***
И вот они потянулись, мои ухажеры, в надежде заполучить целую Вселенную. Поначалу я веселилась.
- Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины, чтобы переварить все эти предложения!
Так почти каждое утро за свежими депешами я дразнила смеющуюся, хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и Парри, которая размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания и мечтала для меня о лучшей партии в приходе - что теперь означало весь мир.
- Столько мужчин и такой маленький выбор - кого вы мне присоветуете? Я перебирала потенциальных женихов, как девушка на ярмарке - разложенный товар. - Номер первый - король Испанский.
Бывший зять, побывавший в употреблении как муж и теперь изрядно поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он писал чудесные любовные письма - или кто-то писал за него...
Номер второй - король Шведский.
Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще при Эдуарде. Теперь он слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и свата - своего доброго братца, герцога Финляндского...
Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же герцог Финляндский, вчерашний сват, очевидный наследник и официальный преемник, вернувшись из Англии, с помощью яда отнял у брата сперва трон, затем зрение и, наконец, жизнь...
А наследник Филиппа, юный Карлос, как он покушался на отцовскую жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?
Я не буду назначать преемников!
***
- Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра... Номера третий, четвертый, пятый - император Священной Римской Империи и два его сына, оптом...
- Кого ваша милость предпочитает? - В отличие от Кэт, Парри принимала все за чистую монету. - Самого Римского императора или кого-нибудь из эрцгерцогов?
- Парри, скажи, - без тени иронии в голосе, - поддержит ли меня Англия? После мужа сестрицы получить еще одного плюгавого, уродливого, кривоногого, косомордого паписта-Габсбурга в качестве английского короля-супруга?
- Мадам, мадам!
- О нет, миледи, фи, не надо так говорить!
- Теперь номер пятый, герцог Саксонский...
Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не попал в этот список!
***
Нашлись и доморощенные женихи, почувствовавшие возможность и поспешившие ею воспользоваться. О первом таком претенденте я узнала однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из тафты и желтых чулках, сияющий, как Нарцисс.
- Не сомневайтесь, госпожа, он влюблен! - хихикнула Мария Сидни, сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.
Я вытянула шею, разглядывая его.
- Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?
Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей улыбкой, бычьей грацией и ослиной почтительностью, меня замутило - я угадала ответ.
- Ваше Светлейшее Величество?
- Рада вас видеть, милорд Арундел.
- В желтых чулках является к Оливии влюбленный Мальволио. В. Шекспир, "Двенадцатая ночь".
Рада видеть?
Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой, трусливый и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!
Полная противоположность другому.., другому, которого я.., довольно! Хватит!
- Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! - Это вмешалась миловидная и стройная Екатерина Кэри. - Ведь он потратил на нас и горничных около шести сотен фунтов...
- Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его имя, внушали приятные пустяки о нем, когда вы спите! - давясь от смеха, закончила Филадельфия, сестра Екатерины.
- Что он вам дал? - зашипела я. - Любые подарки по праву принадлежат мне! - И заставила их отдать все - и деньги, и драгоценности - больше чем на две тысячи крон! - золотой, инкрустированный перламутром аграф, розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек. Вещицы мне очень понравились в отличие от их дарителя. - При всем его богатстве и связях, Кэт, - шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу, - он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!
Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в мужья римского католика, пусть даже затаившегося на время!
Однако на меня поглядывали и другие; моя зоркая защитница Кэт примечала их всех. Примечала? Да она читала будущее, как римская Сивилла.
- Посол вашего покойного брата во Франции шлет свои поклоны, беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня к парадному выходу и уже застегивали манжеты.) - Он прибыл вчера поздно вечером и умоляет принять его как можно скорее.
Вернулся из Франции.
- По-прежнему добрый протестант, - бросила Кэт как бы невзначай, прибирая мои книги, - приятный человек, отлично воспитанный, неизменно верный вашей семье.
"Если уж говорить о женихах, - читалось между строк ее реплики, - то на этого стоит взглянуть серьезно".
Я затаила дыхание.
- Пусть войдет.
Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:
- Попросите сэра Вильяма Пикеринга.
- Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!
Пикеринг! Паж, моего отца, придворный моего брата, он сохранил верность Марии, когда другие переметнулись к Джейн, однако позже ужаснулся ее жестокости и примкнул к мятежу своего друга Уайета. Но прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе всех - моего незабвенного лорда Серрея.
Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего лорда?..
- Искренно рада вас приветствовать, сэр... мы пообедаем вместе и поговорим о.., о многом...
- Ваше Величество слишком добры...
- Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома...
Я могла бы полюбить Пикеринга только за это, за ту десятилетней давности любовь. Его приход разбередил старую рану, разбудил в сердце былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.
И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала, - светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.
И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце. И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными руками и ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным, беспечным, величавым обликом.
Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей стае. Я, принцесса по крови, могу сочетаться лишь с принцем, мне не пристало ложиться с простым смертным.
И к тому же...
О, Господи, к тому же...
Тес, послушайте...
***
Посещение Пикеринга странным образом вывело меня из равновесия. Я вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу полюбить.
Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви? Сколько себя помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При всех своих богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна, чем беднейшая молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя - для Англии!
Но ведь и в династических браках случается любовь, разве не так? Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее - нет.
- Бывают ли счастливыми королевские браки? - со слезами вопрошала я Кэт. - Есть ли у королей и королев надежда на любовь?
Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:
- А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет от роду, хотя свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!
По приказу отца, после смерти старшего брата и отцовского решения помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря, перед толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в золоте и пурпуре, принося клятву жениться на незнакомой испанке, ставшей женщиной в то время, когда он еще оставался ребенком?
Члены парламента были в восторге. Они любили Екатерину за ее приданое, за то, как долго она, словно бедная терпеливая Гризельда, сносила все тяготы ради желанного мужа.
Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его - любила редкой и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали только что не насильно.
"Воистину, - писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский посол, браки заключаются на небесах".
***
К свадьбе Генрих украсил весь летний Лондон их общей эмблемой переплетенными розой и гранатом, и все фонтаны в Сити били сладким, золотистым испанским вином.
Как-то вечером они ужинали в Вестминстерском дворце, и вдруг Генрих исчез. Через несколько секунд грянули трубы, слуги отдернули занавес, и взорам гостей предстала беседка, из которой открывался вид на роскошный цветник.
