– Их и не будет, капитан, и в этом-то наше счастье. Старый дурак, наверное, отослал часть отряда по другой дороге.
– Почему вы так думаете?
– Э, капитан, да это же ясно. Если бы они ехали там где-нибудь следом, некоторые из краснокожих гадин уже давно вернулись бы за ними, разве это не ясно? А сколько я видел, ни одна собака назад не трогалась.
– Вы правы, Рубэ, – сказал Сегэн, ободренный этим правдоподобным соображением. – Однако что же вы нам советуете?
– Да при теперешнем положении дел шутка выходит такая сложная, что я и сам хорошенько не разберусь и не соображу. Дайте подумать минутку-другую, тогда отвечу по крайнему своему разумению.
– Подумайте, мы подождем, что вы придумаете. Осмотрите пока оружие, товарищи, и позаботьтесь, чтоб все было готово.
Пока охотники совещались, на другом берегу индейцы также собрались вокруг своего предводителя, и по движениям их видно было, что и они держат совет о том, как повести себя в этом необычайном положении.
Увидев детей знатнейших родов своего племени в качестве пленных, они пришли в большое смятение, так как это доказывало, что бледнолицые совершили нападение на их город и, наверное, уже разгромили их дома, пожалуй, даже перерезали беззащитных женщин и детей.
Возвращаясь домой после удачного похода, нагруженные награбленной добычей, они были полны ожидания торжеств и празднеств на родине. И вдруг узнать, что их перехитрили, обошли…
Вдобавок они видели, что отряд белых изрядный и по числу, а их ружей и выстрелов без промаху они достаточно сильно боялись, чтобы пожелать как-нибудь избегнуть столкновения в ближайшее время и при существующих условиях – и тем вернее достигнуть своей цели позже, когда это им будет удобнее.
Было о чем подумать и индейцам.
Старый Рубэ, стоявший все время в сторонке, опершись о ружье, вероятно, успел кое-что придумать, потому что вскинул ружье на плечо и подошел к Сегэну.
– Билл Гарей прав, – сказал он. – Если сражаться с индейцами, то лучше всего сойтись с ними там, где есть скалы и деревья. Среди степи они нас разобьют, об этом и спору быть не может. В таком случае положение может быть двоякое: либо они пойдут за нами, и тогда наше поле сражения будет там, – он указал на выступ Мимбрского хребта, – либо мы последуем за ними до какого-нибудь подходящего поля битвы; а это мы довольно легко можем сделать, так как им стада помешают двигаться быстро. Но…
– Вы чего-то опасаетесь при этом?
– Я боюсь, что на обратном пути мы можем столкнуться с отрядом Дакомы. Невозможно допустить, что они все утонули: они слишком хорошо знают ущелье и характер течения. Вот это-то и заставляет меня призадуматься.
Возможность того, что отряд Дакомы может скоро присоединиться к отряду главнокомандующего, была признана всеми вполне вероятной, и лица омрачились.
– Таковы мои соображения, капитан, на тот случай, если мы будем принуждены сражаться, – продолжал Рубэ. – Но у меня есть надежда, что нам удастся, быть может, вернуть наших женщин, не истратив и щепотки пороха.
– Каким образом? Каким образом? – живо воскликнули и Сегэн, и другие.
– Видите ли, сердце-то вон у тех, хоть кожа у них и медно-красная, тоже есть небось, и дети свои им так же дороги, как и нашему брату белому, христианину. Наткните-ка белую тряпку на палку и предложите им обмен пленными. Они пойдут на переговоры, за это я ручаюсь. Вот эта хорошенькая девочка с длинными волосами – дочь самого их главнокомандующего; и все остальные – дети знатнейших воинов; оттого я их и выбрал. А у нас еще, сверх того, и Дакома, и молодая королева – эти им прежде всего в глаза бросятся. Вы можете вернуть им Дакому и выторговать королеву.
– Я последую вашему совету! – воскликнул Сегэн с загоревшимися надеждой глазами.
– Тогда нельзя терять времени, капитан. Если покажется отряд Дакомы, тогда все мои соображения выеденного яйца не будут стоить. Эти краснокожие гадины могут догадаться уже по тому, что Дакома нами взят в плен, что высланный за ним отряд мчится теперь где-нибудь по нашим следам; меня даже беспокоит, что это может затруднить переговоры. Во всяком случае хитрые собаки будут всячески стараться оттягивать время. Имейте это в виду!
– Мы не промедлим ни одного мгновения, – сказал Сегэн и отдал тотчас приказ вывесить белый флаг. Когда его соорудили, он сам вышел с ним вперед и поднял его вверх.
Все примолкли в напряженном ожидании ответа. Между столпившимися индейцами произошло движение. Слышно было, что они горячо заговорили; было видно, что что-то между ними произошло.
XXVII. Переговоры
Через некоторое время от толпы индейцев отделился один высокий воин и вышел вперед. В левой руке у него оказался какой-то белый предмет – это была выдубленная добела оленья кожа; в правой он нес копье и, выйдя вперед, наткнул на него кожу и протянул ее вверх. Это был ответный мирный сигнал.
Сегэн приказал охотникам молчать и громко заговорил по-индейски:
– Навахо! Вам известно, кто мы. Мы прошли всю вашу страну и посетили вашу столицу. Цель нашего похода была отнять у вас наших дорогих родственников, которых вы держали, как нам было известно, в плену. Некоторых мы и отобрали, но многих еще нам не удалось найти. Для того чтобы добиться со временем их возвращения, мы взяли, как видите, заложников. Мы могли бы захватить гораздо больше, но мы ограничились немногими. Города вашего мы не жгли и не громили и ни женам вашим, ни детям никакого зла не сделали. За исключением вот этих, взятых нами в плен, вы найдете все и всех таким же, каким оставили.
Ропот успокоения и удовольствия пробежал по рядам индейцев. Впечатление от слов Сегэна было тем более радостное, что за время совещания они успели убедить себя и друг друга, что дома их ждет полный разгром.
Сегэн продолжал:
– Мы видим, что и вы побывали в нашей стране и взяли пленных. У вас кожа другого цвета, чем у нас, но чувства к родным и у краснокожих такие же, как у нас, белых. Мы уверены в этом, и потому-то я и поднял знамя мира. Согласимся обменяться пленными; пусть каждый из нас отдаст другому его собственность. Это будет поступок, угодный Великому Духу, а вам и нам это принесет радость, потому что те, кем вы теперь владеете, представляют величайшую ценность для нас, а те, кем мы владеем, дороги вам одним. Навахо! Я сказал. Жду вашего ответа.
Когда Сегэн кончил, воины окружили своего предводителя и некоторое время горячо обсуждали его слова. Затем прежний парламентер снова вышел с флагом из оленьей кожи и тоже громко ответил:
– Предводитель белых! Ты хорошо говорил, и наши воины хорошо взвесили твои слова. Ты требуешь немногого и только справедливо. Это правда, что Великому Духу будет угодно и нам радостно, если мы сможем обменяться нашими пленными. Но как же мы можем узнать, верны ли твои слова? Ты говоришь, что вы наш город не жгли и нашим женам и детям зла не причинили; но как же мы можем узнать, правда ли это? Одного твоего слова нам недостаточно.
Сегэн предвидел это возражение и тотчас приказал привести одного из пленных, мальчика.
Мальчика поставили рядом с Сегэном.
– Спросите этого мальчика! – крикнул он на тот берег, указывая на юного пленника.
Навахо согласились, и на оба вопроса – о том, сожжен ли город, и о том, убиты ли женщины, – мальчик ответил отрицательно.
– Ну, брат, – спросил тогда Сегэн, – удовлетворился ли ты этим?
Долго не было ответа. Воины снова собрались на совещание, и по возбужденному их виду и движениям можно было заключить, что среди них была партия, высказывавшаяся против мирного исхода и, по-видимому, советовавшая попытать счастье в битве. Это были самые молодые из воинов, и во главе их стоял, по-видимому, тот, на котором был гусарский мундир и который был, по словам Рубэ, сыном главнокомандующего.
Но сам верховный вождь и другие, пожилые воины были крепко заинтересованы в скором и мирном результате переговоров, благодаря которому они могли получить обратно своих детей невредимыми, – и потому в конце концов одержала верх старшая партия.
Парламентер снова выступил с ответом:
– Навахо обсудили то, что им было предложено, и выражают свое согласие на обмен пленных. Но чтобы обмен этот был произведен как следует, они предлагают следующее: с обеих сторон должно быть выбрано по двадцать воинов; эти воины должны на глазах у всех сложить свое оружие в степи; затем они должны отвести своих пленных на самый конец оврага, что у рудников, и там столковаться между собой об условиях обмена; все остальные с той или другой стороны должны оставаться на своих местах, пока не возвратятся невооруженные воины с обмененными пленными; затем белые флаги должны быть спущены, и обе стороны должны быть признаны свободными от договора. Таковы речи навахо.
