Страница:
«Л! Завтра придет Аглая, напомни ей, чтобы взяла белье из прачешной. Телефонировала Зинаида Константиновна, просит передать книги, связку я оставил на столе. Буду на даче до конца недели. Папа».
Папа? «Л» – это наверняка Людочка, она же Людмила Владимировна Кейлин. Бинго!
Год! Какой год?
Славик осторожно выдвинул несколько ящичков секретера. В верхнем сразу наткнулся на пачку денег – крупные бело-зелено-черные купюры с портретом Ленина и надписью «Десять червонцев». Под ними лежат розовые облигации займа Осоавиахима. Ого, где же это мы очутились?
Стоп. На входной двери был замечен необычный предмет, каковой в 2009 году не наблюдался – почтовый ящик. Почтальон отправляет корреспонденцию в прорезь, а хозяин квартиры забирает газеты и письма не выходя на лестницу. Очень удобно.
Проверим?
Замечательно, попадание точно в цель! «Известия Совета Народных Комиссаров» и «Правда». Плюс открытка с видом Петергофа.
14 сентября 1939 года. Две недели назад началась Вторая мировая война.
Добро пожаловать, Вячеслав Михайлович.
Проверим открытку. Отправлено вчера из Ораниенбаума. Некая Софья приглашает Людочку на пикник в парке, можно приехать в субботу пригородным поездом на 11:20. Дата на штемпеле совпадает с газетной.
Славик вздрогнул и присел, услышав резкий дребезжащий звонок. Кто-то звонит с парадной лестницы? Нет, звук идет со стороны гостиной.
Телефон. Черный, эбонитовый, с двумя циферблатами на одном диске: номерным и литерным. Тяжеленный – страсть, одна трубка не меньше килограмма, убить можно.
Ответить на вызов? Почему нет, просто послушать, кто звонит и сразу дать отбой.
…– Папа? Папа, алло! Как хорошо, что ты еще не уехал! Слышишь меня?
– Да, – басом ответил Славик, постаравшись изменить интонацию. Вот это да, услышать голос своей неродной бабушки через три месяца после ее смерти! Мороз по коже, честное слово!
– Прости меня пожалуйста, я заночую у Артамоновых, на Васильевском, а завтра мы собирались на выступление Утесова в саду Народного дома, приеду домой только к восьми. Оставь деньги для домработницы у дворника или Анны Григорьевны, хорошо?
– Хорошо, – каменным голосом сказал Славик.
– Ты ведь правда не сердишься? Правда?
– Нет-нет, развлекайся, я буду на даче.
– Папа, ты прелесть! Спасибо-спасибо! Тебе огромный привет от Лёвы и Николая Апполинариевича. Дать ему трубку?
– Я спешу… дорогая, – промычал Славик. – И очень плохо слышно.
Трубка легла на рычажки. По лицу стекали крупные капли пота.
– Значит, у меня в запасе как минимум сутки, – вслух сказал Славик.
Заглянул в гостиную, посмотрел на могучий хронометр с маятником. Четверть второго дня. Людочка окажется в квартире тридцать часов спустя, старый адвокат Кейлин на даче в Репино…
(Какое еще Репино? Идиот! Куоккала сейчас находится на территории Финляндии, СССР получит эти территории только после Зимней войны 1940 года! Господи, кто же тогда следит за тамошней Дверью?!)
Неважно. Эта проблема относится к разряду второстепенных. Мало ли дачных поселков в окрестностях Ленинграда?
Значит, сутки.
Славик без спроса (у кого спрашивать-то?) взял с буфета пачку папирос «Капитанские» с мужественным профилем моряка в белом кителе, присел на поскрипывающий венский стул, подвинул к себе массивную мраморную пепельницу. Чиркнул фосфорной спичкой – коробочка нашлась у плиты.
Мысли неслись со световой скоростью. Обеспечение? Раз плюнуть. Стащу из секретера две банкноты, там много, не заметят. В конце концов можно взамен положить золотую монету из собственного запаса! Десять червонцев это, наверное, немалая сумма по нынешним временам.
Соответствующий костюм? Нашел проблему – достаточно открыть шкаф и проверить, подойдут ли по размеру вещи адвоката Кейлина! В крайнем случае, вернулся на семьдесят лет вперед, сбегал да купил, предварительно посмотрев в Интернете по запросу «моды тридцатых и сороковых годов». Полный аналог отыскать вряд ли получится, но что-нибудь похожее – точно. Брюки, пиджак, шляпа. На улице тепло – бабье лето, день солнечный. Ртутный термометр на окне во двор показывает восемнадцать градусов. Выйти из квартиры проще простого, около входной двери на крючке висит два комплекта запасных ключей.
Людочка упомянула дворника, а это народ, судя по литературе, наблюдательный и зловредный – хоть Булгакова почитай. Ничего, отболтаюсь. Заходил в гости к господину… То есть товарищу Кейлину и его дочери. Хайр и борода? А я художник, мне можно! Из ВХУТЕМАСа, как товарищ Остап Бендер!
А если милиция на улице документы спросит? 1939 год на дворе, между прочим. Бдительность и еще раз бдительность, враги не дремлют! Не хватало только в недавно возведенный Большой дом попасть, на задушевную беседу к гражданину начальнику в фуражке с синим околышем! Ничего себе перспектива, навсегда застрять в СССР незадолго до начала войны! Точнее, двух войн – Финской и Великой Отечественной, которая грянет всего через двадцать два месяца!
Рискнуть? Ох, нарвешься! Но упустить случай решительно невозможно!
– Славик, – грохнуло за спиной. – Ты окончательно спятил?
Сердце пропустило один удар.
Ф-фух, Алёна. Собственной персоной. Но как?..
– Ты оставил Дверь открытой и я сразу поняла, в чем дело. Пришлось пересилить себя и нырнуть в эту черную слизь. Где мы?
– Здесь, – невнятно ответил Славик. – То есть там. Слушай, у меня есть гениальная идея!..
– Только не это! Излагай.
Глава третья
– А ну прекрати истерить, – цыкнула Алёна. – Мы не должны привлекать внимания. Ох, засыплемся…
Двое молодых людей – он в бежевом брючном костюме и кепке, она в строгом вишневом платье с невесомым шелковым кашне – медленно шли по набережной Красного Флота мимо Адмиралтейства, по направлению к площади Декабристов. Склонявшееся к западу солнце золотилось слева впереди, над зданием бывшего Сената.
Опасения Алёны не оправдывались – прогуливавшаяся парочка никого не интересовала, прохожие не засматривались, встретившийся на Дворцовой площади милицейский патруль в их сторону и не посмотрел.
Впрочем, не было в этой реальности никакой Дворцовой – площадь Урицкого. Вместо Невского – проспект 25 октября. Зимний, выкрашенный в необычный багрово-красный цвет, украшался вывеской «Музей революции» на парадном входе. Прав Славик – всё другое.
Город изумительно чистый, прямо-таки стерильный. Ни соринки. Поразительно мало автомобилей, отчего улицы кажутся гораздо шире, чем в первом десятилетии XXI века. Постоянные звонки трамваев. Внушительные двухэтажные троллейбусы иностранного производства. Царапают глаз красные пятна – флаги, лозунги, украшения из материи.
И свет. Очень много света. Оглушающе много. Ленинград кажется стеклянным, полупрозрачным, будто сказочный город из книг Андерсена. Впечатление усиливает то, что большинство горожан одеты в белое, многие улыбаются, причем настолько лучезарно и искренне, что Славика это начало коробить – отвык видеть у сограждан нескрываемое проявление положительных эмоций. Чему они радуются?
Чему? Отличной погоде. Жизни. Музыке военного оркестра в Александровском саду, или как он сейчас называется? Ах да, сад Трудящихся. Играют вальс «На сопках Маньчжурии», кстати.
– Купи мне мороженое, – Алена чуть подтолкнула Славика в бок локтем. – Когда еще попробуешь…
Купюру в десять червонцев разменяли в Елисеевском вскоре после начала невероятной прогулки. Заперли квартиру, спустились во двор, вышли на Мойку и сразу двинулись в сторону Невского. Славик с трудом пытался держать рот закрытым, его не оставляло чувство нереальности происходящего. Будто живьем попал в декорации фильма «Цирк» с Любовью Орловой – я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…
Дышалось и впрямь легко. Никакого чувства опасности, лишь глубочайшее, почти парализующее недоумение: где мы? Убедить себя в том, что этот солнечный, счастливый город – Ленинград образца середины сентября 1939 года получалось с трудом.
…– Два пломбира дайте пожалуйста, – завороженно сказал Славик пухлой гражданке в белом чепчике и крахмальном переднике, скучавшей за металлической тумбой на колесиках с рисунком огромной голубой снежинки. Надпись полукругом: «Ленхладокомбинат № 1».
– Вам с сиропом? – толстуха открыла крышку контейнера, взяла конусообразные вафельные стаканички. – Есть клубничный и апельсиновый.
– Нет, обычный пломбир, – выдавила улыбку Алёна. – Сколько? Два двадцать? Слава, уплати… Спасибо.
– Вы приезжие? – осведомилась мороженщица.
– Да, из Москвы.
Пошли дальше, к Медному всаднику. Славик точно знал конечный пункт маршрута – улица Союза Связи, потом сразу домой в обоих смыслах этого слова: вернуться в квартиру, а оттуда пройти через Дверь в «объективное время». И на два дня забыть о «червоточине», до поры, пока не будет восстановлено основное направление – IX век.
– Мама рассказывала, что Невский заболел в конце восемьдесят второго года, – тихо сказала Алёна. – Что-то случилось с ним неуловимое, словно хворь какая-то одолела. Стал сер и тускл, будто заброшенный переулок, а не главный проспект города. Только сейчас я поняла, что болен весь город. Весь. Посмотри вокруг, довоенный Ленинград абсолютно непохож на наш Питер. Здания те же, мосты, набережные, памятники. Только здесь всё живое, дышащее, люди смотрят и ведут себя совсем иначе… Не понимаю! Может быть, это действительно другое измерение? Откуда такие ужасающие перемены? Всего за семьдесят лет?
– Срок-то немалый… И Блокада еще.
– Думаешь, из-за войны? Логично. Все равно твоя затея ничего не изменит. Гончаров и Серые в один голос твердили: через прошлое будущее не изменить. Ничего не получится, история защищает сама себя. И пробовать нечего.
– Раз хуже никому не будет, почему бы не попытаться? Метод бабочки Рея Брэдбери не сработает? И пускай. А вдруг сработает?
– Боюсь представить, в какой мир мы вернемся. Если вообще вернемся. И если будет куда возвращаться.
– Не трусь, обойдется.
…Рывок в 1939 год был осуществлен с неимоверной стремительностью: подготовка заняла всего полтора часа. Галопом в магазин за костюмом – одежда, найденная в квартире адвоката, не подошла. Потом в книжный. Немедленно обратно: надо успеть до вечера. Тамошнего вечера.
– Ничего не скажешь, я воодушевлена открывающимися горизонтами, – мрачно говорила Алёна, переодеваясь в только что купленное платье. – Если нам совсем не повезет, остаемся навсегда в предвоенном Ленинграде. Со всеми вытекающими. Я бы предпочла натурализоваться в Альдейгьюборге – и это второй вариант: переходим через «червоточину» в восемьсот шестьдесят первый год минус семьдесят лет. Там хоть попроще будет – язык знаю, про обычаи-традиции представление имеется. Вернуться в нашу эпоху будет или невозможно, или до крайности сложно – придется искать другие Двери, комбинировать… Славик, я тебя не убедила?
– Иван сказал, что феномен самозамыкания Двери продолжается не меньше суток. Успеем!
– Ты псих.
– Знала, с кем связываешься. Что характерно, я тебя не заставляю. Оставайся дома и жди. Что-нибудь случится – позвони Ивану, он придумает, как меня вытащить.
– Однажды ты шею себе свернешь…
– Клянусь, я точно знаю, что мы не влипнем! Шестое чувство! Наверное, то самое врожденное чутье аргуса!
– Не чутье, а самая натуральная метафизика, – бросила Алёна. – Готов? Как я выгляжу?
– Охренительно. Платье тебе очень идет.
– Разумеется, все-таки «Прада», а не китайский ширпотреб. Но у меня стрижка, а…
– Забудь. В тридцатые годы многие женщины носили короткие прически, любой фильм тех времен посмотри!
В общей сложности прогулка через центр Ленинграда заняла два часа тридцать пять минут, с учетом визита на Почтамт. В главном почтовом учреждении города привычно пахло сургучом и пергаментом, суетились курьеры, над входом висели два огромных портрета – товарищ Каганович и товарищ Калинин. Стойки остались с дореволюционных времен: темное дерево, полукруглые окошки касс, исчезли только мониторы компьютеров и навязчивая реклама – по этим признакам современной цивилизации Славик ничуть не скучал.
Возле конторки, где принимали ценные бандероли, очереди не было. Оно и к лучшему, незачем сейчас лишние глаза и уши. Славик сдвинул брови, положил на стойку книгу большого формата в темной суперобложке, которую всю дорогу нес в кожаном портфеле, обнаружившемся на этой стороне в гостиной комнате квартиры. Представительно сказал пожилому усатому служащему:
– Гражданин, мне нужно отправить этот альбом в Москву. Упакуйте.
– Железной дорогой или аэропланом? – дед употребил старорежимное наименование самолета. Видимо, из «бывших».
– Поездом надежнее, – подсказала Алена.
– Да, – кивнул Славик.
Книгу взвесили, поместили в картонный короб, чтобы не помялась, обернули тонкой мешковиной, перевязали джутовой веревочкой. Капнули на узлы горячим сургучом.
– Адрес напишите сами, – служащий подвинул к Славику чернильницу. – И квитанцию заполните.
Славик шумно выдохнул и вывел на листке плотной почтовой бумаги: «Москва, Кремль, товарищу Сталину».
Почтовик не проявил ни единой эмоции, даже глазом не моргнул. Принял как нечто само собой разумеющееся.
– Пятнадцать рублей семьдесят пять копеек. Квиточек не забудьте, гражданин.
Через несколько шагов по выходу из гулкого здания Главпочтамта Славик обернулся, подсознательно ожидая увидеть за спиной хмурых типов в плащах с поднятым воротником и надвинутых на глаза шляпах, но не заметил даже постового милиционера. Кажется, леденящие кровь истории о всемогущей госбезопасности, следящей за каждым шагом советских граждан, несколько преувеличены. Впрочем, кто знает – вдруг подарки товарищу Сталину здесь посылают каждый день в промышленных масштабах?
…– Посылку обязательно проверят, – сказала Алёна. – Может быть, не сейчас, а по доставке в Москву. И если найдут интересной, доложат куда следует. А вот что произойдет потом и в чьих руках она окажется?..
– Нет смысла гадать. Мы попытались и этого достаточно. Идем домой. Хватит, нагулялись.
…Общеизвестно, что девяносто процентов информации человек получает зрительно – глаза недаром именуют «вратами души». Славик, задумав нынешнюю авантюру, сообразил, что посылать Ого-го Кому многотомное сочинение наподобие «Истории Второй мировой» Уинстона Черчилля смысла не имеет – огромный объем текста плохо воспринимается. Если (а вдруг?!) книгу откроют и начнут изучать, воздействие должно быть максимально сильным – требуется максимум визуальной информации.
В результате был выбран толстенный фотоальбом со скромным заголовком «1939–1945. Фотолетопись». Более семи тысяч снимков, начиная с Польской кампании и заканчивая взятием Берлина и разгромом Японии. Закладку Славик нарочно положил на разворот с кадрами Ялтинской конференции, где личность потенциального получателя ценной бандероли была отображена наиболее полно – маршал Сталин и президент Рузвельт, маршал Сталин в Ливадийском дворце, маршал Сталин и товарищ Молотов…
Допустим, посылка дойдет до адресата. Допустим, он оценит ее содержание. Что дальше?
Есть подозрение, что ровным счетом ничего. Многолетний опыт аргусов свидетельствует: писатели-фантасты нагло врут, субстанция, именуемая «историей», прекрасно заботится сама о себе – даже если очень захочется, Гитлера или Наполеона ты не убьешь, Пуническую войну не предотвратишь, а «Титаник» в любом случае утонет, как ни старайся при возможной личной встрече с капитаном Смитом предупредить его о грядущей катастрофе. Поговорка «сделанного не воротишь» актуальна и при работе в «исторической реальности» – любые твои действия приведут к результату, записанному в летописях и учебниках. Любые.
Давайте проверим, попытка не пытка. Рискованно, но…
Зов Двери начал чувствоваться, когда Славик с Алёной вышли на улицу Дзержинского – так сейчас называлась Гороховая. Тихое-тихое гудение, физически ощущаешь, как тебя связывают с «червоточиной» невидимые нити. Дверь каким-то образом опознала своего владельца на расстоянии – попомнишь тут слова Гончарова о том, что аномалии «настраиваются» на аргусов.
– Кажется, прореха нестабильна, – пробормотал Славик. – Ничего, успеем. Я бы понял, случись что нехорошее с Дверью…
Знакомый угловой дом в три этажа. Сейчас он выкрашен блекло-желтым, через семь десятилетий станет бело-розовым. Возле арки, ведущей во двор, стоит запряженная двумя грустными лошадками телега с высоким бортом – оказалось, мусор забирать приехали. Усатый дворник в кожаном фартуке ведет степенный разговор с кучером, жильцы выносят пакеты и ведра с отходами – эта практика оказалась очень живучей, в некоторых старых районах Питера и в XXI веке контейнеры во дворах не устанавливаются, мусор вывозят по расписанию, надо спускаться из квартиры к машине…
На проскользнувшую в арку парочку дворник глянул без всякой заинтересованности: выглядят прилично, наверное, к кому-то в гости пришли. Вернулся к беседе.
Дом строился для обеспеченных горожан, никаких сомнений. Дверь в парадную деревянная, резная, явно осталась с прежних времен. Закрывается не пружиной, а противовесом – антиквариат каких поискать! В лестничных нишах стоят не сохранившиеся в далеком будущем гипсовые вазоны, по углам ступенек заметны крепления для ковра. Все эти приметы дореволюционной истории здания ко времени получения Славиком наследства исчезнут окончательно…
– Где ключи от квартиры? Надеюсь, не потерял?
– В кармане.
Английский замок поддался легко – любой взломщик сумел бы вскрыть хлипкий притвор за минуту. Или в нынешнем Ленинграде обстановка с преступностью резко отличается в положительную сторону от позднейших беспокойных эпох? Искоренили железной рукой? Недаром город произвел впечатление абсолютной безопасности и уюта?
– На крюк не закрывай, – остановила увлекшегося Славика Алёна. – Как хозяева-то в дом попадут?
– Ничего-ничего, сейчас можно, мои планы на вечер несколько изменились.
Славик почувствовал дурноту – голова закружилась. Он уже слышал этот голос. Сегодня. По телефону.
Ой-ой, что делать-то теперь? Влипли!
– Вы были неаккуратны. Оставили в пепельнице окурок «Капитанских», а эти папиросы курит лишь папин друг, с которым они играют в шахматы, коробка хранится специально для него. Не закрыли ящичек в секретере и зачем-то оставили на ассигнациях золотую монету – если не ошибаюсь, византийскую. Взяли мой портфель, не имеющий никакой ценности, и вторую связку ключей. Грабители? Сомнительно. Кто-то из знакомых? Исключено. Когда я телефонировала, у отца был престранный голос. О чем следовало подумать в первую очередь, особенно принимая во внимание монету?
– Я… – кашлянул Славик, с трудом подбирая слова. – Простите, я взял немного денег, решил, что надо компенсировать. И потратил совсем мало, могу вернуть сдачу…
У входа на кухню стояла невысокая темноволосая девушка. Белые шорты, блузка, беретик. Спортивный стиль. Советская физкультурница и отличница ГТО, как с картинки. Слева на груди вытянутый золотисто-синий значок «Парашютист-спортсмен». Ничего себе хобби у дочери уважаемого юриста! Однако парашютизм в тридцатые был в огромной моде, им увлекалось огромное множество молодых людей!
– Людмила… э… Владимировна? Я не ошибся?
– Не ошиблись, – кивнула миниатюрная хозяйка нехорошей квартиры. Да, сложение у Людочки хрупкое, рост от силы метр шестьдесят, Славику по подбородок. – Дайте угадаю. Говорите на современном русском языке, знакомы с употреблением табака и знаете, какие денежные знаки теперь используются, иначе не взяли бы червонцы. Дверь сейчас затемнена, значит…
– Что – Дверь? – быстро спросил Славик.
– Затемнение. Проход на ту сторону скрыт.
– У нас это называется «слепой период».
– Такое случалось на моей памяти четырежды, я ничего не предпринимала. И вот, дождалась гостей. Наверное, недалекое будущее? Лет десять? Меньше? Одежда совсем как у нас, поэтому так и подумала.
Славик с Алёной переглянулись.
– Разве вы никогда раньше не встречали людей оттуда? – первой решилась Алёна, указав в сторону Двери.
– Встречала. Только из другой реальности, не из нашей. Задолго до нас, вероятно несколько столетий. Давайте пройдем в кухню, я заварю чай. Или вы очень торопитесь?
– Не очень, – твердо сказала филологесса, крепко сжав запястье Славика. – В запасе около часа. Не хотелось бы пропустить окончание затемнения и остаться у вас.
– Вы меня знаете, – уверенно сказала Людочка. – Не испугались и моментально узнали. Страшно подумать, вдруг вы… Мои родственники?
Устроились вокруг стола. Загудела внушительная газовая плита, на которую хозяйка водрузила зеленый эмалированный чайник. Славик неловко молчал – в голове не укладывалось, как можно общаться с умершим человеком. Безусловно, Трюггви, Кетиль или Рёрик-сэконунг с позиций восприятия объективного времени мертвы двенадцать столетий как, но эти бесконечные годы и века воспринимаются абстрактно. С кончины же Людочки прошли считанные недели! А она вот – живая, здоровая и невероятно молодая. Конечно, ей в 1939-м исполнилось всего двадцать лет!
– Я не хотел бы рассказывать о нас, – смущенно проговорил Славик. – Понимаете, знать собственное будущее, на мой взгляд, нечестно. Начнешь подстраиваться под еще не происшедшие события, опасаться, что предсказанное не сбудется, или, наоборот, в страхе ждать будущего. Наверное, стоит оставить всё как есть. Я не прав?
– Получается, вы многое знаете обо мне, – задумчиво сказала Людочка. – Хорошо, пускай. Только один вопрос. Какой год?
– Две тысячи девятый.
– Потрясающе… Значит, там всё хорошо? Вы выглядите благополучными людьми. Прилично одеты, вежливы, пускай и немного стесняетесь.
– Это был второй вопрос, – буркнул Славик.
– Хорошо, хорошо, – встряла Алёна. – Слава, позволь мне? Спасибо. Людмила, я понимаю ваше любопытство, но действительно – это нельзя. Вам будет неинтересно жить. Могу я в свою очередь спросить?
– Пожалуйста. Вам чаю с сахаром? Молока в доме нет.
– С сахаром… Когда затемнение заканчивается, что обычно вы видите на той стороне, за Дверью?
– Это просто. Большая поляна, много валунов, деревья. Дальше к северу – река, это Нева.
– Значит, географическую точку вы определили?
– Разумеется. Обучилась работе с секстаном. Затрудняюсь с эпохой. Безусловно, времена допетровские. Да и шведов там не видно.
– Мы можем назвать точную дату. Единственная помощь, которую мы способны оказать. Когда вы узнали о существовании Двери и проходе на ту сторону?
– В детстве. Папа показал. А ему – бабушка. Папа еще до революции подружился с тамошними обитателями, предполагает, что это финны или карелы. Рыбаки. Очень примитивный народ, однако беззлобный и гостеприимный.
– Так… – Алена пожевала губами, взглянула на потолок и быстро высчитала: – Получается, семьсот девяносто первый год по христианскому летоисчислению. Постоянный разрыв – тысяча сто сорок семь лет и пять с половиной месяцев. Запомните накрепко.
– Спасибо. А вы откуда об этом знаете?
– Не могу сказать. Существование других Дверей для вас секретом не является?
– Нет. Папа знаком с другими хранителями, даже заграничными.
– На этом закончим. – Алёна, так и не притронувшаяся к чайной чашке, встала. – Нам пора. Извините.
Людочка только плечи вздернула. Неслышно шагнула вслед, остановилась в прихожей, так, чтобы видеть Дверь. Не сказала и слова, прощаться не стала.
Алёна вошла во тьму первая, мгновенно исчезнув за непроглядной пеленой. Славик запнулся. Бросил взгляд через плечо. Людочка смотрела на гостя не отрываясь, очень пристально. Что-то неуловимое читалось в ее глазах – искра догадки, узнавания, сомнения…
– Послушайте, – скороговоркой произнес Славик, поддавшись внезапному порыву. – Только не перебивайте. Через полтора года начнется война. С Германией. Сделайте вот как…
Людочка сдвинула тонкие брови, шагнула вперед, взялась тонкой ладошкой за косяк двери. Чуть подтолкнула Славика.
– Знаю. Идите. И очень прошу, не возвращайтесь. Здесь вам не место. Идите.
– Кого принесло?
– Сказал, будто курьер из «Альфа-банка».
Оказалось, и впрямь курьер – парнишка в бейсболке. Толстая папка в руках. Потребовал от Славика паспорт, после предъявления такового извлек конверт с банковской эмблемой. Пояснил:
– Наш клиент предписал доставить сообщение сегодня, двенадцатого января, после семнадцати ноль-ноль. Вячеслав Михайлович, распишитесь. Надеюсь, никаких претензий?
– Постойте, – нахмурился Славик, постучав пальцем по отпечатанной на конверте корреспондентской информации. – Судя по дате, отправитель сообщения положил депешу в банковскую ячейку одиннадцать с лишним месяцев назад, в марте прошлого года. Это как, нормально?
Папа? «Л» – это наверняка Людочка, она же Людмила Владимировна Кейлин. Бинго!
Год! Какой год?
Славик осторожно выдвинул несколько ящичков секретера. В верхнем сразу наткнулся на пачку денег – крупные бело-зелено-черные купюры с портретом Ленина и надписью «Десять червонцев». Под ними лежат розовые облигации займа Осоавиахима. Ого, где же это мы очутились?
Стоп. На входной двери был замечен необычный предмет, каковой в 2009 году не наблюдался – почтовый ящик. Почтальон отправляет корреспонденцию в прорезь, а хозяин квартиры забирает газеты и письма не выходя на лестницу. Очень удобно.
Проверим?
Замечательно, попадание точно в цель! «Известия Совета Народных Комиссаров» и «Правда». Плюс открытка с видом Петергофа.
14 сентября 1939 года. Две недели назад началась Вторая мировая война.
Добро пожаловать, Вячеслав Михайлович.
Проверим открытку. Отправлено вчера из Ораниенбаума. Некая Софья приглашает Людочку на пикник в парке, можно приехать в субботу пригородным поездом на 11:20. Дата на штемпеле совпадает с газетной.
Славик вздрогнул и присел, услышав резкий дребезжащий звонок. Кто-то звонит с парадной лестницы? Нет, звук идет со стороны гостиной.
Телефон. Черный, эбонитовый, с двумя циферблатами на одном диске: номерным и литерным. Тяжеленный – страсть, одна трубка не меньше килограмма, убить можно.
Ответить на вызов? Почему нет, просто послушать, кто звонит и сразу дать отбой.
…– Папа? Папа, алло! Как хорошо, что ты еще не уехал! Слышишь меня?
– Да, – басом ответил Славик, постаравшись изменить интонацию. Вот это да, услышать голос своей неродной бабушки через три месяца после ее смерти! Мороз по коже, честное слово!
– Прости меня пожалуйста, я заночую у Артамоновых, на Васильевском, а завтра мы собирались на выступление Утесова в саду Народного дома, приеду домой только к восьми. Оставь деньги для домработницы у дворника или Анны Григорьевны, хорошо?
– Хорошо, – каменным голосом сказал Славик.
– Ты ведь правда не сердишься? Правда?
– Нет-нет, развлекайся, я буду на даче.
– Папа, ты прелесть! Спасибо-спасибо! Тебе огромный привет от Лёвы и Николая Апполинариевича. Дать ему трубку?
– Я спешу… дорогая, – промычал Славик. – И очень плохо слышно.
Трубка легла на рычажки. По лицу стекали крупные капли пота.
– Значит, у меня в запасе как минимум сутки, – вслух сказал Славик.
Заглянул в гостиную, посмотрел на могучий хронометр с маятником. Четверть второго дня. Людочка окажется в квартире тридцать часов спустя, старый адвокат Кейлин на даче в Репино…
(Какое еще Репино? Идиот! Куоккала сейчас находится на территории Финляндии, СССР получит эти территории только после Зимней войны 1940 года! Господи, кто же тогда следит за тамошней Дверью?!)
Неважно. Эта проблема относится к разряду второстепенных. Мало ли дачных поселков в окрестностях Ленинграда?
Значит, сутки.
Славик без спроса (у кого спрашивать-то?) взял с буфета пачку папирос «Капитанские» с мужественным профилем моряка в белом кителе, присел на поскрипывающий венский стул, подвинул к себе массивную мраморную пепельницу. Чиркнул фосфорной спичкой – коробочка нашлась у плиты.
Мысли неслись со световой скоростью. Обеспечение? Раз плюнуть. Стащу из секретера две банкноты, там много, не заметят. В конце концов можно взамен положить золотую монету из собственного запаса! Десять червонцев это, наверное, немалая сумма по нынешним временам.
Соответствующий костюм? Нашел проблему – достаточно открыть шкаф и проверить, подойдут ли по размеру вещи адвоката Кейлина! В крайнем случае, вернулся на семьдесят лет вперед, сбегал да купил, предварительно посмотрев в Интернете по запросу «моды тридцатых и сороковых годов». Полный аналог отыскать вряд ли получится, но что-нибудь похожее – точно. Брюки, пиджак, шляпа. На улице тепло – бабье лето, день солнечный. Ртутный термометр на окне во двор показывает восемнадцать градусов. Выйти из квартиры проще простого, около входной двери на крючке висит два комплекта запасных ключей.
Людочка упомянула дворника, а это народ, судя по литературе, наблюдательный и зловредный – хоть Булгакова почитай. Ничего, отболтаюсь. Заходил в гости к господину… То есть товарищу Кейлину и его дочери. Хайр и борода? А я художник, мне можно! Из ВХУТЕМАСа, как товарищ Остап Бендер!
А если милиция на улице документы спросит? 1939 год на дворе, между прочим. Бдительность и еще раз бдительность, враги не дремлют! Не хватало только в недавно возведенный Большой дом попасть, на задушевную беседу к гражданину начальнику в фуражке с синим околышем! Ничего себе перспектива, навсегда застрять в СССР незадолго до начала войны! Точнее, двух войн – Финской и Великой Отечественной, которая грянет всего через двадцать два месяца!
Рискнуть? Ох, нарвешься! Но упустить случай решительно невозможно!
– Славик, – грохнуло за спиной. – Ты окончательно спятил?
Сердце пропустило один удар.
Ф-фух, Алёна. Собственной персоной. Но как?..
– Ты оставил Дверь открытой и я сразу поняла, в чем дело. Пришлось пересилить себя и нырнуть в эту черную слизь. Где мы?
– Здесь, – невнятно ответил Славик. – То есть там. Слушай, у меня есть гениальная идея!..
– Только не это! Излагай.
Глава третья
Три реальности
Январь—февраль 2009
Санкт-Петербург
– У меня ясное впечатление, что мы находимся на другой планете, – громко шептал Славик. – На Марсе. Глазам своим не верю! Так не бывает! Не бывает и точка! Всё абсолютно другое!– А ну прекрати истерить, – цыкнула Алёна. – Мы не должны привлекать внимания. Ох, засыплемся…
Двое молодых людей – он в бежевом брючном костюме и кепке, она в строгом вишневом платье с невесомым шелковым кашне – медленно шли по набережной Красного Флота мимо Адмиралтейства, по направлению к площади Декабристов. Склонявшееся к западу солнце золотилось слева впереди, над зданием бывшего Сената.
Опасения Алёны не оправдывались – прогуливавшаяся парочка никого не интересовала, прохожие не засматривались, встретившийся на Дворцовой площади милицейский патруль в их сторону и не посмотрел.
Впрочем, не было в этой реальности никакой Дворцовой – площадь Урицкого. Вместо Невского – проспект 25 октября. Зимний, выкрашенный в необычный багрово-красный цвет, украшался вывеской «Музей революции» на парадном входе. Прав Славик – всё другое.
Город изумительно чистый, прямо-таки стерильный. Ни соринки. Поразительно мало автомобилей, отчего улицы кажутся гораздо шире, чем в первом десятилетии XXI века. Постоянные звонки трамваев. Внушительные двухэтажные троллейбусы иностранного производства. Царапают глаз красные пятна – флаги, лозунги, украшения из материи.
И свет. Очень много света. Оглушающе много. Ленинград кажется стеклянным, полупрозрачным, будто сказочный город из книг Андерсена. Впечатление усиливает то, что большинство горожан одеты в белое, многие улыбаются, причем настолько лучезарно и искренне, что Славика это начало коробить – отвык видеть у сограждан нескрываемое проявление положительных эмоций. Чему они радуются?
Чему? Отличной погоде. Жизни. Музыке военного оркестра в Александровском саду, или как он сейчас называется? Ах да, сад Трудящихся. Играют вальс «На сопках Маньчжурии», кстати.
– Купи мне мороженое, – Алена чуть подтолкнула Славика в бок локтем. – Когда еще попробуешь…
Купюру в десять червонцев разменяли в Елисеевском вскоре после начала невероятной прогулки. Заперли квартиру, спустились во двор, вышли на Мойку и сразу двинулись в сторону Невского. Славик с трудом пытался держать рот закрытым, его не оставляло чувство нереальности происходящего. Будто живьем попал в декорации фильма «Цирк» с Любовью Орловой – я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…
Дышалось и впрямь легко. Никакого чувства опасности, лишь глубочайшее, почти парализующее недоумение: где мы? Убедить себя в том, что этот солнечный, счастливый город – Ленинград образца середины сентября 1939 года получалось с трудом.
…– Два пломбира дайте пожалуйста, – завороженно сказал Славик пухлой гражданке в белом чепчике и крахмальном переднике, скучавшей за металлической тумбой на колесиках с рисунком огромной голубой снежинки. Надпись полукругом: «Ленхладокомбинат № 1».
– Вам с сиропом? – толстуха открыла крышку контейнера, взяла конусообразные вафельные стаканички. – Есть клубничный и апельсиновый.
– Нет, обычный пломбир, – выдавила улыбку Алёна. – Сколько? Два двадцать? Слава, уплати… Спасибо.
– Вы приезжие? – осведомилась мороженщица.
– Да, из Москвы.
Пошли дальше, к Медному всаднику. Славик точно знал конечный пункт маршрута – улица Союза Связи, потом сразу домой в обоих смыслах этого слова: вернуться в квартиру, а оттуда пройти через Дверь в «объективное время». И на два дня забыть о «червоточине», до поры, пока не будет восстановлено основное направление – IX век.
– Мама рассказывала, что Невский заболел в конце восемьдесят второго года, – тихо сказала Алёна. – Что-то случилось с ним неуловимое, словно хворь какая-то одолела. Стал сер и тускл, будто заброшенный переулок, а не главный проспект города. Только сейчас я поняла, что болен весь город. Весь. Посмотри вокруг, довоенный Ленинград абсолютно непохож на наш Питер. Здания те же, мосты, набережные, памятники. Только здесь всё живое, дышащее, люди смотрят и ведут себя совсем иначе… Не понимаю! Может быть, это действительно другое измерение? Откуда такие ужасающие перемены? Всего за семьдесят лет?
– Срок-то немалый… И Блокада еще.
– Думаешь, из-за войны? Логично. Все равно твоя затея ничего не изменит. Гончаров и Серые в один голос твердили: через прошлое будущее не изменить. Ничего не получится, история защищает сама себя. И пробовать нечего.
– Раз хуже никому не будет, почему бы не попытаться? Метод бабочки Рея Брэдбери не сработает? И пускай. А вдруг сработает?
– Боюсь представить, в какой мир мы вернемся. Если вообще вернемся. И если будет куда возвращаться.
– Не трусь, обойдется.
…Рывок в 1939 год был осуществлен с неимоверной стремительностью: подготовка заняла всего полтора часа. Галопом в магазин за костюмом – одежда, найденная в квартире адвоката, не подошла. Потом в книжный. Немедленно обратно: надо успеть до вечера. Тамошнего вечера.
– Ничего не скажешь, я воодушевлена открывающимися горизонтами, – мрачно говорила Алёна, переодеваясь в только что купленное платье. – Если нам совсем не повезет, остаемся навсегда в предвоенном Ленинграде. Со всеми вытекающими. Я бы предпочла натурализоваться в Альдейгьюборге – и это второй вариант: переходим через «червоточину» в восемьсот шестьдесят первый год минус семьдесят лет. Там хоть попроще будет – язык знаю, про обычаи-традиции представление имеется. Вернуться в нашу эпоху будет или невозможно, или до крайности сложно – придется искать другие Двери, комбинировать… Славик, я тебя не убедила?
– Иван сказал, что феномен самозамыкания Двери продолжается не меньше суток. Успеем!
– Ты псих.
– Знала, с кем связываешься. Что характерно, я тебя не заставляю. Оставайся дома и жди. Что-нибудь случится – позвони Ивану, он придумает, как меня вытащить.
– Однажды ты шею себе свернешь…
– Клянусь, я точно знаю, что мы не влипнем! Шестое чувство! Наверное, то самое врожденное чутье аргуса!
– Не чутье, а самая натуральная метафизика, – бросила Алёна. – Готов? Как я выгляжу?
– Охренительно. Платье тебе очень идет.
– Разумеется, все-таки «Прада», а не китайский ширпотреб. Но у меня стрижка, а…
– Забудь. В тридцатые годы многие женщины носили короткие прически, любой фильм тех времен посмотри!
В общей сложности прогулка через центр Ленинграда заняла два часа тридцать пять минут, с учетом визита на Почтамт. В главном почтовом учреждении города привычно пахло сургучом и пергаментом, суетились курьеры, над входом висели два огромных портрета – товарищ Каганович и товарищ Калинин. Стойки остались с дореволюционных времен: темное дерево, полукруглые окошки касс, исчезли только мониторы компьютеров и навязчивая реклама – по этим признакам современной цивилизации Славик ничуть не скучал.
Возле конторки, где принимали ценные бандероли, очереди не было. Оно и к лучшему, незачем сейчас лишние глаза и уши. Славик сдвинул брови, положил на стойку книгу большого формата в темной суперобложке, которую всю дорогу нес в кожаном портфеле, обнаружившемся на этой стороне в гостиной комнате квартиры. Представительно сказал пожилому усатому служащему:
– Гражданин, мне нужно отправить этот альбом в Москву. Упакуйте.
– Железной дорогой или аэропланом? – дед употребил старорежимное наименование самолета. Видимо, из «бывших».
– Поездом надежнее, – подсказала Алена.
– Да, – кивнул Славик.
Книгу взвесили, поместили в картонный короб, чтобы не помялась, обернули тонкой мешковиной, перевязали джутовой веревочкой. Капнули на узлы горячим сургучом.
– Адрес напишите сами, – служащий подвинул к Славику чернильницу. – И квитанцию заполните.
Славик шумно выдохнул и вывел на листке плотной почтовой бумаги: «Москва, Кремль, товарищу Сталину».
Почтовик не проявил ни единой эмоции, даже глазом не моргнул. Принял как нечто само собой разумеющееся.
– Пятнадцать рублей семьдесят пять копеек. Квиточек не забудьте, гражданин.
Через несколько шагов по выходу из гулкого здания Главпочтамта Славик обернулся, подсознательно ожидая увидеть за спиной хмурых типов в плащах с поднятым воротником и надвинутых на глаза шляпах, но не заметил даже постового милиционера. Кажется, леденящие кровь истории о всемогущей госбезопасности, следящей за каждым шагом советских граждан, несколько преувеличены. Впрочем, кто знает – вдруг подарки товарищу Сталину здесь посылают каждый день в промышленных масштабах?
…– Посылку обязательно проверят, – сказала Алёна. – Может быть, не сейчас, а по доставке в Москву. И если найдут интересной, доложат куда следует. А вот что произойдет потом и в чьих руках она окажется?..
– Нет смысла гадать. Мы попытались и этого достаточно. Идем домой. Хватит, нагулялись.
…Общеизвестно, что девяносто процентов информации человек получает зрительно – глаза недаром именуют «вратами души». Славик, задумав нынешнюю авантюру, сообразил, что посылать Ого-го Кому многотомное сочинение наподобие «Истории Второй мировой» Уинстона Черчилля смысла не имеет – огромный объем текста плохо воспринимается. Если (а вдруг?!) книгу откроют и начнут изучать, воздействие должно быть максимально сильным – требуется максимум визуальной информации.
В результате был выбран толстенный фотоальбом со скромным заголовком «1939–1945. Фотолетопись». Более семи тысяч снимков, начиная с Польской кампании и заканчивая взятием Берлина и разгромом Японии. Закладку Славик нарочно положил на разворот с кадрами Ялтинской конференции, где личность потенциального получателя ценной бандероли была отображена наиболее полно – маршал Сталин и президент Рузвельт, маршал Сталин в Ливадийском дворце, маршал Сталин и товарищ Молотов…
Допустим, посылка дойдет до адресата. Допустим, он оценит ее содержание. Что дальше?
Есть подозрение, что ровным счетом ничего. Многолетний опыт аргусов свидетельствует: писатели-фантасты нагло врут, субстанция, именуемая «историей», прекрасно заботится сама о себе – даже если очень захочется, Гитлера или Наполеона ты не убьешь, Пуническую войну не предотвратишь, а «Титаник» в любом случае утонет, как ни старайся при возможной личной встрече с капитаном Смитом предупредить его о грядущей катастрофе. Поговорка «сделанного не воротишь» актуальна и при работе в «исторической реальности» – любые твои действия приведут к результату, записанному в летописях и учебниках. Любые.
Давайте проверим, попытка не пытка. Рискованно, но…
Зов Двери начал чувствоваться, когда Славик с Алёной вышли на улицу Дзержинского – так сейчас называлась Гороховая. Тихое-тихое гудение, физически ощущаешь, как тебя связывают с «червоточиной» невидимые нити. Дверь каким-то образом опознала своего владельца на расстоянии – попомнишь тут слова Гончарова о том, что аномалии «настраиваются» на аргусов.
– Кажется, прореха нестабильна, – пробормотал Славик. – Ничего, успеем. Я бы понял, случись что нехорошее с Дверью…
Знакомый угловой дом в три этажа. Сейчас он выкрашен блекло-желтым, через семь десятилетий станет бело-розовым. Возле арки, ведущей во двор, стоит запряженная двумя грустными лошадками телега с высоким бортом – оказалось, мусор забирать приехали. Усатый дворник в кожаном фартуке ведет степенный разговор с кучером, жильцы выносят пакеты и ведра с отходами – эта практика оказалась очень живучей, в некоторых старых районах Питера и в XXI веке контейнеры во дворах не устанавливаются, мусор вывозят по расписанию, надо спускаться из квартиры к машине…
На проскользнувшую в арку парочку дворник глянул без всякой заинтересованности: выглядят прилично, наверное, к кому-то в гости пришли. Вернулся к беседе.
Дом строился для обеспеченных горожан, никаких сомнений. Дверь в парадную деревянная, резная, явно осталась с прежних времен. Закрывается не пружиной, а противовесом – антиквариат каких поискать! В лестничных нишах стоят не сохранившиеся в далеком будущем гипсовые вазоны, по углам ступенек заметны крепления для ковра. Все эти приметы дореволюционной истории здания ко времени получения Славиком наследства исчезнут окончательно…
– Где ключи от квартиры? Надеюсь, не потерял?
– В кармане.
Английский замок поддался легко – любой взломщик сумел бы вскрыть хлипкий притвор за минуту. Или в нынешнем Ленинграде обстановка с преступностью резко отличается в положительную сторону от позднейших беспокойных эпох? Искоренили железной рукой? Недаром город произвел впечатление абсолютной безопасности и уюта?
– На крюк не закрывай, – остановила увлекшегося Славика Алёна. – Как хозяева-то в дом попадут?
– Ничего-ничего, сейчас можно, мои планы на вечер несколько изменились.
Славик почувствовал дурноту – голова закружилась. Он уже слышал этот голос. Сегодня. По телефону.
Ой-ой, что делать-то теперь? Влипли!
– Вы были неаккуратны. Оставили в пепельнице окурок «Капитанских», а эти папиросы курит лишь папин друг, с которым они играют в шахматы, коробка хранится специально для него. Не закрыли ящичек в секретере и зачем-то оставили на ассигнациях золотую монету – если не ошибаюсь, византийскую. Взяли мой портфель, не имеющий никакой ценности, и вторую связку ключей. Грабители? Сомнительно. Кто-то из знакомых? Исключено. Когда я телефонировала, у отца был престранный голос. О чем следовало подумать в первую очередь, особенно принимая во внимание монету?
– Я… – кашлянул Славик, с трудом подбирая слова. – Простите, я взял немного денег, решил, что надо компенсировать. И потратил совсем мало, могу вернуть сдачу…
У входа на кухню стояла невысокая темноволосая девушка. Белые шорты, блузка, беретик. Спортивный стиль. Советская физкультурница и отличница ГТО, как с картинки. Слева на груди вытянутый золотисто-синий значок «Парашютист-спортсмен». Ничего себе хобби у дочери уважаемого юриста! Однако парашютизм в тридцатые был в огромной моде, им увлекалось огромное множество молодых людей!
– Людмила… э… Владимировна? Я не ошибся?
– Не ошиблись, – кивнула миниатюрная хозяйка нехорошей квартиры. Да, сложение у Людочки хрупкое, рост от силы метр шестьдесят, Славику по подбородок. – Дайте угадаю. Говорите на современном русском языке, знакомы с употреблением табака и знаете, какие денежные знаки теперь используются, иначе не взяли бы червонцы. Дверь сейчас затемнена, значит…
– Что – Дверь? – быстро спросил Славик.
– Затемнение. Проход на ту сторону скрыт.
– У нас это называется «слепой период».
– Такое случалось на моей памяти четырежды, я ничего не предпринимала. И вот, дождалась гостей. Наверное, недалекое будущее? Лет десять? Меньше? Одежда совсем как у нас, поэтому так и подумала.
Славик с Алёной переглянулись.
– Разве вы никогда раньше не встречали людей оттуда? – первой решилась Алёна, указав в сторону Двери.
– Встречала. Только из другой реальности, не из нашей. Задолго до нас, вероятно несколько столетий. Давайте пройдем в кухню, я заварю чай. Или вы очень торопитесь?
– Не очень, – твердо сказала филологесса, крепко сжав запястье Славика. – В запасе около часа. Не хотелось бы пропустить окончание затемнения и остаться у вас.
– Вы меня знаете, – уверенно сказала Людочка. – Не испугались и моментально узнали. Страшно подумать, вдруг вы… Мои родственники?
Устроились вокруг стола. Загудела внушительная газовая плита, на которую хозяйка водрузила зеленый эмалированный чайник. Славик неловко молчал – в голове не укладывалось, как можно общаться с умершим человеком. Безусловно, Трюггви, Кетиль или Рёрик-сэконунг с позиций восприятия объективного времени мертвы двенадцать столетий как, но эти бесконечные годы и века воспринимаются абстрактно. С кончины же Людочки прошли считанные недели! А она вот – живая, здоровая и невероятно молодая. Конечно, ей в 1939-м исполнилось всего двадцать лет!
– Я не хотел бы рассказывать о нас, – смущенно проговорил Славик. – Понимаете, знать собственное будущее, на мой взгляд, нечестно. Начнешь подстраиваться под еще не происшедшие события, опасаться, что предсказанное не сбудется, или, наоборот, в страхе ждать будущего. Наверное, стоит оставить всё как есть. Я не прав?
– Получается, вы многое знаете обо мне, – задумчиво сказала Людочка. – Хорошо, пускай. Только один вопрос. Какой год?
– Две тысячи девятый.
– Потрясающе… Значит, там всё хорошо? Вы выглядите благополучными людьми. Прилично одеты, вежливы, пускай и немного стесняетесь.
– Это был второй вопрос, – буркнул Славик.
– Хорошо, хорошо, – встряла Алёна. – Слава, позволь мне? Спасибо. Людмила, я понимаю ваше любопытство, но действительно – это нельзя. Вам будет неинтересно жить. Могу я в свою очередь спросить?
– Пожалуйста. Вам чаю с сахаром? Молока в доме нет.
– С сахаром… Когда затемнение заканчивается, что обычно вы видите на той стороне, за Дверью?
– Это просто. Большая поляна, много валунов, деревья. Дальше к северу – река, это Нева.
– Значит, географическую точку вы определили?
– Разумеется. Обучилась работе с секстаном. Затрудняюсь с эпохой. Безусловно, времена допетровские. Да и шведов там не видно.
– Мы можем назвать точную дату. Единственная помощь, которую мы способны оказать. Когда вы узнали о существовании Двери и проходе на ту сторону?
– В детстве. Папа показал. А ему – бабушка. Папа еще до революции подружился с тамошними обитателями, предполагает, что это финны или карелы. Рыбаки. Очень примитивный народ, однако беззлобный и гостеприимный.
– Так… – Алена пожевала губами, взглянула на потолок и быстро высчитала: – Получается, семьсот девяносто первый год по христианскому летоисчислению. Постоянный разрыв – тысяча сто сорок семь лет и пять с половиной месяцев. Запомните накрепко.
– Спасибо. А вы откуда об этом знаете?
– Не могу сказать. Существование других Дверей для вас секретом не является?
– Нет. Папа знаком с другими хранителями, даже заграничными.
– На этом закончим. – Алёна, так и не притронувшаяся к чайной чашке, встала. – Нам пора. Извините.
Людочка только плечи вздернула. Неслышно шагнула вслед, остановилась в прихожей, так, чтобы видеть Дверь. Не сказала и слова, прощаться не стала.
Алёна вошла во тьму первая, мгновенно исчезнув за непроглядной пеленой. Славик запнулся. Бросил взгляд через плечо. Людочка смотрела на гостя не отрываясь, очень пристально. Что-то неуловимое читалось в ее глазах – искра догадки, узнавания, сомнения…
– Послушайте, – скороговоркой произнес Славик, поддавшись внезапному порыву. – Только не перебивайте. Через полтора года начнется война. С Германией. Сделайте вот как…
Людочка сдвинула тонкие брови, шагнула вперед, взялась тонкой ладошкой за косяк двери. Чуть подтолкнула Славика.
– Знаю. Идите. И очень прошу, не возвращайтесь. Здесь вам не место. Идите.
* * *
Час спустя, когда Славик едва отошел от легкого цивилизационного шока и почти убедил себя, что неполные три часа в Ленинграде ему или приснились, или почудились, затренькал домофон. Алёна подошла, спросила «Кто там?» и открыла. Позвала Славика, валявшегося в спальной с книжкой.– Кого принесло?
– Сказал, будто курьер из «Альфа-банка».
Оказалось, и впрямь курьер – парнишка в бейсболке. Толстая папка в руках. Потребовал от Славика паспорт, после предъявления такового извлек конверт с банковской эмблемой. Пояснил:
– Наш клиент предписал доставить сообщение сегодня, двенадцатого января, после семнадцати ноль-ноль. Вячеслав Михайлович, распишитесь. Надеюсь, никаких претензий?
– Постойте, – нахмурился Славик, постучав пальцем по отпечатанной на конверте корреспондентской информации. – Судя по дате, отправитель сообщения положил депешу в банковскую ячейку одиннадцать с лишним месяцев назад, в марте прошлого года. Это как, нормально?