В саду стояли шестеро господ в алых камзолах, у самого высокого из шестерых, у Генриха, на груди сиял девиз, выложенный пластинками из чистого золота: "Мое сердце не лжет".
"Если я изменю, - пел он, - значит, верности нет на земле". Потом он положил к Екатерининым ногам золоченое сердце, и вместе, рука об руку, они открыли бал.
Любила? Конечно, любила. Какая бы женщина не полюбила?
Но кого мне с той же силой полюбить теперь, когда пришло мое время?
Глава 5
Хочу ли я выйти замуж?
Могу ли?
Могу ли выйти замуж, если я влюблена - в жизнь, в Англию, в мою корону, в себя самое?
***
Дни удлинились, зима растаяла и утекла ручьями, огонь в очаге поутих, а я все раздумывала. Уж если говорить о браке, я предпочла бы роль мужа, не жены! Я прекрасно видела на примерах Марии и Екатерины, что значит быть женой, покоряться мужу, его воле. В браке мужчина приобретает, женщина теряет. И еще кое-что я узнала о браке от моего покойного лорда, барона Тома: в любви женщина проигрывает, потому что мы всегда любим, мы не выбираем, выбирает мужчина! Так должна ли я выходить замуж? Да еще без любви?
Чтобы брак был по всем правилам - должна; королева не может руководствоваться только своим сердцем, как простая телятница. "Но женщина, которая отдается мужу без любви, - протестовала моя плоть, - торгует собой, как последняя уличная девка!"
Однако если женщина испытывает этот трепет, этот жар в чреслах, мужчины считают ее шлюхой! А дочери Анны Болейн следовало бы помнить, что ожидает шлюху...
Так за кого я могу выйти замуж, не согрешив против порядочности?
Ни за кого!
"Ты повенчалась с Англией, - кричала моя душа, - и каждодневно печешься о ней, как верная жена!" Я в сердцах повернула на пальце золотое коронационное кольцо. На эту стезю направил меня Сесил в день моего восшествия на престол. А забот было не счесть. Государство, которому я отдалась, гнило, как дуб, от сердцевины к краям. И сердцевиной этой были деньги.
Безденежье - проклятие королей!
Безденежье и войны!
И долги! Мария оставила долги по всей Европе, и под убийственные, безумные проценты: деньги, деньги, деньги...
День и ночь мы говорили о деньгах, Сесил и я. Потом Сесил нашел нужного человека: Томаса Грешема, европейского финансиста, но англичанина до мозга костей; каждое его слово было серебро, каждое дело - золото. Спокойная компетентность Сесила успокаивала мой смятенный дух - да нет, он сам был моим духом, моим добрым духом, я так и говорила: "Что бы я делала без вашего незримого руководства, без вашего невидимого присутствия, сэр Дух?"
Через несколько дней Грешем представил свой первый доклад. "Ваше Величество, вам надо восстановить национальную валюту! Она в полном небрежении, и само имя Англии чернится каждой сомнительной монетой. Если вы хотите вернуть доверие к нашей стране, здесь и за границей, это единственный путь".
"Чтобы избежать войн, - сказал Сесил, - надо обороняться".
А для этого надо покупать оружие и людей.
А на это нужны деньги...
Деньги...
И Ваше Величество должны выйти замуж...
Замуж...
Выйти замуж ради денег?
Но у кого они есть?
Праздник Урожая прошел в слезах от рассвета и до заката; в Виндзоре я мучилась теми же невеселыми мыслями, что преследовали меня в Вестминстере и Уайт-холле. Как я ненавидела эти сырые августовские дни, когда нельзя ни гулять, ни ездить верхом - остается только сидеть взаперти. Даже жаркий, не по сезону, огонь в очаге не согревал дворец: в комнате пахло сыростью, как в склепе.
Замужество и деньги, Франция и Шотландия, деньги и замужество...
Апатично раскладывая пасьянс (мысли мои были заняты все теми же неотвязно мучившими меня проблемами), я услышала, как дамы щебечут и хихикают над только что принесенным пакетом. "Идите сюда! - раздраженно крикнула я. - Над чем вы там смеетесь?"
Екатерина Грей, выступив вперед на коротких ослиных ножках, с реверансом протянула переплетенный в красную кожу томик и уставилась на меня пустыми желтыми глазами. Пусть она мне кузина, семейного духа в ней ни на грош! А еще выставляет себя ближайшей родственницей, похваляется правами наследницы и при всяком случае норовит уязвить. Я оскалилась.
- Доставили книги, - сказала она своим омерзительным школярским голоском, точь-в-точь как у покойницы Джейн. - Вот эта - из Женевы. Против Вашего Величества.
- Что? Против меня?
- Полоумный шотландец, изгнанный с родины, напыщенный пустозвон, бродячий проповедник, госпожа, - поспешно вмешалась Кэт Кэри, которая всегда замечала, что Екатерина хочет меня задеть, - жалкий попик по фамилии Нокс выпустил совершенно смехотворный памфлет...
Анна Уорвик поторопилась ее поддержать:
- С нелепейшим названием "Первый зов трубы против чудовищного воинства женщин..."
- Женщин?! - вскричала я.
- Нет, мадам, - наставительно пояснила Екатерина, - даже не против нас, членов королевского рода, но исключительно против королев...
Членов королевского рода? Во мне закипала злость. Осторожней, кузина, не заносись!
Я схватила книгу.
- Так что он пишет?
Екатерина не могла смолчать:
- Пишет, что владычество женщин противно природе, мало того, противно Божьей воле...
Я взорвалась:
- Значит, и я, и моя сестра, и все мои сестры-королевы по всему миру значит. Господь со своим Провидением ошибся в нас?
Я бросила карты Екатерине в лицо, книгу - в огонь.
- Глупец! Этот человек - глупец!
Конечно, глупец! Как бы я стала королевой, если б не по воле Бога, который избавил меня от сети ловчей и от словесе мятежна и сквозь тьму опасностей привел на этот трон?
Но вот она снова, эта вечная песня советников и ухажеров: я не могу править, мне нужен мужчина.
К чертям собачьим!
Екатерина вцепилась в эти дурацкие доводы, словно терьер в крысу, и продолжала вещать.
- Он говорит, - нудела она, - в природе лев не склоняется перед львицей, как и любой другой зверь, но петух главенствует над курицей, баран над овцой, самец над самкой. Власть королевы разлагает мужчин, ставит их ниже скотов! - Она помолчала. - Но если Ваше Величество выйдет замуж...