В общем, условия были довольно приемлемы; только заключительные слова свидетельствовали о намерениях индейцев попытаться потом снова овладеть возвращенными пленными. Но это мало заботило охотников, – только бы им заполучить своих на этот берег обрыва, – отстоять их потом они сумеют.
К тому же требование, чтобы пленных отвели на место обмена безоружные воины, представлялось вполне справедливым – и двадцать было подходящим числом. Но Сегэн очень хорошо знал, как истолковывают для себя навахо слово «безоружный», и потому он шепотом распорядился, чтобы охотники, укрывшись за кустами, спрятали ножи и пистолеты под одеждой. Сколько можно было заметить, навахо то же проделали со своими ножами и томагавками.
Возразить против предложенных условий можно было немного, а Сегэн не забывал, как дорого время, и потому он принял их немедленно.
Едва навахо получили согласие, тотчас выступили двадцать человек, без сомнения, лучших воинов во всем племени, – и направились на ближайшую поляну. Они воткнули в землю свои копья и прислонили к ним колчаны со стрелами и луки. На другой стороне охотники также на виду у врага сложили свои ружья.
Высланный охотниками отряд состоял из Эль Соля, Гарея, Рубэ и Санчеса, самого Сегэна и Галлера и четырнадцати человек горцев и делаваров.
Белые посадили своих пленных на коней и мулов и снарядили их в путь; в числе их были и королева, и девушки-мексиканки.
Это был дипломатический прием со стороны Сегэна. Он сознавал – так же, как и другие, – что если они с самого же начала удержат королеву, то переговоры, всего вероятнее, ни к чему не приведут; и потому он решил взять ее с собой, а там уже на месте отстоять ее. Если бы это не удалось, оставалось обратиться к оружию, а к этому охотники были готовы.
Наконец обе партии были совсем готовы и по данному сигналу двинулись двумя линиями вдоль оврага к рудникам. Все остальные в обоих отрядах остались на местах, обмениваясь время от времени подозрительными и враждебными взглядами. Флаги в знак примирения продолжали развеваться, оружие лежало нетронутым в отдалении; но обе стороны держали лошадей оседланными и взнузданными и себя самих – наготове, чтобы вскочить в седло при первом движении противника.
Рудник, принадлежавший когда-то Сегэну, находился в самой середине оврага и даже получил от него свое имя (Барранка-дель-Оро – Золотая яма). Грубо прорытые шахты уходили в виде пещер в скалистые отколы оврага. По каменистому грунту их протекал ручей, журча между скал. На берегах этого ручья стояли старые плавильни и развалившиеся домики рабочих, и на большинстве их не уцелело даже крыши; вокруг пышно разросся чертополох и колючие кактусы. Если подойти к этому разрушенному, одичалому месту, бросается в глаза, что дорога по обе стороны оврага круто сворачивает справа и слева к развалинам и позади них сходится под острым углом.
Как только обе партии подъехали к этому пункту, откуда виден был расположенный внизу рудник, они остановились и подали друг другу сигнал через овраг. По предложению навахо было решено оставить пленных и лошадей на возвышении под присмотром двух человек в каждом отряде.
Остальные восемнадцать человек с каждой стороны должны были, по условию, спуститься вниз на дно оврага, сойтись за развалинами построек и, выкурив положенную трубку мира, установить условия обмена.
Крайне неохотно согласились на это предложение Сегэн и Галлер. Оба предвидели уже почти наверное, что переговоры мирного исхода иметь не будут, и надеялись и рассчитывали только на победу своих в неизбежном сражении.
Но и в самом счастливом случае, прежде чем они успеют пробраться по крутому откосу к пленным навахо, надсмотрщики их успеют утащить, а быть может, и убить тут же на месте… От одной этой мысли кровь цепенела. А индейцы упорно настаивали на своем требовании – и время было дорого; каждую минуту мог подоспеть отряд Дакомы – волей-неволей Сегэну пришлось согласиться, иначе он только выдал бы себя.
XXVIII. Обмен пленных
И вот охотники оставили своих лошадей под присмотром наверху, а сами спустились в овраг и через несколько минут стояли лицом к лицу с индейцами.
Те оказались, все восемнадцать, как на подбор: рослые, широкоплечие, мускулистые. Выражение лиц у всех неукротимое, хитрое и мрачное; за ним чувствуется сердце, полное ненависти, и на губах сдерживаемая ненависть вместо улыбки привета.
На минуту обе партии остановились, измеряя друг друга глазами и мысленно меряясь силами.
Несмотря на уговор, согласно которому все должны были быть безоружны, оба противника были достаточно вооружены и оба это знали. Ручки томагавков, рукоятки ножей, блестящие стволы пистолетов невозмутимо торчали из-под платья тех и других – ни те ни другие и не заботились спрятать незаметнее опасные игрушки.
Сегэн указал на одну из построек, служившую прежде плавильней, предлагая, таким образом, избрать ее местом совещания. В чуть держащемся глиняном домике была всего одна комната, посредине которой стояла плавильная печь с сохранившейся в ней в течение многих лет золой и шлаком.
На полу валялись разные обломки, на которых и разместились вошедшие, а двое индейцев ухитрились развести огонь в печи. Чтобы развалившаяся печь не так сильно дымила в комнате, тяжелую дверь оставили открытой; она открывалась внутрь.
Галлер очистил место для себя и только собрался сесть, как вдруг что-то прыгнуло на него с лаем и визгом. Оказалось, что Альп, которого Галлер не хотел брать с собой из страха, чтобы злые индейцы не сделали с ним чего-нибудь, вырвался от охотников и пробежал весь путь по следам хозяина. Делать было нечего, Галлер велел ему лечь у своих ног, и собака тотчас послушалась.
Огонь в печи разгорелся, трубку набили и, закурив, пустили ее по рукам, – каждый затягивался и молча передавал ее соседу. Эта церемония отнимала много времени, да хитрые индейцы старались протянуть ее подольше, затягиваясь медленно и по нескольку раз: они не имели причин спешить. Но все же формальность была наконец исполнена, и можно было приступить к обсуждению.
Первый же поднятый вопрос обнаружил предстоящие трудности полюбовного соглашения – он коснулся выяснения числа пленных. У индейцев их оказалось девятнадцать, у белых же, не считая королевы и отнятых девушек-мексиканок, двадцать один.
Это было благоприятно для белых, но, к их изумлению, индейцы указали на то, что их пленные состоят из взрослых женщин, тогда как большинство пленных противника были дети – и потому они настаивали, что обмен должен быть произведен по расчету двух детей за одного взрослого.
В этом бессмысленном требовании Сегэн сразу и наотрез отказал; при этом выразил готовность обменять своего 21 пленного на их 19.
– Почему двадцать один? – воскликнул один из индейцев. – У вас их двадцать семь, мы сосчитали их там наверху.
– Вы присчитали к ним, значит, по ошибке шесть наших – они белые и мексиканки, – объяснил Сегэн. (Кроме трех девушек, узнанных на террасе храма, охотникам удалось найти еще двух своих близких в городе во время поисков королевы.)
– Шесть белых? – переспросил индеец. – Во всяком случае, их пять! Где же шестая? Или вы имеете в виду королеву Тайну, нашу королеву? – спросил он снова, не дожидаясь ответа на прежний вопрос. – У нее светлая кожа. Бледнолицый вождь принял ее, вероятно, поэтому за белую. Ха-ха-ха!
– Ваша королева? – воскликнул запальчиво Сегэн. – Ваша королева, как вы ее называете, моя дочь!
– Ха-ха-ха! – разразились насмешливым хором дикари. – Королева Тайна – белая! Его дочь! Ха-ха-ха!
Стены дрожали от их дьявольского хохота.
– Да, она моя дочь! – повторил дрогнувшим голосом Сегэн, уже не сомневавшийся ни минуты в том, какой оборот примет дело.
– А я говорю – нет! – надменно крикнул тот же индеец. – Королева – не дочь твоя, она нашего племени! Она – дочь Монтесумы, королева навахо!
– Королева нам должна быть возвращена! – воскликнули некоторые. – Она наша, мы требуем вернуть нам ее!
Сегэн, скрепя сердце, пытался дружелюбно и терпеливо рассказать и объяснить все, напоминая, когда и при каких обстоятельствах она ими же была взята в плен. Но все было напрасно! Навахо упорно стояли на своем и решительно заявили, что, если королева им не будет возвращена, они ни под каким видом на обмен не согласятся.
