Матвеев Герман Иванович. Тарантул

   — Нет. Весной сорок первого года мы познакомились в доме отдыха, и с тех пор о нем ни духу ни слуху.
   — Сергей Дмитриевич, а вы отдыхали с детьми? — прямо спросил Иван Васильевич, видя, что ученый ничего не подозревает. — Я хотел узнать: видел ли Мальцев ваших детей?
   — Ну что вы! Детям в доме отдыха, да еще ученых, — скука! Они у меня каждое лето в деревне у тетки жили. Она там в совхозе коровами командует. Зоотехник. Там у нее раздолье. Лес, озеро… А вы давно знаете Мальцева? — спросил Завьялов.
   — Давно, — ответил Иван Васильевич. — Честно говоря, я на него сердит. Он меня как раз и отговорил химией заниматься.
   — Неужели! Но похоже на него. Такой энтузиаст. Такой способный химик. У него, говорят, есть интересные работы.
   — А какие именно?
   — Как будто о нефти. Точно я не могу сказать. Предположение Ивана Васильевича подтверждалось. Завьялов был нужен Тарантулу как ширма, за которую он мог прятаться. Квартира уважаемого ученого была вне подозрений, и вряд ли Тарантула стали бы там искать Кроме того, туда могли приходить люди под различными предлогами с завода, из института, и это было бы вполне естественно.
   Теперь оставалось тщательно продумать план в мелочах и заняться встречей Мальцева. Все складывалось удачно.

6. ПЛАН ПРИВОДИТСЯ В ДЕЙСТВИЕ

   Временами налетал ветер, ударялся о стены домов, сворачивал, путался в улицах, кружился и хлестал мокрым снегом вперемешку с дождем. Холодные капли скатывались по щекам, текли по подбородку за воротник. Пешеходы, нахлобучив головные уборы, поднимали плечи и шли боком, подставляя ветру наиболее защищенные места.
   В такую погоду немцы не стреляли.
   В аптеку на Невском проспекте зашел среднего роста мужчина в брезентовом плаще и огляделся.
   Единственное окно. оставшееся незаколоченным, пропускало немного дневного света. Возле окна стояла будочка-касса. Налево, в углу, был построен пулеметный «дот», амбразура которого заткнута тряпками. Прямо перед ним — шкафы и прилавок. Налево, за стеклянной перегородкой, полная женщина в белом халате писала рецепты и, закончив писать, каждый раз громко хлопала тяжелым пресс-папье. Кассирша читала книгу.
   Неторопливо сняв и стряхнув мокрую кепку, мужчина подошел к рецептару.
   — Давайте. Что у вас? — сказала женщина, протягивая руку.
   — Мне нужен товарищ Шарковский.
   Женщина взглянула на посетителя и молча вышла за стеклянную дверь, через которую виднелись этажерки с массой всевозможных бутылок. Скоро она вернулась и, ни слова не, говоря, опять принялась писать и хлопать по столу. Мужчина ждал. Минут через пять стеклянная дверь распахнулась, и маленький старичок со множеством морщин на лице, в пенсне, стремительно выбежал к прилавку.
   — Вы меня звали?
   — Если вы товарищ Шарковский, то да.
   — В чем дело?
   — У меня к вам поручение. «Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина», — сказал спокойно посетитель.
   От неожиданности Шарковский вздрогнул, но сейчас же взял себя в руки и забормотал:
   — Какая неприятность! Надеюсь, ничего серьезного? Простудился, что ли… Такой здоровый человек… Подождите минутку.
   Ждать пришлось недолго. Старичок скоро вернулся с пакетиком. Попросив у полной женщины вставочку, он сделал на пакете надпись и прошел в конец прилавка. Мужчина подошел к нему.
   — Вот здесь порошки, — сказал Шарковский тихо, передавая пакет. — Серьезно он заболел?
   — Числа двадцатого ноября зайдет сам, если, выздоровеет, — так же тихо сказал посетитель. — Передайте ему, что письмо я отнес по старому адресу. Скажите, что все в порядке, без изменений.
   — Хорошо. Вы давно в городе? — еще тише спросил старик. — На праздники приехал.
   — Пластинок не привезли?
   — Каких пластинок? — не понял посетитель.
   — Патефонных.
   — А-а… Нет. Кроме письма, ничего.
   — Как вы устроились?
   — Ничего устроился. Все в порядке.
   — Заходите вечерком. Адрес на пакете.
   — Занят я сильно… Но постараюсь. Можно идти?
   — Идите, идите… Посетитель сунул пакет в карман и неторопливо вышел из аптеки.
 

* * *

 
   По набережной Невки, недалеко от Самсониевского моста, шел в мятой шинели, без погон, молодой человек на костылях. По всему было видно, что к костылям он еще не привык и ноги переставлял неуверенно. Ему особенно доставалось от непогодицы. Снегом залепило всю правую сторону тела, но он мало обращал на это внимания.
   Свернув в ворота большого, снаружи красивого дома, инвалид остановился. Весь двор был завален мусором. Он долго стоял в раздумье, не решаясь лезть на кирпичи. За спиной послышался шум. Крупная женщина со стареньким портфелем под мышкой топала ногами, отряхивая приставшую грязь.
   — Чтоб им всем пусто было!.. — бормотала она, вытирая мокрое лицо ладонью. — Вы сюда, товарищ? Или от снега спрятались? — спросила она, увидев инвалида.
   — Сюда. Да вот не знаю, как эти препятствия одолеть.
   — А вам в какую квартиру?
   — Как следует и сам не знаю. Получил ордер, так надо к управхозу сначала.
   — Ага. Я управхоз. Давайте ордер. Мария Андреевна взяла протянутый ордер, взглянула на него и обрадовалась.
   — Нашелся! Мне вчера в Жилотделе сказывали. Все поджидала. Вы из госпиталя? Повремените маленько…
   Она ловко перебралась по кирпичам к окну первого этажа и забарабанила кулаком по раме. Из парадной выскочила испуганная женщина невысокого роста.
   — Я тут, Марья Андреевна!
   — Ну-ка, помоги товарищу в тридцать третью квартиру подняться.
   — Чичас!
   Женщина скрылась в подъезде, но, пока управхоз добиралась до инвалида, она снова появилась в полушубке и шерстяном платке.
   — У вас тут хуже, чем на фронте, — сказал инвалид. — Мало того что осколком, а еще и кирпичом, стеклом поранить может.
   — И не говори! Как только от страха живая осталась.
   Инвалид с улыбкой взглянул на управхоза. Чувство страха не шло к этой мощной фигуре и грубому голосу.
   Подошла дворник, и они вдвоем, подхватив инвалида под руки, легко перенесли через кучи мусора, а затем и по лестнице на третий этаж.
   Здесь управхоз так же бесцеремонно забарабанила кулаком в дверь тридцать третьей квартиры.
   В квартире напротив дверь была открыта, и оттуда, как пар, летела белая пыль извести.
   — Тут завод квартиру ремонтирует, — пояснила управхоз. — Ваша комната в порядке. Даже одна половинка окна со стеклами.
   В это время за дверью послышался шум и женский голос:
   — Кто там?
   — Это я, управхоз. Открывайте.
   Дверь открыла немолодая, худощавая женщина.
   — Ну вот… Жаловалась, что без мужчин страшно, — сказала управхоз. — Вот вам и мужчина, да не простой, а герой. Инвалид Отечественной войны. Смотрите не обижайте.
   — Да что вы, Марья Андреевна, как можно! У нас мужья на фронте, а вы такие слова…
   — Ладно. Не каждое лыко в строку.
   Открыли запечатанную комнату. Управхоз составила акт на мебель, оставшуюся после эвакуированных, и взяла с нового жильца расписку «о временном ее хранении». Затем объяснила, как, когда и где ее можно застать, и, пожелав всего хорошего, ушла.
   Инвалид остался с двумя соседками.
   В эти дни в Ленинграде было мало инвалидов, и для рабочих женщин, перенесших столько страданий, переселенных из другого района, потерявших родных, новый жилец явился как нельзя кстати. Доброе и жалостливое сердце русских женщин искало и нашло выход для деятельности. Не успел он оглянуться, как на столе уже стоял кипящий чайник и скромная закуска. Молодость инвалида и костыли особенно трогали женщин. Они наперебой предлагали свою помощь.
   — Спасибо вам большое, но я устал и хочу спать. Вечерком поговорим, а сейчас ничего не соображаю, — сказал он, пересаживаясь на диван.
   Видя, что у него, кроме шинели, ничего нет, женщины принесли подушку и одеяло, и на этом заботы до вечера кончились.
 

* * *

 
   Во второй половине дня погода немного улучшилась. Ветер дул ровнее, дождь перестал, а снежинки стали легкими и, прежде чем лечь на землю и растаять, долго кружились в воздухе, выбирая себе место.
   Сергей Дмитриевич Завьялов только что пообедал с дочерью и готовился к очередному опыту, когда зазвонил телефон.
   — У телефона Завьялов!
   — Сергей Дмитриевич, зайдите, пожалуйста, ко мне, — услышал он голос директора завода.
   — Сейчас?
   — Да, если можно.
   Завьялов проворчал что-то насчет уплотнения рабочего дня и отправился в контору. Директор встретил его улыбкой.
   — Садитесь и не сердитесь. Вопрос очень важный. Вам придется поехать с главным инженером в Москву. Ученый нахмурился.
   — Зачем?
   — С докладом в главк.
   — Вот новость! — удивился Завьялов. — Как же это так… Вдруг?
   — Ошибаетесь, Сергей Дмитриевич, совсем не вдруг, а дней через пять-семь.
   — А как же мой взрыватель?
   — Вот главным образом из-за него и поедете. Там узнаете последние новости нашей техники и выясните все возможности. На складе у нас все равно мало сырья.
   — Это другой вопрос. Для этого мое присутствие в Москве не обязательно. Существует отдел снабжения.
   — Сергей Дмитриевич, ваш авторитет имеет большое значение. Если вы лично поговорите с начальником…
   — Понятно… Да-а! Не ждал, не ждал.
   — Вы же собирались летом в академию.
   — Это все не то. Меня смущает доклад. Значит, надо готовиться.
   — Что ж, время есть. Машинистку я вам дам. Ученый погладил бородку и сделал последнюю попытку отказаться.
   — Неужели без меня нельзя обойтись?
   — Никак. Мы долго ломали голову, кого послать. Не хотелось вас отрывать от дела, но сами понимаете, как это сейчас важно.
   — Вообще-то говоря, если прикинуть, это и неплохо. Совсем неплохо, — сказал задумчиво химик. — Это верно, что нельзя вариться в собственном соку столько времени. Я уже три года никуда не выезжал. Да. Три года без месяца. В химии много нового — это естественно. Научная мысль работает сейчас напряженно… а печатают мало. Ну что ж. Если надо, — значит, надо. Придется ехать. Пишите командировку, Валерий Козьмич. А на чем я поеду? — На самолете.
   — На самолете! Да что вы! — удивился ученый и Неожиданно заключил: — Я не умею прыгать на парашюте. Ни разу не прыгал. Директор усмехнулся.
   — В сорок первом году, — сказал он, — жена мне рассказывала, как в очереди одна гражданка утверждала, что фашист на парашюте к ним на крышу спустился, посмотрел, что ему нужно было, и опять улетел. Своими глазами, говорит, видела.
   Завьялов расхохотался.
   — На парашюте улетел? Чудесно! Это надо ребятам рассказать.
   Наметив в общих чертах план доклада и записав ряд вопросов, которые следовало «подработать» до отъезда, а потом выяснить в Москве, они расстались, довольные друг другом.
 

* * *

 
   Вернувшись с задания, Трифонов поднялся к себе и позвонил начальнику.
   — Товарищ подполковник, докладывает Трифонов, — сказал он, услышав в ответ знакомый голос. — Только что прибыл.
   — Все благополучно? — спросил Иван Васильевич.
   — Как будто бы да.
   — А что значит «как будто»?
   — Есть тут одна непредвиденность…
   — Зайдите.
   На Иване Васильевиче был надет штатский костюм, местами перемазанный мелом. Он только что побывал на квартире Завьялова, где производился ремонт, и не успел привести себя в порядок. Звонок помощника сильно его встревожил.
   Когда Трифонов вошел в кабинет и положил на стол порошки, полученные от аптекаря, Иван Васильевич отодвинул пакет в сторону.
   — Ну, что у вас такое? — спросил он.
   — Разрешите по порядку?
   — Нет. Сначала скажите, что за «непредвиденность», как вы выразились.
   — Шарковский меня спросил, не привез ли я патефонных пластинок. Я ответил, что нет. Сказал, что, кроме письма, ничего не привез.
   — Ну и дальше?
   — А больше ничего. Приглашал заходить вечерком.
   — Та-ак! — протянул Иван Васильевич. — Пластинки? Отлично помню, что о пластинках Казанков ничего не говорил. Я просматривал весь протокол. Это что-то новое. Ну, а теперь садитесь и рассказывайте все по-порядку.
   Выслушав подробный отчет о посещении аптекаря, Иван Васильевич сверил адрес, написанный на пакете, с имеющимся у него.
   — А ведь Шарковского-то Мы прохлопали, товарищ Трифонов. Это матерый шпион. Я получил очень любопытные материалы…
   — Да, старичок, по-видимому, опытный, — согласился Трифонов.
   Иван Васильевич вынул из пакета порошки, развернул один из них и понюхал.
   — Аспирин, — медленно произнес он, думая о чем-то другом. — О пластинках я сам выясню. Сейчас вам нужно будет подумать о сигнализации в квартире Завьялова. Звонок не годится. Какой-нибудь спокойный гудочек… Через площадку лестницы проводить его нельзя. Мальцев может заметить.
   — Разрешите предложить?
   — Ну?
   — Под видом старой антенны! Выведем через окно наружу, соединим на крыше, а другой конец к Буракову.
   — Н-не знаю… Посмотрите на месте. Над вторым этажом там протянуты электрические провода. Может быть, замаскировать в них? Но лучше сами посмотрите.
   Трифонов внимательно слушал и наблюдал за каждым движением начальника. Он чувствовал, что все это подполковник говорит и делает механически, а голова его занята какой-то другой мыслью.
   И он не ошибался. Иван Васильевич думал о самом главном, отчего зависел весь его план.
   — Послушайте, товарищ Трифонов, — дружески обратился он к помощнику. — У вас нет знакомой девочки лет пятнадцати? Умной, смелой, находчивой и хорошо бы с музыкальными способностями?
   Все помощники Ивана Васильевича знали о плане своего начальника, думали о нем, обсуждали, критиковали его неоднократно, и поэтому Трифонов сразу понял вопрос.
   — На место Али? — спросил он.
   — Да.
   — Есть одна… племянница, но она не годится, товарищ подполковник, — подумав, ответил он и сразу пояснил: — Паникерша. Чуть что — сейчас визг поднимает. Аля, как вы говорили, профессорская дочка… читала много, и все такое. А эта нет… не подойдет! У соседки есть дочь, но чересчур болтливая. Такая тараторка! Всех заговорит.
   — Н-да… такие не годятся, — согласился Иван Васильевич. — Можно, конечно, сказать, что девочка эвакуирована к тетке в деревню, но это не то. Лишний человек в квартире нам очень нужен. Алексеев по вечерам будет учиться.
   — А что, если сама Аля согласится?
   — Нет. Я уже думал об этом. Слишком большой риск. Отношения между ними должны быть родственные. Брат и сестра. Она будет стесняться Алексеева, и вообще они очень разные…
   — Так, может быть, у него самого есть знакомая? — спросил Трифонов.
   Иван Васильевич поднял голову, пристально взглянул на помощника и улыбнулся.
   — Вот об этом я не подумал… Это действительно хорошая мысль. Надо узнать… До приезда Мальцева времени у нас еще много.
   В это время за окном раздался вой сирены. Иван Васильевич включил репродуктор, несколько секунд слушал этот волнующий звук, затем выдернул вилку.
   — Погода прояснилась. Летят, — сказал он.
   — Это какой-нибудь корректировщик. Бомбардировщиков на нашем фронте нет, — заметил Трифонов.
   — А кто их знает. Сегодня нет, а завтра могут быть…
   Воздушные тревоги в сорок третьем году в Ленинграде объявлялись редко. Превосходство в воздухе полностью перешло к Советской Армии, и гитлеровцы направляли свои самолеты только в самые ответственные места фронта.

7. ЛЕНА ГАВРИЛОВА

   «Ленинградскую правду» получали ежедневно, вывешивали на большом щите в раздевалке, и в свободное время возле нее всегда собирался народ.
   — Приказ! Какой город, девочки? — нетерпеливо спрашивали входящие мастерицы.
   — Фастов.
   — А где это?
   — На Украине, за Киевом.
   — А большой это город? Кто знает?
   — Наверно, большой. Недаром же приказ…
   Лена Гаврилова стояла среди работниц и со счастливой улыбкой слушала эти разговоры. Седьмого ноября Советская Армия разгромила гитлеровские войска под Киевом и освободила столицу Украины. Сегодня Фастов… А где-то впереди есть день, когда прогонят фашистов из-под Ленинграда. Каждую победу Советской Армии Лена воспринимала так, словно лично участвовала в боях за освобождение Киева, Фастова и других городов. Но разве это не так? Разве она не отдает все силы для победы? Разве она не работает наравне со взрослыми и ни в чем не уступает опытным мастерицам? За последний год она получила три благодарности, две премии…
   — Гаврилова тут? — услышала она голос табельщицы и оглянулась. — Лена, иди скорей к заведующей. Срочно вызывают.
   Анна Захаровна руководила мастерской давно и отлично знала всех работниц. Знала их характеры, способности, бытовые условия, семейное положение и, прежде чем вызвать Лену Гаврилову, дала подполковнику государственной безопасности подробную характеристику девочки.
   — Родных у нее в Ленинграде нет. Круглая сирота, — ровным голосом говорила она. — Отец на фронте, но никаких сведений от него нет. Неизвестно, жив ли он…
   Иван Васильевич не перебивал. Со слов этой высокой, сухощавой, немолодой женщины можно заключить, то Лена Гаврилова заслуживает доверия, но ему казалось, что заведующая любит девочку и относится к ней пристрастно.
   — Я не знаю, зачем вам понадобилась Лена, — продолжала Анна Захаровна, — но должна сказать, что мне очень жаль расставаться с ней. Девочка у меня работает если и не лучше всех, то не уступает лучшим. Все мы относимся к ней, как к родной дочери.
   — Мы ее долго не задержим, — успокоил Иван Васильевич. — К Новому году она вернется обратно на работу.
   — Но может быть, вам порекомендовать кого-нибудь другого? — настаивала Анна Захаровна. — Постарше. Она же совсем ребенок…
   — Нет. Заменить ее невозможно.
   — Мне, конечно, трудно судить… И у вас такое дело… как бы это сказать… вне всякой очереди. Вы с ней будете сами разговаривать?
   — Да. От вас нужно только согласие. В дверь постучали, и, после разрешения, в комнату вошла Лена. Она вопросительно взглянула на Анну Захаровну, посмотрела на незнакомого мужчину и встретилась с пристальным, изучающим взглядом.
   — Вы меня звали, Анна Захаровна? — опустив .глаза, тихо спросила Лена.
   — Да. Садись вот на этот стул и не смущайся. Лена подошла к указанному стулу, села, поправила платье, все время чувствуя на себе пытливый взгляд мужчины. «Чего ему надо? Кто он такой?» — подумала она, не решаясь поднять глаза.
   — Леночка, тебе хотят поручить серьезное и ответственное дело, — каким-то необычно строгим тоном произнесла Анна Захаровна. — Если ты способна… если ты справишься и согласна взять на себя такую ответственность… — она остановилась и со вздохом закончила: — Я ничего не имею против.
   — Какое дело, Анна Захаровна?
   — Об этом ты поговоришь с Иваном Васильевичем… Ну, а я вас пока оставлю…
   Она встала и, погладив девочку по голове, вышла из комнаты.
   — Давайте познакомимся, Лена, — сказал мужчина, поднимаясь и протягивая ей руку. — Зовут меня Иван Васильевич, ну а вы можете называть Меня дядя Ваня.
   Лена подняла глаза, и все ее смущение исчезло. Перед ней был совсем другой человек. Приветливая улыбка, доброе выражение глаз, седые виски — все это располагало к себе. Она невольно улыбнулась в ответ, встала и подала руку.
   — Скажу вам по секрету, что у нас есть один общий знакомый… даже друг. Я, во всяком случае, считаю его своим другом. Думаю, что и вы с ним дружите.
   — А кто?
   — Это секрет. Вам можно доверять секреты? — лукаво спросил Иван Васильевич.
   — Конечно можно.
   — Ну, а если вы подругам разболтаете?
   — Нет… Я не люблю болтать, — просто сказала девочка. — Но если вы боитесь, то лучше не говорите.
   — А разве вам не интересно?
   — Конечно интересно, но что же делать?.. Вдруг на самом деле разболтаю, — с сожалением призналась Лена.
   Иван Васильевич засмеялся и пересел на стул рядом.
   — Это хорошо, что вы так откровенно… Я приготовил для вас много всяких секретов, и нам нужно договориться. Анна Захаровна говорила мне, что вы патриотка, много работаете для победы, любите свою работу… Думаю, что вы нас не подведете и никому не проболтаетесь… Так?
   — Конечно. Зачем же я буду говорить, если нельзя? Иван Васильевич был в затруднении. По работе ему никогда не приходилось иметь дело с девочками, но почему-то он считал, что все они любопытны, болтливы и не могут хранить тайны. Лена ему нравилась. Все движения были сдержанны, и она казалась серьезной, неглупой девочкой.
   — Мишу Алексеева вы знаете? — неожиданно спросил он.
   На лице Лены появилась краска смущения, но она не опустила глаз.
   — Да. Мы с ним знакомы, — серьезно ответила она.
   — А как вы к нему относитесь?
   — Обыкновенно, — еще больше краснея, сказала Лена.
   — А мне казалось, что вы друзья.
   — В общем да. Он хороший мальчик…
   Иван Васильевич видел, что Лена сильно смутилась, и чем пытливее, чем пристальнее он смотрел, тем ярче пылало се лицо, глаза становились влажными. Казалось, еще немного — и она расплачется. Он вспомнил, что и Миша смутился не меньше, когда он попросил его назвать знакомую девочку, которой доверяет.
   — Видите ли, в чем дело, Лена, — сказал Иван Васильевич после некоторого раздумья. — Мише Алексееву мы поручили одно серьезное и ответственное дело… Буду говорить вам откровенно Опасное дело. Ему нужен помощник, вернее, помощница… Именно поэтому я и решил обратиться к вам с просьбой… Вы меня понимаете?
   По мере того как Иван Васильевич говорил, смущение исчезало, румянец на лице девочки таял, брови хмурились.
   — Вы думаете, что я могу? — тревожно спросила она. — Конечно, я с радостью… но вдруг я не сумею?
   — Особого уменья тут не требуется. Нужна воля к победе, выдержка, немного хитрости, а главное — желание.
   — А кто вы такой? Вы из военных?
   Иван Васильевич насторожился. Сюда он пришел в штатской одежде и одевался, как всегда, очень тщательно. Ботинки, костюм, пальто, кепка… Почему же девочка задала ему такой вопрос и почему в топе ее была уверенность?
   — А из чего вы заключили, что я военный? — спросил он. — Разве я похож на военного?
   — Нет, но, наверно, вы были раньше военным, — с улыбкой ответила она.
   — Но почему вы так думаете?
   — Потому что вы… Недавно к нам приезжали офицеры на праздник… У нас было торжественное заседание… Вот и вы держите свою кепку тоже, как они — фуражки…
   Иван Васильевич взглянул на свою кепку, которую держал за козырек на полусогнутом локте руки, и расхохотался. Привычка взяла свое, и это не ускользнуло от внимания девочки.
   — Какая вы наблюдательная, Леночка! — похвалил он. — Это очень хорошее качество… Великолепное качество. Да, вы не ошиблись, я действительно военный…
   Теперь все сомнения исчезли. Иван Васильевич решил, что Лена Гаврилова очень подходит для задуманной операции и безусловно справится с задачей. Оставалось как можно проще и подробнее рассказать, какая помощь от нее нужна, и получить согласие.

8. КАРАТЫГИН

   Майор государственной безопасности Каратыгин Константин Потапыч вернулся с фронта. Доложив начальнику о результатах поездки, он спустился в свой кабинет и занялся разборкой документов. Через несколько минут в дверь постучали.
   — Кто там еще? Влезайте! — сердито крикнул он, но, увидев вошедшего, приветливо улыбнулся. — Ты что, Иван? Соскучился?
   — Соскучился, Костя, — сказал Иван Васильевич, крепко пожимая руку своего старого друга. — Беспокоился… Долго ты…
   — Ничего не поделаешь. Такой клубок запутали. Провокацией занимаются, мерзавцы. И так бесцеремонно… Чувствуют, что скоро им конец. Начинают кричать «капут»… Откуда они это словечко подцепили? «Гитлер капут!» — передразнил он кого-то. — Ну, а у тебя как?
   — У меня? — переспросил Иван Васильевич, усаживаясь в кресло. — У меня серьезное дело. Готовлю встречу. Послушай, Костя, ты ведь когда-то бил педагогом? — неожиданно обратился он к майору.
   — Ну, что ты выдумал, какой я педагог!
   — Ты же сам рассказывал.
   — По приказу Дзержинского работал в колонии с правонарушителями. Но когда это было!
   — Все равно…
   — Что значит — все равно? Зачем это тебе понадобилось? — подозрительно спросил майор.
   — Хочу тебя просить…
   — Сгинь, сгинь, Иван! — перебил его Каратыгин. — И слушать ничего не хочу! Мне приказано в баню, затем побреюсь — и спать. Двое суток буду спать… Устал я, голубчик.
   Иван Васильевич спокойно выслушал протест и невозмутимо продолжал;
   — Вот, вот… Я как раз и хочу предложить тебе дня два отдохнуть. В баню сходишь, отоспишься и все, что хочешь… В семейной обстановке, с хорошими ребятами.
   — Не уговаривай, пожалуйста. Знаю я твой отдых! У меня и своих дел по горло.
   — Подожди, Костя. Сначала послушай. Я убежден, что моя просьба тебя устроит.
   — Да ты посмотри, на кого я похож!
   — Вид у тебя великолепный! Как раз то, что нужно. Небритый, грязный, глаза осоловевшие… Просто залюбуешься!
   Все это Иван Васильевич сказал с таким восторгом, что майор не выдержал и засмеялся.
   — Ну, ладно. Не издевайся. Говори, что у тебя, — согласился он, но сейчас же предупредил: — Но имей в виду, если это действительно отдых, как ты заявил…
   — Да, да Это отдых, Костя. Вот послушай. На празднике пограничники перехватили одного растратчика, выпущенного гитлеровцами из тюрьмы и завербованного. Перебросили ею к нам по заливу…
   Иван Васильевич подробно рассказал другу о задержании Казанкова, о его допросе, о письме, о Завьялове и перешел к изложению плана.
   — Тарантул — это кличка. Мальцев не настоящая фамилия. Нам уже не первый раз приходится с ним встречаться. Думаю, что участок Ленинградского фронта — его специальность, и готовился он к этому давно Помнишь в позапрошлом году дело с. ракетчиками? «Круг однорукого»? Мы тогда большую группу выловили…
   — Ну, ну…
   — Затем, в прошлом году, дело с аммиаком. Это все он, Тарантул. Сын его погиб. Помнишь, с крыши сорвался?
   — Ты думаешь, — сын?
   — Да. Теперь это точно установили.
   — Значит, до войны он жил в Ленинграде, — задумчиво произнес Каратыгин.
   — Ну ясно. Теперь я установил, где он раньше работал. Он химик… Слушай дальше. Завьялова мы помогли отправить в командировку, квартиру его отремонтировали, и вчера там поселились Миша Алексеев и одна девочка. Они под видом детей профессора встретят Мальцева…
   — У-у… — протянул Каратыгин. — Это, знаешь, рискованный план.
   — Плохой?
   — Не-ет… Этого я не сказал. План смелый, но рискованный. Тарантулом его прозвали не случайно. Надо думать, что он не дурак. Недооценивать врага не годится, Ваня.
   — Переоценивать и бояться тоже не следует.
   — Все это гак… Ну, а что ты от меня хочешь? — спросил майор.
   — Мальцев должен приехать дней через пять. За аптекарем мы следим… Я хочу, чтобы ты, пока есть время, пожил бы с ребятами вместо Мальцева. Выспишься, отдохнешь..
   — Зачем это?
   — Надо, во-первых, испытать их и подготовить… затем снять психологическую напряженность. Ты, как педагог, должен понимать, как они себя чувствуют. Они как туго натянутые струны сейчас. Я, конечно, поработал с ними… как умел. Но прорепетировать, устроить маленький экзамен необходимо. Посмотреть, справятся ли они. Еще не поздно. Можно и отказаться от этою плана. За Алексеева я почти спокоен. Он бывал в серьезных переплетах, а вот девочка… не знаю.
   Каратыгин задумался. Он понял, что волнует Ивана Васильевича, понял, почему тот обратился именно к нему, и понял, что отказать в такой просьбе нельзя.