- Господи Иисусе! - возопила я в ярости. - Придержи свой дерзкий язык. Еще одно слово, и, клянусь, я отправлю тебя в Тауэр!
***
Власть королевы разлагает мужчин...
- Я тебя разлагаю, Робин? - спросила я, кокетливо надувая губки.
Робин был из тех, кто за словом в карман не лезет.
- Разлагаете меня, мадам? Хорошо бы! Да я и мечтать не смею о подобном счастье!
Хоть один друг у меня есть! И чем больше умножались мои заботы, тем больше он доказывал свою дружбу. Когда я возвращалась после заседания совета, наморщив от тревоги лоб (Шотландия, Франция, деньги, брак, наследование - мысли вертелись в голове ловящими свой хвост кошками), он ждал вместе с егерями, его светлое лицо и лучезарная улыбка манили к себе приветным маяком после долгих часов с их старыми серыми сиятельствами, после долгих часов раздумий, сомнений, компромиссов.
В то лето...
Вы меня осуждаете?
Выслушайте сперва, как все было, как легко, как сладостно...
Потом, если хотите, осуждайте.
"Охота, - убеждал Робин, - единственное противоядие от государственных забот, от долгих часов в жарко натопленных, дымных комнатах, от поздних бесед, когда глотаешь лишь перегретый воздух, ночные испарения и чад догоревших свечей". Так что у него всегда были наготове соколы и гончие, мишени для стрельбы из лука, новый жеребчик или кобыла для Ее Величества.
- Любите своих четвероногих подданных, мадам, - настаивал он, - ибо они все вас обожают и все служат вам верой и правдой!
И я постепенно узнавала тайный мир саврасок и каурок, сивок и буланок, коняшек и клячонок, как он их называл: только в моих конюшнях мы держали больше трех сотен лошадей, не считая боевых коней, курьерских скакунов, запряжных и вьючных лошадей, мулов и турнирных тяжеловесов.
- Едемте, Ваше Величество, - настаивал Робин, будто он - повелитель, а я - горничная. - Мои загонщики видели кабана в молодой роще и оленя с оленихами в дальнем лесу - отсюда скакать час!
- Кому час? - пытала я со смехом. - Нам или тем улиткам, которые плетутся сзади и воображают себя наездниками?
- Мадам, о ком я могу думать, как не о вас?
Когда я выходила с утомительной аудиенции, он был рядом. Когда я входила в присутствие, он был рядом. Когда я просыпалась утром, он был уже на ногах, его паж ожидал у моей двери с вопросом, как я почивала; вечером он не смыкал глаз, пока Парри или Кэт не присылали сообщить, что я отошла ко сну.
Он был не один. Все мои лорды, все послы и посланники, придворные и прислужники до последнего судомоя оказывали мне всевозможные знаки внимания. Как я наслаждалась! Я питалась их обожанием, потягивала его, как сладчайший напиток, и с каждым глотком все больше входила во вкус. Зачем отказываться от этого, становиться собственностью одного-единственного мужчины? Первые герцоги и графы Англии склоняли предо мною колена: наследственный граф-маршал, герцог Норфолк, мой престарелый обожатель Арундел, угрюмый Шрусбери, владетель северо-западных низин, - все боролись за право поцеловать мой мизинчик. Однако звенящий смех Робина, его бурлящее, как шербет, искрометное веселье затмевали все их потуги на галантное ухаживание.
- Лорд Роберт - искусный льстец, - услышала я как-то слова Сесила, сказанные посланнику Габсбургов в паре шагов от меня.
Я рассмеялась. Я понимала: он хотел, чтобы я услышала. Уловила ли я нотку горечи? При всей свой одаренности Сесил не был говоруном, не умел заставить слова скакать и резвиться, парить, взмывать и падать, щекотать ум, ухо, сердце смеющимся весельем, как умел Робин.
Нельзя сказать, что его легкий язык был по душе всем.
"Он слишком много говорит! - ворчал герцог Норфолк. - Его болтовня унижает ваше королевское достоинство, оскорбляет ваше королевское ухо!" Для новичка при дворе юноша был чересчур прямолинеен! Однако, глядя на его бледное, некрасивое лицо с глазами навыкате и оттопыренной, как у всех Норфолков, губой, я понимала его ревность. По крайней мере он говорил открыто, злобно шипя, за спиной же у Робина: "Захудалый дворянчик, выскочка, отродье предателей, плебей!"
Вот она, кровь Норфолков! При моем отце его дед ненавидел "выскочек" Сеймуров, занявших, как он считал, его место возле короля. Но где были Норфолки и Говарды, когда я так в них нуждалась? Поддерживали Марию! Робин - мой друг, верный в самые трудные времена! Он принадлежит мне, не Папе, не отцу, и, уж разумеется, не жене, он самый испытанный товарищ...
Скрипки заиграли вступление к медленной паване. Ритмично вздохнули деревянные духовые инструменты. В другом конце залы я видела Робина: он выступал, яркий, как фазан, в шелковом прорезном камзоле цвета опавших листьев на коричневой атласной подкладке, золотистое перо на коричневом бархатном берете нежно касалось жемчужной серьги в ухе. Он протискивался сквозь толчею придворных, чтобы испросить честь повести меня в танце.
Голос Сесила прозвучал, по обыкновению, тихо:
- Барон фон Брюмер, посланник Габсбургов, спрашивает, как означить положение лорда Роберта при вашем дворе в письмах к императору Фердинанду?
- Лорда Роберта? - Я смотрела, как Робин приближается ко мне своей упругой походкой, улыбаясь особой, только мне предназначенной улыбкой. Скажите, что он - мой друг.
- Друг Вашего Величества?
Бесцветные глаза Сесила были пусты, почти прозрачны. Дурацкий вопрос! К чему он клонит?
- Разумеется, дражайший секретарь. Кем ему еще быть?
- Не знаю, мадам.
Я отвернулась. Впервые Сесил меня упрекнул, и я не понимала за что.
Разве он не видит наших отношений?
Мы с Робином вместе выросли, вместе пережили трудные годы, вместе пострадали при Марии. Он, как и я, в те ужасные времена и в том же ужасном месте спал в обнимку со смертью. На его глазах увели на казнь отца и брата, на его глазах умер, не вынеся страданий, старший брат Джон, скончалась от горя мать. И он потерял младшего брата, Генриха, последнего из сыновей гордого Нортемберленда, павшего при Сен-Квентине, в глупой войне, развязанной Марией против французов, куда тот отправился в надежде вернуть семейную честь.
