Матесон Ричард. Где-то во времени

   – Ты хочешь сказать, что голодна? – спросил я.
   – Знаю, что это не романтично, – смущенно молвила она. – Правда, я всегда хочу есть после спектакля. А сейчас, когда внутреннее напряжение прошло, чувствую себя вдвойне проголодавшейся. Ты меня простишь?
   Я притянул ее к себе, опять рассмеявшись.
   – Ты извиняешься, и за что? – спросил я, целуя ее в щеку. – Ну, давай покормим тебя. Теперь, когда я об этом думаю, понимаю, что тоже сильно проголодался. Все эти прыжки и скачки нагнали хороший аппетит.
   Она радостно улыбнулась и так сильно сжала меня в объятиях, что я поморщился.
   – О, я люблю тебя! – воскликнула она. – И я так счастлива, что могла бы полететь! – Она осыпала мое лицо быстрыми поцелуями, потом отодвинулась. – Не желаете ли разделить со мной поздний ужин, дорогой мистер Кольер?
   Не сомневаюсь, что моя улыбка была полна обожания.
   – Сейчас загляну в календарь назначенных встреч, – важно произнес я.
   Она опять обняла меня, да так сильно, что я зашипел от боли.
   – О-о. – Она быстро отодвинулась. – Я сделала тебе больно?
   – Если ты такая сильная, когда голодна, – сказал я, – то что же случится после ужина?
   – Подожди и увидишь, – пролепетала она, и губы ее тронула слабая улыбка.
   Она встала и протянула мне руку. Я тоже встал, подошел вместе с ней к тележке и придвинул для нее кресло.
   – Спасибо, любимый, – сказала она.
   Я сел напротив, глядя, как она открывает блюда, на которых лежали печенье, сыр и фрукты.
   – Не откроешь ли бутылку? – попросила Элиза.
   Вынув бутылку из ведерка, я прочитал этикетку.
   – Как, здесь нет неохлажденного красного бордо? – не подумав, спросил я.
   У нее напряглись скулы, и она немного подалась назад в кресле.
   – Что случилось? – спросил я.
   Я старался говорить беззаботно, но меня смущало выражение ее лица.
   – Откуда ты знаешь, что это мое любимое вино? – изумленно спросила она. – Я никому не говорила, кроме матери. Даже Робинсон не знает.
   На протяжении нескольких секунд я пытался придумать ответ, но вскоре понял, что такового быть не может. Я вздрогнул, когда она отвернула от меня лицо.
   – Почему я тебя боюсь? – тихо проговорила она.
   – Нет, Элиза. – Я протянул к ней руку через столик, но она отодвинула свою. – Не бойся, пожалуйста, не бойся. Я люблю тебя. И никогда не причиню тебе зла. – Мой голос, как и ее, прерывался и дрожал. – Не бойся, Элиза.
   Она взглянула на меня, и, к своей печали, я увидел, что на лице ее отразился страх – ей было его не скрыть.
   – В свое время я все тебе расскажу, – сказал я. – Обещаю. Просто не хочу тебя сейчас тревожить.
   – Но ты меня все-таки тревожишь, Ричард. Кое-какие сказанные тобой вещи. Иногда – выражение твоего лица. Они меня пугают. – Она поежилась. – Я уже почти поверила в то…
   Она умолкла с мучительной улыбкой.
   – Во что?
   – Что ты не совсем человек.
   – Элиза. – Мой смех тоже прозвучал вымученно. – Я слишком человек. – Я сглотнул. – Просто… не могу тебе сказать, откуда я пришел, по крайней мере сейчас. В этом нет ничего ужасного, – быстро прибавил я, видя, что выражение ее лица снова меняется. – Я уже говорил тебе. Это совсем не ужасно. Просто – чувствую, что сейчас не стоит об этом говорить. Я пытаюсь защитить тебя. И нас.
   То, как она посмотрела на меня, заставило вспомнить слова Нэта Гудвина о ее больших серых глазах, которые «словно могли заглянуть в самые потаенные уголки человеческой души».
   – Я люблю тебя, Элиза, – с нежностью произнес я. – И всегда буду любить. Что еще я могу сказать?
   Она вздохнула.
   – Ты уверен, что не можешь рассказать?
   – Уверен. – Действительно, я был в этом уверен. – Не сейчас.
   Она опять надолго замолчала, но наконец произнесла:
   – Хорошо.
   Хотелось бы мне описать ураган испытанных мной при этом чувств. Я на самом деле не знал, насколько это для нее важно, но чувствовал, что это была, возможно, самая трудная уступка, какую ей пришлось сделать в жизни.
   – Спасибо, – сказал я.
   Я налил нам вина, она передала мне сыра с печеньем, и мы с минуту молча ели. Мне хотелось дать ей время прийти в себя. Наконец она вновь заговорила:
   – Я уже много лет нахожусь на перепутье, Ричард. Я понимала, что мне придется избавиться от всех романтических мечтаний, полностью посвятить себя работе. Мужчина, которого я всегда ждала, так и не думал появляться. – Она поставила бокал и взглянула на меня. – И тут возник ты. Внезапно. Таинственно.
 
   Она взглянула на свои руки.
   – Чего я боюсь больше всего, так это позволить той самой таинственной силе завладеть мной. Каждую секунду она мне угрожает. Даже и сейчас твоя внешность и манера себя вести настолько меня завораживают, что я опасаюсь, что никогда тебя не узнаю до конца и не отгадаю, кто ты на самом деле. Вот почему меня терзает твоя таинственность. Я уважаю твои желания и верю, что ты думаешь о моем благополучии. И все же…
   Она обреченно махнула рукой.
   – Как у нас все сложится? С какого момента мы начнем по-настоящему друг друга узнавать? Словно я случайно обнаружила в тебе осуществление своей самой потаенной фантазии – и благодаря тебе обрели плоть мои самые тайные мечты. Я заинтригована и очарована – но не могу прожить жизнь только с этими эмоциями. Я не хочу быть леди Шалотт^[54], видя любовь только как отражение в зеркале. Я хочу увидеть тебя, я хочу тебя узнать. Точно так же, как хочу, чтобы ты разглядел и узнал меня – полностью и без иллюзий. Не знаю, так ли это. Я не уверена, что ты не смотришь на меня сквозь ту же дымку восхищения, сквозь которую смотрю на тебя я. Мы реальные люди, Ричард. У нас реальные жизни, и мы должны решать свои жизненные проблемы, если собираемся объединить наши судьбы.
   Меня успокоило сознание того, что она думает почти так же, как я, несмотря на некоторое смущение при выражении своих мыслей. В тот момент, опасаясь, что она заподозрит, будто я ей поддакиваю, мне не захотелось ей этого говорить, поэтому я сказал лишь:
   – Согласен с тобой.
   – К примеру, – продолжала она, – если говорить о моей карьере, ты ведь не попросишь меня бросить работу, верно?
   – Бросить работу? – Я с удивлением смотрел на нее. – Может быть, я и помешался от любви, Элиза, но не совсем сошел с ума. Лишить мир того, что ты можешь дать? Боже правый, я о таком и не мечтаю. Ты великолепна на сцене.
   Ее облегчение казалось неполным.
   – А не станешь ли ты ожидать от меня появления на сцене исключительно в твоих пьесах?
   Я не удержался от смеха.
   – Элиза, – с мягким упреком произнес я. Это было забавно, но, вероятно, в выражении моего лица или интонации она почувствовала какое-то неодобрение, потому что казалась сбитой с толку. – Неужели ты все это время считала, что за каждым моим словом скрываются потаенные амбиции тщеславного драматурга?
   На ее лице моментально отразилась печаль. Она быстро протянула руку через столик, и я сжал ее.
   – О, любимый, прости меня! – воскликнула она.
   Я улыбнулся ей.
   – Мне не за что тебя прощать. Есть вещи, о которых нам следует поговорить. Ничего нельзя утаивать. Честно признаюсь, что в данный момент не знаю, как буду зарабатывать на жизнь, но можешь быть уверена, что не пьесами, в которых ты должна будешь играть. Может быть, я не напишу ничего. Или буду вместо пьес писать романы. Я умею писать – достаточно хорошо.
   – А я и не сомневаюсь, что умеешь, – сказала она. – Только…
   – Что такое? – спросил я, видя, что она замолчала.
   Она медленно сжала мои пальцы.
   – Чем бы ты ни занимался, – сказала она, – и откуда бы ни пришел, теперь, когда ты здесь, – она с тревогой взглянула на меня, – пожалуйста, не покидай меня.

* * *

   Воздух был почти неподвижным, когда мы шли по берегу. Я обнимал ее за талию.
   – Вот я объясняю тебе, что мы должны быть реалистами, – сказала она. – А сама продолжаю цепляться за фантастичность всей этой истории. Наверное, я ужасно непостоянна, да, Ричард?
   – Нет, – успокоил я. – Конечно нет. В наших отношениях есть нечто фантастическое. Я тоже это чувствую.
   Она со вздохом прильнула ко мне.
   – Надеюсь, я никогда не проснусь, – мечтательно произнесла она.
   Я улыбнулся.
   – Мы не проснемся.
   – Я действительно мечтала о тебе, – призналась она. – Во сне и наяву. Я говорила себе, что это лишь исполнение какого-то внутреннего стремления, но не переставала грезить. Я говорила себе, что это реакция на пророчество той индианки, потом на предсказание Мэри. Даже за последние несколько дней, когда я сознательно тебя ждала, надеясь увидеть каждый раз во время прогулки по берегу, я говорила себе, что это всего лишь фантазии. Но не смогла заставить себя в это поверить.
   – Я рад, что не смогла.
   – О, Ричард! – воскликнула она во внезапном порыве. – Что за тайна свела нас вместе? Я хочу это знать и все же не хочу. Правда, сама удивляюсь своей прихоти узнать эту тайну. Зачем мне знать? Что может быть важнее, чем быть с тобой? Разве может что-то иметь значение, помимо моей любви к тебе, твоей любви ко мне?
   Ее слова окончательно избавили меня от сомнений.
   – Ничего помимо этого действительно не имеет значения, Элиза. Все остальное может подождать.
   – Да, – пылко произнесла она. – Да, пусть подождет.
   Остановившись, мы повернулись друг к другу, обнялись и поцеловались, и ничто во всем мире не имело значения.
   Но вот наш поцелуй прервался.
   – Нет, – сказала она вдруг с притворной строгостью. – Если мне предстоит стать миссис Ричард Кольер, я настаиваю на том, чтобы ты знал, на какой ужасной особе собираешься жениться.
   – Рассказывай. – Я старался говорить так же строго, как она. – О, говори еще, прекрасный ангел.
   Я нахмурился, но, когда она ущипнула меня за руку, рассмеялся.
   – Вам лучше сохранять серьезность, молодой человек, – поддразнивая меня, сказала Элиза, и в то же время я почувствовал, что говорит она искренне. – Держу пари, ты думаешь, что будешь прекрасно проводить время.
   – А разве нет?
   – Нет. – Она зловеще указала на меня. – Ты станешь мужем ненормальной перфекционистки, которая доведет тебя до ручки. – Она старалась подавить шаловливую улыбку, грозившую испортить все дело. – Представляешь ли ты, дорогой мой, что, если будет свадьба, я составлю ее подробный проект? Проект! Как архитектор проектирует здание, так я в уме разработаю каждую деталь этой церемонии. – Шаловливая улыбка исчезла. – Здание, которое, я уверена, немедленно даст осадку, если вообще будет построено.
   – Продолжай, – сказал я.
   – Отлично.
   Она вздернула подбородок и строго на меня посмотрела. «Леди Барбара? – подумал я. – Или леди Макбет?»
   – Меня также очень беспокоит роль женщины в нашем обществе, – сообщила она.
   – Расскажи об этом.
   Она ущипнула меня за руку.
   – Так слушай, – сварливо сказала она.
   – Да, мэм.
   – Продолжаю: я не считаю, что роль женщины в обществе должна быть столь ограниченной, как сейчас.
   – И я тоже.
   Она пристально взглянула на меня.
   – Ты меня разыгрываешь? – спросила она с неподдельным смущением.
   – Нет.
   – Но ты улыбаешься.
   – Потому что обожаю тебя, а не потому, что с тобой не согласен.
   – Ты…
   Она умолкла и вновь посмотрела на меня.
   – Что такое?
   – Ты действительно считаешь, что женщинам следует…
   – Потребовать освобождения? Да. И не просто требовать – я знаю, что в конце концов они его обретут.
   Наконец-то хоть какое-то достижение из той, другой эпохи имеет действительную ценность!
   – Подумать только! – изумилась она.
   Я молчал. Она прищурила глаза, и на ее лице появилось такое очаровательное лукавое выражение, что мне пришлось взять себя в руки, чтобы не рассмеяться.
   – Но единственная задача женщины – найти мужа и подчиняться ему, – сказала она. Это не было утверждением, просто она проверяла меня. – Единственная роль женщины состоит в продолжении рода. – Она выдержала паузу. – Разве это не правильно?
   – Нет.
   Она смотрела на меня с молчаливой настороженностью. Потом обреченно вздохнула.
   – Ты действительно отличаешься от других, Ричард.
   – Соглашусь с этим, только если это заставит тебя любить меня еще больше, – откликнулся я.
   Выражение ее лица не изменилось.
   – Я и так люблю тебя, – в замешательстве сказала она. – Так откровенно я могу разговаривать только с человеком, которого люблю. Это правда.
   – Конечно. – Я кивнул.
   – Ни один человек еще не узнал меня по-настоящему, – продолжала она. – Даже моя мать. А ты уже успел так глубоко заглянуть в мою душу… – Она покачала головой. – Просто не верится.
   – Я тебя понимаю, Элиза, – сказал я.
   – Думаю, понимаешь.
   Голос ее прозвучал немного недоверчиво.
   Мы шли некоторое время в молчании, потом остановились и стали смотреть на море в направлении мыса Лома, где периодически вспыхивал и гас маяк. Немного погодя я перевел взгляд на серебряный круг луны и алмазную россыпь звезд на небе. «Ничего не может быть прекраснее этого», – подумал я. Даже в раю не могло бы быть лучше.
   Казалось, она прочла мои мысли, ибо вдруг повернулась и, обвив меня руками, прильнула ко мне.
   – Я почти боюсь такого счастья, – тихо произнесла она.
   Обхватив ладонями голову Элизы, я наклонил ее назад. Она подняла на меня глаза, и я увидел там слезы.
   – Ты не должна больше бояться, – сказал я. Наклонившись, я поцеловал ее глаза и почувствовал на губах ее теплые слезы. – Я всегда буду тебя любить.
   Судорожно вздохнув, она прильнула ко мне.
   – Забудь то, что я говорила о женщинах, – пролепетала она. – Нет, не в смысле совсем забыть. Просто помни – это лишь часть того, что я чувствую и в чем нуждаюсь. Другая часть – это то, что я ощущаю сейчас: так долго не осуществляемые желания. Я притворялась, что не понимаю этого, но всегда понимала. – Я почувствовал, что она сильнее обнимает меня. – Это было мое неутоленное женское естество. Оно жаждало утоления, Ричард.
   – Не надо больше слов, – сказал я.
   Развернувшись, мы пошли назад к гостинице. Казалось, мы оба знаем, зачем возвращаемся. Мы больше ничего не говорили, а шли молча, держась за руки. Билось ли ее сердце так же часто, как мое? Я не знал. Все, что я знал – как знала и она: что теперь не имеет значения, какая именно тайна нас соединила. Не имеет значения, был ли я для нее какой-то потаенной, ожившей наконец фантазией, или она была тем же самым для меня. Как она выразилась, довольно и того, что мы вместе переживаем эти моменты. Ибо, невзирая на голос разума, всегда должен наступить такой момент, когда сердце говорит громче. А тогда заговорило сердце каждого из нас, и нельзя было ослушаться его приказа.
