– Ты не раскатывай губы – я ведь, может, только посмотрю. – Я приняла из его рук красочную визитную карточку. – Тоже мне, Мавр.
Но спустя несколько минут я уже сидела в кресле, похожем на стоматологическое, и молчаливый суровый бородач тонкой иглой рисовал на внутренней стороне моего запястья красивые «готические» буквы:
«Но не насытившаяся»
Получилось очень красиво.
12 февраля
14 февраля
18 февраля
Но спустя несколько минут я уже сидела в кресле, похожем на стоматологическое, и молчаливый суровый бородач тонкой иглой рисовал на внутренней стороне моего запястья красивые «готические» буквы:
«Но не насытившаяся»
Получилось очень красиво.
12 февраля
Смотрела на заживающую татуировку и написала сказку о том, как мы себя меняем в надежде стать счастливыми.
Русалочка. Грустная московская сказка.
У Русалочки из сказки Андерсена был хвост вместо ножек, а вот у Русовой Аллочки из Отрадного вместо красивой груди были только два прыщика да коллекция бюстгальтеров с поролоновой прослойкой. Аллочка стеснялась своего подросткового сложения, ведь ей было уже слегка за тридцать. Но особенно не мучилась – на каждые очертания найдется свой гурман.
Личная жизнь Аллы была не то чтобы бурлящим океаном с сиренами и электрическими скатами, но и не застойным болотом с протухшей ряской и квакающими жабами. Было замужество – неудачное, короткое, студенческое. Случались романы и просто любовники. Все было в целом неплохо, пока не угораздило Аллочку влюбиться в генерального директора рекламного агентства, в котором сама она служила скромным менеджером. Директор был прекрасным принцем. Даже лучше. Богом он был – глаза зеленые, кудри шелковые, осанка Аполлона, пахнет степями и соснами, голос – что плотный бархат.
В его присутствии Аллочка цвела и млела. Принц был холост. Но общением с женщинами не пренебрегал. То с одной в свете появится, то с другой. Все они казались Алле кикиморами, не умеющими двух слов связать. У одной из них уши были вечно заткнуты плеером, и когда она проходила мимо, до Аллы доносились отзвуки хитов группы «ВиаГра». И сама девица была похожа на солистку этой группы. Холеная, с нагло выпирающей из глубокого декольте округлой грудью. Да что уж там, вообще-то все любовницы принца были похожи на солисток группы «ВиаГра». Должно быть, ему нравился такой типаж.
Однажды Алла написала ему имейл, анонимный. Файл со своими любимыми стихами – там и
Бодлер, и Бродский, и Цветаева даже. Хотя это даже не безрассудство, а концентрированная глупость – лезть с Цветаевой к мужику, у которого трехдневная небритость, клюшки для гольфа в багажнике авто и любовницы, похожие на невесту кролика Роджера.
Почти год маялась русалочка – все думала, вдруг отпустит. Тоннами скупала книжки по позитивной психологии, все они, казалось, были написаны одним, весьма поверхностно смотрящим на мир, автором. Начала курить – хотя в ее возрасте обычно, напротив, бросают. Отбелила зубы. Купила четыре шелковых платья, все красные. Даже пару раз испробовала целительную силу случайного секса. Не помогло. Ничего не помогло. И тогда Аллочка решила – не зря буддисты считают, что бытие есть страдание. Она готова пострадать за призрачную возможность разделить хотя бы несколько дней бытия с ее Богом. И она записалась на консультацию к пластическому хирургу – выбрала лучшего. Грузин, пожилой, ласковый такой, с мягкими ладонями. Смотрел на нее по-отечески. Алла сдала анализы, сделала флюорографию, и вот уже улыбчивая медсестра ставит ей капельницу с успокоительным.
И через несколько недель русалочка приходит на работу – новое декольтированное платье, осанка Майи Плисецкой, светлые пряди в волосах. Все восхищаются, но за спиной, конечно, перешептываются – женский коллектив, куда деваться. Все заметили, что Алла уходила в отпуск подростком, а вернулась – Анджелиной Джоли.
– А ты знаешь главную новость года? – во время первого же кофе-брейка, прищурившись, сообщает ей секретарша Людочка. – Шеф-то наш женится!
Кофе, обычный остывший капучино, вдруг становится огненной лавой, выжигающей ее нутро.
– Как?.. На ком?
– Да на дизайнерше, которая работала с нами в февральском проекте! Помнишь? Швабра такая… Никто и не подозревал, что между ними есть что-то. Она же вообще не в его вкусе, тощая, как сельдь!
Аллочка помнила. Черноволосая дизайнерша, побрякивающая серебряными браслетами, томная, хриплоголосая, курящая, с глазами оленя. И фигурой Твигги. Дизайнерша не то чтобы не стеснялась отсутствия пышных форм – наоборот, подчеркивала это обтягивающими силуэтами. Она была похожа на парижанку. Прямая, тонкая, как маятник.
Русалочке вдруг показалось, что под ее модным платьем, обтянутые дорогим шелком, спрятаны футбольные мячи. Захотелось снять кожу, пнуть их в направлении чьих-нибудь ворот и умчаться в дальние дали. Как Маргарита – невидимой и свободной.
В тот вечер Аллочка долго отмокала в пенной ванне. Ей вдруг вспомнилось, как несколько лет назад, по совету одной из бессмысленных «позитивных» книг, она записалась на прием к психотерапевту. Седобородый врач спросил, в чем ее проблема, и Алла, застенчиво улыбнувшись, ответила: «Тоска».
«А в чем она выражается?»
Русалочка тогда промолчала. Врач пытался ей помочь:
– Вы раздражительны? Плаксивы? Вам хочется убить себя?
