Страница:
Но хватит об этом. Может быть, дорогой констебль поподробнее расскажет про эти ужасные убийства. Может быть, им удастся что-нибудь придумать, если они с констеблем сложат свои мозги вместе, оui?
Кошмар! Раны? Увечья? Какая жестокость. И вполне возможно, что талантливый констебль раскрыл настоящего убиицу. Может быть, еще порцию жареной утки нашему доблестному служителю закона? Да, как уже говорил граф вначале и как ни больно ему об этом вспоминать, нам с вами хорошо известно, что такая жестокость всегда шагает рука об руку с поклонением Дьяволу…
Да, эта смелая импровизация сослужила Гаю Севиллу неоценимую службу, однако он не может полагаться на то, что скудоумный констебль поможет ему завершить дело. Ну не вести же ему этого дурака за руку к дверям Тремэйн-Корта? Тогда, может быть, он заявит, что обвиняет Люсьена Тремэйна, которому удалось скрыться?
Пришло время нанести последний удар. И тут бесконечно полезная ему Мелани должна сыграть ведущую роль.
Он услышал, как щелкнул в двери ее ключ, и с приветливой улыбкой направился приветствовать ее в мансарде — и в последнем акте драмы. Она с дикими рыданиями бросилась в его объятия.
— Гай, Гай! — запричитала она, пока он вел ее к кровати. — Это ужасно! Это ужаснее, чем ты думаешь! Они ненавидят меня! Они все меня ненавидят!
Он чувствовал, как ее миниатюрное тело дрожит в его руках, но не от страха, а от горя. Непредвиденная истерика плохо согласовывалась с его планом. Ее маленькая женская слабость может затруднить его роль палача. Палача. Отлично. Именно это слово. Он превосходно выбрал слово.
— Кто же посмел ненавидеть тебя, ma petite? Ты ведь знаешь, что тебя невозможно не любить. — Он посмотрел на свое отражение в зеркале, восхищаясь собственным остроумием. — И все это время ты только и говорила, что все тебя любят, моя голубка. Назови же мне их имена.
— Мойна, которая не дала мне мое зе… мое лекарство сегодня вечером. Эта ужасная Кэт Харвей, Эдмунд — все, все! Но больше всего — мой дорогой Люсьен. Я не говорила тебе раньше, потому что не смела в это поверить, но Люсьен прогнал меня! Совсем!!! Он даже пригрозил убить меня, Гай, меня, которая любит его до безумия!
Он пихнул ее на кровать, а сам занялся трубкой. Он ничего не сможет сделать, пока она в истерике.
Гай вернулся к кровати и дал ей трубку, отметив, что ее руки и ноги все еще перевязаны. Она ни за что не пожелала объяснить, каким образом поранилась. Возможно, Люсьен оказался более решительным, чем он до сих пор думал.
— Так он грозился убить тебя, дорогая? Это очень интересно. Вот, возьми, это поможет тебе осушить слезы. Скажи-ка мне, никто случайно не слышал, как он тебе угрожал?
Мелани подняла глаза, беря трубку:
— Слышал его? Нет, не думаю. Ох, как же у меня болит голова. — И она набрала в легкие как можно больше сладкого дыма и задержала его, прежде чем выдохнуть. — Постой! Кажется, там был Бизли. Да, я теперь вспоминаю. Я совершенно уверена, что говорила с Бизли. Он нашел меня в спальне у Люсьена с ножом в руках, когда я собиралась располосовать его постель. Почему… почему ты спросил?
Значит, Бизли известно про угрозы Люсьена? Это довольно мило со стороны Люсьена. Это довольно мило и со стороны его дражайшего племянника, и со стороны Мелани. В эту ночь ему явно улыбнулась удача. Он снова всучил ей трубку:
— Не имеет значения, дорогая, просто глупая болтовня, чтобы отвлечь тебя от твоего горя. Но взгляни — я приготовил тебе сегодня сюрприз. Видишь, я принес все игрушки твоей подруги, которая, к великому сожалению, покинула нас. Я помню, как ты сказала, что тебе иногда нравятся эти игры в связанную рабыню. Улыбнись же мне, прекрасная Мелани.
Но Мелани ему не улыбнулась. Она только затягивалась трубкой. Она даже не поинтересовалась, как он отделался от трупа леди Саусклифф. Похоже, ее вообще не интересовали подобные мелочи.
И в самом деле, как только с ней было покончено, Мелани моментально выбросила мертвую женщину из головы и из памяти. Она ни словом не упомянула про нее, без конца повторяя, какой счастливой станет, когда уберет с дороги всех и они с Люсьеном станут свободны, чтобы любить друг друга.
Гай мог простить Мелани многое, но этого он простить не мог. Он же убил для нее, убил дважды, — но и после этого она была способна думать только о Люсьене. Несмотря на то, что Люсьен не может любить ее. Никогда ее не любил. И не полюбит.
Наконец, прокляв всех своим звонким детским голоском самыми страшными проклятьями — Гай не мог не улыбнуться, — она отпихнула трубку и с рыданиями зарылась в подушки:
— Это еще не все! Я знаю, это еще не все! Мойна не дает мне зелья. Я должна получить Люсьена! Только он теперь может мне помочь! Но я не нашла его. Никто не хочет говорить со мной, никто не скажет, куда он ушел, — даже Бизли! Люсьен не мог оставить меня! Меня никто не оставляет! Меня все любят!
Последние слезы раскаяния и сожаления о том, что он намеревался сделать, рассеялись при упоминании его племянника. Любви не было. А теперь не было и раскаяния. Ни одна женщина не смогла бы обвинить Гая Севилла в недостатке мужества. Однако его врожденная осторожность по-прежнему оставалась при нем.
Если придется бороться с Мелани, его задача немного усложнится. Он должен отвлечь ее, поговорить о чем-то постороннем, и тогда ему будет легко воспользоваться ею.
— Конечно же, все тебя любят. И я люблю тебя. Скажи мне, кто еще любит тебя, Мелани.
Она прикрыла глаза, снова затянулась и захихикала.
— Меня любит папа, — сказала она через минуту, перевернувшись на спину, и это неожиданное сообщения тут же привлекло внимание Гая.
— Твой папа? А с чего это ты вспомнила?
Мелани захихикала еще веселее:
— С чего, дорогой Гай? Ну конечно, потому, что ему не нравилось, что я звала его папой. Он никогда не приходил, пока я была маленькая. Ты понимаешь, джентльмены никогда не навещают своих брошенных любовниц или незаконнорожденных детей. Но однажды он пришел, когда умерла моя мама, увидел и сразу влюбился. Все в меня влюбляются, дорогой Гай. Все.
Гай уселся на краю кровати, затаив дыхание.
— Он обидел тебя, ma petite?
