имени Тони как-то раз сказал мне, что быть алкоголиком – все равно что каждый день выходить на ринг против профессионального боксера Дементо^[6]: постоянная схватка.
   Как многие алкоголики, я проходил тесты в журналах и книгах по самоанализу.
   Вы подвержены обморокам? Вы иногда пьете в одиночестве?
   Да уж, «иногда»…
   Друзья и семья пытались обсуждать с вами вашу зависимость? Вы стыдитесь каких-либо вещей, совершенных в состоянии опьянения?
   Пытались. Каждый чертов день моей жизни.
   Вы скрываете количество выпитого?
   В конце рабочего дня я запирался в туалете и засовывал два пальца в рот. Иногда меня рвало кровью. По пути домой я заходил в аптеку «Дуэйн Рейд», покупал пол-литра непатентованного средства для полоскания рта, прятался в сломанной телефонной будке на углу 26-й улицы и Южной Парк-авеню и, глоток за глотком, опустошал всю бутылку. Голова начинала уменьшаться до нормального размера. Я не носил с собой мобильный, потому что мне некому было звонить. Боль, запускающая острые зубы в шею и туловище, тошнота, не дающая сфокусировать взгляд, – это все не симптомы. Это образ жизни.
   Я вспомнил один из разговоров с боссом.
   – Почему ты здесь, Марти?
   – Я… Потому что…
   – Не похоже, чтобы тебе это нравилось. И работаешь ты так себе. Я же знаю, ты умный парень, но в последнее время…
   – Да. Признаю. Я над этим поработаю.
   – Что происходит?
   Я искренне восхищался этим человеком. Он мне нравился. И теперь у него было чувство, знакомое всем друзьям заядлых алкоголиков: «Гм? Я что-то пропустил? Что?»
   Спросите нас, что не так, и мы назовем тысячу причин: работа, дом, муж, ребенок, город, парковка, индекс потребительских цен, дождь… Мы назовем тысячу причин, кроме единственной настоящей.
   Почему? Потому что мы можем это контролировать, не проблема. Точнее, это ваша проблема, серьезно, не наша. Большинство реабилитационных программ ставят своей целью медленно и бережно вывести алкоголика на солнечный свет и дать ему увидеть собственную жизнь и окружающих такими, какие они есть. Звучит довольно безобидно, но при внимательном рассмотрении и жизнь, и отношения оказываются достойными лишь того, чтобы немедленно отправить их в помойку.
   Почему?
   Например, потому, что мы делаем такие вот вещи.
   Я возвращаюсь домой и быстро прохожу мимо Холы и Глории. Не хочу, чтобы жена чувствовала исходящий от меня запах спиртного до тех пор, пока я не выпью у нее на глазах.
   – Как день? – спрашивает она.
   – Ужасно. Проблемы с боссом.
   – Что за проблемы?
   – Не хочу об этом говорить.
   Я достаю из холодильника пиво и сыр, чтобы не казалось, будто я только пью. Отхлебываю из бутылки. Теперь можно и поцеловать жену. Не знаю, достался ли ей за последний год хоть один трезвый поцелуй. Мы почти перестали заниматься любовью. Никто особо и не предлагал – по разным причинам. Лично у меня почти всегда было желание и почти никогда – возможности.
   – Все в порядке? – спрашивает она.
   – Да. Все о’кей. А что?
   Я оставляю пиво на столешнице и иду в ванную. Под раковиной, за корзиной с грязным бельем, спрятана бутылка водки. Мое спасение. Глория продолжает что-то говорить за дверью, но я не слышу. Я сижу на опущенной крышке унитаза и, запрокинув голову, пью. Воскресаю.
   Когда я выхожу, то натыкаюсь на Холу, вставшую посреди коридора, как маленький танк с пушистым хвостом.
   – Ты в порядке? – спрашивает Глория. – Ты так долго не выходил.
   В порядке.
   – Она ждала, когда ты придешь и погуляешь с ней.
   Меньше всего мне сейчас хочется выгуливать Холу.
   – О господи, – говорю я. – У меня столько работы. Погуляй с ней сама.
   – Ей нужен ты, Марти. Почему ты ее не кормишь?
   Я забираю в спальню рабочий кейс и демонстративно включаю ноутбук. Я слышу, как за Глорией и Холой захлопывается дверь; слышу, как они возвращаются.
   Наконец они появляются на пороге спальни.
   – Я хотела сходить на концерт, – говорит Глория. – Хочешь со мной?
   – Конечно, но… – Я показываю на экран ноутбука. – Сама понимаешь…
   – Ладно. Работай.
   Она уходит. Вот и все. Я достаю ту самую, так и не опубликованную рукопись и не могу поверить в собственный талант. Поднимаю трубку. Это отец. Я говорю и говорю, а он отвечает все реже и тише. От спиртного у меня развязывается язык и отказывают тормоза. Господи, думаю я, если бы только я мог держать рот на замке. Но я не могу. Не помню, кто первый повесил трубку.
   Хола лежит на полу и смотрит на меня.
   – На что ты смотришь? – спрашиваю я.
   Она продолжает смотреть.
   Мы достигаем дна, когда падаем быстрее, чем наши моральные принципы. Некоторые из нас заканчивают жизнь в тюрьмах или реанимации – прикованные наручниками к кровати, исходя криком под белой больничной лампой. У большинства бывают моменты просветления, когда они вдруг понимают, на пороге какой потери находятся. Иногда это случается слишком поздно.
 
   Что-то невыносимое есть в глазах Холы, в ее искренности и преданности, в том, как она лежит на полу, прося немного внимания. Я смотрю на нее и понимаю, что минуту назад говорил с отцом, но совершенно не помню содержание разговора. Конечно, он догадался, что я пьян.
   Он ведь понял, что я пьян? может, это было не так заметно? в конце концов, я выпил не так уж много: пять стаканов, от силы десять, сколько времени? уже не помню, Глория ушла, поняла ли она, что я пьян? может, все-таки нет, может, она не злится, и я плачу и плачу, но слезы эти глубоко в сердце, две тысячи миль по грязной дороге, ничего плохого не случилось, я просто устал, я болен и устал от себя…
   Я помню, как Хола прыгала по кровати. У нее была настоящая истерика, она заскакивала на кровать, толкала меня лапами, спрыгивала обратно на пол, носилась по всей спальне, снова налетала на меня, пихала лапами… но я не реагировал, не осталось никого и ничего, мне некуда было идти, и ничто больше не имело смысла, кроме, возможно, кейса, в котором еще оставалась бутылка с…
   Как я отключился – вот этого я не помню.
   Но когда на следующее утро я пришел в себя, то перед тем, как открыть глаза, произнес первую искреннюю молитву в своей жизни: «Господи, если Глория и Хола все еще здесь, клянусь, я брошу пить».
   Я открыл глаза.

6
Балерина

   Я понятия не имел, кому звонить, что делать и куда идти. Я не знал ни одного вылечившегося алкоголика, и мне не хотелось ни с кем говорить. Поэтому я надел на Холу поводок и отправился выгуливать ее вокруг кладбища.
   – Мне жаль, что я такой плохой хозяин, – сказал я, когда мы пересекли Риверсайд-драйв и солнце цвета пережаренной сосиски пробило дыру в небе Хобокена.^[7]
   «Смотри, новый день, – казалось, глазами ответила она. – Отличный денек – как и все остальные».
   – Я… я попробую найти помощь. Мне нужна помощь. Какой же я идиот.
   «Нам всем нужна помощь, папочка. Вспомни, сколько вы для меня сделали. А я ведь довольно умна».
   – Мне плохо, Хола. Поверить не могу, что я до такого докатился. Неужели это произошло со мной?
   «Что случилось?»
   – Я болен. Я наделал глупостей. Глория на меня злится. Мне даже не с кем поговорить. Наверное, отец теперь меня ненавидит. Я становлюсь старым, толстым и…
   «Смотри, новый день, – казалось, ответила она. – Отличный денек – как и все остальные».
 
   Обычно я завтракаю ванильным молочным коктейлем в «Макдоналдсе» на 28-й улице. Мне даже не приходится раскрывать рот на кассе – девушки знают, что я закажу. Но в этот раз не помог и коктейль.
   Слова не могут описать мою тошноту на работе в то утро – скребущую, выворачивающую наизнанку, словно в кишки вцепился маленький злобный шпиц.
   Наконец я позвонил в Службу помощи и сказал оператору, что хочу бросить пить. Фраза далась мне не с такой легкостью, с какой я сейчас набираю этот текст. У оператора оказался голос двенадцатилетней девочки. Она принялась зачитывать по бумажке:
   – Сколько вы обычно выпиваете? Алкоголизм мешает вам исполнять свои обязанности по работе? Вы говорили с коллегами о своей зависимости?
   Оказалось, чтобы быть искренним, нужно приложить немало усилий. Я запинался через слово, голос был едва слышен, хотя для звонка я выбрал пустой зал для совещаний, лишенный окон. И чем я был вознагражден? Ничем.
   – Хорошо, – сказала девушка, когда я открыл ей все тайны своей души. – А теперь мы хотели бы предложить вам краткий опрос касательно нашей службы работы с клиентами. Вы не возражаете?
   – Что? Служба работы с клиентами?
   – Первый вопрос, – начала она. – Пожалуйста, оцените по шкале от одного до десяти…
   – Извините, – сказал я, – какая еще служба? Что мне делать?
   – Прошу прощения?
   – Что мне делать? Ну, с алкоголизмом?..
   Повисла пауза. Я услышал, как ее пальцы бегают по клавиатуре в поисках ответа на неудобный вопрос. Наконец она героически отошла от инструкции.
   – Лично я, – ответила она, – посоветовала бы вам обратиться к психотерапевту.
 
   Так я и сделал. Специалист по хроническому алкоголизму, грузный мужчина с бородой, принял меня в своем кабинете, который находился в двух шагах от пункта неотложной помощи Святого Винсента, ныне закрытого (именно там композитору «Богемы» поставили неверный диагноз).
   – Итак, – сказал он, – чем могу вам помочь?
   Маркетологи, утверждающие, что желание клиента – закон, несколько преувеличивают. Я почувствовал себя так, словно пришел в супермаркет.
   Я честно изложил свою историю и спросил, нет ли какой-нибудь пилюли от алкоголизма. Этот вопрос вызвал у него такое веселье, что ответ не понадобился.
   – Все люди, испытывающие зависимость, хотят мгновенного исцеления, – отсмеявшись, сказал бородач. – Это и делает их зависимыми, верно? Боюсь, вам предстоит долгий путь. Вам нужно изменить образ мышления.
   – А что не так с моим образом мышления?
   – Именно это.
   – Что?
   – Та проблема, с которой вы пришли, – таким был ответ.
   Депрессия – это гнев, лишенный энтузиазма. К тому же я никогда не испытывал особого энтузиазма в отношении психотерапевтов. Мне всегда казалось, что они только и ждут, когда ты рухнешь лицом вниз, чтобы подойти и с размаху наподдать носком сапога.
   Бамм…
   Ты переживаешь худший момент своей жизни, а тебе равнодушно сообщают, что все не так плохо, как кажется.
   Все гораздо хуже. Бамм…
   Именно так поступил один из них – молодой парень, к которому я ходил десять лет назад. Он сообщил мне, что я изолирован от общества даже в большей степени, чем бомж.
   Времени прошло достаточно, но я как сейчас помню финальный выстрел, которым он добил меня на прощание.
   – Вполне вероятно, – сказал он, убирая мое досье в тонкую голубую папку, – что через десять лет вы останетесь там же, где находитесь сейчас.
   Он упустил одну подробность: к тому времени я стану старше.

* * *

   Алкоголики, избравшие для себя путь излечения, как дети и собаки, нуждаются в рутине.
   Когда мы говорим о том, чтобы отключить голову и пойти куда глаза глядят, мы имеем в виду, что должны перестать слушать свой внутренний голос. Почему? Потому что в течение многих лет он не посоветовал нам ничего лучшего, чем пропустить еще пару стаканчиков.
   В Общество анонимных алкоголиков я пришел по той же причине, что и все остальные: я просто не мог думать ни о чем другом. Мое отвращение к алкоголю пересилило отвращение к идее стать членом секты презираемых и отверженных. На первое собрание я опоздал, сидел в заднем ряду и не произнес ни слова. Хватило меня на час, а может, и меньше. Тогда завсегдатаи подумали: «Мы его больше не увидим», но они ошиблись.
   Следующие несколько недель я приходил вовремя, но по-прежнему ничего не говорил. Я молчал месяцами, ни разу не обратившись даже к соседям слева или справа. «Наверное, он все-таки уйдет, – витала в воздухе мысль. – Со многими это не срабатывало».
   Когда я первый раз открыл рот, все взгляды обратились на меня. Я до сих пор помню, как сказал:
   – Если бы я повстречал себя на улице… – Кивок на мир за грязными окнами, выходящими на Джульярдскую музыкальную школу. – Я бы не захотел с собой дружить…
   Сосед слева повернулся ко мне и сказал:
   – Не смей говорить такую чушь. Даже себе самому.
   Я покосился на него. Крупный мужчина с седыми бровями и необъятным самомнением. Все называли его Сумасшедший Эдди.
   Ну что за козел… Он вообще ничего не понял.
   Двумя неделями позже другой козел заявил, что мне стоит как можно скорее найти себе шефа, а то, понимаете ли, мой вид вызывает у него уныние. Я ответил гробовым молчанием.
   С этих пор мнение обо мне изменилось. Теперь они думали: «Ты получил то, чего заслуживаешь, если учесть, сколько ты реально сделал».
 
   Перед тем как присоединиться к Обществу анонимных алкоголиков, я представлял его как сборище мужчин, которые сидят в прокуренном подвале и жалуются на жизнь. Я не сильно ошибся.
   В своей группе я считался молодым. Многие думают, что лучше попасть в тюрьму, чем в такую компанию. Почему – не знаю. Анонимные алкоголики – потрясающе великодушное племя, причем состав его так же случаен, как в вагоне метро. Дэрил – один из основателей крупной адвокатской конторы, ныне на пенсии; Джин была номинирована на театральную премию «Оби» в восьмидесятых; Старый Дэн, когда его еще звали Юным Дэном, встречался с Уильямом Берроузом и Ларри Ферлингетти; Чарли служил в войсках специального назначения во Вьетнаме, потом ночевал на улице, а теперь работал аналитиком в области компьютерных систем. Конечно, у большинства были не столь выдающиеся истории: бухгалтеры, учителя, социальные работники… Примерно две трети – мужчины. И две трети – старше пятидесяти.
   Мне с самого начала понравился парень по имени Кларк. Я не помню, чтобы он дважды приходил в одном костюме, а еще, похоже, он действительно читал все книги, которые цитировал. Невысокий и смуглый, примерно за сорок, густые черные кудри, обрамляющие лоб, и редкая улыбка. В его внешности было что-то средиземноморское; беглый взгляд на его лицо наводил на мысль о работнике котельной, однако достаточно было вдохнуть аромат его одеколона, чтобы понять, кто в этой комнате зарабатывает больше всех. Постепенно я заметил, что у нас много общего: один факультет бизнеса, одна зависимость, одинаковые взгляды на жизнь.
   – Может, я значу не так уж много, – сказал он на собрании. – Но, в конце концов, я думаю только о себе.
   С самого начала нам советовали найти человека, у которого есть то, к чему мы стремимся. Для меня таким человеком стал Кларк. Успешный банкир, но при этом работа не поглотила всю его жизнь; верная жена – уникальное сочетание ума и красоты (по крайней мере, по его словам); маленький ребенок без видимых отклонений в развитии; двухэтажная квартира в Вест-Сайде и – что впечатлило меня больше всего – прекрасно выдрессированный боксер по кличке Джоуи, с которым мне не терпелось познакомиться.
   Мы читали «Анонимных алкоголиков», «Двенадцать шагов и двенадцать традиций» и говорили о Высшей Силе, сокращенно – ВС.
   – Ты не сможешь вылечиться без ВС, – однажды сказал мне Кларк. – Неважно, в чем она воплотится. Важно только одно.
   – Что?
   – Эта сила – не ты.
   Одни ищут ВС в самом обществе, другие – в наших руководителях: Билли В. и докторе Бобе. Но она также может быть заключена в дереве за окном, во фразе, которую случайно донес ветер, в стихотворении, в красном сигнале светофора, в Библии – словом, в чем угодно…
   Но только не в тебе самом.

* * *

   Но сияние истинного духа не исходит от бездушных инициалов, расшифровку которых знают не все. Чем дольше я состоял в обществе, тем больше убеждался в поразительной силе объединения.
   По понедельникам у нас были публичные выступления. Это подразумевало монолог минут на двадцать или тридцать, в течение которых бывший алкоголик делился своим опытом, убеждениями и надеждами или рассказывал, через что прошел и как ему теперь живется. Если хотите, сжатая история Воскресения.
   Удивительно: список выступающих был так же случаен, как список присяжных в Южном окружном суде Манхэттена, но при этом все они оказывались потрясающе симпатичными личностями, стоило им взять в руки микрофон. Говорят же, лучшие писатели получаются из алкоголиков. Сьюзан Чивер назвала этот феномен «красноречием, которое посещает всех говорящих о собственной персоне».
   Друзья по обществу советовали мне внимательнее присмотреться к пункту в начальной части «Двенадцати шагов»: «Мы признали свое бессилие перед алкоголем».
   Помнится, меня к этому признанию подвела одна-единственная строчка в любимой книге любимого писателя – Сьюзан Конант, автора восемнадцати детективов из серии «Тайны собачника». Я читал и перечитывал их с такой же частотой, с какой люди принимают ванну. В «Секретах настоящего бабника» героиня-собаковод по имени Холли Винтер замечает, что председатель жюри дог-шоу «был прекрасно воспитан аляскинскими маламутами и собраниями Анонимных алкоголиков».
   Впечатляющая компания, подумал я.
   Вскоре я услышал еще одну вещь, довершившую дело прозрения. Я выбрал группу, исходя из того, что она собиралась, во-первых, в мое любимое время – по утрам, а во-вторых, при церкви возле Линкольн-центра, где находились Государственный театр и Нью-Йоркский городской балет. В те дни балет был моей второй страстью – после бернских зенненхундов. Я был уверен – наслаждаясь балетом, ты прикасаешься к Тайне. Когда я отправлялся смотреть балет – один или вместе с Глорией, – мне казалось, что я отделяюсь от тела и возношусь в сферу чистой красоты, которую не мог найти нигде больше.
   В один из понедельников к микрофону подошла женщина за пятьдесят, бывшая солистка Нью-Йоркского городского балета. Она до сих пор была высокой и стройной, только коротко обрезала волосы, что балеринам несвойственно, и говорила с интонациями маленькой девочки, которые я часто замечал у танцовщиц на пенсии.
   – Я пила, потому что все время боялась, – сказала она. – Нет, не выступлений – они как раз проходили легко. Я боялась, что не понравлюсь другим членам труппы, что не понравлюсь балетмейстеру, что он не даст мне роль, что меня не возьмут на гастроли… Я начала пить и принимать наркотики, потом что боялась нелюбви.
   Со временем я стал замечать, что на каком-то неразличимом клеточном уровне мы вызываем отвращение у остального человечества. Психотерапевты называют это ощущение стыдом, но его природа гораздо глубже. Это первородный грех.
   Услышав историю балерины, я перестал сопротивляться. Я хорошо помню тот момент. У меня внутри будто щелкнул выключатель. Я сдался. Первый раз в жизни у меня появилось чувство, будто я абсолютно ничего не контролирую. Осталась лишь очень, очень смутная вера в силу, которой я не понимал.
   Я подошел к Кларку и попросил его быть моим шефом.
 
   Хола стала частью моего обширного замысла в борьбе за трезвость. Группа собиралась каждый день в семь часов утра. Ровно в шесть я чувствовал, как в плечо впиваются острые собачьи зубы. Хола стояла у кровати и выла со старательностью пожарной сирены до тех пор, пока я не поднимался.
   – Что такое, Хола? Ты в порядке?
   В ту же секунду она поудобнее устраивалась на освобожденном месте рядом с Глорией и мгновенно засыпала.
   Биологические часы у собак работают великолепно, они даже улавливают переход на летнее время. Но, увы, собакам не понять, что такое выходные, праздники и желание поваляться еще пять минут, если даже есть несделанная работа. Единственное исключение делается для них самих.
   Что касается терпимости к себе – в этом у собак нет равных.

7
Кладбище благодарности

   Если вы хотите понять, почему пьете, просто остановитесь на минуту, и реальная жизнь заявит о себе.
   Первый человек, с которым я заговорил на собрании – низенький опрятный господин с галстуком-бабочкой и тягучими интонациями, – сказал мне:
   – Долгое время не будет никаких улучшений. Вам много раз покажется, что дела идут даже хуже, чем прежде. Это не так, просто у вас обострится внимание к мелочам. Только не отступайте за шаг до чуда.
   Моя подруга Аманда, бывшая чемпионка страны по троеборью, которую наркотики довели до эпилептических припадков и подгузников для взрослых, невесело подвела итог:
   – Добро пожаловать в джунгли!
   Зависть…
   Неудачи…
   Разочарования…
   Торо говорил, что большинство людей живут в тихом отчаянии. Это он еще не пробовал играть на африканских духовых инструментах. Я кажусь неблагодарным?
   Неблагодарность… Когда вы оказываетесь в реабилитационном центре или присоединяетесь к программе «Двенадцать шагов», вам советуют начать вести «Книгу благодарности». Каждый день. Кроме этого нужно делать еще много чего – по одному «шажку» в день, – но для таких, как я, эта проклятая книга становится камнем преткновения.
   – Ну же, – сказал Кларк однажды утром, когда я категорично заявил ему, что мне не за что быть благодарным. – У всех есть что-то хорошее в жизни.
   – Исключение. Приятно познакомиться, – ответил я, ткнув в себя пальцем и невесело подумав, что указываю прямиком в никуда.
   – Ммм… Здоровье?
   – Я чувствую себя куском дерьма.
   – Ладно, – сказал Кларк; он это уже проходил: все новички, только-только присоединившиеся к обществу, напоминают болванчиков в шортах. – У тебя есть квартира. Собственная квартира в Манхэттене, в лучшем городе на Земле.
   – Я ее ненавижу. Она слишком темная.
   – Как насчет работы?
   – Ну конечно! Великое дело – рассказывать людям, как торговать в Интернете. Я служу дьяволу.
   – А жена?
   – Она чудо, – признал я. – Но она несчастна.
   – Почему?
   – Она не может найти работу и целыми днями просиживает с гитарой в задней комнате. То есть она пытается не унывать, но я-то вижу, чего ей это стоит. Ей нужна встряска. Что-нибудь действительно хорошее.
   – Гм… – сказал Кларк. – Не удивлюсь, если она тебя бросит.
   – Может, не будем об этом?
   – О’кей. Итак, ты поступил в Йельский университет, писал для нескольких известных журналов, даже был номинирован на «Эмми». Получил степень магистра управления бизнесом, издал пару книг, зарабатывал в год шестизначную сумму. У твоих родителей нет болезни Альцгеймера, у тебя на шее не сидят полдюжины безработных братьев. Господи, ты ладишь с родственниками жены. Ты нашел в себе силу оторваться от бутылки, и ты даже не страшен как смертный грех.
   – Спасибо.
   – Так где же твоя благодарность, Марти? Все могло быть гораздо хуже.
   Я понимал его точку зрения, но мысль, что все могло быть гораздо хуже, решительно отказывалась подходить к разъему у меня в мозгах.
   Что и говорить, Кларк встретил достойного соперника.
   Некоторое время мы сидели в тишине. Я уныло смотрел то на свой резиновый омлет, то на подергивающиеся уголки губ Кларка. Он о чем-то напряженно думал.
   – Нашел, – сказал он, вспомнив единственную тему, на которую я говорил с неподдельным, неизменным и невыразимым удовольствием. – Твоя собака! Хола! Ты должен быть благодарен за нее.
   Я покачал головой:
   – Жаль признавать, но она чудовище.
 
   Как вы можете убедиться, Хола вовсе не чудовище. Но мне понадобился не один месяц, чтобы раскопать в себе чувство благодарности и включить-таки свет в квартире.
   Мне никогда вполне не удавалось избавиться от чувства, будто я не только опоздал на пароход, но жду его не на том причале, не в том городе и даже не в тех штанах. На ранних стадиях лечения такое ощущение возникает почти у всех. Мы идем на работу, затем возвращаемся домой – в кои-то веки с ясной головой и открытыми глазами, – приглядываемся к тому, что делаем, на ком женаты, где живем, и приходим только к одному вопросу: «Как я до такого докатился?»