Требование было высказано в таком вызывающем, оскорбительном тоне, что охотникам становилось ясно – они добиваются схватки. Так оно в действительности и было. Теперь, когда у белых не было ружей, которых они так боялись, они рассчитывали одержать победу над ними.
Но и охотники были готовы к бою, если на то пойдет, и в победе они также были уверены. Они ждали только сигнала своего предводителя, чтобы ринуться на врага; но Сегэн вполголоса попросил их не терять терпения и обратился еще раз к индейцам.
– Братья! – начал он сдержанно. – Вы отрицаете, что я – отец этой девушки. Две из ваших пленниц, которых вы знаете, моя жена и моя дочь, мать и сестра ее. Вы отрицаете и это. Если вы искренни в своем недоверии к моим словам, то вы должны согласиться на предложение, которое я хочу вам сделать: велите привести к нам тех, и я велю привести ту, которую вы называете вашей королевой. Если девушка не узнает свою мать и сестру, то я откажусь от своих притязаний и предоставлю ей вернуться, если она пожелает, вернуться к вам.
Охотники были озадачены таким предложением своего предводителя. Они ведь знали, что все попытки Сегэна воскресить воспоминания в уме девушки были безуспешны. Как же он мог допустить, что она тотчас припомнит и узнает мать?
Но и сам Сегэн на это почти не надеялся и не рассчитывал; он прибегнул к этому предложению, как к последней отчаянной попытке. Он думал, что когда его жена и дочь очутятся здесь, вблизи построек, то, в случае схватки, быть может, возможно будет увести их и таким же образом отбить и другую дочь, Адель. Нервным шепотом поделился он этой мыслью с ближайшими товарищами, чтобы гарантировать себе, таким образом, их сдержанность и осторожность.
Навахо отнеслись сначала с крайним изумлением к этому требованию; они встали со своих мест и столпились в дальнем углу для совещания, но вскоре по выражению их лиц можно было понять, что они готовы согласиться.
Они знали, что девушка не признала в бледнолицем предводителе своего отца; они внимательно наблюдали за ней, когда она подъезжала по противоположному берегу оврага, и даже успели столковаться с нею знаками, прежде чем охотники это заметили; таким образом, они не боялись того, что она узнает свою мать. Она была так мала, когда попала в плен, времени прошло так много, обращались с нею в ее новой жизни так хорошо, что воспоминания детства, наверное, изгладились в ее душе без следа.
Хитрые дикари все это отлично рассчитали, решили принять предложение и, вернувшись на прежние места, объявили о своем согласии.
Тотчас было отряжено два человека – по одному от каждой стороны, – чтобы привести трех пленниц, и все остались на местах в ожидании их прибытия.
Немного спустя их ввели.
Разыгравшаяся затем сцена была полна глубокого трагизма. Встреча Сегэна с женой и дочерью и Генри Галлера с Зоей… Момент, когда мать увидела и узнала свое давно погибшее для нее дитя, свою Адель, и ее страдание и ужас при виде равнодушия и безучастия, с которыми та встречала поцелуи и объятия и слезы матери… Взволнованные, полные сочувствия и сострадания лица охотников и злобные торжествующие взгляды и жесты индейцев… Вся эта картина не могла не довести до крайности скопившиеся еще ранее ожесточение и злобу в душе охотников до безмерной, безграничной ярости к этим диким извергам.
Менее чем через четверть часа пленные женщины были уведены теми же людьми, которые привели их; остальные остались на местах для окончания переговоров.
Индейцы тотчас вернулись к своим прежним условиям: взрослых пленных они согласны обменивать одного за одного; за своего предводителя Дакому они согласны выдать двух; но настаивают на получении двоих детей за каждую взрослую женщину.
Хотя на таких условиях белые могли получить всего двенадцать своих, Сегэн все же вынужден был дать согласие, но под одним непременным условием, что белым будет предоставлено право выбрать самим среди пленных тех, кого они пожелают, в обмен на пленных, возвращаемых навахо.
К невыразимому негодованию всех охотников дикари отказали и в этом. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнения, чем окончится это совещание. Ненависть загоралась от ненависти, и во всех глазах пылала месть.
Индейцы злобно смотрели на белых своими раскосыми глазами. Дьявольское торжество сквозило в их взглядах – было очевидно, что они считали себя сильнее противника; между тем противники едва сдерживали себя, стараясь не ослушаться приказа Сегэна, и сидели, подавшись вперед, готовые ринуться в атаку всякий миг.
На той и другой стороне царило долгое, жуткое молчание – зловещий предвестник бури. Вдруг тишину прервал раздавшийся снаружи крик; это был клекот орла.
В Мимбрских горах орлы встречаются довольно часто, какой-нибудь мог пролететь над оврагом. Белые вначале не обратили внимания на этот звук, но им вдруг показалось, что вслед за этим глаза навахо засверкали еще большей угрозой и торжеством. Что же это могло значить? Не было ли это сигналом индейских разведчиков, разглядевших идущий отряд Дакомы?
Охотники прислушались – крик повторился… Это уже серьезно обеспокоило их. Молодой вождь в гусарском мундире встал с места. Он был самым несговорчивым противником во время переговоров. Со слов Рубэ охотники знали о нем как о человеке низком и жестоком, но пользовавшемся при этом огромным влиянием среди воинов.
Он отверг запальчиво и последнее предложение Сегэна и теперь встал, чтобы объяснить свой отказ.
– Почему же это белому вождю так сильно хочется самому выбрать наших пленных? – спросил он, глядя в упор на Сегэна. – Быть может, ему хотелось бы получить обратно златокудрую девушку?
Он умолк, как бы ожидая возражения. Но Сегэн не отозвался. Через секунду продолжал:
– Если белый вождь полагает, что королева – его дочь, то не должен ли он был бы даже желать, чтобы ее сестра сопутствовала ей и отправилась бы также с ней в нашу страну?
Он снова сделал паузу, но Сегэн молчал по-прежнему, – только жилы вздулись у него на шее.
Оратор продолжал:
– Почему белый вождь не хочет отпустить с нами златокудрую девушку? Я сделаю ее своей женой. Известно ли белому вождю, кто я? Я вождь навахо, потомок великого императора Монтесумы, сын короля.
Снова послышался орлиный клекот.
– А она кто? – еще более вызывающе продолжал дикарь, словно сигнал придал ему новый запас смелости. – Кто она, что я должен был бы вымаливать себе ее а жены? Дочь человека, не пользующегося почетом даже среди своего собственного народа… Дочь какого-то охотника за скаль…
Он не успел окончить фразу, и она навеки осталась неоконченной. Пуля Сегэна попала ему в лоб и мгновенно свалила его с ног. Только красная, круглая дырочка, окруженная легкой синевой от пороха, блеснула на лбу падающего вниз лицом трупа.
XXIX. Схватка в плавильне
Вмиг и охотники, и индейцы вскочили, как один человек. Двойной клич к нападению прозвучал, словно вырвался из одной груди. С быстротою молнии выхвачены были из-за курток и поясов под плащами ножи, пистолеты и томагавки, – в одно мгновение вспыхнула общая свалка.
Затрещали выстрелы, засвистели в воздухе томагавки, засверкали остро отточенные лезвия ножей – ужасающая, адская картина!..
Пространство было так тесно, так неудержима была ярость противников, что надо было думать, что в первой же стычке обе стороны уничтожат друг друга. На деле же было не то. В первые моменты боя нападение бывает обыкновенно нерешительно, защита энергичнее.
К тому же бой шел почти впотьмах, так как в первые же мгновения двое вцепившихся друг в друга противников повалились на пол, захлопнув при падении дверь и продолжая кататься по полу в борьбе. Время от времени слышен был удар, глухой стук падающего тела. Комната наполнилась дымом, пылью, серными парами, так что дерущиеся, полузадохшиеся, наносили удары, почти не видя и не сознавая, кому и куда.
Галлер почувствовал, что ему делается дурно. В первый миг, тотчас вслед за выстрелом Сегэна, он выхватил свой револьвер и выстрелил в лицо вскочившего с места врага; затем, почти не останавливаясь, выпустил один за другим все шесть зарядов и, борясь усилиями воли с подступавшим чувством удушья, метался по комнате, стараясь найти дверь.
Едва держась на ногах и ощупывая вершок за вершком тонкую глиняную стену, пробираясь к двери, он вдруг услышал где-то близко около себя исступленный голос Билла Гарея. Великан держал в своем могучем кулаке зажатой шею индейца и, за недостатком ножа, потряс его несколько раз, все не выпуская шею, и тотчас же швырнул, не сомневаясь в его смерти, изо всей силы на пол с возгласом: «Вот тебе на дорогу!»