Страница:
Видели бы ребята… А знали бы они, кто меня спас…
К нам подпорхнула Сумико. Она первым делом вцепилась в руку Кимуре, и мне полегчало. А то уже рябчики запестрели в глазах.
– Кимура-сан, – пропищала Сумико, – у Геры больная рука.
Кимура ослабил тиски. И он прочел письмо, одной рукой придерживая листок против света, что бил из-под ящика.
– Кимура-сан, – продолжала Сумико, – Гера знает нашу баржу. Помните, он спас меня здесь?
Кимура поставил меня между Сумико и собою. Сам наступил ногой на ящик, который закрывал мне дорогу на свободу.
– Тихо! – приказал мне Кимура. – Иначе я не гарантирую вам жизнь! – Он скосил глаза на Сумико и заговорил с ней по-японски, даже не подозревая, что я почти все понимаю.
– Ты должна отвлечь своего русского поклонника, – сказал Кимура. – Я переведу шлюпку на Мутную речку. Там густые кусты над водой. Пусть Ивао принесет мне туда табак. В случае опасности я уплыву на остров Птиц. Там близко Хоккайдо… Пусть Ивао много несет табаку.
– Я сделаю, как вы хотите, – ответила Сумико.
Кимура отдал мне письмо и отодвинул ногою ящик.
В баржу ударил фонтан света.
Я вывалился из дыры на песок, отполз от тени, вскочил и побежал прямо.
– Гера-сан! – закричала Сумико. – Так ходи не надо!
Но я был на свободе. Теперь я мог бежать куда угодно.
Конечно, отцу я не скажу ничего. Но вот Семену надо рассказать, что Кимура скрывается тут, у нас под носом. Семен, тот решит, что надо предпринять… Однако глаза Сумико были открыты так сильно, как в тот раз, когда она тонула. И я не побежал. Я сел на песок и спросил как ни в чем не бывало:
– Почему?
– Рюди там не ходи, – ответила Сумико и обвела рукой чуть ли не всю песчаную полосу. – Война ходи… бомба, мина…
Она хотела напугать меня. Но я не Рыбин. Меня так просто не испугаешь. К тому же я знаю, что ей надо отвлечь меня. Сумико может вообще сказать сейчас, что надо сидеть на месте и не двигаться, потому что я зашел на минное поле. Но я больше дураком не буду, как сегодня. Вот влип так влип. И письмо прочитал этот самурай. Ну, хватит. Позлю вот ее и убегу. Скажу Семену про Кимуру.
– А я ничего не боюсь, – ответил я, разорвал письмо на мелкие клочки и начал бегать по песку и кувыркаться, пока Сумико не подбежала и не схватила меня за руку. Под ресницами у нее стало влажно, как утром под листьями бузины. И куда-то исчезла моя решимость. Я даже не мог набраться смелости выдернуть руку из ее руки. И девчонка повела меня по сырому песку. Видели бы ребята, как плелся я за нею. Точно пленник. Теплая гниловатая вода бухты окатывала наши ноги. Мои цыпки жгло, и я подпрыгивал на прибое.
Мы сделали огромную дугу и вышли к крайним фанзам. Я и тут не сопротивлялся. Мне было интересно, куда поведет Сумико. Она цепко держала меня, словно боялась, что сбегу. Сумико вела меня прямо на сопку.
– Почему Кимура прячется? – спросил я и сорвал на ходу саранку.
– Боится, – ответила Сумико.
– Да ему ничего не будет, – сказал я, оглянулся – нет ли кого – и передал ей цветок.
Она отпустила мою руку и стала собирать букет. Перекладывая цветы травой, она расхваливала своего дядю. Кимура не имел своей семьи, потому что все время занимался рыбными делами. Он мечтал скопить деньги на маленький рыбный завод. Этот заводик он купил бы на Хоккайдо. И тогда вся их семья переехала бы на родину. Кимура давно говорил, что жить на Сахалине опасно. И один он мог бы уплыть на Хоккайдо, когда началась война. Но Кимура не бросил их.
– Рыбину надо было посильнее дать. – Я сделал свирепое лицо и потыкал кулаками в воздух.
– Дядя Кимура росскэ боится, – повторила Сумико.
– Ты меня не боишься? – спросил я и сорвал ей вторую саранку.
Сумико прикрыла лицо жидким букетиком, покрутила головой и бросилась вверх – замелькали блестящие щиколотки ног.
Я побежал за нею по коридорчику, который оставался в зарослях кислицы. Метров через сто мы задохнулись и упали в траву.
Отчаянно стрекотали кузнечики. Выше по склону на кусте сидел ворон и кричал: «Алло, алло…» Солнце поджаривало кожу. Я сорвал два огромных лопуха и сделал шлемы. Лицо Сумико в тени лопуха позеленело.
– Вон остров пустой, – показал я в море бамбуковой палкой, которую подобрал по дороге.
Сумико ничего не ответила. Но глаза ее были устремлены на Птичий остров.
– Давай уплывем на него, – предложил я. – И ребят вызовем, моих друзей – Борьку, Скулопендру и Лесина. Знаешь, какие ребята славные!..
И я рассказал о нашей пещере, о том, как мы взрывали патроны в кострах, как мечтали все приехать на Сахалин, – правда, не сказал зачем, – как думали об оркестре.
– И вообще иначе жизнь сделаем, – закончил я. – Никому никого бояться не надо… Оркестр обязательно создадим. Весело будет.
– Хреб там нет, – напомнила Сумико мои же слова, и продолговатые зеленые тени на ее щеках сгустились.
– Зачем хлеб? – сказал я, ошкуривая стебель кислицы. – Вы можете питаться травой и рыбой, а мы – нет? Хочешь, докажу? Целую неделю буду есть одну кислицу.
– Хочу. – Сумико улыбалась, сильно оттопыривая нижнюю губу.
Я разломил надвое мясистый стебель кислицы и подал половину Сумико. Кислятина свела скулы.
Сумико стала доказывать, что раз у меня есть отец, мама, бабушка и брат Юрик, то я должен быть счастлив на этом острове. И зачем мне плыть на какой-то пустой остров?
– Папа, мама… – передразнил я ее и рассказал, как папа разбил банку с рыбкой. А мама сама головы от земли не поднимает – возится на грядках – и меня туда же… А мне за войну надоело, как червяку, в земле копаться. В общем, хочется убежать из дому. Я могу попросить Семена, и он отвезет нас на Птичий остров на сейнере. И потом будет молчать, как эта сопка. На него положиться можно.
Но Сумико ответила, что рыбку Юрику подарит другую. Рыбку можно заменить, а вот мать и отца никогда. И добавила, что если покинет своего отца, он умрет.
– Ну, давай играть в войну, – сказал я и вручил ей «меч» – бамбуковую палку.
Себе я нашел простую палку и обломил ее, сравняв с «мечом» Сумико. Потом я объяснил ей, что она будет самураем, а я русским богатырем. Мы спрячемся в кустах и начнем искать друг друга. Когда сойдемся, будем драться на «мечах». Мы разбежались в разные стороны. Я упал под ивовый куст и заметил, где спряталась Сумико. Я решил заползти к ней в тыл и застать врасплох.
Я полз, как змея. Старался, чтобы надо мной не качнулась даже травинка. Мы учились ползать в нашем овраге в бурьяне. Борька тут был лучше всех. Он мог так проползти, что ни одна травинка после него не лежала. Он и нас обучил ерошить за собой траву.
Пауки оплели все вокруг седой паутиной. Она липла к потному лицу. Но я терпел и полз дальше. А когда мне в ноздрю забежал муравей и захотелось чихнуть, я использовал способ Лесика. Надо придавить верхними зубами нижнюю губу да пониже. Тогда чох пройдет.
Я все время вслушивался в шорохи. Уже близко должна была быть Сумико… Я замер. Меня кто-то рассматривал сзади. Я обернулся. Среди чащи зеленых иголок усмехалась Сумико. На ее лице колыхались тени от листьев и солнца. Я глядел, какая она красивая, и забыл, что мы воюем. Наконец вспомнил: она «самурай».
– Ура! – закричал я и бросился на Сумико, выставив «меч».
Она еще с колена отшибла мою палку быстро и сильно. Мой «меч» чуть не вывалился из слабоватой правой руки. Но я взял его покрепче и снова сделал выпад. Сумико вновь отшибла мою палку – только расщепленный бамбук задребезжал.
Я разозлился – и пошел, и пошел… Сумико отбивала мои выпады. Бамбук дребезжал в ее руке. Вдруг она изловчилась и «уколола» меня в левую руку. Рука была не в счет, и мы продолжали сражаться.
Еле-еле мне удалось ее «приколоть». Да и то, наверное, она сама поддалась.
У меня ныла рука, когда мы сели на вытоптанную полянку.
– А ты неплохо отбивалась, – сказал я, помахивая кистью правой руки.
– Ивао учит меня, – ответила Сумико. Она уперла свой «меч» в носок дзори и крутила палку, словно пыталась зажечь соломенный жгутик, зажатый большим и соседним пальцами.
– А Ивао кто учил? – спросил я.
– Дядя Кимура, – ответила Сумико.
– А я тебя хочешь плавать научу? – сказал я.
– Хочу, – ответила она и закивала головой.
11
12
К нам подпорхнула Сумико. Она первым делом вцепилась в руку Кимуре, и мне полегчало. А то уже рябчики запестрели в глазах.
– Кимура-сан, – пропищала Сумико, – у Геры больная рука.
Кимура ослабил тиски. И он прочел письмо, одной рукой придерживая листок против света, что бил из-под ящика.
– Кимура-сан, – продолжала Сумико, – Гера знает нашу баржу. Помните, он спас меня здесь?
Кимура поставил меня между Сумико и собою. Сам наступил ногой на ящик, который закрывал мне дорогу на свободу.
– Тихо! – приказал мне Кимура. – Иначе я не гарантирую вам жизнь! – Он скосил глаза на Сумико и заговорил с ней по-японски, даже не подозревая, что я почти все понимаю.
– Ты должна отвлечь своего русского поклонника, – сказал Кимура. – Я переведу шлюпку на Мутную речку. Там густые кусты над водой. Пусть Ивао принесет мне туда табак. В случае опасности я уплыву на остров Птиц. Там близко Хоккайдо… Пусть Ивао много несет табаку.
– Я сделаю, как вы хотите, – ответила Сумико.
Кимура отдал мне письмо и отодвинул ногою ящик.
В баржу ударил фонтан света.
Я вывалился из дыры на песок, отполз от тени, вскочил и побежал прямо.
– Гера-сан! – закричала Сумико. – Так ходи не надо!
Но я был на свободе. Теперь я мог бежать куда угодно.
Конечно, отцу я не скажу ничего. Но вот Семену надо рассказать, что Кимура скрывается тут, у нас под носом. Семен, тот решит, что надо предпринять… Однако глаза Сумико были открыты так сильно, как в тот раз, когда она тонула. И я не побежал. Я сел на песок и спросил как ни в чем не бывало:
– Почему?
– Рюди там не ходи, – ответила Сумико и обвела рукой чуть ли не всю песчаную полосу. – Война ходи… бомба, мина…
Она хотела напугать меня. Но я не Рыбин. Меня так просто не испугаешь. К тому же я знаю, что ей надо отвлечь меня. Сумико может вообще сказать сейчас, что надо сидеть на месте и не двигаться, потому что я зашел на минное поле. Но я больше дураком не буду, как сегодня. Вот влип так влип. И письмо прочитал этот самурай. Ну, хватит. Позлю вот ее и убегу. Скажу Семену про Кимуру.
– А я ничего не боюсь, – ответил я, разорвал письмо на мелкие клочки и начал бегать по песку и кувыркаться, пока Сумико не подбежала и не схватила меня за руку. Под ресницами у нее стало влажно, как утром под листьями бузины. И куда-то исчезла моя решимость. Я даже не мог набраться смелости выдернуть руку из ее руки. И девчонка повела меня по сырому песку. Видели бы ребята, как плелся я за нею. Точно пленник. Теплая гниловатая вода бухты окатывала наши ноги. Мои цыпки жгло, и я подпрыгивал на прибое.
Мы сделали огромную дугу и вышли к крайним фанзам. Я и тут не сопротивлялся. Мне было интересно, куда поведет Сумико. Она цепко держала меня, словно боялась, что сбегу. Сумико вела меня прямо на сопку.
– Почему Кимура прячется? – спросил я и сорвал на ходу саранку.
– Боится, – ответила Сумико.
– Да ему ничего не будет, – сказал я, оглянулся – нет ли кого – и передал ей цветок.
Она отпустила мою руку и стала собирать букет. Перекладывая цветы травой, она расхваливала своего дядю. Кимура не имел своей семьи, потому что все время занимался рыбными делами. Он мечтал скопить деньги на маленький рыбный завод. Этот заводик он купил бы на Хоккайдо. И тогда вся их семья переехала бы на родину. Кимура давно говорил, что жить на Сахалине опасно. И один он мог бы уплыть на Хоккайдо, когда началась война. Но Кимура не бросил их.
– Рыбину надо было посильнее дать. – Я сделал свирепое лицо и потыкал кулаками в воздух.
– Дядя Кимура росскэ боится, – повторила Сумико.
– Ты меня не боишься? – спросил я и сорвал ей вторую саранку.
Сумико прикрыла лицо жидким букетиком, покрутила головой и бросилась вверх – замелькали блестящие щиколотки ног.
Я побежал за нею по коридорчику, который оставался в зарослях кислицы. Метров через сто мы задохнулись и упали в траву.
Отчаянно стрекотали кузнечики. Выше по склону на кусте сидел ворон и кричал: «Алло, алло…» Солнце поджаривало кожу. Я сорвал два огромных лопуха и сделал шлемы. Лицо Сумико в тени лопуха позеленело.