Она помотала головой – нет, нет и нет.
– Я вообще никогда не плачу.
– Никогда? – казалось, он даже удивился.
– Никогда. С самого детства. Не могу заплакать, и все.
Она вспомнила об этом, лежа в ванне, потому что вдруг почувствовала влагу на своих щеках и с удивлением поняла, что та не имеет к хлорированной водопроводной воде никакого отношения. Это были настоящие слезы, крупные, горячие.
Русалочка закрыла глаза.
В ту ночь ей снилось, что ее качают сильные соленые руки родного океана, что вокруг нее – только нежные изумрудные волны и медузы, прозрачные, как хрустальные шары.
Русалочка. Грустная московская сказка.
У Русалочки из сказки Андерсена был хвост вместо ножек, а вот у Русовой Аллочки из Отрадного вместо красивой груди были только два прыщика да коллекция бюстгальтеров с поролоновой прослойкой. Аллочка стеснялась своего подросткового сложения, ведь ей было уже слегка за тридцать. Но особенно не мучилась – на каждые очертания найдется свой гурман.
Личная жизнь Аллы была не то чтобы бурлящим океаном с сиренами и электрическими скатами, но и не застойным болотом с протухшей ряской и квакающими жабами. Было замужество – неудачное, короткое, студенческое. Случались романы и просто любовники. Все было в целом неплохо, пока не угораздило Аллочку влюбиться в генерального директора рекламного агентства, в котором сама она служила скромным менеджером. Директор был прекрасным принцем. Даже лучше. Богом он был – глаза зеленые, кудри шелковые, осанка Аполлона, пахнет степями и соснами, голос – что плотный бархат.
В его присутствии Аллочка цвела и млела. Принц был холост. Но общением с женщинами не пренебрегал. То с одной в свете появится, то с другой. Все они казались Алле кикиморами, не умеющими двух слов связать. У одной из них уши были вечно заткнуты плеером, и когда она проходила мимо, до Аллы доносились отзвуки хитов группы «ВиаГра». И сама девица была похожа на солистку этой группы. Холеная, с нагло выпирающей из глубокого декольте округлой грудью. Да что уж там, вообще-то все любовницы принца были похожи на солисток группы «ВиаГра». Должно быть, ему нравился такой типаж.
Однажды Алла написала ему имейл, анонимный. Файл со своими любимыми стихами – там и
Бодлер, и Бродский, и Цветаева даже. Хотя это даже не безрассудство, а концентрированная глупость – лезть с Цветаевой к мужику, у которого трехдневная небритость, клюшки для гольфа в багажнике авто и любовницы, похожие на невесту кролика Роджера.
Почти год маялась русалочка – все думала, вдруг отпустит. Тоннами скупала книжки по позитивной психологии, все они, казалось, были написаны одним, весьма поверхностно смотрящим на мир, автором. Начала курить – хотя в ее возрасте обычно, напротив, бросают. Отбелила зубы. Купила четыре шелковых платья, все красные. Даже пару раз испробовала целительную силу случайного секса. Не помогло. Ничего не помогло. И тогда Аллочка решила – не зря буддисты считают, что бытие есть страдание. Она готова пострадать за призрачную возможность разделить хотя бы несколько дней бытия с ее Богом. И она записалась на консультацию к пластическому хирургу – выбрала лучшего. Грузин, пожилой, ласковый такой, с мягкими ладонями. Смотрел на нее по-отечески. Алла сдала анализы, сделала флюорографию, и вот уже улыбчивая медсестра ставит ей капельницу с успокоительным.
И через несколько недель русалочка приходит на работу – новое декольтированное платье, осанка Майи Плисецкой, светлые пряди в волосах. Все восхищаются, но за спиной, конечно, перешептываются – женский коллектив, куда деваться. Все заметили, что Алла уходила в отпуск подростком, а вернулась – Анджелиной Джоли.
– А ты знаешь главную новость года? – во время первого же кофе-брейка, прищурившись, сообщает ей секретарша Людочка. – Шеф-то наш женится!
Кофе, обычный остывший капучино, вдруг становится огненной лавой, выжигающей ее нутро.
– Как?.. На ком?
– Да на дизайнерше, которая работала с нами в февральском проекте! Помнишь? Швабра такая… Никто и не подозревал, что между ними есть что-то. Она же вообще не в его вкусе, тощая, как сельдь!
Аллочка помнила. Черноволосая дизайнерша, побрякивающая серебряными браслетами, томная, хриплоголосая, курящая, с глазами оленя. И фигурой Твигги. Дизайнерша не то чтобы не стеснялась отсутствия пышных форм – наоборот, подчеркивала это обтягивающими силуэтами. Она была похожа на парижанку. Прямая, тонкая, как маятник.
Русалочке вдруг показалось, что под ее модным платьем, обтянутые дорогим шелком, спрятаны футбольные мячи. Захотелось снять кожу, пнуть их в направлении чьих-нибудь ворот и умчаться в дальние дали. Как Маргарита – невидимой и свободной.
В тот вечер Аллочка долго отмокала в пенной ванне. Ей вдруг вспомнилось, как несколько лет назад, по совету одной из бессмысленных «позитивных» книг, она записалась на прием к психотерапевту. Седобородый врач спросил, в чем ее проблема, и Алла, застенчиво улыбнувшись, ответила: «Тоска».
«А в чем она выражается?»
Русалочка тогда промолчала. Врач пытался ей помочь:
– Вы раздражительны? Плаксивы? Вам хочется убить себя?
Она помотала головой – нет, нет и нет.
– Я вообще никогда не плачу.
– Никогда? – казалось, он даже удивился.