Так стоит ли удивляться, что он так влюблен в жизнь, так упоен свободой, так исполнен решимости выжимать каждый день до последней капли, словно виноградину на языке, покуда косточки не взмолятся о пощаде? Теперь, когда наши муки остались позади и засияло солнце, он клялся: раз нельзя вытянуть порванную леску прошлого, забросим удочку в будущее. И раз нельзя остановить солнце, ускорим его движение!
Я холодно взглянула на Сесила, взяла загорелую твердую руку Робина и устремилась к музыке. Робин любит жизнь: жизнь кипит.
Однако в светлых глазах Сесила продолжал таиться невысказанный вопрос.
***
Если Робин любил жизнь, жизнь тогда любила всех нас.
"Amor gignit amora, nescit ordinum, omnibus idem", - сказал этот великий древнеримский льстец, поэт Вергилий: любовь порождает любовь, любовь не знает запретов, это едино для всех.
Послушайте, позвольте же вас уверить: то было время любви, лето любви, медовый месяц любви...
Подданные любили меня, потому что светлое зерцало небес не омрачалось дымом костров и смрадом горящей плоти. Теперь в своих древних, замшелых часовенках и церквушках из золотистого камня они обращались к Богу на родном языке и знали, что Он их слышит.
А я любила их, любила всех вокруг, кокетничала с Арунделом, с Пикерингом, с послами Филиппа, со сватами из Швеции и Священной Римской империи, я купалась в обожании, принимала поклонение, как богиня.
- И, подобно девственной богине Диане, вы живете ради охоты! воскликнул галантный фон Брюмер, главный посол Габсбургов, глядя на Робина, как тот подсаживает меня в седло и выстраивает лошадей, всадников, егерей, гончих и ловчих для дневной потехи. День за днем мы охотились по жаре, падали со взмыленных лошадей в далекой чаще, одни, ибо опережали в безумной скачке даже самых быстрых из своих спутников, или подкреплялись вином и сладостями на очаровательной поляне, поодаль от свиты.
По всей Англии стояло дивное лето, перламутровые зори разгорались солнечными днями, а затем, о, как медленно и как печально, огненный шар уходил за горизонт, обещая погожее утро, и ароматные сумерки сменялись звездными вечерами.
Но для меня...
Что вам сказать?
Да, я в совершенстве владела этой игрой в ухаживание, я играла в нее каждым прозрачным вечером, каждой ранней бархатной ночью, когда языки развязывались и каждый тщился превзойти соседа в похвалах моим красоте и уму!
Однако стоило проснуться поутру, а страхи уже поджидали, затаясь в уголке, как верные Екатеринины псы, ее маленькие гончие - и день ото дня они все больше походили на гончих ада.
Мария Шотландская, свадьба, наследники, Франция...
У каждой - зубы рыси, челюсти мастиффа, какая накинется первой?
Они накинулись разом, вцепились клыками все, как одна. Первый курьер в то утро предварил горничную с хлебом и пивом. От его слов в желудке моем начались спазмы:
- Мадам, ваш секретарь Сесил молит о скорейшей аудиенции.
Значит, дурные вести - ничто иное не заставило бы Сесила вторгнуться в мою опочивальню.
Я была уже одета, правда не причесана: волосы в беспорядке лежали по плечам. Но Сесил - особая статья, да и было, судя по всему, не до церемоний. Я кивнула Парри:
- Впустите его.
Серое лицо Сесила, его тяжелая поступь и кипа депеш выдавали тревогу.
- Дурные известия, госпожа. Французский король погиб на турнире наткнулся при падении на обломок копья. Мария Шотландская стала теперь королевой Франции.
Остался лишь один вопрос.
И королева Англии? Насколько далеко простираются ее амбиции?
***
Через час мы встретились на совете: я, Сесил и горстка поспешно собранных лордов.
Я сама слышала, как срывается и дрожит мой голос:
- Будет ли она силой оспаривать мой трон?
Лорд Бедфорд тряхнул седою гривой и проворчал:
- Теперь в ее распоряжении все французское войско. А с французским гарнизоном, который уже в Шотландии, в распоряжении матери-регентши...
- Мы в ловушке! - Я повернулась к Сесилу:
- Нападет ли она? И когда?
- Кто знает? - Сесил подался вперед и постучал по столу, требуя внимания:
- Одно очевидно, ваша милость, вам нужно выйти замуж, и без промедления! Покуда вы одиноки и бездетны, ваш трон и наша безопасность висят на волоске - вы даете шотландской королеве прекрасный повод называть себя вашей наследницей.
Теперь все наперебой заговорили о моем браке.
Сесил поднял руку и резко оборвал спор.
- Ее Величество должны сделать выбор, - сказал он почти сердито, - и как можно скорее. Ибо у королевы Шотландской есть другая причина настаивать на своих притязаниях - да, и самая веская из причин!
Я задохнулась:
И вот они потянулись, мои ухажеры, в надежде заполучить целую Вселенную. Поначалу я веселилась.
- Подай мне хлеба, Кэт, и кусок ветчины, чтобы переварить все эти предложения!
Так почти каждое утро за свежими депешами я дразнила смеющуюся, хмурящуюся Кэт, которая грезила о моей большой любви, и Парри, которая размышляла теперь в терминах придворного бракосочетания и мечтала для меня о лучшей партии в приходе - что теперь означало весь мир.
- Столько мужчин и такой маленький выбор - кого вы мне присоветуете? Я перебирала потенциальных женихов, как девушка на ярмарке - разложенный товар. - Номер первый - король Испанский.
Бывший зять, побывавший в употреблении как муж и теперь изрядно поистасканный, однако за ним числится одна заслуга: он первый сделал мне предложение, еще при живой жене. Можно сказать, почти двоеженец, зато он писал чудесные любовные письма - или кто-то писал за него...
Номер второй - король Шведский.
Эрик Только Позови, он сватался ко мне еще при Эдуарде. Теперь он слал духи и гранаты, ковры и горностаев, а под конец и свата - своего доброго братца, герцога Финляндского...
Говорите, надо назвать преемника? Что ж, тот же герцог Финляндский, вчерашний сват, очевидный наследник и официальный преемник, вернувшись из Англии, с помощью яда отнял у брата сперва трон, затем зрение и, наконец, жизнь...
А наследник Филиппа, юный Карлос, как он покушался на отцовскую жизнь, покуда Филипп сам не отправил его к праотцам, помните?
Я не буду назначать преемников!
***
- Вы слышали, дамы? Еще хлеба, Кэт, и ломтик вот этого сыра... Номера третий, четвертый, пятый - император Священной Римской Империи и два его сына, оптом...
- Кого ваша милость предпочитает? - В отличие от Кэт, Парри принимала все за чистую монету. - Самого Римского императора или кого-нибудь из эрцгерцогов?
- Парри, скажи, - без тени иронии в голосе, - поддержит ли меня Англия? После мужа сестрицы получить еще одного плюгавого, уродливого, кривоногого, косомордого паписта-Габсбурга в качестве английского короля-супруга?
- Мадам, мадам!
- О нет, миледи, фи, не надо так говорить!
- Теперь номер пятый, герцог Саксонский...
Из всех венценосцев мира проще было перечислить тех, кто не попал в этот список!
***
Нашлись и доморощенные женихи, почувствовавшие возможность и поспешившие ею воспользоваться. О первом таком претенденте я узнала однажды во время аудиенции, когда граф Арундел вошел в зеленой мантии из тафты и желтых чулках, сияющий, как Нарцисс.
- Не сомневайтесь, госпожа, он влюблен! - хихикнула Мария Сидни, сестра Робина, которую я взяла фрейлиной по его рекомендации.
Я вытянула шею, разглядывая его.
- Влюблен, Сидни? В кого же, скажите на милость?
Но едва старый козел приблизился к трону с коровьей улыбкой, бычьей грацией и ослиной почтительностью, меня замутило - я угадала ответ.
- Ваше Светлейшее Величество?
- Рада вас видеть, милорд Арундел.
- В желтых чулках является к Оливии влюбленный Мальволио. В. Шекспир, "Двенадцатая ночь".
Рада видеть?
Рада видеть, как сырой день святого Свизина: пятидесятилетний, папист до кончиков ногтей, лысый, пучеглазый, колченогий, с одышкой, трусливый и безмозглый, как видно из его разглагольствований в совете!
Полная противоположность другому.., другому, которого я.., довольно! Хватит!
- Мадам, отнеситесь к нему благосклонно! - Это вмешалась миловидная и стройная Екатерина Кэри. - Ведь он потратил на нас и горничных около шести сотен фунтов...
- Чтобы мы нашептывали Вашему Величеству его имя, внушали приятные пустяки о нем, когда вы спите! - давясь от смеха, закончила Филадельфия, сестра Екатерины.
- Что он вам дал? - зашипела я. - Любые подарки по праву принадлежат мне! - И заставила их отдать все - и деньги, и драгоценности - больше чем на две тысячи крон! - золотой, инкрустированный перламутром аграф, розу из рубинов, агатовое ожерелье и десяток прелестных колечек. Вещицы мне очень понравились в отличие от их дарителя. - При всем его богатстве и связях, Кэт, - шепнула я Екатерине Кэри, пока граф расхаживал по залу, - он уж, наверно, лет сто не пробуждал трепета в девичьем сердце!
Нет таких денег, за которые бы я согласилась взять в мужья римского католика, пусть даже затаившегося на время!
Однако на меня поглядывали и другие; моя зоркая защитница Кэт примечала их всех. Примечала? Да она читала будущее, как римская Сивилла.
- Посол вашего покойного брата во Франции шлет свои поклоны, беспечно заметила она как-то утром. (Девушки готовили меня к парадному выходу и уже застегивали манжеты.) - Он прибыл вчера поздно вечером и умоляет принять его как можно скорее.
Вернулся из Франции.
- По-прежнему добрый протестант, - бросила Кэт как бы невзначай, прибирая мои книги, - приятный человек, отлично воспитанный, неизменно верный вашей семье.
"Если уж говорить о женихах, - читалось между строк ее реплики, - то на этого стоит взглянуть серьезно".
Я затаила дыхание.
- Пусть войдет.
Кэт кивнула одному из кавалеров свиты:
- Попросите сэра Вильяма Пикеринга.
- Сэр Вильям Пикеринг к услугам Вашего Величества!
Пикеринг! Паж, моего отца, придворный моего брата, он сохранил верность Марии, когда другие переметнулись к Джейн, однако позже ужаснулся ее жестокости и примкнул к мятежу своего друга Уайета. Но прежде всего он был ближайшим другом того, кто был мне тогда ближе всех - моего незабвенного лорда Серрея.
Помнит ли он тот вечер на Темзе, когда я в последний раз видела моего лорда?..
- Искренно рада вас приветствовать, сэр... мы пообедаем вместе и поговорим о.., о многом...
- Ваше Величество слишком добры...
- Нет, нет, Пикеринг, встаньте, будьте как дома...
Я могла бы полюбить Пикеринга только за это, за ту десятилетней давности любовь. Его приход разбередил старую рану, разбудил в сердце былую боль и даже желание, чтобы он эту боль утолил.
И он был высок, и красив той красотой, которую я всегда предпочитала, - светлолицый, поджарый, ладный, пусть и не первой молодости.
И моему парламенту он нравился, нравилась мысль об английском принце. И еще больше нравилась мысль о моем сыне с такими же длинными руками и ногами, с такими же русыми волосами, с тем же хладнокровным, беспечным, величавым обликом.
Но орлица вьет гнездо с орлом, львица находит пару в своей стае. Я, принцесса по крови, могу сочетаться лишь с принцем, мне не пристало ложиться с простым смертным.
И к тому же...
О, Господи, к тому же...
Тес, послушайте...
***
Посещение Пикеринга странным образом вывело меня из равновесия. Я вновь и вновь прокручивала в мозгу всю головоломку. Разумеется, я должна выйти замуж. И, разумеется, где-то в мире есть человек, которого я смогу полюбить.
Однако часто ли в королевских семьях женятся по любви? Сколько себя помню, всегда считала, что в праве выбора мне отказано. При всех своих богатствах, титулах и привилегиях я была менее свободна, чем беднейшая молочница с подойником в руках. Ведь я должна выбирать не для себя - для Англии!
Но ведь и в династических браках случается любовь, разве не так? Сестра Мария любила Филиппа, любила до самозабвения. А он ее - нет.
- Бывают ли счастливыми королевские браки? - со слезами вопрошала я Кэт. - Есть ли у королей и королев надежда на любовь?