Она замотала головой что было сил:
— Обидел меня, Гай! Ох, нет. Он был добрый. Он был такой добрый ко мне. Он звал меня малышкой Мелли. Он баловал меня и дарил мне всякие миленькие вещички, а я позволяла ему за это себя любить. Сначала было больно, но я скоро научилась, и мне понравилось. Так много миленьких вещичек. Я люблю миленькие вещички, Гай. И мне нравится, когда меня любят.
Ее улыбка скривилась, а нижняя губка обиженно выпятилась.
— Но потом он захотел меня бросить, вернуться в Лондон, чтобы ходить в гости и в театры, где было полно женщин. Никто не должен меня бросать, Гай. Это нечестно. Я сказала папе, что он не должен ехать, что он должен продолжать дарить мне миленькие вещички, но он только оттолкнул меня. И он больше не хотел меня любить. Он сказал, что я как зараза и что я сделала его больным. Он сказал, что мы сделали то, что мы сделали, только потому, что я больная.
Гай опять сунул ей трубку, и она с наслаждением затянулась. Все еще будучи в плохом настроении, она все же потихоньку начинала расслабляться, ее голос стал не таким пронзительным, а язык заплетался. Теперь уже оставалось недолго, вот-вот ею овладеет ее обычная лихорадка. И все же Гай колебался. Гай не собирался заниматься любовью с Мелани, но равным образом и не планировал испытываемую им сейчас жалость.
Она вернула ему трубку и улыбнулась. Своей звериной улыбкой, отвратительным белозубым оскалом.
— Папа так никогда и не собрался уехать, дорогой Гай. Зато я собралась. Со всеми миленькими вещичками и со всеми его миленькими денежками.
У Гая кровь застыла в жилах.
— И отчего же твой папа не уехал, Мелани?
Теперь она уже расхохоталась, вполне весело.
— Глупый Гай. Конечно же потому, что я его убила. Я уговорила его полюбить меня еще один, последний раз, а потом убила его же собственным кинжалом, пока он спал. Довольно трудно куда-нибудь уехать, если ты лежишь в могиле, дорогой Гай.
Гай посмотрел на нее, на эти невинные голубенькие глаза, на трогательное прелестное личико, и содрогнулся. А он-то думал изменить первоначальный план, уничтожить Люсьена иным путем, а этого белокурого ангела смерти забрать с собой во Францию. Да хранят его святые от такого сумасшествия!
Но Мелани все еще не выговорилась.
— Потом уехала в Брайтон, а потом в Бат, чтобы найти еще кого-нибудь, у кого много денежек, — повествовала она, в то время как ее ручка пробежалась по его бедру и остановилась на выпуклости между ног. — В Брайтоне было полно щедрых мужчин, но в Бате я встретила Фелицию, а потом Люсьена. Ах, Гай, ты даже не представляешь, как Люсьен любит меня. — Ее пальчики вдруг сжались. — Фелиция знала про папу и могла все испортить. И потому Фелиция умерла. Она умерла ради Люсьена. И вот теперь он меня не хочет! После всего, что я сделала для него, что я перенесла для него! Он не может оставить меня, Гай, — снова забубнила она, и ее слова прервались рыданиями. — Ну как он может оставить меня?
Гай осторожно высвободился из ее рук, взял шелковые веревки и полез на кровать, придерживая Мелани за руки. В это время он заметил на ней медальон с портретом Кристофа Севилла. Это показалось ему так восхитительно забавным, что он не удержался от улыбки, продолжая возражать ей:
— Но ты ошиблась. Люсьен придет к тебе сегодня ночью, моя дорогая Мелани, — промурлыкал он. — Как это я забыл тебе сказать? Я послал за ним, и он скоро придет сюда. Ну-ка, позволь, я помогу тебе приготовиться его встретить.
Она смотрела на него снизу вверх расширенными от опиума зрачками. Он же, не теряя времени, привязал к кровати ее левое запястье.
— Люсьен? — переспросила она, тупо глядя на него, и ее расслабленные члены внезапно отяжелели у него в руках, словно мертвые. — Люсьен? Придет сюда? Мой дорогой Люсьен? Я… я не понимаю. Когда? Сейчас?
Второе запястье тоже было привязано. Гай сполз по кровати вниз, не прекращая говорить:
— Ну как он мог не прийти? Он ведь любит тебя, Мелани. Любит тебя всем сердцем. — Он уже занялся ее тонкой лодыжкой.
Мелани на минуту нахмурилась, но тут же улыбнулась:
— Да. Да, конечно, он любит. Я же говорила этой Кэт Харвей, что он меня любит, но она мне не поверила. Гадкая, наглая, жадная сука. С обкусанными титьками! Как он может любить ее? Он, конечно же, любит Мелани, он всегда любил Мелани.
— Да, да, конечно. Определенно, дорогая, — отвечал Гай ласково, между тем проверяя узлы, которыми притянул к кровати ее лодыжки.
Теперь он мог не особенно вслушиваться в ее лепет. Это уже не имело значения.
Против воли он вспомнил, как Фелиция Саусклифф вопила от наслаждения и стонала от боли, и почувствовал, что возбуждается. Это был чертовски неподходящий момент для любовных игрищ, но в то же время он мог бы получить ни с чем не сравнимое наслаждение. Пожалуй, он может позволить себе сначала поразвлечься, взять эту бесстыжую белокурую суку в последний раз, а потом уже покончить с делом.
Мелани стала корчиться на кровати, пытаясь вырваться из пут:
— Гай! Я думаю, что Люсьену не надо видеть меня в таком положении — по крайней мере в первый раз. Я хочу его обнимать и ласкать. Отпусти меня, Гай. Отпусти сейчас же.
Он не отвечал и принялся торопливо срывать с себя одежду. Его возбужденный член болел и рвался на волю. Наклонившись, он взялся за ворот кружевной сорочки Мелани и одним грубым рывком разодрал ее сверху донизу. А затем поглядел в зеркало над кроватью, в котором отразилось прекрасное тело Мелани, соблазнительно открытое его взору. Леди Саусклифф тоже смотрелась неплохо, когда была распростерта перед ним, но эта женщина была просто бесподобна. Вот уж воистину совершенный сосуд. Страстный, ненасытный, абсолютно развратный.
Но опиума ей показалось явно недостаточно. Она не извивалась в ожидании его ласки, не сюсюкала, давая советы, не расписывала в подробностях, как и где он должен на сей раз ее трогать. Вместо этого она предпринимала дикие попытки свести ноги, как будто вдруг узнала, что есть такое понятие, как приличие.
— Гай! — приказала она, срываясь на визг. — Мне это не нравится! Отпусти меня! Люсьен!..
— Заткнись! — Стены дома были довольно толстыми, но ведь могло и не повезти, особенно если учесть, что где-то поблизости шляется Люсьен.
Гай схватил кожаную маску, напялил ее на Мелани и покрепче стянул на затылке шнурки, не обращая внимания на то, что в узлы затянуло несколько прядей золотистых волос.
Она продолжала стонать, пыталась закричать еще раз, но теперь ее точно никто бы не услышал.
Едва не задохнувшись, придя от всей этой возни в еще большее возбуждение, он какое-то время лежал, распростершись поверх ее тела, открытого и беззащитного. Он вспомнил историю про ее папашу. Инцест. А ведь он по возрасту может быть ей отцом. Какая отвратительная мысль. Какая восхитительная мысль.
Не спеша и даже с некоторой долей нежности он погладил Мелани груди, и его ловкие руки ласкали их до тех пор, пока она не замерла, позволяя ему довести ее соски до эрекции.
— Оно так прекрасно, твое тело, моя дорогая Мелани. Очень, очень прекрасно, — пропел он в экстазе, пристраиваясь у нее между ног и вонзаясь в ее тело одним сильным толчком. Он не стал сразу двигаться, не желая торопить оргазм. Он решил теперь побеседовать с ней, объясниться и, если удастся, добиться понимания, если не прощения тому, что вынужден будет сейчас совершить. Как-никак, а ведь он — французский дворянин, джентльмен.
— Я высадился на этих берегах, одинокий чужеземец, с одной лишь целью, которой почти добился. Ты помнишь, Мелани, ведь ты первая приветствовала меня. Не так ли, дорогая? Ты и твоя извращенная любовь показали мне мой путь. Я собирался сделать это с того момента, как мы познакомились, и уж определенно после того, как мы впервые оказались в постели, когда сцепились, как два диких зверя, а ты в экстазе обозвала меня Люсьеном. Это издевательство, дорогая, было твоей первой ошибкой.
Стоя на коленях, он на мгновение замолчал, лаская ее и следя, как его напряженный член слегка выходит наружу и снова погружается внутрь, еще глубже в ее тело.
— Бедная Мелли. Твоя старая подруга Фелиция еще могла бы спасти тебя, я мог бы использовать ее, ибо должен признаться, что довольно сильно привязался к тебе. Но этому не суждено было случиться, Нет, ты упрямо отказывалась избавиться от своей безумной любви к Люсьену.
В нем вдруг бешено вскипел гнев..
— Это, я боюсь, и стало твоей второй ошибкой, Твоей роковой ошибкой. Мне жаль тебя, Мелани, жаль твоей исковерканной жизни. Ты глупая, глупая девочка. Мудрые люди любят только себя. Ведь ты же на виселицу за него пойдешь и меня за собой потащишь, но не позволишь своему дорогому Люсьену самому отведать веревки. И как ему удается добиваться такой преданности? Даже эта женщина, которую ты так ненавидишь, эта титулованная леди поклялась, что он всю предыдущую ночь провел у нее в постели — только чтобы спасти его от петли. Да, моя дорогая. Твоя Кэт Харвей и твой неблагодарный Люсьен занимаются любовью.
Он вытащил из нее свою опавшую плоть и уселся на край кровати, не в силах побороть отвращение, убившее похоть. Она оставалась неподвижна, она едва дышала, однако Гай не сомневался, что она не пропустила ни одного его слова. Как она жалко выглядит, когда лежит вот так. Теперь ей уже известно, что все, что она натворила, ни к чему не привело. Все завершилось полнейшим крахом.
Он не должен был бы жалеть ее, особенно теперь, когда понял, что для нее уже нет спасения. И если даже он оставит ее жить, она окажется в каком-нибудь сумасшедшем доме, прикованная к стене, где ее телом будут пользоваться ее же надсмотрщики, — ее совершенная красота увянет. То, что он сейчас сделает, можно даже счесть актом гуманизма — примерно как пристрелить смертельно раненное животное, чтобы избавить его от мук.
— Итак, я помог тебе разделаться с твоим старым врагом, дорогая Мелли, а теперь посредством тебя уничтожу и своего врага. Не совсем справедливый обман, могла бы ты возразить, но разве в нашей жизни есть место справедливости, дорогая? Да ты не бойся, я покончу с этим быстро. Остальное сделаю потом. Это отвратительно, но ведь ваш глупый констебль должен получить неопровержимые улики, чтобы отправить Люсьена на виселицу.
Пальцы Мелани сжались в кулачки, и она бешено задергалась, пытаясь вырваться из веревок.
— Причем его обвинят не в одном убийстве, как я планировал вначале, — продолжал Гай, — в трех. Вполне достаточно для дюжины смертных приговоров. Три убийства, Мелани. Фелиция, служанка а теперь, наконец, ты. Ты ведь даже и не подумала про служанку, правда? Твое увлечение кровавыми играми даже не оставило мне времени съездить к морю и избавиться от тела служанки. Я уже поблагодарил тебя за это? Нет? Ах, какой позор.
Он снова оседлал ее, прижимая к кровати.
— Ну, ты наконец все поняла, не так ли? Ты, возможно, даже забыла про свою любовь к бестолковому Люсьену и вспомнила, что неплохо бы спасти и себя. Или ты вырываешься только оттого, что боишься за Люсьена?
Он слез с нее и брезгливо отодвинулся, так как она начала сильно потеть, а ему неприятен запах ее страха.
— Ты теперь поняла, как я собираюсь тебя использовать, хотя и не знаешь, для чего мне это надо. Нет, не делай себе больно, дорогая, ибо борьба с неизбежным всегда причиняет лишние муки и боль. Вот, вот так. Лежи спокойно. Ты понимаешь, как я был к тебе добр, даже несмотря на то, что ты прислала Фелицию прямо ко мне в дом, лишив меня возможности задержаться в Англии, чтобы получить наивысшее удовольствие, увидев, как тело Люсьена задергается на конце веревки.
Он мог бы говорить еще долго, он и правда был в восторге от собственной изобретательности, но Мелани снова принялась рваться из пут, а ее дикие, заглушенные маской вопли больно ранили его слух. Вздохнув при мысли о неизбежном, с которым не хотела смириться она, Гай наклонился, ухватил ее одной рукой за затылок, другой за подбородок и одним резким, сильным движением сломал ее нежную шею.
Весь дрожа, с бешено колотящимся сердцем, он сполз с кровати подальше от липкого тела Мелани и потянулся за трубкой с опиумом, чтобы набраться мужества для завершения начатого.
— Мудрая птица никогда не гадит в собственном гнезде, моя дорогая, — мрачно напомнил он, оглядывая ее неподвижное тело. — За те ночи, что мы успели провести с тобой вместе, мы научили друг друга множеству разных веселых штук, но ты отказалась перенять у меня эту важную мудрость. Я же, однако, поступаю как мудрая птица. И я обгадил гнездо Люсьену.
Он предусмотрительно убрал подальше свою одежду, и его рот скривился в гримасе отвращения при мысли о том, что он должен сделать. Он решительно поднял кинжал с инициалами Люсьена — то самое оружие, которое Мелани так настойчиво предлагала в качестве инструмента для расправы над Фелицией, — и двинулся к кровати.