– Никогда. С самого детства. Не могу заплакать, и все.
Она вспомнила об этом, лежа в ванне, потому что вдруг почувствовала влагу на своих щеках и с удивлением поняла, что та не имеет к хлорированной водопроводной воде никакого отношения. Это были настоящие слезы, крупные, горячие.
Русалочка закрыла глаза.
В ту ночь ей снилось, что ее качают сильные соленые руки родного океана, что вокруг нее – только нежные изумрудные волны и медузы, прозрачные, как хрустальные шары.
14 февраля
Коллега прислала картинку – фотографию с археологических раскопок. Западный Азербайджан, шесть тысяч лет назад, два скелета в яме. Скелет побольше, с проломленной головой, в безвольной позе на спине, и скелет чуть поменьше, нежно его обнимающий и тянущийся безгубым ртом к давно мертвому костяному лицу.
Так это было трогательно. Моя лучшая «валентинка».
В полдень в дверь позвонили – пришел курьер и принес охапку лилий. Я всегда любила лилии, в отличие от большинства, у которого голова раскалывается от их навязчивой одурманивающей сладости. В приподнятом настроении набрала в самую большую вазу воды, поставила цветы, расправила, осторожно погладила пальцами лепестки, представила себе дарителя, безнадежно в меня влюбленного, молящегося на мой светлый образ и еженощно выдыхающего имя мое в пропитанную слезами подушку. Может быть, он читал колонки в «Новостях Москвы» и его вдохновил мой образ жизни. Мое отсутствие стен.
Одной моей знакомой писательнице анонимная поклонница прислала белоснежную норковую шубу, новенькую, с этикетками – просто в знак благодарности за труд, ничего не требуя взамен, даже обратной связи.
А Лере однажды на работу принесли шоколадный тортик, который выглядел как восьмое чудо света. Воплощенная нежность на изящной фарфоровой тарелочке. Нам тогда было еще по двадцать с чем-то лет, денег на эксклюзивные пирожные в наших кошельках не водилось, и в обеденный перерыв мы уединились в чьем-то пустом кабинете и молча вкушали эту тающую на языке пищу богов. А потом нас так скрутило, что остаток дня, весь вечер и даже половину ночи мы провели в соседних кабинках офисного сортира. Выяснилось, что тортик был напичкан сильным слабительным, а прислала его жена баскетболиста, с которым в то время моя Лера крутила роман.
Но человек, который предпочел нежные декадентские лилии популярным розам и бюджетным хризантемам, просто не может оказаться чьей-нибудь обозленной женой.
Возможно, он даже похож на Ника Кейва или покойного Дэвида Кэрродайна.
И тут из самой сердцевины букета выпала записка.
Да, кстати, Олег так и не позвонил, – но не могу сказать, что я на это рассчитывала.
Так это было трогательно. Моя лучшая «валентинка».
В полдень в дверь позвонили – пришел курьер и принес охапку лилий. Я всегда любила лилии, в отличие от большинства, у которого голова раскалывается от их навязчивой одурманивающей сладости. В приподнятом настроении набрала в самую большую вазу воды, поставила цветы, расправила, осторожно погладила пальцами лепестки, представила себе дарителя, безнадежно в меня влюбленного, молящегося на мой светлый образ и еженощно выдыхающего имя мое в пропитанную слезами подушку. Может быть, он читал колонки в «Новостях Москвы» и его вдохновил мой образ жизни. Мое отсутствие стен.
Одной моей знакомой писательнице анонимная поклонница прислала белоснежную норковую шубу, новенькую, с этикетками – просто в знак благодарности за труд, ничего не требуя взамен, даже обратной связи.
А Лере однажды на работу принесли шоколадный тортик, который выглядел как восьмое чудо света. Воплощенная нежность на изящной фарфоровой тарелочке. Нам тогда было еще по двадцать с чем-то лет, денег на эксклюзивные пирожные в наших кошельках не водилось, и в обеденный перерыв мы уединились в чьем-то пустом кабинете и молча вкушали эту тающую на языке пищу богов. А потом нас так скрутило, что остаток дня, весь вечер и даже половину ночи мы провели в соседних кабинках офисного сортира. Выяснилось, что тортик был напичкан сильным слабительным, а прислала его жена баскетболиста, с которым в то время моя Лера крутила роман.
Но человек, который предпочел нежные декадентские лилии популярным розам и бюджетным хризантемам, просто не может оказаться чьей-нибудь обозленной женой.
Возможно, он даже похож на Ника Кейва или покойного Дэвида Кэрродайна.
И тут из самой сердцевины букета выпала записка.
Дорогая Кашеварова!Я улыбнулась и полезла в Сеть – надо заказать на адрес Леркиного офиса самую большую и сочную пиццу.
Я тебя люблю по-настоящему, в отличие от всех мужиков, которые говорят это тебе, когда сомневаются, действительно ли ты собираешься им дать. И буду любить всегда!!! Твоя Лера.
P.S. Надеюсь, что от лилий у тебя не разболится голова.
Да, кстати, Олег так и не позвонил, – но не могу сказать, что я на это рассчитывала.
18 февраля
Лет пятнадцать назад я бы расстроилась. Любовник, так и не позвонивший после единственного секса, – какой жестокий удар по женской самости. Да, лет пятнадцать назад я бы придумала тысячу причин, каждая из которых была бы большим поводом для затяжной депрессии, чем предыдущая.
Наверное, я плоха в постели. Или у меня ноги были недостаточно гладко выбриты. Или моя грудь в дорогущем вандер бра выглядела аппетитно, а вне оного утеряла соблазнительность очертаний. Когда тебе чуть за двадцать, ты никак не можешь отделаться от детского самоощущения центра Вселенной.
