– О Боже, она не узнает меня! Дитя мое! Оставив испанский язык, он заговорил по-индейски, убеждая и умоляя ее:
– Адель, дорогая, дитя мое, я твой отец!
– Ты? Ты – мой отец?! Все белые – враги наши! Прочь, прочь от меня! Не прикасайся ко мне! Мой отец был великий военачальник, он умер. Солнце теперь мой отец, я – дочь Монтесумы. Я – королева навахо!
При этих словах в душе ее как будто произошла какая-то перемена. Она поднялась с пола, на котором стояла на коленях, пугливо пряча лицо, сразу перестала кричать и, гордо выпрямившись, решительно подняла на незнакомца свое прекрасное лицо.
– О моя Адель! – снова выговорил еще Сегэн. – Взгляни же на меня, неужели ты совсем, совсем не помнишь меня? Посмотри, вот твоя мать, дитя мое, взгляни на портрет своей мамы. Неужели и маму не узнаешь, не помнишь?
Он вынул маленький поясной портрет, писанный пастелью, и держал его перед глазами девушки. Она с большим вниманием вглядывалась в него, но заинтересовалась им только как диковинной вещью – глаза ее не выражали ничего, кроме любопытства.
Она совершенно забыла все, и отца, и мать; из памяти ее изгладилось всякое воспоминание о своем детстве, даже родной язык она забыла.
Галлер не в силах был удержаться от слез, когда посмотрел на лицо своего друга. Сегэн стоял среди окружавших его охотников, как человек, только что получивший смертельную рану, – онемелый, с истерзанной душой, с побелевшими, как полотно, щеками, с головой, бессильно поникшей на грудь… Галлер представлял себе безграничное страдание, нечеловеческую муку, которую должно было испытывать наболевшее сердце отца.
Долго простоял он так, не пошевельнув ни одним мускулом, весь во власти безысходного отчаяния, и не пытаясь больше подойти к своей дочери. Потом, со страшным усилием овладев собою, он глухо проговорил:
– Уведите ее отсюда. Выведите ее на площадь перед храмом. Нам здесь больше нечего делать.
Когда охотники удалились, уводя с собою дочь своего предводителя, Сегэн не сразу последовал за ними. Со страдальческим выражением лица Сегэн снова и снова обводил глазами место, в котором прожило долгие годы его бедное, дорогое дитя.
– Господи! – простонал он, заламывая руки и со страстной мольбой подымая глаза к небу. – Сжалься над нами, Боже милосердный, верни ей память!
И разбитый, измученный поплелся к выходу из проклятой пещеры.
XXII. Месть Рубэ
Бушующая непогода ожидала вернувшихся из «Эстуфа» охотников, вслед за которыми вскоре появился на площади и Сегэн. Он и раньше решил поспешить с отъездом, а изменившаяся погода заставляла торопиться и выбраться из города возможно скорее.
Черные грозовые тучи, нависшие над горами еще ночью, когда охотники располагались вокруг города, мчались теперь с бешеной быстротой над всей долиной, закрыв своей темной громадой даже самые низкие горы. Между вершинами то и дело сверкали молнии, и через короткие промежутки времени слышались оглушительные раскаты грома.
– Приведите мулов! – крикнул торопливо Сегэн и, схватив свой широкий плащ, накинул его на плечи дочери, тщательно закутывая ее, чтоб защитить от грозившего разразиться каждую минуту ливня.
Был дан сигнал, и вскоре мулы были проведены рядами через равнину под присмотром погонщиков.
– Разыщите и отберите все сушеное мясо, какое найдете в городе, и нагрузите его как можно живей!
Перед большей частью домов и по стенам их были развешаны запасы мяса, а также сушеных плодов, овощей и кожаных мешков, наполненных орехами пиний. Мясо вскоре поснимали, и кое-кто из охотников помогал погонщикам поскорее нагрузить его на мулов.
– Теперь, Рубэ, – обратился к старику Сегэн, – отберите по вашему усмотрению пленных, которых мы увезем с собой; только не больше двадцати человек, иначе у нас не хватит запасов для их прокормления. Выбирайте таких, которые представляют наибольшую ценность с точки зрения скорого и выгодного обмена.
Вслед за тем Сегэн отправился к обозу, ведя за руку свою дочь, чтобы усадить ее на одного из мулов. Рубэ же тотчас удалился для исполнения данного ему поручения и вскоре вернулся, выбрав из толпы и беспрепятственно уведя за собой кучку пленных. Она состояла большей частью из девочек и мальчиков, по лицам и одежде которых можно было заключить, что они принадлежат к высшей знати, как дети предводителей и знаменитых воинов.
Пленные были быстро размещены на мулах и увязаны, и все уже было готово к отъезду, как вдруг острый и опытный глаз Эль Соля заметил что-то вдали на горизонте; с громким криком подняв в этом направлении ружье, Эль Соль в тот же миг привлек к подозрительной точке внимание остальных.
Это был неприятель! Это были их преследователи!
Вдали, на западном крае горизонта, охотники могли различить сотни приближающихся по равнине темных фигур. Они были еще на огромном расстоянии, но опытный глаз горцев мог различить их с первого взгляда. То были всадники… То были индейцы… навахо! Они скакали полным галопом и, рассыпавшись по зеленой равнине, словно свора охотничьих собак, должны были в самом непродолжительном времени кинуться на охотников.
– На коней! – крикнул неустрашимый Сегэн. – Погонщики, вперед! Смелей, ребята, смелей!
Вмиг очутились охотники в седлах, обоз с пленными и запасом провизии погнали по направлению к лесу. Они намерены были отправиться через восточное ущелье, потому что возвращение по тому же пути, которым они прибыли, было отрезано. Рубэ была знакома эта новая дорога.
Так как копья дикарей представляли серьезную опасность только среди открытой равнины, то охотники могли бы успешно отразить их нападение и укрываясь за строениями города; но эта защита могла бы продлиться только до возвращения главного отряда. Когда все племя будет в сборе, всем до одного неминуемо придется погибнуть. Они это отлично знали, и, следовательно, о том, чтоб оставаться здесь, нельзя было и думать.
Сегэн стал во главе отряда, ведя рядом с собой мула, на котором была устроена его дочь. Все охотники и обоз следовали за ним по прерии без сохранения какого-либо определенного порядка.
Галлер был одним из последних, покинувших город; отъехав каких-нибудь сто шагов от городских стен, он вдруг услышал за собой страшный, пронзительный крик. Остановив тотчас лошадь, он обернулся в седле и озабоченно начал прислушиваться.
Неистовый крик повторился – и Галлер мог отдать себе отчет, откуда неслись крики.
На самой верхней крыше храма виднелись две борющиеся фигуры. Галлер узнал их с первого взгляда и сразу понял, что борьба там идет не на жизнь, а на смерть. По развевающейся белой одежде он узнал в одной из фигур старого шарлатана-жреца, а по грязно-серым лохмотьям одежды, по голым лодыжкам и плотно надвинутой на голову шапке можно было сразу узнать другого: это был Рубэ, безухий зверолов.
Борьба длилась недолго. Начала ее Галлер не видел, но сделался зато вскоре свидетелем ее конца. Едва он успел уяснить себе, кто были борющиеся, как увидел, что Рубэ подтащил своего противника к самым перилам, перегнул его своими длинными мускулистыми руками через край и взмахнул длинным ножом. Перед глазами Галлера блеснуло на миг лезвие, красный кровавый поток заструился по белой одежде индейца, руки его опустились, тело повисло, склонившись через перила, на мгновение метнулось в воздухе и с глухим стуком свалилось на нижнюю террасу.
Еще раз в ушах Галлера прозвучал тот же дикий, исступленный крик, и Рубэ исчез с крыши.
Содрогнувшись, потянул Галлер поводья и поехал дальше. Он знал от Сегэна, что эта кровавая расправа была уплатой по старому счету, осуществлением страшной клятвы, мщением – жестоким, но понятным.
XXIII. В лощине
Охотники въехали вскоре в сосновый лес и направились по индейскому пути вниз по течению реки. Ехали они с такой быстротой, какую только допускал шедший впереди обоз, и, проехав расстояние миль в пять, они очутились на восточном краю долины. В этом месте горы тянулись ближе к реке и образовали, как и на западном крае, долины, темную лощину, одну из тех, какие в Америке называются каньонами. Отличалось это место от западного тем, что здесь пролегала тропа не по обе стороны горы, а по самой лощине, вблизи речного русла.
Рубэ, хорошо знавший местность, рассказывал, что во время сильных ливней эта мелководная, речка превращалась в бушующий поток, заливающий всю лощину, и тогда вся долина становилась с востока совершенно недоступной в течение всего времени, пока не опадала вода.
Охотники вступили в ложбину, не останавливаясь, и помчались вперед по камням с такой быстротой, какую позволяло беспорядочное строение почвы. Высоко над ними вздымались крутые отвесные скалы тысячефутовой высоты; гигантские утесы нависли над водой, могучие сосны, росшие из каменистых расселин, простирали над ней свои огромные ветви, усиливая дикий характер мрачной окружающей природы.
В узком горном проходе должен был царить сумрак от тени нависших громад даже в яркие солнечные дни; теперь же там было еще темнее обыкновенного, так как утесы и скалы над головами всадников совсем заволокло черными грозовыми тучами. Сквозь них ежеминутно сверкали молнии, отражавшиеся в воде под ногами быстро скачущих всадников, и короткими резкими раскатами гремел над ущельем гром. Но дождя все еще не было.
Руководимые Рубэ охотники торопливо шлепали по мелководной, но быстрой реке. В ней было и несколько опасных мест, на которых вода ударялась о выступы скал с такой силой, что чуть не опрокидывала лошадей; но беглецам некогда было отыскивать более удобный путь, и они продолжали карабкаться, подбодряя лошадей и словами, и шпорами.
Проехав таким образом несколько сот шагов, они оказались у каньона и выбрались на берег.
– Ну, капитан, – воскликнул Рубэ, остановившись и указывая на входное отверстие, – здесь нам будет удобнее защищаться, потому что тут мы можем истомить их, не подпуская к себе очень долго.
– А вы наверное знаете, Рубэ, что другого прохода, кроме этого, здесь нет?
– Ни одной щелочки, в которую кошка могла бы проскользнуть. Но, конечно, в том случае, если они не вернутся обратно к западному проходу, по которому мы вчера въехали в долину. Путь же этот должен составить, по моему расчету, крюк миль в тридцать пять или сорок; такое расстояние они могут одолеть на своих истомленных лошадях не ранее завтрашнего дня.
– В таком случае останемся, будем защищать это место изо всех сил. Сходите с коней, товарищи, и укройтесь за скалами!
– Если б вы захотели принять мой совет, капитан, я предложил бы послать вперед мулов и женщин, под надзором и защитой нескольких человек – и именно тех, у кого самые плохие лошади. Таким образом, тогда, когда мы бросим это, предназначенное для защиты место, нам возможно будет дать шпоры коням, помчаться во всю прыть, так как женщины и мулы нас задерживать не будут, подвинувшись уже вперед; а на другой стороне прерий мы можем догнать их и соединиться.
– Вы правы, Рубэ, очень долго нам здесь невозможно будет оставаться, иначе у нас выйдут запасы. Пусть же обоз с мулами отправится вперед. На очень ли большом расстоянии находится та гора от линии нашего пути?
Сегэн указал на покрытую снегом гигантскую скалу, нависшую над равниной с северо-западной стороны.
– Дорога, по которой нам придется ехать, раз мы выберем путь на старые рудники, – если после всего, что здесь произойдет, у нас не останется другого выхода, несмотря на то, что дичи мы там не встретим, – дорога эта проходит у самой подошвы горы. На юг от той снеговой вершины тянется горный проход – это и есть та самая дорога, по которой мне тогда удалось бежать.
– Ну хорошо. Пусть в таком случае те, которые отправятся вперед, держатся этого направления, снеговой вершины. Я сейчас отправлю их.
Было выбрано около двадцати человек, у которых были самые плохие лошади; вместе с пленными и мулами отправились они немедленно по дороге к снеговой горе. К этому же отряду присоединился вместе со своей сестрой и Эль Соль, которому был поручен специальный надзор за Дакомой и дочерью Сегэна, а все остальные приготовились к защите ущелья.
Лошади были отведены под специальный навес, а охотники разместились в таких пунктах, из которых им удобно было бы обстреливать из ружья вход. Так приготовились они ожидать врага, который уже должен был быть недалеко, и начали напряженно вглядываться в темное ущелье.
Для уяснения себе всего разыгравшегося на этом месте необходимо несколько подробнее ознакомиться с его расположением.
Река, берущая начало в отдаленнейшем конце местности и протекающая по широкому каменистому руслу, низвергается здесь через огромную, похожую на дверь расщелину между гигантскими порталами в каньон. Один из этих скалистых порталов составляла отвесная гряда восточной части гор, другой – нависшая громада скалистых уступов.
За этими воротами река становилась шире на протяжении приблизительно двухсот шагов; она была стиснута только с одной стороны скалами, другой же берег был умеренной высоты, и только шагов через сто, поближе к равнине, течение задерживалось скалистой стеной, через которую, однако, нетрудно было перебраться даже на лошади и достигнуть таким образом сбоку или с фланга каньона. Почва этой полукруглой местности была покрыта голыми камнями и нанесенными течением поленьями и бревнами, оставшимися после разлива, производимого ливнями, и быстро схлынувшей затем воды.
В конце косы береговые утесы расположены так близко друг к другу, что больше четырех всадников за раз проехать здесь не могут, а на другой стороне этого места, тоже по течению, ущелье снова расширяется и таким уже остается до самого конца.
Самая узкая часть была уже пройдена охотниками; защищаться же было решено не в воротах каньона, а на покрытом наносными бревнами, невысоком отлогом берегу; туда же, в углубление низкой скалы, привели и лошадей. Этим ликвидировалась опасность подвергнуться нападению врага с фланга, как было упомянуто выше, и достигалась возможность во всяком случае продержаться до тех пор, пока отправленный вперед обоз успеет пройти довольно далеко.
План был, следовательно, таков: когда пройдет немного времени и запасы начнут истощаться, так что дольше держаться будет невозможно, – тогда положиться на быстроту своих отдохнувших лошадей и постараться ночью догнать обоз.
XXIV. Битва в ущелье
Охотники расположились по приказу своего предводителя между и за голыми скалистыми выступами. Раскаты грома, раздаваясь над самыми их головами, гулким эхом отдавались в мрачном ущелье, и редкие крупные капли еще не вполне разразившегося ливня время от времени падали с шумом на камни.
В этой местности грозовой дождь с громом и молниями – явление вообще очень редкое; зато если уж гроза разражается, то она бушует с такой яростью, стихийной силой, которая свойственна только тропическим странам; кажется, что нет и не будет конца дикой, безудержной, разрушительной стихии – пока все не превратится в великий, первобытный хаос.
Охотникам видно было, что вдали на востоке буря уже разразилась во всем своем грозном величии и силе. Горы на востоке, из которых брала свое начало та река, на берегу которой они находились, совсем скрылись за нависшими над ними тяжелыми грозовыми тучами – и страшный шум прорвавшегося сквозь их толщу ливня доносился даже сюда. Не могло быть сомнения, что проливной дождь скоро дойдет полосой до ущелья.
– Хотелось бы мне знать, что задерживает этих гадов? – сказал, как бы вслух подумав, один из охотников.
Про себя это думали все: времени, действительно, прошло достаточно, преследователи уже могли прийти; промедление было неожиданно и непонятно.
– Бог знает, что за причина, – отозвался другой. – Может быть, они хотят прежде заново выкрасить город.
– Да, я думаю, этим ливнем живо смоет новую окраску, – продолжал шутку третий.
Шутки были не особенно остроумны, но беспечность их свидетельствовала о бодром настроении, которое умудрялись охотники сохранить под двойной угрозой со стороны бушующей стихии и неминуемого нападения дикого врага.
– Мой вам совет, ребята, – вмешался Гарей, – поглядывайте-ка хорошенько за своим порохом.
– Клянусь Богом, его у нас снесет ливнем!
– Вот это было бы славно! Ура, приятель! – закричал старый Рубэ, нисколько не заботясь о том, что его может услышать неприятель.
– Поплескаться и понырять хочется, старый морж?
– Вот именно!
– Ну, мне этого не особенно хочется. Почему вам так хочется измокнуть, хотелось бы мне знать? Лихорадку схватить пришла охота?
– Часика два шел бы ливень, – продолжал Рубэ, не обратив никакого внимания на последний вопрос, – нам и совсем незачем было бы здесь оставаться!.. Вот в чем дело!
– Почему так, Рубэ? – спросил насторожившийся Сегэн.
– Почему, капитан? – отозвался Рубэ. – Да я видел, как и от небольшого ливня эта речонка так вздувалась, что у вас не явилось бы охоты поплыть по ней… Ура! Ливень будет! Скоро, скоро будет!
У Рубэ вырвалось последнее восклицание при виде подвинувшейся с востока огромной черной тучи, насквозь заряженной электричеством; время от времени грохотал могучими раскатами гром, поблескивали сернисто-желтые огоньки молний.
Из этой тучи дождь полил уже не каплями, а, как и предсказывал Рубэ, бурным потоком. Охотники закрыли торопливо дула ружей подолами куртки и молча свернулись ничком под ударами ливня.
Вдруг, сквозь шум дождя, внимание охотников было привлечено другим звуком. Это был топот копыт по каменистому руслу ущелья – то были лошади надвигающихся навахо.
Через несколько минут на одной далекой скалистой глыбе сверкнул при свете молнии какой-то красный предмет; ни у кого из охотников не оставалось сомнения, что это был раскрашенный лоб индейца. Но расстояние, отделявшее их от разведчика, было слишком велико, чтобы ружейный выстрел мог попасть в него, и они продолжали молча, не шевелясь, наблюдать за ним.
Вскоре показался другой, за ним третий, и наконец целая толпа темных фигур показалась, перескакивая со скалы на скалу.
Преследователи сошли с коней, по крайней мере передовой отряд их, и приближались пешком. Но, несмотря на остроту своего зрения, они не могли выследить хорошо укрытых охотников, и было заметно даже, что у них шевельнулось сомнение, не ушли ли они дальше.
Через несколько минут бывшие в первых рядах достигли самой узкой части ущелья. Там лежала круглая, гладко отшлифованная водой каменная глыба, способная служить достаточным прикрытием для разведчика; один из навахо и намеревался воспользоваться им для этой цели: он поместился за ним и потом медленно поднял голову.
Но едва только показался его лоб, грянуло полдесятка выстрелов, и голова исчезла; в следующее мгновение можно было заметить, так тяжело шлепнулось коричневое тело в плеснувшую воду; очевидно, свинцовые посланцы хорошо сделали свое дело.
Теперь индейцы узнали, хотя и ценой потери одного из своих воинов, о присутствии и о позиции бледнолицых. Казалось, они намерены пока удовольствоваться этим, потому что вслед за тем передовой отряд безмолвно вернулся к своему главному отряду.
За несколько минут перед тем дождь немного ослабел; только благодаря этому охотники и получили возможность выстрелить в навахо, и стрелявшие поспешили воспользоваться промежутком, чтобы вновь зарядить свои ружья. Но вслед за тем дождь снова пошел такой частой пеленой, что стоявшим на коленях в ожидании близкого неприятеля охотникам ничего не видно было до самого конца ущелья.
Прошло много времени, прежде чем индейцы снова дали знать о себе; но охотники знали, что неприятель занят обсуждением плана дальнейшего наступления. Очевидно было, однако, что нападение должно было решиться только по такому плану: индейцы воспользуются дождем, доставляющим им наилучшее прикрытие, чтобы проникнуть в ущелье и там ринуться на врага, вступив с ним врукопашную.
Ясно было, что при таком способе атаки охотники, если только им удастся выждать момент, должны были устроить, с помощью общего залпа, настоящую кровавую бойню в рядах индейцев при такой близости расстояния; по-видимому, это-то и пугало и останавливало их.
Почти целый час ежились охотники под потоками дождя, заботясь только о том, чтобы не промокло оружие.
Вода начала струиться нитевидными полосками и просачиваться в щели скал, на что старый Рубэ смотрел с удовлетворением, как на добрый признак; товарищи же посылали проклятия индейцам, которых они так нетерпеливо ждали и которые все еще не показывались.
– Не вздумали ли они обойти стороной? – высказал свое предположение один из них.
– Глупая голова! – возразил другой. – За кого ты их принимаешь, чтобы они могли подумать, что мы застрянем в этой дыре на целых два дня специально для того, чтоб им было удобней истребить нас с двух сторон!
– Нет, они просто хотят дождаться ночи, – высказался третий, – и тогда только нападут.
– Ну, пусть-ка дожидаются! – проворчал Рубэ. – Получаса вполне достаточно, если будет продолжаться такой ливень. Вот вы увидите, что будет… Уж положитесь на меня – или старый моряк совсем разучился гадать по погоде!
– Тише, тише! – зашептало разом несколько голосов. – Идут… идут!
Глаза всех были прикованы к входу. Множество темных фигур показалось в нем и быстро заполнило речное русло. Это были индейцы, но не пешком, а верхами. Охотники догадались, что они решились на атаку. Движения индейцев подтвердили это, потому что они выехали на косу, на противоположной стороне которой белые оберегали дорогу на сушу, – и выстроились в ряды для атаки.
– Смотрите в оба, ребята! – воскликнул Рубэ. – Теперь они приступают к делу серьезно. Угостите-ка их на славу свинцом, слышите?
– Не раньше, чем я прикажу! – с жаром воскликнул Сегэн. – Подождите, пока они подойдут на пятьдесят шагов, тогда мы можем положиться на свой выстрел, несмотря на дождь.
Только успел Сегэн произнести последние слова, как грянул одновременный, оглушительный, страшный крик сотни голосов, какой-то дикий рев, от которого Галлер, до сих пор еще не слышавший его, задрожал с головы до ног.
Это был военный клич навахо.
Когда эти угрожающие звуки пронеслись по ущелью, в ответ им раздался громкий крик «ура!» со стороны охотников и дикий громкий возглас их союзников делаваров и шауни. Затем началась атака в галоп, несмотря на неровную, каменистую почву.
Индейцы приближаются… вот они уже на расстоянии ста шагов… вот остается восемьдесят… шестьдесят…
– Пли! – раздается энергичное слово команды.
Страшный треск прорезал воздух и громом прокатился по ущелью. И когда рассеялся дым, на косе можно было различить кучу мечущихся в предсмертных судорогах тел людей и лошадей, а последние фигуры бежавших индейцев исчезли за входом в ущелье.
Град стрел, выпущенных индейцами, убил только одного охотника и еще двух тяжело ранил.
Некогда было оказывать помощь раненым, так как самый опасный момент наступал только теперь. Заряды были выпущены, а вновь зарядить ружья было немыслимо при этом чудовищном ливне, если бы даже индейцы дали им время для этого.
Сэген предвидел это и потому, не теряя ни мгновения, выхватил из-за пояса свои пистолеты и ринулся вперед, скомандовав и другим, у кого они были, последовать его примеру. Половина отряда последовала за своим предводителем, и все направились вброд к самому краю входа, остановившись здесь в ожидании новой атаки.
Она, наверное, не заставит себя ждать, потому что раздраженные неудачей до последней крайности индейцы готовы будут истребить бледнолицых, чего бы это им ни стоило, хотя бы самой дорогой ценой.
Снова охотники услышали дикий боевой клич, и, когда он смолк, дикари поскакали галопом, по четыре человека в ряд, ко входу.
– Пора! – крикнул Сегэн. – Дружно! Ура!
Почти в один и тот же миг раздался треск пятидесяти пистолетных выстрелов. Первые четыре лошади и еще несколько во втором и третьем ряду поднялись на дыбы и, забившись и закружившись, упали навзничь. Куча барахтавшихся тел образовала плотную массу, закупорившую вход для задних рядов.
Некоторые подъезжали, правда, до самой кучи упавших тел, но лошади вздымались и спотыкались, опрокидывались навзничь, так что только увеличивали собой и своими злополучными всадниками беспорядочную и непроходимую кучу. Те же, которым удавалось перескочить через нее, подвигались волей-неволей все больше вперед, потому что назад двигаться было некуда, и с отвагой отчаяния бросились на охотников. При этом индейцы действовали преимущественно своими ужасными копьями, а охотники могли отвечать только ударами прикладов, ножей и томагавков.
Река вздулась и пенилась у скал: нагроможденные в самом узком месте тела образовали своего рода плотину, через которую, бушуя, рвалась вода. Сами бойцы стояли почти по колено в воде, а вода все прибывала. Вдобавок гром грохотал над самыми их головами, и молнии сверкали в их лица, как будто стихии также стремились погубить их.
Наконец вода хлынула с такой страшной силой, что смыла всю плотину из человеческих и лошадиных тел и, как пучок соломы, понесла ее из теснины, в которой она застряла.
О, Боже, задние ряды теснятся, врываясь в освободившийся вход, а оружие ни у кого не заряжено!
В это мгновение в ушах охотников раздался новый звук. Это не был ни крик людей, ни треск оружия, ни грохот грома – это был глухой шум воды.