   Впереди на фоне темного неба силуэтом вырисовывалась громада гостиницы. Невероятно, но над ней повисли два белых облака. Я сказал «невероятно», потому что эти облака по форме напоминали две огромные головы в профиль.
   – Та, что слева, – твоя, – сказал я, совершенно уверенный в том, что она тоже увидела головы и поймет, о чем я говорю.
   – Да, это я, – согласилась она. – У меня в волосах звезды. – Пока мы шли, она склонила ко мне голову. – А та, что справа, ясное дело, твоя.
   Всю остальную часть пути мы молча смотрели на эти гигантские призрачные лица над крышей гостиницы.
   Когда мы подошли к двери ее комнаты, она без слов вынула из сумочки ключ и подала мне, умиротворенно улыбаясь. Я отпер дверь, и мы вошли. Закрыв дверь, я запер ее и опять повернулся к Элизе. Не обращая внимания на соскользнувшую на пол шаль, Элиза прижалась ко мне. Мы стояли не шевелясь, обнимая друг друга.
   – Странно, – прошептала она.
   – Что, любовь моя?
   – Передавая тебе ключ, я совсем не боялась, что ты меня осудишь. Даже не думала об этом.
   – Тут не о чем думать, – сказал я. – Ты ведь знаешь, я не оставил бы тебя одну на ночь.
   – Да, – пролепетала она. – Знаю. Я не смогла бы пережить эту ночь в одиночестве.
   Отведя руки, она скользнула ими вверх по моей груди и обняла меня за шею. Я привлек ее к себе, и наш поцелуй был поцелуем мужчины и женщины, полностью принимающих друг друга – душой и телом.
   Прильнув ко мне, она шептала слова, казалось, льющиеся из ее уст горячим потоком.
   – Когда ты вчера подошел ко мне на берегу, я думала, что умру – на самом деле умру. Я не могла говорить, не могла думать. Сердце билось так сильно, что я едва дышала. С того момента, как увидела из окна тот пляж и начала думать о твоем возможном появлении, я непрерывно терзалась. Я была капризной, нервной, раздражительной, то начинала плакать, то успокаивалась. За эту неделю я пролила больше слез, чем за всю жизнь. Я подгоняла труппу и перегружала работой себя. Уверена, они думали, что я схожу с ума. Прежде я всегда была такой выдержанной, такой надежной, спокойной. Но только не на этой неделе. О, Ричард, я превратилась в помешанную.
   Ее губы горели под моими губами. Я чувствовал, как она обнимает меня за голову, запуская пальцы мне в волосы.
   Тяжело дыша, она отстранилась от меня. Лицо ее выражало страх.
   – Долго я подавляла все это в себе, – призналась, она. – И я боюсь это выпустить.
   – Не бойся, – сказал я.
   – Мне страшно. – Она порывисто прильнула ко мне. – Милый, любовь моя. Я боюсь. Боюсь, что это тебя уничтожит. Это так низменно, так…
   – Не низменно, – сказал я. – Это естественно; прекрасно и естественно. Не надо сдерживаться. Доверься голосу сердца. – Я поцеловал ее в шею. – И своему телу.
   Ее дыхание обжигало мне щеку.
   – О боже, – прошептала она.
   Она была страшно напугана. Бурный темперамент, столь долго сдерживаемый, теперь прорывался, и она боялась выпустить его, считая разрушительным.
   – Мне не хочется тебя пугать, Ричард. Что, если это тебя поглотит? Оно такое сильное, такое сильное. Никто никогда об этом не догадывался. Это как ужасный голод, в котором я не признавалась себе всю жизнь. – Трясущимися руками она гладила мои щеки. – Я не хочу подавлять тебя, не хочу оттолкнуть или…
   Поцелуем я заставил ее замолчать. Она цеплялась за меня, как утопающий. Казалось, ей никак не перевести дух. Ее сотрясала неудержимая дрожь.
   – Выпусти это, – говорил я ей. – Не пугайся этого чувства. Я ведь не боюсь. Его не следует бояться. Оно прекрасно, Элиза. И ты прекрасна. Ты – женщина. Пусть эта женщина обретет свободу. Дай выход ее эмоциям. Освободи ее – и дай ей насладиться. Утоли свой голод, Элиза. В этом нет ничего шокирующего. Ничего отталкивающего. Это удивительно, и это чудо. Не сдерживайся больше ни секунды. Люби, Элиза. Люби.
   Она расплакалась. Я был только рад – это принесет облегчение. Тесно прижавшись ко мне, она вздрагивала от рыданий. Я чувствовал, как наступает ее освобождение, кончаются годы сурового заточения. Она наконец отпирала дверь той подземной темницы, в которой томилось ее естество. Меня настолько глубоко тронуло ее освобождение, что я готов был рыдать вместе с ней. По ее щекам неудержимым потоком текли слезы, губы дрожали, а ее прильнувшее ко мне тело непрестанно сотрясалось.
   Потом наши губы слились, и ее губы, отвечая на мой поцелуй, постепенно становились требовательными, с искренней настойчивостью забирая то, что им причиталось. Ее руки беспокойно шарили по моей спине и шее, гладили мои волосы, ласкали меня, массировали; кончики пальцев впивались в мою кожу. Мне нравилась эта сладостная боль. Мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
   – Я люблю тебя, – шептала она. – Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя.
   Она все время повторяла эти слова. Эти пылкие слова, срывающиеся с ее губ, были тем ключом, которым она открывала потаенные уголки своего желания. Когда я поднял ее и понес в спальню, она не издала ни звука, только прерывисто дышала. Она была такой легкой, такой легкой. Положив ее на кровать, я сел рядом с ней и принялся вынимать гребни из ее волос. Я вынул их один за другим, и ее золотисто-каштановые волосы рассыпались по спине и плечам. Она молча смотрела на меня, пока я не вынул последний гребень. Потом я стал осыпать поцелуями ее щеки, и губы, и глаза, и нос, и уши, и шею, в то же время распуская завязки на платье. Вот обнажились ее теплые белые плечи. Я без конца целовал их, целовал ее руки, целовал шею сзади. Она все так же молчала, лишь тяжело дыша и еле слышно постанывая.
   Когда я расшнуровал ей корсет, вид ее кожи настолько потряс меня, что я громко застонал. Она тревожно взглянула на меня, а я ошеломленно разглядывал красные отметины на ее теле.
   – О господи, не носи этого! – воскликнул я. – Не мучай свою прекрасную кожу.
   Она наградила меня лучистой улыбкой, полной любви, и раскрыла мне объятия.
   Потом мы лежали вместе на постели, крепко обнимая друг друга и слив губы в поцелуе. Немного отодвинувшись, я стал целовать ее шею, лицо, плечи. Она притянула меня к себе, и я прижался лицом к мягкому теплу ее грудей, целуя их и беря в рот твердые розовые соски. Ее стоны были, казалось, исторгнуты мучением. Меня захлестнула волна желания, и, быстро поднявшись, я скинул одежду и швырнул ее на пол, глядя, как Элиза лежит передо мной в ожидании, не делая никаких попыток спрятать свое тело. Когда я разделся, она протянула ко мне руки.
   – Люби меня, Ричард, – прошептала она.
   Почувствовать себя внутри ее, почувствовать под собой ее возбужденное тело, ощутить, как ее горячее дыхание опаляет мою щеку. Слышать ее стоны, исторгнутые страстью и болью. Чувствовать, как я взрываюсь внутри нее, а ее сотрясает такая сильная конвульсия, что, казалось, хрустнет ее позвоночник. Ощущать, как мне в кожу впиваются ее ногти, видеть на ее лице выражение упоительного восторга оттого, что она переживала, вероятно, первое в ее жизни полное освобождение, – все это с трудом могло вынести слабое человеческое существо. На меня накатывали волны темноты, грозя отнять сознание. Воздух был заряжен пульсирующим жаром и энергией.
   Потом все успокоилось, стихло. Она лежала подле меня, тихо и счастливо рыдая. Шептала:
   – Спасибо тебе. – Снова и снова: – Спасибо. Спасибо.
   – Элиза. – Я нежно ее поцеловал. – Не надо меня благодарить. Я был с тобой там, на небесах.
   – О-о, – прошептала она, испуская сдерживаемый вздох. – Да, это были небеса.
   Обхватив меня за шею руками, она долго смотрела на меня с улыбкой наслаждения и умиротворения.
   – Я бы умерла, Ричард, если бы мы не были сегодня вместе. – Она тихонько вздохнула. – Только представь – я бы умерла, – сказала она, целуя меня в щеку. – Омолодиться в твоих объятиях. Возродиться в качестве женщины.
   – О да, ты – женщина, – сказал я. – И какая женщина.
   – Надеюсь, да. – Легким касанием пальцев она пробежала по моей груди. – Меня настолько снедало безумие, которое ты во мне пробудил, что не знаю, доставила ли я тебе радость.
   – Ты доставила мне большую радость. – Глядя на неуверенное выражение ее лица, я улыбнулся. – Если хочешь, я прикажу высечь это в камне.
   Нежно улыбнувшись мне в ответ, она окинула взглядом свое тело.
   – Скажи, я ужасно худая? – спросила она.
   Отодвинувшись, я взглянул на ее маленькие выпуклые груди, плоский живот, талию, настолько узкую, что я мог, казалось, обхватить ее ладонями с вытянутыми пальцами обеих рук, стройные ноги – все ее розовое упоительное тело.
   – Ужасно, – подтвердил я.
   – О-о.
   Голос ее прозвучал так испуганно, что я готов был смеяться и рыдать одновременно, страстно целуя ее щеки и глаза.
   – Я обожаю твое тело, – сказал я. – И не смей никогда называть его по-другому, кроме как совершенством.
   Наш поцелуй был долгим и страстным. Когда мы оторвались друг от друга, она взглянула на меня с выражением полнейшей преданности.
   – Я хочу быть для тебя всем, Ричард, – сказала она.
   – Так и есть.
   – Нет. – Она мягко и смущенно улыбнулась. – Я знаю, как неопытна в любви. Разве могло быть иначе? – Ее улыбка стала чуть проказливой. – У меня нет образования, сэр, нет опыта. Двигаюсь я неуклюже и забываю роль. Я забываю даже само название пьесы – настолько ею поглощена. – Она медленно провела пальцами по моей спине. – Я забываю буквально все, – сказала она. – На сцене я теряю рассудок, но мне это нравится – каждая секунда.
   Теперь ее взгляд выражал откровенную чувственность. Она вдруг подалась вперед, и мы долго целовались, не в силах насытиться вкусом губ друг друга.
   Наконец мы все же смогли прервать поцелуй, и я улыбнулся.
   – Эта роль просто создана для тебя, – сказал я.
   Ее детский смех так меня восхищал – мне казалось, сердце мое разорвется от счастья. Я крепко прижал ее к себе.
   – Элиза, Элиза.
   – Я люблю тебя, Ричард, так тебя люблю, – шептала она мне в ухо. – Ты меня, наверное, возненавидишь, потому что я снова голодна.
   Я со смехом выпустил ее из объятий, и она заставила меня ненадолго встать, пока перестилала постель. Потом она сбегала в другую комнату, вернувшись с двумя яблоками, и мы лежали друг подле друга на прохладных простынях и ели яблоки. Вынув семечко из своего яблока, она прилепила его к моей щеке, что заставило меня улыбнуться и спросить ее, что она делает.
   – Подожди, – сказала она.
   Через несколько секунд яблочное семечко отвалилось.
   – Что это значит? – опять спросил я.
   Ее улыбка сделалась грустной.
   – Что ты меня скоро покинешь, – ответила она.
   – Никогда.
   Но она не повеселела, и я легко ущипнул ее за руку.
   – Кому ты веришь? Мне или яблочному семечку?