И все неприятности записываешь на свой счет, это естественный побочный эффект. Когда тебе уже под сорок, ты прекрасно понимаешь, что ты вообще ни при чем. Он больше не хочет с тобой общаться, но ты не виновата. Могло случиться все, что угодно – от маловероятного «впал в экзистенциальный кризис и уехал в Перу пить священную аяхуаску» до банального «помирился с женой». И да, конечно, он мог встретить кого-нибудь еще, кто показался ему более интересной, чем я. Это тоже нормально.
Мы, жители мегаполиса, вообще избалованы огромным выбором себе подобных, мы не дорожим случайными отношениями и считаем почти неприличным цепляться за людей.
Олег не позвонил, и я почти о нем не вспоминала.
Почти. Все-таки в постели он был богом.
Я решила пойти в какой-нибудь модный бар и снять самого роскошного мужика из тех, кто на меня польстится. Выбрала красное шифоновое платье, туфли с шипами и хищные духи с туберозой в основе. Мне хотелось быть пожирательницей сердец. В глубине души я мечтала о реванше за Олега. Подарить кому-нибудь восхитительную ночь, а утром, пока он спит, тихо уйти, что-нибудь написав губной помадой на зеркале в коридоре. «Ты милый. Саша». Или нет. Лучше так: «Тирания человеческих лиц отступила, и я могу страдать только от самого себя. Бодлер». Хотя на такую длинную цитату уйдет весь тюбик помады.
Пусть лучше будет просто смайлик. Бесхитростный смайлик – и в нем будут и благодарность за ночь, и невозможность новой встречи, и безысходность одиночества, которое приросло как вторая кожа, и надежда на то, что обошлось без боли, и эта самая боль, как она есть. Главное – во время свидания держать язык за зубами и не сболтнуть лишнего о себе, чтобы он не смог найти меня на фейсбуке и написать на моей странице: «Какого хрена ты испачкала мое зеркало губной помадой?! Куда я могу прислать счет из клининговой компании?»
Уже накинув пальто, позвонила Лерке.
– Не хочешь проветриться? Я еду в «Нунинг».
– А, раны зализываешь, – усмехнулась она. – Зачем я тебе там нужна. Веселись и делай глупости. Только смотри, чтобы тебя не обокрали и не изнасиловали.
– Какая-то ты сегодня мрачная. Что-то случилось?
– Ничего особенного. Меня мужик кинул. Познакомилась на прошлой неделе с мужиком. На редакционном задании, как обычно. Он спортивный менеджер и похож на звезду футбола. Такой весь, знаешь, прилизанный, но в то же время дико мужественный. И вот сегодня договорились пойти в кино, и тут он звонит и говорит, что растянул колено.
– Ну ты даешь, – рассмеялась я. – Как маленькая. А вдруг он правда растянул колено.
– Я не как маленькая, я нашла его в фейсбуке, еще на прошлой неделе, – мрачно сказала Лерка. – У него там был статус «все сложно», а теперь поменялся на «в отношениях с» – и ссылка на какую-то овцу, похожую на Синди Кроуфорд.
– М-да… – протянула я. – Ну так и пойдем. Найдешь себе нового, в сто раз лучше.
– Я сижу с маской из овсянки и яйца на роже и смотрю «Техасскую резню бензопилой».
– Это аргумент, – согласилась я. – Ладно. А я надену что-нибудь вульгарное и выпью как минимум восемь порций виски или рома. Если что, ты знаешь, где меня искать!
В «Нунинге» было, как всегда, многолюдно.
Не успела я допить первый из батареи запланированных виски, как ко мне подошел какой-то француз – как большинство своих сограждан, он был похож на художника, хотя на деле мог оказаться кем угодно, от полицейского до строителя. У него были буйные кудри и клетчатый пиджак с кожаными заплатами на локтях. Он представился Полем и сказал, что я красивая. «Недавно приехал», – усмехнулась про себя я, глядя в его голубые глаза за поблескивающими стеклами дорогих очков. Экспаты, оказавшиеся в Москве, проходят одно и то же колесо сансары. Сначала они по инерции заводят два, максимум три, романа с женщинами, похожими на их соотечественниц. Потом что-то переключается в их мозгах – они дуреют от доступности ярких, вульгарных, всегда тщательно накрашенных, с тоскливым вопросом в красивых глазах женщин. И начинают они ходить на свидания с блондинками в леопардовом, изредка даже женятся.
Мы выпили по ром-коле, потом – еще по одной. У меня было настроение «эх, прокачу», хотелось не просто драйва, а размашистого расточительного веселья, как в фильме Софии Копполы о Марии-Антуанетте, – чтобы рекой лилось шампанское, чтобы серые рассветы съедали ночь, чтобы под глазами залегли синеватые тени, а все окружающие смотрели на меня с влюбленными улыбками и я купалась в этой легкомысленной приязни как в целительной жемчужной ванне.
– А поехали в караоке! – сказала я.
Поль был явно непривычен к такому количеству спиртного, на его лице появилось умилительное выражение беспомощности, и он послушно поплелся за мной. В гардеробе какая-то блондинка в блестках, даже не пытаясь понизить голос, задумчиво протянула нам вслед, обращаясь к подружке:
– Ну ты посмотри, как надо! Француза сняла. Ловко она его обработала, а ведь бабе явно не меньше сорокета. Смотри, он вообще готовченко, сейчас отведет его в гостиницу и кошелек спиздит!
Таксист запросил втрое дороже обычного, я начала было ссориться, но Поль только махнул рукой и достал из внутреннего кармана увесистую пачку пятитысячных купюр.
