Страница:
Мартьянов Андрей
Низвергатели легенд (Вестники времён - 3)
Андрей Мартьянов
Вестники времён
История третья: Низвергатели легенд
Содержание
Прелюдия. Русский, немец, француз и мафия 2
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СИЦИЛИЯ - НА ВЗЛЁТ 8
Глава первая. Проблемы адаптации 8
Глава вторая. Мы летим, ковыляя во мгле... 18
Глава третья. Классика странствий 28
Глава четвертая. Средиземноморская нирвана 46
Глава пятая. Короли в ассортименте 57
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СКОЛЬКО СТОИТ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД 76
Глава шестая. Большое сердце льва 76
Глава седьмая. Джентльмен в поисках десятки 87
Глава восьмая. Откровенные беседы на лоне ночи 105
Глава девятая. Особенности национальных забав 117
Глава десятая. Paint it black 135
Глава одиннадцатая. Скандал в благородном семействе 146
Глава двенадцатая. Тамплиеры всегда при месте... 159
Посвящаю моему брату, в память о сумасшедших днях "Зиланткона", проведенных в славном городе Казани в ноябре 1998 и 1999 годов. Так держать, и никак иначе!
И пойдет меч на Египет, и ужас распространится с Ефиопии, когда в Египте будут падать пораженные, когда возьмут богатства его и основания его будут разрушены; Ефиопия и Ливия, и Лидия, и весь смешанный народ, и Хуб, и сыны земли завета вместе с ними падут от меча.
Иезекииль, 30:4,5
Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч.
Евангелие от Матфея, 10:34
Король Ричард, хотя и принадлежал к породе воителей, не мог стать великим завоевателем. У него не было для этого нужных человеческих качеств...
...Не раз страсти и гордыня толкали его на предприятия, обреченные на провал. Ричард Львиное Сердце завоевал репутацию отважного рыцаря. Однако настойчивость он подменял упрямством, выдержку - физической выносливостью, стратегию - тактикой. Он ничего не добился, но разорил собственную страну, победил во множестве битв и поединков, но не выиграл ни одной войны.
И.В.Можейко. "1185 год"
Прелюдия. Русский, немец, француз и мафия
Кувшин летел медленно, по параболической траектории, переворачиваясь в воздухе и плюясь капельками красного вина, остававшегося на донышке к моменту взлета. Поступательную силу для движения глиняному сосуду сообщила рука человека, уверенного, что оное вместилище благополучно минует все преграды и достигнет цели, поразив объект в наиболее уязвимое место, а именно - голову. Голову королевского сержанта, каковой представлялся наиболее опасным противником из-за своего громадного роста и меча, более напоминавшего заточенную рессору пятитонного грузовика.
Век двенадцатый, слава Богу, пока не обогатился понятиями о средствах противовоздушной обороны, и тяжелый снаряд примерно через семь десятых секунды вошел в соприкосновение с бычьим лбом дюжего сержанта, на чьей синей тунике красовались нашитые лилии Капетингов. Раздался неслышный в общем гаме хлопок, и черепки кувшина разлетелись в стороны, поражая по касательной французских солдат, обступивших командующего операцией здоровяка. Последним вреда причинено не было, однако они еще пуще разобиделись.
Далее трактирная артиллерия начала использовать все, что подворачивалось под руку. Особо драгоценным вооружением являлись громоздкие деревянные кружки, обладавшие прямо-таки фатальной убойной силой, и металлические лампы. Когда боезапас иссяк, стало ясно - впереди грядет бой в прямом контакте с неприятелем и использованием оружия ударно-дробящего действия, то бишь отломанных ножек столов, деревянных сидений лавок и, возможно, черенков погасших факелов.
Ушедшие на время обстрела в глухую оборону французы нехорошо заулыбались. Во-первых, на их стороне имелся численный перевес и они держали стратегическую инициативу, отрезав вражинам путь к ретираде в сторону двери кабака. Во-вторых, они рассчитывали немедленно провести маленький блицкриг, вынудить противника к безоговорочной капитуляции, а вслед долго использовать право на репарации в виде топтания побежденных ногами и право контрибуции, заключавшееся в изъятии у таковых кошельков, явно тяготивших широкие пояса. Однако победа достается лишь в сражении, и супостаты не подавали виду, что желают поднять позорный белый флаг.
- Kisa, poberegite pensne, - громко высказался на незнакомом языке представитель немногочисленной армии, противостоящей подданным короля Филиппа-Августа, и задумчиво добавил: - Ро moemu, kranty.
Слово "kranty" было красивое, быстрое и стремительное, будто полет арбалетного болта. Человек произнес его голосом, в котором утонченно сплелись презрительные и пессимистичные интонации, - он словно предрекал скорое поражение, но давал понять, что сдаваться на милость победителя нежелательно по многим причинам. Конечно, этот последний и решительный бой окажется безнадежен, как больной проказой на последней стадии. Бить будут долго, больно и изощренно, даже если сложишь оружие, а если нет - грядущая потасовка чревата разбитой головой, сломанным носом, кровью в моче в течение нескольких дней и потерей уважения к самому себе. Вдобавок придется компенсировать хозяину таверны все неудобства и разорения - проигравший не только плачет, но и платит.
- Sheisen Gott! - Это уже на более понятном наречии. Ругательства со временем не меняются, и каждый, кто хоть раз сталкивался с подданными кайзера Фридриха Рыжебородого, мог понять, что рыжий мессир в кожаном светло-коричневом колете богохульствует: - Они же нас просто задавят! Der Teufel!
На небритых рожах франков нарисовалось понимание и согласие. Задавим. Еще как. Запросто.
Уязвленный кувшином сержант тряхнул головой, будто просыпающаяся собака. Сосуд не особо повлиял на его боеспособность, благо толщина костей черепа у славного воина, на непредвзятый взгляд, превосходила толщину досок кабацких столов раза в полтора. Увидев, что неприятель подавлен и деморализован, бугай демонстративно отстегнул пояс с мечом, бросив его кому-то из своих, и сжал кулаки. Впечатляло. Два эдаких покрытых черной шерстью живых бочонка размером с голову охотничьего мастино. Такие люди нужны Франции! С ними мы выиграем войну в Палестине! Монжуа и Сен-Дени!
Хозяин заведения благоразумно укрылся за стойкой и теперь, во время краткого затишья перед бурей, шевелил губами, подсчитывая уже причиненный и возможный ущерб. Сумма получалась немаленькая, однако прибывшие с севера благородные мессиры выглядели людьми обеспеченными. Три или четыре разбитых стола, столько же скамей, посуда, свечи... Плюс еда и вино. Набегает около двух французских ливров. Если, конечно, округлить.
