Страница:
* * *
Наступило 30 декабря, а я все еще никак не мог развязаться со своими делами. Нужно было побеспокоиться о праздновании Нового года, предупредить Акико, что деньги на ведение хозяйства я смогу привезти ей не раньше 31 декабря. Позвонил Акико.– Завтра приду домой и принесу деньги. Ты купила осьминога? Нет еще? Это даже лучше. Я сам принесу.
– А меня завтра не будет, – раздался голос жены. Мне вдруг показалось, что протянувшаяся из темноты рука сдавила мое горло. Я на мгновение лишился дара речи. Звонил я из пригорода, где находился банк, ведущий мои дела. Автомат время от времени гудел, требуя очередную монетку. Новый гудок привел меня в чувство.
– Что значит «не будет»? Ты хочешь сказать, что в Новый год тебя не будет дома? Ведь завтра Новый год! Что случилось? Куда ты собралась?
– Не все ли равно, куда я пойду, – ответила Акико, и по ее тону я понял, что она не шутит.
От волнения у меня подкосились ноги. В поисках опоры я прислонился к стенке телефонной кабины.
– Решила поехать в Хаконэ, к соседям на дачу.
– Вместе с Хадзимэ?
– Нет, он отказался ехать.
Слова вновь застряли у меня в горле. Не потому, что я не находил что сказать. Просто голова сделалась совершенно пустой. Пустота образовывалась каждый раз, когда автомат проглатывал монеты. Это очень раздражало меня.
– Ну ладно, пока. – Акико повесила трубку.
Большинство фирм еще несколько дней назад завершили ела нынешнего года, даже ссудные кассы, предоставляющие кредит под чрезмерно высокие проценты. Наступил канун Нового года, а мне еще требовалось подвести счета, раздобыть деньги на вексель, который необходимо было оплатить четвертого января. Куда бы я ни обращался с просьбой о кредите, везде получал отказ. Из-за этого, да еще из-за потрясения, вызванного разговором с Акико, я всю ночь не сомкнул глаз и к Ёсиэ смог попасть только около трех часов дня.
Я принес Ёсиэ с трудом выкроенные деньги на житье, но У меня еще оставалось одно дело – звонок от клиента, который обещал дать взаймы денег, – заставившее опять возвратиться в редакцию. Как правило, первые три дня нового года я проводил в семье, поэтому по мере приближения праздника настроение Ёсиэ начинало падать. Хорошо понижая ее состояние, я пытался найти время, чтобы хоть конец года провести с Ёсиэ не торопясь. Но вот даже этого не получилось.
Взглянув на меня, спешившего с Миэко в универмаг, чтобы купить ей игрушку, ёсиэ с мрачным выражением лица начала запихивать мою одежду в бумажный пакет. Сразу после универмага я намеревался отправиться домой. Хотя я заранее предупредил Есиэ, что Новый год, как обычно, проведу в семье, настроение у нее было подавленное.
Я вышел в коридор. Из полураскрытого окна виднелся соседский сад. Ожидая, когда выйдет Есиэ, я любовался рано зацветшей сливой, усыпанной белыми цветами. Миэко потянула меня за рукав.
– Папа, покатай меня на плечах! Но Есиэ накинулась на нее:
– Перестань, Миэ! Папа устал.
