Матвеева Анна. Есть!

   Однако я вместе с курицей улетела далеко от темы.
   Темой «Сириус-шоу» не может быть один-единственный продукт – и самая благодатная курица не способна угодить всем зрителям, тем более клиентам «Сириуса». Какое счастье, что у нас есть «Сириус» – его директорша и убежденная эвдемонистка Мара Михайловна вначале была страстной поклонницей всего канала «Есть!», а потом во всех смыслах переключилась и стала моей главной (пожалуй, самой ценной) фанаткой. Благодаря Маре Михайловне и ее душевному спонсорству я могу готовить все, что взбредет в голову.
   И как же больно смотреть на мучения коллег, когда они воспевают в программах ядовитые кетчупы и бульонные кубики «Химия и жизнь», выдавливают из себя нужные рецепты, лишь бы заработать вожделенную денежку и творить с ее помощью все в том же духе и ключе. Вечный бесконечный самообман – надежда, что однажды ты сможешь заняться тем, что тебе и в самом деле интересно.
 
   Мара Михайловна лет пятнадцать проработала товароведом в главном рыбном магазине, волна перестройки вначале накрыла ее с головой, но потом сжалилась и благополучно вынесла на берег новой жизни. Будучи «госпожой Сириус», Мара Михайловна подрастратила прежние ухватки: отучилась надменно взирать на покупателей, хамить беззащитным старушкам и скатеркой стелиться пред начальством. Эта круглая, веселая, вечно загорелая, словно круассан, женщина полюбила мини-юбки и фальшивые ногти, научилась искренне хохотать и вообще жить для собственного плезиру. Мы с ней отчасти дружим, и Мара Михайловна всерьез собиралась свести меня с младшим сынулей, но, к счастью, принц вовремя отбыл в Германию за вторым высшим.
   «Сириус-шоу» – это был мой ответный дар, я придумала программу персонально для Мары Михайловны! Естественно, у меня нет недостатка в идеях и нехватки свежих мыслей – но все же запросто расстаться с одним из самых успешных своих проектов и смотреть, как эта скатерть-новобранка в первом же выпуске убьет саму идею программы?!
   Ирак, которая принесла мне эту весть практически неостывшей, грустно пожимает плечами. Ека вместе с Иран и Пушкиным с утра сидят, закрывшись в студии, а П.Н. я не видела уже неделю – с того памятного собрания.
   Кажется, он собирался в Париж, а потом – в Бретань, к морю.
   П.Н., как дельфин, преданно любит море. Задолго до того как уйти в телевидение (а сюда люди уходят, как в бездну, и обычно не возвращаются), П.Н. был филологом. Указательный палец поправляет съехавшие очки. Первые просветления на макушке. Массовое обожание студенток, одичавших от мужского безрыбья и готовых кинуться на первого встречного преподавателя при условии, что он не делает макияж. Очень часто я думаю о том П.Н., еще не обросшем жирцом и миллионами, о том П.Н., что запросто курил на лестнице нашей общей альма-матер, не догадываясь, какие чудеса перевоплощения ждут его. Скорее всего, впрочем, я прошла бы мимо того скромного ученого, мечтательно цедящего дурную пахитоску и размышляющего о грядущей защите.
   Темой диссертационного исследования П.Н., как он сам мне множество раз – и с удовольствием! – рассказывал, был «Концепт моря в русском языковом сознании». Будто усердный рыбак, П.Н. вылавливал из опять-таки моря писательских эпитетов удачные и не очень описания волн, прибоя, полночного бриза, лунной дорожки, соленого аромата, шторма, русалок, пиратов, китов и водорослей. Он даже у Теккерея отыскал неплохой морской абзац и до сих пор может прошпарить его по памяти. А Катаев?.. «Малахитовые доски прибоя, размашисто исписанные белыми зигзагами пены, с пушечным громом разбиваются о берег. Эхо звенит бронзой в оглушенном воздухе. Тонкий туман брызг висит кисеей во всю громадную высоту потрясенных обрывов».
   – Не правда ли, хочется надеть штормовку? – радовался П.Н., расстреляв обойму очередных цитат, не вошедших, впрочем, в диссертацию – впрочем, не написанную.
   Я говорила, что штормовку мне надевать не хочется. Зато как живые перед глазами встают картины Айвазовского. П.Н. хмурился – не любил Айвазовского, а над словом «маринист» издевался:
   – Маринист – это художник, который рисует Марин.
   Про море в литературе П.Н. однажды вещал мне целый час – насущные дела и проблемы словно вымыло из его памяти высокой прибойной волной. Как все начальники, П.Н. часто выпадает из реальности, и я далеко не сразу научилась возвращать его обратно. Сама я совершенно равнодушна и к художественным описаниям моря, и к его существованию. Помнится, подводные съемки Кусто и Рифеншталь, перед которыми П.Н. трясся от восторга, вызвали у меня вполне прозаический, хотя и бурный, приступ аппетита: какие же вкусные должны быть эти свежие осьминоги, эти толстенные рыбы, эти сочные моллюски! Разумеется, я не стала разрушать своей прозой экстаз начальника. Да, были времена, когда мы вместе смотрели кино, а не просто изучали новые эфиры.
 
   …Уже неделя, как П.Н. не приходит ко мне ужинать. Конечно, я не унижаюсь до расспросов и звонков! Я верю себе и советую делать то же самое своим зрителям – наши предчувствия никогда нас не обманывают, идет речь о том, сколько соли класть в салат, или о том, любит ли вас коллега. Какое счастье, что на страдания у меня нет времени – пора забыть о Еке и «Сириус-шоу»! Сегодня мы пишем очередной блок выпусков «Гениальной кухни», а пока можно посидеть часок над книгой. Рецепты опробованы, команда в сборе, у меня все прекрасно!
   «Гениальная кухня» выходит в эфир по будням, в прайм-тайм. В этот час мои телезрители отужинали и млеют по ту сторону экрана с раскрытыми блокнотами и ноутбуками: я строго-настрого им рекомендую не смотреть мою программу на голодный желудок (поход «в ночное» к холодильнику будет в таком случае практически неизбежен).
   Три программы по шестьдесят минут и всего два рекламных блока (оба отданы «Сириусу»). В каждой программе – пять новых рецептов. Да, именно так – Пять Новых Рецептов. До сих пор не знаю, как мне удается, но каждый день из года в год я дарю зрителям пять новых способов превратить обыкновенные продукты в съедобные шедевры. К финалу каждого выпуска автоответчик программы и почтовый ящик переполнены восторженными откликами.
   «Геня, я приготовила ваш малиновый чизкейк, и муж признался мне в любви! Спасибо!»
   «Геня, мы с сестрой делали тыквенный суп – это что-то с чем-то!» (На самом деле это тыква с фисташками, молоком и капелькой зеленого табаско.)
   «Геничка, я очень старый человек, ребенком пережила блокаду, и ваши блюда для меня – такая роскошь, но как все просто готовится и как вкусно! Спасибо! Спасибо! Спасибо!»
   Под настроение я люблю прослушивать эти сообщения – они помогают мне верить в то, что я не зря потратила столько лет жизни. Мама, например, считает, что я их действительно потратила – дети одноклассниц уже школу оканчивают, а я по-прежнему «девушка, передайте, пожалуйста, на билетик». Ну и славно, я так и хотела. Я понимаю, что годы все равно проходят, как бы я ни пыталась их стреножить, и кое-какие признаки прожитых лет без труда прочитываются на лице – и все же пусть старость еще чуточку помедлит.
   Собственный ребенок – это километровый как минимум прыжок в ее сторону. Тебя сдвигают к краю, вот и все.
   Я вспомнила, как два месяца назад после эфира слушала голоса моих зрителей – подростковые и старческие, визгливые и мелодичные, звонкие, робкие, нахальные, хрустальные голоса. И ближе к концу, когда, размякнув и оттаяв, набравшись сил для новых ТП (Творческих Поисков), я собиралась выключить автоответчик, вдруг натолкнулась на неожиданное.
   Голос был вкрадчивый, самую малость хриплый.
   – Геня, я посмотрела вашу передачу…
   (Ненавижу слово «передача», всегда говорю «программа».)
   Тяжкий вздох. Кажется, вкрадчивой даме не хочется это говорить, но она все равно скажет – во имя справедливости и чтобы на душе полегчало.
   – Вы меня простите, Геня, но многие ваши рецепты мелькали в других передачах. И банановое суфле, и котлеты с сюрпризом – все это было много раз, даже в журнале «Кухня», который, я так понимаю, вы читаете от корки до корки.
   Еще один вздох. И она отключилась.
   А я – дернулась, будто через меня пропустили немалый заряд тока. Будто влезла в работающий блендер вилкой, дабы оживить приунывшие кусочки фруктов – и вместо них оживилась сама.
   Дело в том, что я никогда не ворую рецепты. И в том, что плагиат в любых проявлениях для меня категорически неприемлем. Но что поделать, если в природе существует всего один стопроцентно верный способ испечь меренги? Если самый точный путь к вкусному фаршу лежит через вбитое яйцо, измельченное яблоко и мелко порубленную зелень? Да, мои рецепты почти никогда не повторяются – но даже я не в силах избежать цитат! Я простая смертная, а не богиня с гастрономического олимпа.
   Случай с тем сообщением на автоответчике – он был единственным в своем роде. То есть меня, конечно же, ругали и критиковали дорогие телезрители, но не так. И не за то. Поэтому я и запомнила звонок. И теперь, кажется, поняла, откуда у меня взялось это чувство – будто я уже слышала Еку. Еще до нашей первой встречи, до нашего знакомства.
   Ирак заглянула в кабинет:
   – Геня, Вовочка пришла.
 