А потом я провалилась в ночь, но это было не так, как несколько недель назад с Олегом, – не как будто бы вибрирует сердце, потом дрожание отзывается в кончиках пальцев, а потом ночь накрывает тебя бархатным колпаком, под котором ты существуешь в ином измерении.
Просто пустота.
С трудом разлепив глаза, я поняла, что мутноватая реальность собралась в непривычный пазл – чужой потолок, украшенный вульгарной лепниной в вензелях, люстра из муранского стекла, очертания чьего-то тела под соседним одеялом. Я даже не сразу вспомнила о Поле. Интересно, Мария-Антуанетта, проснувшись, тоже не вполне понимала, кто она? Ей тоже становилось тошно, когда снижалась концентрация брюта в ее крови?
Вспомнилась «Крейцерова соната», о том, как Позднышев говорил, что любовь – это не идеальное и возвышенное, а нечто мерзкое и свиное, то, о чем потом и вспоминать стыдно.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, я доплелась до ванной, напилась прямо из-под крана и, стараясь не встречаться взглядом с собственным зеркальным отражением, кое-как привела себя в порядок. Я была похожа на утомленную ночную жрицу – это мятое красное платье, эта размазавшаяся тушь, эти спутанные волосы, пропахшие табаком.
Подумав, я достала из сумки помаду и нарисовала на зеркале в прихожей смайлик.
Я шла по рассветному городу, который постепенно напитывался солнцем, голосами спешащих на работу людей, автомобильными гудками, запахами бензина, пыли, свежей выпечки. За это я и люблю Москву и, напротив, ненавижу тех, кто считает ее бездушным городом, в котором любые отношения, по сути, есть акт купли-продажи. Как они могут не видеть, не замечать, что Москва живая, она похожа на бодрую леди в летах, которая манерно выбеливает морщинистое, но все еще красивое лицо, предпочитает лисьи горжетки практичным футболкам, курит через мундштук, по утрам у нее случается тахикардия, а по вечерам она пьет терпкое вино и подолгу смотрит на закат. Похмельное состояние похоже на глубокую медитацию – я шла по знакомому маршруту и словно сама была Москвой.
– Саша? – вдруг кто-то позвал меня из автомобиля, который, как выяснилось, уже какое-то время ехал вдоль обочины вслед за мной.
Я давно знакома с этим московским законом подлости: лучший способ встретить старого знакомого – выйти на улицу похмельной и непричесанной, в чем-нибудь мятом, в забрызганных грязью туфлях и прыщом на носу, похожим на кнопку тревоги.
Даже сначала оборачиваться не хотела, бездарно попытавшись сделать вид, что я – это не настоящая я, а просто некто, на меня немного похожий (только старше, уродливее и с каким-то странным чувством меры, позволяющим выйти утром в коктейльном наряде). Но преследователь был назойлив. Боковым зрением я видела, как он спешно припарковал автомобиль, и вот уже я услышала его приближающиеся шаги за спиной и была вынуждена обернуться. В тот момент я была готова провалиться под землю – и как со спиралевидной горки в турецком аквапарке, с ветерком проехать по всем дантовским кругам, чтобы пасть на самое дно.
Это был Олег. Мужчина, который видел меня голой всего час с небольшим, что дало ему повод забыть мой номер телефона.
Выглядел он превосходно – как бизнесмен из какого-нибудь калифорнийского сериала. Небрежная стрижка, ироничный прищур, белоснежная рубашка, дорогой костюм, очки.
– А я уже было решил, что это не ты! – весело воскликнул он. – Ты как…как… Короче, Саш, хреново как-то выглядишь.
– Лучше бы ты действительно так решил, – терять мне было нечего, я смотрела прямо ему в глаза. – А я думала, что больше никогда тебя не увижу.
– Только не говори, что обиделась, – поморщился Олег.
– Ну что ты! Будь мне двадцать, я бы точно обиделась, – усмехнулась я. – А сейчас… Ну да, сейчас я тоже обиделась. Но в двадцать это было бы нормально, а так… инфантильно. Не обращай внимание, у меня страшное похмелье, и я несу чушь.
– Это заметно. Может, кофе?
– Ты всерьез считаешь, что я появлюсь в таком виде да хоть в сетевой забегаловке? Больше всего на свете я хочу спать. Еще – умереть. Но это потом, сначала – все-таки поспать.
– Сашенька… – он вдруг протянул руку и погладил меня по волосам. – Так странно, я ведь соскучился. Вот уж не думал, что я еще могу по кому-то скучать.
– Ну да. Ты весь из себя такой циничный и прожженный. Как главный герой романа Барбары Картленд. Привык, что твое сердце холодное, как у похищенного Кая. И вдруг появляюсь такая я. Не то чтобы супермодель и даже наверняка не в твоем вкусе. И ты сначала меня всячески притесняешь и отвергаешь. Потому что на самом деле боишься, что я тебя съем. А потом даешь волю чувствам, мои соски показательно твердеют – эту фазу в псевдоромане Картленд мы никак не можем пропустить. Ну и… – я развела руками.
– Смешная ты. Слушай, у меня идея. Пойдем ко мне в машину, – он взял меня под руку.
Мне ничего не оставалось, как потащиться за ним. Тем более что ноги меня едва держали.
– Кстати, ты в моем вкусе, – сказал Олег, помогая мне забраться внутрь – у него был высокий внедорожник со ступенечкой. – И вполне супермодель. Только не сейчас, конечно.
– Ах, ну да. Если говорить о Картленд, то нельзя упускать из виду и твою жену.
– Ну Саааша… – Он так поморщился, как будто бы я сказала «кариес» или «простатит», а не «жена».
– В романе она бы оказалась холодной стервой, которая изменяет тебе с садовником или маникюристом. Но ты не волнуйся. Это не потому, что меня волнует твоя жена, а потому, что Барбара Картленд – дура.
– Так, Сашка, сиди тут и никуда не уходи, – с этими словами Олег выбежал из машины, и я не успела даже ничего сказать ему вслед, потому что из-за бессонной ночи и концентрации текилы в крови мои реакции были несколько заторможенными.
Я покрутила ручку радиоприемника, нашла Таниту Тикарам. Ее низкий голос был как тяжелое бархатное одеяло, в которое хочется закутаться, как гусеница в кокон, и вылупиться через несколько часов прекрасным мотыльком-однодневкой с просвечивающими на солнце бледными крылышками.
Почему людей тянет друг к другу? Какова природа этой волшебной химии? Когда мне было восемнадцать, я готова была записать в прекрасные принцы почти каждого, к чьим губам мне хотелось прикоснуться. С годами же все больше воспринимала мужчину как объект математического анализа. Пыталась найти подвох. Оставил чаевых пять, а не десять процентов? Жадина, будет экономить на наших будущих детях. Говорит о бывшей девушке, что она – глупая сука? Пройдет несколько лет, и то же самое он кому-нибудь расскажет обо мне, и на лице его будет скорбь, а какая-нибудь нежная дева положит ладонь на его плечо, и это будет знак сочувствия. Дружит с бывшей? Все понятно, наверняка он еще любит ее и при первой же возможности прыгнет к ней постель. С наслаждением ест шашлык, да еще и хлебным мякишем подбирает соус с тарелки? К сорока годам у него будет живот как у байкера с карикатуры и повышенный холестерин.
Постепенно я избавилась и от этой категоричности. Этап максимализма был не менее важен, чем этап безусловного принятия и шор на глазах. К моим почти сорока я научилась просто быть трезвой, без перегибов в ту или иную сторону.
Но иногда отлаженный внутренний механизм восприятия мужчин давал сбой. Как в то утро.
Почему я сижу в этой чужой машине? Что мешает мне уйти? Я почти ничего не знаю об Олеге, кроме того, что его кожа пахнет персиком и солью. Не так-то и мало, с другой стороны.
– А вот и я, – хлопнула дверь, и у меня под носом оказался старбаксовский бумажный стаканчик с кофе. – Я – мастер компромиссов, скажешь, нет?
С наслаждением отхлебнув большой глоток, я откинулась на спинку мягкого сиденья:
– Напиток богов… Ладно, мастер компромиссов. Может быть, поиграешь в моего доброго ангела и отвезешь меня домой? И заодно расскажешь, почему так надолго пропал. Например, честно признаешься, что я плоха в постели.
Наверное, я плоха в постели. Или у меня ноги были недостаточно гладко выбриты. Или моя грудь в дорогущем вандер бра выглядела аппетитно, а вне оного утеряла соблазнительность очертаний. Когда тебе чуть за двадцать, ты никак не можешь отделаться от детского самоощущения центра Вселенной.
И все неприятности записываешь на свой счет, это естественный побочный эффект. Когда тебе уже под сорок, ты прекрасно понимаешь, что ты вообще ни при чем. Он больше не хочет с тобой общаться, но ты не виновата. Могло случиться все, что угодно – от маловероятного «впал в экзистенциальный кризис и уехал в Перу пить священную аяхуаску» до банального «помирился с женой». И да, конечно, он мог встретить кого-нибудь еще, кто показался ему более интересной, чем я. Это тоже нормально.
Мы, жители мегаполиса, вообще избалованы огромным выбором себе подобных, мы не дорожим случайными отношениями и считаем почти неприличным цепляться за людей.
Олег не позвонил, и я почти о нем не вспоминала.
Почти. Все-таки в постели он был богом.
Я решила пойти в какой-нибудь модный бар и снять самого роскошного мужика из тех, кто на меня польстится. Выбрала красное шифоновое платье, туфли с шипами и хищные духи с туберозой в основе. Мне хотелось быть пожирательницей сердец. В глубине души я мечтала о реванше за Олега. Подарить кому-нибудь восхитительную ночь, а утром, пока он спит, тихо уйти, что-нибудь написав губной помадой на зеркале в коридоре. «Ты милый. Саша». Или нет. Лучше так: «Тирания человеческих лиц отступила, и я могу страдать только от самого себя. Бодлер». Хотя на такую длинную цитату уйдет весь тюбик помады.
Пусть лучше будет просто смайлик. Бесхитростный смайлик – и в нем будут и благодарность за ночь, и невозможность новой встречи, и безысходность одиночества, которое приросло как вторая кожа, и надежда на то, что обошлось без боли, и эта самая боль, как она есть. Главное – во время свидания держать язык за зубами и не сболтнуть лишнего о себе, чтобы он не смог найти меня на фейсбуке и написать на моей странице: «Какого хрена ты испачкала мое зеркало губной помадой?! Куда я могу прислать счет из клининговой компании?»
Уже накинув пальто, позвонила Лерке.
– Не хочешь проветриться? Я еду в «Нунинг».
– А, раны зализываешь, – усмехнулась она. – Зачем я тебе там нужна. Веселись и делай глупости. Только смотри, чтобы тебя не обокрали и не изнасиловали.
– Какая-то ты сегодня мрачная. Что-то случилось?
– Ничего особенного. Меня мужик кинул. Познакомилась на прошлой неделе с мужиком. На редакционном задании, как обычно. Он спортивный менеджер и похож на звезду футбола. Такой весь, знаешь, прилизанный, но в то же время дико мужественный. И вот сегодня договорились пойти в кино, и тут он звонит и говорит, что растянул колено.
– Ну ты даешь, – рассмеялась я. – Как маленькая. А вдруг он правда растянул колено.
– Я не как маленькая, я нашла его в фейсбуке, еще на прошлой неделе, – мрачно сказала Лерка. – У него там был статус «все сложно», а теперь поменялся на «в отношениях с» – и ссылка на какую-то овцу, похожую на Синди Кроуфорд.
– М-да… – протянула я. – Ну так и пойдем. Найдешь себе нового, в сто раз лучше.
– Я сижу с маской из овсянки и яйца на роже и смотрю «Техасскую резню бензопилой».
– Это аргумент, – согласилась я. – Ладно. А я надену что-нибудь вульгарное и выпью как минимум восемь порций виски или рома. Если что, ты знаешь, где меня искать!
В «Нунинге» было, как всегда, многолюдно.
Не успела я допить первый из батареи запланированных виски, как ко мне подошел какой-то француз – как большинство своих сограждан, он был похож на художника, хотя на деле мог оказаться кем угодно, от полицейского до строителя. У него были буйные кудри и клетчатый пиджак с кожаными заплатами на локтях. Он представился Полем и сказал, что я красивая. «Недавно приехал», – усмехнулась про себя я, глядя в его голубые глаза за поблескивающими стеклами дорогих очков. Экспаты, оказавшиеся в Москве, проходят одно и то же колесо сансары. Сначала они по инерции заводят два, максимум три, романа с женщинами, похожими на их соотечественниц. Потом что-то переключается в их мозгах – они дуреют от доступности ярких, вульгарных, всегда тщательно накрашенных, с тоскливым вопросом в красивых глазах женщин. И начинают они ходить на свидания с блондинками в леопардовом, изредка даже женятся.
Мы выпили по ром-коле, потом – еще по одной. У меня было настроение «эх, прокачу», хотелось не просто драйва, а размашистого расточительного веселья, как в фильме Софии Копполы о Марии-Антуанетте, – чтобы рекой лилось шампанское, чтобы серые рассветы съедали ночь, чтобы под глазами залегли синеватые тени, а все окружающие смотрели на меня с влюбленными улыбками и я купалась в этой легкомысленной приязни как в целительной жемчужной ванне.
– А поехали в караоке! – сказала я.
Поль был явно непривычен к такому количеству спиртного, на его лице появилось умилительное выражение беспомощности, и он послушно поплелся за мной. В гардеробе какая-то блондинка в блестках, даже не пытаясь понизить голос, задумчиво протянула нам вслед, обращаясь к подружке:
– Ну ты посмотри, как надо! Француза сняла. Ловко она его обработала, а ведь бабе явно не меньше сорокета. Смотри, он вообще готовченко, сейчас отведет его в гостиницу и кошелек спиздит!
Таксист запросил втрое дороже обычного, я начала было ссориться, но Поль только махнул рукой и достал из внутреннего кармана увесистую пачку пятитысячных купюр.
А потом я провалилась в ночь, но это было не так, как несколько недель назад с Олегом, – не как будто бы вибрирует сердце, потом дрожание отзывается в кончиках пальцев, а потом ночь накрывает тебя бархатным колпаком, под котором ты существуешь в ином измерении.
Просто пустота.
С трудом разлепив глаза, я поняла, что мутноватая реальность собралась в непривычный пазл – чужой потолок, украшенный вульгарной лепниной в вензелях, люстра из муранского стекла, очертания чьего-то тела под соседним одеялом. Я даже не сразу вспомнила о Поле. Интересно, Мария-Антуанетта, проснувшись, тоже не вполне понимала, кто она? Ей тоже становилось тошно, когда снижалась концентрация брюта в ее крови?
Вспомнилась «Крейцерова соната», о том, как Позднышев говорил, что любовь – это не идеальное и возвышенное, а нечто мерзкое и свиное, то, о чем потом и вспоминать стыдно.
Осторожно выбравшись из-под одеяла, я доплелась до ванной, напилась прямо из-под крана и, стараясь не встречаться взглядом с собственным зеркальным отражением, кое-как привела себя в порядок. Я была похожа на утомленную ночную жрицу – это мятое красное платье, эта размазавшаяся тушь, эти спутанные волосы, пропахшие табаком.
Подумав, я достала из сумки помаду и нарисовала на зеркале в прихожей смайлик.
Я шла по рассветному городу, который постепенно напитывался солнцем, голосами спешащих на работу людей, автомобильными гудками, запахами бензина, пыли, свежей выпечки. За это я и люблю Москву и, напротив, ненавижу тех, кто считает ее бездушным городом, в котором любые отношения, по сути, есть акт купли-продажи. Как они могут не видеть, не замечать, что Москва живая, она похожа на бодрую леди в летах, которая манерно выбеливает морщинистое, но все еще красивое лицо, предпочитает лисьи горжетки практичным футболкам, курит через мундштук, по утрам у нее случается тахикардия, а по вечерам она пьет терпкое вино и подолгу смотрит на закат. Похмельное состояние похоже на глубокую медитацию – я шла по знакомому маршруту и словно сама была Москвой.
– Саша? – вдруг кто-то позвал меня из автомобиля, который, как выяснилось, уже какое-то время ехал вдоль обочины вслед за мной.
Я давно знакома с этим московским законом подлости: лучший способ встретить старого знакомого – выйти на улицу похмельной и непричесанной, в чем-нибудь мятом, в забрызганных грязью туфлях и прыщом на носу, похожим на кнопку тревоги.