Она бросила уборку и удивленно вытаращилась на меня:
- А как же, миледи! Ваш отец влюбился двенадцати лет от роду, хотя свадьбы ему пришлось дожидаться еще шесть!
По приказу отца, после смерти старшего брата и отцовского решения помолвить младшего с бывшей невесткой, у Вестминстерского алтаря, перед толпой епископов и архиепископов в синем и белом, в золоте и пурпуре, принося клятву жениться на незнакомой испанке, ставшей женщиной в то время, когда он еще оставался ребенком?
Члены парламента были в восторге. Они любили Екатерину за ее приданое, за то, как долго она, словно бедная терпеливая Гризельда, сносила все тяготы ради желанного мужа.
Но больше всех любил ее сам Генрих. И она любила его - любила редкой и сильной любовью, тем более странной, что их обвенчали только что не насильно.
"Воистину, - писал ее отцу чрезвычайно довольный испанский посол, браки заключаются на небесах".
***
К свадьбе Генрих украсил весь летний Лондон их общей эмблемой переплетенными розой и гранатом, и все фонтаны в Сити били сладким, золотистым испанским вином.
Как-то вечером они ужинали в Вестминстерском дворце, и вдруг Генрих исчез. Через несколько секунд грянули трубы, слуги отдернули занавес, и взорам гостей предстала беседка, из которой открывался вид на роскошный цветник.
В саду стояли шестеро господ в алых камзолах, у самого высокого из шестерых, у Генриха, на груди сиял девиз, выложенный пластинками из чистого золота: "Мое сердце не лжет".
"Если я изменю, - пел он, - значит, верности нет на земле". Потом он положил к Екатерининым ногам золоченое сердце, и вместе, рука об руку, они открыли бал.
Любила? Конечно, любила. Какая бы женщина не полюбила?
Но кого мне с той же силой полюбить теперь, когда пришло мое время?
Глава 5
Хочу ли я выйти замуж?
Могу ли?
Могу ли выйти замуж, если я влюблена - в жизнь, в Англию, в мою корону, в себя самое?
***
Дни удлинились, зима растаяла и утекла ручьями, огонь в очаге поутих, а я все раздумывала. Уж если говорить о браке, я предпочла бы роль мужа, не жены! Я прекрасно видела на примерах Марии и Екатерины, что значит быть женой, покоряться мужу, его воле. В браке мужчина приобретает, женщина теряет. И еще кое-что я узнала о браке от моего покойного лорда, барона Тома: в любви женщина проигрывает, потому что мы всегда любим, мы не выбираем, выбирает мужчина! Так должна ли я выходить замуж? Да еще без любви?
Чтобы брак был по всем правилам - должна; королева не может руководствоваться только своим сердцем, как простая телятница. "Но женщина, которая отдается мужу без любви, - протестовала моя плоть, - торгует собой, как последняя уличная девка!"
Однако если женщина испытывает этот трепет, этот жар в чреслах, мужчины считают ее шлюхой! А дочери Анны Болейн следовало бы помнить, что ожидает шлюху...
Так за кого я могу выйти замуж, не согрешив против порядочности?
Ни за кого!
"Ты повенчалась с Англией, - кричала моя душа, - и каждодневно печешься о ней, как верная жена!" Я в сердцах повернула на пальце золотое коронационное кольцо. На эту стезю направил меня Сесил в день моего восшествия на престол. А забот было не счесть. Государство, которому я отдалась, гнило, как дуб, от сердцевины к краям. И сердцевиной этой были деньги.
Безденежье - проклятие королей!
Безденежье и войны!
И долги! Мария оставила долги по всей Европе, и под убийственные, безумные проценты: деньги, деньги, деньги...
День и ночь мы говорили о деньгах, Сесил и я. Потом Сесил нашел нужного человека: Томаса Грешема, европейского финансиста, но англичанина до мозга костей; каждое его слово было серебро, каждое дело - золото. Спокойная компетентность Сесила успокаивала мой смятенный дух - да нет, он сам был моим духом, моим добрым духом, я так и говорила: "Что бы я делала без вашего незримого руководства, без вашего невидимого присутствия, сэр Дух?"
Через несколько дней Грешем представил свой первый доклад. "Ваше Величество, вам надо восстановить национальную валюту! Она в полном небрежении, и само имя Англии чернится каждой сомнительной монетой. Если вы хотите вернуть доверие к нашей стране, здесь и за границей, это единственный путь".
"Чтобы избежать войн, - сказал Сесил, - надо обороняться".
А для этого надо покупать оружие и людей.
А на это нужны деньги...
Деньги...
И Ваше Величество должны выйти замуж...
Замуж...
Выйти замуж ради денег?
Но у кого они есть?
Праздник Урожая прошел в слезах от рассвета и до заката; в Виндзоре я мучилась теми же невеселыми мыслями, что преследовали меня в Вестминстере и Уайт-холле. Как я ненавидела эти сырые августовские дни, когда нельзя ни гулять, ни ездить верхом - остается только сидеть взаперти. Даже жаркий, не по сезону, огонь в очаге не согревал дворец: в комнате пахло сыростью, как в склепе.
Замужество и деньги, Франция и Шотландия, деньги и замужество...
Апатично раскладывая пасьянс (мысли мои были заняты все теми же неотвязно мучившими меня проблемами), я услышала, как дамы щебечут и хихикают над только что принесенным пакетом. "Идите сюда! - раздраженно крикнула я. - Над чем вы там смеетесь?"
Екатерина Грей, выступив вперед на коротких ослиных ножках, с реверансом протянула переплетенный в красную кожу томик и уставилась на меня пустыми желтыми глазами. Пусть она мне кузина, семейного духа в ней ни на грош! А еще выставляет себя ближайшей родственницей, похваляется правами наследницы и при всяком случае норовит уязвить. Я оскалилась.
- Доставили книги, - сказала она своим омерзительным школярским голоском, точь-в-точь как у покойницы Джейн. - Вот эта - из Женевы. Против Вашего Величества.
- Что? Против меня?
- Полоумный шотландец, изгнанный с родины, напыщенный пустозвон, бродячий проповедник, госпожа, - поспешно вмешалась Кэт Кэри, которая всегда замечала, что Екатерина хочет меня задеть, - жалкий попик по фамилии Нокс выпустил совершенно смехотворный памфлет...
Анна Уорвик поторопилась ее поддержать:
- С нелепейшим названием "Первый зов трубы против чудовищного воинства женщин..."