   Кого я всегда рада видеть – это косметолога Вовочку, ежедневный дар небес, даму веселую и ловкую, с бодрой такой матерщинкой. Она без конца травит байки, делится поучительными наблюдениями и рассказывает анекдоты, почему, собственно, и получила прозвище Вовочка.
   Пока Вовочка окисляет мне лицо очередным пилингом или оформляет брови, я хохочу над ее историями. Каждая вторая начинается так: «У меня есть одна девочка…» Девочками у Вовочки зовутся все создания женского пола, угодившие к ней на кушетку и заработавшие таким образом путевку в вечность. Помнится, «одна девочка» пришла на процедуры с бодуна, так что Вовочке буквально выедало глаза, клиентка отрубалась на середине анекдота, бурно спала несколько минут, потом приходила в себя и спрашивала:
   – А дальше что было?
   И бедной Вовочке приходилось повторять анекдот, пока «одна девочка» снова не засыпала.
   – Еще у меня есть другая девочка…
   Вовочкины истории бесконечны, как Вселенная, и все мы в них – звезды и планеты, и я в них – очередная «девочка».
   – Здравствуйте, Геня, – зажурчала Вовочка, раскладывая простыню на кушетке. – Почему такие грустные?
   Вовочка – великий оптимист, способный углядеть божественный промысел в любой жизненной каверзе и выйти из нее без потерь. Когда ее сына забрали в милицию – парень коротал вечер в компании, где кого-то осенило помочиться из окна на голову прохожему! – и тогда Вовочка не пала духом, а крепко вдарила отпрыска по румяной щеке, так что даже милиционеры вступились за подростка.
   Еще Вовочка исключительно религиозна – держит пост не реже двух раз в год:
   – Все дело в том, Геня, что у меня накопилося столько просьб к Богу… Я должна предложить ему что-то взамен!
   Но и Вовочке сегодня не под силу рассеять мою хандру: ее истории про «одну девочку» журчат в стороне, будто гул водопада сносит ветром. Ко всему прочему она решила сделать мне сегодня коллагеновую маску под названием «удар хлыстом»: под толстой влажной пленкой спрячется все лицо – и глаза, и рот. Без всякого на то желания я останусь наедине с собой, лишенная возможности отвлечься книгой, разговором или событиями на четырех вечно включенных маленьких экранах.
   Безжалостная Вовочка при этом тарахтит, как свежезаправленный трактор. На ушах маски нет, и я поневоле слушаю.
   – Геня, ко мне тут пришла одна девочка… Ну… Эта самая девочка, которая теперь будет вести у вас все новые программы. Интересный человечек, мне так показалося.
   Я дергаюсь, как от электрошока, но не могу ответить – лицо стянуто маской. Кажется, у меня приступ клаустрофобии.
   Ека в «Сириусе». Екин голос по телефону. Екин джип на моем парковочном месте. Ека и моя Иран. Ека и мое шоу. Ека… и моя Вовочка?!
   Вот наконец Вовочка бережно отлепляет застывшую маску и гордо поднимает вверх плотную розовую пленку с точным отпечатком черт лица. Щеки, нос, рот и глазные впадины. Посмертная маска гения.
   Мне, впрочем, не до маски:
   – Она пришла к вам, Вовочка? В салон? И случайно попала именно к вам?
   Кажется, я обидела Вовочку. Она швыряет маску в урну – трехочковый!
   – Геня, случайно ко мне никто не попадает.
   Она права. Она тысячу раз права – Вовочка лучшая из лучших и потому может себе позволить абсолютную свободу выбора. Никаких случайных теть с рынка, никаких капризных бизнес-дамок и дерзких прыщавых девиц.
   Я уже почти спросила Вовочку, кто прислал к ней Еку, но вовремя вспомнила плакат с женщиной в красной косынке. Не болтай, Геня! Тем более не болтай в присутствии Вовочки, которая при всех исключительных способностях не умеет держать язык в привычном для него месте – а именно за зубами.
   Подушечками пальцев Вовочка аккуратно наносит крем на мое лицо и шею, а Ирак уже стучится в дверь – пришла парикмахерша Эля. Они с Вовочкой начинали в одном салоне – первом в нашем городе салоне красоты с европейскими замашками.
 
   Пока Вовочка громко приветствует вялую, но незаменимую Элю, я усаживаюсь перед зеркалом, закрываю глаза и… вспоминаю давешнее портфолио с рецептами Еки.
   Жаль, мне не дали посмотреть его толком – впрочем, я и сама не хотела демонстрировать излишний интерес к клеенчатой книге: по правилам игры следовало пролистать ее вежливо, но бесстрастно, что я и сделала. И чувствовала, что взгляды коллег лежат на мне, словно камни.
   Вечно восторженный юноша Давид Колымажский – еще один ведущий канала «Есть!» и мой ученик, выкормленный из поклонника в полноценную творческую единицу, – преданно сопел рядом, пока я перелистывала страницы.
   – Обрати внимание на перепелок, – прошептал он мне в ухо, пользуясь тем, что камни (то бишь взгляды коллег) на время переместились к П.Н.: он рассуждал о новом рецепте чаудера, перековавшем его отношение к этому скромному американскому супу.
   В иное время я слушала бы шефа во все уши, пытаясь выяснить, где произошла историческая встреча с новым блюдом и как его, собственно, готовить, но сейчас мы с Додом склонились над рецептом соте из перепелок – и я не могу не признать, что рецепт и вправду хорош. При всей антипатии к перепелкам (есть продукты, которые я стараюсь привлекать как можно реже – и перепелки находятся в этом списке), похожим на ощипанных воробьев, блюдо это запросто смогло бы стать хитом в неплохом ресторане.
   Я изо всех сил стараюсь не смотреть на Еку с уважением (еще чего!).
   Но тут Дод пихает меня коленом под столом и опять лезет шептаться:
   – Ничего не напоминает?
   Усердно вглядываюсь в поступенчатый рецепт. И вправду, смутно знакомый подход… Где же я это видела, где?.. Память молчит, как русский турист за границей. Перелистываю страницу, и… ба, так вот же он – тот чаудер, что покорил сердце нашего генерального едока.
   – Геня, передай! – кричит П.Н. по-футбольному.
   Я покорно передаю ему пас, то есть портфолио, и П.Н. поднимает его вверх, словно школьный учитель, демонстрирующий классу особо ценное наглядное пособие.
   – Великолепная штука, – П.Н. никак не угомонится.
   А Дод Колымажский тем временем тихонько кашляет.
   – Простыл? – шепчу я.
   Дод качает головой, а потом крутит пальцами в воздухе, будто набирая телефонный номер. Странно, телефонов с крутящимися циферблатами в стране почти не осталось, а привычка изображать «звонок» таким способом – живее всех живых. Двадцатипятилетний Колымажский – представитель следующего за мной поколения; у парня большое будущее. Я ему доверяю. И звоню в первую же свободную минуту.
   Мы встречаемся перед курилкой – я как недавно распростившаяся с пакостной привычкой не переступаю порога самой вонючей комнаты канала.
   – Эти перепелки… – задыхается Дод. – …эти ее перепелки – это же твой рецепт, Геня! Из позапрошлогоднего эфира. Кажется, март, да точно – март! Посмотри в архиве. Она просто заменила фенхель цикорием. И добавила к соусу сушеные грибы.
   У Дода феноменальная память – не зря он почти три года возглавлял мой фан-клуб. И, став ведущим, Дод сохранил ко мне настолько трепетное отношение, насколько это вообще возможно для человека, поднявшегося на качественно новый, как любит говорить наш Юрик, уровень.
   Тут дверь курилки раскрылась, обдав нас с Додом зловонной волной, и навстречу вышли моя (не моя, не моя – надо привыкнуть к тому, что она уже совсем даже не моя) Иран и Юрик. Как в детском саду, парами, за ними следовали Ека и Пушкин.
   Столкнувшись с нами, этот парный поезд резко затормозил, улыбки на лицах съехали набок, а слова испарились на полувздохе.
   – Геня, здравствуй… – лепечет не моя Иран, пронзая взглядом ничем не замечательные боты Дода Колымажского.
   – Привет, зайчик, – бодро отзываюсь я. Иран, надеюсь, помнит о том, что зайчиками я называю только самых лучших! (Тот Человек, кстати, всегда и всячески открещивался от моих «зайчиков», утверждая, что животное это – трусливое, мелко-дрожащее и немое – ему категорически неприятно). Меньше всего в жизни мне хочется показывать предательнице Иран со товарищи, будто я страдаю от ее отсутствия.
   – Генечка, – это мне кланяется Юрик, опуская лысоватый черепок: древняя привычка хореографического детства.
   Подобно всем высоким женщинам, я вижу много лишнего в жизни – пыль на верхних полках и чужие залысины. А Юрик, как все мужчины, в детстве занимавшиеся бальными танцами, на всю жизнь сохранил привычку осанисто держать спину, стучать каблучком и кланяться женщинам.
   Пушкин без лишних слов целует меня в щеку, обдав мятно-табачным запахом, а Ека, не разжимая губ, улыбается.
 
   – Геня, у нас три минуты, – в комнату врывается ураган Ирак.
   Она нервничает, словно мы работаем в прямом эфире, а ведь на самом деле все выпуски программы «Гениальной кухни» – стопроцентная запись. Сейчас мы снимаем то, что вы увидите через месяц – пока вы смотрите отснятые нами кадры, я буду готовить новые выпуски.
   – С вами Геня Гималаева и программа «Гениальная кухня». – Я искренне улыбаюсь внимательному глазу камеры. – Сегодняшний выпуск целиком посвящен нашей с вами любимой птице. Итак, пять новых блюд из курицы, которые вы скорее всего никогда не готовили. Полетели!

Глава седьмая,

   в которой продолжается разговор о курице, а также заводится речь о стереотипности мышления, плагиате и воровстве
 
   Если бы это не вы, а я читала книгу о самой себе, то меня, как, вероятно, и вас, беспокоил бы вполне законный вопрос: почему успешная и уверенная в себе телеведущая, опытный кулинар и взрослая женщина позволила самозванке-самобранке окопаться у себя под самым носом?
   Эх, читатель… Какой смысл рассуждать об этом теперь, когда мы с Екой сидим в лучшем ресторане Местре и смотрим, как носятся по залу толстяки-официанты, отдуваясь под тяжестью подносов. Теперь, когда время упущено и выиграть я не смогу, даже если прыгну выше собственной головы и сорву в полете муранскую люстру… Да, я вела себя глупо и по-детски, и еще я жутко боялась показать окружающим, как сильно переживаю Екино вторжение – ведь если бы я стала явственно нервничать, все поняли бы, как сильно я зависела все это время от общественного мнения. Добавьте сюда проклятую интеллигентность, которая хочешь не хочешь в некотором количестве входит в состав моей крови, и поймете, почему в решающий момент я не смогла включить на полную мощность собственную стервозность, которая также имеется в крови.
   Так и получилось, что я в те дни была не столько борцом, сколько «свидетелем умиленным» всего творившегося и с моей карьерой, и с моей судьбой.
   Куриные бои – как их назвали позже с легкой руки Пушкина – не вызвали полноценного скандала только потому, что об этом позаботились специально озадаченные люди. Бои эти и без того наделали такого шума, что даже П.Н. вынужден был прервать лакомый устрично-блинный отпуск и вернуться в родные шпинаты. Такого прежде не случалось, П.Н. запросто покидал пульт управления, оставляя штурвал проверенным временем людям – прежде всего Пушкину и мне.
   Да, еще у него есть правая рука (за которую, как утверждает П.Н., можно легко отдать и левую) – тихая Аллочка Рыбакова, покорно отзывающаяся на Эллочку, Анечку и даже Адочку. Эта нежная с виду особа на самом деле скроена из крепчайшего огнеупорного сплава, который не страдает ни от временного безденежья, ни от вынужденного одиночества, ни от вечных, почти метеорологических перепадов настроений руководства. Психологическая устойчивость Аллочки – одна из загадок, которые, я полагаю, человечество не в силах разгадать. А еще Аллочка готовит отменный борщ, это признает даже П.Н., известный борщевед. Борщ у Аллочки – пылающий и жаркий, как оголенное сердце, но сама она источает холод прямо-таки в промышленных масштабах. В отсутствие П.Н., любившего погонять по планете, Аллочка вместе с нами рулила каналом – мы с Пушкиным сверяли с ней свои планы и эфиры.
   И все у нас было прекрасно, как в Аллочкином борще, покуда на сцене не появилась Ека со своими курицами. А я – со своими.
 
   В тот роковой день мне, как всегда, ассистировали пятеро, не считая Ирак и Славочки со помощники. Место Иран вызывающе светилось пустотой. Пять новых рецептов, красиво отпечатанных на цветной бумаге, Ирак прижимала к груди обеими руками.
   Фаршированные черносливом желудки, крылышки в маринаде из крыжовника с терияки, запеченная курица с кумкватами, рисом и кешью, прозрачный, как креветка, бульон с пирожками из куриных печенок и хрустящие чипсы из куриной кожи. Подготовленные продукты с тщательной небрежностью выложены на блюда и разделочные доски – два года назад я пригласила дизайнера по интерьерам, который каждые три месяца заново оформляет студию для съемок. Вначале пришлось с ним изрядно пободаться – дизайнер питал слабость к живым цветам и совал их повсюду (а я не люблю ни живые цветы, ни мертвые), но теперь мы вполне довольны как друг другом, так и нашей общей студией.
   Я – в полосатом длинном фартуке – улыбаюсь моим дорогим телезрителям так искренне, чтобы они смогли ощутить живительное тепло моей улыбки, сохраненное волшебством Славочкиной камеры. Я еще не знаю, что эта программа никогда не выйдет в эфир…
 
   Все блюда получились именно такими, как надо. Пирожки румяные и сочные, ни дать ни взять – деревенские девки, а еще манящие, словно грех. Бульон – слезно чист и ароматен, будто азиатский рынок, жареные крылышки блестят не хуже рыбы, вытащенной на берег, желудки просятся в желудок, запеченная курица готова лопнуть от гордости за собственный богатый внутренний мир. Славочка сглатывает вечно голодную слюну, а я прощаюсь с телезрителями, похрустывая чипсами в виде птичьих лапок. Я осознанно ем перед камерой – П.Н. лет семь назад отметил, что у меня это получается на редкость аппетитно.
   Как всегда по средам, я должна подготовить еще и очередной эфир «Звездного меню». В этой программе блистают – по мере сил – городские персонажи различной степени звездности, которые, как им кажется, умеют готовить и претендуют по этой причине на полчаса ценного эфирного времени. Не люблю я «Звездное меню» – готовить его участники решительно не умеют, да и сами в большинстве случаев скучны, но куда деваться… По словам П.Н., «когда говорят деньги, высокому искусству лучше помолчать». И еще: «Самовыражаться будешь в «Гениальной кухне», а звезды нам тоже – увидишь! – пригодятся».
   Что-что, а подходящие слова у П.Н. всегда наготове. Однажды он сказал мне, что потратил значительную часть жизни на то, чтобы найти людей, которые смогут ответить на его вопросы, а потом, к счастью, понял, что гораздо вернее прекратить поиски и самому стать таким человеком.
 
   В программе «Звездное меню» обычно участвуют начинающие певички, забытые богом и людьми актеры, а также самые скучные в мире люди – городские и областные депутаты. Вот и сегодня мне предстояло встретиться с очередным депутатом – многообещающе толстеньким, но, увы, совершенно не приспособленным к кухонной деятельности дядечкой по фамилии Горликов. П.Н. утверждал, будто Эрик Горликов – перспективный политик, я, однако, заметила в нем только сальную лысину и ощутила прелый запах, который источал депутатский пиджачок.
   Славочка с помощниками потирали руки за студийным столом, пока Ирак разделывала курицу, а мои ассистенты на ходу набивали рот фаршированными желудками. Обожаю свою работу – до чего же легко сделать людей счастливыми!
   Славочка хрустнул чипсом у меня под ухом и восторженно застонал.
   – Геня, у нас сорок минут, – сообщила Ирак. – Может, глянем, что делается в «Сириус-шоу»?
   И то верно – сегодня Екин прогон. Сегодня у всех появилась прекрасная возможность сравнить наши таланты – курица здесь, курица там. Славочка добавил звук в телевизоре, Ирак цыкнула на громко чавкающих ассистентов. А я люблю, когда люди едят громко, – значит, им так вкусно, что на соблюдения приличий не остается сил. Китайцы со мной солидарны: у них громкие чавки и пятнистая скатерть – улики вкусной еды.