В глазах дочери, смотревшей снизу вверх, еще некоторое время теплилась надежда – вдруг папа все-таки покатает? Но больше просить Миэко не решилась. Ее обращенное ко мне лицо светилось искренней любовью. «Совсем как взрослая», – подумал я, глядя на ее улыбающуюся мордашку. В последнее время у нас повелось, что Миэко, когда я собирался уходить, подбегала проститься со словами: «Папа, купи мне куклу Рика-тян». Дочь вовсе не клянчила, так как была уверена, что просьба ничуть для меня не обременительна и легко выполнима. А я из-за нехватки времени все никак не мог сделать эту покупку. Постепенно в голосе дочери, регулярно напоминавшей о кукле, исчезли просительные нотки. Разговор о кукле превратился в своеобразное приветствие. Миэко к месту и не к месту произносила свое: «Папа, купи на этот раз Рика-тян», и, хотя она понимала комичность ситуации, ей было приятно видеть эффект, производимый этой фразой. Ведь я, услышав эти слова, сникал, и все чувства, овладевавшие мной, – страдание, отчаяние, мольба, раскаяние – разом проступали на моем лице. Дочка радовалась магической силе своих слов, для меня же слово «Рика-тян» стало ассоциироваться с чем-то мучительным.
И вот наконец сегодня я смогу выполнить свои обещания. Мне захотелось посадить Миэко на плечо. Поставив в сторонке портфель, я начал медленно ее поднимать. Однако поднять пятилетнего ребенка у меня не хватило сил. Не чувствуя уверенности в своих ужасно ослабевших руках, на вторую попытку я уже не отважился, а посадил дочь к себе на плечо, присев на корточки. Попытался встать, но ноги не слушались меня; а когда я хотя и с трудом, но все же начал подниматься, Миэко в этот самый момент навалилась тельцем мне на голову, центр тяжести сразу же переместился вперед, и я не смог сохранить равновесие. Падая вперед, я старался как можно более плавно опуститься на колени. Мне потребовалось собрать все силы, чтобы не ушибить ребенка. Отлетевшая в коридор Миэко, к счастью, не пострадала. Она испуганно обернулась ко мне, Но даже не заплакала, а только сказала:
– Извини, папа. Я хотела покататься у тебя на плече, но ты, папа, устал. Извини.
– Вот именно! – накинулась на нее Ёсиэ. – Все в порядке? – Она протянула мне руку. – Папа совсем не спал, и напрасно ты к нему пристаешь.
– Совершенно выдохся, – сказал я, чтобы посмотреть, как на это прореагирует Ёсиэ. – Да к тому же и питаюсь как придется.
– Но в Новый год ты ведь сможешь отдохнуть как следует, не так ли? – проговорила Ёсиэ и нахмурилась. Каждый раз с приближением Нового года ею овладевало грустное настроение, но сейчас в тоне ее голоса сквозила ирония.
* * *
– Мит-тян, а не купить ли нам вон те апартаменты? – Я показал на не особенно дорогой, но казавшийся роскошным игрушечный гарнитур, состоящий из кухни, стиральной машины, кровати с комплектом белья и одежды. Я догадался, что Миэко хочется именно его: она не сводила с него глаз.– Это? – Миэко удивленно повернулась ко мне. Затем, опустив глаза и ответив тихо и нерешительно «да», она бросила беспокойный и вопрошающий взгляд на мать. Подошла Ёсиэ.
– Отец, можно ведь и не покупать такой дорогой подарок! Вона! Целых три тысячи восемьсот иен стоит! Мит-тян, выбери что-нибудь подешевле, – начала она увещевать Миэко.
– Ну перестань, Ёсиэ. Возьмем это.
Я поставил портфель на пол у прилавка, взял громоздкую коробку и, лавируя в людском потоке, стал пробираться к кассе, оглядываясь и проверяя, стоит ли на месте портфель.
Я проводил их до конечной станции государственной железной дороги. Ёсиэ все время выглядела задумчивой. Когд ая взял ее за руку, оказалось, что в ладони у нее были зажаты монеты на билет.
– Что, уже приготовила?
Ёсиэ, промолчав, пристально посмотрела мне в глаза. На ее бледном лице наметилось некое подобие улыбки, но она так и не улыбнулась, словно окаменела. Я, не в силах вынести ее недоверчивый взгляд, отвел глаза и, продолжая ощущать на себе этот взгляд, почувствовал, что теперь и мое лицо застыло.
При расставании я с напускной бодростью и веселостью обнял Ёсиэ за плечи и, словно влюбленный после второго свидания, погладил ее по спине.
– Ёсиэ! Ну, будь здорова!
Тут, обежав мать сзади, высунулась Миэко:
– Папа! Спасибо, что купил для Рика-тян дом. Папа, будь молодцом. Я тоже постараюсь. – И она звонко чмокнула меня в губы. Только теперь расстроенная и хмурая Ёсиэ улыбнулась.
– Можешь идти, отец. Все в порядке.
Проводив взглядом Ёсиэ, которая, уныло опустив плечи и держа за руку Миэко, скрылась в темноте платформы, я направился к входу в метро. Домой вернулся уже поздно вечером. Мне еще недоставало денег, чтобы оплатить вексель к четвертому января, но в запасе было по меньшей мере три дня, и я радостно предвкушал: высплюсь как все нормальные люди.
* * *
Один в совершенно холодном доме, Хадзимэ лежал, укутавшись, в постели и рассеянно глядел в потолок. Вокруг валялись книги, свитер, конверты от грампластинок, так что некуда ногой ступить. И на столе книги образовали готовую вот-вот обрушиться гору.«Что ни говори, а стол у него все равно маловат», – подумал я. Стол был довольно длинный, но узкий. Когда Хадзимэ перешел учиться в среднюю школу, я отдал ему свой – правда, это был всего лишь вмонтированный в стену стол типа секретера. Этой весной Хадзимэ провалился на вступительных экзаменах в университет, и стол-секретер ему заменили этим длинным. Чувствуя себя виноватым в том, что Хадзимэ в течение нескольких лет занимался за узким, неудобным столом, я хотел отдать ему свой широкий стол, но он категорически отказался.
– А твой стол можно снова поставить ко мне. Ведь я мало бываю дома. За узким столом тебе неудобно заниматься – уговаривал я, но Хадзимэ резко ответил:
– Нет. Оставь этот. Я провалился не из-за стола. – Хадзимэ, прежде никогда отцу не перечивший, впервые так резко отверг мой совет. В глубине души обидевшись, я, уходя из дома, все же сказал Акико, чтобы столы переставили. Но когда я снова появился дома, они стояли на прежнем месте.
– Почему не передвинули?
– Он сказал, что ему и так хорошо, и не дал мне их переставить. – В голосе Акико слышалась ирония. Но я, кажется, разгадал истинную причину отказа сына. Он, конечно, знал, что я, с тех пор как основал собственное издательство, совсем перестал работать дома. Именно поэтому и не хотел забирать стол из моей комнаты.
– О-о! Директор! Добро пожаловать! – Удивленный Хадзимэ вскочил с постели. Он звал меня директором.
В комнате Хадзимэ я обратил внимание на картину в рамке, висевшую на стене перед письменным столом. На ней был изображен девиз синсэнгуми [5]– «Истина». Приглядевшись как следует, я понял, что это вышивка. Наверное, у Акико ушел не один месяц на то, чтобы стежок за стежком вышить это. Прежде сын увлекался романами Сиба Рётаро [6]и щеголял им самим изобретенными словечками в духе диалектов провинций Тоса или Сацума, а сейчас в явном противоречии с этим вдруг стал приверженцем синсэнгуми. Эта картина с девизом «Истина», во всяком случае, поведала мне о многих неизвестных мне часах, проведенных Акико с сыном.
– Что-нибудь поешь? – Услышав громкий голос Хадзимэ, донесшийся из гостиной, я вышел из его комнаты. – Акио что-то там приготовила. – С этими словами он извлек из холодильника сырую рыбу, приправленную уксусом с сахаром, и батат, сваренный в соевом соусе.
– А у меня осьминог.
Я крупно порезал купленного мною осьминога, приправил его уксусом.
– В этом году, видать, будем питаться одними осьминогами.
– Есть еще и моти. [7]
– Пиво будешь?
– Еще бы! Блеск!
Я не мог взять в толк, из каких побуждений Хадзимэ в общении со мной стал употреблять словечки типа «блеск», модные у спортсменов и болельщиков. Ростом Хадзимэ был выше Дзиро, вымахал за сто восемьдесят, но худощав и с плоской как доска грудью. Спортом он не увлекался и со спортсменами особенно не дружил.
– А все-таки весело тогда было, – проговорил Хадзимэ каким-то неестественно бодрым голосом. Он, похоже, тотчас захмелел.
– Это когда же?
– А когда на Новый год мы всей семьей путешествовали. Побывали в Осака, Киото.
– Ах, тогда? Верно. Тебе было лет шесть.
– Весело провели время.
– Хм, вот как? Неужели так весело? – Я был поражен. – Ведь мы ехали тогда в ужасной тесноте и немало натерпелись.
– Да, вроде бы так.
– В переполненной электричке добрались до Осака, а дальше, до Киото, решили ехать на машине, но оказалось, что шоссе совершенно забито. Кое-как дотащились до Киото, потеряли немало времени. И на обратном пути тоже была давка. – Но Хадзимэ, видимо, этого не помнил. – Ты что, забыл? А храм Сандзюсандо? [8]
– У меня почему-то в памяти осталось только ощущение радости. Нет, точно, – проговорил Хадзимэ и раскатисто расхохотался.
Зато мне запомнились только автомобильные пробки. Именно я предложил поехать всей семьей, но нам пришлось пережить немало трудностей, и в памяти не осталось ничего, кроме раздражения и досады.
– Вот уж не ожидал! Ведь тогда и у вас всех были хмурые лица.
– Хм. – Хадзимэ с непроницаемым видом потягивал пиво.
– И все же, неужто было так весело? – переспросил я и вздохнул.
– Конечно, весело.
– А разве поездка в Синею не получилась более приятной, чем та? Это было тоже в новогодние праздники. Снег шел.
Хадзимэ налил мне пива, а я в свою очередь наполнил его стакан. Он сразу же осушил его. Я подлил ему еще.
– А не помнишь, как мы под зонтиками ходили на горячие источники?
– Да, припоминаю.
– Дзиро был тогда совсем маленьким. У него из-под зонта только ноги едва выглядывали, и сзади казалось, что шагает один зонт. Все от умиления смеялись.
– Да-да.
– Выпьешь еще?
– Угу. – Хадзимэ мог, видимо, пить сколько угодно.
– Я… Я чувствую себя виноватым перед тобой, отец, – вдруг начал Хадзимэ. Я заметил, что глаза его увлажнились, словно он вот-вот заплачет. Нет, он и в самом деле плакал. – Сейчас не такие времена, чтобы мне жить нахлебником. Ты выдержишь, не умрешь, директор? – Глазами, полными слез, сын смотрел на меня в упор. Его губы, мокрые то ли от слюны, то ли от пива, мелко дрожали. – Я понимаю, как тяжко приходится нашему директору. До сих пор мы жили, ни в чем не зная нужды. – Хадзимэ опустил сжатые в кулаки руки. Его широкие и прямые, как доска, плечи напряглись. – Если ты, директор, сейчас умрешь, на мне останется неоплаченный долг за твою доброту. Я не хочу твоей смерти. Мне нужно только одно – чтобы ты жил. Мне довольно и этого. Если издательство потерпит крах, я восстановлю его. Только нужно, чтобы ты дожил до тех времен.
Я внимательно глядел на мелко вздрагивавшие плечи сына. Меня удивило, что он произнес слово «смерть», которое я не только выговорить, но и в мыслях держать боялся. Ведь я полагал, что Хадзимэ ничего не знает о моих делах.
– Если бы только Акико немножко больше понимала тебя. Вот что печально, – произнес тихо Хадзимэ.
Мы с сыном намеренно избегали говорить об Акико. Мне казалось, что он, видевший ежедневно, как одинока Акико, не может упрекать мать за ее неожиданное решение – уехать в Новый год на чужую дачу. Проскользнувшее в его словах осуждение, хотя и сдержанное, потрясло меня до глубины души. Акико ни словом, ни намеком не дала знать Хадзимэ о моей связи с другой женщиной.
* * *
В первый день нового года пришел Дзиро. После поступления в школу сумо он появлялся в родительском доме только раз в году – в Новый год. Он с нерешительным видом топтался в прихожей. На нем было темно-синее кимоно в белую крапинку, коричневато-зеленого цвета пояс завязан сбоку, красиво уложенные в пучок волосы блестели и казались мокрыми.– Поздравляю! – Даже голос его стал хриплым, как у борца.
– С Новым годом! Мамы нет дома. Проходи скорее.
– Куда же она ушла?
– Уехала на дачу к соседям, – ответил я с невозмутимым видом. – Эй, Хадзимэ! Дзиро пришел! – крикнул я, повернувшись к внутренним покоям.
– Привет! – громко поздоровался прибежавший Хадзимэ. Дзиро пошел в свою комнату. Он осмотрел, потрогал руками книги, письменный стол и другие вещи, оставшиеся на своих прежних местах, затем вернулся в гостиную, встал с рассеянным видом около стола, на котором стояли тарелки с едой.
– Садись. Может, поджарить моти?
– Не надо. Моти я уже ел у себя в общежитии. – Усевшись за стол, Дзиро спросил: – А не найдется ли кинтона [9]с каштанами? Признаться, я шел домой, предвкушая его отведать.
– Нет, наверное. – Хадзимэ стал шарить в холодильнике. – На самом деле нет, – сказал он и извлек из холодильника нарутомаки. [10]
– Ты с детства любишь это кушанье из каштанов.
Дзиро с необычайной медлительностью начал есть нарутомаки. Только его манера есть ничуть не изменилась. Он походил на животное, монотонно поглощающее пищу. Нет, скорее на машину, запущенную в замедленном темпе. Руки его двигались с точно выверенной скоростью, и только иногда, нарушая этот ритм, он подцеплял кусок рыбешки, варенной в сладком маринаде, и отправлял его в рот.
Прежде немногословный Дзиро теперь стал необычайно искусным рассказчиком. После каждого его красочного описания раздавался взрыв хохота Хадзимэ. Он говорил не только о товарищах по общежитию, но и о знаменитых борцах, при этом, комично подражая их голосу, разыгрывал целые сценки, вызывая неудержимый смех у брата.
– Да ну? Серьезно? – переспрашивал Хадзимэ и, переводя дух, снова заходился от хохота.
Дзиро пробыл дома часа два. Когда он собрался уходить, я протянул ему деньги на карманные расходы.
– Благодарствую, – проговорил Дзиро, принимая деньги. Даже в его жесте, когда он брал деньги, проглядывал настоящий борец сумо.
* * *
Я вернулся в проход, ведущий к ложам. У меня был билет на стоячие места в бельэтаже, но служащего, который мог бы сделать мне замечание, не было, и я уселся поближе к круглому помосту. Состязания уже начались. И вышедшие на помост, и сидевшие в ожидании борцы казались удивительно тщедушными. При виде их я почему-то почувствовал удушье и несколько раз сделал глубокий вдох. Свет, падающий сверху, ярко освещал плечи судьи; его массивная спина отбрасывала черную тень. Совсем как выступающая скала, о которую разбиваются волны. Судья возвышался точно столб, подпирающий свод зала Кокуги-кан, и это, конечно, рядом с ним молодые борцы выглядели тщедушнее, чем они были на самом деле. Я вытащил фотоаппарат и, приготовившись к съемке, с участившимся от волнения дыханием начал наблюдать за борцами. Чередой проходили перед моим взглядом уродливые, бесформенные тела – как груда хлама, извлеченного из темной каморки. Молодые борцы, изнуренные жестокими тренировками, настолько худые, что по ним можно изучать скелет; или, наоборот, излишне раскормленные, с выпирающими телесами. Они вызывали чувство жалости. Я обратил внимание на одну удивительную вещь. Борьба проходила в полном безмолвии, если не считать голоса ёбидаси [11]объявлявшего имена борцов, а также голосов рефери и диктора. Борцы сближались молча, без выкриков, будто затаив дыхание. Были слышны лишь глухие удары при столкновении тел. Действительно, странный и страшный мир. Юношеский голос ёбидаси, тонкий, как рыбья кость, произносит нараспев имена борцов. С одной стороны поднимается на помост Жалкая фигура, смахивающая на общипанную курицу. Яркий свет прожектора выхватывает из темноты изуродованное жестокими тренировками тело. Выпяченные губы плотно сжаты. Зубы стиснуты. Уставившиеся в одну точку глаза. Кажется, что этот взгляд, устремленный в пространство, пронзает потолок. Навстречу медленно движется грузный толстяк. Его маленькие глазки тоже смотрят в одну точку. Две линии взглядов перекрещиваются и пронзают друг друга. Два тела молча сближаются, молча сталкиваются. Я думал, что худой в одно мгновенье вылетит за круг, однако он упорно держится у самого края помоста. Высохшее, словно дерево, напоминающее скелет из какого-то фантастического фильма, это тело борется. Трудно понять, какими законами механики удерживается равновесие между телами, одно из которых в два раза тяжелее другого. Просто не верится, что их силы равны. Тем не менее равновесие налицо. Я вдруг понял, что это и есть настоящая борьба. Она, как в настоящей драке, проходила безмолвно. И вот, когда мне начинает казаться, что борцы навсегда застыли в неподвижности, оба вдруг падают. Конечно, низкорослый и худощавый оказывается внизу. Тяжеловес медленно приподнимается. Обвитый телом худощавого, он скользит, падает за край помоста вниз. В зале Кокугикан слышится стук от сильного удара черепом о пол.Кожа у всех борцов тусклая, лишенная блеска – цвета грязи, смешанной с пеплом. Мне невольно припомнился цвет кожи Дзиро. Насколько он, должно быть, приятнее! Однажды, когда мы с Дзиро ходили в баню, я был просто поражен. Хадзимэ тоже был с нами, и я смотрел на них, сравнивая. У обоих мальчиков, конечно, была гладкая детская кожа, но все же как они отличались! У Хадзимэ цвет кожи был здоровый, но кожа Дзиро была так красива, что притягивала взгляд. Персикового цвета, подсвеченная изнутри током крови, она была эластичной, гладкой и казалась мне воплощением совершенной красоты человеческого тела.
Тут я обратил внимание на перемены, происходившие на помосте. Взамен борцов с дряблыми складками на теле появились более плотные и крепко сбитые спортсмены. Судью и ёбидаси тоже сменили новые – настоящие великаны. Подошел черед Дзиро, и он поднялся на помост. К моему удивлению, цвет тела у сына сейчас тоже был какой-то землистый, точно его припорошили пеплом. Приподняв слегка правое плечо, покачиваясь вправо и влево, плотно сжав рот с выпяченной нижней губой, Дзиро величественно шагал по проходу. Несмотря на осанку, он казался маленьким и худощавым. Его противник, наоборот, был хорошо упитанный тяжеловес. Чем дольше я смотрел на него, тем сильнее он мне казался. Когда объявили Дзиро, я засуетился, приготовившись снимать. Через видоискатель я пристально следил за движениями сына: как, стоя у края помоста, он повернулся к зрителям, как поднял руку, затем другую. Когда он, расставив ноги и выпятив грудь, медленно поднимал руки, выступили ключицы. В тот самый момент, когда Дзиро атаковал противника, я нажал на спуск. Однако снять последующий фрагмент схватки уже не успел. Движения Дзиро были слишком стремительными. В следующее мгновение я увидел медвежью спину противника. Он заслонил собой Дзиро, который изо всех сил старался удержаться на ногах, чтобы не быть вытолкнутым за границы помоста, мне видно было только изогнутую, словно лук, спину Дзиро. Корпус «медведя» начал медленно поворачиваться. Его тело не помещалось в моем видоискателе, и в тот момент, когда мне показалось, что они поменялись с Дзиро местами, я вновь нажал на спуск. Однако еще раньше их фигуры исчезли из моего поля зрения, ограниченного рамками видоискателя. Поэтому я так и не увидел конца схватки. Кто же все-таки победил? Кажется, проиграл Дзиро, ведь его слабый бросок не имел эффекта. Когда объявили победителем «медведя», я сразу же покинул свое место.
Около скамеек перед гардеробом, где переодевались борцы, сновали несколько пожилых женщин деревенского вида. Я присел на край скамейки и стал рассеянно наблюдать за их суетой. Женщины были низкорослы, как школьницы, лица сморщенные, похожие на сушеную редьку. Держа в руках матерчатые сумки, они носились по коридору Кокугикана, словно наседки, мечущиеся по крестьянскому двору. Одна из 'женщин приоткрыла дверь гардероба и заглянула внутрь. Видимо, кто-то из борцов в этот момент переодевался и был совсем голый – женщина вскрикнула: «Ах!» Заинтересовавшись, я поднялся со скамейки и, тоже заглянув в раздевалку, опешил. Перед дверью стоял Дзиро. Он как раз завязывал пояс купального халата и, кажется, перебрасывался шутками с другим борцом, который был мне не виден. Глаза Дзиро превратились в узкие Щелки, сын смеялся.
При виде его улыбающегося лица мне припомнился один телефонный разговор с приятелем по работе. Он был просто помешан на сумо и даже подружился с гранд-чемпионом.
– Я хочу поговорить с тобой о Дзиро. Он перестал прибавлять в весе, – заявил друг. Он был знатоком мира сумо, поэтому даже о весе Дзиро был осведомлен лучше меня. – Если твой сын не наберет в весе, то, как бы быстро он ни двигался на помосте, ему не победить. Думаю, что сейчас для Дзиро это самое главное. Ему уже девятнадцать лет. Если он сейчас не потолстеет, то все будет напрасным.
– Наверное, ты прав.
Друг молчал. Интуитивно уловив, что сейчас вот-вот будет произнесено что-то неприятное, я тоже ничего больше не говорил.
– В некоторых школах сумо борцам не дают читать никаких книг, кроме комиксов, чтобы они ни о чем не задумывались. Дело в том, что, как только борцы начинают читать серьезные книги в твердых переплетах, на них это сразу же сказывается. Если у борца появляются переживания и страдания, он тем более не сможет потолстеть.
– Правда? Я как-то не думал об этом.
– Дело здесь очень тонкое. Посмотри на борцов сумо. Большинство из них только и делают, что лежмя лежат, как кули с картошкой. А Дзиро-тян, вероятно, живо на все реагирует. Семейные дела… И с тобой, отцом, он в определенный период не мог общаться. Сейчас-то вы хоть встречаетесь?
– Да, когда я снял комнату в Асакуса, сын однажды зашел посмотреть, как я живу.
– Хорошо, что тебе удалось снять жилье в Асакуса. У сына настроение, наверное, изменилось, не так ли? Сейчас и ты живешь недалеко от его общежития, и Кокугикан под боком. Ты, видимо, потому и выбрал район Асакуса. А в Кокугикане бываешь?
– Нет, это как-то…
– Хорошо бы тебе все-таки появляться там. В таких случаях борец проводит схватку в приподнятом настроении. Наверняка Дзиро-тян будет рад.