- Женщин?! - вскричала я.
- Нет, мадам, - наставительно пояснила Екатерина, - даже не против нас, членов королевского рода, но исключительно против королев...
Членов королевского рода? Во мне закипала злость. Осторожней, кузина, не заносись!
Я схватила книгу.
- Так что он пишет?
Екатерина не могла смолчать:
- Пишет, что владычество женщин противно природе, мало того, противно Божьей воле...
Я взорвалась:
- Значит, и я, и моя сестра, и все мои сестры-королевы по всему миру значит. Господь со своим Провидением ошибся в нас?
Я бросила карты Екатерине в лицо, книгу - в огонь.
- Глупец! Этот человек - глупец!
Конечно, глупец! Как бы я стала королевой, если б не по воле Бога, который избавил меня от сети ловчей и от словесе мятежна и сквозь тьму опасностей привел на этот трон?
Но вот она снова, эта вечная песня советников и ухажеров: я не могу править, мне нужен мужчина.
К чертям собачьим!
Екатерина вцепилась в эти дурацкие доводы, словно терьер в крысу, и продолжала вещать.
- Он говорит, - нудела она, - в природе лев не склоняется перед львицей, как и любой другой зверь, но петух главенствует над курицей, баран над овцой, самец над самкой. Власть королевы разлагает мужчин, ставит их ниже скотов! - Она помолчала. - Но если Ваше Величество выйдет замуж...
- Господи Иисусе! - возопила я в ярости. - Придержи свой дерзкий язык. Еще одно слово, и, клянусь, я отправлю тебя в Тауэр!
***
Власть королевы разлагает мужчин...
- Я тебя разлагаю, Робин? - спросила я, кокетливо надувая губки.
Робин был из тех, кто за словом в карман не лезет.
- Разлагаете меня, мадам? Хорошо бы! Да я и мечтать не смею о подобном счастье!
Хоть один друг у меня есть! И чем больше умножались мои заботы, тем больше он доказывал свою дружбу. Когда я возвращалась после заседания совета, наморщив от тревоги лоб (Шотландия, Франция, деньги, брак, наследование - мысли вертелись в голове ловящими свой хвост кошками), он ждал вместе с егерями, его светлое лицо и лучезарная улыбка манили к себе приветным маяком после долгих часов с их старыми серыми сиятельствами, после долгих часов раздумий, сомнений, компромиссов.
В то лето...
Вы меня осуждаете?
Выслушайте сперва, как все было, как легко, как сладостно...
Потом, если хотите, осуждайте.
"Охота, - убеждал Робин, - единственное противоядие от государственных забот, от долгих часов в жарко натопленных, дымных комнатах, от поздних бесед, когда глотаешь лишь перегретый воздух, ночные испарения и чад догоревших свечей". Так что у него всегда были наготове соколы и гончие, мишени для стрельбы из лука, новый жеребчик или кобыла для Ее Величества.
- Любите своих четвероногих подданных, мадам, - настаивал он, - ибо они все вас обожают и все служат вам верой и правдой!
И я постепенно узнавала тайный мир саврасок и каурок, сивок и буланок, коняшек и клячонок, как он их называл: только в моих конюшнях мы держали больше трех сотен лошадей, не считая боевых коней, курьерских скакунов, запряжных и вьючных лошадей, мулов и турнирных тяжеловесов.
- Едемте, Ваше Величество, - настаивал Робин, будто он - повелитель, а я - горничная. - Мои загонщики видели кабана в молодой роще и оленя с оленихами в дальнем лесу - отсюда скакать час!
- Кому час? - пытала я со смехом. - Нам или тем улиткам, которые плетутся сзади и воображают себя наездниками?
- Мадам, о ком я могу думать, как не о вас?
Когда я выходила с утомительной аудиенции, он был рядом. Когда я входила в присутствие, он был рядом. Когда я просыпалась утром, он был уже на ногах, его паж ожидал у моей двери с вопросом, как я почивала; вечером он не смыкал глаз, пока Парри или Кэт не присылали сообщить, что я отошла ко сну.
Он был не один. Все мои лорды, все послы и посланники, придворные и прислужники до последнего судомоя оказывали мне всевозможные знаки внимания. Как я наслаждалась! Я питалась их обожанием, потягивала его, как сладчайший напиток, и с каждым глотком все больше входила во вкус. Зачем отказываться от этого, становиться собственностью одного-единственного мужчины? Первые герцоги и графы Англии склоняли предо мною колена: наследственный граф-маршал, герцог Норфолк, мой престарелый обожатель Арундел, угрюмый Шрусбери, владетель северо-западных низин, - все боролись за право поцеловать мой мизинчик. Однако звенящий смех Робина, его бурлящее, как шербет, искрометное веселье затмевали все их потуги на галантное ухаживание.
- Лорд Роберт - искусный льстец, - услышала я как-то слова Сесила, сказанные посланнику Габсбургов в паре шагов от меня.
Я рассмеялась. Я понимала: он хотел, чтобы я услышала. Уловила ли я нотку горечи? При всей свой одаренности Сесил не был говоруном, не умел заставить слова скакать и резвиться, парить, взмывать и падать, щекотать ум, ухо, сердце смеющимся весельем, как умел Робин.
Нельзя сказать, что его легкий язык был по душе всем.
"Он слишком много говорит! - ворчал герцог Норфолк. - Его болтовня унижает ваше королевское достоинство, оскорбляет ваше королевское ухо!" Для новичка при дворе юноша был чересчур прямолинеен! Однако, глядя на его бледное, некрасивое лицо с глазами навыкате и оттопыренной, как у всех Норфолков, губой, я понимала его ревность. По крайней мере он говорил открыто, злобно шипя, за спиной же у Робина: "Захудалый дворянчик, выскочка, отродье предателей, плебей!"
Вот она, кровь Норфолков! При моем отце его дед ненавидел "выскочек" Сеймуров, занявших, как он считал, его место возле короля. Но где были Норфолки и Говарды, когда я так в них нуждалась? Поддерживали Марию! Робин - мой друг, верный в самые трудные времена! Он принадлежит мне, не Папе, не отцу, и, уж разумеется, не жене, он самый испытанный товарищ...
Скрипки заиграли вступление к медленной паване. Ритмично вздохнули деревянные духовые инструменты. В другом конце залы я видела Робина: он выступал, яркий, как фазан, в шелковом прорезном камзоле цвета опавших листьев на коричневой атласной подкладке, золотистое перо на коричневом бархатном берете нежно касалось жемчужной серьги в ухе. Он протискивался сквозь толчею придворных, чтобы испросить честь повести меня в танце.
Голос Сесила прозвучал, по обыкновению, тихо:
- Барон фон Брюмер, посланник Габсбургов, спрашивает, как означить положение лорда Роберта при вашем дворе в письмах к императору Фердинанду?
- Лорда Роберта? - Я смотрела, как Робин приближается ко мне своей упругой походкой, улыбаясь особой, только мне предназначенной улыбкой. Скажите, что он - мой друг.
- Друг Вашего Величества?
Бесцветные глаза Сесила были пусты, почти прозрачны. Дурацкий вопрос! К чему он клонит?
- Разумеется, дражайший секретарь. Кем ему еще быть?
- Не знаю, мадам.
Я отвернулась. Впервые Сесил меня упрекнул, и я не понимала за что.
Разве он не видит наших отношений?
Мы с Робином вместе выросли, вместе пережили трудные годы, вместе пострадали при Марии. Он, как и я, в те ужасные времена и в том же ужасном месте спал в обнимку со смертью. На его глазах увели на казнь отца и брата, на его глазах умер, не вынеся страданий, старший брат Джон, скончалась от горя мать. И он потерял младшего брата, Генриха, последнего из сыновей гордого Нортемберленда, павшего при Сен-Квентине, в глупой войне, развязанной Марией против французов, куда тот отправился в надежде вернуть семейную честь.
Так стоит ли удивляться, что он так влюблен в жизнь, так упоен свободой, так исполнен решимости выжимать каждый день до последней капли, словно виноградину на языке, покуда косточки не взмолятся о пощаде? Теперь, когда наши муки остались позади и засияло солнце, он клялся: раз нельзя вытянуть порванную леску прошлого, забросим удочку в будущее. И раз нельзя остановить солнце, ускорим его движение!
Я холодно взглянула на Сесила, взяла загорелую твердую руку Робина и устремилась к музыке. Робин любит жизнь: жизнь кипит.
Однако в светлых глазах Сесила продолжал таиться невысказанный вопрос.
***
Если Робин любил жизнь, жизнь тогда любила всех нас.
"Amor gignit amora, nescit ordinum, omnibus idem", - сказал этот великий древнеримский льстец, поэт Вергилий: любовь порождает любовь, любовь не знает запретов, это едино для всех.
Послушайте, позвольте же вас уверить: то было время любви, лето любви, медовый месяц любви...
Подданные любили меня, потому что светлое зерцало небес не омрачалось дымом костров и смрадом горящей плоти. Теперь в своих древних, замшелых часовенках и церквушках из золотистого камня они обращались к Богу на родном языке и знали, что Он их слышит.
А я любила их, любила всех вокруг, кокетничала с Арунделом, с Пикерингом, с послами Филиппа, со сватами из Швеции и Священной Римской империи, я купалась в обожании, принимала поклонение, как богиня.
- И, подобно девственной богине Диане, вы живете ради охоты! воскликнул галантный фон Брюмер, главный посол Габсбургов, глядя на Робина, как тот подсаживает меня в седло и выстраивает лошадей, всадников, егерей, гончих и ловчих для дневной потехи. День за днем мы охотились по жаре, падали со взмыленных лошадей в далекой чаще, одни, ибо опережали в безумной скачке даже самых быстрых из своих спутников, или подкреплялись вином и сладостями на очаровательной поляне, поодаль от свиты.
По всей Англии стояло дивное лето, перламутровые зори разгорались солнечными днями, а затем, о, как медленно и как печально, огненный шар уходил за горизонт, обещая погожее утро, и ароматные сумерки сменялись звездными вечерами.
Но для меня...
Что вам сказать?
Да, я в совершенстве владела этой игрой в ухаживание, я играла в нее каждым прозрачным вечером, каждой ранней бархатной ночью, когда языки развязывались и каждый тщился превзойти соседа в похвалах моим красоте и уму!
Однако стоило проснуться поутру, а страхи уже поджидали, затаясь в уголке, как верные Екатеринины псы, ее маленькие гончие - и день ото дня они все больше походили на гончих ада.
Мария Шотландская, свадьба, наследники, Франция...
У каждой - зубы рыси, челюсти мастиффа, какая накинется первой?
Они накинулись разом, вцепились клыками все, как одна. Первый курьер в то утро предварил горничную с хлебом и пивом. От его слов в желудке моем начались спазмы:
- Мадам, ваш секретарь Сесил молит о скорейшей аудиенции.
Значит, дурные вести - ничто иное не заставило бы Сесила вторгнуться в мою опочивальню.
Я была уже одета, правда не причесана: волосы в беспорядке лежали по плечам. Но Сесил - особая статья, да и было, судя по всему, не до церемоний. Я кивнула Парри:
- Впустите его.
Серое лицо Сесила, его тяжелая поступь и кипа депеш выдавали тревогу.
- Дурные известия, госпожа. Французский король погиб на турнире наткнулся при падении на обломок копья. Мария Шотландская стала теперь королевой Франции.
Остался лишь один вопрос.
И королева Англии? Насколько далеко простираются ее амбиции?
***
Через час мы встретились на совете: я, Сесил и горстка поспешно собранных лордов.
Я сама слышала, как срывается и дрожит мой голос:
- Будет ли она силой оспаривать мой трон?
Лорд Бедфорд тряхнул седою гривой и проворчал:
- Теперь в ее распоряжении все французское войско. А с французским гарнизоном, который уже в Шотландии, в распоряжении матери-регентши...
- Мы в ловушке! - Я повернулась к Сесилу:
- Нападет ли она? И когда?
- Кто знает? - Сесил подался вперед и постучал по столу, требуя внимания:
- Одно очевидно, ваша милость, вам нужно выйти замуж, и без промедления! Покуда вы одиноки и бездетны, ваш трон и наша безопасность висят на волоске - вы даете шотландской королеве прекрасный повод называть себя вашей наследницей.
Теперь все наперебой заговорили о моем браке.
Сесил поднял руку и резко оборвал спор.
- Ее Величество должны сделать выбор, - сказал он почти сердито, - и как можно скорее. Ибо у королевы Шотландской есть другая причина настаивать на своих притязаниях - да, и самая веская из причин!
Я задохнулась: