Матвеева Анна. Есть!

 
   …Брожу по крытым улицам торгового центра, бесцельно разглядываю безголовые манекены и оттягиваю момент, когда все-таки придется поехать в «Сириус» за продуктами. Я знаю – единственное, что мне сейчас поможет, – многочасовая вахта на кухне, бесконечное дежурство у мартена, после которого отваливаются ноги и темнеет в глазах. Трудно – сейчас кажется, что невозможно заставить себя это сделать, но в решающий момент я сама себя пинками загоню в «Сириус» и выберу там самую большую тележку.
   В сумке страстно запел Оскар Бентон – этот телефонный сигнал предназначен для неблизких, но важных и нужных людей.
   Звонила секретарша прекрасного доктора Дориана Грея:
   – Евгения Александровна, вы помните, что у Дениса Григорьевича сегодня с вами встреча?
   Бог ты мой, ну, разумеется, Евгения Александровна ничегошеньки не помнит!
   Я помчалась на стоянку, не оглядываясь на зеркала и витрины, – срочно в «Сириус»! Потом на прием к специалисту: доктор Дориан Грей – как раз то, что требуется накануне ужина с П.Н.
   А ужин приготовить я всегда успею.

Глава девятая,

   где читателю наконец представится возможность познакомиться с прекрасным доктором Дорианом Греем, П.Н. – вкусно отужинать, а Гене – получить мешочек полезных подарков
 
   Гоню тележку к прилавкам «Сириуса» – будто каравеллу к желанным берегам (или прочь от них, что в принципе одно и то же). Отличное филе семги, напоминающее розовый вымпел, я прошу разрезать пополам. Кунжутные семечки у меня есть, как и паста «мисо», но надо взять васаби в тюбике и дикий рис, похожий на семечную шелуху, – после французских изысков П.Н. непременно порадуется чему-нибудь восточному, острому. На закуску – профитроли двух видов, одни с оливадой, другие – с копченой скумбрией, хреном и взбитыми сливками. А на десерт подам что-нибудь простое и меткое – как стрела в глаз! – навроде жареной клубники с перцем. По дороге к кассам я нахватала еще много всего: нарезанные кругляшками оливки, кукурузные чипсы, три твердых, как Буратино, авокадо (к выходным они будут мягче масла), сушеный чеснок, горгонзола, шалот, картофель, бисквитное печенье для чизкейков… В итоге получилась полная корзина продуктов, и длинная лента чека лезла из кассового аппарата, извиваясь древним свитком.
   – Геня! – Голос словно дуло в спину.
   Кассирша с перепугу выронила монетки из ладони, а по движущейся ленте агрессивно поползли пакеты следующего покупателя – ползли они, как лазутчики. Мой знакомый повар Гриша Малодубов метко выбрасывал продукты из тележки. Любой баскетболист позавидует – ни одного промаха.
   – Откуда телятина? Я тоже хочу такую!
   Здороваться и соблюдать всякого рода официальности с Гришей не обязательно. Это личность самостоятельная и стихийная. Работать с ним на кухне легко было бы разве что персональному помощнику Гордона Рамзи. Многие уверены, что Гриша подражает Рамзи, да, боюсь, он так и не посмотрел ни разу знаменитую программу – я же говорю, он человек самостоятельный и стихийный.
   А мясо Гриша и вправду выбрал отменное – хоть на рынке торгуй.
   – Последнюю забрал! – объяснил Гриша, грозным взглядом отслеживая, как кассирша ведет счет покупкам. – Слушай, Геня, мне вчера звонила от вас одна дамочка, просит выступить в новой программе. Я удивился, почему ты сама не сообщилась. Разлюбила?
   И придвинул ко мне белесое, частями румяное лицо, похожее на пятку. Я инстинктивно дернулась. Гриша – хороший повар, но в жизни – вахлак вахлаком. Не понимаю, как Нателла с ним уживается – она, помимо того что жена Малодубова, еще знаменитый в городе ресторанный критик. Эффектная штучка. И все же я дернулась не поэтому.
   Интересно, если я без предупреждения нагряну к родителям, Ека что, будет пить с ними чай? Я так разозлилась, что даже Гриша – при его пониженной чуткости – понял, что лучше отпустить меня восвояси. Неслыханное дело! Рядовая встреча с Гришей обычно растягивается на целый час.
   Я толкала тяжеленную тележку к парковке и думала о прекрасном докторе Дориане Грее. Если мне кто и сможет сейчас помочь, так только он.
 
   Я честно верю в неслучайность случайностей и во всяком жизненном происшествии – пусть оно кажется невинным, будто дорожный знак, – пытаюсь увидеть предупреждение, шанс или запрет судьбы. Давным-давно, в самолете, мирно летевшем в Москву – к финалу литературной премии, мимо моего кресла прошла (как впоследствии и сама премия прошла мимо меня) очень яркая и странная девушка. Химически-красные волосы, сверкающие синие глаза – будто сапфиры выскользнули из оправы безутешной владелицы. Чересчур элегантный для раннего самолетного утра костюм. Я, как мужик, обернулась вслед красавице, она потопталась в очереди у туалета и скрылась в кабинке. Я проводила ее взглядом и на обратном пути. А потом, когда самолет приземлился и я вместе со всеми побежала к экспрессу до «Павелецкой», первым человеком, которого я увидела в вагоне, была именно сразившая меня попутчица.
   Я тогда и не помышляла о телевидении, а честно собиралась вырастить из себя писателя. У меня был кое-какой успех – пара шорт-листов, пято́к книг и море разливанное предложений выступить в районных библиотеках. Вот и тогда я ехала в Москву не просто так, а для того, чтобы посидеть в зале, где дают престижную литературную премию, и по возможности высидеть себе награду. Мой удел – сейчас я это знаю наверняка – добраться до финала, предъявить себя и книгу надменным столичным литераторам, а потом убраться на малую родину, освободив дорогу более достойным претендентам на престол.
   На сей раз кураторша состязания – курносая дама в белорусском трикотаже и деревянных бусиках на багряной шее – даже не внесла меня (участницу – как бы то ни было – шорт-листа) в список приглашенных лиц. Пришлось долго объяснять охранникам, кто я такая и чего мне тут надобно, старче.
   Все же, повторюсь, тогда я еще собиралась стать писателем и потому всматривалась в окружающую действительность внимательно и цепко, как папа Карло – в полено. И странная девушка, упорно наблюдавшая березовый пейзаж за окном, в конце концов поймала мой взгляд и сказала что-то незначительно приятное, открывающее дорогу разговору.
   Ее звали Агнесса – я чуть не свалилась с лавочки, – она работала адвокатом. Интуиция рванула с места вскачь – зачем мне может понадобиться адвокат? Все случайности – не случайны, значит, встречу с Агнессой судьба припасла с дальним умыслом. Вопрос: каким? Может, мне предстоит судебное разбирательство?
   Дорога до Павелецкого занимает сорок пять минут – учебный час. Я изучала Агнессу – она полностью заняла время, рассказывая о семье, работе и жизненных принципах. Общительная девушка! В Москву она летела на собеседование; я спросила, на какое число у нее куплен обратный билет, и не удивилась, услышав, что на послезавтра. Этим рейсом собиралась вернуться и я.
   В метро мы распрощались. Московская толпа быстро замазала яркую Агнессу темными штрихами, через полчаса я о ней и думать забыла. Быстро пришел вечер, и позорный финал – мне, впрочем, вручили эффектный букет и утешительный диплом. На фуршет оставаться сил не было, и, подметая букетом мостовую, я побрела было ночевать к троюродной тетке, как вдруг вспомнила, что обратный билет у меня с открытой датой. Сунула букет юноше, ждущему зазнобу у незнакомого мне памятника, поскакала на «Павелецкую» – и успела на последний, ночной рейс. Агнессы в самолете, разумеется, не оказалось – это было бы чересчур даже для бога случайностей.
   Через месяц мы снова встретились в нашем городе – в бассейне. Точнее, в раздевалке бассейна – Агнесса ловко стягивала мешки-бахилы с туфель. Красные волосы, сапфировые глаза… Судьба настойчиво толкала нас друг к другу, но при этом не объясняла: зачем?
   Агнесса рассмеялась, когда я спросила ее об этом. По ней – случайные встречи, и только! Но ведь город у нас пусть не Москва – все равно несколько миллионов жителей, и некоторых знакомцев я не встречаю десятилетиями! А тут пожалуйста – случайные встречи. Нет уж, теперь я ни за что не отпустила бы Агнессу просто так – мы обменялись телефонами. И вновь случайно встретились через полгода – я в ту пору читала депрессивные книжки и приставала к ближним с философическими вопросами, которые – по опыту знаю – дико раздражают людей, пребывающих в нормальном состоянии духа.
   Агнесса была все с теми же красными волосами, а вот линзы успела сменить на зеленые, я бы даже сказала, зеленющие. Зимняя городская толпа раскрывалась перед русалкой Агнессой, как книга. А сама русалка немедленно позвала меня в кафе – душистый уютный зальчик, где готовят очень правильные десерты. Люблю правильные десерты и еще люблю легких на подъем людей – как они прекрасно смотрятся на мрачном фоне вечно занятых зануд, которые в декабре назначают встречи на февраль! Агнесса же запросто могла (и сейчас, я уверена, может) отменить важные – с общепринятой точки зрения – дела в пользу незначительных и мелких.
   Мы заказали кофе, улыбнулись друг дружке, и тут в кофейню вошел бодрый мужчина в элегантном пальто и с порога рассиялся, завидев Агнессу.
   – Вот, кстати, и человек, который может тебе помочь значительно лучше, чем я, – сказала Агнесса, представляя приятеля – психотерапевта Дениса Григорьевича, которого я быстро переименовала в Дориана Грея.
   Дело в том, что он был избыточно красив, кроме того, внешность его явно не соответствовала прожитым годам. Годы мелькали только в серых глазах доктора Грея – как рыбки в аквариуме. Вопрос о припрятанном портрете возник у меня при первой встрече, которая состоялась благодаря Агнессе – судьба уж так старалась не провести меня мимо, что назначила им встречу в том самом месте, в тот самый день.
 
   За каких-то полгода доктор Дориан Грей распутал все узлы, отучил меня от курения и надарил ворох бесценных идей. Главным же приобретением, сделанным в его приемной, оказалось знакомство с одиноким богатым гурманом, одержимым идеей создания в городе кулинарного телеканала. Павел Николаевич Дворянцев подарил мне новую жизнь и не особенно настаивал на том, чтобы я выдернула из книжки исписанные страницы – это я сделала по собственному почину.
   Из неудачливой писательницы Евгении Ермолаевой я превратилась в популярную телеведущую Геню Гималаеву. П.Н. стал моим боссом и вдохновителем, доктор Дориан Грей – прочным костылем и тайной поддержкой, что же касается Агнессы, то она выполнила свою задачу и скромно удалилась. Однажды я видела ее на фуд-шоу в Москве – махала рукой, но она почему-то не подошла. Я думаю: что, если никакой Агнессы и не было? Вдруг это мое отравленное сочинительскими демонами воображение соткало ее из тяжелого бортового воздуха? А потом чудесное создание сопутствовало мне – как личный добрый дух?
   Так или иначе, всякий раз, оказываясь в приемной Дориана Грея, заставленной венской (естественно!) мебелью, я вспоминаю моего красноволосого ангела.
 
   Дверь открыла очередная секретарша Дориана – на сей день мини-блондинка в макси-юбке с разрезом, словно сделанным бритвой. На прежнюю девицу, служившую здесь еще в апреле (это был высокий и чернявый длинноволосый скелетик, будто наспех выложенный спичками), новенькая походила примерно так же, как походят друг на друга фильмы «Красотка» и «Ночи Кабирии». У Дориана слабость – окружаться молодыми, едва созревшими девицами, принадлежащими совершенно разным типам красоты. Общее у них – краткий срок пребывания на месте службы. Секретарши доктора, соберись они в одной комнате, с легкостью могли бы составить ядро образцового публичного дома.
   Блондиночка, умеренно виляя задом, провела меня к кабинету Дориана и там замерла, прислушиваясь. Не знаю, что доктор делает со своими секретаршами, но они боятся его, как морщин на лице и растяжек на груди одновременно.
   – Знаете, – шепнула блондиночка, – у Дениса Григорьевича внезапно случилась встреча… Я уже хотела позвонить вам, но Денис Григорьевич сказал, что успеет…
   Что ж, накладки бывают у всех – и психоаналитик, даже такой, как Дориан Грей (он все делает не по правилам, и потому коллеги его страстно ненавидят), тоже имеет право по ошибке продать два билета на одно место. Я глянула на часы – минут тридцать могу и подождать. Семга готовится быстро, а рис вообще варится сам по себе.
   – Хотите чаю или кофе? – предложила секретарша, и мне стало ее жалко.
   Совсем молоденькая – в дочери она мне пока не сгодилась бы, но в младшие сестры или племянницы – запросто. Губы обкусаны, а на ручонках, голых до плеч, – гусиная кожа. Молодых девочек мне всегда ужасно жаль – никто не знает, что с ними станет и каких глупостей они натворят. С облегчением вспоминаю про свои тридцать шесть – не приведи бог вернуться в мои же двадцать.
   Секретарша неприкаянно послонялась по комнате, потом все же уселась за компьютер и, воровато скашивая на меня глазки, застучала по клавишам. «Роман пишет», – почему-то решила я. Если так, то девчонку и в самом деле жаль.
   Когда я писала свой первый роман, я относилась к этому труду так серьезно, будто от него зависела судьба минимум нескольких поколений. Еще помню, как Тот Человек присутствовал при рождении нескольких моих бумажных младенцев (других, небумажных, тем паче никто не дождался) и с бережным напором акушерки принимал многостраничных детей. Увы, младенцы оказались не из тех, которыми можно гордиться, а Тот Человек, как я уже рассказывала, где-то обронил интерес и ко мне, и к моему творчеству разом. Недавно я встретила его в «Сириусе», и он глянул – как выстрелил – мимо меня. Не узнал!
   Надо бы рассказать об этом Дориану.
   – Дашка! – очень вовремя крикнул из-за двери прекрасный доктор, и секретарша снялась с места без разбега.
   Мне ужасно захотелось прочесть то, что скрывалось за щитом ноутбука. Я не успела встать, как дверь снова открылась и прямо на меня, улыбаясь, пошла новая звезда канала «Есть!» Ека Парусинская.
   – Здравствуй, Геня! – приветливо сказала Ека и дружески коснулась моего плеча. Легонечко так прикоснулась, отработанным жестом. Не помню, кстати, чтобы мы переходили с ней на «ты».
   – До свидания, Геня!
   Ека удалилась, а Дориан выскочил из кабинета, мечтательно ковыряя зубочисткой в ухе. У прекрасного доктора такая степень уверенности в себе, что он демонстрирует не самые этикетные привычки. Никак не привыкну к тому, что он снимает ботинки во время консультаций и с наслаждением шевелит пальцами – во-первых, очень хочется сделать то же самое, во-вторых, это дико отвлекает от беседы. Не исключено, что Дориану это и нужно. И то и другое.
   – Прошу прощения, – неискренне сказал доктор, увлекая меня в кабинет. Там пахло Екиным ванильно-вонючим парфюмом и немного едким зеленым мылом, которым, подозреваю, по старинке мыл голову Дориан.
   Опять все повторилось, как в игрушке-симуляторе, где моя героиня постоянно попадается на удочку: я забыла, как красив Дориан, и смотрела на него раскрыв рот.
   – Новая болящая?
   – Геня, я не обсуждаю пациентов. Единственный болящий, которого я готов с вами обсуждать, – вы сами.
   И пошел гордой поступью к столу, и уселся, демонстрируя тонкий профиль. Вот он – в буквальном смысле – тонкий психолог.
   – А как вообще дела? – снизошел.
   – Спасибо, что спросили! Потому что дела уже совсем не похожи на дела. Знаете, как бывает, когда вокруг все рушится.
   Дориан весело хрюкнул. Когда я начинала к нему ходить, честно подозревала его в желании озолотиться, а вовсе не в стремлении помочь. Я ошибалась – эти два намерения в нем гармонично сочетались.
   – Я не случайно спросила у вас про ванильную барышню. Это наша новая сотрудница, и она меня преследует.
   – А если ей кажется, что все происходит в точности наоборот?
   Я вскинулась:
   – Она вам так сказала?
   – Да она вообще меня не интересует, Геня! Меня интересуете вы!
   Не получалось у нас сегодня контакта. Да что там контакт – не было и завалященького взаимопонимания. Дориан не желал обсуждать Еку, а я хотела поговорить именно о ней. Но поскольку время оплачено (Дашка или как там ее забрала деньги непосредственно на входе в святую обитель психоанализа), прощаться я как практичный человек не стала. Что ж, существует хороший старый способ отвлечься от мучительной проблемы – вовремя переключиться на другой нарыв, пусть даже он пребывает в относительно спокойном состоянии.
   Я начала рассказывать Дориану про Того Человека. Про то, как я встретила его недавно в магазине, а он меня не узнал.
   – Господи, ну а вы-то зачем его узнали? Вы что, все еще его помните? – удивился прекрасный доктор.
   Именно доктор Дориан Грей помог мне избавиться от призрака неудачной любви (если бы она была пирогом, то внутри он оказался бы сырым, а снизу подгоревшим, с чернявенькой, как прежняя секретарша, корочкой). Агнесса вручила доктору мои жалкие – пусть и живые – останки, а он заново – играючи! – собрал из них нового, жизнеспособного человека.
   В этом самом кабинете я рассказала Дориану то, что не решалась признавать. Тот Человек разлюбил меня быстро и резко, сосиски варятся дольше! Минуту назад, кажется, он был одержим мной, как бесом, но минута прошла, бес улетел, и на месте любви – отвращение. Тот Человек и сам не понял, что теперь у него вместо любви – отвращение, он по инерции продолжал обнимать меня, но уже не любил. Последние крошки любви еще, впрочем, сыпались, но их было вопиюще мало, даже колобок не слепишь. Зато отвращения становилось все больше. Я не могла поверить: это Тот самый Человек, который убил несколько лет на красивые рассказы о своей любви ко мне.
   Отвращение к себе – совсем другое дело, но видеть, как тем же отвращением – возможно, даже крепче заваренным, пропитывается до краев единственно нужный тебе человек… Когда он целует тебя и ему противно, когда он звонит и ненавидит тебя за то, что ты существуешь…
   Сейчас я ковыряюсь ножом в ране, но это помогает не думать о Еке.
   – Вы тратите уйму времени на описания, – перебил меня тогда Дориан, – я бы сказал проще. Вы ему надоели, вот и все.
   – Надоела? Я?! Смехотворно! Этого просто не может быть!
   – Может, – сказал жестокий доктор. – Все друг другу надоедают. Рано или поздно.
   Когда я наконец поняла, что имеет в виду Дориан, мне стало легче. И я пошла на поправку – с того самого дня. Собственно говоря, я продолжаю к ней идти – потому что окончательно избавиться от тени Того Человека пока не удалось, но я давно смотрю на это затемнение как на нечто весьма условно относящееся к моей жизни.
   …Сегодня спасением и не пахло.
   – Встретимся через месяц, Геня, – сказал Дориан, а я, поднимаясь с кушетки, вдруг заметила на его столе фотографию. Это был снимок девушки в сером платье – вот и все, что я могу сказать. Потому что Дориан нетипично для себя покраснел и спрятал фотографию. Все верно: он – мой врач, а я – не его конфидентка. И все же, думала я, навеки прощаясь с Дашкой (через месяц меня встретит здесь новая девушка), интересно узнать, кто это там, на фотографии? На ком так хорошо сидит серое платье?
 
   Пока я была у Дориана, день скуксился. Вокруг моей машины лежали несколько собак в гордых позах уличных сфинксов, предлагающих разгадать какую-нибудь загадку. Например… загадку отсутствия в нашем городе достаточного количества помойных ящиков. Потрясающая чушь лезет в голову после визита к психотерапевту – пусть и бесполезного.
   Я вспомнила беседу с Дорианом и подумала: надо было рассказать ему о том, что я никогда не любила мать Того Человека. Эта женщина вполне прилично готовила, но я не могла заставить себя попробовать ее кушанья. Помню, сидим мы с Тем Человеком за столом у его мамы и он – редкий случай, ведь он практически никогда не ел при мне! – с аппетитом нажевывает всякие вкуснящие штуки, а я гоняю по тарелке ни в чем не повинную куриную ножку… Вот и Екину стряпню я ни за что не стала бы пробовать – не смогла бы проглотить продукты, к которым она прикасалась.
   Не могу я точно так же читать книги людей, которые мне противны или просто – неприятны. Не могу абстрагироваться от личности «создателя» – и спокойно вкушать сделанные им блюда. У меня есть знакомый писатель, исключительно способный ко всякого рода подлостям – раньше, до того как узнать об этом, я совершенно спокойно и с удовольствием его читала, но после – не смогла проглотить ни буквы.
   К счастью, поваров и писателей в нашем мире – как недорезанных собак в корейской кухне. Проектировщики, например, встречаются в моей жизни значительно реже. И даже филологов, не поверите, в ней заметно поубавилось.
   Кстати, о филологах, пусть и бывших. П.Н. уже через несколько часов постучит в мою дверь, а ужином там и не пахнет!
 
   Впервые за минувшие сутки мне захотелось готовить – до судорог!
   И я готовила в тот вечер так, как делала бы это мать большого семейства накануне внезапного приезда ста двадцати четырех гостей. Вдавливала кунжутные семечки в сочную плоть семги, варила морковный суп и дикий рис, взбивала тесто для профитролей, которые распускались потом в духовке диковинными желтыми розами… Я не могла остановиться: напекла булочек с черникой, сделала гуакамоле, который был совсем не в тему ужина, и принялась было разделывать слоеный пирог с брынзой, шпинатом и тмином…
 
   В дверь позвонили. Довольная Шарлеманя, слизывая с усов последнюю память о семге, побежала навстречу П.Н. – а у меня руки были в муке по локоть, словно бальные перчатки, так что я на секунду задержалась.
   – Не пускаешь? – возмутился гость, с порога вручая мне громадный бумажный пакет.
   Я заглянула туда, догадываясь, что увижу, и опасаясь, что неправильно догадываюсь. Зря боялась, П.Н. свое дело знает туго. В пакете нашлось все, чего нельзя купить в нашем городе: банка с нежной, как заря, тарамой, три блока качественного фуа-гра, миндальные лепестки, тюбик марципановой массы, очищенные несоленые фисташки, шафран, лавандовая соль, чай от Фушона и – на самом дне – большая порция надежды, которая у меня давно закончилась.
   Ужин решили сервировать на кухне – так быстрее и уютнее.
   На канале «Есть!» в это самое время шла рейтинговая программа Давида Колымажского – вечерний хит-парад кулинарных провалов «Фиаско». Сегодня первое место заняла домохозяйка из городка Нижний N, представившая на суд публики картофельное пюре омерзительно розового цвета и мини-пиццу из баранок.
   Профитроли П.Н. уничтожал, как монстров в компьютерной игрушке, – последовательно и страстно, морковный суп смаковал, как долгожданную победу, а рыбу изучал подробно, как новый договор с перспективным, но хитрозадым партнером.
   На булочках я не выдержала и спросила:
   – Что будем делать, Павел Николаевич?
   Я имела в виду Еку, себя и канал «Есть!», но П.Н. был настроен лирически, серьезных разговоров не захотел и пробурчал какую-то банальность вроде того, что утро вечера мудренее.
   И что ночь мудрее обоих.

Глава десятая,

   в которой Еке вновь удается перехватить микрофон
 
   – Скажите, вы боитесь старости?
   Журналистка лезет сразу и в лицо, и в душу – интересно, их этому обучают на факультете медийных наук или они приобретают такие свойства естественным путем?
   Ека усмехнулась, задумавшись, и тут же прогнала видение.
   В ее мечтах журналисты обычно были напористыми, но не наглыми, задавали только те вопросы, которые Ека успела всесторонне обдумать.
   – Нет, – улыбнулась бы она, – я не боюсь старости. Моя работа не зависит от возраста – я не актриса.
   Еще виртуальная журналистка спрашивала бы о том, какое у Еки любимое блюдо, кем она хотела стать в детстве и что у нее за планы на будущее. Вопросы журналистам всего мира раздают распечатанными в стомиллионном количестве экземпляров. Но Ека бы терпеливо отвечала. Планов – множество, она не станет ими делиться – из суеверия. В детстве метила в писательницы. Любимое блюдо – апельсины с корицей.
   Журналистка невозможно разочарована апельсинами. Как-то уж очень просто это звучит, но Ека непреклонна – апельсины с корицей, точка.
   От досады журналистка стреляет в упор:
   – Скажите, Ека, вам не скучно быть второстепенной героиней?
   Ека задыхается, скребет по одеялу скрюченными пальцами, насмерть пугая кошку, а потом… просыпается. Долго приходит в себя, разглядывая стопу кулинарных книжек на столике. Тут все, что нужно, – от Огюста Эскофье до Елены Молоховец, от Александра Дюма-отца до «Организации общественного питания». Сверху, обложкой вниз, валяется роман Евгении Ермолаевой «Больное».
   На часах ночь-полночь. Кошка успокоилась и намерена спать до утра, свернувшись пушистым рулетом.
   Ека отпускает дурной сон, взмывающий под потолок тяжелым облаком, и думает: не скучно ли ей быть второстепенной героиней?
   Геня тоже могла бы стать второстепенной героиней романа – и в том, что мы взяли ее на главную роль, нет никакой логики, а есть сплошной авторский произвол.
   – Я ничем не хуже! – говорит Ека и ребром ладони, будто каратист, сбивает верхнюю книжку.
   Книжка жалко летит на пол и встает на мятые странички, как ребенок на слабые еще ножки. Или, напротив, как старик – на ослабевшие за долгую жизнь ноги. Не книжка – домик-шалашик для маленьких человечков.