Страница:
– Неблагодарный ублюдок! – выпрямился мужчина. – Кормлю его тут, все условия… Ты хоть понимаешь, что со мною будет, если мы не найдем передатчик? А не станет меня – отправишься прямиком в сиротский приют. Хуже! – в приют для идиотов. Рассказать, каково тебе там будет?
– Виктор Палыч, погодите! – вмешалась няня Нина. – Я не могу быть уверена, что образцы появились только вчера. Вчера я их нашла, но они могли долгое время валяться среди игрушек или…
– Долгое время? Дорогая моя, это элементарно проверяется! Любая лаборатория установит по наличию и толщине слоя окислов, сколько часов, дней или лет эти образцы провели в атмосфере Земли.
– Ну так проверьте!
– Что? Вы мне указываете?
– Я всего лишь беспокоюсь за состояние ребенка – смотрите, у него же сейчас приступ начнется!
Конечно, никакого приступа у ребенка не намечалось – просто пустил струйку слюны, как поступал всякий раз, пытаясь выказать пренебрежение или обиду. Но Сережка догадался, что Нина пытается его защитить – это было удивительно. И это было прекрасно, потому что ее слова подействовали на дядю Витю; он свирепо выдохнул, но от Сережки отстал.
– Иди умываться и чистить зубы! – подтолкнула Сережку Нина.
Пока он приводил себя в порядок, взрослые о чем-то говорили на кухне. Вероятно, детский психиатр подсказал ученому, как следует сейчас разговаривать с больным ребенком, потому что тон у дяди Вити совершенно изменился. Сережка уплетал рисовую кашу, а бывший папин коллега беседовал с ним как со взрослым.
– Я не знаю, что там тебе вдалбливал твой отец – наверное, какие-то умные и правильные вещи. Конечно, он привел какие-то аргументы, педантично обосновал свою позицию, которая теперь, разумеется, стала и твоей. Дружочек, я сейчас направлюсь в лабораторию и попрошу провести анализ породы. Если я неправ, если эти камни пролежали в твоей комнате еще с тех пор, когда твой папка был жив, – честное слово, я куплю тебе целую тонну мороженого, чтобы загладить вину. Но если окажется, что ты добыл их совсем недавно… В общем, у тебя есть время подумать. А пока будешь думать, вспомни вот о чем: когда наша страна запустила спутник – мы повергли в шок весь мир. Когда Юрий Гагарин первым из людей отправился в космос – мы укрепили свои позиции. Мы до сих пор гордимся своими достижениями, своими победами, но первенство наше ускользает, улетучивается… А мы ведь с тобою по-прежнему хотим гордиться своей страной? Мы ведь хотим, чтобы она снова стала первой? Господи, ты не представляешь, насколько богатой станет наша страна, если освоит межпланетную телепортацию! Какие ресурсы окажутся у нас в руках, какие перспективы!
В тарелке еще оставалось немножко каши, но Сережка вдруг замер с набитым ртом, а потом и вовсе вывалил непроглоченное обратно в тарелку: он с изумлением и оторопью осознал, что дядя Витя – «некоторый»! Один из тех самых «некоторых», что стремятся превратить землян в цивилизацию потребителей. Один из тех, которым плевать на полеты в космос, на прекрасные дальние миры, на мечту, ради осуществления которой трудились и погибали многие-многие люди… Это из-за таких, как он, уволят с работы всех космонавтов. И, может быть, именно из-за него не стало папы?
Сережка ошарашенно перевел взгляд на Нину: а она – тоже «некоторая»???
– Фу, Сережка, – брезгливо поморщилась няня, – ты чего творишь-то? Каша невкусная?
Удивительно! Оказывается, находясь в другой комнате, можно было слышать все, о чем говорят в «игровой». А там не просто говорили – там кричали!
– Немедленно вернись, негодяй!!! – сиплым басом вопил дядя Витя.
– Сережка, возвращайся! Я обещаю, что никто тебя не накажет! – одновременно с ним тоненько взвизгивала Нина.
Конечно, Сергей не рассчитывал на подобный расклад. Поняв утром, что через час-другой дядя Витя убедится в сроке пребывания камней на Земле, мальчишка решил не медлить – сгонять туда-обратно не в отведенное на поигрушки время, а прямо сейчас, как только представится возможность. Главное – починить полотер, а уж с любованием «пейзажами, от которых дух захватывает», можно будет подождать – до тех пор, пока дядя Витя не забудет про камни и не перестанет сердиться. Уж в этот раз Сережка спрячет кусочки грунта так, что даже Нина не найдет, пусть даже запрет его в ванной на целую неделю! Пусть даже дядя Витя снова приведет тех людей, которые простукивали стены «игровой», – никто не найдет! Конечно, Сережка будет скучать по Луне, но ведь он и по папе скучает – и ничего, терпит…
Нина, будто чувствуя решимость подопечного, не спускала с него глаз.
А потом в прихожей раздался звонок. Няня пошла открывать, а Сережка воспользовался шансом.
Плотно прикрыв дверь в «игровую», он нажал на кнопку включения ЭВМ. Старенькая машина всегда загружалась небыстро, но сегодня мальчик просто-таки плясал от нетерпения, потому что это был не час поигрушек, потому что в любую секунду сюда могли войти, схватить за руку… Нет, конечно же, никто не сможет заставить его показать хитрую комбинацию кнопок на клавиатуре, он ни-ко-му не расскажет их с папой маленький секрет до тех пор, пока звездолеты не станут ходить к Бетельгейзе чаще, чем электрички до Переделкино!..
– Подтвердилось! – ликовал в прихожей дядя Витя. – Эти булыжники еще вчера валялись на Селене!
– Но… как? – восклицала Нина озадаченно.
– А вот так, дорогуша, вот так! Где он?
– В гостиной… был…
– Пойдемте. Я, знаете ли, еще и на подстанцию позвонил – перепады напряжения, вызванные локальным всплеском потребления, случались в течение года регулярно. Раньше – без какого-либо графика, а в последнее время – угадайте!
Хорошо, что «игровая» была самой дальней от прихожей комнатой. ЭВМ наконец-то загрузилась, Сережка облегченно нажал одновременно семь клавиш, но шаги и голоса были уже совсем близко. Сейчас они заметят, что его нет в гостиной, и, разумеется, кинутся сюда, а резонирующий импульс только-только коснулся ножек стула!..