Даже сначала оборачиваться не хотела, бездарно попытавшись сделать вид, что я – это не настоящая я, а просто некто, на меня немного похожий (только старше, уродливее и с каким-то странным чувством меры, позволяющим выйти утром в коктейльном наряде). Но преследователь был назойлив. Боковым зрением я видела, как он спешно припарковал автомобиль, и вот уже я услышала его приближающиеся шаги за спиной и была вынуждена обернуться. В тот момент я была готова провалиться под землю – и как со спиралевидной горки в турецком аквапарке, с ветерком проехать по всем дантовским кругам, чтобы пасть на самое дно.
Это был Олег. Мужчина, который видел меня голой всего час с небольшим, что дало ему повод забыть мой номер телефона.
Выглядел он превосходно – как бизнесмен из какого-нибудь калифорнийского сериала. Небрежная стрижка, ироничный прищур, белоснежная рубашка, дорогой костюм, очки.
– А я уже было решил, что это не ты! – весело воскликнул он. – Ты как…как… Короче, Саш, хреново как-то выглядишь.
– Лучше бы ты действительно так решил, – терять мне было нечего, я смотрела прямо ему в глаза. – А я думала, что больше никогда тебя не увижу.
– Только не говори, что обиделась, – поморщился Олег.
– Ну что ты! Будь мне двадцать, я бы точно обиделась, – усмехнулась я. – А сейчас… Ну да, сейчас я тоже обиделась. Но в двадцать это было бы нормально, а так… инфантильно. Не обращай внимание, у меня страшное похмелье, и я несу чушь.
– Это заметно. Может, кофе?
– Ты всерьез считаешь, что я появлюсь в таком виде да хоть в сетевой забегаловке? Больше всего на свете я хочу спать. Еще – умереть. Но это потом, сначала – все-таки поспать.
– Сашенька… – он вдруг протянул руку и погладил меня по волосам. – Так странно, я ведь соскучился. Вот уж не думал, что я еще могу по кому-то скучать.
– Ну да. Ты весь из себя такой циничный и прожженный. Как главный герой романа Барбары Картленд. Привык, что твое сердце холодное, как у похищенного Кая. И вдруг появляюсь такая я. Не то чтобы супермодель и даже наверняка не в твоем вкусе. И ты сначала меня всячески притесняешь и отвергаешь. Потому что на самом деле боишься, что я тебя съем. А потом даешь волю чувствам, мои соски показательно твердеют – эту фазу в псевдоромане Картленд мы никак не можем пропустить. Ну и… – я развела руками.
– Смешная ты. Слушай, у меня идея. Пойдем ко мне в машину, – он взял меня под руку.
Мне ничего не оставалось, как потащиться за ним. Тем более что ноги меня едва держали.
– Кстати, ты в моем вкусе, – сказал Олег, помогая мне забраться внутрь – у него был высокий внедорожник со ступенечкой. – И вполне супермодель. Только не сейчас, конечно.
– Ах, ну да. Если говорить о Картленд, то нельзя упускать из виду и твою жену.
– Ну Саааша… – Он так поморщился, как будто бы я сказала «кариес» или «простатит», а не «жена».
– В романе она бы оказалась холодной стервой, которая изменяет тебе с садовником или маникюристом. Но ты не волнуйся. Это не потому, что меня волнует твоя жена, а потому, что Барбара Картленд – дура.
– Так, Сашка, сиди тут и никуда не уходи, – с этими словами Олег выбежал из машины, и я не успела даже ничего сказать ему вслед, потому что из-за бессонной ночи и концентрации текилы в крови мои реакции были несколько заторможенными.
Я покрутила ручку радиоприемника, нашла Таниту Тикарам. Ее низкий голос был как тяжелое бархатное одеяло, в которое хочется закутаться, как гусеница в кокон, и вылупиться через несколько часов прекрасным мотыльком-однодневкой с просвечивающими на солнце бледными крылышками.
Почему людей тянет друг к другу? Какова природа этой волшебной химии? Когда мне было восемнадцать, я готова была записать в прекрасные принцы почти каждого, к чьим губам мне хотелось прикоснуться. С годами же все больше воспринимала мужчину как объект математического анализа. Пыталась найти подвох. Оставил чаевых пять, а не десять процентов? Жадина, будет экономить на наших будущих детях. Говорит о бывшей девушке, что она – глупая сука? Пройдет несколько лет, и то же самое он кому-нибудь расскажет обо мне, и на лице его будет скорбь, а какая-нибудь нежная дева положит ладонь на его плечо, и это будет знак сочувствия. Дружит с бывшей? Все понятно, наверняка он еще любит ее и при первой же возможности прыгнет к ней постель. С наслаждением ест шашлык, да еще и хлебным мякишем подбирает соус с тарелки? К сорока годам у него будет живот как у байкера с карикатуры и повышенный холестерин.
Постепенно я избавилась и от этой категоричности. Этап максимализма был не менее важен, чем этап безусловного принятия и шор на глазах. К моим почти сорока я научилась просто быть трезвой, без перегибов в ту или иную сторону.
Но иногда отлаженный внутренний механизм восприятия мужчин давал сбой. Как в то утро.
Почему я сижу в этой чужой машине? Что мешает мне уйти? Я почти ничего не знаю об Олеге, кроме того, что его кожа пахнет персиком и солью. Не так-то и мало, с другой стороны.
– А вот и я, – хлопнула дверь, и у меня под носом оказался старбаксовский бумажный стаканчик с кофе. – Я – мастер компромиссов, скажешь, нет?
С наслаждением отхлебнув большой глоток, я откинулась на спинку мягкого сиденья:
– Напиток богов… Ладно, мастер компромиссов. Может быть, поиграешь в моего доброго ангела и отвезешь меня домой? И заодно расскажешь, почему так надолго пропал. Например, честно признаешься, что я плоха в постели.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента