Майер Вячеслав. Чешежопица

   КУКИШ С МАКОМ
   Собираются они на тусовку у маленьких кинотеатров и клубов зимой, а летом в парках оживленно беседуют. Кажется, не столько с другими, сколько сами с собой. Вопросы - ответы: 'Ханка, чуйская цепляют сильно; Самолет (фамилия наркомана и его же кликуха) ушел в поход; вызывали к ментам; вмазал - кайф; приход был тяжелый, никак не мог найти вену на ногах; ты пробовал под язык?; Мартын в виски - ништяк; такую шалаву посадил на иглу - тащился с ней; Жуча настриг много бинтов в Тогучине; это что за кент? - Новенький, свой, из Омска; позвонили - прибыл рюкзачок свежей травки, кажется, ханка.' Закуморенные, отрешенные бродят они по городам с расширенными белками глаз и объясняются словами-фразами, состоящими только из намеков, дефисов с пропуском и обрывками распространенных предложений. Окружающий мир служит им фоном для поисков единственной радости - укола или затяжки в смак. Они готовы на все, находясь в приступе, когда организм теряет усладу, когда бросает в раскуморивание - состояние, при котором все твое - голова, ноги, живот, печенка, легкие, кости, мысли, тело, слова - убегают, нагло покидая тебя. Спасение от этого рядом - горсть колес (таблетки морфина), укол маковым раствором из прокипяченных бинтов, затяжка анаши. Об опиуме и героине они могут только помечтать или увидеть во сне.
   Притоны 'наша-хана' есть во многих городах Сибири, они не специализированные, а обычно смешанные с блат-хатами в квартирах напрочь спившихся людей. Эти 'хавиры' размещаются в двухэтажных бараках предвоенной или послевоенной постройки в разных предместьях - 'гэсах', 'тэцах', 'нахаловках' Иркутска, 'индиях', 'шанхаях' Братска, затонах всех сибирских городов. Распевают нашедшие там приют анашисты-марихуанщики: 'Анаша, анаша, до чего же хороша! Лучший в мире шиш - гашиш'. Из сибирского ареала конопли алтайская цепляет не сильно, посему успехом у курильщиков не пользуется. Лучший кайф дает забайкальская (бурятская), растущая в окрестностях Кяхты, хороша дальневосточная, произрастающая по берегам мелководного советско-китайского озера Ханка. По имени озера назвали и зелье. Ханка вошла в оборот наркоманов Сибири и Дальнего Востока. Остальные виды конопли кайфа не дают, а привезенная в другие места ханка и бурятская при посевах вырождаются. Чуйская-сорговка, рекордсменка и идеал наркомана, конопли Кавказа и Южной Украины сильны, но не так. Чуйская - само вожделение.
   Поход за коноплей - путешествие, полное приключений и частенько с залетом в орнамент, он требует знания дорог и связей с местными ментами и поставщиками, а бурятская и ханка еще и проникновения в небезопасные, пограничные районы. На рынках Сибири стаканчик конопляных пыльцевых соцветий идет от 40 рублей и выше до бесконечности. Говорят: 'Овчинка выделки стоит'. Бедное растение природы - конопля! Его уничтожают, травят, сжигают, долины держат под кордонами, просматривают вертолетами. Площадь ее сокращается повсеместно от Тувы до Приморья, а наркомания растет. Только в Сибирско-Уральском регионе три крупных зоны отведены для наркоманов - в Альметьевске, Бокале и Подымахино.
   В прошлом пыльцу конопли доверяли собирать во время цветения оголенным девственницам, которые бегали по плантациям и телом притягивали пылинки. Пробегав часок в преджаркое время, девушки ступали на белоснежные скатерти, где увядающие дамы серебряными скребками снимали с тела налет. Собранную пыльцу слегка просушивали и наполняли ей шелковые мешочки, которые подкладывали в обувь под пятки мальчишкам для проминания и подсушивания.
   Лет тридцать назад в Карачаево-Черкессии мужики, курильщики анаши, собирались и шли в парную. Там парились до тех пор, пока соль не исчезала из тела, проверяя наличие ее прикосновением языка к плечам. После парения пива не пили, оставляя эту процедуру на утро. Утром в жаркий день шли с пивом в конопляник, там раздевались и выпивали пиво, покрываясь постным потом, и, бегая по кустам еще больше потели. Склеенную потом пыльцу конопли соскабливали деревянными ножами на газеты или плотную бумагу и далее сушили на солнце. Добавляя в табак крупицу анаши, смеялись: армянская травка с армянина, грузинская с грузина, карачаевская с карачаева, казацкая с казака...
   Сейчас все происходит в панике: второпях, вместе с листьями и соцветиями, вывозят добычу ночью подальше и втайне сушат. Весь сбор в рюкзаках, мешках и чемоданах часто приходит в негодность, парится и плесневеет. Коноплеводство, как отрасль народного хозяйства практически больше не существует, кроме ряда северных районов России и Западной Сибири. Нет в аптеках и магазинах ценного конопляного масла, хозяйки уже и не помнят о таковом. Изредка какаянибудь бабушка поделится детскими воспоминаниями, расскажет о том, как собирали коноплю, плели веревки и ткали холст, а семечки шли на масло, корм птицам и животным, кулинарные изделия, а легкий поджар с солью дети горсточками засыпали как лакомство в рот и, похрустывая, разжевывали, укрепляли здоровье. Это средство применялось также для лечения от импотенции.
   Уже мало кому известно, какую роль в торговле России играло коноплеводство, особенно производство пеньки, из которой изготовляли парусину, брезенты, холсты, канаты, веревки, шпагат; из короткого волокна приготовляли паклю - скрученные жгуты вбивали в соединения - пазы срубов, придавая им тканый вид. Каждому сибиряку было известно, что пакля - лучший материал для защиты от холода, ни один 'Степняк' или 'Баргузин' не продует и не остудит дом, пазы в котором пробили паклей. Как из истории страны повыкидывали имена, факты, события, так и из всех травников исчезла 'крамольная', опасная марихуана-конопля.
   Такой же участи удостоилось другое злосчастное растение - мак. Букет из алых маков исчез из поэзии и подношений самых пылких влюбленных. Мак опиум, кокнар. Кокнар - маковая соломка, добавляемая к куреву, стакан ее 'весит' за сотню рубликов. Цены опиума никто не знает, только укольчик обходится во многие десятки рублей. Не сеют мак садоводы, а огородники боятся его пуще обысков. Сеять мак запрещают, менты часто при его помощи устраивают прокладки, подсевая на огородах и грядках. Посему следят люди: где случаем промелькнет мак в картофельной ботве, его вырывают как сорняк. Выращивают мак ныне только в специализированных лекарственных хозяйствах за колючими заборами и с охраной. Плантации мака есть в Чимкентской области, в Тогучинском районе Новосибирской, тайно сеют мак в горно-таежных областях Читинской и Амурской, Якутской, Бурятской, Тувинской республиках. Булочка, посыпанная маком, пирожки с ним -далекие кулинарные воспоминания старых людей. Косы, свитые из высушенных маковых головок, уже неведомы, а маковое лакомство в них, раньше набиваемое в карманы и во время школьных перемен вытряхиваемое в рот, ныне неизвестно.
   'Охотятся' за маком в период его созревания, вооружившись бритвами и бинтами. Маковую головку надрезают параллельно земле и выступившее тут же молоко впитывают в бинты. Затем бинты сушат, берут машину (на языке наркоманов так величают шприц), кипятят воду, в которую стригут бинты. Остывшим раствором колются и впадают в балдеж.
   Подавляющая часть наркоманов - полинаркоманы. Они и чифиристы, и пьяницы-алкаши, вводящие в организм не только маковые слезы, но и другие вытяжки черт знает из чего, даже из моркови. Многие из них нюхальщики ацетоносодержащих растворителей, наполнителей, лаков и красок - их прибор целлофановый пакет, натянутый на голову, и открытый пузырь. Глубокий вдох и тут же выдох в 'презерватив' (кликуха целлофанового пакета), через несколько минут - кайф, балдеж и дрейф. Дрейф редко бывает дома, тянет на воздух, на бесцельное шатание среди толпы на улицах. Непонятное это явление психики: ясно, что опасно, но тянет 'на люди', в коллектив, толпу, массы. Большая часть там же в массах и прихватывается милицией.
   В тюрьмах, зонах и притонах грезят наркоманы о миллионах, на которые купят килограммы героина и будут колоться всласть, не скрываясь. Самая отдаленная мечта - добыть миллиард (любой денежной единицы) и тогда они отберут десяток молодых, сбитых, здоровых тайцев, азербайджанцев, можно и узбеков, и китайцев и предложат им при полном обеспечении всем, всем, что пожелает душа и тело, сесть на героиновую иглу. Так десять лет, не меньше в полном удовольствии будут жить и не тужить мальчики под контролем наркоманов. Потом, потом этих мальчиков: прикончат и особым способом из голенной жидкости выпарят вещество. Укол этого препарата (название его наркоманы не знают) даст самое-наисамое наслаждение, не сравнимое ни с чем. Так бредят наркоманы, так плывут и текут. Пока же: приход - расход - уход, шалманы, притоны, тусовки, тюрьмы и зоны. После вмазанья пропадает аппетит, но затем впоследствии наступает невиданный жор. За обе щеки уплетают рыцари шприцев и затяжек. Обильная, без разбору пища, ее быстрое поглощение вызывают: запоры. Разговоры о еде и пище как химизации организма любимая и нескончаемая тема наркоманов.
   Наркоман - нагл, агрессивен, в раскуморе - кипяток. Все ему не так и не эдак. Тюремщики это знают и в камеру для усиления психологического процесса сажают наркоманов. Начинается ад - драки по пустякам, ночные вскакивания, долгие стучания и скрежет зубами во сне. В трезвости, наступающей обычно через месяц, бесконечные разговоры о травке и жратве. Бенедикт Спиноза не описал наркоманное рабство, самое, пожалуй, низкое - сплошь из оголенных страстей и физиологии. Такого он не знал.
   Почва наркомании - армия, сеть ПТУ, психбольницы, партийная запрограммированность молодежных интересов. Наркомания подобна грибковой плесени - врезается и охватывает все новые и новые венцы, калеча и кроша весь дом. Китайцы издавна торговцев наркотиками убивают беспощадно и скармливают их свиньям вперемешку с другой дохлятиной.
   Челябинская наркозона на станции Бокал помещена внутри зоны общего режима. Зона в зоне. Зэки зэкам перекидывают наркотики из перелета в перелет. Убить время - главное в жизни зэка и за любой наркотик он готов пойти на что угодно. Лагеря в Союзе для удобства управления располагают гирляндами. Это также выгодно поставщикам наркотиков. К примеру, на станции Лена в Усть-Куте торговец сорвет солидный куш - группа зэков, отбывших срок в зоне Якурима, приобретя травку, доставит ее в Подымахинскую наркозону. Другая, устроившись в Ленское пароходство, завозит на танкерах, баржах в якутские, магаданские, чукотские зоны. Осенью из таежных районов идут мотки бинтов, пропитанных маковым молоком. Мак начали сеять народы, находящиеся на грани исчезновения - кеты, эвены, негидальцы, ульчи: В далекой, таежной Сибири РОВД обзаводятся специалистами по борьбе с наркоманией.
   'Я почти всегда в кайфе, а в промежутках - работа, поиски наркотика и 'ломка'. Наркотик - это паук. У меня была галлюцинация: мне постоянно снился огромный тарантул, который разрывал темноту и вползал в меня. Я никогда не мог дождаться, пока он весь вползет, и открывал глаза. Я боюсь людей, боюсь их взглядов. Боюсь девушек, они какие-то неземные! У меня были знакомые девчонки, которые за укол готовы на все, но это скотины. А эти, нормальные: Интересно, о чем можно с такой поговорить? Я существо из другого мира, из мира привидений и грез, где все неестественно и ирреально. Каждый наркоман когда-то доходит до 'золотого укола', после которого - смерть. Вот это и есть жертва. Сам себя принес в жертву. Я тоже когда-нибудь дойду до 'золотого'. Говорят, что это - наивысший кайф. Посмотрим'. Так описал свою судьбу в 'Комсомольской правде' от 20 марта 1990 года один из морфинистов-анашистов.
   ВАРЕНАЯ БЕРЕСТА
   Психология человека такова, что как только за ним захлопнется с замковым поворотом дверь КПЗ, так он начинает думать, как выбраться, как вырваться. Он тщательно, словно реликвию, осматривает обитую металлической теркой дверь, дергает решетки, заглядывает под разными ракурсами, выворачивая глаза, прижимая щеки к металлу. Он ищет выхода. Со временем это перейдет в навязчивую идею - уйти, уйти. Подходишь в зоне к знакомому и он, как-то безо всякого повода, говорит: 'Нас отделяет от воли всего каких-то тридцать метров. Перемахнуть бы?' Разговоры на эту тему опасны, могут донести, что мечтаешь о побеге и тогда пойдут ШИЗО, всякие 'обезжировки', переведут на тяжелый труд, чтобы меньше думал и изнурялся физически. Но искоренить желание думать не смогли даже советские инквизиторы.
   В принципе все зэки - побегушники, но выделяют активных, пассионарных, им нашивают на грудь красные полоски-нашивки. Стоять побегушники обязаны в боковых рядах, так как их просчитывают отдельно, называя каждого по фамилии (честь какая!), не допускают работать в ночные смены и наряды. Многие от этого даже, по российской привычке все использовать для счастья, имеют выгоду. Возражает такой побегушник завхозу или отряднику: 'Не имеешь права в наряд гнать, я побегушник, нам вашими инструкциями не положено'.
   Думают, думают зэки о побегах - они становятся манией, снятся по ночам. Уйти из зоны практически невозможно, так как любые зоны - жилые, рабочие, промзоны, выездные просматриваются и вверх и вниз. Этим занимаются оперработники МВД, этому обучают в многочисленных учебных заведениях. Так, к слову, все выходы - водопроводные, канализационные, кабельные, которые закладываются в земляных траншеях, при их соприкосновении с территорией вне зоны бетонируются станками на все пространство рыхлой, вскопанной, утрамбованной площади. В странах, где правят жестокие законы, особенно прочные тюрьмы и зоны. Говорят, нет побегов в системе зон Северной Кореи, не так уж часты они в стране Советов. Люди так скомканы советской властью, так отчуждены друг от друга Павликами Морозовыми, ВЧК- НКВД- МВД- КГБ- КПСС, что привыкли: выдавать заранее.
   В царской России бегали все и куда угодно. Как говорят, сухорукий Джугашвили умудрялся бегать из Сибири через всю Россию в Европу в объятия Ульянова-Ленина, с Чукотки убегали на Аляску, из Иркутска в Японию. Бегали, бегали добывая 'свободу' для других (?!). Но, придя к власти, революционеры-ленинцы, сталинцы так продумали, так опутали все терновым венком проволоки, что страна, превратившись в спираль зон, сама стала всеобъемлющей зоной. Тем самым решили проблему ухода. И все же уходят, хотя большинство побегушников ловят. Но человек сложнее любой системы, им созданной. Слава Богу, что он - человек, а еще не Бог. Нет в отечестве ни одной тюрьмы, зоны, лагеря, откуда бы не бежали. Бегали из самых больших лагерей мира - Колымы и Караганды, из насквозь просматриваемой Воркуты переходили границы, переплывали, переползали, перелетали. Один, сконструировав тайно планер,.. улетел из зоны Табулги, сотня ментов ловила его в Барабинской степи. Уходили, обезоруживая погоню, уничтожая десятки солдат и офицеров охраны, пролеживали, засыпанные углем, рудой, древесной щепой, в скрутках бревен и сетей, лежали и сидели в таком состоянии, что уму непостижимо.
   Из верхней зоны Байкальска ушел зэк. По инструкции - так положено лагерь закрыли, оцепили все, что можно. Домой, к шмарам и знакомым направили оперативников. Все станции и дороги взяли под наблюдение, лодки по всему южному побережью Байкала перевернули. Куда мог уйти? В саянские долины, к хребтам Хамар-Дабана бросили собак и направили вертолеты. Прочесали всю тайгу. А неделю спустя нашли рядом с зоной, в строящихся зэками домах. Обнаружили повторным обходом, взяла одна из собак. Под полом в туалетном помещении размером метр на метр в ледяном, холодном, мокром приямке лежал человек. До выхода из зоны ему оставалось несколько месяцев. Он болел тяжелой формой астмы и все же решил уйти. Вопреки обычаю оперативники не стали его бить, не дали собакам на растерзание. Даже их потрясло, в каких немыслимых условиях, в какой утробной скученности находился беглец.
   Расскажу историю одного удачного побега, которым прославил родное Прибайкалье Николай Степанович Мамруков. Все Мамруковы родом из остяцких князей, прирожденные таежники, сильные, выносливые, как гураны забайкальские козлы. Отец Николая Степан Мамруков сопровождал делегацию председателя Дальневосточной республики, пожелавшей установить дипломатические отношения с Китаем. Делегация пересекла пустыни внутренней Монголии на танках английского производства. Степан Мамруков прославился тем, что научил охрану пить спирт, на котором работали танки. За сие открытие его из Пекина вернули в родной Балаганск. Там он производил на свет сыновей и пил самогон собственной варки, а гнал он его в тайге.
   Сам был нелюдим, но дети, наоборот, удались общительными - славили род постоянными и свирепыми драками и к армейскому призыву имели солидный стаж КПЗ во всех ближайших пунктах от Черемхово на запад и восток. В Балаганске мамруковскую троицу знали и ценили и никто с ними в конфликты не вступал. Бабенки легкого и легчайшего поведения гирляндами висли на их могучих плечах, ища защиты и покровительства.
   Пришвартовался однажды к балаганской пристани пароход 'Карл Маркс', где был ресторан с водкой и хорошей закусью. Там появился Коля. В Балаганске все знали, как и буфетчицы 'Маркса', что Мамрук очередей не терпит. Он просто подходит к прилавку, берет нужное и платит положняк. Очередь ждет, буфетчицы, мигая глазками, и дрожа бедрами, стремятся обслужить Мамрука, чтобы получить похвалу-приглашение. Но тут, надо же такому произойти, вскакивает хлыщ и решительно отстраняет Мамрука от буфета: мол, встань в очередь, мальчик. Мы, говорит, все одинаковые, нахальничать не надо, встань в очередь! Как это стерпеть? Без разговоров схватил Мамрук за ноги правдолюбца и высыпал его из импортного трико со второй палубы, где был буфет, в Ангару. Вот смеху-то было, когда недотепа вылезал из воды в одной майке!
   Через неделю Мамрука арестовали, ибо опозорил он (об этом говорили шепотом) не кого-нибудь, а одного из секретарей Иркутского обкома КПСС. Каких только статей ему не пришили - и хулиганских и политических, а после недолгого разбирательства в областном суде влепили четвертак. Вот так.
   В зону он попал самую никудышную - ту, что на станции Мерзлотная. С блатягами не сдружился, жил, как говорится, анахоретом, этаким лагерным отшельником. Его, уважая, побаивались, ибо еще в Иркутской Екатерининской тюрьме навел шорох в камере: справился с паханом. Поставив на колени, Мамрук так помял ему позвоночник, что сделал горбатым навечно. Рассказывали, что во время драки даже клопы, испугавшись, не вылезали из щелей. Расправился и с дружками пахана, которые решили скопом заступиться за своего вождя. Дубаки-коридорные смотрели эту драку, как продолжение фильма 'Приключения Тарзана', не ожидая, что один человек осилит столько озверевшей шпаны. Он осилил.
   Так вот, весной 1949 года Мамрук решил: бежать! Весна выдалась ранняя и к середине мая снег лежал только в распадках. Мамрук втихаря сделал заточки, ссучил варом нитки, вложил в бересту и засмолил от промокания спички, то же самое сделал с крупицами соли. Березовым дегтем просмолил сапоги и пропитал пятки, натерся нутряным салом, втирал его долго в каждую часть тела, подтянул все пуговицы и крючки, достал брезентовую фуфайку, раздобыл накомарник, зэкам не полагающийся. Нашел в зоне бывшего театрального гримера и потребовал: 'Кровь из носу, сделай мне парик и научи морду изменять, нос подтягивать, а ушами шевелить и так все балаганские могут'.
   В былые времена Мамруковы жили зимой извозом, доставляя грузы на Север - к золотым приискам, в Якутию. Их охотничьи угодья занимали территорию, сравнимую с Чехией и Словакией вместе взятыми. Знали, где и как зимовье ставить и как из тайги выходить, ежели заплутаешься ненароком. Мамрук знал, что если прямиком до ближайшей на горизонте вершины дойдет, то попадет в бассейн Лены, а там ищи-свищи его.
   Сердце подсказывало: если весной не уйдет в бега, то в дальнейшем не решится никогда - резвость потеряет и отяжелеет от такой мертвой жизни. Ни один конвоир его не догонит, а вот овчарки настигнут. Натасканы сволочи за глотку хватать - придется надеть на себя колючий ошейник, животы им пороть и хребты ломать. От четырех овчарок не открутиться, а с двумя справится. Накануне побега засыпал Мамрук, вспоминая свою бабушку, которая деда спасла от бродячего медведя-шизика, ибо настоящие мишки в пору кедрования на людей не нападают. Медведь набросился на деда, он же, изловчившись, всунул в разинутую пасть руку по локоть. А бабушка не испугалась и топориком со всего маху полбашки медведю снесла. Долго потом пришлось лечить пожеванную руку, мыть бадан-корнем, ставить смоляные лепешки. Рука ожила, до конца дней дед бабусю ею обнимал. Помнил Мамрук эту руку, похожую на смолье-корье и представлял, каково ей было в глотке медведя:
   День наступил ясный, развод был удачный, зэков погнали на дальнюю деляну проводить подчистку, штабелевать разделанные хлысты. Шел Мамрук легко, прощаясь с лагерем, и дыша полной грудью. Буряты-ламы учат: сделай глубокий вдох, придержи его несколько секунд, а затем - полный выдох. Сей прием нервы успокаивает, мысли свежит. При этом головой надо в одну сторону повертеть двадцать раз и в другую столько же, чтобы в мозг нормально кровь поступала.
   Портянки накручены упруго, вода не дойдет до пяток. Мамрук незаметно застегнул ошейник, сделанный из протектора со вставленными иголками, и прикрыл его легким кашне, уши закрыл шапкой. Прикинул: собак две - злющий Артур кидается в шею, второй пес, Брат - берет ноги.
   Тайга была чистая, без сильного бурелома. Он пойдет сразу рывком, вот там примерно, если не положат очередью, он накроет псов. Из конвоя вдогонку пойдут эти парни, они - западники, тайги не знают, и он уйдет. Только бы добежать до первого распадка и запутать след, пусть думают, что он подался в Илимскую долину, там и поставят дозоры.
   Отряд оцепили и предупредили, как всегда: 'Выход за эту черту, стреляем без предупреждения'. Бугор расставил зэков, несколько блатных стали варить чифирь в консервных банках и шутить на тему, стоит ли добавлять клок прожженной фуфайки для крепости. Охрана тоже развела костер и стала курить, привязав собак. В роду Мамруковых пили охотно и много, но никто никогда не курил. Дымящих и сосущих табак не любили. Подошли ребята и предложили Мамруку глотнуть чифирька. Он отказался: 'Чуть позже глотну, а сейчас принесу сухостоя к костру, смотрите - вот так жаркая жердина'. И, как острогу в сонную рыбу, метнул Мамрук жердь в крайнего охранника, у другого выхватил автомат, вывернув руку так, что от дикой боли тот закрутился волчком и упал. Автомат упал в костер, а Мамрук по-медвежьи, прижимаясь к земле, пошел по косогору вверх. Не успел он войти в ритм бега, как Артур вонзил челюсти в прорезиненную ткань, сдавил ее и прижал голову почти к земле. Но в то же миг в его брюхо вонзилась рессорная студебеккерская заточка и потекли собачьи кишки по фуфайке: жалобно заскулил Артур, и от запаха крови из брюшного разрыва, ударившего в ноздри. Брат не рассчитал прыжка в ноги и попал на грудь. Резко и легко поймав его хвост, беглец переломил позвоночник, обездвижив задние ноги. Собаки остались скулить на месте, хватая друг друга за шерсть и растянутые внутренности. Охранники бежали, сколько их было - неизвестно, очередь почему-то шла невпопад, стороной.
   О том, что ушел от погони, ему стало ясно на вторые или третьи сутки, когда зачесались собачьи царапины и он услышал рокот летевшего вдалеке самолета. 'Пошел на Усть-Кут', - подумал Мамрук. Спад горячки начался с мыслей: вот поймают живьем или мертвым, разодранным собаками, привезут и бросят у лагерной столовой. И будут сами же зэки потешаться: 'Дурак: не верил, что от ментов не уйдешь, никто не уходил'. Кто-нибудь возразит: 'Неправда, уходили'. И завяжется глупый разговор-базар 'уходили - не уходили'. От этих дум Мамруку хотелось, чтобы мысли были с ним, а тело куда-нибудь запропастилось, исчезло напрочь. Оно ему мешало. Он даже бросил ошейник, но потом почему-то вернулся, нашел его и от этого вдруг стало радостно: 'Ушел, все же ушел!!!'
   Зона неделю не работала, потом собрали завхозов и сказали: 'Мамрука взяли живьем, сейчас он при смерти, порванный собаками подыхает в лагерной больнице на Вихоревке. От нас, известно, запомните, не уйдешь!'
   На ловца и зверь бежит. Около Илимска ребятишки-рыбаки и в самом деле обнаружили утопленника. Вызвали для опознания и офицера из зоны, и тот, кривя душой, или спасая начальственную честь, заявил: 'Это зэк Мамруков Николай Степанович: опасный преступник'. В эти же дни освободили и братьев, неожиданно подвергшихся приводу в КПЗ. Они поняли: из-за Николая. Освобождая, мент сказал: 'Мамрук из лагеря бежал, был пойман и порван начисто собаками'. Братья, выйдя из каталажки, посетили родителей, пригласили дружков и сделали отходную-отпевную по давнему обычаю сибиряков, а когда изрядно перепились, стали петь 'Бродяга Байкал переехал:', 'Далеко в стране Иркутской', 'Ох, ты горе, мое горе, злая мачеха Сибирь' и другие песни тайги. Дружки не ушли дальше крыльца, их, обблеванных, аккуратно облизали, отмыв шершавыми языками, балаганские псы-бродяги. Не пропадать же хмельному добру. Это, при размышлении и толковании примет, посчитали за хорошее предзнаменование и, опохмелившись самогончиком, закусили огурчиками.