– А в последнее месяцы кто-то использовал электричество в неимоверных количествах всегда в одно и то же время! В послеобеденное время, дорогуша! Кто бы мог подумать, что наш борец за добро и справедливость не погнушается установкой «жучка» в пакетник? А я-то оплачивал квитанции за электроэнергию и локти кусал – расход такой мизерный, что даже на вывод в тестовый режим передатчика не хватит, не то что на саму телепортацию!.. Ну и где он? Вылезай, гаденыш!
– «Игровая»! – ахнула Нина, но было уже поздно.
Сережка облачался в скафандр и слушал, как в «игровой» беснуется дядя Витя.
– Пусть только попробует не вернуться сейчас же! – орал он. – Слышишь ты меня там? Не появишься через пять минут – потом хуже будет: проделаю в твоем животе дырку и все кишки по одной вытяну!
– Что вы несете? – возмущалась Нина. – Что вы ребенка пугаете? Ну появится он не через пять минут, а через пятьдесят пять – какая разница? Ему больше некуда возвращаться, а так хоть напоследок развлечется…
– Ресурс, дура! Ты думаешь, у телепортатора безграничный ресурс? Да это перемещение, может быть, последнее! Как я обнаружу основную камеру?
– Основную?
– Дура! Дура-дура-дура!!! Ты думаешь, он на Луну в шортиках перемещается? Слышишь ты меня там, имбецил? Считаю до десяти! Не вернешься – вырублю пакетник!
Эти слова были последними, что услышал Сережка перед телепортацией. Его потряхивало от страха, сопли, которые вытереть в скафандре нет ни малейшей возможности, предательски пузырились, но последнее путешествие он решил довести до конца. Ему даже не понадобился анализатор – в прошлый раз механический паучок пометил зеленой краской достаточно камней. Когда Сережка вернется в другую комнату, он засунет камень в рот – и это будет дополнительной причиной не раскричаться, не расплакаться, когда дядя Витя станет бить его и вытягивать кишки.
С «пейзажами, от которых дух захватывает», с бархатным небом и гроздьями звезд, с синим полуглобусом Земли и с обманчивыми лунными расстояниями придется попрощаться о-очень надолго.
Сережка вернулся на площадку-таблетку и потянул оранжевый рубильник.
Ничего не поменялось. Подпружиненная рукоять вернулась в исходное положение. Сережка дернул еще раз – безрезультатно.
«Наверное, он все же вырубил пакетник!» – еще не испугался, но озадачился мальчишка.
Какой дяде Вите прок оставлять Сережку на Луне? Конечно же, только в качестве наказания за непослушание. Насовсем он его тут не оставит. Если насовсем – то кто же объяснит, какие хитрые кнопочки нужно нажать, чтобы подключился удаленный жесткий диск? Телепортатор дяде Вите важнее всего на свете, а без Сережки ему телепортатор не найти, не запустить – значит, и сын умершего коллеги важнее всего на свете. Он попугает и врубит пакетник снова. Просто нужно подождать…
Сережка не знал, что дядя Витя и в самом деле собирался осуществить сие намерение. Не предполагал Сережка, как отчаянно бросилась на дядю Витю няня Нина, готовая ногтями и зубами защищать автономный пакетник. Но «коллега недоделанный» и сам вовремя опомнился:
– Пароль! – вдруг замер он. – Наверняка вход запаролен! Если отрубить питание – машина при повторном включении перезагрузится и потребует пароль на вход. Ваша взяла – будем ждать…
Дело было не в выработанном ресурсе телепортатора, не в перебоях с энергией и не в механической поломке – просто впервые за время работы «зависла» программа на удаленном диске. Через час умная машина сама обнаружила и исправила ошибку – но этот час решил многое.
Злился в «игровой» дядя Витя, но его злость не шла ни в какое сравнение с той, что впервые в жизни почувствовал Сережка: после шестидесяти минут бесплодных попыток запустить обратный процесс он уверился в том, что его решили оставить тут навсегда.
Будучи умственно неполноценным, он, конечно, многих вещей не понимал, а какие-то интерпретировал сообразно своему развитию, но арифметику он знал превосходно, и потому Сережке не составило труда подсчитать, на какое время ему хватит припасенных отцом баллонов с воздушной смесью.
«Некоторые» проявили себя во всей красе. Если цивилизацию потребителей еще как-то можно было понять и простить, то «некоторых», превращающих лебедей в кур, увольняющих с работы космонавтов, убивающих сначала мечту, потом папу, а потом и его, Сережку, – их можно было только ненавидеть. Отдать им телепортатор? Да ни за что на свете! Ни-ког-да!
Погрузив на мотороллер несколько баллонов с воздушной смесью, оставшиеся Сергей расположил в зазорах между грунтом и краями площадки-таблетки. Батарея от «вечного светильника», портативный трансформатор с активными электродами, топливо для мотороллера – и немного теоретических знаний, полученных от папы.
Когда шатер вспух огненным шаром, когда осколки породы вместе с обломками приемного устройства облако лунной пыли приподняло на добрую сотню метров, Сережка был уже далеко. Он направлялся к холмам на горизонте, до которых, как говорил папа, было несколько часов пути. Но ведь это пешком! А на реактивном мотороллере – гораздо быстрее. Земля, конечно, еще дальше, но Сережка обязательно до нее доберется, пусть даже придется лететь целый день. Главное – набрать скорость, достаточную для того, чтобы лунное притяжение выпустило в открытый космос.
Он будет очень уставшим, когда прилетит домой. У него будут больные глаза и морщины на лбу, но лицо его будет выражать такую решимость, что дядя Витя, конечно же, попятится, Нина начнет просить прощения, а Сережка, показав им язык или кукиш, пойдет в свою комнату чинить папин полотер.
Теперь для того, чтобы восстановить телепортатор, доставить его составные части на Луну, «некоторым» снова придется учиться летать.
Вот странность – Сережка знал очень много из астрономии и физики небесных тел, а о родной планете не знал практически ничего. К примеру, когда он приблизится к облакам – их лучше облететь стороной или прошить насквозь?
Татьяна Кигим. Полет Муравья
– Виктор Палыч, погодите! – вмешалась няня Нина. – Я не могу быть уверена, что образцы появились только вчера. Вчера я их нашла, но они могли долгое время валяться среди игрушек или…
– Долгое время? Дорогая моя, это элементарно проверяется! Любая лаборатория установит по наличию и толщине слоя окислов, сколько часов, дней или лет эти образцы провели в атмосфере Земли.
– Ну так проверьте!
– Что? Вы мне указываете?
– Я всего лишь беспокоюсь за состояние ребенка – смотрите, у него же сейчас приступ начнется!
Конечно, никакого приступа у ребенка не намечалось – просто пустил струйку слюны, как поступал всякий раз, пытаясь выказать пренебрежение или обиду. Но Сережка догадался, что Нина пытается его защитить – это было удивительно. И это было прекрасно, потому что ее слова подействовали на дядю Витю; он свирепо выдохнул, но от Сережки отстал.
– Иди умываться и чистить зубы! – подтолкнула Сережку Нина.
Пока он приводил себя в порядок, взрослые о чем-то говорили на кухне. Вероятно, детский психиатр подсказал ученому, как следует сейчас разговаривать с больным ребенком, потому что тон у дяди Вити совершенно изменился. Сережка уплетал рисовую кашу, а бывший папин коллега беседовал с ним как со взрослым.
– Я не знаю, что там тебе вдалбливал твой отец – наверное, какие-то умные и правильные вещи. Конечно, он привел какие-то аргументы, педантично обосновал свою позицию, которая теперь, разумеется, стала и твоей. Дружочек, я сейчас направлюсь в лабораторию и попрошу провести анализ породы. Если я неправ, если эти камни пролежали в твоей комнате еще с тех пор, когда твой папка был жив, – честное слово, я куплю тебе целую тонну мороженого, чтобы загладить вину. Но если окажется, что ты добыл их совсем недавно… В общем, у тебя есть время подумать. А пока будешь думать, вспомни вот о чем: когда наша страна запустила спутник – мы повергли в шок весь мир. Когда Юрий Гагарин первым из людей отправился в космос – мы укрепили свои позиции. Мы до сих пор гордимся своими достижениями, своими победами, но первенство наше ускользает, улетучивается… А мы ведь с тобою по-прежнему хотим гордиться своей страной? Мы ведь хотим, чтобы она снова стала первой? Господи, ты не представляешь, насколько богатой станет наша страна, если освоит межпланетную телепортацию! Какие ресурсы окажутся у нас в руках, какие перспективы!
В тарелке еще оставалось немножко каши, но Сережка вдруг замер с набитым ртом, а потом и вовсе вывалил непроглоченное обратно в тарелку: он с изумлением и оторопью осознал, что дядя Витя – «некоторый»! Один из тех самых «некоторых», что стремятся превратить землян в цивилизацию потребителей. Один из тех, которым плевать на полеты в космос, на прекрасные дальние миры, на мечту, ради осуществления которой трудились и погибали многие-многие люди… Это из-за таких, как он, уволят с работы всех космонавтов. И, может быть, именно из-за него не стало папы?
Сережка ошарашенно перевел взгляд на Нину: а она – тоже «некоторая»???
– Фу, Сережка, – брезгливо поморщилась няня, – ты чего творишь-то? Каша невкусная?
Удивительно! Оказывается, находясь в другой комнате, можно было слышать все, о чем говорят в «игровой». А там не просто говорили – там кричали!
– Немедленно вернись, негодяй!!! – сиплым басом вопил дядя Витя.
– Сережка, возвращайся! Я обещаю, что никто тебя не накажет! – одновременно с ним тоненько взвизгивала Нина.
Конечно, Сергей не рассчитывал на подобный расклад. Поняв утром, что через час-другой дядя Витя убедится в сроке пребывания камней на Земле, мальчишка решил не медлить – сгонять туда-обратно не в отведенное на поигрушки время, а прямо сейчас, как только представится возможность. Главное – починить полотер, а уж с любованием «пейзажами, от которых дух захватывает», можно будет подождать – до тех пор, пока дядя Витя не забудет про камни и не перестанет сердиться. Уж в этот раз Сережка спрячет кусочки грунта так, что даже Нина не найдет, пусть даже запрет его в ванной на целую неделю! Пусть даже дядя Витя снова приведет тех людей, которые простукивали стены «игровой», – никто не найдет! Конечно, Сережка будет скучать по Луне, но ведь он и по папе скучает – и ничего, терпит…
Нина, будто чувствуя решимость подопечного, не спускала с него глаз.
А потом в прихожей раздался звонок. Няня пошла открывать, а Сережка воспользовался шансом.
Плотно прикрыв дверь в «игровую», он нажал на кнопку включения ЭВМ. Старенькая машина всегда загружалась небыстро, но сегодня мальчик просто-таки плясал от нетерпения, потому что это был не час поигрушек, потому что в любую секунду сюда могли войти, схватить за руку… Нет, конечно же, никто не сможет заставить его показать хитрую комбинацию кнопок на клавиатуре, он ни-ко-му не расскажет их с папой маленький секрет до тех пор, пока звездолеты не станут ходить к Бетельгейзе чаще, чем электрички до Переделкино!..
– Подтвердилось! – ликовал в прихожей дядя Витя. – Эти булыжники еще вчера валялись на Селене!
– Но… как? – восклицала Нина озадаченно.
– А вот так, дорогуша, вот так! Где он?
– В гостиной… был…
– Пойдемте. Я, знаете ли, еще и на подстанцию позвонил – перепады напряжения, вызванные локальным всплеском потребления, случались в течение года регулярно. Раньше – без какого-либо графика, а в последнее время – угадайте!
Хорошо, что «игровая» была самой дальней от прихожей комнатой. ЭВМ наконец-то загрузилась, Сережка облегченно нажал одновременно семь клавиш, но шаги и голоса были уже совсем близко. Сейчас они заметят, что его нет в гостиной, и, разумеется, кинутся сюда, а резонирующий импульс только-только коснулся ножек стула!..
– А в последнее месяцы кто-то использовал электричество в неимоверных количествах всегда в одно и то же время! В послеобеденное время, дорогуша! Кто бы мог подумать, что наш борец за добро и справедливость не погнушается установкой «жучка» в пакетник? А я-то оплачивал квитанции за электроэнергию и локти кусал – расход такой мизерный, что даже на вывод в тестовый режим передатчика не хватит, не то что на саму телепортацию!.. Ну и где он? Вылезай, гаденыш!
– «Игровая»! – ахнула Нина, но было уже поздно.
Сережка облачался в скафандр и слушал, как в «игровой» беснуется дядя Витя.
– Пусть только попробует не вернуться сейчас же! – орал он. – Слышишь ты меня там? Не появишься через пять минут – потом хуже будет: проделаю в твоем животе дырку и все кишки по одной вытяну!
– Что вы несете? – возмущалась Нина. – Что вы ребенка пугаете? Ну появится он не через пять минут, а через пятьдесят пять – какая разница? Ему больше некуда возвращаться, а так хоть напоследок развлечется…
– Ресурс, дура! Ты думаешь, у телепортатора безграничный ресурс? Да это перемещение, может быть, последнее! Как я обнаружу основную камеру?
– Основную?
– Дура! Дура-дура-дура!!! Ты думаешь, он на Луну в шортиках перемещается? Слышишь ты меня там, имбецил? Считаю до десяти! Не вернешься – вырублю пакетник!
Эти слова были последними, что услышал Сережка перед телепортацией. Его потряхивало от страха, сопли, которые вытереть в скафандре нет ни малейшей возможности, предательски пузырились, но последнее путешествие он решил довести до конца. Ему даже не понадобился анализатор – в прошлый раз механический паучок пометил зеленой краской достаточно камней. Когда Сережка вернется в другую комнату, он засунет камень в рот – и это будет дополнительной причиной не раскричаться, не расплакаться, когда дядя Витя станет бить его и вытягивать кишки.
С «пейзажами, от которых дух захватывает», с бархатным небом и гроздьями звезд, с синим полуглобусом Земли и с обманчивыми лунными расстояниями придется попрощаться о-очень надолго.
Сережка вернулся на площадку-таблетку и потянул оранжевый рубильник.
Ничего не поменялось. Подпружиненная рукоять вернулась в исходное положение. Сережка дернул еще раз – безрезультатно.
«Наверное, он все же вырубил пакетник!» – еще не испугался, но озадачился мальчишка.
Какой дяде Вите прок оставлять Сережку на Луне? Конечно же, только в качестве наказания за непослушание. Насовсем он его тут не оставит. Если насовсем – то кто же объяснит, какие хитрые кнопочки нужно нажать, чтобы подключился удаленный жесткий диск? Телепортатор дяде Вите важнее всего на свете, а без Сережки ему телепортатор не найти, не запустить – значит, и сын умершего коллеги важнее всего на свете. Он попугает и врубит пакетник снова. Просто нужно подождать…
Сережка не знал, что дядя Витя и в самом деле собирался осуществить сие намерение. Не предполагал Сережка, как отчаянно бросилась на дядю Витю няня Нина, готовая ногтями и зубами защищать автономный пакетник. Но «коллега недоделанный» и сам вовремя опомнился:
– Пароль! – вдруг замер он. – Наверняка вход запаролен! Если отрубить питание – машина при повторном включении перезагрузится и потребует пароль на вход. Ваша взяла – будем ждать…
Дело было не в выработанном ресурсе телепортатора, не в перебоях с энергией и не в механической поломке – просто впервые за время работы «зависла» программа на удаленном диске. Через час умная машина сама обнаружила и исправила ошибку – но этот час решил многое.
Злился в «игровой» дядя Витя, но его злость не шла ни в какое сравнение с той, что впервые в жизни почувствовал Сережка: после шестидесяти минут бесплодных попыток запустить обратный процесс он уверился в том, что его решили оставить тут навсегда.
Будучи умственно неполноценным, он, конечно, многих вещей не понимал, а какие-то интерпретировал сообразно своему развитию, но арифметику он знал превосходно, и потому Сережке не составило труда подсчитать, на какое время ему хватит припасенных отцом баллонов с воздушной смесью.
«Некоторые» проявили себя во всей красе. Если цивилизацию потребителей еще как-то можно было понять и простить, то «некоторых», превращающих лебедей в кур, увольняющих с работы космонавтов, убивающих сначала мечту, потом папу, а потом и его, Сережку, – их можно было только ненавидеть. Отдать им телепортатор? Да ни за что на свете! Ни-ког-да!
Погрузив на мотороллер несколько баллонов с воздушной смесью, оставшиеся Сергей расположил в зазорах между грунтом и краями площадки-таблетки. Батарея от «вечного светильника», портативный трансформатор с активными электродами, топливо для мотороллера – и немного теоретических знаний, полученных от папы.
Когда шатер вспух огненным шаром, когда осколки породы вместе с обломками приемного устройства облако лунной пыли приподняло на добрую сотню метров, Сережка был уже далеко. Он направлялся к холмам на горизонте, до которых, как говорил папа, было несколько часов пути. Но ведь это пешком! А на реактивном мотороллере – гораздо быстрее. Земля, конечно, еще дальше, но Сережка обязательно до нее доберется, пусть даже придется лететь целый день. Главное – набрать скорость, достаточную для того, чтобы лунное притяжение выпустило в открытый космос.
Он будет очень уставшим, когда прилетит домой. У него будут больные глаза и морщины на лбу, но лицо его будет выражать такую решимость, что дядя Витя, конечно же, попятится, Нина начнет просить прощения, а Сережка, показав им язык или кукиш, пойдет в свою комнату чинить папин полотер.
Теперь для того, чтобы восстановить телепортатор, доставить его составные части на Луну, «некоторым» снова придется учиться летать.
Вот странность – Сережка знал очень много из астрономии и физики небесных тел, а о родной планете не знал практически ничего. К примеру, когда он приблизится к облакам – их лучше облететь стороной или прошить насквозь?
Татьяна Кигим. Полет Муравья
Степан Муравей любовался звездами. Грузовик застыл над поверхностью на антиграве, Степан проверил скафандр, вылез на крышу и попытался написать стихи. Красота звезд всегда подвигала его на стихотворные подвиги, такие же неуклюжие, как и он сам, а голубая Земля служила музой.
Продолжалась идиллия, правда, недолго, потому что больше трех минут сержант Муравей украсть у службы не посмел. Он вернулся в пилотный отсек, сделал круг над катером и помчался на базу, где его поджидал майор Чепурько. Майору уже доложили, что бестолочь Муравей опять жег топливо, паразит.
– А-а, самовольщик! – говорил в таких случаях майор Чепурько, начальник базы снабжения четырнадцать дробь семнадцать. – Опять, подлец, Устав нарушил?
– Я больше не буду, я всего ничего, – оправдывался Муравей, задержавшийся над кратером Платона или Риччоли, и тупил взор. Применительно к Муравью выражение носило двоякий характер: то есть, с одной стороны, он буравил пол виноватым взглядом, а с другой – выглядел еще глупей и неуклюжей, чем был на самом деле. – Я две минуты смотрел.
– Три, – вздыхал Черпурько, и показательно хмурил брови. Майор был добродушным человеком, что называется – «отец солдатам», а уж на Муравья вообще обижаться грех. Что взять с такого! – Иди уже, поэт-романтик, и еще раз! еще хоть раз!
В армию неуклюжего Муравья побудила вступить реклама социального призыва, агитирующая молодежь вставать в стройные ряды защитников порядка от всякого экстремизма. Ему казалось, что он станет немножко представительней, как те красавцы-военные, что шлют своим девушкам портреты в рамочках и получают в обмен заслуженное восхищение, а порой поцелуи и прочее. Но в отряды общественной безопасности Муравья не взяли, а отправили водить грузовики.
Мать говорила, что армия Степана сильно изменила, но он что-то слабо в это верил. И уж тем более рассосалась надежда на то, что через пятнадцать лет контракта он вернется на гражданку героем и ветераном. Кто-то получал ордена и медали, упорядочивая мир и разгоняя сходки и демонстрации экстремистов, а Муравей в подавлении беспорядков не участвовал и методично перевозил грузы из пункта А в пункт Б. Ну а по дороге задерживался поглядеть на звезды. Почему-то с высоты нескольких километров глядеть на звезды было интересней, чем с поверхности или смотровой вышки. Высота приближала к космосу.
– Сколько пожег топлива! – сетовал Чепурько. – Вычту из довольствия. Муравей, хочешь, лети в увольнительную на Землю и кончай мне тут со своей романтикой.
На Землю Муравей не хотел, на Земле он уже был. Там было неинтересно: те же витрины, те же рестораны, спортзалы и прочие признаки цивилизации. Только и всего, что можно гулять под открытым небом. Но с тех пор, как в скафандры была встроена экстренная система мгновенного анабиоза, под лунным небом гулять стало так же безопасно, как и под земным. Только целоваться было нельзя, но современные скафандры, за исключением традиционных круглых шлемов, были такие тонкие, что на них сверху надевали одежду, а комиссия общественной морали даже запретила носить скафандры, не прикрывая бедра. Так что, если не считать поцелуев, прогулка влюбленных на пыльных просторах выходила вполне полноценная и к тому же в некоторых романтических моментах безопасная. Правда, на Земле небо было голубое и, как писалось в туристических проспектах, «эксклюзивное», но вон на спутниках Сатурна и Юпитера виды еще удивительней. Короче, Муравья манила исключительно романтика звезд.
Вот только на звезды никто лететь не собирался. За пределы системы периодически отправляли автоматические боты, астрономы пачками открывали новые экзопланеты, разведка нашла уже среди них пригодные для жизни, но освоение сочли нерентабельным, да и ненужным. И Муравью от этого было грустно.
Он все дольше задерживался над кратерами Платона и Шиккарда, выбирался на крышу и смотрел вверх, туда, где над головой открывалась бездна.
На одном из ярусов, проходя мимо молодежной данс-точки, он встретил ее. Стипу в тяжелых ботинках старинной модели и с сережкой в указательном пальце. На Муравья, чужого на данс-точках и неуклюжего в молодежных компаниях, глядели агатовые глаза над яркой малиновой улыбкой – произведением талантливого стоматолога, а на лоб падали синие, голубые, сиреневые, желтые и лиловые пряди. Бледные узкие губы шевелились, напевая под ритм дигги-рока. Она была здесь как дома, сидела по-турецки около стены и курила кальян. Напротив бились под ломкие звуки ее приятели, а может, совершенно неизвестные девчонке люди.
Степан не знал, как познакомиться, потому что он казался себе – да и был таким, чего уж скрывать, – слишком простым и немодным до безобразия. Еще он был робким, застенчивым и нерешительным.
– Эй, солдат! Чего не дергаешься? Садись сюда, кури со мной. Не куришь – так просто садись.
Стипа познакомилась с ним сама, и у них неожиданно завязалась крепкая дружба. Стипе было шестнадцать, и она была своей во всех андеграунд-компаниях. Она увлекалась полетом на стрипперах, физикой, музыкой и училась в консерватории. Жаль, увольнительные случались редко, зато они переписывались и говорили обо всем на свете. Муравью было немного обидно, что Стипа, как все, не собиралась лететь к звездам и не понимала, что за блажь у Муравья такая.
Муравей объяснял, как мог, и однажды Стипа заметила:
– Это хорошо, что у тебя есть мечта. У большинства моих знакомых ее нет.
У самой Стипы тоже была мечта: она хотела стать физиком и изучать кварк-дивонные тремодуляции кристалловидных структур. Космос ее не манил, потому что был для нее привычным и родным, а такой ли он за пределами системы или нет, она почему-то никогда не задумывалась. Но, с другой стороны, Степан ведь тоже не замечал прелестей кварк-дивонных тремодуляций!
Муравей чувствовал, что и она не такая, как все, и однажды показал ей стихи. Поскольку к имени «Стипа» у Муравья придумывалась только рифма «липа», он решил назвать в поэме девушку Спикой. К Спике он вообще никакой рифмы придумать не мог, бился, бился, плюнул, оставил все как есть, обозвал белым стихом, но Стипа сказала, что ей все равно очень понравилось.
Потом начались облавы, и Стипу заперли дома родители. Встречаться и даже переписываться не получалось – девчонке обрубили все каналы связи, и теперь Муравью стало жить отчаянно скучно. Долгими ночами он думал, а не любовь ли это? Наверное, не любовь, потому что дружба их протекала слишком спокойно и размеренно. Кроме того, любая страсть порождает кипение чувств, вспышки ревности, ненависти и мгновения сладостного примирения, а Муравей со Стипой никогда не ссорились, хотя у них были очень разные характеры. Когда они в чем-то сильно не сходились мнениями, Стипа тактично переводила тему на космос или тремодуляции, и тогда один начинал рассказывать, а другой его слушал с огромнейшим интересом. Муравья, правда, немного шокировали малиновые зубы Стипы, он привык к более спокойной – голубой, розовой – гамме, а также то, что Стипа не стеснялась в выражениях, особенно в адрес «несчастных мещан, тупых девяносто девяти процентов населения» и правительства, а еще употребляла всякие выражения, чего мама Степана, например, никогда бы не одобрила.
В общем, Стипа была хорошей, и он мечтал показать ей однажды, какой вид открывается в районе кратера Гимальди, если зависнуть над ним на военном грузовике.
– Я не асоциальный, но я тоже готов колонизировать на благо системы, – убеждал он. – Возьмите меня, пожалуйста!
Все сорок восемь кандидатур экипажа и работников отдела исполнения наказаний были уже одобрены, но Муравей готов был работать поваром, мойщиком, денщиком или даже лететь в камере для асоциалов. Готов был сеть на губу, лишь бы полететь! Так и сказал майору Чепурько. Мол, давайте вы меня на гауптвахту посадите, а я потом в космос полечу. Но начальник базы, по-отечески хая Степана за бестолковость, ценил его в то же время за исполнительность и в подобной авантюре участвовать отказался. Чепурько на пару с психологом часами беседовал с упрямым сержантом, почему-то хотевшим к звездам, будто ему Марса с Плутоном мало, но Муравей был безутешен. Он хотел на «Неустрашимый»!
Сильней всего Степана поражало, что больше никто не хочет лететь. Когда-то, читал он в старых книгах, каждый второй школьник мечтал стать космонавтом. А теперь космонавтом действительно мог быть каждый, и пилотирование там, где нельзя было все доверить автоматике, стало рутинной и ничем не выдающейся работой. Реализация всех технических прогнозов свалилась на мир слишком быстро, прогресс помчался, и почти все мечты человечества оказались исполнены. А ведь страшнее всего – добиться цели, не успев придумать новые горизонты. Не было смысла мечтать о технических новшествах – новинки появлялись каждый день, и не успевали к ним привыкнуть, как на прилавках они сменялись чем-то новым. Мечтать о встрече с удивительными существами тоже пропала необходимость, потому что каждый, кто хотел, мог вырастить себе третий глаз, или хвост, или еще что-нибудь позабавней в клинике пластической модификации. Вон у Стипы вид как у настоящей инопланетянки! Площадки, отели и полигоны конструировали фэнтэзийные миры, в которых можно было жить за весьма умеренную плату, а интерес к многообразию социальных взаимоотношений пропал вместе с разрешением существования крохотных сектантских республик с любым выбранным строем. Разумеется, под силовой оградой и наблюдением. Немало специалистов по теоретическому социальному моделированию стали академиками! Ну а принятие нового семейного кодекса перевело все экзотические семейно-половые взаимоотношения в разряд допустимых. Мечтать оказалось не о чем. Все было.
Наконец, даже ближний космос, приют мечты и фантазии, оказался обжит и превратился в часть ойкумены. Когда-то люди мечтали колонизировать Марс и ностальгически летать на зеленую Землю, но выяснилось, что жизнь на Марсе при достаточном обустройстве ничем не отличается от земной, а бассейны Калипсо в зарослях ботанических садов намного комфортабельнее SPA-зон большинства земных отелей. И искусственный песок куда чище, чем на диком побережье. Люди наконец-то получили все, о чем мечтали, и были в большинстве своем счастливы.
– Я в космос хочу, – говорил Степан начальнику, и тоска застилала его глаза.
– Ты и так, считай, в космосе. Грузовики водишь. Ну скажи, зачем, зачем тебе лететь на какую-то необустроенную планету черт знает куда? И ведь ясно же сказано, что экипаж уже набрали, так что тебя, пиши не пиши, стопроцентно не возьмут, – отвечал майор, а Муравью слышалось иное. Слышалось, что все эти люди в форме и гражданских костюмах, военные, чиновники и психологи, усмехаются ему в лицо. И в каждом отказе, а еще больше – в каждом «зачем?!» слышалось одно и то же.
Быдло, у тебя не может быть звезд. Ты можешь только жрать и спать, спать и жрать и еще иногда – размножаться или просто гонять балду, но звезд у тебя быть не может.
…«Неустрашимый» дожидался на орбите последних партий груза, и Степан с тоской думал о том, что вот он завтра приблизится к своей мечте, а потом они разлетятся в разные стороны: он – на базу, а «Неустрашимый» – к звездам. Сорок восемь офицеров экипажа и отдела управления наказаний уже заняли места в каютах, и, несмотря на максимальный комфорт, говорят, некоторые назначением были недовольны. Полет, как ожидалось, растянется на два года, в пути первопроходцев ожидают всяческие опасности, а теннисный корт инженеры в корабль так и не запихнули. Ведущие новостей без умолку тараторили о романтике звездоплавания, но не могли скрыть того, что к чужим планетам летят уголовники и разномастные нарушители. Степан остро завидовал счастливцам, но пристрелить своего психолога не позволяло воспитание, а майора Чепурько было жалко. Да и оружия Муравью не выдавали.
Продолжалась идиллия, правда, недолго, потому что больше трех минут сержант Муравей украсть у службы не посмел. Он вернулся в пилотный отсек, сделал круг над катером и помчался на базу, где его поджидал майор Чепурько. Майору уже доложили, что бестолочь Муравей опять жег топливо, паразит.
– А-а, самовольщик! – говорил в таких случаях майор Чепурько, начальник базы снабжения четырнадцать дробь семнадцать. – Опять, подлец, Устав нарушил?
– Я больше не буду, я всего ничего, – оправдывался Муравей, задержавшийся над кратером Платона или Риччоли, и тупил взор. Применительно к Муравью выражение носило двоякий характер: то есть, с одной стороны, он буравил пол виноватым взглядом, а с другой – выглядел еще глупей и неуклюжей, чем был на самом деле. – Я две минуты смотрел.
– Три, – вздыхал Черпурько, и показательно хмурил брови. Майор был добродушным человеком, что называется – «отец солдатам», а уж на Муравья вообще обижаться грех. Что взять с такого! – Иди уже, поэт-романтик, и еще раз! еще хоть раз!
В армию неуклюжего Муравья побудила вступить реклама социального призыва, агитирующая молодежь вставать в стройные ряды защитников порядка от всякого экстремизма. Ему казалось, что он станет немножко представительней, как те красавцы-военные, что шлют своим девушкам портреты в рамочках и получают в обмен заслуженное восхищение, а порой поцелуи и прочее. Но в отряды общественной безопасности Муравья не взяли, а отправили водить грузовики.
Мать говорила, что армия Степана сильно изменила, но он что-то слабо в это верил. И уж тем более рассосалась надежда на то, что через пятнадцать лет контракта он вернется на гражданку героем и ветераном. Кто-то получал ордена и медали, упорядочивая мир и разгоняя сходки и демонстрации экстремистов, а Муравей в подавлении беспорядков не участвовал и методично перевозил грузы из пункта А в пункт Б. Ну а по дороге задерживался поглядеть на звезды. Почему-то с высоты нескольких километров глядеть на звезды было интересней, чем с поверхности или смотровой вышки. Высота приближала к космосу.
– Сколько пожег топлива! – сетовал Чепурько. – Вычту из довольствия. Муравей, хочешь, лети в увольнительную на Землю и кончай мне тут со своей романтикой.
На Землю Муравей не хотел, на Земле он уже был. Там было неинтересно: те же витрины, те же рестораны, спортзалы и прочие признаки цивилизации. Только и всего, что можно гулять под открытым небом. Но с тех пор, как в скафандры была встроена экстренная система мгновенного анабиоза, под лунным небом гулять стало так же безопасно, как и под земным. Только целоваться было нельзя, но современные скафандры, за исключением традиционных круглых шлемов, были такие тонкие, что на них сверху надевали одежду, а комиссия общественной морали даже запретила носить скафандры, не прикрывая бедра. Так что, если не считать поцелуев, прогулка влюбленных на пыльных просторах выходила вполне полноценная и к тому же в некоторых романтических моментах безопасная. Правда, на Земле небо было голубое и, как писалось в туристических проспектах, «эксклюзивное», но вон на спутниках Сатурна и Юпитера виды еще удивительней. Короче, Муравья манила исключительно романтика звезд.
Вот только на звезды никто лететь не собирался. За пределы системы периодически отправляли автоматические боты, астрономы пачками открывали новые экзопланеты, разведка нашла уже среди них пригодные для жизни, но освоение сочли нерентабельным, да и ненужным. И Муравью от этого было грустно.
Он все дольше задерживался над кратерами Платона и Шиккарда, выбирался на крышу и смотрел вверх, туда, где над головой открывалась бездна.
* * *
Никто не обратил особого внимания на очередной проект комиссии общественной безопасности, но для Степана все изменилось, когда началась подготовка к первому пилотируемому полету за пределы системы. Началась из практических соображений – чтобы сплавить экстремистов к чертовой бабушке, приносить пользу и колонизировать какую-нибудь планету. Часами Муравей бродил по коридорам, думая о том, как совсем скоро вылезший из лунных доков и зависший на орбите «Неустрашимый» рванется к звездам. Но у сержанта-контрактника не было совершенно никаких шансов попасть на борт, и от этого на душе становилось погано, душила тоска и хотелось бесконечно бродить по городским коридорам.На одном из ярусов, проходя мимо молодежной данс-точки, он встретил ее. Стипу в тяжелых ботинках старинной модели и с сережкой в указательном пальце. На Муравья, чужого на данс-точках и неуклюжего в молодежных компаниях, глядели агатовые глаза над яркой малиновой улыбкой – произведением талантливого стоматолога, а на лоб падали синие, голубые, сиреневые, желтые и лиловые пряди. Бледные узкие губы шевелились, напевая под ритм дигги-рока. Она была здесь как дома, сидела по-турецки около стены и курила кальян. Напротив бились под ломкие звуки ее приятели, а может, совершенно неизвестные девчонке люди.
Степан не знал, как познакомиться, потому что он казался себе – да и был таким, чего уж скрывать, – слишком простым и немодным до безобразия. Еще он был робким, застенчивым и нерешительным.
– Эй, солдат! Чего не дергаешься? Садись сюда, кури со мной. Не куришь – так просто садись.
Стипа познакомилась с ним сама, и у них неожиданно завязалась крепкая дружба. Стипе было шестнадцать, и она была своей во всех андеграунд-компаниях. Она увлекалась полетом на стрипперах, физикой, музыкой и училась в консерватории. Жаль, увольнительные случались редко, зато они переписывались и говорили обо всем на свете. Муравью было немного обидно, что Стипа, как все, не собиралась лететь к звездам и не понимала, что за блажь у Муравья такая.
Муравей объяснял, как мог, и однажды Стипа заметила:
– Это хорошо, что у тебя есть мечта. У большинства моих знакомых ее нет.
У самой Стипы тоже была мечта: она хотела стать физиком и изучать кварк-дивонные тремодуляции кристалловидных структур. Космос ее не манил, потому что был для нее привычным и родным, а такой ли он за пределами системы или нет, она почему-то никогда не задумывалась. Но, с другой стороны, Степан ведь тоже не замечал прелестей кварк-дивонных тремодуляций!
Муравей чувствовал, что и она не такая, как все, и однажды показал ей стихи. Поскольку к имени «Стипа» у Муравья придумывалась только рифма «липа», он решил назвать в поэме девушку Спикой. К Спике он вообще никакой рифмы придумать не мог, бился, бился, плюнул, оставил все как есть, обозвал белым стихом, но Стипа сказала, что ей все равно очень понравилось.
Потом начались облавы, и Стипу заперли дома родители. Встречаться и даже переписываться не получалось – девчонке обрубили все каналы связи, и теперь Муравью стало жить отчаянно скучно. Долгими ночами он думал, а не любовь ли это? Наверное, не любовь, потому что дружба их протекала слишком спокойно и размеренно. Кроме того, любая страсть порождает кипение чувств, вспышки ревности, ненависти и мгновения сладостного примирения, а Муравей со Стипой никогда не ссорились, хотя у них были очень разные характеры. Когда они в чем-то сильно не сходились мнениями, Стипа тактично переводила тему на космос или тремодуляции, и тогда один начинал рассказывать, а другой его слушал с огромнейшим интересом. Муравья, правда, немного шокировали малиновые зубы Стипы, он привык к более спокойной – голубой, розовой – гамме, а также то, что Стипа не стеснялась в выражениях, особенно в адрес «несчастных мещан, тупых девяносто девяти процентов населения» и правительства, а еще употребляла всякие выражения, чего мама Степана, например, никогда бы не одобрила.
В общем, Стипа была хорошей, и он мечтал показать ей однажды, какой вид открывается в районе кратера Гимальди, если зависнуть над ним на военном грузовике.
* * *
Отлет «Неустрашимого» приближался, и Степан делал все, чтобы отправиться добровольцем. Все – это засыпал письмами все инстанции, адреса которых ему выдал центральный информаторий. Тщетно его убеждали, что добровольцев брать вообще не планируется, только экипаж и асоциальные элементы.– Я не асоциальный, но я тоже готов колонизировать на благо системы, – убеждал он. – Возьмите меня, пожалуйста!
Все сорок восемь кандидатур экипажа и работников отдела исполнения наказаний были уже одобрены, но Муравей готов был работать поваром, мойщиком, денщиком или даже лететь в камере для асоциалов. Готов был сеть на губу, лишь бы полететь! Так и сказал майору Чепурько. Мол, давайте вы меня на гауптвахту посадите, а я потом в космос полечу. Но начальник базы, по-отечески хая Степана за бестолковость, ценил его в то же время за исполнительность и в подобной авантюре участвовать отказался. Чепурько на пару с психологом часами беседовал с упрямым сержантом, почему-то хотевшим к звездам, будто ему Марса с Плутоном мало, но Муравей был безутешен. Он хотел на «Неустрашимый»!
Сильней всего Степана поражало, что больше никто не хочет лететь. Когда-то, читал он в старых книгах, каждый второй школьник мечтал стать космонавтом. А теперь космонавтом действительно мог быть каждый, и пилотирование там, где нельзя было все доверить автоматике, стало рутинной и ничем не выдающейся работой. Реализация всех технических прогнозов свалилась на мир слишком быстро, прогресс помчался, и почти все мечты человечества оказались исполнены. А ведь страшнее всего – добиться цели, не успев придумать новые горизонты. Не было смысла мечтать о технических новшествах – новинки появлялись каждый день, и не успевали к ним привыкнуть, как на прилавках они сменялись чем-то новым. Мечтать о встрече с удивительными существами тоже пропала необходимость, потому что каждый, кто хотел, мог вырастить себе третий глаз, или хвост, или еще что-нибудь позабавней в клинике пластической модификации. Вон у Стипы вид как у настоящей инопланетянки! Площадки, отели и полигоны конструировали фэнтэзийные миры, в которых можно было жить за весьма умеренную плату, а интерес к многообразию социальных взаимоотношений пропал вместе с разрешением существования крохотных сектантских республик с любым выбранным строем. Разумеется, под силовой оградой и наблюдением. Немало специалистов по теоретическому социальному моделированию стали академиками! Ну а принятие нового семейного кодекса перевело все экзотические семейно-половые взаимоотношения в разряд допустимых. Мечтать оказалось не о чем. Все было.
Наконец, даже ближний космос, приют мечты и фантазии, оказался обжит и превратился в часть ойкумены. Когда-то люди мечтали колонизировать Марс и ностальгически летать на зеленую Землю, но выяснилось, что жизнь на Марсе при достаточном обустройстве ничем не отличается от земной, а бассейны Калипсо в зарослях ботанических садов намного комфортабельнее SPA-зон большинства земных отелей. И искусственный песок куда чище, чем на диком побережье. Люди наконец-то получили все, о чем мечтали, и были в большинстве своем счастливы.
– Я в космос хочу, – говорил Степан начальнику, и тоска застилала его глаза.
– Ты и так, считай, в космосе. Грузовики водишь. Ну скажи, зачем, зачем тебе лететь на какую-то необустроенную планету черт знает куда? И ведь ясно же сказано, что экипаж уже набрали, так что тебя, пиши не пиши, стопроцентно не возьмут, – отвечал майор, а Муравью слышалось иное. Слышалось, что все эти люди в форме и гражданских костюмах, военные, чиновники и психологи, усмехаются ему в лицо. И в каждом отказе, а еще больше – в каждом «зачем?!» слышалось одно и то же.
Быдло, у тебя не может быть звезд. Ты можешь только жрать и спать, спать и жрать и еще иногда – размножаться или просто гонять балду, но звезд у тебя быть не может.
* * *
Четырнадцатая дробь семнадцать готовилась к переброске грузов в трюмы «Неустрашимого». Среди грузов значились и капсулы с асоциалами, но Степан находился тогда в увольнительной и не участвовал в этом действе. Рассказывали, было весело: по всем каналам демонстрировали драку военных с асоциалами, которых никак не могли впихнуть в транспорт. Говорят, даже майор Чепурько подключился, фингал получил, и ему за это орден дадут. Муравей все прозевал и награду проворонил, а мог бы!.. Но он в это время занят был – стихи сочинял. Для Стипы.…«Неустрашимый» дожидался на орбите последних партий груза, и Степан с тоской думал о том, что вот он завтра приблизится к своей мечте, а потом они разлетятся в разные стороны: он – на базу, а «Неустрашимый» – к звездам. Сорок восемь офицеров экипажа и отдела управления наказаний уже заняли места в каютах, и, несмотря на максимальный комфорт, говорят, некоторые назначением были недовольны. Полет, как ожидалось, растянется на два года, в пути первопроходцев ожидают всяческие опасности, а теннисный корт инженеры в корабль так и не запихнули. Ведущие новостей без умолку тараторили о романтике звездоплавания, но не могли скрыть того, что к чужим планетам летят уголовники и разномастные нарушители. Степан остро завидовал счастливцам, но пристрелить своего психолога не позволяло воспитание, а майора Чепурько было жалко. Да и оружия Муравью не выдавали.