Однако старые враги не унимались. Они неотступно преследовали его, возможно опасаясь, что он снова может вернуться к власти. В следующем году он едва не был повержен Кутайсовым, одним из его непримиримейших врагов из самого близкого окружения Павла, и ему удалось избежать серьезных неприятностей лишь благодаря своему старому другу Котлубицкому. По своему происхождению Кутайсов был турком. Еще мальчиком его взяли в плен во время войн 1770-х гг. Екатерина подарила его Павлу, чтобы он выполнял роль лакея. Павел послал Кутайсова ко двору Людовика XVI для изучения медицины и парикмахерского искусства, но его влияние на императора не ограничивалось этими сферами. Со времен Гатчины он и Аракчеев постоянно соперничали и никогда не упускали возможности опорочить друг друга в глазах Павла. На этот раз Кутайсов случайно узнал, что Аракчеев воспользовался своим служебным положением, чтобы привлечь солдат артиллерии к строительству своего дома в Грузине. Он донес об этом Павлу, и тот тут же отправил к Аракчееву адъютанта, который должен был во всем разобраться. Котлубицкий узнал об этом и указал адъютанту окольный путь в Грузино, а тем временем отправил по прямому пути своего кучера с письмом, в котором предостерегал друга и просил по прочтении сжечь. «Скажи ему, что я не сжег письмо, а съел его в твоем присутствии», – воскликнул Аракчеев со слезами благодарности. После этого он действительно проглотил бумагу на глазах у испуганного посыльного46.
Казалось, что карьера Аракчеева гибнет так же стремительно, как когда-то начиналась. Он уехал в свое только что приобретенное имение Грузино, и его контакты со столицей почти полностью прекратились. Правда, общение с Александром прекратилось не сразу; великий князь написал ему в конце года, предлагая приехать в Санкт-Петербург для разговора «о некоторых важных вещах, которые касаются вас». Он добавил: «Ваша дружба всегда будет мне приятна, и вы можете быть уверены, что и моя никогда не прекратится». Но в последующие месяцы переписка между ними не возобновилась, и, зная о привычке Аракчеева бережно хранить даже самую коротенькую записку, полученную им от любого из членов императорской семьи, можно предположить, что Александр, оказавшийся в круговороте событий последнего тревожного года царствования его отца, действительно не уделял внимания своему другу.
В течение 1800 г. характер Павла изменился не в лучшую сторону. Возросло недоверие, которое он испытывал к своему окружению и особенно к семье. Были изданы новые абсурдные и репрессивные указы, которые еще больше оттолкнули от императора дворянство и армию. Был полностью запрещен ввоз иностранных книг. Не разрешались путешествия за границу. В провинции не разрешалось проводить дворянские собрания. И армия, и гражданское общество были потрясены историей некоего штабс-капитана, которого приговорили к тысяче ударов розгами и лишили звания и привилегий дворянина. Одного священника высекли кнутом за хранение запрещенных книг, а лейтенанту отрезали язык и сослали в Сибирь за то, что он написал эпиграмму о строительстве Исаакиевского собора. Немецкий драматург Коцебу, который в то время был директором театра в Санкт-Петербурге, впоследствии описал этот ужасный для столицы год. Он вспоминал, что каждый раз, когда его жена и дети поздно возвращались домой, он боялся, что их арестовали по пути за то, что они не поприветствовали члена императорской семьи; а в холодное время года он обнаружил, что ему приходится быстро пробегать мимо длинных стен Зимнего дворца, потому что ему приходилось идти с непокрытой головой, пока из дворца его могли видеть. После девяти часов вечера городские заставы закрывались, и проезжать по улицам позволялось лишь докторам и акушеркам. Кочубей писал другу: «Страх, в котором мы все живем, неописуем. Люди боятся собственной тени. Боится каждый. Доносы стали обычным делом; правдивы они или лживы, им всегда верят. Крепости переполнены арестованными. Все охвачены глубокой печалью, люди больше не знают, что значит быть счастливыми».
Не менее серьезным было то, что Павел полностью поменял курс внешней политики. Вместо того чтобы продолжать участвовать в антифранцузской коалиции, он предоставил ссуды Наполеону и ввел эмбарго на британское мореплавание, одновременно арестовав более тысячи британских моряков. Это был самый опасный шаг, так как, в сущности, вся российская внешняя торговля была в руках сообщества более чем четырех тысяч британских торговцев, постоянно проживавших в Санкт-Петербурге.
Именно эта непоследовательная внешняя политика, по всей видимости, убедила Панина, бывшего дипломата, который в 1800 г. занимал должность вице-канцлера иностранных дел, в том, что Павел должен отказаться от престола в пользу своего сына. Возможно, он имел в виду прецедент с королем Британии Георгом III. В нездоровой атмосфере Санкт-Петербурга, кишащего полицейскими осведомителями, он поделился своими мыслями с графом фон Паленом – человеком, союз с которым был бы весьма ценным, если бы у плана оказались шансы на успех. Пален был вместе с Александром военным комендантом столицы, и оба согласились, что с великим князем необходимо поговорить, прежде чем будут предприняты какие-либо шаги; они решили, что разговаривать с Александром будет Панин.
Александр пришел в ужас от мысли, что может быть втянут в тайный заговор, целью которого являлось бы свержение его императора и отца, и в течение шести месяцев после разговора с Паниным отказывался в нем участвовать. Но события неумолимо побуждали его принять решение. В ноябре 1800 г., когда Павел вдруг обнаружил, насколько неодобрительно его вице-канцлер относится к проводимой им антибританской внешней политике, Панина немедленно сослали в его имение. Отношение Павла к самому близкому окружению, включая императрицу и великих князей, становилось все более враждебным; в начале 1801 г. положение членов царской семьи стало, в сущности, невыносимым. Они часто находились под домашним арестом, император публично оскорблял их, и зашел разговор даже о лишении Александра наследства и заточении его в Шлиссельбургскую крепость.
В таких обстоятельствах Александр наконец согласился с идеей установления регентства, хотя стал с жаром убеждать Палена, что его отцу не должен быть причинен вред. Он даже полагал, что после отречения от престола Павел мог бы по-прежнему жить в Зимнем дворце и пользоваться императорскими резиденциями за пределами Санкт-Петербурга. Пален не питал подобных иллюзий. С самого начала он считал, что Павел ни при каких обстоятельствах не согласится отречься от престола, но участие в заговоре Александра было необходимо, поэтому он пообещал великому князю выполнить его условия.
Так как действия Павла с каждым днем становились все более опасными и непредсказуемыми, Пален сразу же начал плести нити своего заговора. Ему это удалось, так как он пользовался полным доверием императора в основном благодаря дружбе с Кутайсовым и эффективному управлению столицей. Он наполнил Санкт-Петербург офицерами, на поддержку которых мог рассчитывать в случае сопротивления сторонников Павла, и воспользовался своим положением, чтобы добиться прощения для последнего фаворита Екатерины Платона Зубова и его брата Николая, которых император отправил в ссылку.
В феврале 1801 г. Павел, все меньше чувствуя себя в безопасности в Зимнем дворце, переехал вместе с семьей в Михайловский замок – мрачную крепость с множеством оборонительных сооружений и приспособлений, который он построил для собственной защиты. По мере формирования заговора подозрения Павла возрастали. Однажды в начале марта Павел внезапно с подозрением посмотрел на Палена во время одного их разговора и спросил, помнит ли тот события 1762 г., когда был убит Петр III, и не считает ли он, что вскоре они могут повториться. Пален не смутился и холодно ответил, что заговор против императора, несомненно, существует и что он лично его возглавил, чтобы знать все о действиях заговорщиков.
Павел был напуган окончательно. Он вдруг почувствовал, что в столице нет никого, кому он мог бы доверять, и попытался вернуть единственного человека, в безоговорочной преданности которого не сомневался. 9 марта, ничего не сообщив Палену, он послал Аракчееву в Грузино записку, прося срочно приехать в Санкт-Петербург. Но к этому времени Пален уже получал информацию о каждом его шаге; и комендант был достаточно самоуверен, чтобы перехватить записку, показать ее Павлу и предположить, что если император не сообщил ему о своих намерениях, то записка, должно быть, фальшивая. Император настоял, чтобы записку отправили, и наспех написал еще одну записку, но уже Ростопчину, который жил в своем подмосковном поместье: «Вы мне нужны. Немедленно приезжайте».
Пален был обеспокоен попытками императора собрать своих старых сторонников и понял, что должен успеть нанести удар до их прибытия. Он решил действовать 11 марта, когда гвардейцы Семеновского полка, находившегося в распоряжении Александра, должны были нести караул в Михайловском замке. В течение всего этого дня в замке, казалось, наэлектризовалась атмосфера. Павел словно чувствовал измену: он запер дверь, ведущую из его спальни в спальню императрицы, Александра и Константина заставили дать клятву верности императору и затем поместили под домашний арест. Что касается Палена, то он убедил Павла, что полк кавалергардов, охраняющий апартаменты императора под командованием преданного генерала Саблукова, ненадежен, так как кишит якобинцами. Этот маневр оказался успешным; к вечеру Павел отослал стражу, и его единственной охраной были два камердинера, одетые в гусарскую форму, но не вооруженные, стоявшие у дверей его спальни, пока новый полк не успел прибыть.
Для участия в деле Пален выбрал около шестидесяти молодых офицеров, многие из которых потерпели от Павла унизительные наказания. Тем же вечером он собрал их и, изрядно накачав вином, объяснил, что для спасения России император должен немедленно отречься от престола в пользу Александра. Один из офицеров спросил, что делать, если император попытается сопротивляться. «Господа, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц», – сухо ответил Пален.
Казалось, что карьера Аракчеева гибнет так же стремительно, как когда-то начиналась. Он уехал в свое только что приобретенное имение Грузино, и его контакты со столицей почти полностью прекратились. Правда, общение с Александром прекратилось не сразу; великий князь написал ему в конце года, предлагая приехать в Санкт-Петербург для разговора «о некоторых важных вещах, которые касаются вас». Он добавил: «Ваша дружба всегда будет мне приятна, и вы можете быть уверены, что и моя никогда не прекратится». Но в последующие месяцы переписка между ними не возобновилась, и, зная о привычке Аракчеева бережно хранить даже самую коротенькую записку, полученную им от любого из членов императорской семьи, можно предположить, что Александр, оказавшийся в круговороте событий последнего тревожного года царствования его отца, действительно не уделял внимания своему другу.
В течение 1800 г. характер Павла изменился не в лучшую сторону. Возросло недоверие, которое он испытывал к своему окружению и особенно к семье. Были изданы новые абсурдные и репрессивные указы, которые еще больше оттолкнули от императора дворянство и армию. Был полностью запрещен ввоз иностранных книг. Не разрешались путешествия за границу. В провинции не разрешалось проводить дворянские собрания. И армия, и гражданское общество были потрясены историей некоего штабс-капитана, которого приговорили к тысяче ударов розгами и лишили звания и привилегий дворянина. Одного священника высекли кнутом за хранение запрещенных книг, а лейтенанту отрезали язык и сослали в Сибирь за то, что он написал эпиграмму о строительстве Исаакиевского собора. Немецкий драматург Коцебу, который в то время был директором театра в Санкт-Петербурге, впоследствии описал этот ужасный для столицы год. Он вспоминал, что каждый раз, когда его жена и дети поздно возвращались домой, он боялся, что их арестовали по пути за то, что они не поприветствовали члена императорской семьи; а в холодное время года он обнаружил, что ему приходится быстро пробегать мимо длинных стен Зимнего дворца, потому что ему приходилось идти с непокрытой головой, пока из дворца его могли видеть. После девяти часов вечера городские заставы закрывались, и проезжать по улицам позволялось лишь докторам и акушеркам. Кочубей писал другу: «Страх, в котором мы все живем, неописуем. Люди боятся собственной тени. Боится каждый. Доносы стали обычным делом; правдивы они или лживы, им всегда верят. Крепости переполнены арестованными. Все охвачены глубокой печалью, люди больше не знают, что значит быть счастливыми».
Не менее серьезным было то, что Павел полностью поменял курс внешней политики. Вместо того чтобы продолжать участвовать в антифранцузской коалиции, он предоставил ссуды Наполеону и ввел эмбарго на британское мореплавание, одновременно арестовав более тысячи британских моряков. Это был самый опасный шаг, так как, в сущности, вся российская внешняя торговля была в руках сообщества более чем четырех тысяч британских торговцев, постоянно проживавших в Санкт-Петербурге.
Именно эта непоследовательная внешняя политика, по всей видимости, убедила Панина, бывшего дипломата, который в 1800 г. занимал должность вице-канцлера иностранных дел, в том, что Павел должен отказаться от престола в пользу своего сына. Возможно, он имел в виду прецедент с королем Британии Георгом III. В нездоровой атмосфере Санкт-Петербурга, кишащего полицейскими осведомителями, он поделился своими мыслями с графом фон Паленом – человеком, союз с которым был бы весьма ценным, если бы у плана оказались шансы на успех. Пален был вместе с Александром военным комендантом столицы, и оба согласились, что с великим князем необходимо поговорить, прежде чем будут предприняты какие-либо шаги; они решили, что разговаривать с Александром будет Панин.
Александр пришел в ужас от мысли, что может быть втянут в тайный заговор, целью которого являлось бы свержение его императора и отца, и в течение шести месяцев после разговора с Паниным отказывался в нем участвовать. Но события неумолимо побуждали его принять решение. В ноябре 1800 г., когда Павел вдруг обнаружил, насколько неодобрительно его вице-канцлер относится к проводимой им антибританской внешней политике, Панина немедленно сослали в его имение. Отношение Павла к самому близкому окружению, включая императрицу и великих князей, становилось все более враждебным; в начале 1801 г. положение членов царской семьи стало, в сущности, невыносимым. Они часто находились под домашним арестом, император публично оскорблял их, и зашел разговор даже о лишении Александра наследства и заточении его в Шлиссельбургскую крепость.
В таких обстоятельствах Александр наконец согласился с идеей установления регентства, хотя стал с жаром убеждать Палена, что его отцу не должен быть причинен вред. Он даже полагал, что после отречения от престола Павел мог бы по-прежнему жить в Зимнем дворце и пользоваться императорскими резиденциями за пределами Санкт-Петербурга. Пален не питал подобных иллюзий. С самого начала он считал, что Павел ни при каких обстоятельствах не согласится отречься от престола, но участие в заговоре Александра было необходимо, поэтому он пообещал великому князю выполнить его условия.
Так как действия Павла с каждым днем становились все более опасными и непредсказуемыми, Пален сразу же начал плести нити своего заговора. Ему это удалось, так как он пользовался полным доверием императора в основном благодаря дружбе с Кутайсовым и эффективному управлению столицей. Он наполнил Санкт-Петербург офицерами, на поддержку которых мог рассчитывать в случае сопротивления сторонников Павла, и воспользовался своим положением, чтобы добиться прощения для последнего фаворита Екатерины Платона Зубова и его брата Николая, которых император отправил в ссылку.
В феврале 1801 г. Павел, все меньше чувствуя себя в безопасности в Зимнем дворце, переехал вместе с семьей в Михайловский замок – мрачную крепость с множеством оборонительных сооружений и приспособлений, который он построил для собственной защиты. По мере формирования заговора подозрения Павла возрастали. Однажды в начале марта Павел внезапно с подозрением посмотрел на Палена во время одного их разговора и спросил, помнит ли тот события 1762 г., когда был убит Петр III, и не считает ли он, что вскоре они могут повториться. Пален не смутился и холодно ответил, что заговор против императора, несомненно, существует и что он лично его возглавил, чтобы знать все о действиях заговорщиков.
Павел был напуган окончательно. Он вдруг почувствовал, что в столице нет никого, кому он мог бы доверять, и попытался вернуть единственного человека, в безоговорочной преданности которого не сомневался. 9 марта, ничего не сообщив Палену, он послал Аракчееву в Грузино записку, прося срочно приехать в Санкт-Петербург. Но к этому времени Пален уже получал информацию о каждом его шаге; и комендант был достаточно самоуверен, чтобы перехватить записку, показать ее Павлу и предположить, что если император не сообщил ему о своих намерениях, то записка, должно быть, фальшивая. Император настоял, чтобы записку отправили, и наспех написал еще одну записку, но уже Ростопчину, который жил в своем подмосковном поместье: «Вы мне нужны. Немедленно приезжайте».
Пален был обеспокоен попытками императора собрать своих старых сторонников и понял, что должен успеть нанести удар до их прибытия. Он решил действовать 11 марта, когда гвардейцы Семеновского полка, находившегося в распоряжении Александра, должны были нести караул в Михайловском замке. В течение всего этого дня в замке, казалось, наэлектризовалась атмосфера. Павел словно чувствовал измену: он запер дверь, ведущую из его спальни в спальню императрицы, Александра и Константина заставили дать клятву верности императору и затем поместили под домашний арест. Что касается Палена, то он убедил Павла, что полк кавалергардов, охраняющий апартаменты императора под командованием преданного генерала Саблукова, ненадежен, так как кишит якобинцами. Этот маневр оказался успешным; к вечеру Павел отослал стражу, и его единственной охраной были два камердинера, одетые в гусарскую форму, но не вооруженные, стоявшие у дверей его спальни, пока новый полк не успел прибыть.
Для участия в деле Пален выбрал около шестидесяти молодых офицеров, многие из которых потерпели от Павла унизительные наказания. Тем же вечером он собрал их и, изрядно накачав вином, объяснил, что для спасения России император должен немедленно отречься от престола в пользу Александра. Один из офицеров спросил, что делать, если император попытается сопротивляться. «Господа, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц», – сухо ответил Пален.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента