Страница:
В октябре, когда вся компания уже прочно обосновалась в «Акрах», Морган заявил, что желает лично контролировать процесс обучения Каролины. Он объявил о своем решении после того, как обнаружил двух женщин сидящими рядом в музыкальной комнате; при этом мисс Твиттингдон убеждала Каролину, что «волосы у настоящих леди всегда должны быть напудрены, хотя мне не всегда удавалось это из-за феноменальной скупости моего брата, инфернального Лоуренса». Вообще мисс Твиттингдон с пугающим рвением отдалась роли наставницы Каролины.
Она отлично справлялась с этой ролью, обучая Каролину правильно вести себя за столом и следя за тем, чтобы «ребенок» не выходил на улицу без сопровождения, но Морган с облегчением вздохнул, когда она простудилась и не могла присутствовать на занятиях Каролины.
Когда зимнее солнце заглядывало в окна кабинета его отца, как сейчас, золотя длинные светлые волосы Каролины, Моргану хотелось запустить в них пальцы, ощутить их теплоту. Когда он учил Каролину танцевать в музыкальной комнате, несмолкаемая болтовня мисс Твиттингдон не давала ему обнять ее за талию так, как ему бы этого хотелось.
Конечно, кратковременное отсутствие мисс Твиттингдон не решало проблемы, поскольку Фредерик Хезвит взял себе за правило врываться в комнату без разрешения; при этом карлик вставал рядом с креслом Каролины и пялился на Моргана, словно понимая, что было у того на уме.
Но что мог поделать с собой Морган? Мог ли он не думать о том, что запало ему в душу с первого дня пребывания Каролины в «Акрах»? Она была еще совсем ребенком, не испорченным условностями, которые обременяли светских дам.
Она не умела лгать, в ней не было ни вероломства, ни кокетства, ни высокомерия. Она была совершенно естественна. В ней все было на поверхности, включая и недостатки.
И она была необычайно сообразительной, схватывала все на лету. За три с небольшим месяца она превратилась из уличного мальчишки со вздернутым носом в привлекательную женщину-ребенка, преисполненную любопытства, с жадностью и восторгом осваивающую окружавший ее мир. За три с небольшим месяца Морган, обучая ее, иногда смотрел на мир глазами Каролины и в глубине души вынужден был признать, что не только она получает воспитание от их совместных занятий.
Сейчас он вполуха слушал, как Каролина читает, хотя иногда и запинаясь на длинных словах, но в общем настолько выразительно, что учитель предпочитал не перебивать ее.
Облокотившись о край письменного стола, Морган наблюдал, как на ее подвижном выразительном лице отражается прочитанное, он с умилением смотрел, как указательный палец ее маленькой белой ручки двигается по строчкам. Если бы еще удалось отучить ее грызть ногти…
На ней было новое утреннее платье из синего муслина, которое подчеркивало стройность и изящество ее маленькой фигурки, и он улыбнулся, подумав о том, какую радость ей доставляли новые платья и мягкая удобная обувь. Он не мог без умиления вспомнить и о том, как порывисто обняла Каролина его отца, когда тот на Рождество подарил ей муфту из горностая. По словам Бетт, которая все больше привязывалась к своей новой госпоже, бедная девочка несколько недель спала с ней в обнимку.
Он бы солгал, утверждая, что никогда не думал, каковы на вкус губы Каролины, каково ощутить в руках ее высокую грудь, каково было бы обучать ее любовным играм, а не тому, как правильно пересечь комнату, поблагодарить кавалера за приглашение на танец или погрузить пальцы в сосуд с благоуханной розовой водой при смене блюд за обедом. Он почему-то чувствовал, что она окажется способной и прилежной ученицей и в этой области.
Когда его посещали эти предательские мысли — а они были таковыми и по отношению к Каролине, полностью доверявшей ему, и по отношению к той цели, которую он себе поставил, — Морган заставлял себя вспоминать, как выглядела Каролина, когда он нашел ее в Вудвере; он говорил себе, что было бы непростительной ошибкой забывать, что он на самом деле пытается сшить шелковый кошелек из свиного уха.
Не было ли с его стороны верхом безумия верить — когда он оставался один и думал о ней, — что она могла оказаться настоящей леди Каролиной Уилбертон? И не было ли еще большим безумием строить планы с участием этого невинного безымянного ребенка и пытаться сделать его орудием своей мести?
Как мог он успокаивать свою совесть тем, что вызволил не одного, а трех человек из сточной канавы, если хладнокровно запланировал использовать невиннейшее и доверчивейшее существо для достижения собственных целей?
И, вдобавок ко всему, он желал ее. Неужели он собирался бессовестно воспользоваться ее доверием и той радостью, которую доставляла ей эта новая, лишенная прежних тягот жизнь, соблазнить ее, как он проделывал это со множеством других женщин, а потом отшвырнуть в сторону, дав небольшое вознаграждение? Как он сможет жить в ладу с самим собой, если поступит подобным образом? Персик и ей подобные были опытны в таких вещах. Актрисы и дамы полусвета сами напрашивались на это: они стремились заключить взаимовыгодную сделку. Многие замужние женщины, в том числе и светские, подбирали себе партнеров точно так же, как джентльмены того же круга могли развлекаться с женой человека, с которым только что играли в карты.
Помня, что Каролина Манди была приютским ребенком, сиротой без всякой поддержки, без положения в обществе, Морган знал, что не может заключить с ней сделку, как со светской дамой. Он не мог иметь с ней и таких отношений, как с теми дебютантками большого света, выводки которых представлялись каждый год в апреле. С этими юными девственницами вопрос стоял так: или женитьба, или ничего — никаких украденных поцелуев в укромном уголке сада, никаких посещений номеров в окрестностях Мейфера, никаких драгоценностей в обмен на любовные шалости.
Кроме того, его тошнило от всех этих дебютанток. Каролина притягивала и возбуждала.
Ему нужна была женщина. Покладистая женщина. Он слишком долго жил в Суссексе, под кровом помешанного на религии отца. Закрывая ночью глаза, он представлял светлые волосы Каролины, разметавшиеся по его подушке, ее улыбающееся лицо. Все это говорило о том, что Морган терял самообладание и что ему пора сменить обстановку.
Но он мог уехать только в конце марта вместе с Каролиной и ее странной компанией. Она остановится на время в герцогском доме на Портмэн-сквер — тогда начнется настоящая игра, как выразился Хезвит.
А до тех пор нужно соблюдать осторожность. Нужно выкинуть из головы чувственные мысли о Каролине. Он будет скакать на лошади по заснеженным полям, чтобы дать выход энергии, уставать до предела и ночью спать без сновидений.
Он будет думать только о той цели, ради которой отправился на поиски Каролины. Может быть, ему стоит вместе с отцом молиться?
— … Ибо если он любил сумасшедшего при жизни, то после смерти он любил мудреца. Ах, Морган, разве это не прекрасно? Тетя Летиция права, что так высоко ставит эту книгу. Я теперь горжусь тем, что она называет меня Дульцинеей. Ведь, если подумать, в современном мире Дон Кихота заперли бы в сумасшедшем доме вроде Вудвера, рядом с Человеком-Леопардом.
Морган взглянул на Каролину и увидел, что по ее щекам текут слезы. Он за всю жизнь ни в ком не встречал такого простодушия и такой невинности. Он отвернулся.
Еще несколько минут назад он радовался, что мисс Твиттингдон заболела и не присутствует на уроке, оставив его наедине с Каролиной. Должно быть, он сошел с ума, как уже давно заметила Персик. Однажды другая Каролина, леди Каролина Лэмб, сказала ему, что Байрон сумасшедший, испорченный и опасный.
Это была правда. Мужчина, обуреваемый такими страстями, по праву может считаться сумасшедшим — и, уж конечно, испорченным. А он точно знал, что представляет опасность для Каролины. То, что она находилась наедине с ним в отцовском кабинете, говорило о ее уязвимости и доверчивости. Ведь она должна была знать, что ей нельзя оставаться наедине с мужчиной. Не могла же мисс Твиттингдон не научить ее этому основополагающему правилу хорошего тона.
Но Каролина Манди, которая повидала на своем веку такое, отчего взрослый мужчина упал бы в обморок, по-видимому, находила нелепыми принятые в свете правила.
Кроме того, Морган знал, что Каролина ему доверяет. Они называли друг друга по именам, как близкие люди. Видимо, он нравился ей все больше и больше, она чувствовала себя легко в его обществе. В безопасности. Она считала, что с ним ей ничего не угрожает. Значит, она понятия не имела о его мыслях. Она закрыла книгу и любовно поглаживала корешок; наверное, точно так она будет поглаживать того желтого пса, о котором мечтает.
— Это всего лишь выдумка, Каролина, — холодно напомнил он ей, подошел, взял книгу у нее из рук и поставил на полку. — Полезнее для вас было бы усвоить Бэкона: надежда — это хороший завтрак, но плохой ужин. Запомните это изречение, дорогая, и научитесь полагаться на себя, а не на фантастические мечты.
— Фу! — Каролина встала и улыбнулась Моргану; она едва доставала ему до плеча. — Если мне не изменяет память, Бэкон сказал также: некоторые книги следует пробовать, другие проглатывать и только немногие — пережевывать и переваривать. Мой желудок, ваша светлость, занят сейчас перевариванием безумного, чудесного, мудрого Дон Кихота, придуманного Сервантесом.
Морган с трудом подавил желание заключить это наивное, донкихотовское существо в объятия и поцеловать.
— Юные девицы, готовящиеся к выходу в свет, не употребляют слово желудок, Каролина, — сухо заметил он, думая, что секунду назад едва не стал развратником, а теперь, подобно отцу, стал ханжой.
Она сморщила нос, что было огромным шагом вперед: прежде в таких случаях она называла его тупоголовой свиньей.
— Не понимаю почему, — возразила она. — Ведь существует такой орган — желудок. У меня есть желудок, так же как ноги, колени и бедра, — видите? — Она приподняла юбки, демонстрируя изумленному Моргану длинные, стройные ножки.
— Вы меня очень обяжете, если вспомните, что вас готовят на роль настоящей леди. Иногда я думаю, что мне было бы легче запрячь русского медведя.
— Не прерывайте меня, Морган, — парировала она, удивив его холодной властностью тона, словно была рождена для того, чтобы повелевать. — У меня есть желудок, и у меня есть ноги. И все остальные части тела. Ведь я должна есть, ходить и так далее. Мне нравится быть леди, Морган, если это означает, что я могу есть, когда голодна, носить прекрасную одежду, не делясь ею со вшами, читать прекрасные книги, танцевать и слушать, что ваш отец перед обедом говорит о Боге. Но будь я проклята как последняя лгунья, если сделаю вид, что у меня нет задницы или что я этого не знаю.
— Да, она у вас есть, малышка, — подтвердил Морган, не позволяя себе сердиться из-за того, что она употребила лексику простолюдинов. — И притом прекрасная, насколько я могу судить.
Когда он начал говорить, Каролина подняла руку, направив указательный палец с искусанным ногтем прямо в лицо Моргану. Ее рот приоткрылся, как бы готовясь оспорить все, что он скажет. Но поднятая рука внезапно опустилась, ее головка томно склонилась набок — она явно кокетничала, что было полным откровением для Моргана.
— Полегче, сэр, мне кажется, вы зашли слишком далеко для джентльмена, имеющего дело со светской дамой. — Она снова подняла руку и начала обмахиваться ею, как веером. — Боюсь, что я переутомилась, мой лорд Клейтонский, и должна присесть отдохнуть.
— На свою задницу, сиротка? — спросил Морган, положив руки ей на плечи, когда она громко засмеялась.
Маленькая колдунья! Все это время она, оказывается, изучала и прощупывала Моргана. Он был очарован. Эти дразнящие изумрудные глаза! Эти полные, улыбающиеся губы, возбуждающая поза маленького, но вполне сформировавшегося, упругого тела. Длинные стройные ноги.
— Ах, наплевать! — воскликнул он, прижав ее к себе и ища губами ее губы.
Она была неопытна — он знал это, — и поначалу губы ее были крепко сжаты.
Но Каролина, как всегда, его удивила: несколько секунд спустя он почувствовал, что она отвечает на его поцелуй.
Голова у него закружилась, и он даже пошатнулся.
— Ну не ловкая ли тварь эта крыса,
Что ворует со стола зерна риса?
Говорит она одно, делает другое.
Джентльменская честь — что это такое?
Хезвит! Вот неудача! Морган быстро выпустил Каролину из объятий. Но она не испугалась. Она смотрела на него снизу вверх так, словно только что пробудилась ото сна и не вполне понимает, как оказалась в кабинете герцога.
— Все в порядке, Каролина, — тихо сказал Морган, понимая, что это не так. — Ферди, пожалуйста, не думай, что ты должен соблюдать приличия и стучать в дверь, прежде чем войти в комнату, — съязвил маркиз, глядя на хмурившегося карлика. — В конце концов, мой дорогой отец убедил тебя в том, что ты хозяин в этом доме.
Ферди проковылял через всю комнату, схватил стул и подтащил его к Моргану. Затем взобрался на него и оказался лицом к лицу с маркизом.
— У меня нет с собой перчатки, сэр, но этого, я думаю, будет достаточно. — И прежде чем Морган успел сообразить, Ферди ударил его сначала по одной, а потом по другой щеке.
Вне себя от удивления, Морган поднял руку и провел по щеке.
— Ты вызываешь меня на дуэль, Ферди? — спросил маркиз, не зная, удивляться ему или возмущаться. Он знал, насколько карлик был предан Каролине, и помнил, что Ферди не раз заявлял, что вступится за честь Каролины.
— Дуэль? — Каролина потянула Моргана за плечо. — Вы не можете драться на дуэли с Ферди. Он вполовину меньше вас ростом.
Морган посмотрел на руку Каролины, лежавшую у него на плече, потом снова взглянул в испуганное, но преисполненное решимости лицо Фредерика Хезвита.
— Вполовину меньше меня ростом, Каролина? Должен тебе сказать, что ты глубоко заблуждаешься. Мистер Хезвит доказал, что превосходит меня во всех отношениях. Но разумеется, я не буду с ним драться. Я не могу это сделать, поскольку уже потерпел поражение.
Морган продолжал смотреть Ферди прямо в глаза и увидел, что они увлажнились. Этот домашний маленький человечек с телом, напоминавшим обрубок, вынужден был отчаянно заморгать, чтобы скрыть слезы.
— Я больше не буду входить в эту комнату без стука, ваша светлость, — проговорил он наконец, позволяя Каролине помочь ему спуститься со стула. Он улыбнулся Моргану, задрав голову, и добавил: — Теперь я доверяю вам.
И, держа Каролину за руку, Ферди Хезвит, важно выпятив грудь, вывел своего друга из комнаты.
ГЛАВА 8
Из всех комнат особняка герцога Глайндского больше всего Каролине нравилась восьмиугольная музыкальная комната. А особенно восхищала ее высокая двустворчатая белая дверь с золочеными ручками.
Комната всегда была залита зимним солнцем, бьющим в широкие окна в каждой из восьми стен этой комнаты, походившей на волшебный замок. На них не было темных тяжелых штор, только прозрачные, воздушные занавеси, окаймленные розовыми атласными оборками.
Проскользнув в комнату, она посмотрела вверх на нарисованных на потолке ангелов и херувимов.
Она сделала им — для тренировки — несколько глубоких реверансов.
Большая арфа стояла у окна, рояль — в центре, обтянутые розовым атласом кресла расположились на восьмиугольном ковре.
Место было сказочным. В этой комнате Каролина забывалась в мечтах.
Другая причина, по которой она любила музыкальную комнату, заключалась в том, что всегда печальный и вечно недовольный отец Моргана никогда не переступал ее порог. Каролину это устраивало, поскольку она никогда прежде не встречала человека, способного лишить мир радости одним своим появлением с неизменной Библией в руках.
Каролина чувствовала себя виноватой, что ей никак не удавалось полюбить герцога, несмотря на то, что Морган, очевидно, обожал этого человека. Но она ничего не могла с собой поделать: у нее сохранились куда более приятные воспоминания о могильщике, приезжавшем в глайндский приют хоронить сирот.
Она подошла к роялю и робко коснулась кончиком пальца одной из клавиш: раздавшийся звук, как всегда, приятно испугал ее.
— Какая улыбка на лице возмутительной прогульщицы, леди Каролины. — Раздался сзади голос Моргана. — Неужели вы забыли, что перед обедом у нас урок географии?
— Ах, фу! — воскликнула Каролина, снова подражая мисс Твиттингдон. Она могла сказать и многое другое, но уяснила, что светские женщины, как правило, не употребляют крепких выражений. Это было досадно, ибо благодаря Персику Каролина была весьма остра на язык. — Я ненавижу уроки географии, Морган, особенно с глобусом, — добавила она, повернувшись к нему и рассчитывая, что ее улыбка смягчит строгого учителя. — Они… они такие круглые. Почти такие же, как лысая голова бедного мистера Вудвера.
Морган, сощурившись, поглядел на нее так, что захотелось прикрыться, будто она была обнаженной. Неужели на нее так подействовал всего один поцелуй?
— Очень хорошо, детка, — произнес он наконец, потом уселся в одно из розовых кресел, закинув ногу на ногу и не переставая смотреть на нее. — Я тоже не в восторге от предметов, напоминающих лысину мистера Вудвера. Вам нравится эта комната, не правда ли, Каролина?
— Она лучшая из всех, что я видела.
Каролина отвела от него взгляд. Она всегда ощущала некоторую неловкость в присутствии Моргана. Трудно было испытывать только чувство дружбы к человеку, которому достаточно было произнести ее имя, чтобы ее сердце забилось сильнее.
Морган сухо засмеялся:
— Это действительно прекрасная комната, Каролина, любимая комната моей матери. Мне и самому она очень нравится — по крайней мере, нравилась до тех пор, пока отец не заставил меня вымыть все окна, снаружи и изнутри. А здесь целых шестнадцать окон.
Она села на краешек кресла напротив Моргана.
— Этого достаточно, чтобы возненавидеть отца, — сказала она. — Тем более вам, у кого полон дом слуг, готовых выполнить эту работу. Я бы и пальцем не пошевелила, даже если бы у меня была половина вашей прислуги. Если хотите знать мое мнение, ваша светлость, то я полагаю, что нет необходимости лаять самому, если держишь собаку.
— Вы меня не поняли, крошка. Меня заставили вымыть окна в наказание, — пояснил Морган. — Хотя, насколько я помню, мне немного помогли. — Взгляд его затуманился, как будто воспоминание причинило ему страдание. Каролина поспешила сменить тему.
— Хотите, я расскажу вам о мистере Вудвере, Морган? — предложила она. — У вас было мало времени в тот день, когда все мы покинули лечебницу, и вы не могли оценить его по достоинству, но он чудесный человек. По крайней мере, он был добр ко мне.
— Правда? В чем это проявилось? Признаюсь, вы заинтриговали меня. Неужели он заставлял вас проходить мимо Человека-Леопарда не каждый четверг? Или его доброта этим не ограничилась? Он, наверное, позволял вам надевать перчатки, когда вы выносили ночные горшки.
Каролина вздохнула:
— Вы не понимаете, и вас нельзя за это осуждать. Как вы можете понять? Для вас было наказанием вымыть несколько окон. Для меня оно заключалось в побоях — пряжкой ремня или кулаком. И иногда ни за что! Меня наказывали просто за то, что я существую, живу, вместо того чтобы умереть, чего от меня ожидали. Меня наказывали за то, что у меня был желудок, нуждавшийся в пище, за то, что мне была необходима хоть какая-нибудь одежда, чтобы не замерзнуть и шинковать овощи и чистить сарай для коз, потому что козы были необходимы, а я нет. Вы можете не любить Персика, но она была единственным человеком, который хоть немного жалел меня, и я ей за это благодарна. Вскоре после того как я поступила на работу в лечебницу, — продолжала Каролина, глядя на приподнявшуюся черную бровь Моргана, — я познакомилась с мистером Вудвером, который стал для меня моим новым Персиком. — Она закрыла глаза, вновь переживая ту ночь, когда встретила этого человека, пробегая по коридору. Если Бог существует, ей никогда больше не придется вспоминать о той ночи. — Мистеру Вудверу, по-видимому, не понравилось, что я такая молодая, поскольку остальные слуги были намного старше меня. Он решил, что я должна работать с состоятельными пациентами, имевшими отдельные комнаты, а не в общем помещении. Там я бывала всего один-два дня в неделю. И никогда по ночам. Никогда, никогда по ночам. — Она просияла и улыбнулась. — Вот так я познакомилась с мисс Твиттингдон и с Ферди. Мистер Вудвер никогда не был моим другом, по крайней мере таким, как Персик, мисс Твиттингдон и Ферди, но он был милым человеком. Я мыла бы его окна два раза в день, если бы он меня об это попросил.
— Вы жили в совершенно другом мире, — сказал Морган. — И вы, если будет возможность, охотно отомстите человеку, который причинил вам такое зло, не так ли?
Неужели он хотел ее оскорбить? Но почему тогда голос его был печален? Должно быть, это угнетает — быть таким богатым и образованным. Каролина заерзала в кресле.
— Если бы я только и думала о причиненном мне зле, как глупая курица, сидящая на яйцах, — откровенно сказала она, и в ее речи неожиданно проступил ирландский акцент, — то я не высидела бы ничего, кроме новых горестей и несчастий. Что толку ходить с опущенной головой, словно тебя поливает холодный дождь? Лучше поднять голову и посмотреть вверх: может быть, на небе уже появилась радуга.
— Понимаю. Вы смотрите на это место как на радугу?
Каролина широко улыбнулась:
— Ах, Морган, я рассматриваю все это как нечто большее, нежели какая-то радуга. Сухие простыни, сытый желудок, крыша над головой, не дающая снегу падать на одеяло. Я думаю, что на этот раз Каро наткнулась на горшок с золотом!
Морган громко рассмеялся, потом нагнулся и поцеловал ей руку:
— В один прекрасный день, мисс Манди, мне, похоже, придется брать уроки у вас — но не географии, а жизни. Я верю в то, что вы откроете передо мной целый новый мир.
И тут он ушел. Просто повернулся и вышел из комнаты.
Каролина смотрела ему вслед. Своей твердой поступью он был похож на солдата, идущего в бой. Какую войну вел этот человек? Как она могла помочь ему победить?
Она чувствовала, что час сражения близок, и понимала, что будет сражаться на стороне Моргана.
Каролина смотрела в высокое зеркало, слегка подрагивая от холодного вечернего воздуха. Некоторое время она прижимала к себе пушистое белое полотенце, потом позволила ему упасть на пол. Ее тело, теплое и розовое после купания, было таким же, как всегда. Две руки. Две ноги. Две груди…
Две руки, которые ныли от желания прижать к себе Моргана Блейкли. Две груди были переполнены пугающими ощущениями, совершенно непохожими на все то, что ей довелось испытать в жизни.
Она тревожно нахмурилась, продолжая смотреть в зеркало и не в силах понять: почему различие оставалось незаметным для глаза? Она по-новому ощущала себя теперь — особенно когда встречалась взглядом с Морганом.
Человеческое тело не представляло большой тайны для нее, воспитанной в сиротском приюте, где она была вынуждена делить кров, а зачастую и постель с дюжиной других тел обоих полов.
Для Каролины тело было чем-то таким, что либо испытывало голод, либо холод, либо страдало от жары, либо от усталости; и оно было источником грязи, которую она — сначала как беззащитная сирота, а затем младшая прислуга — вынуждена была выносить. Тело причиняло своему владельцу массу хлопот: то заболеет, то сломается, то налетит на свистящую плеть миссис Риверс, то на пинок одного из своих собратьев.
То, что ее тело — или чье-либо другое — может стать чем-то важным для нее, просто никогда не приходило Каролине в голову.
Она подняла с пола полотенце и отвернулась от зеркала; она замерзла и поспешила надеть ночную рубашку, пока Бетт не вернулась из кухни с теплым молоком, за которым послала ее Каролина, надеясь, что оно поможет ей поскорее заснуть. Она аккуратно сложила полотенце и повесила его на сушильную решетку, чтобы избавить Бетт от лишней работы, затем легко запрыгнула на высокий матрас и забралась под атласное одеяло, подтянув его к самому подбородку. Три месяца, проведенные в роскоши, не отучили ее каждый раз с новой силой наслаждаться удобной постелью. Она полезла под подушку и достала оттуда горностаевую муфту; улыбаясь, она поглаживала черные кисточки, потом прижала мягкий мех к лицу. Мех был таким мягким, она была одна, и никто не мог ее увидеть. Не будет большого вреда от одной маленькой плохой привычки. Персик была права, говоря, что дурные привычки — это единственная приятная вещь. Только мы, существа с дурными привычками, по праву можем называть себя людьми. Поэтому мы и ходим на ногах, а могли бы лакать пойло, стоя на четвереньках.
Персик… Каролина закусив губу, подумала о своей подруге и наставнице, которая, выждав удобный момент, сбежала из «Акров», прихватив с собой три китайские вазы и пару серебряных подсвечников. Персик могла бы ответить на ее вопросы — если бы Каролина сумела их задать.
Каролина нахмурилась и еще глубже забилась под одеяло, зная, что даже теплое молоко не поможет ей заснуть. Закрыв глаза, она снова и снова возвращалась к тревожным мыслям о том, что происходит между мужчиной и женщиной, — к тому, что Персик назвала грязным делом, когда впервые заговорила о возможной поездке Каролины в Лондон, где она могла бы заняться бизнесом, если не захочет работать в Вудвере.
Она отлично справлялась с этой ролью, обучая Каролину правильно вести себя за столом и следя за тем, чтобы «ребенок» не выходил на улицу без сопровождения, но Морган с облегчением вздохнул, когда она простудилась и не могла присутствовать на занятиях Каролины.
Когда зимнее солнце заглядывало в окна кабинета его отца, как сейчас, золотя длинные светлые волосы Каролины, Моргану хотелось запустить в них пальцы, ощутить их теплоту. Когда он учил Каролину танцевать в музыкальной комнате, несмолкаемая болтовня мисс Твиттингдон не давала ему обнять ее за талию так, как ему бы этого хотелось.
Конечно, кратковременное отсутствие мисс Твиттингдон не решало проблемы, поскольку Фредерик Хезвит взял себе за правило врываться в комнату без разрешения; при этом карлик вставал рядом с креслом Каролины и пялился на Моргана, словно понимая, что было у того на уме.
Но что мог поделать с собой Морган? Мог ли он не думать о том, что запало ему в душу с первого дня пребывания Каролины в «Акрах»? Она была еще совсем ребенком, не испорченным условностями, которые обременяли светских дам.
Она не умела лгать, в ней не было ни вероломства, ни кокетства, ни высокомерия. Она была совершенно естественна. В ней все было на поверхности, включая и недостатки.
И она была необычайно сообразительной, схватывала все на лету. За три с небольшим месяца она превратилась из уличного мальчишки со вздернутым носом в привлекательную женщину-ребенка, преисполненную любопытства, с жадностью и восторгом осваивающую окружавший ее мир. За три с небольшим месяца Морган, обучая ее, иногда смотрел на мир глазами Каролины и в глубине души вынужден был признать, что не только она получает воспитание от их совместных занятий.
Сейчас он вполуха слушал, как Каролина читает, хотя иногда и запинаясь на длинных словах, но в общем настолько выразительно, что учитель предпочитал не перебивать ее.
Облокотившись о край письменного стола, Морган наблюдал, как на ее подвижном выразительном лице отражается прочитанное, он с умилением смотрел, как указательный палец ее маленькой белой ручки двигается по строчкам. Если бы еще удалось отучить ее грызть ногти…
На ней было новое утреннее платье из синего муслина, которое подчеркивало стройность и изящество ее маленькой фигурки, и он улыбнулся, подумав о том, какую радость ей доставляли новые платья и мягкая удобная обувь. Он не мог без умиления вспомнить и о том, как порывисто обняла Каролина его отца, когда тот на Рождество подарил ей муфту из горностая. По словам Бетт, которая все больше привязывалась к своей новой госпоже, бедная девочка несколько недель спала с ней в обнимку.
Он бы солгал, утверждая, что никогда не думал, каковы на вкус губы Каролины, каково ощутить в руках ее высокую грудь, каково было бы обучать ее любовным играм, а не тому, как правильно пересечь комнату, поблагодарить кавалера за приглашение на танец или погрузить пальцы в сосуд с благоуханной розовой водой при смене блюд за обедом. Он почему-то чувствовал, что она окажется способной и прилежной ученицей и в этой области.
Когда его посещали эти предательские мысли — а они были таковыми и по отношению к Каролине, полностью доверявшей ему, и по отношению к той цели, которую он себе поставил, — Морган заставлял себя вспоминать, как выглядела Каролина, когда он нашел ее в Вудвере; он говорил себе, что было бы непростительной ошибкой забывать, что он на самом деле пытается сшить шелковый кошелек из свиного уха.
Не было ли с его стороны верхом безумия верить — когда он оставался один и думал о ней, — что она могла оказаться настоящей леди Каролиной Уилбертон? И не было ли еще большим безумием строить планы с участием этого невинного безымянного ребенка и пытаться сделать его орудием своей мести?
Как мог он успокаивать свою совесть тем, что вызволил не одного, а трех человек из сточной канавы, если хладнокровно запланировал использовать невиннейшее и доверчивейшее существо для достижения собственных целей?
И, вдобавок ко всему, он желал ее. Неужели он собирался бессовестно воспользоваться ее доверием и той радостью, которую доставляла ей эта новая, лишенная прежних тягот жизнь, соблазнить ее, как он проделывал это со множеством других женщин, а потом отшвырнуть в сторону, дав небольшое вознаграждение? Как он сможет жить в ладу с самим собой, если поступит подобным образом? Персик и ей подобные были опытны в таких вещах. Актрисы и дамы полусвета сами напрашивались на это: они стремились заключить взаимовыгодную сделку. Многие замужние женщины, в том числе и светские, подбирали себе партнеров точно так же, как джентльмены того же круга могли развлекаться с женой человека, с которым только что играли в карты.
Помня, что Каролина Манди была приютским ребенком, сиротой без всякой поддержки, без положения в обществе, Морган знал, что не может заключить с ней сделку, как со светской дамой. Он не мог иметь с ней и таких отношений, как с теми дебютантками большого света, выводки которых представлялись каждый год в апреле. С этими юными девственницами вопрос стоял так: или женитьба, или ничего — никаких украденных поцелуев в укромном уголке сада, никаких посещений номеров в окрестностях Мейфера, никаких драгоценностей в обмен на любовные шалости.
Кроме того, его тошнило от всех этих дебютанток. Каролина притягивала и возбуждала.
Ему нужна была женщина. Покладистая женщина. Он слишком долго жил в Суссексе, под кровом помешанного на религии отца. Закрывая ночью глаза, он представлял светлые волосы Каролины, разметавшиеся по его подушке, ее улыбающееся лицо. Все это говорило о том, что Морган терял самообладание и что ему пора сменить обстановку.
Но он мог уехать только в конце марта вместе с Каролиной и ее странной компанией. Она остановится на время в герцогском доме на Портмэн-сквер — тогда начнется настоящая игра, как выразился Хезвит.
А до тех пор нужно соблюдать осторожность. Нужно выкинуть из головы чувственные мысли о Каролине. Он будет скакать на лошади по заснеженным полям, чтобы дать выход энергии, уставать до предела и ночью спать без сновидений.
Он будет думать только о той цели, ради которой отправился на поиски Каролины. Может быть, ему стоит вместе с отцом молиться?
— … Ибо если он любил сумасшедшего при жизни, то после смерти он любил мудреца. Ах, Морган, разве это не прекрасно? Тетя Летиция права, что так высоко ставит эту книгу. Я теперь горжусь тем, что она называет меня Дульцинеей. Ведь, если подумать, в современном мире Дон Кихота заперли бы в сумасшедшем доме вроде Вудвера, рядом с Человеком-Леопардом.
Морган взглянул на Каролину и увидел, что по ее щекам текут слезы. Он за всю жизнь ни в ком не встречал такого простодушия и такой невинности. Он отвернулся.
Еще несколько минут назад он радовался, что мисс Твиттингдон заболела и не присутствует на уроке, оставив его наедине с Каролиной. Должно быть, он сошел с ума, как уже давно заметила Персик. Однажды другая Каролина, леди Каролина Лэмб, сказала ему, что Байрон сумасшедший, испорченный и опасный.
Это была правда. Мужчина, обуреваемый такими страстями, по праву может считаться сумасшедшим — и, уж конечно, испорченным. А он точно знал, что представляет опасность для Каролины. То, что она находилась наедине с ним в отцовском кабинете, говорило о ее уязвимости и доверчивости. Ведь она должна была знать, что ей нельзя оставаться наедине с мужчиной. Не могла же мисс Твиттингдон не научить ее этому основополагающему правилу хорошего тона.
Но Каролина Манди, которая повидала на своем веку такое, отчего взрослый мужчина упал бы в обморок, по-видимому, находила нелепыми принятые в свете правила.
Кроме того, Морган знал, что Каролина ему доверяет. Они называли друг друга по именам, как близкие люди. Видимо, он нравился ей все больше и больше, она чувствовала себя легко в его обществе. В безопасности. Она считала, что с ним ей ничего не угрожает. Значит, она понятия не имела о его мыслях. Она закрыла книгу и любовно поглаживала корешок; наверное, точно так она будет поглаживать того желтого пса, о котором мечтает.
— Это всего лишь выдумка, Каролина, — холодно напомнил он ей, подошел, взял книгу у нее из рук и поставил на полку. — Полезнее для вас было бы усвоить Бэкона: надежда — это хороший завтрак, но плохой ужин. Запомните это изречение, дорогая, и научитесь полагаться на себя, а не на фантастические мечты.
— Фу! — Каролина встала и улыбнулась Моргану; она едва доставала ему до плеча. — Если мне не изменяет память, Бэкон сказал также: некоторые книги следует пробовать, другие проглатывать и только немногие — пережевывать и переваривать. Мой желудок, ваша светлость, занят сейчас перевариванием безумного, чудесного, мудрого Дон Кихота, придуманного Сервантесом.
Морган с трудом подавил желание заключить это наивное, донкихотовское существо в объятия и поцеловать.
— Юные девицы, готовящиеся к выходу в свет, не употребляют слово желудок, Каролина, — сухо заметил он, думая, что секунду назад едва не стал развратником, а теперь, подобно отцу, стал ханжой.
Она сморщила нос, что было огромным шагом вперед: прежде в таких случаях она называла его тупоголовой свиньей.
— Не понимаю почему, — возразила она. — Ведь существует такой орган — желудок. У меня есть желудок, так же как ноги, колени и бедра, — видите? — Она приподняла юбки, демонстрируя изумленному Моргану длинные, стройные ножки.
— Вы меня очень обяжете, если вспомните, что вас готовят на роль настоящей леди. Иногда я думаю, что мне было бы легче запрячь русского медведя.
— Не прерывайте меня, Морган, — парировала она, удивив его холодной властностью тона, словно была рождена для того, чтобы повелевать. — У меня есть желудок, и у меня есть ноги. И все остальные части тела. Ведь я должна есть, ходить и так далее. Мне нравится быть леди, Морган, если это означает, что я могу есть, когда голодна, носить прекрасную одежду, не делясь ею со вшами, читать прекрасные книги, танцевать и слушать, что ваш отец перед обедом говорит о Боге. Но будь я проклята как последняя лгунья, если сделаю вид, что у меня нет задницы или что я этого не знаю.
— Да, она у вас есть, малышка, — подтвердил Морган, не позволяя себе сердиться из-за того, что она употребила лексику простолюдинов. — И притом прекрасная, насколько я могу судить.
Когда он начал говорить, Каролина подняла руку, направив указательный палец с искусанным ногтем прямо в лицо Моргану. Ее рот приоткрылся, как бы готовясь оспорить все, что он скажет. Но поднятая рука внезапно опустилась, ее головка томно склонилась набок — она явно кокетничала, что было полным откровением для Моргана.
— Полегче, сэр, мне кажется, вы зашли слишком далеко для джентльмена, имеющего дело со светской дамой. — Она снова подняла руку и начала обмахиваться ею, как веером. — Боюсь, что я переутомилась, мой лорд Клейтонский, и должна присесть отдохнуть.
— На свою задницу, сиротка? — спросил Морган, положив руки ей на плечи, когда она громко засмеялась.
Маленькая колдунья! Все это время она, оказывается, изучала и прощупывала Моргана. Он был очарован. Эти дразнящие изумрудные глаза! Эти полные, улыбающиеся губы, возбуждающая поза маленького, но вполне сформировавшегося, упругого тела. Длинные стройные ноги.
— Ах, наплевать! — воскликнул он, прижав ее к себе и ища губами ее губы.
Она была неопытна — он знал это, — и поначалу губы ее были крепко сжаты.
Но Каролина, как всегда, его удивила: несколько секунд спустя он почувствовал, что она отвечает на его поцелуй.
Голова у него закружилась, и он даже пошатнулся.
— Ну не ловкая ли тварь эта крыса,
Что ворует со стола зерна риса?
Говорит она одно, делает другое.
Джентльменская честь — что это такое?
Хезвит! Вот неудача! Морган быстро выпустил Каролину из объятий. Но она не испугалась. Она смотрела на него снизу вверх так, словно только что пробудилась ото сна и не вполне понимает, как оказалась в кабинете герцога.
— Все в порядке, Каролина, — тихо сказал Морган, понимая, что это не так. — Ферди, пожалуйста, не думай, что ты должен соблюдать приличия и стучать в дверь, прежде чем войти в комнату, — съязвил маркиз, глядя на хмурившегося карлика. — В конце концов, мой дорогой отец убедил тебя в том, что ты хозяин в этом доме.
Ферди проковылял через всю комнату, схватил стул и подтащил его к Моргану. Затем взобрался на него и оказался лицом к лицу с маркизом.
— У меня нет с собой перчатки, сэр, но этого, я думаю, будет достаточно. — И прежде чем Морган успел сообразить, Ферди ударил его сначала по одной, а потом по другой щеке.
Вне себя от удивления, Морган поднял руку и провел по щеке.
— Ты вызываешь меня на дуэль, Ферди? — спросил маркиз, не зная, удивляться ему или возмущаться. Он знал, насколько карлик был предан Каролине, и помнил, что Ферди не раз заявлял, что вступится за честь Каролины.
— Дуэль? — Каролина потянула Моргана за плечо. — Вы не можете драться на дуэли с Ферди. Он вполовину меньше вас ростом.
Морган посмотрел на руку Каролины, лежавшую у него на плече, потом снова взглянул в испуганное, но преисполненное решимости лицо Фредерика Хезвита.
— Вполовину меньше меня ростом, Каролина? Должен тебе сказать, что ты глубоко заблуждаешься. Мистер Хезвит доказал, что превосходит меня во всех отношениях. Но разумеется, я не буду с ним драться. Я не могу это сделать, поскольку уже потерпел поражение.
Морган продолжал смотреть Ферди прямо в глаза и увидел, что они увлажнились. Этот домашний маленький человечек с телом, напоминавшим обрубок, вынужден был отчаянно заморгать, чтобы скрыть слезы.
— Я больше не буду входить в эту комнату без стука, ваша светлость, — проговорил он наконец, позволяя Каролине помочь ему спуститься со стула. Он улыбнулся Моргану, задрав голову, и добавил: — Теперь я доверяю вам.
И, держа Каролину за руку, Ферди Хезвит, важно выпятив грудь, вывел своего друга из комнаты.
ГЛАВА 8
И, как Единорог,
Застыл я в изумлении
При виде юной девы,
Невинной, как дитя.
Тибо де Шампань
Из всех комнат особняка герцога Глайндского больше всего Каролине нравилась восьмиугольная музыкальная комната. А особенно восхищала ее высокая двустворчатая белая дверь с золочеными ручками.
Комната всегда была залита зимним солнцем, бьющим в широкие окна в каждой из восьми стен этой комнаты, походившей на волшебный замок. На них не было темных тяжелых штор, только прозрачные, воздушные занавеси, окаймленные розовыми атласными оборками.
Проскользнув в комнату, она посмотрела вверх на нарисованных на потолке ангелов и херувимов.
Она сделала им — для тренировки — несколько глубоких реверансов.
Большая арфа стояла у окна, рояль — в центре, обтянутые розовым атласом кресла расположились на восьмиугольном ковре.
Место было сказочным. В этой комнате Каролина забывалась в мечтах.
Другая причина, по которой она любила музыкальную комнату, заключалась в том, что всегда печальный и вечно недовольный отец Моргана никогда не переступал ее порог. Каролину это устраивало, поскольку она никогда прежде не встречала человека, способного лишить мир радости одним своим появлением с неизменной Библией в руках.
Каролина чувствовала себя виноватой, что ей никак не удавалось полюбить герцога, несмотря на то, что Морган, очевидно, обожал этого человека. Но она ничего не могла с собой поделать: у нее сохранились куда более приятные воспоминания о могильщике, приезжавшем в глайндский приют хоронить сирот.
Она подошла к роялю и робко коснулась кончиком пальца одной из клавиш: раздавшийся звук, как всегда, приятно испугал ее.
— Какая улыбка на лице возмутительной прогульщицы, леди Каролины. — Раздался сзади голос Моргана. — Неужели вы забыли, что перед обедом у нас урок географии?
— Ах, фу! — воскликнула Каролина, снова подражая мисс Твиттингдон. Она могла сказать и многое другое, но уяснила, что светские женщины, как правило, не употребляют крепких выражений. Это было досадно, ибо благодаря Персику Каролина была весьма остра на язык. — Я ненавижу уроки географии, Морган, особенно с глобусом, — добавила она, повернувшись к нему и рассчитывая, что ее улыбка смягчит строгого учителя. — Они… они такие круглые. Почти такие же, как лысая голова бедного мистера Вудвера.
Морган, сощурившись, поглядел на нее так, что захотелось прикрыться, будто она была обнаженной. Неужели на нее так подействовал всего один поцелуй?
— Очень хорошо, детка, — произнес он наконец, потом уселся в одно из розовых кресел, закинув ногу на ногу и не переставая смотреть на нее. — Я тоже не в восторге от предметов, напоминающих лысину мистера Вудвера. Вам нравится эта комната, не правда ли, Каролина?
— Она лучшая из всех, что я видела.
Каролина отвела от него взгляд. Она всегда ощущала некоторую неловкость в присутствии Моргана. Трудно было испытывать только чувство дружбы к человеку, которому достаточно было произнести ее имя, чтобы ее сердце забилось сильнее.
Морган сухо засмеялся:
— Это действительно прекрасная комната, Каролина, любимая комната моей матери. Мне и самому она очень нравится — по крайней мере, нравилась до тех пор, пока отец не заставил меня вымыть все окна, снаружи и изнутри. А здесь целых шестнадцать окон.
Она села на краешек кресла напротив Моргана.
— Этого достаточно, чтобы возненавидеть отца, — сказала она. — Тем более вам, у кого полон дом слуг, готовых выполнить эту работу. Я бы и пальцем не пошевелила, даже если бы у меня была половина вашей прислуги. Если хотите знать мое мнение, ваша светлость, то я полагаю, что нет необходимости лаять самому, если держишь собаку.
— Вы меня не поняли, крошка. Меня заставили вымыть окна в наказание, — пояснил Морган. — Хотя, насколько я помню, мне немного помогли. — Взгляд его затуманился, как будто воспоминание причинило ему страдание. Каролина поспешила сменить тему.
— Хотите, я расскажу вам о мистере Вудвере, Морган? — предложила она. — У вас было мало времени в тот день, когда все мы покинули лечебницу, и вы не могли оценить его по достоинству, но он чудесный человек. По крайней мере, он был добр ко мне.
— Правда? В чем это проявилось? Признаюсь, вы заинтриговали меня. Неужели он заставлял вас проходить мимо Человека-Леопарда не каждый четверг? Или его доброта этим не ограничилась? Он, наверное, позволял вам надевать перчатки, когда вы выносили ночные горшки.
Каролина вздохнула:
— Вы не понимаете, и вас нельзя за это осуждать. Как вы можете понять? Для вас было наказанием вымыть несколько окон. Для меня оно заключалось в побоях — пряжкой ремня или кулаком. И иногда ни за что! Меня наказывали просто за то, что я существую, живу, вместо того чтобы умереть, чего от меня ожидали. Меня наказывали за то, что у меня был желудок, нуждавшийся в пище, за то, что мне была необходима хоть какая-нибудь одежда, чтобы не замерзнуть и шинковать овощи и чистить сарай для коз, потому что козы были необходимы, а я нет. Вы можете не любить Персика, но она была единственным человеком, который хоть немного жалел меня, и я ей за это благодарна. Вскоре после того как я поступила на работу в лечебницу, — продолжала Каролина, глядя на приподнявшуюся черную бровь Моргана, — я познакомилась с мистером Вудвером, который стал для меня моим новым Персиком. — Она закрыла глаза, вновь переживая ту ночь, когда встретила этого человека, пробегая по коридору. Если Бог существует, ей никогда больше не придется вспоминать о той ночи. — Мистеру Вудверу, по-видимому, не понравилось, что я такая молодая, поскольку остальные слуги были намного старше меня. Он решил, что я должна работать с состоятельными пациентами, имевшими отдельные комнаты, а не в общем помещении. Там я бывала всего один-два дня в неделю. И никогда по ночам. Никогда, никогда по ночам. — Она просияла и улыбнулась. — Вот так я познакомилась с мисс Твиттингдон и с Ферди. Мистер Вудвер никогда не был моим другом, по крайней мере таким, как Персик, мисс Твиттингдон и Ферди, но он был милым человеком. Я мыла бы его окна два раза в день, если бы он меня об это попросил.
— Вы жили в совершенно другом мире, — сказал Морган. — И вы, если будет возможность, охотно отомстите человеку, который причинил вам такое зло, не так ли?
Неужели он хотел ее оскорбить? Но почему тогда голос его был печален? Должно быть, это угнетает — быть таким богатым и образованным. Каролина заерзала в кресле.
— Если бы я только и думала о причиненном мне зле, как глупая курица, сидящая на яйцах, — откровенно сказала она, и в ее речи неожиданно проступил ирландский акцент, — то я не высидела бы ничего, кроме новых горестей и несчастий. Что толку ходить с опущенной головой, словно тебя поливает холодный дождь? Лучше поднять голову и посмотреть вверх: может быть, на небе уже появилась радуга.
— Понимаю. Вы смотрите на это место как на радугу?
Каролина широко улыбнулась:
— Ах, Морган, я рассматриваю все это как нечто большее, нежели какая-то радуга. Сухие простыни, сытый желудок, крыша над головой, не дающая снегу падать на одеяло. Я думаю, что на этот раз Каро наткнулась на горшок с золотом!
Морган громко рассмеялся, потом нагнулся и поцеловал ей руку:
— В один прекрасный день, мисс Манди, мне, похоже, придется брать уроки у вас — но не географии, а жизни. Я верю в то, что вы откроете передо мной целый новый мир.
И тут он ушел. Просто повернулся и вышел из комнаты.
Каролина смотрела ему вслед. Своей твердой поступью он был похож на солдата, идущего в бой. Какую войну вел этот человек? Как она могла помочь ему победить?
Она чувствовала, что час сражения близок, и понимала, что будет сражаться на стороне Моргана.
Каролина смотрела в высокое зеркало, слегка подрагивая от холодного вечернего воздуха. Некоторое время она прижимала к себе пушистое белое полотенце, потом позволила ему упасть на пол. Ее тело, теплое и розовое после купания, было таким же, как всегда. Две руки. Две ноги. Две груди…
Две руки, которые ныли от желания прижать к себе Моргана Блейкли. Две груди были переполнены пугающими ощущениями, совершенно непохожими на все то, что ей довелось испытать в жизни.
Она тревожно нахмурилась, продолжая смотреть в зеркало и не в силах понять: почему различие оставалось незаметным для глаза? Она по-новому ощущала себя теперь — особенно когда встречалась взглядом с Морганом.
Человеческое тело не представляло большой тайны для нее, воспитанной в сиротском приюте, где она была вынуждена делить кров, а зачастую и постель с дюжиной других тел обоих полов.
Для Каролины тело было чем-то таким, что либо испытывало голод, либо холод, либо страдало от жары, либо от усталости; и оно было источником грязи, которую она — сначала как беззащитная сирота, а затем младшая прислуга — вынуждена была выносить. Тело причиняло своему владельцу массу хлопот: то заболеет, то сломается, то налетит на свистящую плеть миссис Риверс, то на пинок одного из своих собратьев.
То, что ее тело — или чье-либо другое — может стать чем-то важным для нее, просто никогда не приходило Каролине в голову.
Она подняла с пола полотенце и отвернулась от зеркала; она замерзла и поспешила надеть ночную рубашку, пока Бетт не вернулась из кухни с теплым молоком, за которым послала ее Каролина, надеясь, что оно поможет ей поскорее заснуть. Она аккуратно сложила полотенце и повесила его на сушильную решетку, чтобы избавить Бетт от лишней работы, затем легко запрыгнула на высокий матрас и забралась под атласное одеяло, подтянув его к самому подбородку. Три месяца, проведенные в роскоши, не отучили ее каждый раз с новой силой наслаждаться удобной постелью. Она полезла под подушку и достала оттуда горностаевую муфту; улыбаясь, она поглаживала черные кисточки, потом прижала мягкий мех к лицу. Мех был таким мягким, она была одна, и никто не мог ее увидеть. Не будет большого вреда от одной маленькой плохой привычки. Персик была права, говоря, что дурные привычки — это единственная приятная вещь. Только мы, существа с дурными привычками, по праву можем называть себя людьми. Поэтому мы и ходим на ногах, а могли бы лакать пойло, стоя на четвереньках.
Персик… Каролина закусив губу, подумала о своей подруге и наставнице, которая, выждав удобный момент, сбежала из «Акров», прихватив с собой три китайские вазы и пару серебряных подсвечников. Персик могла бы ответить на ее вопросы — если бы Каролина сумела их задать.
Каролина нахмурилась и еще глубже забилась под одеяло, зная, что даже теплое молоко не поможет ей заснуть. Закрыв глаза, она снова и снова возвращалась к тревожным мыслям о том, что происходит между мужчиной и женщиной, — к тому, что Персик назвала грязным делом, когда впервые заговорила о возможной поездке Каролины в Лондон, где она могла бы заняться бизнесом, если не захочет работать в Вудвере.