Страница:
— Разве вы не слышали? Еще не все. Вам надлежит навести здесь порядок. Тому самое время, чтоб вы успели развязаться с одной докукой да приготовились к новой напасти, что стоит уже у дверей. Я разгадала ее, и Эдмунд тоже. Ну да я дала ему еще недельку, мне не жалко, уж коли все равно конец ему близок. И не расспрашивайте меня, что да как, все одно я вам не скажу. Вы ведь в долгу перед вашей бедной мамой, из-за вас заварилась эта каша, вот и весь сказ. Эх, во все-то времена у мужиков самым главным было то, что болтается у них между ног.
Люсьен прислонился лбом к оконной раме, с трудом осиливая поток свалившихся на него сведений:
— Из-за меня вся каша, Мойна? Что ты хотела сказать? Ах, конечно. Понимаю. Все началось после моего рождения.
— Да неужто? Может статься. А может статься, это еще не было началом. — Мойна осторожно отложила в сторону пряжу и поднялась с кресла. — Вы нынче вечером будете кушать один, мастер Люсьен, — провозгласила она, и в ее голосе послышалось странное самодовольство. — Миссис Тремэйн не составит вам компании.
— Неужели, Мойна? Но она так хотела пообедать со мной. Может, она заболела?
Люсьен отвечал автоматически, не обращая внимания на собственные слова. Его старая нянька дала слишком мало ответов, поставив гораздо больше вопросов. Ему надо было все обдумать. И то, что сегодня вечером за обедом он не увидит Мелани, следовало воспринимать как удачу, подарок судьбы.
— Нет. Она вовсе не такая уж больная, мастер Люсьен, — язвительно отвечала служанка, хрипло рассмеяшлись. — По крайней мере, не сильнее, чем обычно. Да и к тому же она только вот сию минуту получила порцию отличного лекарства. — Тут ее голова дернулась вправо, к двери в детскую, и палец прижался к губам. — Идет Кэт Харвей, мастер Люсьен, и, ведет малютку от Эдмунда. Уж она так стережет этого малютку, как тигр, так что вы с ней поосторожнее. Всякую ночь запирает свою дверь на замок, а в кармане платья таскает кинжал. А все ж она хорошая девка. И об вас заботилась как надо.
Люсьена мало тронули предостережения Мойны по поводу возможных новых опасностей, но последние слова задели за живое. Стало быть, он все же был тогда в памяти. Кэтрин дежурила в его комнате, когда он вернулся с Полуострова. Беспомощно прижавшееся к нему тело безусловно принадлежало ей, равно как и губы, которые он поцеловал, горячие, сочные, — и полная противоположность ненасытным поцелуям Мелани.
Он улыбнулся от этого открытия. Если тогда он ничего не соображал из-за лихорадки, то теперь-то он был вполне здоров. И понимал, что надо быть или очень отважным мужчиной, или же действительно не соображать, что делает — если ему пришло в голову поцеловать Кэт Харвей против ее воли.
— А загадочная Кэтрин, судя по всему, стала довольно значительной фигурой в Тремэйн-Корте, верно, Мойна? — спросил он. — И конечно, с легкой руки Эдмунда. Как известно, мужчина проявляется в своих женщинах. Да, Мойна, это грустно, но верно. На протяжении последнего года я много думал об этом и пришел к этому выводу независимо от того, что ты сообщила мне сегодня, Мойна. Мужчина — пустышка, если у него рядом нет женщины, пустая ракушка, не более. Ничего удивительного, что он возненавидел маму за то, что она умерла. И ничего удивительного, что он поспешил жениться на Мелани. И ничего удивительного, что сейчас, изможденный и больной, он приблизил к себе Кэт Харвей. Будь у Веллингтона два полка таких, как она, мы давным-давно победили бы французов.
— А мне она очень даже нравится, мастер Люсьен, — перебила Мойна. — Она отлично ухаживает за Эдмундом и не сует свой нос туда, куда не надо. Занята своим делом и не рыдает над собственными болячками.
— Что лишний раз, моя милая Мойна, представляет мисс Харвей либо как чрезвычайно рассудительную особу, либо как особу, которой есть что скрывать. Что касается меня, я бы сказал, что верно и то и другое. — Он направился прочь из детской. — Извини, Мойна. Но теперь мне кажется, что я набрался храбрости и могу встретиться с наследником Эдмунда.
Лучшее время для Кэт было, когда она находилась в обществе Нодди. Детская бескорыстная любовь помогала ей быть прежней Кэтрин, покидать ту бесчувственную скорлупу, в которую она сама себя заключила после ее бегства из Ветел.
Вот и теперь она не в силах была отвести взгляд от его маленькой фигурки в детском стульчике: ангельские голубые глаза еще были полны слез после расставания с Эдмундом. Нодди был очень смел и не испугался сегодня, когда Эдмунд зарыдал, цепляясь за ребенка здоровой рукой и не позволяя Кэт увести его в обычное время.
— Чай, мама?
Кэт уже давно оставила попытки отучить Нодди обращаться к ней как к матери, и автоматически отвечала:
— Да, милый. Нодди скоро получит сладкий чаек с тем особенным пудингом, который он просил. А потом вы, мой милый юноша, отправитесь купаться и спать. У вас был долгий утомительный день.
— Безусловно, так, Кэтрин, — вмешался невесть откуда появившийся Люсьен Тремэйн, испугавший ее до полусмерти. — Вы поразительны в своих многочисленных дарованиях: ангел-спаситель, заступница всех скорбящих, преданная сиделка, а вот теперь еще и любящая мать — и все успела от восхода до заката. Повернитесь же ко мне, Кэтрин, оцените, с каким благоговением я смотрю на вас. Поистине несть числа вашим талантам!
Она не пожелала ему подчиниться и продолжала стоять к нему спиной.
— Нодди, поднимись, милый, как я тебя учила. Поздоровайся со своим сводным братом, Люсьеном.
— Ну, моим сводным братом его можно назвать уж с очень большой натяжкой, дорогая, — отвечал Люсьен, стоявший так близко, что она почувствовала на шее его дыхание — настолько же горячее, насколько холоден был его тон. — Помнится мне, слово ублюдок намного легче слетало с ваших уст еще недавно.
Кэт обернулась к нему на мгновенье, зная, что он совсем близко, но в то же время не в силах отстраниться. Она лишь прошипела в ответ, не сводя глаз с Нодди, растерянно застывшего посреди комнаты:
— Это было решением Эдмунда — скрывать скандал в пределах семьи. Вы все еще носите имя Тремэйна. Порядок наследования особо не обговорен, так что хотя Нодди наследник, но это еще надо утвердить. Ну пожалуйста, скажите же Нодди хоть пару слов.
— В ваших словах так много странностей, Кэтрин, что у меня разбежались глаза. В частности, понятие «скандал» в гораздо большей степени приложимо к Эдмунду, нежели ко мне, ведь это ему посчастливилось так скоро снова жениться, покуда я пребывал в звании ублюдка. Но давайте продолжим. Вы рассуждаете про мое семейство так, словно сподобились стать одним из его членов — хотя я с трудом представляю, что могло заставить вас пойти на это. Далее, вы чересчур подробно осведомлены о дальнейших планах Эдмунда относительно Тремэйн-Корта. Честно говоря, я совершенно теряюсь в догадках. Но все это может подождать, тогда как ребенок не может. Ребенок Эдмунда и Мелани. Благодарю вас, хотя и каким-то странным образом, но я и в самом деле ощущаю некое родство с этим малюткой.
Кэт застыла, в то время как он вальяжно облокотился о подоконник, покачивая ногой в своем элегантном сапоге.
— Нодди, не так ли? — обратился он к напряженному, раскрасневшемуся мальчику. — Ты можешь не верить мне, но когда-то, давным-давно, я жил в этой самой детской. И я сидел в том самом стульчике, в котором сидел ты, и с нетерпением дожидался своего чая. А знаешь ли ты, что стоит тебе подрасти еще хотя бы на дюйм или два — и ты сможешь пододвигать вот этот стул к окну, залезать на него и разглядывать за макушками деревьев дорогу к пруду?
Нодди подошел к Люсьену и потянулся к отворотам высоких сапог для верховой езды:
— Нодди увидит?
Кэт застыла, не зная, радоваться или огорчаться. Нодди с рождения жил в ненормально замкнутом мирке, и ее порадовало его спокойное поведение в присутствии незнакомца. Кроме того, она была благодарна Люсьену за теплоту, с которой он обратился к ребенку. В то же время подтекст всей сцены болезненно ранил ее.
Это была детская комната Люсьена. Тремэйн-Корт был его родовым имением. А этот ребенок узурпировал у него все, он был живым доказательством союза между человеком, которого Люсьен всю жизнь почитал как отца, и женщиной, которая прежде была его невестой. Кэт была бы не прочь, если бы Люсьен ушел и оставил бы их с Нодди одних осмысливать произошедшее.
Она так задумалась, что не заметила, как случилось, что крохотная ручка Нодди каким-то образом оказалась зажатой в большой руке Люсьена и парочка удалилась, деловито обсуждая нечто, касавшееся оловянных солдатиков. Заинтригованная Кэт пошла следом и остановилась у двери, наблюдая, как Люсьен уселся на пол, разъясняя Нодди тонкости стратегии английских и французских войск.
То, что последовало вскоре, удивило ее еще больше. Нодди, хотя и прилежный, но все-таки ребенок, быстро утомился от умных речей и принялся крушить кучки кубиков, стараясь как можно успешнее разметать их по полу. Люсьен, судя по всему, не удивился, но тут же стал насыпать на ковре новые кучки, очертаниями напоминавшие английские острова, и вот уже они оба разлеглись на полу, с увлечением заучивая название каждого.
— Вот это — Уэльс, Нодди, прекрасное место, где все жители имеют имена, заканчивающиеся либо на «лс», либо на «вс», и они почти все смешные коротышки — наверное, оттого, что им всю жизнь приходится носить такие коротенькие имена. А вот этот большой зеленый остров, конечно, Ирландия, Когда ты вырастешь, Нодди, советую тебе обязательно побывать там. Особенно в городе под названием Дублин.
Кэт позволила себе расслабиться. Она уперла руки в бока, выступила на середину комнаты и спросила, нарочито коверкая речь на ирландский манер, как это делала Маурин, одна из горничных в Ветлах:
— Ну дак какого же черта он будет тама делать, мастер Люсьен? Не иначе как спутается с самим дьяволом!
Люсьен с хохотом обернулся к ней, непослушная прядь темных волос упала ему на лоб.
— Какая бессовестная мисс, — обратился он к Нодди и, потянув его за рукав, заставил снова обратиться к игре.
Его глаза. Чувствуя, что колени у нее стали ватными, Кэт привалилась к косяку. Люсьен только что смотрел на нее, и глаза его улыбались. Да что же это за человек? Она так долго видела перед собою намеренно жесткую, хладнокровную личину, что была уверена: из-под нее вряд ли выглянет что-то человеческое, кроме гнева. И вот теперь, всего через пару часов, она вдруг увидела мимолетное видение истинного Памелиного сына, юноши с нежной душой, чьи тетрадки, исписанные его же стихами, до сих пор хранились в дальних шкафах в этой самой детской.
Внезапно Кэт поняла, что, как это ни странно, она готова была сделать все, что угодно, лишь бы еще раз увидеть эту его улыбку, чтобы повстречаться еще раз с тем Люсьеном Тремэйном, что рос под этой крышей.
Она не двигалась с места, глядя, как Нодди, обычно такой чинный и сдержанный, принялся теребить Люсьена, уговаривая поиграть в «ласадки». Они нередко устраивали эту игру в детской, однако меньше всего она могла бы представить за этой игрой Люсьена Тремэйна.
«Ну, стало быть, я ошибалась», — сказала она про себя, глядя, как Люсьен опускается на колени, упирается руками в пол и скачет по комнате, а хохочущий Нодди, чтобы не свалиться, обеими руками цепляется за лошадкину «гриву».
Когда наконец Мэри принесла для Нодди чай, Кэт поцеловала мальчика в белокурую макушку и, пообещав скоро вернуться, выпроводила Люсьена в коридор.
— Вы были просто чудесны, мистер Тремэйн, — сказала она, спускаясь вместе с ним на первый этаж. — Спасибо вам.
— Вот как. Дорогая, вы и вправду так считаете? Интересно, что же я, по-вашему, за чудовище, если вы боялись, что я стану взыскивать с ребенка за грехи его родителей?
Его рассудочный тон мигом вернул ее с небес на землю. Что она себе вообразила? Что Люсьен Тремэйн сменит гнев на милость, просидев полчасика у себя в детской? Что в общении с наивным ребенком он снова станет человеком?
— Прошу прощения, мистер Тремэйн, я позволила себе лишнее, — сказала она, останавливаясь на лестничной площадке, украшенной портретом Холлиса Тремэйна, многие десятки лет назад также бывшего обитателя детской комнаты в особняке Тремэйнов. — Но я обещаю, что впредь больше никогда не позволю отпускать вам комплименты.
— Или благодарить меня.
Она едва удержалась, чтобы не спихнуть его с лестницы.
— Да, мистер Тремэйн. Или благодарить вас. Ну а теперь вы извините меня?
— Нет, Кэтрин, боюсь, что мне это не удастся. Забавляйте меня и впредь, коль вам так угодно. Я вижу, что здесь кроется нечто, что я должен узнать. Некий кусочек мозаики, не желающий становиться на место, про который я вспомнил только сегодня, — нечто связанное с моей болезнью, к которой, как мне удалось выяснить, вы также имеете некоторое отношение. — Он легко подхватил ее под локоть, прежде чем она успела улизнуть, и повел вниз по лестнице.
Так они пересекли холл на втором этаже, спустились на первый, прошли через фойе — мимо удивленного Бизли, старательно делавшего вид, что чистит толченым кирпичом серебряные канделябры, — пока не оказались в солнечном сияний весеннего дня.
Кэт чувствовала, что начинает паниковать. Он, наверное, имеет в виду ту ночь, когда увлек ее к себе в постель, когда он целовал ее, а его руки так бесстыдно ласкали ее тело. Вряд ли ему пришло в голову вспомнить те ночи, когда она силой заставляла его пить бульон или когда они с Мойной привязывали его к кровати, чтобы он не поранил себя в беспамятстве.
— Это уж слишком! Куда вы меня тащите? — возмутилась она, стараясь усмирить дыхание.
— Я тащу вас туда, где между нами не останется никаких границ, — отвечал он, заметно веселясь и еще более решительно сжимая ее локоть.
Когда они дошли до ворот в передний двор, Кэт совсем запыхалась, причем не столько от быстрой ходьбы, сколько от страха. Тот же страх сковал ей уста, наполнив жгучим ожиданием. Собирается ли он отругать ее за то, что счел ее поведение чересчур дерзким, или намерен снова поцеловать?
Люсьен повернул налево, и она была вынуждена следовать за ним, пока они не обогнули чугунную ограду переднего двора и не укрылись в небольшой березовой роще.
И тогда она узнала точно. Он собирается ее поцеловать.
Не говоря более ни слова, не снисходя до каких-либо вступлений, Люсьен прижал ее к своему сильному телу и пристально посмотрел ей в глаза. Она чувствовала, что он пытается заглянуть к ней в самую душу. А через мгновение он наклонился и приник к ее губам.
Отчего она не попыталась протестовать? Отчего не позвала на помощь? Ведь она с самого начала прекрасно понимала, что Люсьен собрался поцеловать ее. Неужели она была к этому готова? Неужели она отрешилась от ужасных воспоминаний и готова вновь начать нормальную человеческую жизнь?
Если она так подумала, значит, она ошиблась.
Паника, а никакое не влечение, проснулась в ней. Люсьен разбудил казавшиеся ей погребенными страхи и боль, терзавшие ее в Ветлах. Она принялась яростно вырываться, что было сил молотя кулачками по его широкой груди.
Он и не подумал отпускать ее. Нет, он не делал ей больно, по крайней мере физически. Он просто продолжал целовать ее, как будто с одной лишь целью заглушить ее страх. Это не был прежний больной Люсьен, изможденный и неспособный противостоять ее силе. И она не смогла бы вырваться. от него так, как сделала это тогда ночью в его комнате.
У Кэт закружилась голова. Воспоминания, от которых она так старалась избавиться, нахлынули на нее.
Сильные руки, которые рот так же обнимали ее когда-то, срывали с нее одежду и касались ее тела там, где не касался еще никто.
Другие губы, которые когда-то вот так же прижимались к ее губам, причиняя ей боль, и потом ворвавшийся с силой язык берущий ее. Она не смогла бы даже закричать — да вряд ли ее спасли бы призывы на помощь, даже если бы она нашла в себе силы. И в какое сравнение могла идти ее сила с его неукротимостью — точно так же, как сейчас она не могла противостоять Люсьену.
Да, однажды она уже проиграла это неравное сражение между мужчиной и женщиной.
Но она сумела извлечь из этого урок. Паника ей не поможет. Она должна суметь постоять за себя.
Кэт заставила себя расслабиться в объятиях Люсьена, не отрывавшегося от ее губ. Она взглянула ему в лицо. Глаза его были закрыты. Она решила, что он настолько увлечен, что не заметил, как она, находясь в его объятиях, уже не принадлежит ему, освободилась.
Медленно, не сводя с него настороженного взора, она опустила правую руку в карман. Ее пальцы сжались на серебряной рукоятке кинжала. Заставляя себя оставаться спокойной, она вытащила руку из кармана.
А потом зажмурилась — и ударила.
Рука Люсьена перехватила ее запястье, сжала его и вывернула. Кинжал выпал из ее онемевших пальцев. Люсьен положил ее ладонь себе на плечо, не прерывая поцелуя и еще сильнее прижимая ее к себе.
Слезы вскипели у нее в глазах, ее тело обмякло в его руках, сопротивление угасло, так же, как и едва слышный подавленный стон.
А потом, постепенно и так незаметно, что Кэт осознала это далеко не сразу, поцелуй Люсьена стал иным: не требовательным и жгучим, а мягким, словно успокаивающим. Его губы уже не брали — они давали. Его руки больше не держали ее в плену — они поддерживали ее, как будто он знал, как знала это она сама, что ноги у нее подгибаются.
Паника исчезла, а вместо нее пришла любопытная настороженность. Она ошиблась. Это не то, чего она ждала и чего боялась. Он не сделал ни одной попытки прикоснуться к ее грудям, к ее телу, его руки не пытались проскользнуть под платье. Он просто разгонял ее страхи, оживлял ее, заставляя замечать его, свое собственное тело.
И это тело, оказывается, предавало ее, оно самовольно прижалось к нему, ее губы смягчились, раскрываясь, позволяя его языку свободно проникнуть между них.
И он не замедлил этим воспользоваться.
И даже тогда ее страхи не возвратились. Вместо них волнами наплывали самые невероятные ощущения, когда-либо испытанные Кэт.
Горло у нее сжалось, ей стало трудно дышать, трудно глотать.
Сердце забилось сильно, часто, но не от страха, а от каких-то новых желаний, и это говорило о том, что ее тело знает гораздо больше, чем ее рассудок, о том, что с ней происходит.
Ее тело стало невесомым, и это ощущение напоминало ей, как она плавала на спине в пруду в Ветлах и по-летнему теплая вода, покачивая, баюкала ее. Вот и теперь ее руки как бы всплыли, опустились Люсьену на плечи, ладони прижались к его спине.
А чары не исчезали, они становились все сильнее, и вот уже Кэт чувствовала, как что-то просыпается в самом низу ее живота, как там возникает непонятная тяжесть, напоминавшая чувство голода.
Люсьен наконец оторвался от нее. Его губы скользнули вниз по щеке, по подбородку, по обнаженной шее. Она постаралась вздохнуть как можно глубже, надеясь, что свежий воздух поможет прогнать одурь, сковавшую ее рассудок, и потушит яркие звезды, мелькающие перед глазами.
Она услышала его мягкий смешок:
— Ну, это и есть ответ на мой вопрос, не так ли? Я случайно было подумал, что именно вас поцеловал в ту ночь, но вы ведь должны понять, что я не посмел бы соединить воспоминание о поцелуе с образом молодой дамы, строчившей мне одно за другим язвительные письма. Видите ли, этот поцелуй — первое мое более или менее четкое воспоминание о тех неделях в Тремэйн-Корте. Все остальное — горячечный бред. И мне необходимо было выяснить, кто помог мне вернуться на землю из царства теней.
Кэт снова набрала в грудь побольше воздуха, глядя на кроны деревьев над ними, на последние, угасающие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву и мягко блестевшие на темной шевелюре Люсьена. Она встряхнулась и отступила от него.
— Это вовсе не было даром, И мне кажется, что скорее мое колено вызвало вас тогда из царства теней, мистер Тремэйн, — как можно тверже произнесла она, начиная снова дрожать при мысли, что едва не позабыла обо всем на свете в его объятиях. — И не делайте этого снова. Я не люблю прикосновений чужих людей.
— Неужели? Как это жалко, милая леди, ибо вы просто созданы для прикосновений. — С этими словами он снова обнял ее и слегка укусил за мочку ушка, и эта новая ласка превратила голод, возникший в низу ее живота, в яростное пламя.
Она едва различала, что он говорит, прижимаясь мягкими, щекочущими губами к ее шее:
— А вот это уже та Кэтрин, с которой я познакомился по письмам. По-моему, я все же имел право уяснить это, несмотря на то, что потревожил вас? Но вот были ли ваши ответы правдивыми? Почему-то я в этом сильно сомневался. И должен был убедиться, что это не просто очередной сон. Понимаете, мне снится множество снов, и большинство из них почему-то совсем не такие приятные.
Она не желала все это слушать, не желала вспоминать, каким он был когда-то несчастным, и снова жалеть его. Кэт отклонилась и уперлась ладонями ему в грудь, высвобождаясь из его объятий. На сей раз он не пытался ее удерживать.
— Ну а теперь, коль скоро вы удовлетворили свое любопытство, мистер Тремэйн, пожалуйста, позвольте мне вернуться в дом. Эдмунд начнет беспокоиться, куда я пропала.
Она смотрела, как Люсьен наклонился за ее кинжалом, Теперь его глаза снова потухли, словно их поцелуи, так смутившие ее, были для него всего лишь небольшим экспериментом.
— Это было очень любезно со стороны Мойны — предупредить о вашей маленькой игрушке, дорогая, — произнес он, протягивая ей кинжал рукояткой вперед.
Так он возвращает его? Он что, не понял? Она же собиралась убить его.
Кэт молча взяла кинжал и сунула его в карман, мечтая как можно скорее удалиться, чтобы спокойно поразмыслить над тем, что произошло. Сейчас она так ненавидела его, что вряд ли смогла бы отвечать за свои поступки, посмей он снова обнять ее. Она его ненавидит. Ведь верно?
— Мойне должно быть стыдно. Теперь я обзаведусь пистолетом.
Люсьен громко расхохотался:
— Я обязательно это учту. Мойна к тому же сказала, что вы крайне замкнутая особа, Кэтрин. И должен признаться, что это — среди многих прочих обстоятельств — почему-то еще сильнее возбуждает мой интерес к вам. Пожалуйста, разъясните мне, как вам удалось занять в Тремэйн-Корте первое место?
Кэт была уверена, что он задал этот вопрос не из праздного любопытства. Люсьен явно решил не терять зря времени, уж если приехал в Тремэйн-Корт. Однако если главная его цель — очередное любовное похождение, ему лучше обратиться к мачехе: та прямо-таки лопается от желания его заполучить. Но не Кэт. Ни в коем случае не Кэт. И она должна дать ему это понять.
И если она не желает повторения того, что случилось — а ведь она не желает, конечно же, не желает, — она избавит себя от лишнего беспокойства, если скажет ему правду сразу. «Гораздо легче, — подумала Кэт, — переживать от его отвращения к ней, чем от расположения».
Задрав повыше подбородок, так что теперь она смотрела ему прямо в глаза, Кэт заявила:
— Конечно, я расскажу вам. Это не такой уж большой секрет. Во всяком случае, это был честный труд, которым я впервые в жизни смогла обеспечить себя куском хлеба. Я пришла в этот дом в качестве кормилицы для Нодди, когда умер мой собственный ребенок — мой ребенок, который, мягко говоря, был зачат не совсем законно. Как и вы, мистер Тремэйн.
И прежде чем она смогла заметить реакцию Люсьена, его явное замешательство, а затем веселый блеск в темных глазах, Кэт поспешила повернуться и, держа голову как можно выше, медленно направилась к дому.
ГЛАВА 11
Он знал, что бояться нечего — если в данном случае вообще было употребимо слово «бояться», — ведь у него имелся Хоукинс, а Хоукинс был проницателен. Не пробыв в доме и дня, он успел убедиться, что Мелани вознамерилась обольстить его хозяина.
Придя к такому выводу, доблестный слуга позаботился запереть дверь комнаты, смежной с хозяйской гардеробной, задолго до того, как туда явился Люсьен, чтобы раздеться на ночь. Хоукинс также поставил хозяина в известность, что, коль скоро у него нет желания спать в отведенной для остальной мужской прислуги общей спальне — особенно памятуя о том, что некогда он имел собственную комнату на первом этаже, — он приказал поставить раскладную койку в этой самой гардеробной.
— Стало быть, ты станешь моей дуэньей, неусыпным стражем моей непорочности, — заметил Люсьен, сидя на краю высокой кровати, пока Хоукинс расшнуровывал ему туфли. — Ты не находишь кое-что странным, Хоукинс? Похоже, мне придется в тебе разочароваться.
— Разочароваться, сэр? — переспросил Хоукинс, поднимаясь на ноги и отдуваясь от усилий, которые ему пришлось приложить, стаскивая узкие туфли с ног хозяина.
Люсьен встал и принялся снимать панталоны. Он уже давно установил рамки, за которые не должна была заходить помощь Хоукинса во время его туалета.
— Да, видишь ли, я, честно говоря, надеялся, что ты ляжешь на коврике у порога, сунув под голову бомбарду вместо подушки. А ты, приятель, лелеешь свою старость и позволяешь себе расслабиться на раскладной койке.
Рубашка и нижнее белье были сняты и отданы Хоукинсу, и Люсьен остался совершенно нагим, ничуть не смущаясь этого, с одной лишь миниатюрой Кристофа Севилла на шее.
Люсьен прислонился лбом к оконной раме, с трудом осиливая поток свалившихся на него сведений:
— Из-за меня вся каша, Мойна? Что ты хотела сказать? Ах, конечно. Понимаю. Все началось после моего рождения.
— Да неужто? Может статься. А может статься, это еще не было началом. — Мойна осторожно отложила в сторону пряжу и поднялась с кресла. — Вы нынче вечером будете кушать один, мастер Люсьен, — провозгласила она, и в ее голосе послышалось странное самодовольство. — Миссис Тремэйн не составит вам компании.
— Неужели, Мойна? Но она так хотела пообедать со мной. Может, она заболела?
Люсьен отвечал автоматически, не обращая внимания на собственные слова. Его старая нянька дала слишком мало ответов, поставив гораздо больше вопросов. Ему надо было все обдумать. И то, что сегодня вечером за обедом он не увидит Мелани, следовало воспринимать как удачу, подарок судьбы.
— Нет. Она вовсе не такая уж больная, мастер Люсьен, — язвительно отвечала служанка, хрипло рассмеяшлись. — По крайней мере, не сильнее, чем обычно. Да и к тому же она только вот сию минуту получила порцию отличного лекарства. — Тут ее голова дернулась вправо, к двери в детскую, и палец прижался к губам. — Идет Кэт Харвей, мастер Люсьен, и, ведет малютку от Эдмунда. Уж она так стережет этого малютку, как тигр, так что вы с ней поосторожнее. Всякую ночь запирает свою дверь на замок, а в кармане платья таскает кинжал. А все ж она хорошая девка. И об вас заботилась как надо.
Люсьена мало тронули предостережения Мойны по поводу возможных новых опасностей, но последние слова задели за живое. Стало быть, он все же был тогда в памяти. Кэтрин дежурила в его комнате, когда он вернулся с Полуострова. Беспомощно прижавшееся к нему тело безусловно принадлежало ей, равно как и губы, которые он поцеловал, горячие, сочные, — и полная противоположность ненасытным поцелуям Мелани.
Он улыбнулся от этого открытия. Если тогда он ничего не соображал из-за лихорадки, то теперь-то он был вполне здоров. И понимал, что надо быть или очень отважным мужчиной, или же действительно не соображать, что делает — если ему пришло в голову поцеловать Кэт Харвей против ее воли.
— А загадочная Кэтрин, судя по всему, стала довольно значительной фигурой в Тремэйн-Корте, верно, Мойна? — спросил он. — И конечно, с легкой руки Эдмунда. Как известно, мужчина проявляется в своих женщинах. Да, Мойна, это грустно, но верно. На протяжении последнего года я много думал об этом и пришел к этому выводу независимо от того, что ты сообщила мне сегодня, Мойна. Мужчина — пустышка, если у него рядом нет женщины, пустая ракушка, не более. Ничего удивительного, что он возненавидел маму за то, что она умерла. И ничего удивительного, что он поспешил жениться на Мелани. И ничего удивительного, что сейчас, изможденный и больной, он приблизил к себе Кэт Харвей. Будь у Веллингтона два полка таких, как она, мы давным-давно победили бы французов.
— А мне она очень даже нравится, мастер Люсьен, — перебила Мойна. — Она отлично ухаживает за Эдмундом и не сует свой нос туда, куда не надо. Занята своим делом и не рыдает над собственными болячками.
— Что лишний раз, моя милая Мойна, представляет мисс Харвей либо как чрезвычайно рассудительную особу, либо как особу, которой есть что скрывать. Что касается меня, я бы сказал, что верно и то и другое. — Он направился прочь из детской. — Извини, Мойна. Но теперь мне кажется, что я набрался храбрости и могу встретиться с наследником Эдмунда.
Лучшее время для Кэт было, когда она находилась в обществе Нодди. Детская бескорыстная любовь помогала ей быть прежней Кэтрин, покидать ту бесчувственную скорлупу, в которую она сама себя заключила после ее бегства из Ветел.
Вот и теперь она не в силах была отвести взгляд от его маленькой фигурки в детском стульчике: ангельские голубые глаза еще были полны слез после расставания с Эдмундом. Нодди был очень смел и не испугался сегодня, когда Эдмунд зарыдал, цепляясь за ребенка здоровой рукой и не позволяя Кэт увести его в обычное время.
— Чай, мама?
Кэт уже давно оставила попытки отучить Нодди обращаться к ней как к матери, и автоматически отвечала:
— Да, милый. Нодди скоро получит сладкий чаек с тем особенным пудингом, который он просил. А потом вы, мой милый юноша, отправитесь купаться и спать. У вас был долгий утомительный день.
— Безусловно, так, Кэтрин, — вмешался невесть откуда появившийся Люсьен Тремэйн, испугавший ее до полусмерти. — Вы поразительны в своих многочисленных дарованиях: ангел-спаситель, заступница всех скорбящих, преданная сиделка, а вот теперь еще и любящая мать — и все успела от восхода до заката. Повернитесь же ко мне, Кэтрин, оцените, с каким благоговением я смотрю на вас. Поистине несть числа вашим талантам!
Она не пожелала ему подчиниться и продолжала стоять к нему спиной.
— Нодди, поднимись, милый, как я тебя учила. Поздоровайся со своим сводным братом, Люсьеном.
— Ну, моим сводным братом его можно назвать уж с очень большой натяжкой, дорогая, — отвечал Люсьен, стоявший так близко, что она почувствовала на шее его дыхание — настолько же горячее, насколько холоден был его тон. — Помнится мне, слово ублюдок намного легче слетало с ваших уст еще недавно.
Кэт обернулась к нему на мгновенье, зная, что он совсем близко, но в то же время не в силах отстраниться. Она лишь прошипела в ответ, не сводя глаз с Нодди, растерянно застывшего посреди комнаты:
— Это было решением Эдмунда — скрывать скандал в пределах семьи. Вы все еще носите имя Тремэйна. Порядок наследования особо не обговорен, так что хотя Нодди наследник, но это еще надо утвердить. Ну пожалуйста, скажите же Нодди хоть пару слов.
— В ваших словах так много странностей, Кэтрин, что у меня разбежались глаза. В частности, понятие «скандал» в гораздо большей степени приложимо к Эдмунду, нежели ко мне, ведь это ему посчастливилось так скоро снова жениться, покуда я пребывал в звании ублюдка. Но давайте продолжим. Вы рассуждаете про мое семейство так, словно сподобились стать одним из его членов — хотя я с трудом представляю, что могло заставить вас пойти на это. Далее, вы чересчур подробно осведомлены о дальнейших планах Эдмунда относительно Тремэйн-Корта. Честно говоря, я совершенно теряюсь в догадках. Но все это может подождать, тогда как ребенок не может. Ребенок Эдмунда и Мелани. Благодарю вас, хотя и каким-то странным образом, но я и в самом деле ощущаю некое родство с этим малюткой.
Кэт застыла, в то время как он вальяжно облокотился о подоконник, покачивая ногой в своем элегантном сапоге.
— Нодди, не так ли? — обратился он к напряженному, раскрасневшемуся мальчику. — Ты можешь не верить мне, но когда-то, давным-давно, я жил в этой самой детской. И я сидел в том самом стульчике, в котором сидел ты, и с нетерпением дожидался своего чая. А знаешь ли ты, что стоит тебе подрасти еще хотя бы на дюйм или два — и ты сможешь пододвигать вот этот стул к окну, залезать на него и разглядывать за макушками деревьев дорогу к пруду?
Нодди подошел к Люсьену и потянулся к отворотам высоких сапог для верховой езды:
— Нодди увидит?
Кэт застыла, не зная, радоваться или огорчаться. Нодди с рождения жил в ненормально замкнутом мирке, и ее порадовало его спокойное поведение в присутствии незнакомца. Кроме того, она была благодарна Люсьену за теплоту, с которой он обратился к ребенку. В то же время подтекст всей сцены болезненно ранил ее.
Это была детская комната Люсьена. Тремэйн-Корт был его родовым имением. А этот ребенок узурпировал у него все, он был живым доказательством союза между человеком, которого Люсьен всю жизнь почитал как отца, и женщиной, которая прежде была его невестой. Кэт была бы не прочь, если бы Люсьен ушел и оставил бы их с Нодди одних осмысливать произошедшее.
Она так задумалась, что не заметила, как случилось, что крохотная ручка Нодди каким-то образом оказалась зажатой в большой руке Люсьена и парочка удалилась, деловито обсуждая нечто, касавшееся оловянных солдатиков. Заинтригованная Кэт пошла следом и остановилась у двери, наблюдая, как Люсьен уселся на пол, разъясняя Нодди тонкости стратегии английских и французских войск.
То, что последовало вскоре, удивило ее еще больше. Нодди, хотя и прилежный, но все-таки ребенок, быстро утомился от умных речей и принялся крушить кучки кубиков, стараясь как можно успешнее разметать их по полу. Люсьен, судя по всему, не удивился, но тут же стал насыпать на ковре новые кучки, очертаниями напоминавшие английские острова, и вот уже они оба разлеглись на полу, с увлечением заучивая название каждого.
— Вот это — Уэльс, Нодди, прекрасное место, где все жители имеют имена, заканчивающиеся либо на «лс», либо на «вс», и они почти все смешные коротышки — наверное, оттого, что им всю жизнь приходится носить такие коротенькие имена. А вот этот большой зеленый остров, конечно, Ирландия, Когда ты вырастешь, Нодди, советую тебе обязательно побывать там. Особенно в городе под названием Дублин.
Кэт позволила себе расслабиться. Она уперла руки в бока, выступила на середину комнаты и спросила, нарочито коверкая речь на ирландский манер, как это делала Маурин, одна из горничных в Ветлах:
— Ну дак какого же черта он будет тама делать, мастер Люсьен? Не иначе как спутается с самим дьяволом!
Люсьен с хохотом обернулся к ней, непослушная прядь темных волос упала ему на лоб.
— Какая бессовестная мисс, — обратился он к Нодди и, потянув его за рукав, заставил снова обратиться к игре.
Его глаза. Чувствуя, что колени у нее стали ватными, Кэт привалилась к косяку. Люсьен только что смотрел на нее, и глаза его улыбались. Да что же это за человек? Она так долго видела перед собою намеренно жесткую, хладнокровную личину, что была уверена: из-под нее вряд ли выглянет что-то человеческое, кроме гнева. И вот теперь, всего через пару часов, она вдруг увидела мимолетное видение истинного Памелиного сына, юноши с нежной душой, чьи тетрадки, исписанные его же стихами, до сих пор хранились в дальних шкафах в этой самой детской.
Внезапно Кэт поняла, что, как это ни странно, она готова была сделать все, что угодно, лишь бы еще раз увидеть эту его улыбку, чтобы повстречаться еще раз с тем Люсьеном Тремэйном, что рос под этой крышей.
Она не двигалась с места, глядя, как Нодди, обычно такой чинный и сдержанный, принялся теребить Люсьена, уговаривая поиграть в «ласадки». Они нередко устраивали эту игру в детской, однако меньше всего она могла бы представить за этой игрой Люсьена Тремэйна.
«Ну, стало быть, я ошибалась», — сказала она про себя, глядя, как Люсьен опускается на колени, упирается руками в пол и скачет по комнате, а хохочущий Нодди, чтобы не свалиться, обеими руками цепляется за лошадкину «гриву».
Когда наконец Мэри принесла для Нодди чай, Кэт поцеловала мальчика в белокурую макушку и, пообещав скоро вернуться, выпроводила Люсьена в коридор.
— Вы были просто чудесны, мистер Тремэйн, — сказала она, спускаясь вместе с ним на первый этаж. — Спасибо вам.
— Вот как. Дорогая, вы и вправду так считаете? Интересно, что же я, по-вашему, за чудовище, если вы боялись, что я стану взыскивать с ребенка за грехи его родителей?
Его рассудочный тон мигом вернул ее с небес на землю. Что она себе вообразила? Что Люсьен Тремэйн сменит гнев на милость, просидев полчасика у себя в детской? Что в общении с наивным ребенком он снова станет человеком?
— Прошу прощения, мистер Тремэйн, я позволила себе лишнее, — сказала она, останавливаясь на лестничной площадке, украшенной портретом Холлиса Тремэйна, многие десятки лет назад также бывшего обитателя детской комнаты в особняке Тремэйнов. — Но я обещаю, что впредь больше никогда не позволю отпускать вам комплименты.
— Или благодарить меня.
Она едва удержалась, чтобы не спихнуть его с лестницы.
— Да, мистер Тремэйн. Или благодарить вас. Ну а теперь вы извините меня?
— Нет, Кэтрин, боюсь, что мне это не удастся. Забавляйте меня и впредь, коль вам так угодно. Я вижу, что здесь кроется нечто, что я должен узнать. Некий кусочек мозаики, не желающий становиться на место, про который я вспомнил только сегодня, — нечто связанное с моей болезнью, к которой, как мне удалось выяснить, вы также имеете некоторое отношение. — Он легко подхватил ее под локоть, прежде чем она успела улизнуть, и повел вниз по лестнице.
Так они пересекли холл на втором этаже, спустились на первый, прошли через фойе — мимо удивленного Бизли, старательно делавшего вид, что чистит толченым кирпичом серебряные канделябры, — пока не оказались в солнечном сияний весеннего дня.
Кэт чувствовала, что начинает паниковать. Он, наверное, имеет в виду ту ночь, когда увлек ее к себе в постель, когда он целовал ее, а его руки так бесстыдно ласкали ее тело. Вряд ли ему пришло в голову вспомнить те ночи, когда она силой заставляла его пить бульон или когда они с Мойной привязывали его к кровати, чтобы он не поранил себя в беспамятстве.
— Это уж слишком! Куда вы меня тащите? — возмутилась она, стараясь усмирить дыхание.
— Я тащу вас туда, где между нами не останется никаких границ, — отвечал он, заметно веселясь и еще более решительно сжимая ее локоть.
Когда они дошли до ворот в передний двор, Кэт совсем запыхалась, причем не столько от быстрой ходьбы, сколько от страха. Тот же страх сковал ей уста, наполнив жгучим ожиданием. Собирается ли он отругать ее за то, что счел ее поведение чересчур дерзким, или намерен снова поцеловать?
Люсьен повернул налево, и она была вынуждена следовать за ним, пока они не обогнули чугунную ограду переднего двора и не укрылись в небольшой березовой роще.
И тогда она узнала точно. Он собирается ее поцеловать.
Не говоря более ни слова, не снисходя до каких-либо вступлений, Люсьен прижал ее к своему сильному телу и пристально посмотрел ей в глаза. Она чувствовала, что он пытается заглянуть к ней в самую душу. А через мгновение он наклонился и приник к ее губам.
Отчего она не попыталась протестовать? Отчего не позвала на помощь? Ведь она с самого начала прекрасно понимала, что Люсьен собрался поцеловать ее. Неужели она была к этому готова? Неужели она отрешилась от ужасных воспоминаний и готова вновь начать нормальную человеческую жизнь?
Если она так подумала, значит, она ошиблась.
Паника, а никакое не влечение, проснулась в ней. Люсьен разбудил казавшиеся ей погребенными страхи и боль, терзавшие ее в Ветлах. Она принялась яростно вырываться, что было сил молотя кулачками по его широкой груди.
Он и не подумал отпускать ее. Нет, он не делал ей больно, по крайней мере физически. Он просто продолжал целовать ее, как будто с одной лишь целью заглушить ее страх. Это не был прежний больной Люсьен, изможденный и неспособный противостоять ее силе. И она не смогла бы вырваться. от него так, как сделала это тогда ночью в его комнате.
У Кэт закружилась голова. Воспоминания, от которых она так старалась избавиться, нахлынули на нее.
Сильные руки, которые рот так же обнимали ее когда-то, срывали с нее одежду и касались ее тела там, где не касался еще никто.
Другие губы, которые когда-то вот так же прижимались к ее губам, причиняя ей боль, и потом ворвавшийся с силой язык берущий ее. Она не смогла бы даже закричать — да вряд ли ее спасли бы призывы на помощь, даже если бы она нашла в себе силы. И в какое сравнение могла идти ее сила с его неукротимостью — точно так же, как сейчас она не могла противостоять Люсьену.
Да, однажды она уже проиграла это неравное сражение между мужчиной и женщиной.
Но она сумела извлечь из этого урок. Паника ей не поможет. Она должна суметь постоять за себя.
Кэт заставила себя расслабиться в объятиях Люсьена, не отрывавшегося от ее губ. Она взглянула ему в лицо. Глаза его были закрыты. Она решила, что он настолько увлечен, что не заметил, как она, находясь в его объятиях, уже не принадлежит ему, освободилась.
Медленно, не сводя с него настороженного взора, она опустила правую руку в карман. Ее пальцы сжались на серебряной рукоятке кинжала. Заставляя себя оставаться спокойной, она вытащила руку из кармана.
А потом зажмурилась — и ударила.
Рука Люсьена перехватила ее запястье, сжала его и вывернула. Кинжал выпал из ее онемевших пальцев. Люсьен положил ее ладонь себе на плечо, не прерывая поцелуя и еще сильнее прижимая ее к себе.
Слезы вскипели у нее в глазах, ее тело обмякло в его руках, сопротивление угасло, так же, как и едва слышный подавленный стон.
А потом, постепенно и так незаметно, что Кэт осознала это далеко не сразу, поцелуй Люсьена стал иным: не требовательным и жгучим, а мягким, словно успокаивающим. Его губы уже не брали — они давали. Его руки больше не держали ее в плену — они поддерживали ее, как будто он знал, как знала это она сама, что ноги у нее подгибаются.
Паника исчезла, а вместо нее пришла любопытная настороженность. Она ошиблась. Это не то, чего она ждала и чего боялась. Он не сделал ни одной попытки прикоснуться к ее грудям, к ее телу, его руки не пытались проскользнуть под платье. Он просто разгонял ее страхи, оживлял ее, заставляя замечать его, свое собственное тело.
И это тело, оказывается, предавало ее, оно самовольно прижалось к нему, ее губы смягчились, раскрываясь, позволяя его языку свободно проникнуть между них.
И он не замедлил этим воспользоваться.
И даже тогда ее страхи не возвратились. Вместо них волнами наплывали самые невероятные ощущения, когда-либо испытанные Кэт.
Горло у нее сжалось, ей стало трудно дышать, трудно глотать.
Сердце забилось сильно, часто, но не от страха, а от каких-то новых желаний, и это говорило о том, что ее тело знает гораздо больше, чем ее рассудок, о том, что с ней происходит.
Ее тело стало невесомым, и это ощущение напоминало ей, как она плавала на спине в пруду в Ветлах и по-летнему теплая вода, покачивая, баюкала ее. Вот и теперь ее руки как бы всплыли, опустились Люсьену на плечи, ладони прижались к его спине.
А чары не исчезали, они становились все сильнее, и вот уже Кэт чувствовала, как что-то просыпается в самом низу ее живота, как там возникает непонятная тяжесть, напоминавшая чувство голода.
Люсьен наконец оторвался от нее. Его губы скользнули вниз по щеке, по подбородку, по обнаженной шее. Она постаралась вздохнуть как можно глубже, надеясь, что свежий воздух поможет прогнать одурь, сковавшую ее рассудок, и потушит яркие звезды, мелькающие перед глазами.
Она услышала его мягкий смешок:
— Ну, это и есть ответ на мой вопрос, не так ли? Я случайно было подумал, что именно вас поцеловал в ту ночь, но вы ведь должны понять, что я не посмел бы соединить воспоминание о поцелуе с образом молодой дамы, строчившей мне одно за другим язвительные письма. Видите ли, этот поцелуй — первое мое более или менее четкое воспоминание о тех неделях в Тремэйн-Корте. Все остальное — горячечный бред. И мне необходимо было выяснить, кто помог мне вернуться на землю из царства теней.
Кэт снова набрала в грудь побольше воздуха, глядя на кроны деревьев над ними, на последние, угасающие лучи солнца, пробивавшиеся сквозь листву и мягко блестевшие на темной шевелюре Люсьена. Она встряхнулась и отступила от него.
— Это вовсе не было даром, И мне кажется, что скорее мое колено вызвало вас тогда из царства теней, мистер Тремэйн, — как можно тверже произнесла она, начиная снова дрожать при мысли, что едва не позабыла обо всем на свете в его объятиях. — И не делайте этого снова. Я не люблю прикосновений чужих людей.
— Неужели? Как это жалко, милая леди, ибо вы просто созданы для прикосновений. — С этими словами он снова обнял ее и слегка укусил за мочку ушка, и эта новая ласка превратила голод, возникший в низу ее живота, в яростное пламя.
Она едва различала, что он говорит, прижимаясь мягкими, щекочущими губами к ее шее:
— А вот это уже та Кэтрин, с которой я познакомился по письмам. По-моему, я все же имел право уяснить это, несмотря на то, что потревожил вас? Но вот были ли ваши ответы правдивыми? Почему-то я в этом сильно сомневался. И должен был убедиться, что это не просто очередной сон. Понимаете, мне снится множество снов, и большинство из них почему-то совсем не такие приятные.
Она не желала все это слушать, не желала вспоминать, каким он был когда-то несчастным, и снова жалеть его. Кэт отклонилась и уперлась ладонями ему в грудь, высвобождаясь из его объятий. На сей раз он не пытался ее удерживать.
— Ну а теперь, коль скоро вы удовлетворили свое любопытство, мистер Тремэйн, пожалуйста, позвольте мне вернуться в дом. Эдмунд начнет беспокоиться, куда я пропала.
Она смотрела, как Люсьен наклонился за ее кинжалом, Теперь его глаза снова потухли, словно их поцелуи, так смутившие ее, были для него всего лишь небольшим экспериментом.
— Это было очень любезно со стороны Мойны — предупредить о вашей маленькой игрушке, дорогая, — произнес он, протягивая ей кинжал рукояткой вперед.
Так он возвращает его? Он что, не понял? Она же собиралась убить его.
Кэт молча взяла кинжал и сунула его в карман, мечтая как можно скорее удалиться, чтобы спокойно поразмыслить над тем, что произошло. Сейчас она так ненавидела его, что вряд ли смогла бы отвечать за свои поступки, посмей он снова обнять ее. Она его ненавидит. Ведь верно?
— Мойне должно быть стыдно. Теперь я обзаведусь пистолетом.
Люсьен громко расхохотался:
— Я обязательно это учту. Мойна к тому же сказала, что вы крайне замкнутая особа, Кэтрин. И должен признаться, что это — среди многих прочих обстоятельств — почему-то еще сильнее возбуждает мой интерес к вам. Пожалуйста, разъясните мне, как вам удалось занять в Тремэйн-Корте первое место?
Кэт была уверена, что он задал этот вопрос не из праздного любопытства. Люсьен явно решил не терять зря времени, уж если приехал в Тремэйн-Корт. Однако если главная его цель — очередное любовное похождение, ему лучше обратиться к мачехе: та прямо-таки лопается от желания его заполучить. Но не Кэт. Ни в коем случае не Кэт. И она должна дать ему это понять.
И если она не желает повторения того, что случилось — а ведь она не желает, конечно же, не желает, — она избавит себя от лишнего беспокойства, если скажет ему правду сразу. «Гораздо легче, — подумала Кэт, — переживать от его отвращения к ней, чем от расположения».
Задрав повыше подбородок, так что теперь она смотрела ему прямо в глаза, Кэт заявила:
— Конечно, я расскажу вам. Это не такой уж большой секрет. Во всяком случае, это был честный труд, которым я впервые в жизни смогла обеспечить себя куском хлеба. Я пришла в этот дом в качестве кормилицы для Нодди, когда умер мой собственный ребенок — мой ребенок, который, мягко говоря, был зачат не совсем законно. Как и вы, мистер Тремэйн.
И прежде чем она смогла заметить реакцию Люсьена, его явное замешательство, а затем веселый блеск в темных глазах, Кэт поспешила повернуться и, держа голову как можно выше, медленно направилась к дому.
ГЛАВА 11
Мелани распорядилась, чтобы Люсьена поместили непременно рядом с ее спальней, и это заставило его призадуматься.
…а с ними — царь
Осанкою; хоть блеск его погас.
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Он знал, что бояться нечего — если в данном случае вообще было употребимо слово «бояться», — ведь у него имелся Хоукинс, а Хоукинс был проницателен. Не пробыв в доме и дня, он успел убедиться, что Мелани вознамерилась обольстить его хозяина.
Придя к такому выводу, доблестный слуга позаботился запереть дверь комнаты, смежной с хозяйской гардеробной, задолго до того, как туда явился Люсьен, чтобы раздеться на ночь. Хоукинс также поставил хозяина в известность, что, коль скоро у него нет желания спать в отведенной для остальной мужской прислуги общей спальне — особенно памятуя о том, что некогда он имел собственную комнату на первом этаже, — он приказал поставить раскладную койку в этой самой гардеробной.
— Стало быть, ты станешь моей дуэньей, неусыпным стражем моей непорочности, — заметил Люсьен, сидя на краю высокой кровати, пока Хоукинс расшнуровывал ему туфли. — Ты не находишь кое-что странным, Хоукинс? Похоже, мне придется в тебе разочароваться.
— Разочароваться, сэр? — переспросил Хоукинс, поднимаясь на ноги и отдуваясь от усилий, которые ему пришлось приложить, стаскивая узкие туфли с ног хозяина.
Люсьен встал и принялся снимать панталоны. Он уже давно установил рамки, за которые не должна была заходить помощь Хоукинса во время его туалета.
— Да, видишь ли, я, честно говоря, надеялся, что ты ляжешь на коврике у порога, сунув под голову бомбарду вместо подушки. А ты, приятель, лелеешь свою старость и позволяешь себе расслабиться на раскладной койке.
Рубашка и нижнее белье были сняты и отданы Хоукинсу, и Люсьен остался совершенно нагим, ничуть не смущаясь этого, с одной лишь миниатюрой Кристофа Севилла на шее.