– Вон остров пустой, – показал я в море бамбуковой палкой, которую подобрал по дороге.
Сумико ничего не ответила. Но глаза ее были устремлены на Птичий остров.
– Давай уплывем на него, – предложил я. – И ребят вызовем, моих друзей – Борьку, Скулопендру и Лесина. Знаешь, какие ребята славные!..
И я рассказал о нашей пещере, о том, как мы взрывали патроны в кострах, как мечтали все приехать на Сахалин, – правда, не сказал зачем, – как думали об оркестре.
– И вообще иначе жизнь сделаем, – закончил я. – Никому никого бояться не надо… Оркестр обязательно создадим. Весело будет.
– Хреб там нет, – напомнила Сумико мои же слова, и продолговатые зеленые тени на ее щеках сгустились.
– Зачем хлеб? – сказал я, ошкуривая стебель кислицы. – Вы можете питаться травой и рыбой, а мы – нет? Хочешь, докажу? Целую неделю буду есть одну кислицу.
– Хочу. – Сумико улыбалась, сильно оттопыривая нижнюю губу.
Я разломил надвое мясистый стебель кислицы и подал половину Сумико. Кислятина свела скулы.
Сумико стала доказывать, что раз у меня есть отец, мама, бабушка и брат Юрик, то я должен быть счастлив на этом острове. И зачем мне плыть на какой-то пустой остров?
– Папа, мама… – передразнил я ее и рассказал, как папа разбил банку с рыбкой. А мама сама головы от земли не поднимает – возится на грядках – и меня туда же… А мне за войну надоело, как червяку, в земле копаться. В общем, хочется убежать из дому. Я могу попросить Семена, и он отвезет нас на Птичий остров на сейнере. И потом будет молчать, как эта сопка. На него положиться можно.
Но Сумико ответила, что рыбку Юрику подарит другую. Рыбку можно заменить, а вот мать и отца никогда. И добавила, что если покинет своего отца, он умрет.
– Ну, давай играть в войну, – сказал я и вручил ей «меч» – бамбуковую палку.
Себе я нашел простую палку и обломил ее, сравняв с «мечом» Сумико. Потом я объяснил ей, что она будет самураем, а я русским богатырем. Мы спрячемся в кустах и начнем искать друг друга. Когда сойдемся, будем драться на «мечах». Мы разбежались в разные стороны. Я упал под ивовый куст и заметил, где спряталась Сумико. Я решил заползти к ней в тыл и застать врасплох.
Я полз, как змея. Старался, чтобы надо мной не качнулась даже травинка. Мы учились ползать в нашем овраге в бурьяне. Борька тут был лучше всех. Он мог так проползти, что ни одна травинка после него не лежала. Он и нас обучил ерошить за собой траву.
Пауки оплели все вокруг седой паутиной. Она липла к потному лицу. Но я терпел и полз дальше. А когда мне в ноздрю забежал муравей и захотелось чихнуть, я использовал способ Лесика. Надо придавить верхними зубами нижнюю губу да пониже. Тогда чох пройдет.
Я все время вслушивался в шорохи. Уже близко должна была быть Сумико… Я замер. Меня кто-то рассматривал сзади. Я обернулся. Среди чащи зеленых иголок усмехалась Сумико. На ее лице колыхались тени от листьев и солнца. Я глядел, какая она красивая, и забыл, что мы воюем. Наконец вспомнил: она «самурай».
– Ура! – закричал я и бросился на Сумико, выставив «меч».
Она еще с колена отшибла мою палку быстро и сильно. Мой «меч» чуть не вывалился из слабоватой правой руки. Но я взял его покрепче и снова сделал выпад. Сумико вновь отшибла мою палку – только расщепленный бамбук задребезжал.
Я разозлился – и пошел, и пошел… Сумико отбивала мои выпады. Бамбук дребезжал в ее руке. Вдруг она изловчилась и «уколола» меня в левую руку. Рука была не в счет, и мы продолжали сражаться.
Еле-еле мне удалось ее «приколоть». Да и то, наверное, она сама поддалась.
У меня ныла рука, когда мы сели на вытоптанную полянку.
– А ты неплохо отбивалась, – сказал я, помахивая кистью правой руки.
– Ивао учит меня, – ответила Сумико. Она уперла свой «меч» в носок дзори и крутила палку, словно пыталась зажечь соломенный жгутик, зажатый большим и соседним пальцами.
– А Ивао кто учил? – спросил я.
– Дядя Кимура, – ответила Сумико.
– А я тебя хочешь плавать научу? – сказал я.
– Хочу, – ответила она и закивала головой.
11
Солнце с плеском садилось в море. Мы вернулись домой. Я обождал в кустах, пока Сумико зайдет в дом, а потом вышел как ни в чем не бывало. От кислицы у меня свело рот и сосало под ложечкой.
– Где пропадал целый день? – набросилась на меня мама. – Мать на огороде разорвись, а ему дела нет!
– Есть у меня свои дела, – ответил я и скосил глаза на столик возле печки, где орудовала бабушка.
– Опять штабы и снаряды? – спросила мама.
– Наоборот, – отозвался я и прошмыгнул мимо нее к бабушке.
На тарелке меня дожидалась горка оладьев, пропитанных постным маслом и посыпанных крупным сахарным песком. Нет, травой не проживешь и одного дня.
Юрик в бабушкиной кофте стоял на веранде и плевал вниз.
– Гера, – сказал он, – ты купался?
– Угу, – ответил я.
– Хоть бы меня взял, – печально сказал Юрик. – На «Оранжад» обещал… Где он, белый твой пароход? Так я и не вылечусь…
– Отойди в комнату, – приказала ему мама. – Ветром охватит – опять сляжешь.
Я разжевал сладкий пахучий оладышек и ответил брату:
– Будет у тебя сегодня рыбка. Такая же пузатенькая.
– Завтра табак полоть, – сказала мама.
Я промолчал. Перечить ей было нельзя – живо отколошматит. Но я твердо решил табак не полоть. Удрать пораньше на море, и все. А пока молчать… Мама ходит нервная. Щеки пустые. Глаза льдистые. Бабушка и та ей не угодит. А про меня и говорить не стоит. Все кажется маме, что японцы ненадежны… А я так не думаю. Все-таки им досталось в войне. На них атомные бомбы сбрасывали. После этого никакой войны не захочешь… Нос сегодня обгорел на солнце – притронуться больно. Ну и ерунда. Облезет шкура – новая еще лучше будет…
Я вытер масляные пальцы о рушник и показал Юрику на корзину. Он залез в нее. Я повез корзину по полу. Мы подъехали к лестнице и увидели Сумико. Она поднималась к нам, неся перед собой стеклянную банку. В зеленой воде шевелила рыжими плавниками рыбка.
Юрик выскочил из корзины – и навстречу Сумико. Она сразу отдала ему банку.
– Рыбка! Рыбка! – завопил Юрик и побежал показывать ее бабушке и маме. На его груди колыхался светлый кружок воды.
– Беренький марчик, – сказала Сумико.
Смешно было слушать, как они говорят. Юрик картавил, а Сумико, наоборот, не могла произнести букву «л».
Юрик поставил рыбку на веранду, а сам вернулся к нам.
– Юрик, это Сумико, – сказал я.
Сумико погладила его волосы мягче пуха.
– А я умею на голове стоять, – ответил брат и тут же притулился к стене вниз головой. Рубашка на его животе задралась, и я хлопнул по белому бугру ладошкой.
– Встань, – приказала мама, – кровушка прильет к голове – опять заболеешь.
– Нехай вертится, – возразила бабушка. – Это ему в пользу.
Юрик не удержал равновесия и упал. На стенке покачнулась фотография деда. Юрик сейчас же отполз к своей корзине, порылся в ней и вынул коробку, где хранил фантики от конфет, сушеных жуков и мою картинку. Юрик вынул картинку и показал Сумико.
– Это Герка нарисовал, – стал объяснять брат. – Белый пароход называется «Оранжад». Там золотых рыбок уйма. Ребятишки едят галеты с конфетами. «Оранжад» скоро приплывет сюда. Я на нем вылечусь… Пока он вон на том острове. – Юрик потащил Сумико на веранду и показал пальцем на Птичий остров с розовой от заката верхушкой.
– Там пустой остров, – ответила Сумико. Она не замечала моих отчаянных сигналов: – О-ран-жад – это сок, мидзу, вода…
Юрик повернул ко мне голову, сморщил нос и захныкал:
– А Герка сказал…
– «Оранжад» выбирает себе стоянки в пустынных местах, – стал выкручиваться я. – Где живут люди, там рано или поздно будет война. Понял?
– Значит, сюда не приплывет? – спросил Юрик, шмыгнув носом.
– Приплывет, – заверил я брата. – Война прошла… Больше войны не будет. Верно, Сумико? – И я подмигнул ей.
Она перевела взгляд с Юрика на картинку, потом на меня. Видно, поняла меня.
– Да, – ответила Сумико.
– А вы с ребятами хотели воевать с… – начал Юрик выкладывать военную тайну.
Тогда я взял рисунок и перебил брата, рассказывая, где на «Оранжаде» сады, где озера, где кукольный театр, где столовая…
Юрик отвлекся, задумчиво поковырял в носу и вдруг объявил:
– А я стихи знаю. – И, не дожидаясь приглашения, подкатил глаза к потолку, забубнил:
Сумико смолкла, опустила голову и прислонилась к стене рядом с печкой.
– О, у нас гостья, – сказал отец, вынырнув. Веки его поднялись, точно занавес в театре.
– Сумико пришла ко мне, – похвастался Юрик и побежал показать банку с рыбкой. – Рыбка плавает по дну – не поймаешь ни одну.
– Как раз у нас будет чем угостить, – сказал отец и вынул из оттопыренного кармана брюк бумажный кулек.
Юрик оставил банку и запустил в кулек обе руки. Он вынул горсть конфет в синих обертках. Конфеты были дорогие, шоколадные. Юрик развернул одну и засунул ее в рот. Потом он протянул конфеты Сумико.
– Угощайте гостью чаем, – посоветовал отец и включил свет, хоть было еще светло.
Бабушка не заставила ждать с чаем. Она скоренько подогрела и выставила наш большой чайник на середину японского стола. По краям расставила синие фарфоровые чашки. Я предложил Сумико сесть за столик и сам опустился рядом на татами.
Чай мы пили весело. На нас со стены глядел дед. Глаза его были печальны, но губы тянулись вслед за подкрученными кончиками усов.
Конфеты понравились Сумико. Она откусывала маленькими дольками и жмурилась.
Я пил из блюдца, как купец Загашников. Сумико смеялась надо мной. Юрик собирал фантики, разглаживал между ладонями и складывал стопкой.
– Ребятам подарю, которые на «Оранжаде», – сообщил он мне и Сумико по-свойски.
– А где, интересно, твой дядя, Сумико? – спросил вдруг отец и уставился на неё своими цыганскими глазищами.
Веселье за столом увяло, как цветок в кипятке. Сумико отложила конфету. Ямки на щеках ее разгладились.
– Ты что пристал к девочке? – тихо сказала мама. – Дети виноваты?..
– Да я того… – забормотал отец. – Я хотел сказать, чтобы он не прятался… Ну, случилось по пьянке… Так что – вечно нам в ссоре быть? Пора на мировую… В порту без него синоптики пурхаются. Ни бельмеса не смыслят в облаках и ветрах… А дело начали мы не шуточное – мол чиним. Для ихних же рыбаков… Людей высаживаем на него каждое утро, как десант… Вдруг тайфун?!
Он допил чай из своей чашки, поглядел сквозь нее на белый накал электрической лампочки и щелкнул пальцем по краю. Чашка издала чистый звон. Отец поцокал языком и сказал:
– Ах, что за чашки!
– Ты не будешь больше гоняться за Кимурой? – спросил я отца громко, чтобы поймать его на слове и успокоить Сумико.
Отец не успел ответить, потому что лестница заскрипела под тяжелыми сапогами. Я сразу узнал этот медленный шаг. Шел Рыбин. Над полом выросла щетка его белесых волос, она спускалась низко на лоб Рыбина косячком. А лоб навис над глазами большими надбровными шишками. Красная шея распирала воротничок шелковой безрукавки.
Как такого здоровяка кинул через голову тощий Кимура?
Рыбин прошел к нашему столу и сел на задники своих сапог. Он не имел привычки разуваться на лестничной площадке. Бабушка всегда выметала после него грязь и ворчала. Но гость есть гость. Да еще друг отца.
Бабушка налила Рыбину чаю. Сосед развернул конфету и метнул ее в рот, который был чуть меньше поддувала в нашей железной печке.
– Как вы не боитесь пускать их к себе?.. – сказал Рыбин, отдуваясь.
Сумико, конечно, поняла. Она сидела ни жива ни мертва. А я думал: что будет, если вылить кипяток из чайника Рыбину на голову?
– Мы гостям рады всегда, – ответила бабушка, и я понял по ее задрожавшим губам, что она негодует.
– Дина теперь их боится ужасть, – сказал Рыбин и вытер пот со лба тыльной стороной руки. – Ночью ей кто-то мерещится под окном… И я беспокойно стал спать. Мечусь во сне, вскакиваю…
– Ну, а выходил? – усмехнулся отец.
– Из окна вчера смотрел, – ответил Рыбин и, скосив глаза на Сумико, добавил: – Вроде он, Кимура. Кому еще быть?
Сумико встала.
– Аригато, – поблагодарила она и поклонилась, не поднимая ресниц. – Сайонара.
Я вскочил. В горле застрял горячий чай. Но Сумико уже сбежала по лестнице.
– Мстительные они, злобные, – продолжал Рыбин, задумчиво опуская конфету в рот. – Сожгут как пить дать.
– Хитрого мало, – сказал отец.
– Ты по-человечески к ним, они тоже добром ответят… – возразила бабушка.
– Так они тебе и успокоились, – ответил Рыбин, выцеживая остатки заварки в свою чашку. – Ружье завалященькое иметь не мешало бы…
– У Герки вон попроси самопал, – с улыбкой предложил отец. – Целый арсенал у него заготовлен.
– Если бы и был, не дал бы, – ответил я резко.
Они засмеялись.
– Ишь ты, сурок, – сказал Рыбин, скаля зубы, похожие на семечки подсолнуха. – Вырастет – батьку бить будет.
Я поглядел на них исподлобья и закрутил конфетную обертку в синий жгутик.
– Гхе-гхе-гхе… – засмеялся отец.
– Хо-хо-хо! – вторил ему басом Рыбин. И откуда брался бас после такого тонкого голоса?
– Жених, – пытаясь погладить меня, сказал отец. – Давайте сосватаем за него японочку, а? Породнимся с ними, тогда и ружья никакого не надо будет… Согласен, Герасим, за общее дело пострадать?
Я вскочил, умчался из дому и забился в кусты бузины на склоне. Мне была видна дверь нашего дома. Я решил вернуться домой лишь тогда, когда уйдет Рыбин.
Прямо передо мной светилось многорамное окно нижнего этажа.
Ге недвижно курил свою трубку над жаровней. Сгорбленная фигурка Ивао передвигалась по комнате, останавливалась то тут, то там. Он что-то как будто искал. Сумико помогала ему, показывая рукой то на одну вещь, то на другую.
А наши, конечно, все еще говорят обо мне. Отец про старое, что я его не хочу понимать, а он для нас в лепешку разбивается. Рыбин советует поколачивать детей почаще. Мать бурчит: «Все бегал бы, а табак будет полоть Ванька-китаец?» Бабушка возражает ей: «Нехай побегает, пока беззаботный…» А я совсем не беззаботный. Я не знаю, что написать Борьке, Скулопендре и Лесику. Они-то думают, что я колочу японцев. Но я занят совсем не тем… Даже наоборот – подружился с японцами… Наступит утро, и я буду вновь думать, как встретиться с Сумико. Только сегодня все стало хорошо, и вот – на́ тебе! – явился этот Рыбин и оскорбил Сумико. Точно мне под дых залепил.
Ивао внезапно бросился к двери в прихожую. Он приглашал кого-то зайти. Через минуту широкая фигура Рыбина заслонила треть окна.
Я прокрался межой к неплотно сдвинутому окну и услышал голос Рыбина.
– Шкаф не надо, – отрубал он, переходя комнату, – все заставлено у меня уже… Одеяла есть – десять штук… Картинки – зачем? Лучше сам нарисую русалку или дворец на клеенке… Рыбки – какой от них толк, жрать им только давай… Вот жаровенка рази ж… – Он остановился перед Ге и взял жаровню в руки, словно взвешивая. – В дожди обогреться в самый раз. Печку все время не натопишься… Пойдем, парень, отсыплю тебе табачку за жаровенку… Старику, ясно дело, без махры тяжело. Все курить хотят – здоровый ты иль полоумный… Эх-хе-хе, все война проклятая…
Я отпрянул от окна и вернулся в кусты.
Лязгнула дверь. Рыбин вынес жаровню на вытянутых руках. Красный отсвет падал на его лицо. Казалось, у него нет глаз. Вместо них – две пещеры.
– А ты не забудь дяде своему передать, – говорил Рыбин ковылявшему сзади Ивао, – если он подожгет нас, вам всем плохо будет.
– Моя вакаранай, – уныло ответил Ивао, – моя вакаранай.
– Всё вы хорошо понимаете, – продолжал Рыбин, – да притворяетесь.
– Моя вакаранай…
Они прошли недалеко от меня и скрылись за косогором.
Я сорвал листик бузины и не заметил, как изжевал его в горькую кашицу. Глаза смыкались. Равномерное подмигивание маяка усыпляло. Однако я дождался, когда в наших окнах погас свет. Тогда я побрел домой.
– Где пропадал целый день? – набросилась на меня мама. – Мать на огороде разорвись, а ему дела нет!
– Есть у меня свои дела, – ответил я и скосил глаза на столик возле печки, где орудовала бабушка.
– Опять штабы и снаряды? – спросила мама.
– Наоборот, – отозвался я и прошмыгнул мимо нее к бабушке.
На тарелке меня дожидалась горка оладьев, пропитанных постным маслом и посыпанных крупным сахарным песком. Нет, травой не проживешь и одного дня.
Юрик в бабушкиной кофте стоял на веранде и плевал вниз.
– Гера, – сказал он, – ты купался?
– Угу, – ответил я.
– Хоть бы меня взял, – печально сказал Юрик. – На «Оранжад» обещал… Где он, белый твой пароход? Так я и не вылечусь…
– Отойди в комнату, – приказала ему мама. – Ветром охватит – опять сляжешь.
Я разжевал сладкий пахучий оладышек и ответил брату:
– Будет у тебя сегодня рыбка. Такая же пузатенькая.
– Завтра табак полоть, – сказала мама.
Я промолчал. Перечить ей было нельзя – живо отколошматит. Но я твердо решил табак не полоть. Удрать пораньше на море, и все. А пока молчать… Мама ходит нервная. Щеки пустые. Глаза льдистые. Бабушка и та ей не угодит. А про меня и говорить не стоит. Все кажется маме, что японцы ненадежны… А я так не думаю. Все-таки им досталось в войне. На них атомные бомбы сбрасывали. После этого никакой войны не захочешь… Нос сегодня обгорел на солнце – притронуться больно. Ну и ерунда. Облезет шкура – новая еще лучше будет…
Я вытер масляные пальцы о рушник и показал Юрику на корзину. Он залез в нее. Я повез корзину по полу. Мы подъехали к лестнице и увидели Сумико. Она поднималась к нам, неся перед собой стеклянную банку. В зеленой воде шевелила рыжими плавниками рыбка.
Юрик выскочил из корзины – и навстречу Сумико. Она сразу отдала ему банку.
– Рыбка! Рыбка! – завопил Юрик и побежал показывать ее бабушке и маме. На его груди колыхался светлый кружок воды.
– Беренький марчик, – сказала Сумико.
Смешно было слушать, как они говорят. Юрик картавил, а Сумико, наоборот, не могла произнести букву «л».
Юрик поставил рыбку на веранду, а сам вернулся к нам.
– Юрик, это Сумико, – сказал я.
Сумико погладила его волосы мягче пуха.
– А я умею на голове стоять, – ответил брат и тут же притулился к стене вниз головой. Рубашка на его животе задралась, и я хлопнул по белому бугру ладошкой.
– Встань, – приказала мама, – кровушка прильет к голове – опять заболеешь.
– Нехай вертится, – возразила бабушка. – Это ему в пользу.
Юрик не удержал равновесия и упал. На стенке покачнулась фотография деда. Юрик сейчас же отполз к своей корзине, порылся в ней и вынул коробку, где хранил фантики от конфет, сушеных жуков и мою картинку. Юрик вынул картинку и показал Сумико.
– Это Герка нарисовал, – стал объяснять брат. – Белый пароход называется «Оранжад». Там золотых рыбок уйма. Ребятишки едят галеты с конфетами. «Оранжад» скоро приплывет сюда. Я на нем вылечусь… Пока он вон на том острове. – Юрик потащил Сумико на веранду и показал пальцем на Птичий остров с розовой от заката верхушкой.
– Там пустой остров, – ответила Сумико. Она не замечала моих отчаянных сигналов: – О-ран-жад – это сок, мидзу, вода…
Юрик повернул ко мне голову, сморщил нос и захныкал:
– А Герка сказал…
– «Оранжад» выбирает себе стоянки в пустынных местах, – стал выкручиваться я. – Где живут люди, там рано или поздно будет война. Понял?
– Значит, сюда не приплывет? – спросил Юрик, шмыгнув носом.
– Приплывет, – заверил я брата. – Война прошла… Больше войны не будет. Верно, Сумико? – И я подмигнул ей.
Она перевела взгляд с Юрика на картинку, потом на меня. Видно, поняла меня.
– Да, – ответила Сумико.
– А вы с ребятами хотели воевать с… – начал Юрик выкладывать военную тайну.
Тогда я взял рисунок и перебил брата, рассказывая, где на «Оранжаде» сады, где озера, где кукольный театр, где столовая…
Юрик отвлекся, задумчиво поковырял в носу и вдруг объявил:
– А я стихи знаю. – И, не дожидаясь приглашения, подкатил глаза к потолку, забубнил:
Он читал так, что жилка налилась на виске. Закончив, Юрик попросил Сумико спеть ему песню. Она кашлянула, вложила руку в руку и запела «Катюшу». Юрик стал подпевать ей. Голос его напоминал звон балалаечной струны и забивал тихий, как шорох волны на песке, голос Сумико. Я ущипнул Юрика, чтобы он не орал. Но его рот стал открываться еще шире.
Ах, попалась, птичка, стой!
Не уйдешь из сети…
Когда они спели «Катюшу», Юрик попросил Сумико спеть еще и японскую песню. Она откашлялась и запела:
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла…
На лестнице застучали сапоги. Отец всегда поднимался быстро, словно за ним гнались.
Моси, моси камиэ-е…
Сумико смолкла, опустила голову и прислонилась к стене рядом с печкой.
– О, у нас гостья, – сказал отец, вынырнув. Веки его поднялись, точно занавес в театре.
– Сумико пришла ко мне, – похвастался Юрик и побежал показать банку с рыбкой. – Рыбка плавает по дну – не поймаешь ни одну.
– Как раз у нас будет чем угостить, – сказал отец и вынул из оттопыренного кармана брюк бумажный кулек.
Юрик оставил банку и запустил в кулек обе руки. Он вынул горсть конфет в синих обертках. Конфеты были дорогие, шоколадные. Юрик развернул одну и засунул ее в рот. Потом он протянул конфеты Сумико.
– Угощайте гостью чаем, – посоветовал отец и включил свет, хоть было еще светло.
Бабушка не заставила ждать с чаем. Она скоренько подогрела и выставила наш большой чайник на середину японского стола. По краям расставила синие фарфоровые чашки. Я предложил Сумико сесть за столик и сам опустился рядом на татами.
Чай мы пили весело. На нас со стены глядел дед. Глаза его были печальны, но губы тянулись вслед за подкрученными кончиками усов.
Конфеты понравились Сумико. Она откусывала маленькими дольками и жмурилась.
Я пил из блюдца, как купец Загашников. Сумико смеялась надо мной. Юрик собирал фантики, разглаживал между ладонями и складывал стопкой.
– Ребятам подарю, которые на «Оранжаде», – сообщил он мне и Сумико по-свойски.
– А где, интересно, твой дядя, Сумико? – спросил вдруг отец и уставился на неё своими цыганскими глазищами.
Веселье за столом увяло, как цветок в кипятке. Сумико отложила конфету. Ямки на щеках ее разгладились.
– Ты что пристал к девочке? – тихо сказала мама. – Дети виноваты?..
– Да я того… – забормотал отец. – Я хотел сказать, чтобы он не прятался… Ну, случилось по пьянке… Так что – вечно нам в ссоре быть? Пора на мировую… В порту без него синоптики пурхаются. Ни бельмеса не смыслят в облаках и ветрах… А дело начали мы не шуточное – мол чиним. Для ихних же рыбаков… Людей высаживаем на него каждое утро, как десант… Вдруг тайфун?!
Он допил чай из своей чашки, поглядел сквозь нее на белый накал электрической лампочки и щелкнул пальцем по краю. Чашка издала чистый звон. Отец поцокал языком и сказал:
– Ах, что за чашки!
– Ты не будешь больше гоняться за Кимурой? – спросил я отца громко, чтобы поймать его на слове и успокоить Сумико.
Отец не успел ответить, потому что лестница заскрипела под тяжелыми сапогами. Я сразу узнал этот медленный шаг. Шел Рыбин. Над полом выросла щетка его белесых волос, она спускалась низко на лоб Рыбина косячком. А лоб навис над глазами большими надбровными шишками. Красная шея распирала воротничок шелковой безрукавки.
Как такого здоровяка кинул через голову тощий Кимура?
Рыбин прошел к нашему столу и сел на задники своих сапог. Он не имел привычки разуваться на лестничной площадке. Бабушка всегда выметала после него грязь и ворчала. Но гость есть гость. Да еще друг отца.
Бабушка налила Рыбину чаю. Сосед развернул конфету и метнул ее в рот, который был чуть меньше поддувала в нашей железной печке.
– Как вы не боитесь пускать их к себе?.. – сказал Рыбин, отдуваясь.
Сумико, конечно, поняла. Она сидела ни жива ни мертва. А я думал: что будет, если вылить кипяток из чайника Рыбину на голову?
– Мы гостям рады всегда, – ответила бабушка, и я понял по ее задрожавшим губам, что она негодует.
– Дина теперь их боится ужасть, – сказал Рыбин и вытер пот со лба тыльной стороной руки. – Ночью ей кто-то мерещится под окном… И я беспокойно стал спать. Мечусь во сне, вскакиваю…
– Ну, а выходил? – усмехнулся отец.
– Из окна вчера смотрел, – ответил Рыбин и, скосив глаза на Сумико, добавил: – Вроде он, Кимура. Кому еще быть?
Сумико встала.
– Аригато, – поблагодарила она и поклонилась, не поднимая ресниц. – Сайонара.
Я вскочил. В горле застрял горячий чай. Но Сумико уже сбежала по лестнице.
– Мстительные они, злобные, – продолжал Рыбин, задумчиво опуская конфету в рот. – Сожгут как пить дать.
– Хитрого мало, – сказал отец.
– Ты по-человечески к ним, они тоже добром ответят… – возразила бабушка.
– Так они тебе и успокоились, – ответил Рыбин, выцеживая остатки заварки в свою чашку. – Ружье завалященькое иметь не мешало бы…
– У Герки вон попроси самопал, – с улыбкой предложил отец. – Целый арсенал у него заготовлен.
– Если бы и был, не дал бы, – ответил я резко.
Они засмеялись.
– Ишь ты, сурок, – сказал Рыбин, скаля зубы, похожие на семечки подсолнуха. – Вырастет – батьку бить будет.
Я поглядел на них исподлобья и закрутил конфетную обертку в синий жгутик.
– Гхе-гхе-гхе… – засмеялся отец.
– Хо-хо-хо! – вторил ему басом Рыбин. И откуда брался бас после такого тонкого голоса?
– Жених, – пытаясь погладить меня, сказал отец. – Давайте сосватаем за него японочку, а? Породнимся с ними, тогда и ружья никакого не надо будет… Согласен, Герасим, за общее дело пострадать?
Я вскочил, умчался из дому и забился в кусты бузины на склоне. Мне была видна дверь нашего дома. Я решил вернуться домой лишь тогда, когда уйдет Рыбин.
Прямо передо мной светилось многорамное окно нижнего этажа.
Ге недвижно курил свою трубку над жаровней. Сгорбленная фигурка Ивао передвигалась по комнате, останавливалась то тут, то там. Он что-то как будто искал. Сумико помогала ему, показывая рукой то на одну вещь, то на другую.
А наши, конечно, все еще говорят обо мне. Отец про старое, что я его не хочу понимать, а он для нас в лепешку разбивается. Рыбин советует поколачивать детей почаще. Мать бурчит: «Все бегал бы, а табак будет полоть Ванька-китаец?» Бабушка возражает ей: «Нехай побегает, пока беззаботный…» А я совсем не беззаботный. Я не знаю, что написать Борьке, Скулопендре и Лесику. Они-то думают, что я колочу японцев. Но я занят совсем не тем… Даже наоборот – подружился с японцами… Наступит утро, и я буду вновь думать, как встретиться с Сумико. Только сегодня все стало хорошо, и вот – на́ тебе! – явился этот Рыбин и оскорбил Сумико. Точно мне под дых залепил.
Ивао внезапно бросился к двери в прихожую. Он приглашал кого-то зайти. Через минуту широкая фигура Рыбина заслонила треть окна.
Я прокрался межой к неплотно сдвинутому окну и услышал голос Рыбина.
– Шкаф не надо, – отрубал он, переходя комнату, – все заставлено у меня уже… Одеяла есть – десять штук… Картинки – зачем? Лучше сам нарисую русалку или дворец на клеенке… Рыбки – какой от них толк, жрать им только давай… Вот жаровенка рази ж… – Он остановился перед Ге и взял жаровню в руки, словно взвешивая. – В дожди обогреться в самый раз. Печку все время не натопишься… Пойдем, парень, отсыплю тебе табачку за жаровенку… Старику, ясно дело, без махры тяжело. Все курить хотят – здоровый ты иль полоумный… Эх-хе-хе, все война проклятая…
Я отпрянул от окна и вернулся в кусты.
Лязгнула дверь. Рыбин вынес жаровню на вытянутых руках. Красный отсвет падал на его лицо. Казалось, у него нет глаз. Вместо них – две пещеры.
– А ты не забудь дяде своему передать, – говорил Рыбин ковылявшему сзади Ивао, – если он подожгет нас, вам всем плохо будет.
– Моя вакаранай, – уныло ответил Ивао, – моя вакаранай.
– Всё вы хорошо понимаете, – продолжал Рыбин, – да притворяетесь.
– Моя вакаранай…
Они прошли недалеко от меня и скрылись за косогором.
Я сорвал листик бузины и не заметил, как изжевал его в горькую кашицу. Глаза смыкались. Равномерное подмигивание маяка усыпляло. Однако я дождался, когда в наших окнах погас свет. Тогда я побрел домой.
12
Отец словно чуял что-то. Он не спал. И вообще он – по воздуху пройди – услышит. Недаром был разведчиком. Когда я, не дыша, поднялся по лестнице, раздался из спальни его голос:
– Ты где шляешься по ночам?
– Да так… гулял, – пробормотал я и юркнул под свое тонкое одеяло возле корзины спящего брата.
– Смотри – заведут они тебя в сопки… Ищи-свищи потом… – Он кашлянул.
Сказать ему про Кимуру или нет? У меня заныла правая рука – сдавил ее Кимура утром. Но, вместо того чтобы пожаловаться, я пробормотал:
– Не все такие они, как вы думаете…
– Повоевал бы с мое… – проворчал он, и мы затихли.
Одна мысль пришла мне в голову. Пусть они живут как хотят. Боятся друг друга и ненавидят. А нам незачем плыть на пустой остров. Мы и здесь хорошо устроимся. Они живут по-своему, а мы будем по-своему. Мы с Сумико спокойно будем ходить купаться на старую баржу. Я знать не хочу, что Кимура прячется на Мутной. Сегодня я пообещал научить Сумико плавать. Рука у меня уже в порядке. И нам никто теперь не будет мешать. Их дела нас не касаются. И пусть они не лезут в наши дела.
Однако даже во сне они не оставляли нас в покое. Мы шли с Сумико по сопкам. Я спрашивал, куда она ведет меня, потому что нельзя было доверять. Но она лишь улыбалась в ответ, ее нижняя припухлая губа иронически выпячивалась.
И вдруг Сумико стала чайкой, взнеслась над головой, а навстречу мне из кустов бузины выбежали Кимура и Рыбин. Они размахивали ножами и визжали, как дикие кабаны.
Я подскочил в постели. Визг усиливался. Он стал воплем наяву. Вопль исходил от рыбинского дома. Можно было даже разобрать:
– Пожар! Спасайте, о-ой, спасайте!..
Отец промчался вниз. Мама и бабушка засуетились в своей комнате.
Я зачем-то достал ракету из сумки и ринулся вслед за отцом.
Крышу рыбинского дома подпирал огонь.
Листья на деревьях побагровели. А дальше, за языками света, была жуткая темень.
– Люди! – кричал Рыбин. – Не видете, что ли? Горю!..
Черные фигуры людей сбегались к Рыбину. Я летел туда же. Дом пылал, точно его полили бензином.
Полыхнула крыша. Лицо обдало жаром. Я закрылся ладонями и чуть не сбил Дину. Она стояла в ночной рубахе посреди дороги, прижимая к себе большую японскую вазу. В глазах у нее можно было увидеть весь пожар. Губы ее дрожали, как от холода.
– Мои бусы, мои бусы… – повторяла Дина.
Сзади загремел колокол. Я еле успел отскочить от колес пожарной машины. На ней густо сидели пожарники и еще кто-то в тельняшке, усатый. Да это ж Семен! Не дожидаясь, когда остановится машина, он спрыгнул на землю и кинулся к дому Рыбина.
Пламя заплясало на бронзовых касках японцев-пожарников. Машина стала возле пожарной колонки, пожарники стремительно раскатали шланг и привинтили его к колонке. Плоский шланг надулся.
Мне в лицо ударил фонтанчик воды из дырки.
Здоровенный японец-пожарник боролся с озверевшим брандспойтом, как укротитель с удавом. Тяжелый жгут воды замолотил по пламени. Однако горящие балки только злее затрещали. Мне показалось, что японцы заливают огонь не водой… И я попробовал фонтанчик на язык. Холодная вкусная вода.
Из самого пекла выскочил Рыбин. Его пуловер, накинутый прямо на голое тело, дымился. Руки прижимали к груди какие-то тряпки. Пожарник направил брандспойт на Рыбина. Но тот заорал и повернулся спиной, спасая от воды тряпки.
– Дом поливайте! – орал Рыбин. – Не свое, так не жалко?
Он подбежал к Дине и сунул ей тряпки на вазу.
– Стереги, а то растащат, – сказал он жене и кивнул головой в мою сторону.
Я оглянулся. Сзади стояли японцы из соседних домов. Рядом с ними остановились наши: мама и бабушка. Блеснули стекла очков Ивао. Сумико глядела в мою сторону. Увидев ее, я кинулся помогать Семену и отцу заливать крышу сарайчика водой. Огненные ошметки летели по ветру на сарай. Семен окатывал его из ведра, которое передавал ему отец, а отцу по цепочке – японцы.
– Вася, – хныкал Рыбин под руку отца, – я говорил – подожгет… Он и вас подожгет, вот увидишь…
– Становись в цепь, – ответил ему отец и окатил себя водой.
– Полкуля табаку у меня в доме осталось, – причитал Рыбин, размазывая по лицу сажу. – Может, сходим, Гера? Проявим геройство, а? Обмотаемся тряпками, обольемся водой…
Ну где раньше мог я видеть Рыбина? Я поглядел на отца: что он скажет?
– Ты где шляешься по ночам?
– Да так… гулял, – пробормотал я и юркнул под свое тонкое одеяло возле корзины спящего брата.
– Смотри – заведут они тебя в сопки… Ищи-свищи потом… – Он кашлянул.
Сказать ему про Кимуру или нет? У меня заныла правая рука – сдавил ее Кимура утром. Но, вместо того чтобы пожаловаться, я пробормотал:
– Не все такие они, как вы думаете…
– Повоевал бы с мое… – проворчал он, и мы затихли.
Одна мысль пришла мне в голову. Пусть они живут как хотят. Боятся друг друга и ненавидят. А нам незачем плыть на пустой остров. Мы и здесь хорошо устроимся. Они живут по-своему, а мы будем по-своему. Мы с Сумико спокойно будем ходить купаться на старую баржу. Я знать не хочу, что Кимура прячется на Мутной. Сегодня я пообещал научить Сумико плавать. Рука у меня уже в порядке. И нам никто теперь не будет мешать. Их дела нас не касаются. И пусть они не лезут в наши дела.
Однако даже во сне они не оставляли нас в покое. Мы шли с Сумико по сопкам. Я спрашивал, куда она ведет меня, потому что нельзя было доверять. Но она лишь улыбалась в ответ, ее нижняя припухлая губа иронически выпячивалась.
И вдруг Сумико стала чайкой, взнеслась над головой, а навстречу мне из кустов бузины выбежали Кимура и Рыбин. Они размахивали ножами и визжали, как дикие кабаны.
Я подскочил в постели. Визг усиливался. Он стал воплем наяву. Вопль исходил от рыбинского дома. Можно было даже разобрать:
– Пожар! Спасайте, о-ой, спасайте!..
Отец промчался вниз. Мама и бабушка засуетились в своей комнате.
Я зачем-то достал ракету из сумки и ринулся вслед за отцом.
Крышу рыбинского дома подпирал огонь.
Листья на деревьях побагровели. А дальше, за языками света, была жуткая темень.
– Люди! – кричал Рыбин. – Не видете, что ли? Горю!..
Черные фигуры людей сбегались к Рыбину. Я летел туда же. Дом пылал, точно его полили бензином.
Полыхнула крыша. Лицо обдало жаром. Я закрылся ладонями и чуть не сбил Дину. Она стояла в ночной рубахе посреди дороги, прижимая к себе большую японскую вазу. В глазах у нее можно было увидеть весь пожар. Губы ее дрожали, как от холода.
Сзади загремел колокол. Я еле успел отскочить от колес пожарной машины. На ней густо сидели пожарники и еще кто-то в тельняшке, усатый. Да это ж Семен! Не дожидаясь, когда остановится машина, он спрыгнул на землю и кинулся к дому Рыбина.
Пламя заплясало на бронзовых касках японцев-пожарников. Машина стала возле пожарной колонки, пожарники стремительно раскатали шланг и привинтили его к колонке. Плоский шланг надулся.
Мне в лицо ударил фонтанчик воды из дырки.
Здоровенный японец-пожарник боролся с озверевшим брандспойтом, как укротитель с удавом. Тяжелый жгут воды замолотил по пламени. Однако горящие балки только злее затрещали. Мне показалось, что японцы заливают огонь не водой… И я попробовал фонтанчик на язык. Холодная вкусная вода.
Из самого пекла выскочил Рыбин. Его пуловер, накинутый прямо на голое тело, дымился. Руки прижимали к груди какие-то тряпки. Пожарник направил брандспойт на Рыбина. Но тот заорал и повернулся спиной, спасая от воды тряпки.
– Дом поливайте! – орал Рыбин. – Не свое, так не жалко?
Он подбежал к Дине и сунул ей тряпки на вазу.
– Стереги, а то растащат, – сказал он жене и кивнул головой в мою сторону.
Я оглянулся. Сзади стояли японцы из соседних домов. Рядом с ними остановились наши: мама и бабушка. Блеснули стекла очков Ивао. Сумико глядела в мою сторону. Увидев ее, я кинулся помогать Семену и отцу заливать крышу сарайчика водой. Огненные ошметки летели по ветру на сарай. Семен окатывал его из ведра, которое передавал ему отец, а отцу по цепочке – японцы.
– Вася, – хныкал Рыбин под руку отца, – я говорил – подожгет… Он и вас подожгет, вот увидишь…
– Становись в цепь, – ответил ему отец и окатил себя водой.
– Полкуля табаку у меня в доме осталось, – причитал Рыбин, размазывая по лицу сажу. – Может, сходим, Гера? Проявим геройство, а? Обмотаемся тряпками, обольемся водой…
Ну где раньше мог я видеть Рыбина? Я поглядел на отца: что он скажет?