- О нет! - Трактирщик внезапно издал стон, шедший из самой глубины его бессмертной души, обуянной неприглядным грехом стяжательства. То, что он увидел, повернувшись к дверям на шум, являлось одновременным воплощением Страшного суда, Апокалипсиса и семиглавого зверя с вальяжно развалившейся на холке сего богомерзкого животного вавилонской блудодеицей.
Ангел, как и предрекал Иоанн Богослов тысячу лет назад, вострубил: ввалились сицилийцы. Не меньше десятка голов. Это грозило полнейшей, грандиозной и чудовищной катастрофой, по сравнению с которой извержение Этны покажется невинным фейерверком на день святого Николая. Если семеро франков без особого труда управились бы с тройкой повздоривших с ними мессиров из Нормандии и благополучно отправились восвояси, то сицилийская mafia1 разнесет дом вдребезги и пополам! А потом подожжет развалины и пописает сверху! Град и саранча, мор и чума!
Хозяин, направляемый чувством самосохранения, начал планомерный отход к двери в кухню. Сейчас находиться в общей зале стало не просто опасно, а самоубийственно. С интересом наблюдавшие за дракой служки, почуяв запах жареного, прекратили ставки на победителя и порскнули прочь, уподобившись напуганным тараканам.
Атмосфера накалилась до такой степени, что у тяжело дышащего сержанта не выдержали нервы. Происходящего за спиной он не видел и соответственно не мог даже предположить, что баланс сил нарушен и в действие вступила третья сторона. Франк издал низкий звук, приличествующий бочке с бродящим вином, и рванулся вперед. И плевать ему, что на нахальных физиономиях троих негодяев, посмевших обозвать его мамочку-старушку из маленького поместья Ле-Бей лишайной сукой, а его самого смрадным бурдюком с дерьмом, непонятно почему возникло радостное озарение.
Сицилийцы, светловолосые и жилистые потомки викингов, триста лет назад осевших на островах Средиземного моря, оказались людьми высокоморальными, что бы там ни думал о них хозяин кабака. Разглядев, что толпа франков набросилась на троих ничем не примечательных мессиров, mafia немедля приняла сторону побиваемых. О том, зачем обычно ходят в трактиры - то есть о вине и хлебе насущном, - сицилийцы позабыли, решив не упускать такой случай размяться и постоять за справедливость: как так можно, семеро против троих?! Теперь будет тринадцать против семерых!
Радостно вопящие mafiosi рассекли строй франков надвое, оторвали дюжего сержанта от невысокого молодого мессира с желто-синим гербом на тунике и отправили в затяжной полет через весь зал. Повторить подвиг Дедала с Икаром французу не получилось, ибо, как известно, королевские сержанты Франции летать не приспособлены. Лилейный громила тяжко приземлился на трактирную стойку, сокрушив ее в мелкую щепку, однако сумел встать на ноги и, решив не позорить Орифламму, вновь кинулся в самую гущу не на шутку разгоревшейся схватки. Сицилийцы встретили жлоба в кулаки.
Троица молодых дворян, послужившая причиной потасовки, тоже не оставалась в стороне. Первый, тот, что с гербом, орудовал голыми руками, сдирая в кровь костяшки пальцев о сизые французские рыла, рыжий атаковал дрыном, некогда являвшимся кухонным ухватом, а третий, постоянно выкрикивавший короткие, но звучные словечки на непонятном никому языке, вертелся шустрым угрем, одаривая противника ударами ног и неведомо где добытой небольшой сковороды. Под потолком легкомысленными бабочками порхали деревянные кружки, шипели в лужицах вина и потекшей из носов крови гаснущие свечи, раскалывались о стойкие черепа толстостенные мутные бутыли и вновь воспарил в наполненные чесночным запахом воздуся шестипудовый господин сержант, устремляясь в сторону кухни. Огорченный хозяин успел увернуться от сего громоздкого снаряда и шустро приласкал франка кочергой по загривку - сам виноват, не надо было начинать свару! Сержант уже не поднялся.
Армия Франции несла невосполнимые потери в живой силе - командир и еще трое валялись без чувств, пятого добил худощавый и горбоносый mafiosi с длинными волосами цвета льна, с размаху двинув в лицо прихваченным табуретом, костяшки носа издали немелодичный хряп, а тяжеленький табурет приказал долго жить, развалившись на несколько частей. Двух последних с азартом гоняли всей толпой по трактирной зале, пока те не прекратили активного сопротивления и не рухнули на утоптанный до каменной твердости земляной пол. Несколько пинков по чувствительным местам послужили последним аккордом бесславного разгрома. Французы теперь либо пускали красные пузыри, либо тоненько подвывали, в точности уподобляясь голодным щенкам.
Кабацкий пейзаж напоминал миниатюры из летописей, повествующих о явлении вандалов Гензериха в Рим. Бесчувственные телеса поверженных красноречиво вопияли к отмщению, Капитолий - стойка хозяина - пребывал в разрухе и запустении, Колизей, роль коего вполне могла выполнить упавшая с потолка люстра-колесо, смотрелся мрачно и навевал тоску, а Форум - единственный уцелевший стол - захватили варвары. То есть сицилийцы вкупе с ренегатами-нормандцами.
- Кто мне за это заплатит? - привычно запричитал хозяин, едва буря успокоилась, и сам же ответил на сей вполне риторический вопрос, изъяв у покоившегося на пороге кухни мессира королевского сержанта немаленький кошелек. Затем, прилежно обойдя остальные тела, трактирщик беспощадно повторил ту же процедуру. Судя по оказавшейся в руке тяжести, павшие франки увеличили достояние владельца кабака ливров на семь-девять. То есть в наличии четыре ливра чистой прибыли. Остальное уйдет в уплату плотнику и гончарам за новую мебель и посуду. Неплохо. Если так пойдет дальше и вояки-крестоносцы станут наведываться в трактир ежедневно, к концу года можно будет переехать из занюханного Джарре в Мессину, а то и в Рим, открыв в апостольском граде приличную тратторию!
Однако хороший тон обязывал хозяина и далее взывать к высоким небесам о разбое, разгроме и разорении, о том, что его несчастные дети пойдут по миру и умрут от голода, жена продаст себя в лупанарий, а ему самому открыта прямая дорога в монастырь, где и закончатся его скорбные дни в стенаниях и плаче.
- Kranty, - повторил красивое слово один из троих и победоносно глянул на соратников. Теперь в его интонациях звучали переливы флейт Виктории и громовые раскаты триумфа. Безнадежно начавшаяся драка окончилась сокрушительным поражением французов, а не появись вовремя компания местных, с гербами короля Танкреда Сицилийского на одеждах, трактирщик обирал бы сейчас не разукрашенных золотыми королевскими лилиями вояк, а приезжих с севера.
- Это точно, - согласился невысокий молодой человек с едва пробивающимися усами соломенного цвета. Он уже научился понимать смысл некоторых речений нового оруженосца.
Однако следовало отдать дань вежливости. Повернувшись к новым знакомым, светловолосый куртуазно склонился, приложив правую руку к сердцу:
- С позволения благородных мессиров, представлюсь. Шевалье Мишель-Робер де Фармер из Фармера, герцогство Нормандское. Могу ли я узнать, кто пришел на помощь мне и моим спутникам в столь тяжелый час?
- Я же говорил - свои! - бросил прочим mafiosi длинный предводитель сицилийцев. - Что до меня, то я прозываюсь Роже из Алькамо, младшая ветвь герцогов Апулийских, потомков Танкреда Отвиля и Гильома Железной Руки... Может быть, присядем, мессиры? Кажется, после нашего веселья здесь уцелела пара скамей. Эй, хозяин! Только не говори, что вина не осталось! Кстати, шевалье, с чего вы вдруг решили поссориться с французами?
"Schweinheit und Frechheit" - "свинство и наглость", или, если изволите сменить наречия на существительные, "свинья и хам". Именно так Гунтер фон Райхерт частенько думал о своем новом приятеле - господине Sergee Kasakof из России. И вовсе не потому, что Гунтер был немцем и фашистом, - если по крови потомок семьи Райхертов действительно вполне относился к цвету германской нации, то по убеждениям никогда и ни в коем случае не примыкал к коричневатым голосистым парням из уголовно-политической партии с аббревиатурой НСДАП. И не потому, что сам являлся дворянином, с уходящей в глубину веков заковыристой родословной, а Казаков, это непонятное порождение XX-XXI веков, скорее всего являлся плебеем из плебеев. Гунтер относился к тем редким людям, которым было плевать на сословия, политику или национальность. Лишь бы человек был хороший. Однако...
Immerhin... Дело в том, что мессир Сергей Казаков действительно был свиньей и хамом. Возможно, новый оруженосец сэра Мишеля таким оригинальным манером скрывал свои смущение или робость перед новыми обстоятельствами и людьми, но факт оставался фактом - в своей развязности, самоуверенности (кстати, как ни грустно, вполне оправданной...) и в познаниях в разноязычной сквернословной лексике новоявленный обитатель почтенного XII века достигал уровня невоспитанного сэра Мишеля, а частенько его превосходил. И это при условии неумения нормально говорить на норманно-французском языке, которому Серж только-только начинал как следует обучаться.
В латыни - международном языке высокого средневековья - Казаков не сёк вовсе, кроме двух-трех вульгарных фраз, наподобие вычитанной в какой-то глупой книжке "Quo vadis, infectia?", что, по его мнению, означало: "Куда прешь, зараза?" Однако Сергей отлично баял на современном ему английском, чуток разумел по-французски, а с посильной помощью Гунтера начал более-менее понимать немецкий язык образца XX века. И то слава Богу. Базис для освоения самого распространенного на материке норманно-французского имелся, а, кроме того, Сергей вполне мог сносно общаться с подданными английского короля Ричарда Львиное Сердце, хотя и не без труда. Как-то он заметил Гунтеру, что язык англичан времен королевы Елизаветы II Виндзор и Ричарда I Плантагенета разнятся настолько, как разговорный русский времен какой-то там "перестройки" с благородным наречием князя Игоря Северского. Когда до его сознания дошло, что столь знаменитый в России князь Игорь, коему столь же небезызвестный композитор последующих веков Бородин посвятил свою оперу, живет прямо сейчас и к которому (имея большое желание, много денег и удачу на разбойных европейских дорогах) можно запросто съездить на Русь, Гунтер стал свидетелем по-детски фейерверкного взрыва восторга.
- Плач Ярославны! - вопил Сергей. - Круто! Никаких там опер с билетами и контролершами! Прямо под стеной стоять, слушать и тащиться! Blesk!!!
Гунтер счел эти крики просто истерикой и во многом был прав. Тевтонец фон Райхерт не знал, кто такая Ярославна и что крутого в ее плаче - плачут только слабые, это еще Бисмарк говорил. И потом, большинства русских слов он не понял. А если бы понял, то поморщился.
...Всех троих обуял сладкий средиземноморский климат, Сицилия-сказка, оливы-маслины-ракушки, терпкие вина, темноглазые красавицы, куча денег в карманах (эх, надо поставить свечку за упокой души канцлера де Лон-шана!) и чувство собственной силы.
Прежде всего ощущалась Сила. Принадлежащая им троим.
Почему? А-а-а...
У Мишеля - потому, что в этом мире он был своим из своих. Дворянином, сыном барона, которого посвятил в рыцари сын короля и канцлер Англии Годфри Клиффорд. Мишель видел в снах, как первым входит в отбитый у сарацин Иерусалим.
Он был потомком осевших во Франции викингов и истинным христианином.
У Гунтера - потому, что он давно понял, что прошлое невозвратно, что он начал учиться новому, что не хочет бросать начатого дела и оставлять "на дядю" какую-никакую ответственность за самого себя и своих необычных (да что там! Самых обыкновенных и близких!!) друзей. Бог дал, Бог взял. Но пока взял только прошлое... Слава Ему!
Гунтер являлся готом, тевтоном, любителем свинины и пива, бывшим офицером Люфтваффе Третьего Германского Рейха, управляемого вздорным австрияком по фамилии Гитлер... В общем, просто немцем.
А Сергею Казакову было просто нечего терять.
Этот был русским.
И все трое рванули вперед. Незнамо куда.
Первый - по долгу перед кровью, честью и Матерью-Церковью.
Второй - по взятой на себя обязанности и желанию педантично пройти новую дорогу до конца. До короны герцога, как обещал Лорду. Пусть подавится. Гунтер все заработает сам.
Третий... Ему было просто по пути. Он еще ничего не решил. Присматривался.
Француз, немец и русский. Как в анекдоте.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
СИЦИЛИЯ - НА ВЗЛЁТ
Нет, я не в том тебе завидую
С такой мучительной обидою,
Что уезжаешь ты и вскоре
На Средиземном будешь море.
И Рим увидишь, и Сицилию
Места, любезные Вергилию,
В благоухающей, лимонной
Трущобе сложишь стих влюбленный.
Я это сом не раз испытывал,
Я солью моря грудь пропитывал,
Над Арно, Данта чтя обычай,
Слагал сонеты Беатриче.
Что до природы мне, до древности,
Когда я полон жгучей ревности,
Ведь ты во всем ее убранстве
Увидишь Музу Дальних Странствий.
Ведь для тебя в руках изменницы
Нектар в хрустальном кубке пенится,
И огнедышащей беседы
Ты знаешь молнии и бреды.
А я, как некими гигантами,
Торжественными фолиантами
От вольной жизни заперт в нишу,
Ее не вижу и не слышу.
Глава первая. Проблемы адаптации
13 сентября 1189 года, ближе к
полуночи - 27 сентября 1189 года
Баронство Фармер, герцогство Нормандское
Осенью темнеет рано. Солнце уже давно скрылось за верхушками сосен, давно уже опустились на лес серые сентябрьские сумерки и незаметно перешли в ночь. На поросшем молодым сосняком склоне, не больше чем в сотне шагов от вершины холма, горел костер. Потрескивали, плюясь снопами искр, сухие смолистые ветки. Весело плясали оранжевые язычки пламени. Над огнем покачивался закопченный котелок, в котором что-то сердито булькало. Когда жидкость выплескивалась на горячие уголья, в воздухе распространялся душистый аромат травяного настоя, видимо, заменявшего собой чай. Невдалеке, у черного нагромождения валунов, спал на колючем ложе из бурой прошлогодней хвои молодой рыцарь. Временами он что-то беспокойно бормотал и ворочался во сне. Чуть поодаль, у старой разлапистой ели, чернел сделанный на скорую руку шалаш - там устроился на ночлег бородатый старик в монашеской одежде. На краю прогалины тихонько пофыркивали три стреноженные лошади.
Около костра, на сухом поваленном дереве, сидели, негромко беседуя на разговорном английском языке образца XX века, два человека, само присутствие которых в королевстве Английском на исходе предпоследнего десятилетия двенадцатого века являлось - с точки зрения логики и здравого смысла полнейшим абсурдом. Того из них, что с виду казался чуть постарше и повыше, рыжеволосого, с небольшой бородкой, звали Гунтер фон Райхерт, и родился он (точнее, еще не родился!) в одна тысяча девятьсот пятнадцатом году в Германии. Всего месяц назад (или семь с половиной столетий спустя...) он был офицером Люфтваффе. Ныне же ему приходилось довольствоваться званием оруженосца, что, впрочем, нисколько его не огорчало.
Тому, что помоложе - невысокий, смуглый, коротко стриженный, с чуть монголоидными темными глазами, - компьютерному технику Сергею Казакову из далекой России, предстояло родиться без малого восемь столетий спустя, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году в государстве, именовавшемся Союзом Советских-Социалистических Республик, в городе-герое Ленинграде, позже вновь ставшим Санкт-Петербургом.
Несмотря на то что - как говорилось выше - присутствие их в это время и в этом месте являлось полным абсурдом, и тот, и другой прожили в 1189 году уже двадцать семь дней и перспектив вернуться в свое родное сейчас ни у того, ни у другого не имелось. По крайней мере в области рационального. Что же касается иррационального... впрочем, к чему рассуждать об иррациональном? Хоть их и закинуло в эти средневековые края почти месяц назад, встретились они только сегодня, да и то лишь благодаря вмешательству того самого святого отшельника, что лежал сейчас, отдыхая от дневных трудов и выпавших на его долю злоключений, в импровизированном шалаше из лапника.
Сергей, пребывавший до сего дня в абсолютном и блаженном неведении относительно того, куда занесла его судьба, довольно быстро оправился от первого шока и даже нашел в себе силы приготовить на костре весьма сносное жаркое из угодившего в капкан кролика. Тем временем Гунтер, пока еще не совсем стемнело, успел сходить за оставленными в лесу лошадьми, а сэр Мишель (так звали юного рыцаря) несколько свыкся с мыслью о том, что теперь ему придется принять под свое рыцарское покровительство еще одного оруженосца, в буквальном смысле слова свалившегося с неба.
Когда, насытившись крольчатиной, сэр Мишель, а вслед за ним и отец Колумбан пожелали всем доброй ночи и удалились ко сну. Гунтер устроился рядом с Сержем у костра и, прихлебывая из алюминиевой кружки горячий настой душистых трав, поведал вкратце своему новому знакомцу о том, что произошло с ним здесь за последний месяц, начиная с того самого дня, 13 августа, когда судьба таинственным образом закинула его, германского летчика, из 1940-го в 1189 год. Серж слушал молча, не перебивая и почти не задавая вопросов: сейчас ему проще было ни о чем не задумываться, и Гунтер прекрасно его понимал, а потому, героически сражаясь со сном, неспешно рассказывал все по порядку. Как он, отправившись на самый рутинный боевой вылет, внезапно попал в густой туман, как потом долго летел над Нормандией, удивляясь, куда пропали все привычные ориентиры, как, наконец, отчаявшись что-либо понять, совершил неподалеку отсюда вынужденную посадку и как встретил на поляне до смерти перепуганного похмельного сэра Мишеля, который мало того что был одет в совершенно непотребный для двадцатого века маскарадный костюм, так еще и изъяснялся на классическом норманно-французском наречии.
Видимо, с даром слова у Гунтера все было в порядке, поскольку при описании этой сцены Казаков даже забыл (правда, ненадолго), что ему сейчас полагается пребывать в состоянии полного шока, и весьма неприлично и громко захохотал, живо представив себе весь этот эпизод.
Правда, потом германский летчик поведал нечто такое, что заставило Сергея вновь усомниться в умственной (и психической) полноценности его нового знакомца. И действительно, посудите сами, может ли нормальный человек из покончившего с предрассудками двадцатого века на полном серьезе излагать историю о встрече с дьяволом, при этом то и дело нервно озираясь на слишком близко подступивший к поляне ночной лес и всячески избегая называть вещи своими именами, употребляя разного рода эвфемизмы: "враг рода человеческого", "сила, не принадлежащая известному нам миру" и прочее в том же духе. Впрочем, Сергей и тут не стал его перебивать, здраво рассудив, что либо его собрат по будущему на этом вопросе малость тронутый - и тогда не стоит вязаться, либо же к нему и впрямь явился сам сатана собственной персоной (что, конечно, весьма маловероятно, но не исключено: мало ли что у них тут в этом средневековье творится?).
Вестники времён
История третья: Низвергатели легенд
Содержание
Прелюдия. Русский, немец, француз и мафия 2
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СИЦИЛИЯ - НА ВЗЛЁТ 8
Глава первая. Проблемы адаптации 8
Глава вторая. Мы летим, ковыляя во мгле... 18
Глава третья. Классика странствий 28
Глава четвертая. Средиземноморская нирвана 46
Глава пятая. Короли в ассортименте 57
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СКОЛЬКО СТОИТ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД 76
Глава шестая. Большое сердце льва 76
Глава седьмая. Джентльмен в поисках десятки 87
Глава восьмая. Откровенные беседы на лоне ночи 105
Глава девятая. Особенности национальных забав 117
Глава десятая. Paint it black 135
Глава одиннадцатая. Скандал в благородном семействе 146
Глава двенадцатая. Тамплиеры всегда при месте... 159
Посвящаю моему брату, в память о сумасшедших днях "Зиланткона", проведенных в славном городе Казани в ноябре 1998 и 1999 годов. Так держать, и никак иначе!
И пойдет меч на Египет, и ужас распространится с Ефиопии, когда в Египте будут падать пораженные, когда возьмут богатства его и основания его будут разрушены; Ефиопия и Ливия, и Лидия, и весь смешанный народ, и Хуб, и сыны земли завета вместе с ними падут от меча.
Иезекииль, 30:4,5
Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч.
Евангелие от Матфея, 10:34
Король Ричард, хотя и принадлежал к породе воителей, не мог стать великим завоевателем. У него не было для этого нужных человеческих качеств...
...Не раз страсти и гордыня толкали его на предприятия, обреченные на провал. Ричард Львиное Сердце завоевал репутацию отважного рыцаря. Однако настойчивость он подменял упрямством, выдержку - физической выносливостью, стратегию - тактикой. Он ничего не добился, но разорил собственную страну, победил во множестве битв и поединков, но не выиграл ни одной войны.
И.В.Можейко. "1185 год"
Прелюдия. Русский, немец, француз и мафия
Кувшин летел медленно, по параболической траектории, переворачиваясь в воздухе и плюясь капельками красного вина, остававшегося на донышке к моменту взлета. Поступательную силу для движения глиняному сосуду сообщила рука человека, уверенного, что оное вместилище благополучно минует все преграды и достигнет цели, поразив объект в наиболее уязвимое место, а именно - голову. Голову королевского сержанта, каковой представлялся наиболее опасным противником из-за своего громадного роста и меча, более напоминавшего заточенную рессору пятитонного грузовика.
Век двенадцатый, слава Богу, пока не обогатился понятиями о средствах противовоздушной обороны, и тяжелый снаряд примерно через семь десятых секунды вошел в соприкосновение с бычьим лбом дюжего сержанта, на чьей синей тунике красовались нашитые лилии Капетингов. Раздался неслышный в общем гаме хлопок, и черепки кувшина разлетелись в стороны, поражая по касательной французских солдат, обступивших командующего операцией здоровяка. Последним вреда причинено не было, однако они еще пуще разобиделись.
Далее трактирная артиллерия начала использовать все, что подворачивалось под руку. Особо драгоценным вооружением являлись громоздкие деревянные кружки, обладавшие прямо-таки фатальной убойной силой, и металлические лампы. Когда боезапас иссяк, стало ясно - впереди грядет бой в прямом контакте с неприятелем и использованием оружия ударно-дробящего действия, то бишь отломанных ножек столов, деревянных сидений лавок и, возможно, черенков погасших факелов.
Ушедшие на время обстрела в глухую оборону французы нехорошо заулыбались. Во-первых, на их стороне имелся численный перевес и они держали стратегическую инициативу, отрезав вражинам путь к ретираде в сторону двери кабака. Во-вторых, они рассчитывали немедленно провести маленький блицкриг, вынудить противника к безоговорочной капитуляции, а вслед долго использовать право на репарации в виде топтания побежденных ногами и право контрибуции, заключавшееся в изъятии у таковых кошельков, явно тяготивших широкие пояса. Однако победа достается лишь в сражении, и супостаты не подавали виду, что желают поднять позорный белый флаг.
- Kisa, poberegite pensne, - громко высказался на незнакомом языке представитель немногочисленной армии, противостоящей подданным короля Филиппа-Августа, и задумчиво добавил: - Ро moemu, kranty.
Слово "kranty" было красивое, быстрое и стремительное, будто полет арбалетного болта. Человек произнес его голосом, в котором утонченно сплелись презрительные и пессимистичные интонации, - он словно предрекал скорое поражение, но давал понять, что сдаваться на милость победителя нежелательно по многим причинам. Конечно, этот последний и решительный бой окажется безнадежен, как больной проказой на последней стадии. Бить будут долго, больно и изощренно, даже если сложишь оружие, а если нет - грядущая потасовка чревата разбитой головой, сломанным носом, кровью в моче в течение нескольких дней и потерей уважения к самому себе. Вдобавок придется компенсировать хозяину таверны все неудобства и разорения - проигравший не только плачет, но и платит.
- Sheisen Gott! - Это уже на более понятном наречии. Ругательства со временем не меняются, и каждый, кто хоть раз сталкивался с подданными кайзера Фридриха Рыжебородого, мог понять, что рыжий мессир в кожаном светло-коричневом колете богохульствует: - Они же нас просто задавят! Der Teufel!
На небритых рожах франков нарисовалось понимание и согласие. Задавим. Еще как. Запросто.
Уязвленный кувшином сержант тряхнул головой, будто просыпающаяся собака. Сосуд не особо повлиял на его боеспособность, благо толщина костей черепа у славного воина, на непредвзятый взгляд, превосходила толщину досок кабацких столов раза в полтора. Увидев, что неприятель подавлен и деморализован, бугай демонстративно отстегнул пояс с мечом, бросив его кому-то из своих, и сжал кулаки. Впечатляло. Два эдаких покрытых черной шерстью живых бочонка размером с голову охотничьего мастино. Такие люди нужны Франции! С ними мы выиграем войну в Палестине! Монжуа и Сен-Дени!
Хозяин заведения благоразумно укрылся за стойкой и теперь, во время краткого затишья перед бурей, шевелил губами, подсчитывая уже причиненный и возможный ущерб. Сумма получалась немаленькая, однако прибывшие с севера благородные мессиры выглядели людьми обеспеченными. Три или четыре разбитых стола, столько же скамей, посуда, свечи... Плюс еда и вино. Набегает около двух французских ливров. Если, конечно, округлить.
- О нет! - Трактирщик внезапно издал стон, шедший из самой глубины его бессмертной души, обуянной неприглядным грехом стяжательства. То, что он увидел, повернувшись к дверям на шум, являлось одновременным воплощением Страшного суда, Апокалипсиса и семиглавого зверя с вальяжно развалившейся на холке сего богомерзкого животного вавилонской блудодеицей.
Ангел, как и предрекал Иоанн Богослов тысячу лет назад, вострубил: ввалились сицилийцы. Не меньше десятка голов. Это грозило полнейшей, грандиозной и чудовищной катастрофой, по сравнению с которой извержение Этны покажется невинным фейерверком на день святого Николая. Если семеро франков без особого труда управились бы с тройкой повздоривших с ними мессиров из Нормандии и благополучно отправились восвояси, то сицилийская mafia1 разнесет дом вдребезги и пополам! А потом подожжет развалины и пописает сверху! Град и саранча, мор и чума!
Хозяин, направляемый чувством самосохранения, начал планомерный отход к двери в кухню. Сейчас находиться в общей зале стало не просто опасно, а самоубийственно. С интересом наблюдавшие за дракой служки, почуяв запах жареного, прекратили ставки на победителя и порскнули прочь, уподобившись напуганным тараканам.
Атмосфера накалилась до такой степени, что у тяжело дышащего сержанта не выдержали нервы. Происходящего за спиной он не видел и соответственно не мог даже предположить, что баланс сил нарушен и в действие вступила третья сторона. Франк издал низкий звук, приличествующий бочке с бродящим вином, и рванулся вперед. И плевать ему, что на нахальных физиономиях троих негодяев, посмевших обозвать его мамочку-старушку из маленького поместья Ле-Бей лишайной сукой, а его самого смрадным бурдюком с дерьмом, непонятно почему возникло радостное озарение.
Сицилийцы, светловолосые и жилистые потомки викингов, триста лет назад осевших на островах Средиземного моря, оказались людьми высокоморальными, что бы там ни думал о них хозяин кабака. Разглядев, что толпа франков набросилась на троих ничем не примечательных мессиров, mafia немедля приняла сторону побиваемых. О том, зачем обычно ходят в трактиры - то есть о вине и хлебе насущном, - сицилийцы позабыли, решив не упускать такой случай размяться и постоять за справедливость: как так можно, семеро против троих?! Теперь будет тринадцать против семерых!
Радостно вопящие mafiosi рассекли строй франков надвое, оторвали дюжего сержанта от невысокого молодого мессира с желто-синим гербом на тунике и отправили в затяжной полет через весь зал. Повторить подвиг Дедала с Икаром французу не получилось, ибо, как известно, королевские сержанты Франции летать не приспособлены. Лилейный громила тяжко приземлился на трактирную стойку, сокрушив ее в мелкую щепку, однако сумел встать на ноги и, решив не позорить Орифламму, вновь кинулся в самую гущу не на шутку разгоревшейся схватки. Сицилийцы встретили жлоба в кулаки.
Троица молодых дворян, послужившая причиной потасовки, тоже не оставалась в стороне. Первый, тот, что с гербом, орудовал голыми руками, сдирая в кровь костяшки пальцев о сизые французские рыла, рыжий атаковал дрыном, некогда являвшимся кухонным ухватом, а третий, постоянно выкрикивавший короткие, но звучные словечки на непонятном никому языке, вертелся шустрым угрем, одаривая противника ударами ног и неведомо где добытой небольшой сковороды. Под потолком легкомысленными бабочками порхали деревянные кружки, шипели в лужицах вина и потекшей из носов крови гаснущие свечи, раскалывались о стойкие черепа толстостенные мутные бутыли и вновь воспарил в наполненные чесночным запахом воздуся шестипудовый господин сержант, устремляясь в сторону кухни. Огорченный хозяин успел увернуться от сего громоздкого снаряда и шустро приласкал франка кочергой по загривку - сам виноват, не надо было начинать свару! Сержант уже не поднялся.
Армия Франции несла невосполнимые потери в живой силе - командир и еще трое валялись без чувств, пятого добил худощавый и горбоносый mafiosi с длинными волосами цвета льна, с размаху двинув в лицо прихваченным табуретом, костяшки носа издали немелодичный хряп, а тяжеленький табурет приказал долго жить, развалившись на несколько частей. Двух последних с азартом гоняли всей толпой по трактирной зале, пока те не прекратили активного сопротивления и не рухнули на утоптанный до каменной твердости земляной пол. Несколько пинков по чувствительным местам послужили последним аккордом бесславного разгрома. Французы теперь либо пускали красные пузыри, либо тоненько подвывали, в точности уподобляясь голодным щенкам.
Кабацкий пейзаж напоминал миниатюры из летописей, повествующих о явлении вандалов Гензериха в Рим. Бесчувственные телеса поверженных красноречиво вопияли к отмщению, Капитолий - стойка хозяина - пребывал в разрухе и запустении, Колизей, роль коего вполне могла выполнить упавшая с потолка люстра-колесо, смотрелся мрачно и навевал тоску, а Форум - единственный уцелевший стол - захватили варвары. То есть сицилийцы вкупе с ренегатами-нормандцами.
- Кто мне за это заплатит? - привычно запричитал хозяин, едва буря успокоилась, и сам же ответил на сей вполне риторический вопрос, изъяв у покоившегося на пороге кухни мессира королевского сержанта немаленький кошелек. Затем, прилежно обойдя остальные тела, трактирщик беспощадно повторил ту же процедуру. Судя по оказавшейся в руке тяжести, павшие франки увеличили достояние владельца кабака ливров на семь-девять. То есть в наличии четыре ливра чистой прибыли. Остальное уйдет в уплату плотнику и гончарам за новую мебель и посуду. Неплохо. Если так пойдет дальше и вояки-крестоносцы станут наведываться в трактир ежедневно, к концу года можно будет переехать из занюханного Джарре в Мессину, а то и в Рим, открыв в апостольском граде приличную тратторию!
Однако хороший тон обязывал хозяина и далее взывать к высоким небесам о разбое, разгроме и разорении, о том, что его несчастные дети пойдут по миру и умрут от голода, жена продаст себя в лупанарий, а ему самому открыта прямая дорога в монастырь, где и закончатся его скорбные дни в стенаниях и плаче.
- Kranty, - повторил красивое слово один из троих и победоносно глянул на соратников. Теперь в его интонациях звучали переливы флейт Виктории и громовые раскаты триумфа. Безнадежно начавшаяся драка окончилась сокрушительным поражением французов, а не появись вовремя компания местных, с гербами короля Танкреда Сицилийского на одеждах, трактирщик обирал бы сейчас не разукрашенных золотыми королевскими лилиями вояк, а приезжих с севера.
- Это точно, - согласился невысокий молодой человек с едва пробивающимися усами соломенного цвета. Он уже научился понимать смысл некоторых речений нового оруженосца.
Однако следовало отдать дань вежливости. Повернувшись к новым знакомым, светловолосый куртуазно склонился, приложив правую руку к сердцу:
- С позволения благородных мессиров, представлюсь. Шевалье Мишель-Робер де Фармер из Фармера, герцогство Нормандское. Могу ли я узнать, кто пришел на помощь мне и моим спутникам в столь тяжелый час?
- Я же говорил - свои! - бросил прочим mafiosi длинный предводитель сицилийцев. - Что до меня, то я прозываюсь Роже из Алькамо, младшая ветвь герцогов Апулийских, потомков Танкреда Отвиля и Гильома Железной Руки... Может быть, присядем, мессиры? Кажется, после нашего веселья здесь уцелела пара скамей. Эй, хозяин! Только не говори, что вина не осталось! Кстати, шевалье, с чего вы вдруг решили поссориться с французами?
"Schweinheit und Frechheit" - "свинство и наглость", или, если изволите сменить наречия на существительные, "свинья и хам". Именно так Гунтер фон Райхерт частенько думал о своем новом приятеле - господине Sergee Kasakof из России. И вовсе не потому, что Гунтер был немцем и фашистом, - если по крови потомок семьи Райхертов действительно вполне относился к цвету германской нации, то по убеждениям никогда и ни в коем случае не примыкал к коричневатым голосистым парням из уголовно-политической партии с аббревиатурой НСДАП. И не потому, что сам являлся дворянином, с уходящей в глубину веков заковыристой родословной, а Казаков, это непонятное порождение XX-XXI веков, скорее всего являлся плебеем из плебеев. Гунтер относился к тем редким людям, которым было плевать на сословия, политику или национальность. Лишь бы человек был хороший. Однако...
Immerhin... Дело в том, что мессир Сергей Казаков действительно был свиньей и хамом. Возможно, новый оруженосец сэра Мишеля таким оригинальным манером скрывал свои смущение или робость перед новыми обстоятельствами и людьми, но факт оставался фактом - в своей развязности, самоуверенности (кстати, как ни грустно, вполне оправданной...) и в познаниях в разноязычной сквернословной лексике новоявленный обитатель почтенного XII века достигал уровня невоспитанного сэра Мишеля, а частенько его превосходил. И это при условии неумения нормально говорить на норманно-французском языке, которому Серж только-только начинал как следует обучаться.
В латыни - международном языке высокого средневековья - Казаков не сёк вовсе, кроме двух-трех вульгарных фраз, наподобие вычитанной в какой-то глупой книжке "Quo vadis, infectia?", что, по его мнению, означало: "Куда прешь, зараза?" Однако Сергей отлично баял на современном ему английском, чуток разумел по-французски, а с посильной помощью Гунтера начал более-менее понимать немецкий язык образца XX века. И то слава Богу. Базис для освоения самого распространенного на материке норманно-французского имелся, а, кроме того, Сергей вполне мог сносно общаться с подданными английского короля Ричарда Львиное Сердце, хотя и не без труда. Как-то он заметил Гунтеру, что язык англичан времен королевы Елизаветы II Виндзор и Ричарда I Плантагенета разнятся настолько, как разговорный русский времен какой-то там "перестройки" с благородным наречием князя Игоря Северского. Когда до его сознания дошло, что столь знаменитый в России князь Игорь, коему столь же небезызвестный композитор последующих веков Бородин посвятил свою оперу, живет прямо сейчас и к которому (имея большое желание, много денег и удачу на разбойных европейских дорогах) можно запросто съездить на Русь, Гунтер стал свидетелем по-детски фейерверкного взрыва восторга.
- Плач Ярославны! - вопил Сергей. - Круто! Никаких там опер с билетами и контролершами! Прямо под стеной стоять, слушать и тащиться! Blesk!!!
Гунтер счел эти крики просто истерикой и во многом был прав. Тевтонец фон Райхерт не знал, кто такая Ярославна и что крутого в ее плаче - плачут только слабые, это еще Бисмарк говорил. И потом, большинства русских слов он не понял. А если бы понял, то поморщился.
...Всех троих обуял сладкий средиземноморский климат, Сицилия-сказка, оливы-маслины-ракушки, терпкие вина, темноглазые красавицы, куча денег в карманах (эх, надо поставить свечку за упокой души канцлера де Лон-шана!) и чувство собственной силы.
Прежде всего ощущалась Сила. Принадлежащая им троим.
Почему? А-а-а...
У Мишеля - потому, что в этом мире он был своим из своих. Дворянином, сыном барона, которого посвятил в рыцари сын короля и канцлер Англии Годфри Клиффорд. Мишель видел в снах, как первым входит в отбитый у сарацин Иерусалим.
Он был потомком осевших во Франции викингов и истинным христианином.
У Гунтера - потому, что он давно понял, что прошлое невозвратно, что он начал учиться новому, что не хочет бросать начатого дела и оставлять "на дядю" какую-никакую ответственность за самого себя и своих необычных (да что там! Самых обыкновенных и близких!!) друзей. Бог дал, Бог взял. Но пока взял только прошлое... Слава Ему!
Гунтер являлся готом, тевтоном, любителем свинины и пива, бывшим офицером Люфтваффе Третьего Германского Рейха, управляемого вздорным австрияком по фамилии Гитлер... В общем, просто немцем.
А Сергею Казакову было просто нечего терять.
Этот был русским.
И все трое рванули вперед. Незнамо куда.
Первый - по долгу перед кровью, честью и Матерью-Церковью.
Второй - по взятой на себя обязанности и желанию педантично пройти новую дорогу до конца. До короны герцога, как обещал Лорду. Пусть подавится. Гунтер все заработает сам.
Третий... Ему было просто по пути. Он еще ничего не решил. Присматривался.
Француз, немец и русский. Как в анекдоте.
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
СИЦИЛИЯ - НА ВЗЛЁТ
Нет, я не в том тебе завидую
С такой мучительной обидою,
Что уезжаешь ты и вскоре
На Средиземном будешь море.
И Рим увидишь, и Сицилию
Места, любезные Вергилию,
В благоухающей, лимонной
Трущобе сложишь стих влюбленный.
Я это сом не раз испытывал,
Я солью моря грудь пропитывал,
Над Арно, Данта чтя обычай,
Слагал сонеты Беатриче.
Что до природы мне, до древности,
Когда я полон жгучей ревности,
Ведь ты во всем ее убранстве
Увидишь Музу Дальних Странствий.
Ведь для тебя в руках изменницы
Нектар в хрустальном кубке пенится,
И огнедышащей беседы
Ты знаешь молнии и бреды.
А я, как некими гигантами,
Торжественными фолиантами
От вольной жизни заперт в нишу,
Ее не вижу и не слышу.
Глава первая. Проблемы адаптации
13 сентября 1189 года, ближе к
полуночи - 27 сентября 1189 года
Баронство Фармер, герцогство Нормандское
Осенью темнеет рано. Солнце уже давно скрылось за верхушками сосен, давно уже опустились на лес серые сентябрьские сумерки и незаметно перешли в ночь. На поросшем молодым сосняком склоне, не больше чем в сотне шагов от вершины холма, горел костер. Потрескивали, плюясь снопами искр, сухие смолистые ветки. Весело плясали оранжевые язычки пламени. Над огнем покачивался закопченный котелок, в котором что-то сердито булькало. Когда жидкость выплескивалась на горячие уголья, в воздухе распространялся душистый аромат травяного настоя, видимо, заменявшего собой чай. Невдалеке, у черного нагромождения валунов, спал на колючем ложе из бурой прошлогодней хвои молодой рыцарь. Временами он что-то беспокойно бормотал и ворочался во сне. Чуть поодаль, у старой разлапистой ели, чернел сделанный на скорую руку шалаш - там устроился на ночлег бородатый старик в монашеской одежде. На краю прогалины тихонько пофыркивали три стреноженные лошади.
Около костра, на сухом поваленном дереве, сидели, негромко беседуя на разговорном английском языке образца XX века, два человека, само присутствие которых в королевстве Английском на исходе предпоследнего десятилетия двенадцатого века являлось - с точки зрения логики и здравого смысла полнейшим абсурдом. Того из них, что с виду казался чуть постарше и повыше, рыжеволосого, с небольшой бородкой, звали Гунтер фон Райхерт, и родился он (точнее, еще не родился!) в одна тысяча девятьсот пятнадцатом году в Германии. Всего месяц назад (или семь с половиной столетий спустя...) он был офицером Люфтваффе. Ныне же ему приходилось довольствоваться званием оруженосца, что, впрочем, нисколько его не огорчало.
Тому, что помоложе - невысокий, смуглый, коротко стриженный, с чуть монголоидными темными глазами, - компьютерному технику Сергею Казакову из далекой России, предстояло родиться без малого восемь столетий спустя, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году в государстве, именовавшемся Союзом Советских-Социалистических Республик, в городе-герое Ленинграде, позже вновь ставшим Санкт-Петербургом.
Несмотря на то что - как говорилось выше - присутствие их в это время и в этом месте являлось полным абсурдом, и тот, и другой прожили в 1189 году уже двадцать семь дней и перспектив вернуться в свое родное сейчас ни у того, ни у другого не имелось. По крайней мере в области рационального. Что же касается иррационального... впрочем, к чему рассуждать об иррациональном? Хоть их и закинуло в эти средневековые края почти месяц назад, встретились они только сегодня, да и то лишь благодаря вмешательству того самого святого отшельника, что лежал сейчас, отдыхая от дневных трудов и выпавших на его долю злоключений, в импровизированном шалаше из лапника.
Сергей, пребывавший до сего дня в абсолютном и блаженном неведении относительно того, куда занесла его судьба, довольно быстро оправился от первого шока и даже нашел в себе силы приготовить на костре весьма сносное жаркое из угодившего в капкан кролика. Тем временем Гунтер, пока еще не совсем стемнело, успел сходить за оставленными в лесу лошадьми, а сэр Мишель (так звали юного рыцаря) несколько свыкся с мыслью о том, что теперь ему придется принять под свое рыцарское покровительство еще одного оруженосца, в буквальном смысле слова свалившегося с неба.
Когда, насытившись крольчатиной, сэр Мишель, а вслед за ним и отец Колумбан пожелали всем доброй ночи и удалились ко сну. Гунтер устроился рядом с Сержем у костра и, прихлебывая из алюминиевой кружки горячий настой душистых трав, поведал вкратце своему новому знакомцу о том, что произошло с ним здесь за последний месяц, начиная с того самого дня, 13 августа, когда судьба таинственным образом закинула его, германского летчика, из 1940-го в 1189 год. Серж слушал молча, не перебивая и почти не задавая вопросов: сейчас ему проще было ни о чем не задумываться, и Гунтер прекрасно его понимал, а потому, героически сражаясь со сном, неспешно рассказывал все по порядку. Как он, отправившись на самый рутинный боевой вылет, внезапно попал в густой туман, как потом долго летел над Нормандией, удивляясь, куда пропали все привычные ориентиры, как, наконец, отчаявшись что-либо понять, совершил неподалеку отсюда вынужденную посадку и как встретил на поляне до смерти перепуганного похмельного сэра Мишеля, который мало того что был одет в совершенно непотребный для двадцатого века маскарадный костюм, так еще и изъяснялся на классическом норманно-французском наречии.
Видимо, с даром слова у Гунтера все было в порядке, поскольку при описании этой сцены Казаков даже забыл (правда, ненадолго), что ему сейчас полагается пребывать в состоянии полного шока, и весьма неприлично и громко захохотал, живо представив себе весь этот эпизод.
Правда, потом германский летчик поведал нечто такое, что заставило Сергея вновь усомниться в умственной (и психической) полноценности его нового знакомца. И действительно, посудите сами, может ли нормальный человек из покончившего с предрассудками двадцатого века на полном серьезе излагать историю о встрече с дьяволом, при этом то и дело нервно озираясь на слишком близко подступивший к поляне ночной лес и всячески избегая называть вещи своими именами, употребляя разного рода эвфемизмы: "враг рода человеческого", "сила, не принадлежащая известному нам миру" и прочее в том же духе. Впрочем, Сергей и тут не стал его перебивать, здраво рассудив, что либо его собрат по будущему на этом вопросе малость тронутый - и тогда не стоит вязаться, либо же к нему и впрямь явился сам сатана собственной персоной (что, конечно, весьма маловероятно, но не исключено: мало ли что у них тут в этом средневековье творится?).