У него есть дело, с которым надо покончить. Быстро. Быстро.
ГЛАВА 26
Там небольшая группа людей разделилась. Кэт с Гартом в сопровождении слуг торопливо направились к ждавшему их экипажу.
Разочарованный священник, уже совершенно забывший только что прочитанные им заупокойные молитвы, перешептывался с несколькими соседями, которые позволили себе отметить, что никому в голову не пришло предложить им хотя бы чашку горячего чаю в Тремэйн-Корте, чтобы желающие смогли выразить сочувствие вдовцу. В это время мсье граф направился к своей карете, спеша так, что за ним едва успевал рослый лакей с раскрытым зонтиком.
Здесь же, за воротами кладбища, стоял окоченевший констебль Клеменс с помощником. Видимо, они всерьез рассчитывала изловить Люсьена Тремэйна, который, по их понятиям, должен был непременно явиться на похороны мачехи. Теперь парочка недоумевала, что же им делать дальше.
Внутри высоких кладбищенских стен двое дюжих крестьян, срочно призванные на помощь, перемазавшиеся с головы до ног, опустили гроб на веревках в залитую водой могилу.
Один Бизли, никем не замеченный, стоял возле ворот и звучно сморкался в огромный носовой платок, в то время как комья влажной земли мягко стучали по крышке гроба из полированного красного дерева. У его ног стоял большой дорожный саквояж.
Когда карета Тремэйнов отъехала на приличное расстояние, плотные занавеси на окне на миг раздвинулись, из-за них выглянул Люсьен Тремэйн. Бросив прощальный взгляд на могилу, он снова откинулся на спинку сиденья, крепко сжимая руку Кэт. Губы его были сжаты. Мелани Тремэйн добилась исполнения, по крайней мере, одного своего желания: она превратилась в некую неотъемлемую часть Тремэйн-Корта.
— Люсьен?
Он обернулся к ней и снова с болью подумал, что она измучена почти так же, как и он сам после пяти дней вынужденного сидения в укрытии. Причем в последние три дня он даже не решался встречаться с Кэт. Чтобы не подвергать ее опасности, поскольку констебль Клеменс стал ежедневным посетителем Тремэйн-Корта.
— Что это, моя милая? — спросил он. — Ты, кажется, не удивлена, что видишь меня. В конце концов, именно ты приставала целых два дня к Гарту, чтобы он устроил нам встречу. И он, будучи привержен к мелодрамам, скрыл меня в карете под самым носом у констебля.
— Ну, Люсьен, я не говорил, что она приставала, — возмутился Гарт, сидевший напротив них. — Твоя Кэтрин просто удивительная женщина. Ведь это она убедила здешнего сквайра, чтобы он приказал констеблю распространить версию о том, что смерть Мелани последовала из-за неловкого падения с лестницы. Она убедила его не поднимать шума на всю округу. А что до остального — ты прав. Я действительно неравнодушен к театру. И я часто мечтал, что смог бы покорить сердца с подмостков, если бы, увы, не был наследником графа.
Карета остановилась перед домом, и Люсьен заметил смущение в глазах у Кэт.
— Нам надо бы поговорить, Люсьен, — сказала она. — У нас не было времени перекинуться хотя бы парой слов.
— Ты совершенно права. Но сейчас надо сказать пару слов нашему дорогому другу Гарту. Можно, это сделаю я сам? Гарт, а ну-ка скажи «до свиданья»!
— Вовсе ни к чему, — отвечал Гарт, соскочив на землю прежде, чем лакей успел опустить подножку. — Я буду у Эдмунда, Кэтрин, когда вы вернетесь.
И карета рванулась вперед прежде, чем Кэт успела поинтересоваться, кто сидит на козлах.
— Конечно же, Хоукинс, — ухмыльнулся Люсьен. — Ты же знаешь, он никому не доверит возить мою особу. Мэри присмотрит и за Эдмундом, и за Нодди, так что не беспокойся. — Он снова сжал в руках ее пальцы, а потом поднял их к губам и поцедовал. Ему казалось, что он неминуемо скончается в ближайшие пять минут, если не поцелует ее.
Карета катилась все дальше и дальше. Наконец Кэт уютно устроилась у Люсьена под боком, и он задал ей вопрос, мучивший его все эти дни:
— Эдмунд знает?
Кэт улыбнулась ему и кивнула:
— Да, хотя мы повторили для него историю про падение с лестницы. И я уверена, что для него это было большим облегчением, хотя никому из нас ее смерть не принесла радости. Никто не заслуживает такой ужасной кончины, Люсьен, даже такая, как Мелани.
— А он спрашивал про меня?
— Ежечасно! Он все еще верит, что тебя отозвали в Лондон по делам. Ты не узнаешь его, Люсьен, так он изменился. Его мучает лишь то, что он невнятно говорит. Ты ведь знаешь, что с этим нелегко справиться. Мойна говорит, что удар приключился от какого-то сильного потрясения, однако у меня не хватает решимости требовать у Эдмунда объяснений.
— Я тебя понимаю. Все это чертовски неприятно, — сказал Люсьен, покрепче обхватив плечи Кэт. — Господи, Кэтрин, как же я устал. Я так устал без тебя, что готов разлечься прямо на этих скамейках и заняться любовью.. Когда я спал спокойно в последний раз? Неделю назад? Месяц? Обещаю тебе, моя милая, как только все кончится, я буду более пылок, нежели обычный жених.
Он почувствовал, как ее прохладная ручка гладит его обросшие за эти дни щеки. У него не было возможности следить за собой в то время, как за ним охотился констебль.
— А я обещаю, что прослежу за тем, чтобы ты не уклонился от выполнения своих обязанностей, как только Хоукинс тебя побреет, — отвечала она. — Это достаточно бесстыдное заявление? Бедный Люсьен! Эти несколько дней дались тебе нелегко! Что за ужасный человек!
— Ужасный? — Люсьен хрипло рассмеялся. — Ты говоришь про нашего почтенного констебля? Если бы Гарту не хватило присутствия духа спрятать мой кинжал, прежде чем поднимать шум вокруг мансарды, меня бы уже выследили, как лисицу. Но больше всего мне бы хотелось прикончить Бизли за то, что он навел Клеменса на мой след. Я успел заметить нашего почтенного дворецкого на кладбище — судя по всему, он намерен нас покинуть. Что случилось? Неужели Хоукинс силой отнял у него ключи после смерти Мелани?
— Нет. Он уходит по своему собственному желанию. Он, судя по всему, искренне любил Мелани. Бедную, несчастную Мелани. Я полагаю, что каждый имеет право на то, чтобы хоть кто-то оплакал его кончину, — прошептала Кэт, в то время как ее ручка проникла между лацканами его пальто и начала гладить грудь.
Кошмар! Раны? Увечья? Какая жестокость. И вполне возможно, что талантливый констебль раскрыл настоящего убиицу. Может быть, еще порцию жареной утки нашему доблестному служителю закона? Да, как уже говорил граф вначале и как ни больно ему об этом вспоминать, нам с вами хорошо известно, что такая жестокость всегда шагает рука об руку с поклонением Дьяволу…
Да, эта смелая импровизация сослужила Гаю Севиллу неоценимую службу, однако он не может полагаться на то, что скудоумный констебль поможет ему завершить дело. Ну не вести же ему этого дурака за руку к дверям Тремэйн-Корта? Тогда, может быть, он заявит, что обвиняет Люсьена Тремэйна, которому удалось скрыться?
Пришло время нанести последний удар. И тут бесконечно полезная ему Мелани должна сыграть ведущую роль.
Он услышал, как щелкнул в двери ее ключ, и с приветливой улыбкой направился приветствовать ее в мансарде — и в последнем акте драмы. Она с дикими рыданиями бросилась в его объятия.
— Гай, Гай! — запричитала она, пока он вел ее к кровати. — Это ужасно! Это ужаснее, чем ты думаешь! Они ненавидят меня! Они все меня ненавидят!
Он чувствовал, как ее миниатюрное тело дрожит в его руках, но не от страха, а от горя. Непредвиденная истерика плохо согласовывалась с его планом. Ее маленькая женская слабость может затруднить его роль палача. Палача. Отлично. Именно это слово. Он превосходно выбрал слово.
— Кто же посмел ненавидеть тебя, ma petite? Ты ведь знаешь, что тебя невозможно не любить. — Он посмотрел на свое отражение в зеркале, восхищаясь собственным остроумием. — И все это время ты только и говорила, что все тебя любят, моя голубка. Назови же мне их имена.
— Мойна, которая не дала мне мое зе… мое лекарство сегодня вечером. Эта ужасная Кэт Харвей, Эдмунд — все, все! Но больше всего — мой дорогой Люсьен. Я не говорила тебе раньше, потому что не смела в это поверить, но Люсьен прогнал меня! Совсем!!! Он даже пригрозил убить меня, Гай, меня, которая любит его до безумия!
Он пихнул ее на кровать, а сам занялся трубкой. Он ничего не сможет сделать, пока она в истерике.
Гай вернулся к кровати и дал ей трубку, отметив, что ее руки и ноги все еще перевязаны. Она ни за что не пожелала объяснить, каким образом поранилась. Возможно, Люсьен оказался более решительным, чем он до сих пор думал.
— Так он грозился убить тебя, дорогая? Это очень интересно. Вот, возьми, это поможет тебе осушить слезы. Скажи-ка мне, никто случайно не слышал, как он тебе угрожал?
Мелани подняла глаза, беря трубку:
— Слышал его? Нет, не думаю. Ох, как же у меня болит голова. — И она набрала в легкие как можно больше сладкого дыма и задержала его, прежде чем выдохнуть. — Постой! Кажется, там был Бизли. Да, я теперь вспоминаю. Я совершенно уверена, что говорила с Бизли. Он нашел меня в спальне у Люсьена с ножом в руках, когда я собиралась располосовать его постель. Почему… почему ты спросил?
Значит, Бизли известно про угрозы Люсьена? Это довольно мило со стороны Люсьена. Это довольно мило и со стороны его дражайшего племянника, и со стороны Мелани. В эту ночь ему явно улыбнулась удача. Он снова всучил ей трубку:
— Не имеет значения, дорогая, просто глупая болтовня, чтобы отвлечь тебя от твоего горя. Но взгляни — я приготовил тебе сегодня сюрприз. Видишь, я принес все игрушки твоей подруги, которая, к великому сожалению, покинула нас. Я помню, как ты сказала, что тебе иногда нравятся эти игры в связанную рабыню. Улыбнись же мне, прекрасная Мелани.
Но Мелани ему не улыбнулась. Она только затягивалась трубкой. Она даже не поинтересовалась, как он отделался от трупа леди Саусклифф. Похоже, ее вообще не интересовали подобные мелочи.
И в самом деле, как только с ней было покончено, Мелани моментально выбросила мертвую женщину из головы и из памяти. Она ни словом не упомянула про нее, без конца повторяя, какой счастливой станет, когда уберет с дороги всех и они с Люсьеном станут свободны, чтобы любить друг друга.
Гай мог простить Мелани многое, но этого он простить не мог. Он же убил для нее, убил дважды, — но и после этого она была способна думать только о Люсьене. Несмотря на то, что Люсьен не может любить ее. Никогда ее не любил. И не полюбит.
Наконец, прокляв всех своим звонким детским голоском самыми страшными проклятьями — Гай не мог не улыбнуться, — она отпихнула трубку и с рыданиями зарылась в подушки:
— Это еще не все! Я знаю, это еще не все! Мойна не дает мне зелья. Я должна получить Люсьена! Только он теперь может мне помочь! Но я не нашла его. Никто не хочет говорить со мной, никто не скажет, куда он ушел, — даже Бизли! Люсьен не мог оставить меня! Меня никто не оставляет! Меня все любят!
Последние слезы раскаяния и сожаления о том, что он намеревался сделать, рассеялись при упоминании его племянника. Любви не было. А теперь не было и раскаяния. Ни одна женщина не смогла бы обвинить Гая Севилла в недостатке мужества. Однако его врожденная осторожность по-прежнему оставалась при нем.
Если придется бороться с Мелани, его задача немного усложнится. Он должен отвлечь ее, поговорить о чем-то постороннем, и тогда ему будет легко воспользоваться ею.
— Конечно же, все тебя любят. И я люблю тебя. Скажи мне, кто еще любит тебя, Мелани.
Она прикрыла глаза, снова затянулась и захихикала.
— Меня любит папа, — сказала она через минуту, перевернувшись на спину, и это неожиданное сообщения тут же привлекло внимание Гая.
— Твой папа? А с чего это ты вспомнила?
Мелани захихикала еще веселее:
— С чего, дорогой Гай? Ну конечно, потому, что ему не нравилось, что я звала его папой. Он никогда не приходил, пока я была маленькая. Ты понимаешь, джентльмены никогда не навещают своих брошенных любовниц или незаконнорожденных детей. Но однажды он пришел, когда умерла моя мама, увидел и сразу влюбился. Все в меня влюбляются, дорогой Гай. Все.
Гай уселся на краю кровати, затаив дыхание.
— Он обидел тебя, ma petite?
Она замотала головой что было сил:
— Обидел меня, Гай! Ох, нет. Он был добрый. Он был такой добрый ко мне. Он звал меня малышкой Мелли. Он баловал меня и дарил мне всякие миленькие вещички, а я позволяла ему за это себя любить. Сначала было больно, но я скоро научилась, и мне понравилось. Так много миленьких вещичек. Я люблю миленькие вещички, Гай. И мне нравится, когда меня любят.
Ее улыбка скривилась, а нижняя губка обиженно выпятилась.
— Но потом он захотел меня бросить, вернуться в Лондон, чтобы ходить в гости и в театры, где было полно женщин. Никто не должен меня бросать, Гай. Это нечестно. Я сказала папе, что он не должен ехать, что он должен продолжать дарить мне миленькие вещички, но он только оттолкнул меня. И он больше не хотел меня любить. Он сказал, что я как зараза и что я сделала его больным. Он сказал, что мы сделали то, что мы сделали, только потому, что я больная.
Гай опять сунул ей трубку, и она с наслаждением затянулась. Все еще будучи в плохом настроении, она все же потихоньку начинала расслабляться, ее голос стал не таким пронзительным, а язык заплетался. Теперь уже оставалось недолго, вот-вот ею овладеет ее обычная лихорадка. И все же Гай колебался. Гай не собирался заниматься любовью с Мелани, но равным образом и не планировал испытываемую им сейчас жалость.
Она вернула ему трубку и улыбнулась. Своей звериной улыбкой, отвратительным белозубым оскалом.
— Папа так никогда и не собрался уехать, дорогой Гай. Зато я собралась. Со всеми миленькими вещичками и со всеми его миленькими денежками.
У Гая кровь застыла в жилах.
— И отчего же твой папа не уехал, Мелани?
Теперь она уже расхохоталась, вполне весело.
— Глупый Гай. Конечно же потому, что я его убила. Я уговорила его полюбить меня еще один, последний раз, а потом убила его же собственным кинжалом, пока он спал. Довольно трудно куда-нибудь уехать, если ты лежишь в могиле, дорогой Гай.
Гай посмотрел на нее, на эти невинные голубенькие глаза, на трогательное прелестное личико, и содрогнулся. А он-то думал изменить первоначальный план, уничтожить Люсьена иным путем, а этого белокурого ангела смерти забрать с собой во Францию. Да хранят его святые от такого сумасшествия!
Но Мелани все еще не выговорилась.
— Потом уехала в Брайтон, а потом в Бат, чтобы найти еще кого-нибудь, у кого много денежек, — повествовала она, в то время как ее ручка пробежалась по его бедру и остановилась на выпуклости между ног. — В Брайтоне было полно щедрых мужчин, но в Бате я встретила Фелицию, а потом Люсьена. Ах, Гай, ты даже не представляешь, как Люсьен любит меня. — Ее пальчики вдруг сжались. — Фелиция знала про папу и могла все испортить. И потому Фелиция умерла. Она умерла ради Люсьена. И вот теперь он меня не хочет! После всего, что я сделала для него, что я перенесла для него! Он не может оставить меня, Гай, — снова забубнила она, и ее слова прервались рыданиями. — Ну как он может оставить меня?
Гай осторожно высвободился из ее рук, взял шелковые веревки и полез на кровать, придерживая Мелани за руки. В это время он заметил на ней медальон с портретом Кристофа Севилла. Это показалось ему так восхитительно забавным, что он не удержался от улыбки, продолжая возражать ей:
— Но ты ошиблась. Люсьен придет к тебе сегодня ночью, моя дорогая Мелани, — промурлыкал он. — Как это я забыл тебе сказать? Я послал за ним, и он скоро придет сюда. Ну-ка, позволь, я помогу тебе приготовиться его встретить.
Она смотрела на него снизу вверх расширенными от опиума зрачками. Он же, не теряя времени, привязал к кровати ее левое запястье.
— Люсьен? — переспросила она, тупо глядя на него, и ее расслабленные члены внезапно отяжелели у него в руках, словно мертвые. — Люсьен? Придет сюда? Мой дорогой Люсьен? Я… я не понимаю. Когда? Сейчас?
Второе запястье тоже было привязано. Гай сполз по кровати вниз, не прекращая говорить:
— Ну как он мог не прийти? Он ведь любит тебя, Мелани. Любит тебя всем сердцем. — Он уже занялся ее тонкой лодыжкой.
Мелани на минуту нахмурилась, но тут же улыбнулась:
— Да. Да, конечно, он любит. Я же говорила этой Кэт Харвей, что он меня любит, но она мне не поверила. Гадкая, наглая, жадная сука. С обкусанными титьками! Как он может любить ее? Он, конечно же, любит Мелани, он всегда любил Мелани.
— Да, да, конечно. Определенно, дорогая, — отвечал Гай ласково, между тем проверяя узлы, которыми притянул к кровати ее лодыжки.
Теперь он мог не особенно вслушиваться в ее лепет. Это уже не имело значения.
Против воли он вспомнил, как Фелиция Саусклифф вопила от наслаждения и стонала от боли, и почувствовал, что возбуждается. Это был чертовски неподходящий момент для любовных игрищ, но в то же время он мог бы получить ни с чем не сравнимое наслаждение. Пожалуй, он может позволить себе сначала поразвлечься, взять эту бесстыжую белокурую суку в последний раз, а потом уже покончить с делом.
Мелани стала корчиться на кровати, пытаясь вырваться из пут:
— Гай! Я думаю, что Люсьену не надо видеть меня в таком положении — по крайней мере в первый раз. Я хочу его обнимать и ласкать. Отпусти меня, Гай. Отпусти сейчас же.
Он не отвечал и принялся торопливо срывать с себя одежду. Его возбужденный член болел и рвался на волю. Наклонившись, он взялся за ворот кружевной сорочки Мелани и одним грубым рывком разодрал ее сверху донизу. А затем поглядел в зеркало над кроватью, в котором отразилось прекрасное тело Мелани, соблазнительно открытое его взору. Леди Саусклифф тоже смотрелась неплохо, когда была распростерта перед ним, но эта женщина была просто бесподобна. Вот уж воистину совершенный сосуд. Страстный, ненасытный, абсолютно развратный.
Но опиума ей показалось явно недостаточно. Она не извивалась в ожидании его ласки, не сюсюкала, давая советы, не расписывала в подробностях, как и где он должен на сей раз ее трогать. Вместо этого она предпринимала дикие попытки свести ноги, как будто вдруг узнала, что есть такое понятие, как приличие.
— Гай! — приказала она, срываясь на визг. — Мне это не нравится! Отпусти меня! Люсьен!..
— Заткнись! — Стены дома были довольно толстыми, но ведь могло и не повезти, особенно если учесть, что где-то поблизости шляется Люсьен.
Гай схватил кожаную маску, напялил ее на Мелани и покрепче стянул на затылке шнурки, не обращая внимания на то, что в узлы затянуло несколько прядей золотистых волос.
Она продолжала стонать, пыталась закричать еще раз, но теперь ее точно никто бы не услышал.
Едва не задохнувшись, придя от всей этой возни в еще большее возбуждение, он какое-то время лежал, распростершись поверх ее тела, открытого и беззащитного. Он вспомнил историю про ее папашу. Инцест. А ведь он по возрасту может быть ей отцом. Какая отвратительная мысль. Какая восхитительная мысль.
Не спеша и даже с некоторой долей нежности он погладил Мелани груди, и его ловкие руки ласкали их до тех пор, пока она не замерла, позволяя ему довести ее соски до эрекции.
— Оно так прекрасно, твое тело, моя дорогая Мелани. Очень, очень прекрасно, — пропел он в экстазе, пристраиваясь у нее между ног и вонзаясь в ее тело одним сильным толчком. Он не стал сразу двигаться, не желая торопить оргазм. Он решил теперь побеседовать с ней, объясниться и, если удастся, добиться понимания, если не прощения тому, что вынужден будет сейчас совершить. Как-никак, а ведь он — французский дворянин, джентльмен.
— Я высадился на этих берегах, одинокий чужеземец, с одной лишь целью, которой почти добился. Ты помнишь, Мелани, ведь ты первая приветствовала меня. Не так ли, дорогая? Ты и твоя извращенная любовь показали мне мой путь. Я собирался сделать это с того момента, как мы познакомились, и уж определенно после того, как мы впервые оказались в постели, когда сцепились, как два диких зверя, а ты в экстазе обозвала меня Люсьеном. Это издевательство, дорогая, было твоей первой ошибкой.
Стоя на коленях, он на мгновение замолчал, лаская ее и следя, как его напряженный член слегка выходит наружу и снова погружается внутрь, еще глубже в ее тело.
— Бедная Мелли. Твоя старая подруга Фелиция еще могла бы спасти тебя, я мог бы использовать ее, ибо должен признаться, что довольно сильно привязался к тебе. Но этому не суждено было случиться, Нет, ты упрямо отказывалась избавиться от своей безумной любви к Люсьену.
В нем вдруг бешено вскипел гнев..
— Это, я боюсь, и стало твоей второй ошибкой, Твоей роковой ошибкой. Мне жаль тебя, Мелани, жаль твоей исковерканной жизни. Ты глупая, глупая девочка. Мудрые люди любят только себя. Ведь ты же на виселицу за него пойдешь и меня за собой потащишь, но не позволишь своему дорогому Люсьену самому отведать веревки. И как ему удается добиваться такой преданности? Даже эта женщина, которую ты так ненавидишь, эта титулованная леди поклялась, что он всю предыдущую ночь провел у нее в постели — только чтобы спасти его от петли. Да, моя дорогая. Твоя Кэт Харвей и твой неблагодарный Люсьен занимаются любовью.
Он вытащил из нее свою опавшую плоть и уселся на край кровати, не в силах побороть отвращение, убившее похоть. Она оставалась неподвижна, она едва дышала, однако Гай не сомневался, что она не пропустила ни одного его слова. Как она жалко выглядит, когда лежит вот так. Теперь ей уже известно, что все, что она натворила, ни к чему не привело. Все завершилось полнейшим крахом.
Он не должен был бы жалеть ее, особенно теперь, когда понял, что для нее уже нет спасения. И если даже он оставит ее жить, она окажется в каком-нибудь сумасшедшем доме, прикованная к стене, где ее телом будут пользоваться ее же надсмотрщики, — ее совершенная красота увянет. То, что он сейчас сделает, можно даже счесть актом гуманизма — примерно как пристрелить смертельно раненное животное, чтобы избавить его от мук.
— Итак, я помог тебе разделаться с твоим старым врагом, дорогая Мелли, а теперь посредством тебя уничтожу и своего врага. Не совсем справедливый обман, могла бы ты возразить, но разве в нашей жизни есть место справедливости, дорогая? Да ты не бойся, я покончу с этим быстро. Остальное сделаю потом. Это отвратительно, но ведь ваш глупый констебль должен получить неопровержимые улики, чтобы отправить Люсьена на виселицу.
Пальцы Мелани сжались в кулачки, и она бешено задергалась, пытаясь вырваться из веревок.
— Причем его обвинят не в одном убийстве, как я планировал вначале, — продолжал Гай, — в трех. Вполне достаточно для дюжины смертных приговоров. Три убийства, Мелани. Фелиция, служанка а теперь, наконец, ты. Ты ведь даже и не подумала про служанку, правда? Твое увлечение кровавыми играми даже не оставило мне времени съездить к морю и избавиться от тела служанки. Я уже поблагодарил тебя за это? Нет? Ах, какой позор.
Он снова оседлал ее, прижимая к кровати.
— Ну, ты наконец все поняла, не так ли? Ты, возможно, даже забыла про свою любовь к бестолковому Люсьену и вспомнила, что неплохо бы спасти и себя. Или ты вырываешься только оттого, что боишься за Люсьена?
Он слез с нее и брезгливо отодвинулся, так как она начала сильно потеть, а ему неприятен запах ее страха.
— Ты теперь поняла, как я собираюсь тебя использовать, хотя и не знаешь, для чего мне это надо. Нет, не делай себе больно, дорогая, ибо борьба с неизбежным всегда причиняет лишние муки и боль. Вот, вот так. Лежи спокойно. Ты понимаешь, как я был к тебе добр, даже несмотря на то, что ты прислала Фелицию прямо ко мне в дом, лишив меня возможности задержаться в Англии, чтобы получить наивысшее удовольствие, увидев, как тело Люсьена задергается на конце веревки.
Он мог бы говорить еще долго, он и правда был в восторге от собственной изобретательности, но Мелани снова принялась рваться из пут, а ее дикие, заглушенные маской вопли больно ранили его слух. Вздохнув при мысли о неизбежном, с которым не хотела смириться она, Гай наклонился, ухватил ее одной рукой за затылок, другой за подбородок и одним резким, сильным движением сломал ее нежную шею.
Весь дрожа, с бешено колотящимся сердцем, он сполз с кровати подальше от липкого тела Мелани и потянулся за трубкой с опиумом, чтобы набраться мужества для завершения начатого.
— Мудрая птица никогда не гадит в собственном гнезде, моя дорогая, — мрачно напомнил он, оглядывая ее неподвижное тело. — За те ночи, что мы успели провести с тобой вместе, мы научили друг друга множеству разных веселых штук, но ты отказалась перенять у меня эту важную мудрость. Я же, однако, поступаю как мудрая птица. И я обгадил гнездо Люсьену.
Он предусмотрительно убрал подальше свою одежду, и его рот скривился в гримасе отвращения при мысли о том, что он должен сделать. Он решительно поднял кинжал с инициалами Люсьена — то самое оружие, которое Мелани так настойчиво предлагала в качестве инструмента для расправы над Фелицией, — и двинулся к кровати.
У него есть дело, с которым надо покончить. Быстро. Быстро.
ГЛАВА 26
Проливной резкий дождь сменился на промозглую морось. Наемные плакальщицы пробубнили свои последние «аминь» и направились к воротам кладбища.
…О наших треволнениях не печась,
Заря, как прежде, розовой тропой,
С улыбкой шествует.
Джон Мильтон, «Потерянный Рай»
Там небольшая группа людей разделилась. Кэт с Гартом в сопровождении слуг торопливо направились к ждавшему их экипажу.
Разочарованный священник, уже совершенно забывший только что прочитанные им заупокойные молитвы, перешептывался с несколькими соседями, которые позволили себе отметить, что никому в голову не пришло предложить им хотя бы чашку горячего чаю в Тремэйн-Корте, чтобы желающие смогли выразить сочувствие вдовцу. В это время мсье граф направился к своей карете, спеша так, что за ним едва успевал рослый лакей с раскрытым зонтиком.
Здесь же, за воротами кладбища, стоял окоченевший констебль Клеменс с помощником. Видимо, они всерьез рассчитывала изловить Люсьена Тремэйна, который, по их понятиям, должен был непременно явиться на похороны мачехи. Теперь парочка недоумевала, что же им делать дальше.
Внутри высоких кладбищенских стен двое дюжих крестьян, срочно призванные на помощь, перемазавшиеся с головы до ног, опустили гроб на веревках в залитую водой могилу.
Один Бизли, никем не замеченный, стоял возле ворот и звучно сморкался в огромный носовой платок, в то время как комья влажной земли мягко стучали по крышке гроба из полированного красного дерева. У его ног стоял большой дорожный саквояж.
Когда карета Тремэйнов отъехала на приличное расстояние, плотные занавеси на окне на миг раздвинулись, из-за них выглянул Люсьен Тремэйн. Бросив прощальный взгляд на могилу, он снова откинулся на спинку сиденья, крепко сжимая руку Кэт. Губы его были сжаты. Мелани Тремэйн добилась исполнения, по крайней мере, одного своего желания: она превратилась в некую неотъемлемую часть Тремэйн-Корта.
— Люсьен?
Он обернулся к ней и снова с болью подумал, что она измучена почти так же, как и он сам после пяти дней вынужденного сидения в укрытии. Причем в последние три дня он даже не решался встречаться с Кэт. Чтобы не подвергать ее опасности, поскольку констебль Клеменс стал ежедневным посетителем Тремэйн-Корта.
— Что это, моя милая? — спросил он. — Ты, кажется, не удивлена, что видишь меня. В конце концов, именно ты приставала целых два дня к Гарту, чтобы он устроил нам встречу. И он, будучи привержен к мелодрамам, скрыл меня в карете под самым носом у констебля.
— Ну, Люсьен, я не говорил, что она приставала, — возмутился Гарт, сидевший напротив них. — Твоя Кэтрин просто удивительная женщина. Ведь это она убедила здешнего сквайра, чтобы он приказал констеблю распространить версию о том, что смерть Мелани последовала из-за неловкого падения с лестницы. Она убедила его не поднимать шума на всю округу. А что до остального — ты прав. Я действительно неравнодушен к театру. И я часто мечтал, что смог бы покорить сердца с подмостков, если бы, увы, не был наследником графа.
Карета остановилась перед домом, и Люсьен заметил смущение в глазах у Кэт.
— Нам надо бы поговорить, Люсьен, — сказала она. — У нас не было времени перекинуться хотя бы парой слов.
— Ты совершенно права. Но сейчас надо сказать пару слов нашему дорогому другу Гарту. Можно, это сделаю я сам? Гарт, а ну-ка скажи «до свиданья»!
— Вовсе ни к чему, — отвечал Гарт, соскочив на землю прежде, чем лакей успел опустить подножку. — Я буду у Эдмунда, Кэтрин, когда вы вернетесь.
И карета рванулась вперед прежде, чем Кэт успела поинтересоваться, кто сидит на козлах.
— Конечно же, Хоукинс, — ухмыльнулся Люсьен. — Ты же знаешь, он никому не доверит возить мою особу. Мэри присмотрит и за Эдмундом, и за Нодди, так что не беспокойся. — Он снова сжал в руках ее пальцы, а потом поднял их к губам и поцедовал. Ему казалось, что он неминуемо скончается в ближайшие пять минут, если не поцелует ее.
Карета катилась все дальше и дальше. Наконец Кэт уютно устроилась у Люсьена под боком, и он задал ей вопрос, мучивший его все эти дни:
— Эдмунд знает?
Кэт улыбнулась ему и кивнула:
— Да, хотя мы повторили для него историю про падение с лестницы. И я уверена, что для него это было большим облегчением, хотя никому из нас ее смерть не принесла радости. Никто не заслуживает такой ужасной кончины, Люсьен, даже такая, как Мелани.
— А он спрашивал про меня?
— Ежечасно! Он все еще верит, что тебя отозвали в Лондон по делам. Ты не узнаешь его, Люсьен, так он изменился. Его мучает лишь то, что он невнятно говорит. Ты ведь знаешь, что с этим нелегко справиться. Мойна говорит, что удар приключился от какого-то сильного потрясения, однако у меня не хватает решимости требовать у Эдмунда объяснений.
— Я тебя понимаю. Все это чертовски неприятно, — сказал Люсьен, покрепче обхватив плечи Кэт. — Господи, Кэтрин, как же я устал. Я так устал без тебя, что готов разлечься прямо на этих скамейках и заняться любовью.. Когда я спал спокойно в последний раз? Неделю назад? Месяц? Обещаю тебе, моя милая, как только все кончится, я буду более пылок, нежели обычный жених.
Он почувствовал, как ее прохладная ручка гладит его обросшие за эти дни щеки. У него не было возможности следить за собой в то время, как за ним охотился констебль.
— А я обещаю, что прослежу за тем, чтобы ты не уклонился от выполнения своих обязанностей, как только Хоукинс тебя побреет, — отвечала она. — Это достаточно бесстыдное заявление? Бедный Люсьен! Эти несколько дней дались тебе нелегко! Что за ужасный человек!
— Ужасный? — Люсьен хрипло рассмеялся. — Ты говоришь про нашего почтенного констебля? Если бы Гарту не хватило присутствия духа спрятать мой кинжал, прежде чем поднимать шум вокруг мансарды, меня бы уже выследили, как лисицу. Но больше всего мне бы хотелось прикончить Бизли за то, что он навел Клеменса на мой след. Я успел заметить нашего почтенного дворецкого на кладбище — судя по всему, он намерен нас покинуть. Что случилось? Неужели Хоукинс силой отнял у него ключи после смерти Мелани?
— Нет. Он уходит по своему собственному желанию. Он, судя по всему, искренне любил Мелани. Бедную, несчастную Мелани. Я полагаю, что каждый имеет право на то, чтобы хоть кто-то оплакал его кончину, — прошептала Кэт, в то время как ее ручка проникла между лацканами его пальто и начала гладить грудь.