Страница:
Но она, конечно не должна этого делать. Герцог и Морган приютили ее, и она не имеет права совать нос в их личные дела. Что с того, что Морган не сказал ей, что у него был брат и что они оба участвовали в войне? Он ничем ей не обязан.
Она села на край кровати. Морган ничем ей не обязан, это она обязана ему всем.
Он ничего не говорит ей о своих планах, не объясняет, как собирается использовать ее в Лондоне; у нее же, по существу, нет от него секретов.
Она выросла в сиротском приюте, и он нашел ее в Вудвере. Какие у нее могли быть секреты? Что она понятия не имеет, кто она на самом деле? Он и так это знает. Может быть, следовало рассказать ему, что она мочилась в постель почти до десяти лет, неоднократно подвергалась за это порке, пока Персик не начала будить ее по ночам? Но лучше умереть, чем раскрыть этот секрет. Или поведать Моргану о том, что ей до сих пор иногда снятся кровати под балдахинами, красивые особняки, благоухающие красавицы и мужчины в атласных нарядах? Что в ее снах все смеются и у всех вьющиеся светлые волосы. Нет, этого она не рассказывала даже Персику.
Так пускай Морган хранит свои секреты, а она будет хранить свои. Она дважды давала обещание не расспрашивать его и должна сдержать слово.
Но не сказать ей о том, что у него был брат? Этого она просто не могла понять. Каролина готова была пожертвовать всем на свете, чтобы иметь хотя бы слабую надежду на то, что у нее когда-то тоже был брат. Или сестра. Или мать и отец, которые заботились о ней. На нынешний день ее представление о матери ассоциировалось всего лишь с незнакомой женщиной, которая доставила ее в сиротский приют, вместо того чтобы продать цыганам или оставить умирать от голода под забором.
Ее рука снова потянулась ко рту, и она скривилась, ощутив горечь на языке. Чем она занимается? Зачем задает себе глупые вопросы, на которые не может ответить? Она знала, что беспокоит ее на самом деле.
Не то, что Морган с ней недостаточно откровенен, не то, что герцог никогда не упоминает о своем умершем сыне.
Что задевало ее сильнее всего и заставляло грызть ногти, так это то, что герцог, казалось, едва замечал, что имеет живого сына. Каролина знала, что Персик, тетя Летиция, Ферди Хезвит и даже мистер Вудвер уделяли ей больше внимания, чем герцог уделял своему родному сыну. Это было страшное чувство: жалеть Моргана за то, что у него есть отец, которого на самом деле как бы и нет.
Каролина соскочила с кровати, глядя на дверь в коридор, который вел к большому центральному холлу. Тот, в свою очередь, вел в другое крыло, где располагались комнаты Джереми. Может быть, если она проделает этот путь, что-нибудь да обнаружится — какой-то ключ к поведению герцога.
Морган натянул поводья, чтобы позволить лошади Каролины держаться впереди. Он восхищался ее прямой посадкой и тем, как изящно изгибалась ее спина в такт движению лошади.
«Наверное, я замечательный учитель, — гордо подумал Морган про себя, — если она за столь короткий срок достигла таких успехов». Но надо отдать должное и ей: она оказалась очень способной ученицей. Обезьянка, так, кажется, он прозвал ее с самого начала, отметив этот дар переимчивости, хотя теперь ему стало ясно, что это прозвище не выражало ее сути. Она не только схватывала все на лету, но и обладала настоящей жаждой познания, ей необходимо было узнавать все обо всем, чтобы иметь о каждом предмете собственное суждение.
Она интересовалась всем, начиная с того, почему Наполеона просто не застрелили, когда его удалось схватить — «благодаря чему, безусловно, не нужна бы была вся эта суматоха прошлым летом под Ватерлоо», — и кончая вопросом о том, почему леди питаются строго по часам. К сожалению, он никогда удовлетворительно не отвечал на подобные вопросы, но это ее не смущало. По крайней мере, Морган не угрожал «надрать ей уши» за то, что она их задавала.
Они доехали до невспаханного поля, и Морган пустил свою лошадь вперед; от поднятого им ветра перья ее зеленой бархатной шляпы попали ей в глаза.
— Проклятие! — воскликнула она, откидывая их назад. — Знаете, Морган, это, конечно, прекрасно — красиво одеваться, но со всеми этими финтифлюшками хлопот не оберешься.
— Ваша новая шляпа очень вам к лицу. Причиняемые неудобства — это цена, которую приходится платить, чтобы красиво выглядеть.
Легкий ветерок снова бросил ей в лицо длинное перо в тот самый момент, когда Каролина открыла рот. Чтобы ответить, ей пришлось выплюнуть перо.
— Тьфу! Морган, вы не заставите меня поверить, что я «красиво выгляжу», если эти дурацкие перья постоянно лезут мне в рыло.
— Может быть, вы и правы, малышка. Почему бы вам не попробовать заправить перо за ухо? — шутливо предложил Морган, не желая портить вечер и напоминать ей о том, что нельзя употреблять слово «рыло». С утра дела шли так скверно, что прогулка верхом с Каролиной была сегодня особенно приятна.
— Мы с вами могли бы устроить небольшое состязание — отсюда до того дерева на краю поля.
Каролина мысленно оценила дистанцию, затем повернулась к нему, сияя зелеными глазами.
— Моя Леди никогда не сможет обскакать вашего Тора без небольшого гандикапа, — заметила она. — Дайте старт, Морган, и отправляйтесь за нами только после того, как сосчитаете до пяти.
— Идет, — согласился Морган, и через пару секунд Каролина помчалась вскачь, склонив голову к шее кобылы. Морган еще раньше дал Каролине хлыст, но она упорно отказывалась им пользоваться, объясняя это тем, что лошадь будет работать неохотно, не чувствуя настоящей преданности хозяину.
«Возможно, она права», — подумал Морган. Характер Леди соответствовал ее имени, и у них с Каролиной установилось взаимопонимание с первого знакомства в стойле.
Морган намеренно досчитал до семи, прежде чем пуститься в погоню. Его жеребец немедленно пошел галопом, и ему не составило большого труда обойти Леди; Морган уже спешился, когда Каролина подскакала к дереву.
— Знаете, что мне нравится больше всего в наших состязаниях, Морган? — спросила она, когда маркиз помог ей соскочить с лошади. — Вы никогда не позволяете себя победить. Я собираюсь обскакать вас в один прекрасный день, но вы все испортите, если начнете поддаваться. Хотя в следующий раз я, возможно, попрошу вас досчитать до десяти. Ради Леди, сами понимаете. Она начинает немного стыдиться.
— Она сказала вам об этом, малышка? — спросил Морган. Он снял с седла жеребца свернутое одеяло: верховые прогулки сочетались у них с небольшими уроками, пока лошади отдыхали; в результате Каролина знала теперь названия большинства цветов и деревьев, которые росли в «Акрах».
Она подождала, пока он расстелил одеяло на земле, потом села, аккуратно оправив юбку своей амазонки, словно осознав наконец, что ей не следует выставлять напоказ коленки.
— Какой урок у нас будет сегодня, Каролина?
Она покачала головой:
— А не могли бы мы сегодня просто поговорить, Морган? Я так устала от уроков.
Просто поговорить? Морган сел рядом, избегая встречаться с ней взглядом. Со времени их разговора в музыкальной комнате, когда она столь безыскусно поведала ему историю своей жизни, он соблюдал осторожность, стараясь разговаривать с ней как можно более бесстрастно. Каролина совершенно ясно дала ему понять — как словами, так и поступками, — что считает его теперь своим другом, доверяет ему. С ней, такой доверчивой и наивной, довольно трудно было иметь дело, учитывая то, как он намеревался ее использовать. Поцелуи не входили в его планы, но теперь ему снова хотелось целовать ее и обучать наслаждениям, какие ей и не снились. Он должен выкинуть все это из головы! Любить ее! Нет, это невозможно!
— Морган? — обратилась к нему Каролина, наклоняясь, чтобы заглянуть ему в глаза. — Вы не хотите просто поговорить?
— Почему бы и нет, Каролина, при условии, что вы опять не втянете меня в дискуссию по поводу представления Ферди лондонскому обществу, чего он желает. Я уже объяснил вам обоим, что его отец, сэр Джозеф, может кое-что сказать относительно того, что я увез Ферди из Вудвера без его согласия. Я не хочу лишних осложнений.
Она покачала головой:
— Нет, я больше не буду просить вас об этом. Я подумала, что мы могли бы поговорить о моей предстоящей жизни в Лондоне. Кажется, я уже знаю имена всех королев и королей, но сомневаюсь, что это может мне пригодиться в обществе. Так что давайте поговорим. Например, — начала она, обхватив колени руками, — как чувствует себя тот человек, которого вы посетили сегодня утром? Ну, тот, который служил вместе с вами на Пиренеях?
Морган повернулся и пристально взглянул на Каролину; его охватила легкая тревога.
— Берт сломал свою единственную ногу, но он, несомненно, поправится, благодарю вас. И примите мои поздравления: вы наконец усвоили чисто женскую уловку — маскировать свое любопытство под внешне невинными расспросами. Менее искушенный человек попался бы в ваши сети. Кто сообщил вам о том, что я служил на Пиренеях?
Она пожала худенькими плечиками:
— Какое это имеет значение, Морган? Интересно, почему вы постоянно умалчиваете об этом? Это было так ужасно?
— Этот период моей жизни нельзя назвать самым приятным, — ответил Морган, сорвав травинку и теребя ее в длинных пальцах. — И это определенно не та тема, которую я хотел бы обсуждать. Если вам нужно попрактиковаться поддерживать светскую беседу, давайте выберем другой предмет, Каролина.
— Хорошо. Расскажите мне о Джереми. Я и понятия не имела, что у вас был брат. Он был очень красивым, — по крайней мере, он показался мне таким на портрете, но я не понимаю, почему…
— Черт вас подери! — Морган вскочил на ноги. — С чего это вам вздумалось совать свой нос в комнаты Джереми? Вы забрели туда случайно или вы методично осматриваете все комнаты в доме? Разве я обыскивал ваши комнаты на предмет обнаружения там припрятанного столового серебра? Я одел вас и научил правильно держать вилку, но в душе вы все еще маленькая воровка, не так ли, леди Каролина? Неграмотная, хитрая сирота. Воспитание Персика дало хорошие всходы!
Морган не мог припомнить, когда он в последний раз был настолько выведен из себя и проявил такую несдержанность. Он гордился умением контролировать себя, сохранять хладнокровие в любой ситуации. Но Каролина Манди сумела разбередить ему душу, растревожить старые раны. Черт бы ее побрал!
Он наконец взял себя в руки и сел, медленно, принужденно.
— Морган, простите меня, — сказала Каролина, положив маленькую ручку в перчатке на его руку.
Он потратил три долгие недели на то, чтобы убедить себя, что их единственный поцелуй был не более чем позывом плоти, что его влечет к Каролине только лишь потому, что он долго вынужден обходиться без женщин, живя в «Акрах», — и ничего не достиг.
Конечно, он мог бы навестить Пятнистого пони, где его ждали объятия любой из официанток. Или съездить в Лондон и провести там несколько дней со своей любовницей. Он не прибег к первому средству в силу своей брезгливости и отверг последнее из-за того, что у него не было времени на развлечения.
По крайней мере, так он сам себе объяснил свое поведение.
Но сейчас она пыталась вторгнуться в его личную жизнь, в личную жизнь его отца — в комнаты Джереми. Боже милостивый, с каким удовольствием он положил бы конец всей это афере и вышвырнул бы Каролину и ее полоумных друзей обратно в Вудвер, да так, чтобы пятки засверкали. Если бы не его планы, вот в чем дело. Он возился с Каролиной не потому, что влюбился в нее, вот что он должен помнить. Он последовательно проводил в жизнь свой план — и делал бы это даже в том случае, если бы он был еще более проблематичным и опасным, — вовсе не потому, что, отказавшись от него, вынужден был бы распрощаться с Каролиной. В его жизни не оставалось места для сантиментов, для любви. У него цель, черт побери!
— Вы просите прощения? За что, Каролина? — спросил он наконец. — Что не оправдали моего доверия и доверия моего отца, шныряя по дому?
— Нет, Морган, — услышал он в ответ, хотя ему пришлось нагнуться, потому то она говорила почти шепотом. — Дело не в этом. Мне жаль, что Джереми мертв, Морган. Мне жаль, что вы потеряли брата, а его милость — одного из своих сыновей. Но более всего я сожалею о том, что ни вы, ни ваш отец не говорите об этом, не говорите о Джереми. Стало быть, боль так сильна, что вам невмоготу говорить обо всем этом даже с друзьями. Я всего лишь сирота, одетая в роскошные наряды, Морган, но ведь мы стали друзьями, не так ли?
— О Боже, — пробормотал Морган. — Каро, простите меня, пожалуйста. Я так привык к цинизму, что вижу его там, где его нет и в помине. Я просто забыл на мгновение, с каким чистым и честным существом имею дело. Что вы хотели бы узнать?
Она погладила его по руке:
— Мне хотелось бы узнать все о Джереми, в том числе и то, почему его портрет не висит в одном ряду с остальными, а спрятан в его комнатах. Я хочу узнать, почему ни вы, ни ваш отец никогда не упоминаете его имени. Но главное, я надеюсь, что, узнав все это, смогу понять, почему вы общаетесь с отцом, как чужие люди, а не так, как, по моим представлениям, должны общаться дети и родители. Я не знаю толком, как должны строиться взаимоотношения в семье, поскольку видела нормальную семью только во сне. Я просто подумала… я надеялась… — слова Каролины замерли у нее на устах, и Морган почувствовал, как ее головка прильнула к его плечу.
Ее близость, ее прикосновения сводили его с ума, но слова подействовали как ушат холодной воды.
— Мой отец и я — мы не соответствуем вашим представлениям о счастливой семейной жизни. Не так ли?
Он почувствовал движение ее головы, обозначившее кивок.
— Ваш отец кажется очень важным, когда пребывает в одиночестве, а когда вы встречаетесь с ним за обеденным столом, создается впечатление, что вы оба испытываете неловкость. Его милость выглядит таким печальным, а вы будто всегда сердитесь на него.
— Я горько разочаровался в своем отце, Каролина. С сожалением вынужден это признать, — проговорил Морган. — Мы всегда были с ним не в ладах, почти с тех самых пор, как я перестал держаться за материнскую юбку. Джереми всегда был для него лучшим сыном, чем я. — Он помолчал с минуту, недоумевая, чем вызвана такая его откровенность, затем продолжил рассказ, испытывая странное чувство облегчения: — Когда Джереми единственный раз проявил непослушание, сбежав из дома на войну, чтобы разыскать там меня, это было с его стороны восстанием против авторитета отца, приведшим к тому, что он умер как герой. А я остался в живых, чтобы влачить бремя вины. Вещи Джереми хранятся в неприкосновенности в его комнате, как священные реликвии, чтобы отец мог молиться в этом склепе, который он воздвиг в память о своем младшем сыне.
Она подняла голову и заглянула ему в глаза:
— Его милость обвиняет вас? Ах, Морган, это так несправедливо. Как может ваш отец, который кажется очень богобоязненным, быть таким злопамятным?
Морган слегка улыбнулся:
— Да нет, моя крошка, он простил меня. Он даже возносит молитвы за спасение моей бессмертной души. Но вы, моя в высшей степени наблюдательная маленькая Каро, заметили то, в чем я давно уже убедился: быть прощенным и быть любимым — это совершенно разные вещи. Я смирился с этим и теперь с уверенностью могу сказать, что его дурное мнение обо мне не имеет никакого значения, что я взрослый человек, который живет так, как ему нравится.
Она покачала головой. В глазах у нее стояли слезы.
— Вы оказались таким же сиротой, как и я, Морган, хотя вам даже хуже, чем мне. У меня, по крайней мере, есть тетя Летиция, Ферди и Персик.
— Сирота… Интересная, хотя и не слишком ободряющая мысль. — Он сжал ладонями ее лицо, утирая большими пальцами слезы на ее щеках. — Но довольно слезливой жалости к себе, Каролина. Только пообещайте мне, что не будете упоминать о Джереми, разговаривая с отцом. Достаточно того, что я уговорил его поехать с нами в Лондон. Может быть, это и глупо, но я все еще питаю слабую надежду на то, что наша поездка в Лондон и ваше появление в обществе смогут излечить его от меланхолии.
— Вы такой хороший, любящий сын, Морган, — сказала Каролина, и Морган закрыл глаза, чтобы не видеть ее открытого, доверчивого взгляда. — Я буду очень рада, если мне удастся вам помочь. — Тут она придвинулась к Моргану и поцеловала его.
И Морган почувствовал, что рухнули преграды. Он нуждался в ее нежности, в ее любви, в утешении.
Когда Каролина попыталась отдалиться, он удержал ее, нашел ртом ее губы и принялся ласкать их. Если бы он мог вновь обрести хотя бы крупицу невинности и нежности, утраченных им много лет назад… Он крепко прижал к себе Каролину, сдавливая ее худенькие плечи своими большими ладонями, увлекая ее за собой на одеяло, запрокидывая на спину.
— Каролина. Моя дорогая, Каро, — хрипло прошептал он. Она дрожала, но это только сильнее возбуждало его.
Он чувствовал себя таким большим, неуклюжим, неловким; он понимал, как будет ругать себя впоследствии за то, что собирался сделать. Его рука скользнула под ее блузку и дотронулась до груди. Она слабо застонала. Ее сосок затвердел под его рукой.
Как ни странно, он думал только о том, чтобы доставить наслаждение Каролине, а вовсе не себе.. Он хотел доказать ей, что занятие любовью — вовсе не грязное дело.
Несколько минут Каролина лежала неподвижно, ее тело оставалось вялым и неотзывчивым, он почти уже пришел в себя и едва не отказался от задуманного, но тут почувствовал, как ее руки обхватили его, ее спина изогнулась, и она прижалась к нему. Он целовал ее грудь, гладил живот, а она молчала, не помогала ему, но и не останавливала, просто лежала неподвижно, дыша часто и неглубоко. Рука Моргана пробралась под ее юбку и принялась медленно поглаживать ее бедро — все выше и выше. Только тут она снова зашевелилась, ее ноги сами раздвинулись.
— О-о…
Это было все, что она сказала.
Он знал, что должен остановиться. Сейчас же. Он должен опустить ее юбку, закрыть ее грудь, привезти ее обратно в «Акры». Ему должно быть стыдно. Ведь она была невинной девушкой. Девственницей!
Но она расцветала под его ласками. Все ее маленькое тело словно наливалось соком и тянулось к нему.
— О-о! — снова простонала она еле слышно, но в голосе ее уже слышалась чувственность, и он знал, что это будет неправильно — остановиться.
Он шире раздвинул ей ноги и стал медленно ласкать ее нежными, но опытными и настойчивыми движениями.
Он был вознагражден несмелым вздохом изумления, порывом ее тела, прижавшегося к нему ближе.
«Это для тебя, Каро», — пронеслось у него в мозгу. — «Это расплата за все мои грехи».
Ее маленькое тело приподнялось ему навстречу и затрепетало…
И остановило его на краю, физически неудовлетворенным.
Она прильнула к нему, а он опустил ее юбку и склонил голову на ее обнаженную грудь, ловя ртом воздух и содрогаясь от внутреннего напряжения. Он оглядел раскинувшиеся вокруг поля, обвел взглядом горизонт, отчаянно пытаясь вновь обрести трезвость рассудка. Он должен полностью сосредоточиться на своих планах, не дать ослепить себя.
— Морган, — услышал он ее шепот откуда-то сверху; ее голос был приглушен слезами счастья. — Я люблю вас. Я очень люблю вас.
Он закрыл глаза.
ГЛАВА 10
— Дульцинея, что это ты делаешь?
Каролина швырнула атласный башмачок на кучу одежды, наваленную на середину покрывала.
— Я упаковываю вещи, тетя Летиция, — ответила она, не глядя на пожилую женщину. — Я не собираюсь брать с собой все, что маркиз накупил мне, потому что это походило бы на воровство, а я не собираюсь доставлять удовольствие этому чертову выродку, подтверждая, что из свиного уха не сошьешь шелковый кошелек. Но я возьму достаточно всего, чтобы не голодать и чтобы у меня в кармане водились монеты, пока я не найду работу. Уж это-то я заслужила. Боже мой, да я заслужила гораздо больше! Кстати, где Муффи? Я ее здесь не оставлю!
— Дульцинея! Какой у тебя вид! Какая безобразная дикция! А язык! А голос! Он слишком резкий, моя дорогая. Мягко говоря.
— Да, тетя Летиция. Да, он слишком резкий, а я еще придерживаю язык, как говаривала Персик. Подожди, как только я отправлюсь в путь, тогда уж отведу душу, выругаюсь от души, можешь не сомневаться! — Второй башмачок последовал за первым, и Каролина злобно оглядела комнату. Она спешила, зная, что должна покинуть «Акры», пока не сделала чего-нибудь ужасного. Пока, например, не нашла длинного острого ножа и не вонзила его в Моргана Блейкли. Пока не схватила кочергу из камина и не размозжила ему череп.
Пока не заплакала.
— Сказать, что это было частью моего образования, — как он мог? — проговорила Каролина, задыхаясь от обиды. Если бы она могла возненавидеть его лютой ненавистью, она не думала бы о том, что произошло под тем деревом, о том, какой она была дурой, сказав, что любит его. Она любит его? Каролина проклинала землю, которую он поганил, ступая по ней! Она его любит? Лучше она умрет сморщенной старой девой, чем будет любить такого человека, как Морган Блейкли. Лучше вернуться в Вудвер и стать невестой Человека-Леопарда! Лучше она кинется в колодец!
— Дульцинея, пожалуйста, сядь. У меня закружилась голова от твоей беготни. Мы едем в Лондон? А я думала, что мы отправимся туда только через две недели. Не вся новая одежда Ферди уже готова и доставлена в Акры, поскольку герцог только недавно согласился ввести его в общество. Хотя ее изготовление не займет много времени, принимая во внимание его размеры. Ах! Я ведь не должна была говорить об этом. Его милость выразил пожелание, чтобы это было сюрпризом.
Каролина замерла. Так Ферди собираются ввести в общество? А Морган об этом не знает? Эта мысль заставила ее улыбнуться. Но, собственно, чему она радуется? Ведь Ферди не поедет в Лондон. Ни он, ни тетя Летиция, поскольку она покидает «Акры».
— Тетя Летиция, — начала Каролина, но замолчала, уставившись на нее.
— Тебе понравилось? — спросила пожилая женщина, показывая на свои короткие, не длиннее двух дюймов, волосы, окрашенные в ярко-розовый цвет. — Ферди сейчас как раз сочиняет стихотворение в честь моей новой прически. Обычно он сочиняет стихи прямо на месте, но на этот раз он сказал, что я заставила его онеметь. — Ее улыбка выражала полный восторг. — Мне никогда прежде не удавалось заставить его онеметь, как тебе известно. Это научит задиристого пигмея смирению.
На минуту забыв о своих собственных проблемах, Каролина подошла к стулу, на котором расположилась тетя Легация, и медленно обошла вокруг нее. Вид не улучшался.
— Тетя Летиция, — сказала она, — почему вы покрасили волосы в розовый цвет?
Дама с восторгом захлопала в ладоши:
— Я думала, ты сразу догадаешься, Дульцинея. Когда у меня стали такие короткие волосы, все тюрбаны оказались мне велики. Конечно, я могла бы заказать новые, но на это ушло бы много времени, не так ли? Поэтому я подумала и решила — и это была одна из самых великолепных моих идей — покраситься. Живой тюрбан! Бетт достала мне краску в деревенской аптеке. Теперь все улажено — и как просто! Ни суеты, ни примерки. И что очень важно, живой тюрбан не сползает с головы! А теперь скажи мне: что ты делаешь с этим покрывалом?
Нижняя губа Каролины начала дрожать; она разрывалась между стремлением уехать и жалостью к друзьям. Когда она прибежала сюда из конюшни, то думала только об одном: поскорее собрать вещи и покинуть «Акры», чтобы никогда больше не встречаться с Морганом Блейкли после пережитого ею унижения. Она даже не подумала ни о Ферди, ни о тете Летиции. Хоть бы Морган Блейкли провалился в преисподнюю! Он все разрушил!
Она опустилась на колени рядом со стулом тети Легации:
— Дорогая тетя, неужели поездка в Лондон так много для вас значит?
Легация повернулась к Каролине, взяв ее за руку и покровительственно улыбнувшись:
— Ты спрашиваешь о нашем призвании? Вот чем является Лондон для нас, Дульцинея, — нашим призванием, славным и почетным. Мы должны вернуть тебя в лоно твоей семьи. И мы сделаем это, Дульцинея, потому что добрый герцог и храбрый маркиз обещали мне, что все так и будет. Мы завоюем высшее общество! — Она нагнулась и шепотом добавила: — И мы смогли бы даже поесть там чудесного Гюнтеровского мороженого. В свое время я поглотила огромное количество этой прелести, и у меня нет слов, чтобы описать его вкус.
Каролина покачала головой и фыркнула, готовая то ли расплакаться, то ли рассмеяться:
— Гюнтеровское мороженое, тетя Легация? Тебе бы хотелось снова его поесть?
— Ах, дорогая, да. Особенно земляничное. Но дело не только в этом. Ты и представить себе не можешь, как великолепен Лондон. Я помню, что рассказывала, каким будет твой первый выход в свет, но я рассказала далеко не все. Там есть Эстли и Тауэр, и все эти чудесные магазины на Бонд-стрит, и… знаешь, всего и не перечислишь, Дульцинея. Мой собственный сезон оборвался трагически быстро из-за инфернального Лоуренса — и все благодаря маленькой неприятности в Воксхолл-Гарденс. — Она взмахнула рукой. — Но мы, разумеется, не будем слишком много говорить об этом.
— Конечно, не будем. Мы никогда об этом не говорили. Ведь сразу после этого прерванного сезона Лоуренс впервые запер… впервые заточил вас в своем поместье, не так ли?
Легация вскинула подбородок и посмотрела куда-то вдаль:
Она села на край кровати. Морган ничем ей не обязан, это она обязана ему всем.
Он ничего не говорит ей о своих планах, не объясняет, как собирается использовать ее в Лондоне; у нее же, по существу, нет от него секретов.
Она выросла в сиротском приюте, и он нашел ее в Вудвере. Какие у нее могли быть секреты? Что она понятия не имеет, кто она на самом деле? Он и так это знает. Может быть, следовало рассказать ему, что она мочилась в постель почти до десяти лет, неоднократно подвергалась за это порке, пока Персик не начала будить ее по ночам? Но лучше умереть, чем раскрыть этот секрет. Или поведать Моргану о том, что ей до сих пор иногда снятся кровати под балдахинами, красивые особняки, благоухающие красавицы и мужчины в атласных нарядах? Что в ее снах все смеются и у всех вьющиеся светлые волосы. Нет, этого она не рассказывала даже Персику.
Так пускай Морган хранит свои секреты, а она будет хранить свои. Она дважды давала обещание не расспрашивать его и должна сдержать слово.
Но не сказать ей о том, что у него был брат? Этого она просто не могла понять. Каролина готова была пожертвовать всем на свете, чтобы иметь хотя бы слабую надежду на то, что у нее когда-то тоже был брат. Или сестра. Или мать и отец, которые заботились о ней. На нынешний день ее представление о матери ассоциировалось всего лишь с незнакомой женщиной, которая доставила ее в сиротский приют, вместо того чтобы продать цыганам или оставить умирать от голода под забором.
Ее рука снова потянулась ко рту, и она скривилась, ощутив горечь на языке. Чем она занимается? Зачем задает себе глупые вопросы, на которые не может ответить? Она знала, что беспокоит ее на самом деле.
Не то, что Морган с ней недостаточно откровенен, не то, что герцог никогда не упоминает о своем умершем сыне.
Что задевало ее сильнее всего и заставляло грызть ногти, так это то, что герцог, казалось, едва замечал, что имеет живого сына. Каролина знала, что Персик, тетя Летиция, Ферди Хезвит и даже мистер Вудвер уделяли ей больше внимания, чем герцог уделял своему родному сыну. Это было страшное чувство: жалеть Моргана за то, что у него есть отец, которого на самом деле как бы и нет.
Каролина соскочила с кровати, глядя на дверь в коридор, который вел к большому центральному холлу. Тот, в свою очередь, вел в другое крыло, где располагались комнаты Джереми. Может быть, если она проделает этот путь, что-нибудь да обнаружится — какой-то ключ к поведению герцога.
Морган натянул поводья, чтобы позволить лошади Каролины держаться впереди. Он восхищался ее прямой посадкой и тем, как изящно изгибалась ее спина в такт движению лошади.
«Наверное, я замечательный учитель, — гордо подумал Морган про себя, — если она за столь короткий срок достигла таких успехов». Но надо отдать должное и ей: она оказалась очень способной ученицей. Обезьянка, так, кажется, он прозвал ее с самого начала, отметив этот дар переимчивости, хотя теперь ему стало ясно, что это прозвище не выражало ее сути. Она не только схватывала все на лету, но и обладала настоящей жаждой познания, ей необходимо было узнавать все обо всем, чтобы иметь о каждом предмете собственное суждение.
Она интересовалась всем, начиная с того, почему Наполеона просто не застрелили, когда его удалось схватить — «благодаря чему, безусловно, не нужна бы была вся эта суматоха прошлым летом под Ватерлоо», — и кончая вопросом о том, почему леди питаются строго по часам. К сожалению, он никогда удовлетворительно не отвечал на подобные вопросы, но это ее не смущало. По крайней мере, Морган не угрожал «надрать ей уши» за то, что она их задавала.
Они доехали до невспаханного поля, и Морган пустил свою лошадь вперед; от поднятого им ветра перья ее зеленой бархатной шляпы попали ей в глаза.
— Проклятие! — воскликнула она, откидывая их назад. — Знаете, Морган, это, конечно, прекрасно — красиво одеваться, но со всеми этими финтифлюшками хлопот не оберешься.
— Ваша новая шляпа очень вам к лицу. Причиняемые неудобства — это цена, которую приходится платить, чтобы красиво выглядеть.
Легкий ветерок снова бросил ей в лицо длинное перо в тот самый момент, когда Каролина открыла рот. Чтобы ответить, ей пришлось выплюнуть перо.
— Тьфу! Морган, вы не заставите меня поверить, что я «красиво выгляжу», если эти дурацкие перья постоянно лезут мне в рыло.
— Может быть, вы и правы, малышка. Почему бы вам не попробовать заправить перо за ухо? — шутливо предложил Морган, не желая портить вечер и напоминать ей о том, что нельзя употреблять слово «рыло». С утра дела шли так скверно, что прогулка верхом с Каролиной была сегодня особенно приятна.
— Мы с вами могли бы устроить небольшое состязание — отсюда до того дерева на краю поля.
Каролина мысленно оценила дистанцию, затем повернулась к нему, сияя зелеными глазами.
— Моя Леди никогда не сможет обскакать вашего Тора без небольшого гандикапа, — заметила она. — Дайте старт, Морган, и отправляйтесь за нами только после того, как сосчитаете до пяти.
— Идет, — согласился Морган, и через пару секунд Каролина помчалась вскачь, склонив голову к шее кобылы. Морган еще раньше дал Каролине хлыст, но она упорно отказывалась им пользоваться, объясняя это тем, что лошадь будет работать неохотно, не чувствуя настоящей преданности хозяину.
«Возможно, она права», — подумал Морган. Характер Леди соответствовал ее имени, и у них с Каролиной установилось взаимопонимание с первого знакомства в стойле.
Морган намеренно досчитал до семи, прежде чем пуститься в погоню. Его жеребец немедленно пошел галопом, и ему не составило большого труда обойти Леди; Морган уже спешился, когда Каролина подскакала к дереву.
— Знаете, что мне нравится больше всего в наших состязаниях, Морган? — спросила она, когда маркиз помог ей соскочить с лошади. — Вы никогда не позволяете себя победить. Я собираюсь обскакать вас в один прекрасный день, но вы все испортите, если начнете поддаваться. Хотя в следующий раз я, возможно, попрошу вас досчитать до десяти. Ради Леди, сами понимаете. Она начинает немного стыдиться.
— Она сказала вам об этом, малышка? — спросил Морган. Он снял с седла жеребца свернутое одеяло: верховые прогулки сочетались у них с небольшими уроками, пока лошади отдыхали; в результате Каролина знала теперь названия большинства цветов и деревьев, которые росли в «Акрах».
Она подождала, пока он расстелил одеяло на земле, потом села, аккуратно оправив юбку своей амазонки, словно осознав наконец, что ей не следует выставлять напоказ коленки.
— Какой урок у нас будет сегодня, Каролина?
Она покачала головой:
— А не могли бы мы сегодня просто поговорить, Морган? Я так устала от уроков.
Просто поговорить? Морган сел рядом, избегая встречаться с ней взглядом. Со времени их разговора в музыкальной комнате, когда она столь безыскусно поведала ему историю своей жизни, он соблюдал осторожность, стараясь разговаривать с ней как можно более бесстрастно. Каролина совершенно ясно дала ему понять — как словами, так и поступками, — что считает его теперь своим другом, доверяет ему. С ней, такой доверчивой и наивной, довольно трудно было иметь дело, учитывая то, как он намеревался ее использовать. Поцелуи не входили в его планы, но теперь ему снова хотелось целовать ее и обучать наслаждениям, какие ей и не снились. Он должен выкинуть все это из головы! Любить ее! Нет, это невозможно!
— Морган? — обратилась к нему Каролина, наклоняясь, чтобы заглянуть ему в глаза. — Вы не хотите просто поговорить?
— Почему бы и нет, Каролина, при условии, что вы опять не втянете меня в дискуссию по поводу представления Ферди лондонскому обществу, чего он желает. Я уже объяснил вам обоим, что его отец, сэр Джозеф, может кое-что сказать относительно того, что я увез Ферди из Вудвера без его согласия. Я не хочу лишних осложнений.
Она покачала головой:
— Нет, я больше не буду просить вас об этом. Я подумала, что мы могли бы поговорить о моей предстоящей жизни в Лондоне. Кажется, я уже знаю имена всех королев и королей, но сомневаюсь, что это может мне пригодиться в обществе. Так что давайте поговорим. Например, — начала она, обхватив колени руками, — как чувствует себя тот человек, которого вы посетили сегодня утром? Ну, тот, который служил вместе с вами на Пиренеях?
Морган повернулся и пристально взглянул на Каролину; его охватила легкая тревога.
— Берт сломал свою единственную ногу, но он, несомненно, поправится, благодарю вас. И примите мои поздравления: вы наконец усвоили чисто женскую уловку — маскировать свое любопытство под внешне невинными расспросами. Менее искушенный человек попался бы в ваши сети. Кто сообщил вам о том, что я служил на Пиренеях?
Она пожала худенькими плечиками:
— Какое это имеет значение, Морган? Интересно, почему вы постоянно умалчиваете об этом? Это было так ужасно?
— Этот период моей жизни нельзя назвать самым приятным, — ответил Морган, сорвав травинку и теребя ее в длинных пальцах. — И это определенно не та тема, которую я хотел бы обсуждать. Если вам нужно попрактиковаться поддерживать светскую беседу, давайте выберем другой предмет, Каролина.
— Хорошо. Расскажите мне о Джереми. Я и понятия не имела, что у вас был брат. Он был очень красивым, — по крайней мере, он показался мне таким на портрете, но я не понимаю, почему…
— Черт вас подери! — Морган вскочил на ноги. — С чего это вам вздумалось совать свой нос в комнаты Джереми? Вы забрели туда случайно или вы методично осматриваете все комнаты в доме? Разве я обыскивал ваши комнаты на предмет обнаружения там припрятанного столового серебра? Я одел вас и научил правильно держать вилку, но в душе вы все еще маленькая воровка, не так ли, леди Каролина? Неграмотная, хитрая сирота. Воспитание Персика дало хорошие всходы!
Морган не мог припомнить, когда он в последний раз был настолько выведен из себя и проявил такую несдержанность. Он гордился умением контролировать себя, сохранять хладнокровие в любой ситуации. Но Каролина Манди сумела разбередить ему душу, растревожить старые раны. Черт бы ее побрал!
Он наконец взял себя в руки и сел, медленно, принужденно.
— Морган, простите меня, — сказала Каролина, положив маленькую ручку в перчатке на его руку.
Он потратил три долгие недели на то, чтобы убедить себя, что их единственный поцелуй был не более чем позывом плоти, что его влечет к Каролине только лишь потому, что он долго вынужден обходиться без женщин, живя в «Акрах», — и ничего не достиг.
Конечно, он мог бы навестить Пятнистого пони, где его ждали объятия любой из официанток. Или съездить в Лондон и провести там несколько дней со своей любовницей. Он не прибег к первому средству в силу своей брезгливости и отверг последнее из-за того, что у него не было времени на развлечения.
По крайней мере, так он сам себе объяснил свое поведение.
Но сейчас она пыталась вторгнуться в его личную жизнь, в личную жизнь его отца — в комнаты Джереми. Боже милостивый, с каким удовольствием он положил бы конец всей это афере и вышвырнул бы Каролину и ее полоумных друзей обратно в Вудвер, да так, чтобы пятки засверкали. Если бы не его планы, вот в чем дело. Он возился с Каролиной не потому, что влюбился в нее, вот что он должен помнить. Он последовательно проводил в жизнь свой план — и делал бы это даже в том случае, если бы он был еще более проблематичным и опасным, — вовсе не потому, что, отказавшись от него, вынужден был бы распрощаться с Каролиной. В его жизни не оставалось места для сантиментов, для любви. У него цель, черт побери!
— Вы просите прощения? За что, Каролина? — спросил он наконец. — Что не оправдали моего доверия и доверия моего отца, шныряя по дому?
— Нет, Морган, — услышал он в ответ, хотя ему пришлось нагнуться, потому то она говорила почти шепотом. — Дело не в этом. Мне жаль, что Джереми мертв, Морган. Мне жаль, что вы потеряли брата, а его милость — одного из своих сыновей. Но более всего я сожалею о том, что ни вы, ни ваш отец не говорите об этом, не говорите о Джереми. Стало быть, боль так сильна, что вам невмоготу говорить обо всем этом даже с друзьями. Я всего лишь сирота, одетая в роскошные наряды, Морган, но ведь мы стали друзьями, не так ли?
— О Боже, — пробормотал Морган. — Каро, простите меня, пожалуйста. Я так привык к цинизму, что вижу его там, где его нет и в помине. Я просто забыл на мгновение, с каким чистым и честным существом имею дело. Что вы хотели бы узнать?
Она погладила его по руке:
— Мне хотелось бы узнать все о Джереми, в том числе и то, почему его портрет не висит в одном ряду с остальными, а спрятан в его комнатах. Я хочу узнать, почему ни вы, ни ваш отец никогда не упоминаете его имени. Но главное, я надеюсь, что, узнав все это, смогу понять, почему вы общаетесь с отцом, как чужие люди, а не так, как, по моим представлениям, должны общаться дети и родители. Я не знаю толком, как должны строиться взаимоотношения в семье, поскольку видела нормальную семью только во сне. Я просто подумала… я надеялась… — слова Каролины замерли у нее на устах, и Морган почувствовал, как ее головка прильнула к его плечу.
Ее близость, ее прикосновения сводили его с ума, но слова подействовали как ушат холодной воды.
— Мой отец и я — мы не соответствуем вашим представлениям о счастливой семейной жизни. Не так ли?
Он почувствовал движение ее головы, обозначившее кивок.
— Ваш отец кажется очень важным, когда пребывает в одиночестве, а когда вы встречаетесь с ним за обеденным столом, создается впечатление, что вы оба испытываете неловкость. Его милость выглядит таким печальным, а вы будто всегда сердитесь на него.
— Я горько разочаровался в своем отце, Каролина. С сожалением вынужден это признать, — проговорил Морган. — Мы всегда были с ним не в ладах, почти с тех самых пор, как я перестал держаться за материнскую юбку. Джереми всегда был для него лучшим сыном, чем я. — Он помолчал с минуту, недоумевая, чем вызвана такая его откровенность, затем продолжил рассказ, испытывая странное чувство облегчения: — Когда Джереми единственный раз проявил непослушание, сбежав из дома на войну, чтобы разыскать там меня, это было с его стороны восстанием против авторитета отца, приведшим к тому, что он умер как герой. А я остался в живых, чтобы влачить бремя вины. Вещи Джереми хранятся в неприкосновенности в его комнате, как священные реликвии, чтобы отец мог молиться в этом склепе, который он воздвиг в память о своем младшем сыне.
Она подняла голову и заглянула ему в глаза:
— Его милость обвиняет вас? Ах, Морган, это так несправедливо. Как может ваш отец, который кажется очень богобоязненным, быть таким злопамятным?
Морган слегка улыбнулся:
— Да нет, моя крошка, он простил меня. Он даже возносит молитвы за спасение моей бессмертной души. Но вы, моя в высшей степени наблюдательная маленькая Каро, заметили то, в чем я давно уже убедился: быть прощенным и быть любимым — это совершенно разные вещи. Я смирился с этим и теперь с уверенностью могу сказать, что его дурное мнение обо мне не имеет никакого значения, что я взрослый человек, который живет так, как ему нравится.
Она покачала головой. В глазах у нее стояли слезы.
— Вы оказались таким же сиротой, как и я, Морган, хотя вам даже хуже, чем мне. У меня, по крайней мере, есть тетя Летиция, Ферди и Персик.
— Сирота… Интересная, хотя и не слишком ободряющая мысль. — Он сжал ладонями ее лицо, утирая большими пальцами слезы на ее щеках. — Но довольно слезливой жалости к себе, Каролина. Только пообещайте мне, что не будете упоминать о Джереми, разговаривая с отцом. Достаточно того, что я уговорил его поехать с нами в Лондон. Может быть, это и глупо, но я все еще питаю слабую надежду на то, что наша поездка в Лондон и ваше появление в обществе смогут излечить его от меланхолии.
— Вы такой хороший, любящий сын, Морган, — сказала Каролина, и Морган закрыл глаза, чтобы не видеть ее открытого, доверчивого взгляда. — Я буду очень рада, если мне удастся вам помочь. — Тут она придвинулась к Моргану и поцеловала его.
И Морган почувствовал, что рухнули преграды. Он нуждался в ее нежности, в ее любви, в утешении.
Когда Каролина попыталась отдалиться, он удержал ее, нашел ртом ее губы и принялся ласкать их. Если бы он мог вновь обрести хотя бы крупицу невинности и нежности, утраченных им много лет назад… Он крепко прижал к себе Каролину, сдавливая ее худенькие плечи своими большими ладонями, увлекая ее за собой на одеяло, запрокидывая на спину.
— Каролина. Моя дорогая, Каро, — хрипло прошептал он. Она дрожала, но это только сильнее возбуждало его.
Он чувствовал себя таким большим, неуклюжим, неловким; он понимал, как будет ругать себя впоследствии за то, что собирался сделать. Его рука скользнула под ее блузку и дотронулась до груди. Она слабо застонала. Ее сосок затвердел под его рукой.
Как ни странно, он думал только о том, чтобы доставить наслаждение Каролине, а вовсе не себе.. Он хотел доказать ей, что занятие любовью — вовсе не грязное дело.
Несколько минут Каролина лежала неподвижно, ее тело оставалось вялым и неотзывчивым, он почти уже пришел в себя и едва не отказался от задуманного, но тут почувствовал, как ее руки обхватили его, ее спина изогнулась, и она прижалась к нему. Он целовал ее грудь, гладил живот, а она молчала, не помогала ему, но и не останавливала, просто лежала неподвижно, дыша часто и неглубоко. Рука Моргана пробралась под ее юбку и принялась медленно поглаживать ее бедро — все выше и выше. Только тут она снова зашевелилась, ее ноги сами раздвинулись.
— О-о…
Это было все, что она сказала.
Он знал, что должен остановиться. Сейчас же. Он должен опустить ее юбку, закрыть ее грудь, привезти ее обратно в «Акры». Ему должно быть стыдно. Ведь она была невинной девушкой. Девственницей!
Но она расцветала под его ласками. Все ее маленькое тело словно наливалось соком и тянулось к нему.
— О-о! — снова простонала она еле слышно, но в голосе ее уже слышалась чувственность, и он знал, что это будет неправильно — остановиться.
Он шире раздвинул ей ноги и стал медленно ласкать ее нежными, но опытными и настойчивыми движениями.
Он был вознагражден несмелым вздохом изумления, порывом ее тела, прижавшегося к нему ближе.
«Это для тебя, Каро», — пронеслось у него в мозгу. — «Это расплата за все мои грехи».
Ее маленькое тело приподнялось ему навстречу и затрепетало…
И остановило его на краю, физически неудовлетворенным.
Она прильнула к нему, а он опустил ее юбку и склонил голову на ее обнаженную грудь, ловя ртом воздух и содрогаясь от внутреннего напряжения. Он оглядел раскинувшиеся вокруг поля, обвел взглядом горизонт, отчаянно пытаясь вновь обрести трезвость рассудка. Он должен полностью сосредоточиться на своих планах, не дать ослепить себя.
— Морган, — услышал он ее шепот откуда-то сверху; ее голос был приглушен слезами счастья. — Я люблю вас. Я очень люблю вас.
Он закрыл глаза.
ГЛАВА 10
У сердца свои законы, о которых разум ничего не знает.
Блез Паскаль
— Дульцинея, что это ты делаешь?
Каролина швырнула атласный башмачок на кучу одежды, наваленную на середину покрывала.
— Я упаковываю вещи, тетя Летиция, — ответила она, не глядя на пожилую женщину. — Я не собираюсь брать с собой все, что маркиз накупил мне, потому что это походило бы на воровство, а я не собираюсь доставлять удовольствие этому чертову выродку, подтверждая, что из свиного уха не сошьешь шелковый кошелек. Но я возьму достаточно всего, чтобы не голодать и чтобы у меня в кармане водились монеты, пока я не найду работу. Уж это-то я заслужила. Боже мой, да я заслужила гораздо больше! Кстати, где Муффи? Я ее здесь не оставлю!
— Дульцинея! Какой у тебя вид! Какая безобразная дикция! А язык! А голос! Он слишком резкий, моя дорогая. Мягко говоря.
— Да, тетя Летиция. Да, он слишком резкий, а я еще придерживаю язык, как говаривала Персик. Подожди, как только я отправлюсь в путь, тогда уж отведу душу, выругаюсь от души, можешь не сомневаться! — Второй башмачок последовал за первым, и Каролина злобно оглядела комнату. Она спешила, зная, что должна покинуть «Акры», пока не сделала чего-нибудь ужасного. Пока, например, не нашла длинного острого ножа и не вонзила его в Моргана Блейкли. Пока не схватила кочергу из камина и не размозжила ему череп.
Пока не заплакала.
— Сказать, что это было частью моего образования, — как он мог? — проговорила Каролина, задыхаясь от обиды. Если бы она могла возненавидеть его лютой ненавистью, она не думала бы о том, что произошло под тем деревом, о том, какой она была дурой, сказав, что любит его. Она любит его? Каролина проклинала землю, которую он поганил, ступая по ней! Она его любит? Лучше она умрет сморщенной старой девой, чем будет любить такого человека, как Морган Блейкли. Лучше вернуться в Вудвер и стать невестой Человека-Леопарда! Лучше она кинется в колодец!
— Дульцинея, пожалуйста, сядь. У меня закружилась голова от твоей беготни. Мы едем в Лондон? А я думала, что мы отправимся туда только через две недели. Не вся новая одежда Ферди уже готова и доставлена в Акры, поскольку герцог только недавно согласился ввести его в общество. Хотя ее изготовление не займет много времени, принимая во внимание его размеры. Ах! Я ведь не должна была говорить об этом. Его милость выразил пожелание, чтобы это было сюрпризом.
Каролина замерла. Так Ферди собираются ввести в общество? А Морган об этом не знает? Эта мысль заставила ее улыбнуться. Но, собственно, чему она радуется? Ведь Ферди не поедет в Лондон. Ни он, ни тетя Летиция, поскольку она покидает «Акры».
— Тетя Летиция, — начала Каролина, но замолчала, уставившись на нее.
— Тебе понравилось? — спросила пожилая женщина, показывая на свои короткие, не длиннее двух дюймов, волосы, окрашенные в ярко-розовый цвет. — Ферди сейчас как раз сочиняет стихотворение в честь моей новой прически. Обычно он сочиняет стихи прямо на месте, но на этот раз он сказал, что я заставила его онеметь. — Ее улыбка выражала полный восторг. — Мне никогда прежде не удавалось заставить его онеметь, как тебе известно. Это научит задиристого пигмея смирению.
На минуту забыв о своих собственных проблемах, Каролина подошла к стулу, на котором расположилась тетя Легация, и медленно обошла вокруг нее. Вид не улучшался.
— Тетя Летиция, — сказала она, — почему вы покрасили волосы в розовый цвет?
Дама с восторгом захлопала в ладоши:
— Я думала, ты сразу догадаешься, Дульцинея. Когда у меня стали такие короткие волосы, все тюрбаны оказались мне велики. Конечно, я могла бы заказать новые, но на это ушло бы много времени, не так ли? Поэтому я подумала и решила — и это была одна из самых великолепных моих идей — покраситься. Живой тюрбан! Бетт достала мне краску в деревенской аптеке. Теперь все улажено — и как просто! Ни суеты, ни примерки. И что очень важно, живой тюрбан не сползает с головы! А теперь скажи мне: что ты делаешь с этим покрывалом?
Нижняя губа Каролины начала дрожать; она разрывалась между стремлением уехать и жалостью к друзьям. Когда она прибежала сюда из конюшни, то думала только об одном: поскорее собрать вещи и покинуть «Акры», чтобы никогда больше не встречаться с Морганом Блейкли после пережитого ею унижения. Она даже не подумала ни о Ферди, ни о тете Летиции. Хоть бы Морган Блейкли провалился в преисподнюю! Он все разрушил!
Она опустилась на колени рядом со стулом тети Легации:
— Дорогая тетя, неужели поездка в Лондон так много для вас значит?
Легация повернулась к Каролине, взяв ее за руку и покровительственно улыбнувшись:
— Ты спрашиваешь о нашем призвании? Вот чем является Лондон для нас, Дульцинея, — нашим призванием, славным и почетным. Мы должны вернуть тебя в лоно твоей семьи. И мы сделаем это, Дульцинея, потому что добрый герцог и храбрый маркиз обещали мне, что все так и будет. Мы завоюем высшее общество! — Она нагнулась и шепотом добавила: — И мы смогли бы даже поесть там чудесного Гюнтеровского мороженого. В свое время я поглотила огромное количество этой прелести, и у меня нет слов, чтобы описать его вкус.
Каролина покачала головой и фыркнула, готовая то ли расплакаться, то ли рассмеяться:
— Гюнтеровское мороженое, тетя Легация? Тебе бы хотелось снова его поесть?
— Ах, дорогая, да. Особенно земляничное. Но дело не только в этом. Ты и представить себе не можешь, как великолепен Лондон. Я помню, что рассказывала, каким будет твой первый выход в свет, но я рассказала далеко не все. Там есть Эстли и Тауэр, и все эти чудесные магазины на Бонд-стрит, и… знаешь, всего и не перечислишь, Дульцинея. Мой собственный сезон оборвался трагически быстро из-за инфернального Лоуренса — и все благодаря маленькой неприятности в Воксхолл-Гарденс. — Она взмахнула рукой. — Но мы, разумеется, не будем слишком много говорить об этом.
— Конечно, не будем. Мы никогда об этом не говорили. Ведь сразу после этого прерванного сезона Лоуренс впервые запер… впервые заточил вас в своем поместье, не так ли?
Легация вскинула подбородок и посмотрела куда-то вдаль: