Страница:
Так прискорбно закончилась жизнь ДПНК. Судачили: вредный был человек, даже не удалось по-людски похоронить; нет, говорили другие, он очень любил Ангару, и она не могла отдать его людям.
Прапорщикам пришлось писать объяснение, почему они не выполнили порученное задание. В рапорте они доложили, что ДПНК исчез от них по невыясненным причинам. Найти его они не смогли. Прапорам, конечно, командировочные не оплатили: ведь каждый бухгалтер знает, что социализм это учет, и платит только по конкретным результатам труда.
ТВЕДОКОПЧЕНЫЕ МЕНТЫ
Тридцать две статьи в Уголовном кодексе РСФСР и других союзных республик ведут к вышаку. Никто в стране не знает, сколько людей пускается в расход ежегодно. Академик А. Д. Сахаров считал, что в пределах двух тысяч. Цифра большая, означающая, что каждый год ликвидируется контингент большого лагеря зэков, а за десятилетие - население крупного сельского района в некоторых областях Сибири. Разброс статей, которые приводят к исключительной мере наказания, необычайно широк: тут убийства, валютные операции, вооруженные ограбления, изнасилования несовершеннолетних, хищения в особо крупных размерах, подделка денег, хранение золота, платины, серебра, ценных редкоземельных металлов и драгоценностей, превышающих установленную норму:
Подследственных, тянущих на вышак, помещают в смертные коридоры, где рядом, за особой дверью находятся камеры осужденных к исключительной мере наказания. После зачитки приговора, объявляющего о расстреле, наступает обрыв, от которого ступени времени ведут к смерти. Осужденного помещают в стоячий бокс воронка, отдельно от остальных выводят и заводят в камеру-стенку. Затем, обычно это происходит глубокой ночью, его отдельно раздевают, шмонают и всю цивильную одежду пакуют в особый пакет - короб. На смертника надевают полосатую форму: в полоску все - фуфайка, шапка, пидорка, брюки, лепень. Ведут отдельно в баню, а из нее, минуя карантин, в смертную камеру. Из нее предвидится всего два выхода: ближайший - в преисподнюю и, если очень повезет, то заменят пятнадцатью годами строгого режима с добавкой пятилетнего поселения в поселках, где-нибудь на Средней Колыме, или до пяти лет тюремного режима в крытке.
Смертная камера - это прессовка одиночеством. Даже если осужденный не желает писать кассацию-помиловку, то за него это сделает администрация тюрьмы. Сами зэки-смертники пишут в Верховные Суды и Прокуратуры, в Верховный Совет и его палаты, пишут на имя Председателя Верховного Совета, Президента СССР. Смертная камера - каменный колодец, мешок, положенный на бок; стены его обивают толстым листовым железом, на которое приваривается металлическая сетка и она забрызгивается штукатуркой под шубу; в окне-решке двенадцать рядов решетки из двухмиллиметровой арматуры. К окну подходить строго запрещается и имеющаяся форточка снабжена сигнализацией; дверь двойная - одна обтянута металлом, как в карцерах, другая - из полосовой стали и угольника 45х45 миллиметров. Металлическое все - шконка, вмонтированная штырями в стенку, стол, забетонированный ножками в пол, такие же, как в обычных камерах, унитаз-толкан и умывальник. Металл холодит и мертвит камеру, а бетонная шуба погружает сердце в серость, недаром ее изобретатель Азаров сошел с ума. Все в сигнализации, множество запоров, окно-решка снабжено козырьком - небо и облаков не увидишь до самого конца. Гроб и деревянная колодина - райское место по сравнению с этой камерой. Смертные коридоры располагают в подвальных или полуподвальных этажах тюрьмы.
Спальный матрас с натянутой на него черной матрасовкой и такой же подушкой у смертников меняют коридорные офицеры; здесь же водят на помывку под душ, тут же стригут и этой же машинкой бреют - все под конвоем. Со смертниками запрещается разговаривать, кормят их специальные люди, той же пищей, что и зэков. Эти люди состоят не в штате тюрьмы, а приписаны к управлению МВД, так что и сами тюремщики не знают, кто они. Посылки, переписка, отоварки, доставка курева, газет, радиотрансляция, встречи с адвокатом - запрещены. Наступает сплошное, темное одиночество. Выдерживают его не все, начинают биться головой об стенку, иные впадают в сплошной, протяжный, ноющий плач; как ни странно, вешаются мало. Видно считают, что не стоит торопиться расставаться с последними витками жизни.
При заболеваниях лечат лекарством, заставляя его тут же глотать, а о том, чтобы при серьезных болезнях производили хирургические операции, слышать не приходилось. Если до приведения приговора смертник отбросит концы, не печалятся, а просто списывают со счета тюрьмы. Смертник - не жилец.
С момента приговора до расхода проходит обычно около трех лет, бывает больше, иногда успевают привести в исполнение быстрее.
Бывает и у смертников счастливый день - если по кассационному определению расстрел заменяют и изменяют на тюремный или лагерный срок. Это определение Верховного Суда зачитывает самолично начальник тюрьмы в душе, куда заводят под конвоем смертника. Одни от радости падают и начинают щеками катать пол, другие целовать сапоги начальника и охранников, становятся на колени и молятся, пускаются в пляс: Редко кто такие определения судов воспринимает спокойно. После такого счастливого исхода из смертной камеры несутся песни, от радости пропадает аппетит: зэк в душе благодарит Бога, суд, партию и правительство, благодарит всех - и мать с отцом, и продолжающуюся жизнь. Вскоре его прямо из смертной камеры выдергивают на этап и увозят в зоны тюремного режима - кто идет в Златоуст, кто в Тобольск, где зоны расположены в зданиях бывших старинных монастырей.
О том, что кассация осталась без удовлетворения, не сообщают. В одну из ночей по смертному коридору послышится топот конвоя и цоканье собачьих лап, от которых просыпаются все зэки и ушами прижимаются к дверным косякам и к кормушке. Пришли за смертником; его тихо вызывают по фамилии, имени и отчеству, спрашивают статью и начало срока, просят через кормушку вытянуть руки, их защелкивают браслетом, открывают двери и в рот обезумевшему зэку вставляют резиновую грушу, наподобие клизмы. Снова цокот лап и топот конвоя; смертника, держа за шиворот, уводят.
Расстрельной тюрьмой в Сибири слывет Красноярская, там приговоренный находится недолго. Помешать расстрелу могут праздничные дни, болезнь, нет, не зэка, а палача.
Стреляют в скрытых кабинетах, в затылок, уже пристрелянным оружием, говорят, наганами. Промахов не бывает. Тут же убитого суют в специальный холщевый мешок, а кабинет промывают от крови и мозгов шампунью, той же, что и в патологоанатомических отделениях. Хоронят в специальных ямах, припорашивая известью.
Палачи - спокойные люди, офицеры, члены КПСС. Об их работе не полагается знать даже членам семей. Зарплата высокая, не сдельная, а по окладу, тюрьма также несет особые профессиональные расходы, связанные с выпивкой и закуской по окончании дела. Через короткое время родители, если они в живых, если нет, то близкие родственники, получат пакет-посылку с вещами убиенного и сообщение о том, что приговор приведен в исполнение. Адрес отправителя - следственная тюрьма.
Много баек ходит об этом зэковском расходном этапе жизни. Одни рассказывают, что Красноярская тюрьма зарабатывает большие деньги, поставляя трупы смертников в анатомические театры медицинских институтов, другие в буйной фантазии твердят о том, что Союз их продает в замороженном и безголовом виде за твердую валюту, третьи - что смертников отправляют в Северную Корею к Ким Ир Сену и там потомственные фармацевты из их половых органов изготовляют ценные медицинские препараты: Чего только не наслушаешься! Уверяют, что вместо казни их отправляют на урановые рудники в подземные шахты, где за ними ведется наблюдение с помощью телевизоров и, где они, не выходя на поверхность, вскоре окочуриваются. Большая часть рассказчиков считает, что перед смертью зэку предоставляют возможность заказать прощальный обед в ресторане и выпить стаканчик армянского коньяка. Есть и такие болтуны, кто встречал бывших смертников, кои, пробыв на подземных урановых разработках, оказались в живых, их заставили только изменить фамилию. И они живут поныне и здравствуют, заработав при этом крупные пачки филок-башлей. Что же, на каждый роток не накинешь платок.
Зэк считает: несправедливо казнить того, кто по пьянке замочил или убил в пылу гнева и раздражения; и уж подавно не стоит расстреливать за валютные операции и хозяйственные нарушения, за подделку денег и прочих бумаг, за переход границ, шпионаж и хранение золота. Большинство находит, что садизму в убийстве нет оправдания и они, садисты, стоят вышака. Это те, кто наносит сотни ранений, испытывают радость и наслаждение, убивая детей, старых людей, сжигая живьем. Считают кощунством над памятью убитого относить расходы по похоронам за счет зэков-убийц.
Особенно зэки ненавидят убийц-садистов на сексуальной почве. К таким группам убийц зэки очень жестоки - их избивают, помоят, насилуют, чешежопят хором: и практически убивают до смертного приговора, так что они ждут расстрела как избавления, как радости. Особым глумлениям подвергаются людоедыканнибалы, для которых в зэковском понятии существует особая людоедская статья в У К РСФСР, предусматривающая съедение людоедов людоедами. Такие типы встречаются, и не так уж редко.
В середине 70-х годов случай людоедства произошел в Первомайском районе Новосибирска, на станции Инской. Там бывшие зэки, забалдев, передрались, перессорились из-за шмар. Одного в драке пришили и: решили это дело замять. Но так как девки-биксы очень перепугались, один из компании предложил 'всех связать'. Он отрезал с ляжек и ягодиц убитого солидные куски мяса и заставил чувих приготовить из него жаркое. Что было и сделано. Все похряпали это кушанье, запив за упокой водочкой. Ночью, расчленив труп, его сбросили с переходного моста в пустые угольные вагоны поездов, проходящих по маршруту Новосибирск-Новокузнецк. Но случилось непредвиденное, одна из частей трупа не долетела, а зацепилась, повиснув на контактных проводах. И в добавок одна из блядей все же не выдержала и донесла в милицию. Областной суд всех троих парней-людоедов приговорил к исключительной мере наказания. Народ же был гневно возмущен не людоедством, а тем, что бляди на процессе проходили как свидетели. В местечке под названием 'Сто домиков', где жили свидетели, прошла стихийная демонстрация протеста против блядей. Но потом страсти улеглись, и бляди преспокойно перекочевали в другие компании.
Обывателей Сибири лет десять тому назад очень развлек случай с одним каннибалом из Таджикистана, который людоедством боролся много десятков лет с несправедливостью, завлекая и 'пожирая', точнее, скармливая другим, ментов-пенсионеров всесоюзного значения, разных орденоносцев и заслуженных работников, у которых самих руки по локти в крови. У этого ментоеда отец погиб в одном из сибирских лагерей, мать умерла от голода и отчуждения. Проведя жуткое детство, он выжил, работал, семьей не обзавелся, но построил хороший, добротный дом в одном из пригородов Душанбе. Развел сад и слыл очень добрым и гостеприимным человеком. Рано стал пенсионером по труду, получив увечье на производстве. Весной и осенью ездил в сибирские и дальневосточные города, где торговал фруктами и пряностями, а также другими домашними изделиями. Отличался редчайшей способностью определять в покупателях бывших чекистов, энкэвэдэшников и эмвэдэшников, с ними знакомился так, что они принимали его за своего, бывшего соратника по лагерной и прочей службе. Он же им заливал о том, что мечтает продать свой дом и перебраться к родственникам в Липецк. Многие менты планируют в старости погреть косточки на югах и купить там дома. На черноморском побережье они стоят дорого, а в Средней Азии дешевле. Изучив подноготную дзержинцев, он выбирал из них одиноких, бессемейных пенсионеров и приглашал к себе посмотреть дом, отдохнуть на фруктах, прицениться. Дом ментам нравился, они даже давали деньги в зарок, чтобы другим случайно не продал. Ночью такого замечтавшегося чекиста он убивал и разделывал по всем правилам скотобойного промысла. Из пенсионеров всесоюзного значения изготовлял твердокопченые колбасы - сервелат, салями, имея для этого в саду коптильню. Бывало, закатывал и тушенку под вид кроличьей с лавровым листом и перцем-горошком.
Копчение колбасы из ментов производилось на лиственничных лучинах, которые поставлял ему багажом лучший коптильщик Восточной Сибири Ликкер. Он работал на Усольском мясокомбинате и был широко известен в среде любителей копченостей, его твердокопченая колбаса под названием 'Советская' считалась лучшей в Союзе. Он сам выбирал лиственницу, сам ее умело расщеплял, да так, что на колку собирались любители посмотреть. Сам прожаренный, как черт, он знал такие секреты, что его колбасы из-за особой твердости резались только острейшими ножами. Даже не резались, а строгались, и в разрезе можно было увидеть отражение своего лица. Даже большие любители еды уставали, смакуя и разжевывая шайбы его колбас. Все почитали Ликкера и даже земляки, иркутские евреи, хотя по их закону возиться со свининой иудеям строжайше запрещено.
Обвалочные кости и лысые головы ментоед использовал как топливо в перемешку с углем. Людоеды в отличие от писак на тему людоедения, знают, как и охотники-таежники, что кости хорошо горят, долго держат тепло и рассыпаются в чистейший пепел, коим хорошо чистить посуду. Одежду втихаря раздавал нищим на вокзалах. Лично изделия из ментов не потреблял, а колбасы и тушенку увозил в Сибирь, продавая в местах расположения лагерей охранникам, которые в драку раскупали и облизывались. Следствие обнаружило около полусотни съеденных значкистов МВД. Попался ментоед случайно, один из ментов, гостивший у него, приметил на книжной полке свою книгу, которую много лет назад давал почитать коллеге, который вскоре исчез, пропал. Шли слухи, что он поехал в Среднюю Азию. Гость притаился, ночью не спал и, когда людоед с топориком стал подкрадываться, вскочил, вывернулся и, что было мочи помчался в дежурное отделение милиции. Ментоед-убийца не убежал, а при аресте сдал стопку милицейских удостоверений распотрошенных им сотрудников. Его возили на следствие и проводки по многим городам Сибири и Дальнего Востока. Это, пожалуй, был единственный людоед, которого полюбили зэки, стремились заполучить его в свою хату, поддерживали едой и одеждой, не прессовали. Менты ходили на него смотреть, как на диковинку, как на сокровища гробницы Тутанхамона. Он спокойно выслушал приговор. В последнем слове поблагодарил адвоката. Затем недолго находился в смертной камере. Будучи переведенным в расстрельную тюрьму, перед самой кончиной сдвинул пломбу на зубе, где была капсула с цианистым калием. Мгновенно скончался, однако, говорят, что его все же затащили в расстрельный кабинет и уже мертвого стреляли.
МОЗГИ НАБЕКРЕНЬ
Рынок, базар, толкучка, барахолка - сосредоточение социальной грязи: ханыг, бичей, забулдыг, пропойц, бикс, прощелыг, проституток, воров, бандитов, бездельников: покупателей и продавцов. Рынок - центральный, колхозный, вещевой, птичий, скотный, собачий: все продается и все покупается. Рынок согревает, опускает, насилует, убивает: встречи, события, факты, информация, выставка всего и вся. Все обувные киоски торгуют только привязанными для примерки левыми ботинками. Наберешь левых, стыришь - не поносишь, не натянешь. Левые, левые и только левые. Лешка-вор принес новость: на Глазковском рынке привязали правые. Ура, меняем, составляем пары! Орут, кричат истошно продавцы - утащили. Усмехаются, поперхиваясь махоркой, завсегдатаи, выплевывая обмусоленные газетные закрутки.
По пятницам всегородская выставка инвалидов - увечных, калечных, ломаных-переломанных, шитых-перешитых, штопаных-недоштопанных. Висят в самодельных плетеных авоськах, подвешенные к заборам, навесам и воротам самовары - люди без рук и ног. Полагается с самоваром поговорить, дать ему закурить, то бишь воткнуть в рот папироску или самокрутку и прикурить. Папироска гуляет по губам, самовар плюет и рассказывает о зверствах фашистов и о том, как Сталин в госпитале его по лбу погладил и сказал: 'Не пропадешь, долго проживешь в благе и радости. Мы строим в Крыму специальный самоварий-санаторий, где все будет: пирожки, пюре с маслом, бабы, а ежели их не захочешь, то хуй специальные девки будут дрочить'. Слышал, что через несколько месяцев нас всех повезут в самоварий.
Рядом с самоваром или под ним лежат шапки, фуражки - деньги в них сыпятся. Мамы бегают и покупают шкаликами водку и вливают в самовары. Есть такие самовары, которые умудряются еще и веселые разухабистые песни петь-распевать. Рынок. Иркутский рынок сороковых и начала пятидесятых годов.
Рассказывают, раньше, еще при губернаторе Пестеле в конце XVIII века здесь было озеро, где по вечерам прогуливались и отдыхали, перемывая друг другу косточки, обыватели. Потом, как водится на Руси, стали зимою и летом в озеро мусор свозить и так самостийно засыпали. Власти привычку к месту не запретили и понастроили там амбарчики и лавочки. Образовался таким манером рынок с мясными павильонами, ягодными рядами, мануфактурными и бакалейными отделениями. Сибиряки до революции кушать любили и покупали мясо тушами, пельмени возами, копченую рыбу метровыми связками, ягоду, грибы, огурцы бочками и маленькими чанами прямо с рассолом и маринадом. Любили сибиряки пожрать. Советская власть от этой любви отучать стала еще до расстрела Александра Васильевича Колчака, который к Иркутску прирос навечно, здесь в Тихвинском соборе венчался со смоленской уроженкой и тут же недалеко при впадении Ушаковки в Ангару его порешили расстрелом. Да так, что не успели в спешке обшмонать карманы, и в прорубь спустили, где он ушел в вечное странствие к своему любимому Ледовитому океану. С тех пор, с 20-х годов кушают обильно иркутяне только победные сводки и круглятся очередями за всеобщим дефицитом.
Долго думали власти о повышении благосостояния подведомственного им народа и посчитали нужным рынок поставить крытый, то есть теплый, чтобы не мерзнуть, а париться в очередях. Лучше старого под новый рынок места не найдешь. Часть старого обнесли забором и приступили, раструбив в прессе, к строительству величественного амбарного сооружения. Озеро о себе дало знать, в котлованах под фундаментами забурлила, задымилась вода, чистая, ангарская, успевшая за многие годы размыть и растворить мусор прошлых веков. Наметили ударный график, выбрали лучшего прораба из треста 'Востоксибжилстрой' литовца Валанчуса, материалы предоставили. Однако (любимое слово сибиряков) стройка шла плохо: краны останавливались, строители сидели на лесах, раскачивая ногами, и уходили, смеясь, тешась, крича, ругаясь в гласность и наглядность.
В понедельник к десяти часам на стройку приходил Коля Элегант. Он не спеша, но строго, как Ф. Э. Дзержинский с памятника на одноименной площади в Москве, вставал на водочные ящики, изящно (толпа уже ждала и нервно терзалась, строители бросали мастерки и топоры): расстегивал ширинку и всенародно, гласно, памятно всем показывал всем известное. Затем смущался, краснел, как местный актер Тишин, и убегал под всеобщий гвалт, радость и улюлюканье с гиканьем-подхлестом. Говорят, Коля был комсомольцем, выгнали, повествуют, даже окончил вуз, его уже за это хулиганство и сажали, обсуждали на партийно-профсоюзных собраниях. Не помогло. Он обещал сотню раз не показывать гражданам:, родители его под давлением общественности женили на одной шлюхе, на которой места для проб не было. Не помогло. Предлагали даже: ампутировать, но граждане успели к показу привыкнуть, некоторые даже по Колиному раскрытию: сверяли часы. Ровно десять часов, минута в минуту, точь в точь.
Вторник был днем гомырным. В хозяйственном с девяти часов продавали рыночный напиток - гомыру, закрашенный не то чернилами, не то сажей денатурат. Этот напиток так поднимал чувства, что на досках стройки и под ними начинался день зачатий. Летели костыли и протезы, обнимались в совокуплениях и драках, целовались и чешежопились на ангарских плахах, кирпичах Лисихинского завода и цементных мешках с красными иероглифическими надписями 'Марка Великая Стена'.
'Начальник, что делать? Один лежит в котловане и наполовину забетонировался. Вытащить не можем, кричит, орет. Где брать отбойные молотки?'
В такой бедлам я попал, чтобы проходить практику, заключительную, преддипломную.
Валанчус с литовским акцентом сказал: 'Лучшую характеристику напишу, месячной дополнительной зарплатой одарю. Только помоги, ты молодой, рослый, сильный, красивый. Пособи этот смрад разогнать. Милиция ничего не может поделать. Подумай, скоро в наш город Эйзенхауэр прибывает. Из его свиты могут и сюда заглянуть. Как увидят, меня сразу на долгие годы упрячут. Вот, на - сто рублей, поищи помощников. Подумай'.
Вышел я на рынок, разыскал уже спившегося вора Чалдона, мягкого, популярного, авторитетного человека, в безобразиях участия не принимавшего, но под хмельком бывшего почти всегда. Мы с ним познакомились однажды на вокзале, разговорились и с тех пор раскланивались при встречах.
- Чалдон, есть разговор в двух плоскостях: ты должен просветить меня по части напитков и помочь удалить рыночную шантрапу с моей стройплощадки. Ныне я там прохожу практику. Помоги, Чалдон, пособи. Пою, кормлю за свой счет.'
Он подумал и сказал: 'Это стоит восемь бутылок молдавской бормотухи 'Рошу де десерт', а угощение зависит от твоей щедрости'.
Мы с ним потащились в пельменную, что на углу улиц Дзержинского и Литвинова. Пельменную, известную всем, там недавно один непойманный шутник водрузил фашистский флаг, прямо напротив окон КГБ.
Прикрепил удачно, да так, что полдня город смотрел, как чекисты не могли снять. На столе стояло четыре бутылки 'Солнцедара', из форточки валил холод прямо на пельмени.
- Рассказывай, Чалдон, о том, что люди пьют. А, ежели не против, запишу в блокнот на память.
- Пиши, мне все равно.
Люди пьют все, что течет, движется, переливается, мажется, красится, нюхается, тянется, слюнявится, прилипает к телу, губам, ушам; все, что грызется, переваливается на языке, смакуется; все, в чем есть градусы любые: спиртные, эфирные, кислотные; все, из чего идет балдеж, кайф, цимус, выход в себя и из себя, а так же от всего - ментов, людей, матерей, друзей, корешей; творят спирт из всего - томатной и сапожной пасты, из овощных и рыбных консервов, соков и ростков бамбука; известкуют овес, рожь, ячмень в молочных бидонах и спирт готов - одуряйся, мочись, балдей.
Спирт есть везде, даже во вшах, ежели их собрать и перегнать, получится вшивая настойка, пот от которой уничтожит всех живущих на теле и одежде вшей. Спирт есть во всем живом, мертвом, гнилом, здоровом и радостном. Только уметь надо его добыть, выгнать. Хорош спирт из экскрементов, что гонят китайцы, прекрасен хмель из молока, что делают буряты, похож на спирт настой из грибов, что пьют коряки, эвены, ороки, орочи. В этом случае лучше всего пить вторяк после перегонки телом, то есть мочеиспускания этих чудаков. Пьют люди крем сапожный, намазав на кусок хлеба, и откусывая куски, где спирт впитается в мякоть; тянут клей, проболтав его в ведре размочаленным обрубком палки, укрепленной на сверлильном станке; не подыхают, глотая гидролизный спирт в Зиме, Тулуне, Бирюсинке: и прочих пунктах. Ты, небось, не знаешь, что человек так пропитывается спиртом, что самовозгорается 'синим пламенем' и горит тихо, не делая пожара. Горит, горит и не догорают только рожки да ножки, черепные коробушки, ботинки ЧТЗ и 'Скороход', а также втулки-бобушки в половых органах. Хорошо горят, сам видел как полыхают полные, крикливые и беззубые бабы'.
- Расскажи, что тебе приходилось пить памятного:?
- Ворвались мы на танках в один польский город и там все прошерстили, а выпивки нет. Думали, гадали, как и где набраться, накачаться. Паны разводят руками, паночки ногами. Нет и все. Тогда была с нами такая личность, национальности непонятной, но ум не земной, а космический. Звали его Поликарп Обалдуевич. Мы к нему: помозгуй, подумай, где выпить раздобыть. Начал он издалека, как еврей: 'В мире одинаковость в чем: в том, что все совокупляются - это раз; в том, что везде бабы рожают - это два, там, где начало начал, там и конец концов - это в-третьих. Посему делаем вывод, по-научному резюме: в этом городе должен быть родильный дом, а там уж наверняка спиртишко водится'. Расцеловали мы Оболдуя Поликарповича и взялись за рычаги, погромыхали и нашли это заведение. Там, несмотря на войну, рожают. Мы - якобы с обыском. Смотрим - музей уродов человеческих. Да какой большой - вся стена в уродиках, плавают несостоявшиеся гении и солдаты в спиртном бульоне и эссенции, помахивая отростками и многоголовостью. Решение принято мгновенно, без слов - уродов оставили на праздник крысам, пусть напьются в честь нашей победы. А жидкость слили - целая походная кухня наполнилась. Бери сей коньяк - настой на уродах, и пей. Чистейший спирт с привкусом соплей, как пантакрин. Нажрались мы тогда и опохмелялись без блевотины. Война от всего отучит, от всех тонкостей бытия и обоняния. И я пивал сей элексир:
- Чалдон, ты все пивал и везде, но есть ли средство, чтобы не пить и завязать с этим делом насовсем?
Прапорщикам пришлось писать объяснение, почему они не выполнили порученное задание. В рапорте они доложили, что ДПНК исчез от них по невыясненным причинам. Найти его они не смогли. Прапорам, конечно, командировочные не оплатили: ведь каждый бухгалтер знает, что социализм это учет, и платит только по конкретным результатам труда.
ТВЕДОКОПЧЕНЫЕ МЕНТЫ
Тридцать две статьи в Уголовном кодексе РСФСР и других союзных республик ведут к вышаку. Никто в стране не знает, сколько людей пускается в расход ежегодно. Академик А. Д. Сахаров считал, что в пределах двух тысяч. Цифра большая, означающая, что каждый год ликвидируется контингент большого лагеря зэков, а за десятилетие - население крупного сельского района в некоторых областях Сибири. Разброс статей, которые приводят к исключительной мере наказания, необычайно широк: тут убийства, валютные операции, вооруженные ограбления, изнасилования несовершеннолетних, хищения в особо крупных размерах, подделка денег, хранение золота, платины, серебра, ценных редкоземельных металлов и драгоценностей, превышающих установленную норму:
Подследственных, тянущих на вышак, помещают в смертные коридоры, где рядом, за особой дверью находятся камеры осужденных к исключительной мере наказания. После зачитки приговора, объявляющего о расстреле, наступает обрыв, от которого ступени времени ведут к смерти. Осужденного помещают в стоячий бокс воронка, отдельно от остальных выводят и заводят в камеру-стенку. Затем, обычно это происходит глубокой ночью, его отдельно раздевают, шмонают и всю цивильную одежду пакуют в особый пакет - короб. На смертника надевают полосатую форму: в полоску все - фуфайка, шапка, пидорка, брюки, лепень. Ведут отдельно в баню, а из нее, минуя карантин, в смертную камеру. Из нее предвидится всего два выхода: ближайший - в преисподнюю и, если очень повезет, то заменят пятнадцатью годами строгого режима с добавкой пятилетнего поселения в поселках, где-нибудь на Средней Колыме, или до пяти лет тюремного режима в крытке.
Смертная камера - это прессовка одиночеством. Даже если осужденный не желает писать кассацию-помиловку, то за него это сделает администрация тюрьмы. Сами зэки-смертники пишут в Верховные Суды и Прокуратуры, в Верховный Совет и его палаты, пишут на имя Председателя Верховного Совета, Президента СССР. Смертная камера - каменный колодец, мешок, положенный на бок; стены его обивают толстым листовым железом, на которое приваривается металлическая сетка и она забрызгивается штукатуркой под шубу; в окне-решке двенадцать рядов решетки из двухмиллиметровой арматуры. К окну подходить строго запрещается и имеющаяся форточка снабжена сигнализацией; дверь двойная - одна обтянута металлом, как в карцерах, другая - из полосовой стали и угольника 45х45 миллиметров. Металлическое все - шконка, вмонтированная штырями в стенку, стол, забетонированный ножками в пол, такие же, как в обычных камерах, унитаз-толкан и умывальник. Металл холодит и мертвит камеру, а бетонная шуба погружает сердце в серость, недаром ее изобретатель Азаров сошел с ума. Все в сигнализации, множество запоров, окно-решка снабжено козырьком - небо и облаков не увидишь до самого конца. Гроб и деревянная колодина - райское место по сравнению с этой камерой. Смертные коридоры располагают в подвальных или полуподвальных этажах тюрьмы.
Спальный матрас с натянутой на него черной матрасовкой и такой же подушкой у смертников меняют коридорные офицеры; здесь же водят на помывку под душ, тут же стригут и этой же машинкой бреют - все под конвоем. Со смертниками запрещается разговаривать, кормят их специальные люди, той же пищей, что и зэков. Эти люди состоят не в штате тюрьмы, а приписаны к управлению МВД, так что и сами тюремщики не знают, кто они. Посылки, переписка, отоварки, доставка курева, газет, радиотрансляция, встречи с адвокатом - запрещены. Наступает сплошное, темное одиночество. Выдерживают его не все, начинают биться головой об стенку, иные впадают в сплошной, протяжный, ноющий плач; как ни странно, вешаются мало. Видно считают, что не стоит торопиться расставаться с последними витками жизни.
При заболеваниях лечат лекарством, заставляя его тут же глотать, а о том, чтобы при серьезных болезнях производили хирургические операции, слышать не приходилось. Если до приведения приговора смертник отбросит концы, не печалятся, а просто списывают со счета тюрьмы. Смертник - не жилец.
С момента приговора до расхода проходит обычно около трех лет, бывает больше, иногда успевают привести в исполнение быстрее.
Бывает и у смертников счастливый день - если по кассационному определению расстрел заменяют и изменяют на тюремный или лагерный срок. Это определение Верховного Суда зачитывает самолично начальник тюрьмы в душе, куда заводят под конвоем смертника. Одни от радости падают и начинают щеками катать пол, другие целовать сапоги начальника и охранников, становятся на колени и молятся, пускаются в пляс: Редко кто такие определения судов воспринимает спокойно. После такого счастливого исхода из смертной камеры несутся песни, от радости пропадает аппетит: зэк в душе благодарит Бога, суд, партию и правительство, благодарит всех - и мать с отцом, и продолжающуюся жизнь. Вскоре его прямо из смертной камеры выдергивают на этап и увозят в зоны тюремного режима - кто идет в Златоуст, кто в Тобольск, где зоны расположены в зданиях бывших старинных монастырей.
О том, что кассация осталась без удовлетворения, не сообщают. В одну из ночей по смертному коридору послышится топот конвоя и цоканье собачьих лап, от которых просыпаются все зэки и ушами прижимаются к дверным косякам и к кормушке. Пришли за смертником; его тихо вызывают по фамилии, имени и отчеству, спрашивают статью и начало срока, просят через кормушку вытянуть руки, их защелкивают браслетом, открывают двери и в рот обезумевшему зэку вставляют резиновую грушу, наподобие клизмы. Снова цокот лап и топот конвоя; смертника, держа за шиворот, уводят.
Расстрельной тюрьмой в Сибири слывет Красноярская, там приговоренный находится недолго. Помешать расстрелу могут праздничные дни, болезнь, нет, не зэка, а палача.
Стреляют в скрытых кабинетах, в затылок, уже пристрелянным оружием, говорят, наганами. Промахов не бывает. Тут же убитого суют в специальный холщевый мешок, а кабинет промывают от крови и мозгов шампунью, той же, что и в патологоанатомических отделениях. Хоронят в специальных ямах, припорашивая известью.
Палачи - спокойные люди, офицеры, члены КПСС. Об их работе не полагается знать даже членам семей. Зарплата высокая, не сдельная, а по окладу, тюрьма также несет особые профессиональные расходы, связанные с выпивкой и закуской по окончании дела. Через короткое время родители, если они в живых, если нет, то близкие родственники, получат пакет-посылку с вещами убиенного и сообщение о том, что приговор приведен в исполнение. Адрес отправителя - следственная тюрьма.
Много баек ходит об этом зэковском расходном этапе жизни. Одни рассказывают, что Красноярская тюрьма зарабатывает большие деньги, поставляя трупы смертников в анатомические театры медицинских институтов, другие в буйной фантазии твердят о том, что Союз их продает в замороженном и безголовом виде за твердую валюту, третьи - что смертников отправляют в Северную Корею к Ким Ир Сену и там потомственные фармацевты из их половых органов изготовляют ценные медицинские препараты: Чего только не наслушаешься! Уверяют, что вместо казни их отправляют на урановые рудники в подземные шахты, где за ними ведется наблюдение с помощью телевизоров и, где они, не выходя на поверхность, вскоре окочуриваются. Большая часть рассказчиков считает, что перед смертью зэку предоставляют возможность заказать прощальный обед в ресторане и выпить стаканчик армянского коньяка. Есть и такие болтуны, кто встречал бывших смертников, кои, пробыв на подземных урановых разработках, оказались в живых, их заставили только изменить фамилию. И они живут поныне и здравствуют, заработав при этом крупные пачки филок-башлей. Что же, на каждый роток не накинешь платок.
Зэк считает: несправедливо казнить того, кто по пьянке замочил или убил в пылу гнева и раздражения; и уж подавно не стоит расстреливать за валютные операции и хозяйственные нарушения, за подделку денег и прочих бумаг, за переход границ, шпионаж и хранение золота. Большинство находит, что садизму в убийстве нет оправдания и они, садисты, стоят вышака. Это те, кто наносит сотни ранений, испытывают радость и наслаждение, убивая детей, старых людей, сжигая живьем. Считают кощунством над памятью убитого относить расходы по похоронам за счет зэков-убийц.
Особенно зэки ненавидят убийц-садистов на сексуальной почве. К таким группам убийц зэки очень жестоки - их избивают, помоят, насилуют, чешежопят хором: и практически убивают до смертного приговора, так что они ждут расстрела как избавления, как радости. Особым глумлениям подвергаются людоедыканнибалы, для которых в зэковском понятии существует особая людоедская статья в У К РСФСР, предусматривающая съедение людоедов людоедами. Такие типы встречаются, и не так уж редко.
В середине 70-х годов случай людоедства произошел в Первомайском районе Новосибирска, на станции Инской. Там бывшие зэки, забалдев, передрались, перессорились из-за шмар. Одного в драке пришили и: решили это дело замять. Но так как девки-биксы очень перепугались, один из компании предложил 'всех связать'. Он отрезал с ляжек и ягодиц убитого солидные куски мяса и заставил чувих приготовить из него жаркое. Что было и сделано. Все похряпали это кушанье, запив за упокой водочкой. Ночью, расчленив труп, его сбросили с переходного моста в пустые угольные вагоны поездов, проходящих по маршруту Новосибирск-Новокузнецк. Но случилось непредвиденное, одна из частей трупа не долетела, а зацепилась, повиснув на контактных проводах. И в добавок одна из блядей все же не выдержала и донесла в милицию. Областной суд всех троих парней-людоедов приговорил к исключительной мере наказания. Народ же был гневно возмущен не людоедством, а тем, что бляди на процессе проходили как свидетели. В местечке под названием 'Сто домиков', где жили свидетели, прошла стихийная демонстрация протеста против блядей. Но потом страсти улеглись, и бляди преспокойно перекочевали в другие компании.
Обывателей Сибири лет десять тому назад очень развлек случай с одним каннибалом из Таджикистана, который людоедством боролся много десятков лет с несправедливостью, завлекая и 'пожирая', точнее, скармливая другим, ментов-пенсионеров всесоюзного значения, разных орденоносцев и заслуженных работников, у которых самих руки по локти в крови. У этого ментоеда отец погиб в одном из сибирских лагерей, мать умерла от голода и отчуждения. Проведя жуткое детство, он выжил, работал, семьей не обзавелся, но построил хороший, добротный дом в одном из пригородов Душанбе. Развел сад и слыл очень добрым и гостеприимным человеком. Рано стал пенсионером по труду, получив увечье на производстве. Весной и осенью ездил в сибирские и дальневосточные города, где торговал фруктами и пряностями, а также другими домашними изделиями. Отличался редчайшей способностью определять в покупателях бывших чекистов, энкэвэдэшников и эмвэдэшников, с ними знакомился так, что они принимали его за своего, бывшего соратника по лагерной и прочей службе. Он же им заливал о том, что мечтает продать свой дом и перебраться к родственникам в Липецк. Многие менты планируют в старости погреть косточки на югах и купить там дома. На черноморском побережье они стоят дорого, а в Средней Азии дешевле. Изучив подноготную дзержинцев, он выбирал из них одиноких, бессемейных пенсионеров и приглашал к себе посмотреть дом, отдохнуть на фруктах, прицениться. Дом ментам нравился, они даже давали деньги в зарок, чтобы другим случайно не продал. Ночью такого замечтавшегося чекиста он убивал и разделывал по всем правилам скотобойного промысла. Из пенсионеров всесоюзного значения изготовлял твердокопченые колбасы - сервелат, салями, имея для этого в саду коптильню. Бывало, закатывал и тушенку под вид кроличьей с лавровым листом и перцем-горошком.
Копчение колбасы из ментов производилось на лиственничных лучинах, которые поставлял ему багажом лучший коптильщик Восточной Сибири Ликкер. Он работал на Усольском мясокомбинате и был широко известен в среде любителей копченостей, его твердокопченая колбаса под названием 'Советская' считалась лучшей в Союзе. Он сам выбирал лиственницу, сам ее умело расщеплял, да так, что на колку собирались любители посмотреть. Сам прожаренный, как черт, он знал такие секреты, что его колбасы из-за особой твердости резались только острейшими ножами. Даже не резались, а строгались, и в разрезе можно было увидеть отражение своего лица. Даже большие любители еды уставали, смакуя и разжевывая шайбы его колбас. Все почитали Ликкера и даже земляки, иркутские евреи, хотя по их закону возиться со свининой иудеям строжайше запрещено.
Обвалочные кости и лысые головы ментоед использовал как топливо в перемешку с углем. Людоеды в отличие от писак на тему людоедения, знают, как и охотники-таежники, что кости хорошо горят, долго держат тепло и рассыпаются в чистейший пепел, коим хорошо чистить посуду. Одежду втихаря раздавал нищим на вокзалах. Лично изделия из ментов не потреблял, а колбасы и тушенку увозил в Сибирь, продавая в местах расположения лагерей охранникам, которые в драку раскупали и облизывались. Следствие обнаружило около полусотни съеденных значкистов МВД. Попался ментоед случайно, один из ментов, гостивший у него, приметил на книжной полке свою книгу, которую много лет назад давал почитать коллеге, который вскоре исчез, пропал. Шли слухи, что он поехал в Среднюю Азию. Гость притаился, ночью не спал и, когда людоед с топориком стал подкрадываться, вскочил, вывернулся и, что было мочи помчался в дежурное отделение милиции. Ментоед-убийца не убежал, а при аресте сдал стопку милицейских удостоверений распотрошенных им сотрудников. Его возили на следствие и проводки по многим городам Сибири и Дальнего Востока. Это, пожалуй, был единственный людоед, которого полюбили зэки, стремились заполучить его в свою хату, поддерживали едой и одеждой, не прессовали. Менты ходили на него смотреть, как на диковинку, как на сокровища гробницы Тутанхамона. Он спокойно выслушал приговор. В последнем слове поблагодарил адвоката. Затем недолго находился в смертной камере. Будучи переведенным в расстрельную тюрьму, перед самой кончиной сдвинул пломбу на зубе, где была капсула с цианистым калием. Мгновенно скончался, однако, говорят, что его все же затащили в расстрельный кабинет и уже мертвого стреляли.
МОЗГИ НАБЕКРЕНЬ
Рынок, базар, толкучка, барахолка - сосредоточение социальной грязи: ханыг, бичей, забулдыг, пропойц, бикс, прощелыг, проституток, воров, бандитов, бездельников: покупателей и продавцов. Рынок - центральный, колхозный, вещевой, птичий, скотный, собачий: все продается и все покупается. Рынок согревает, опускает, насилует, убивает: встречи, события, факты, информация, выставка всего и вся. Все обувные киоски торгуют только привязанными для примерки левыми ботинками. Наберешь левых, стыришь - не поносишь, не натянешь. Левые, левые и только левые. Лешка-вор принес новость: на Глазковском рынке привязали правые. Ура, меняем, составляем пары! Орут, кричат истошно продавцы - утащили. Усмехаются, поперхиваясь махоркой, завсегдатаи, выплевывая обмусоленные газетные закрутки.
По пятницам всегородская выставка инвалидов - увечных, калечных, ломаных-переломанных, шитых-перешитых, штопаных-недоштопанных. Висят в самодельных плетеных авоськах, подвешенные к заборам, навесам и воротам самовары - люди без рук и ног. Полагается с самоваром поговорить, дать ему закурить, то бишь воткнуть в рот папироску или самокрутку и прикурить. Папироска гуляет по губам, самовар плюет и рассказывает о зверствах фашистов и о том, как Сталин в госпитале его по лбу погладил и сказал: 'Не пропадешь, долго проживешь в благе и радости. Мы строим в Крыму специальный самоварий-санаторий, где все будет: пирожки, пюре с маслом, бабы, а ежели их не захочешь, то хуй специальные девки будут дрочить'. Слышал, что через несколько месяцев нас всех повезут в самоварий.
Рядом с самоваром или под ним лежат шапки, фуражки - деньги в них сыпятся. Мамы бегают и покупают шкаликами водку и вливают в самовары. Есть такие самовары, которые умудряются еще и веселые разухабистые песни петь-распевать. Рынок. Иркутский рынок сороковых и начала пятидесятых годов.
Рассказывают, раньше, еще при губернаторе Пестеле в конце XVIII века здесь было озеро, где по вечерам прогуливались и отдыхали, перемывая друг другу косточки, обыватели. Потом, как водится на Руси, стали зимою и летом в озеро мусор свозить и так самостийно засыпали. Власти привычку к месту не запретили и понастроили там амбарчики и лавочки. Образовался таким манером рынок с мясными павильонами, ягодными рядами, мануфактурными и бакалейными отделениями. Сибиряки до революции кушать любили и покупали мясо тушами, пельмени возами, копченую рыбу метровыми связками, ягоду, грибы, огурцы бочками и маленькими чанами прямо с рассолом и маринадом. Любили сибиряки пожрать. Советская власть от этой любви отучать стала еще до расстрела Александра Васильевича Колчака, который к Иркутску прирос навечно, здесь в Тихвинском соборе венчался со смоленской уроженкой и тут же недалеко при впадении Ушаковки в Ангару его порешили расстрелом. Да так, что не успели в спешке обшмонать карманы, и в прорубь спустили, где он ушел в вечное странствие к своему любимому Ледовитому океану. С тех пор, с 20-х годов кушают обильно иркутяне только победные сводки и круглятся очередями за всеобщим дефицитом.
Долго думали власти о повышении благосостояния подведомственного им народа и посчитали нужным рынок поставить крытый, то есть теплый, чтобы не мерзнуть, а париться в очередях. Лучше старого под новый рынок места не найдешь. Часть старого обнесли забором и приступили, раструбив в прессе, к строительству величественного амбарного сооружения. Озеро о себе дало знать, в котлованах под фундаментами забурлила, задымилась вода, чистая, ангарская, успевшая за многие годы размыть и растворить мусор прошлых веков. Наметили ударный график, выбрали лучшего прораба из треста 'Востоксибжилстрой' литовца Валанчуса, материалы предоставили. Однако (любимое слово сибиряков) стройка шла плохо: краны останавливались, строители сидели на лесах, раскачивая ногами, и уходили, смеясь, тешась, крича, ругаясь в гласность и наглядность.
В понедельник к десяти часам на стройку приходил Коля Элегант. Он не спеша, но строго, как Ф. Э. Дзержинский с памятника на одноименной площади в Москве, вставал на водочные ящики, изящно (толпа уже ждала и нервно терзалась, строители бросали мастерки и топоры): расстегивал ширинку и всенародно, гласно, памятно всем показывал всем известное. Затем смущался, краснел, как местный актер Тишин, и убегал под всеобщий гвалт, радость и улюлюканье с гиканьем-подхлестом. Говорят, Коля был комсомольцем, выгнали, повествуют, даже окончил вуз, его уже за это хулиганство и сажали, обсуждали на партийно-профсоюзных собраниях. Не помогло. Он обещал сотню раз не показывать гражданам:, родители его под давлением общественности женили на одной шлюхе, на которой места для проб не было. Не помогло. Предлагали даже: ампутировать, но граждане успели к показу привыкнуть, некоторые даже по Колиному раскрытию: сверяли часы. Ровно десять часов, минута в минуту, точь в точь.
Вторник был днем гомырным. В хозяйственном с девяти часов продавали рыночный напиток - гомыру, закрашенный не то чернилами, не то сажей денатурат. Этот напиток так поднимал чувства, что на досках стройки и под ними начинался день зачатий. Летели костыли и протезы, обнимались в совокуплениях и драках, целовались и чешежопились на ангарских плахах, кирпичах Лисихинского завода и цементных мешках с красными иероглифическими надписями 'Марка Великая Стена'.
'Начальник, что делать? Один лежит в котловане и наполовину забетонировался. Вытащить не можем, кричит, орет. Где брать отбойные молотки?'
В такой бедлам я попал, чтобы проходить практику, заключительную, преддипломную.
Валанчус с литовским акцентом сказал: 'Лучшую характеристику напишу, месячной дополнительной зарплатой одарю. Только помоги, ты молодой, рослый, сильный, красивый. Пособи этот смрад разогнать. Милиция ничего не может поделать. Подумай, скоро в наш город Эйзенхауэр прибывает. Из его свиты могут и сюда заглянуть. Как увидят, меня сразу на долгие годы упрячут. Вот, на - сто рублей, поищи помощников. Подумай'.
Вышел я на рынок, разыскал уже спившегося вора Чалдона, мягкого, популярного, авторитетного человека, в безобразиях участия не принимавшего, но под хмельком бывшего почти всегда. Мы с ним познакомились однажды на вокзале, разговорились и с тех пор раскланивались при встречах.
- Чалдон, есть разговор в двух плоскостях: ты должен просветить меня по части напитков и помочь удалить рыночную шантрапу с моей стройплощадки. Ныне я там прохожу практику. Помоги, Чалдон, пособи. Пою, кормлю за свой счет.'
Он подумал и сказал: 'Это стоит восемь бутылок молдавской бормотухи 'Рошу де десерт', а угощение зависит от твоей щедрости'.
Мы с ним потащились в пельменную, что на углу улиц Дзержинского и Литвинова. Пельменную, известную всем, там недавно один непойманный шутник водрузил фашистский флаг, прямо напротив окон КГБ.
Прикрепил удачно, да так, что полдня город смотрел, как чекисты не могли снять. На столе стояло четыре бутылки 'Солнцедара', из форточки валил холод прямо на пельмени.
- Рассказывай, Чалдон, о том, что люди пьют. А, ежели не против, запишу в блокнот на память.
- Пиши, мне все равно.
Люди пьют все, что течет, движется, переливается, мажется, красится, нюхается, тянется, слюнявится, прилипает к телу, губам, ушам; все, что грызется, переваливается на языке, смакуется; все, в чем есть градусы любые: спиртные, эфирные, кислотные; все, из чего идет балдеж, кайф, цимус, выход в себя и из себя, а так же от всего - ментов, людей, матерей, друзей, корешей; творят спирт из всего - томатной и сапожной пасты, из овощных и рыбных консервов, соков и ростков бамбука; известкуют овес, рожь, ячмень в молочных бидонах и спирт готов - одуряйся, мочись, балдей.
Спирт есть везде, даже во вшах, ежели их собрать и перегнать, получится вшивая настойка, пот от которой уничтожит всех живущих на теле и одежде вшей. Спирт есть во всем живом, мертвом, гнилом, здоровом и радостном. Только уметь надо его добыть, выгнать. Хорош спирт из экскрементов, что гонят китайцы, прекрасен хмель из молока, что делают буряты, похож на спирт настой из грибов, что пьют коряки, эвены, ороки, орочи. В этом случае лучше всего пить вторяк после перегонки телом, то есть мочеиспускания этих чудаков. Пьют люди крем сапожный, намазав на кусок хлеба, и откусывая куски, где спирт впитается в мякоть; тянут клей, проболтав его в ведре размочаленным обрубком палки, укрепленной на сверлильном станке; не подыхают, глотая гидролизный спирт в Зиме, Тулуне, Бирюсинке: и прочих пунктах. Ты, небось, не знаешь, что человек так пропитывается спиртом, что самовозгорается 'синим пламенем' и горит тихо, не делая пожара. Горит, горит и не догорают только рожки да ножки, черепные коробушки, ботинки ЧТЗ и 'Скороход', а также втулки-бобушки в половых органах. Хорошо горят, сам видел как полыхают полные, крикливые и беззубые бабы'.
- Расскажи, что тебе приходилось пить памятного:?
- Ворвались мы на танках в один польский город и там все прошерстили, а выпивки нет. Думали, гадали, как и где набраться, накачаться. Паны разводят руками, паночки ногами. Нет и все. Тогда была с нами такая личность, национальности непонятной, но ум не земной, а космический. Звали его Поликарп Обалдуевич. Мы к нему: помозгуй, подумай, где выпить раздобыть. Начал он издалека, как еврей: 'В мире одинаковость в чем: в том, что все совокупляются - это раз; в том, что везде бабы рожают - это два, там, где начало начал, там и конец концов - это в-третьих. Посему делаем вывод, по-научному резюме: в этом городе должен быть родильный дом, а там уж наверняка спиртишко водится'. Расцеловали мы Оболдуя Поликарповича и взялись за рычаги, погромыхали и нашли это заведение. Там, несмотря на войну, рожают. Мы - якобы с обыском. Смотрим - музей уродов человеческих. Да какой большой - вся стена в уродиках, плавают несостоявшиеся гении и солдаты в спиртном бульоне и эссенции, помахивая отростками и многоголовостью. Решение принято мгновенно, без слов - уродов оставили на праздник крысам, пусть напьются в честь нашей победы. А жидкость слили - целая походная кухня наполнилась. Бери сей коньяк - настой на уродах, и пей. Чистейший спирт с привкусом соплей, как пантакрин. Нажрались мы тогда и опохмелялись без блевотины. Война от всего отучит, от всех тонкостей бытия и обоняния. И я пивал сей элексир:
- Чалдон, ты все пивал и везде, но есть ли средство, чтобы не пить и завязать с этим делом насовсем?