Молодой человек быстро продолжал свое восхождение, чтобы не видеть этого мучительного зрелища, но на середине подъема остановился, чтобы бросить последний взгляд на своего верного друга. Крузадер неподвижно стоял на том же месте; он отказался от мысли последовать за своим господином и временами громко издавал печальное ржание, свидетельствовавшее о его горе и отчаянии.
Глава VII. ГРЕМУЧАЯ ЗМЕЯ
На верху обрыва Генри Тресиллиан нашел своего отца и дона Эстевана. Они руководили оборонительными работами. Мужчины набирали повсюду в пути камни и подавали их товарищам, находившимся на площадке. Они образовали цепь, так что можно было принять их за повстанцев, устраивающих баррикаду. По словам Педро, Затерявшаяся гора сама по себе могла заменить самую сильную крепость и устояла бы против любой артиллерии. Эти камни предназначались для другого: они должны были служить метательными снарядами в случае нападения краснокожих.
Каждый работал с таким усердием, что скоро на краю оврага образовался парапет в форме подковы. Что бы ни случилось, мексиканцы теперь могли быть уверены, что у них не будет недостатка в средствах защиты.
Что касается остальных рудокопов, они вместе с женщинами и детьми помогали на лужайке убирать в безопасное место все, что только можно было унести из лагеря. Некоторые, еще не оправившись от волнения, ходили взад и вперед и с жаром обсуждали положение дел; другие, более храбрые и спокойные, приводили в порядок неприбранные ящики и тюки, разбросанные на земле, и спокойно ждали дальнейших событий.
Сеньора Вилланова и ее дочь, окруженные прислугой, составили отдельную группу. Молодая Гертруда пристально смотрела на то место, где появлялись поднявшиеся на гору люди, и взглядом словно спрашивала о чем-то вновь прибывших. Она заметно беспокоилась. Ей сказали, что Генри Тресиллиан не ушел из корраля вместе со всеми, и она боялась, как бы он не опоздал и не подвергся какой-либо опасности.
Никто еще не думал раскидывать палатки и располагаться в них; все еще надеялись, что дело кончится ложной тревогой и что скоро можно будет избавиться от всякого страха.
Так как мнение гамбузино относительно того, к какому племени принадлежали индейцы, было основано, в сущности, только на предположениях, дон Эстеван послал его снова в разведку. На этот раз он доверил ему свою подзорную трубу и условился о сигналах. Один ружейный выстрел должен был означать, что враги не направлялись уже более к Затерявшейся горе; два выстрела означали, что они близко: три – что нечего более бояться; четыре – что, наоборот, это шайка из враждебного племени, намеревающаяся расположиться лагерем. Из этого можно было бы, пожалуй, заключить, что Педро уносил с собою целый арсенал оружия, тогда как с ним был только его штуцер да два пистолета старой системы и средней дальнобойности; присоединившийся к нему по пути на гору Генри Гресиллиан пожелал сопровождать его; он был вооружен, как мы помним, двуствольным ружьем.
Условившись обо всем, два разведчика направились к узкой тропинке.
Проходя мимо Гертруды и ее матери, Генри обменялся с ними несколькими словами.
– Успокойтесь, – сказал он им, – мы здесь в безопасности, и нам положительно нечего бояться.
Гертруда наивно восхищалась каждым проявлением смелости своего друга. Она находила, что он проявил героизм, оставаясь один на равнине, и необычное поведение Крузадера казалось ей вполне естественным. Она лучше, чем кто-либо, знала, как молодой англичанин любит свою лошадь и какими заботами он ее окружил; она сама полюбила красавца Крузадера, который так нежно брал сахар из ее руки и который так же гордо гарцевал в диких льяносах, как и на улицах Ариспы; она охотно отдала бы все, что имела, чтобы уберечь его от краснокожих.
Педро и его спутник через несколько минут достигли того места вершины, которое должно было служить им наблюдательным пунктом. Они тотчас же увидели, что индейцы уже очень близко.
– Выстрелите два раза, голубчик, – сказал гамбузино, настраивая подзорную трубу. – Постарайтесь сделать промежуток после первого выстрела, чтобы они не могли ошибиться в том, что мы хотим им сообщить.
Едва смолкло эхо выстрелов, как Педро вскрикнул:
– Caramba! Я не ошибся! Это апачи!.. И хуже того – койоты, самые кровожадные, самые страшные из всех индейцев! Скорей, скорей, – продолжал он, не оставляя наблюдения, – возьмите мои пистолеты и выстрелите еще два раза.
Два новых выстрела последовали один за другим. Дикари остановились, взглянули в сторону стрелков и, по-видимому, начали совещаться. Их движения уже можно было различить простым глазом; благодаря своей подзорной трубе Педро рассмотрел одну деталь, которая вызвала у него гневное восклицание:
– Клянусь всеми дьяволами, это Гремучая Змея!
– Гремучая Змея! – повторил Генри, менее заинтересованный этим странным именем, чем видом самого гамбузино. – Вы его знаете, Педро?
Гамбузино снова посмотрел в трубу.
– Да, – продолжал он тем же тоном, – это, конечно, он! Я ясно вижу на его груди безобразную мертвую голову, послужившую образцом для той, которой он меня наградил. Это та самая шайка краснокожих, предводительствуемая Гремучей Змеей, которая поступила со мною так, как я вам рассказывал сегодня утром, дон Генрико. Горе нам, если мы попадем в их руки. Мы будем преданы ужасной смерти! Гремучая Змея будет упорно нас осаждать, чтобы голодом принудить нас к сдаче.
– Но если мы сдадимся тотчас же, – сказал с насмешкой Генри, – может быть, он будет милостив?
– Милостив, он!.. Берегитесь подобной мысли! Можно ли серьезно об этом говорить! Или вы забыли резню Переца?
– Никоим образом.
– Ведь эти койоты, изменнически убитые капитаном Перецом, составляли часть того племени, которое мы видим перед собой. Гремучая Змея об этом помнит, и, насколько это будет зависеть от него, мы поплатимся за виновных!
Сказав это, гамбузино замолчал. Он передал подзорную трубу Генри и оставался некоторое время погруженным в свои мысли, обдумывая возможные средства выйти из такого трудного положения, которое многие другие, может быть, нашли бы совершенно безнадежным. Но если ярость была известна дону Педро Виценте, то отчаяния он не знал.
Индейцы, предводительствуемые Гремучей Змеей, снова направились на северо-восток; другое племя дикарей обогнуло гору по направлению к северо-западу.
– Если мои расчеты меня не обманывают, – сказал Генри Тресиллиан, – число этих апачей доходит по крайней мере до пятисот.
– По моему подсчету приблизительно столько же, – ответил гамбузино. – Что делать против такого количества?
– Подождать ночи, напасть на них врасплох и пройти, – сказал Генри со всем пылом юности.
– Было бы безумием пытаться это сделать, сеньор, – сказал Педро Вицента, – во-первых, потому, что на этих индейцев трудно напасть врасплох; а во-вторых, нам нужно защищать женщин и детей, нас же так мало. Нам нужно беречь те немногие силы, какие у нас есть.
– Так вы советуете нам бегство? – сказал Генри.
– Почему же нет, если бы оно было возможно? – отвечал гамбузино. – Нельзя считать бесчестьем бегство перед врагом, который так подавляет нас своею многочисленностью. К несчастью, бегство для нас так же невозможно, как и сражение.
– Невозможно? Почему?
– Ах, сеньор, – возразил Педро с недовольным жестом, – разве вы забыли, что мы бросили наших лошадей и что нельзя спастись пешком в пустыне? Предположим даже, что нам удастся присоединиться к ним, но ведь вы не хуже меня знаете, в каком состоянии мы их оставили.
– Тогда, – сказал Генри Тресиллиан, – нам остается только защищаться на этой площадке!
– Вот именно, сеньор, об этом-то и нужно дать знать как можно скорее.
– Ну что ж, если нападение невозможно… Недурно будет показать этим проклятым дикарям, что они так просто до нас не доберутся.
Глава VIII. НАПАДЕНИЕ НА ЛАГЕРЬ
На площадке дон Эстеван не оставался в бездействии. Бывший военный, привыкший к отчаянным схваткам, он беспрепятственно принял начальство над войском, и его признанный авторитет при теперешних обстоятельствах мог оказать лишь самое полезное влияние.
Указав женщинам и детям наименее опасное место, он с большим хладнокровием готовился к защите: велел зарядить ружья, раздать заряды и устроить нечто вроде арсенала, где порох и пули могли сохраниться от сырости.
Как внимательный военачальник дон Эстеван прежде всего постарался определить положение, чтобы быть в состоянии судить о слабых пунктах и осмотрительно и осторожно распределить посты.
По его мнению, относительная многочисленность индейцев не могла сама по себе внушать особые опасения. Восемьдесят решительных и хорошо вооруженных человек в такой недоступной позиции, какую занимали рудокопы, могли не бояться врага, даже более многочисленного, чем койоты, а импровизированная крепость имела приблизительно такое количество защитников.
Эти люди, можно бы сказать, эти авантюристы, большею частью привыкшие к опасности во всех ее формах, сами почувствовали необходимость сомкнуться и доверить свою участь предусмотрительности и осторожности одного. Они, как по наитию, поняли необходимость дисциплины в присутствии внезапно появившихся врагов, которые казались тем опаснее, что сами заимствовали оружие и тактику у регулярных войск. Таким образом, власть дона Эстевана была признана как бесспорная необходимость.
Рудокопы, построив сильную баррикаду из камней, которая должна была им служить и защищающим парапетом и арсеналом для ядер, казалось бы, должны были только терпеливо ждать сигналов гамбузино, но трудно быть терпеливым в подобном случае.
Несколько секунд, протекших между двумя последними выстрелами, были полны томительного ожидания. Кто эти индейцы, друзья или враги? Какие у них намерения? Последовала минута нерешительности. Увы! Едва звук третьего выстрела замер вдали, как четвертый положил конец всякой неизвестности. Вопрос был решен.
– К несчастью, это апачи! – сказал Эстеван своему товарищу.
Но опасность была большей, чем предполагал дон Эстеван. Педро скоро должен был дать знать ему об этом.
– Койоты! – закричал ему гамбузино, как только приблизился настолько, чтобы быть услышанным. – Шайка Гремучей Змеи! – прибавил он тише, подходя.
Присутствующие переглянулись с испугом. Эти слова не нуждались в комментариях.
Действительно, нельзя было ждать пощады от родственников и друзей воинов, перебитых капитаном Перецом. Что за дело было койотам до того, что жители Ариспы и сами рудокопы глубоко порицали этот варварский поступок? Со времени этого преступления бледнолицые, кто бы они ни были, стали для индейцев заклятыми врагами, которых следовало безжалостно истреблять.
Лицо дона Эстевана невольно омрачилось.
– Стало быть, – сказал он, – вы уверены, дон Педро, что перед нами шайка Гремучей Змеи?
– Я в этом уверен, – отвечал тот. – Я так близко видел этого разбойника, что узнал бы его из тысячи, да и ваша подзорная труба дала мне возможность различить даже его тотем – эмблему, которую он носит на своей груди и которою украсил мою.
Подобно тому, как служители некоторых фламандских церквей отдергивают занавеси, закрывающие дорогие картины, чтобы показать их путешественникам, так и Педро распахнул свою рубашку и показал всем своим собеседникам произведение искусства, которое он уже показывал Генри Тресиллиану. Каждый слышал об этом характерном знаке предводителя койотов, и теперь никто уже не сомневался, что имеет дело с Гремучей Змеей и его шайкой.
Когда рудокопы пришли в себя от первого, вполне естественного волнения, дон Эстеван, с тем спокойствием, которое его никогда не покидало, объяснил им положение дел. Начальник понимал, что надобно прежде всего не допустить паники и предохранить от всякого подобного чувства людей, положившихся на его опытность. Поэтому он выказал совершенную уверенность в успехе, но не скрыл возможных и даже неминуемых трудностей осады, которая только начиналась.
Впрочем, естественная крепость, занимаемая рудокопами, была так неуязвима, что открытого нападения можно было не опасаться. Если же, однако, Гремучая Змея отважился бы на это, его встретили бы достойно.
Рудокопы были хорошо вооружены. Им нечего было бояться недостатка в боевых и съестных припасах, если только расходовать их предусмотрительно, а источник, находившийся тут же, дарил им свежую воду.
Не убаюкивая себя иллюзиями, можно было надеяться, что, несмотря на численное меньшинство осажденных, могло представиться благоприятное обстоятельство, которое позволило бы им напасть на дикарей или попросту убежать от них.
Надежда так сильно укоренилась в человеческом сердце, что даже в такие критические часы, которые переживали рудокопы в начале этой осады, большая часть из них предвидела уже освобождение. Каждый, не скрывая от себя опасностей, имел решимость презирать их и надежду победить.
Чтобы наблюдать движение врагов и не быть замеченными ими, защитники площадки скрылись за своим парапетом. У них перед глазами была часть льяносов, в виде треугольника, по сторонам находились перпендикулярные скалы, окружавшие площадку; почти весь лагерь заключался в этом пространстве.
Прошел еще почти час до прибытия индейцев.
Лошади и мулы, предоставленные самим себе у подножия Затерявшейся горы, казалось, не думали удаляться. Не зная будущего, которое их ожидало, они мирно паслись на лугу или купались в речке. Они наслаждались отдыхом, который вполне заслужили после нескольких долгих дней тяжкого пути.
Немного подальше неподвижно стояло стадо антилоп, пришедших утолить жажду и выкупаться, но испуганных видом повозок на том месте, где накануне еще ничего не было, и потому готовившихся убежать при малейшем шуме.
Напротив, коршуны не имели сомнений; вид больших белых повозок привлекал их, и эти птицы целой стаей опустились на ограду корраля. Одни оспаривали друг у друга остатки быка, убитого рудокопами на завтрак, другие бродили вокруг четырехугольной палатки, которая не была унесена, садились на открытые ящики, с любопытством рассматривали разбросанные вещи и казались настоящими владельцами лагеря.
Вдруг произошла перемена одновременно среди всех животных, крылатых и четвероногих, домашних и диких. Антилопы понюхали воздух и умчались, как туча стрел, пущенных из невидимых арбалетов. Коршуны полетели, но не удалились, а только поднялись на среднюю высоту и парили над лагерем, махая своими широкими черными крыльями. Наконец, лошади, мулы и рогатый скот, внезапно обезумевшие, забегали взад-вперед со ржанием или ревом.
– Что такое с ними? – спросил Генри Тресиллиан.
– Они почуяли краснокожих, – отвечал гамбузино. – Мы сейчас увидим эту проклятую породу.
В самом деле, в это время краснокожий всадник в сопровождении многих других выезжал со стороны треугольника, который был виден осажденным, а спустя немного времени другая колонна начала развертываться с противоположной стороны. Оба войска растянулись приблизительно на расстоянии мили от Затерявшейся горы, как будто индейцы решились не подходить к ней. Но мексиканцы знали, что это только маневр, чтобы лучше окружить лагерь.
– Если бы они знали наверное, где мы находимся, – прошептал Педро, – они не тратили бы впустую время и силы. Они, вероятно, воображают, что мы в состоянии сопротивляться им на равнине, и хотят окружить нас с двух сторон.
Никто не отвечал ему. Сцена, происходившая перед ними, поглощала всеобщее внимание. Со своего места они не упустили из виду ни одного движения неприятеля.
Несметный кордон всадников медленно развертывался вокруг Затерявшейся горы. Уверенные в том, что добыча не может ускользнуть, койоты не торопились. Их оружие и щиты сверкали на солнце, как блестящая чешуя. Как будто две огромные допотопные змеи двигались навстречу одна другой.
Еще не было видно арьергарда, когда средние части обеих колонн соединились на середине полукруга, который они описали.
Сколько было индейцев? Рудокопы не знали этого наверняка, но они увидели их уже достаточно, чтобы оценить данный гамбузино совет – уклониться от неравной битвы.
Койоты повернулись лицом к неприятелю правильно и дружно, точно солдаты, исполняющие маневр перед своим генералом, после чего они остановились, и пять или шесть индейцев, выйдя из рядов, начали разговаривать и жестикулировать.
Дон Эстеван не мог ничего понять по их жестам; он передал свою зрительную трубу Педро, которому были лучше известны обычаи краснокожих.
– Гремучая Змея советуется со своими помощниками, – сказал гамбузино. – Наши повозки приводят их в замешательство… Без сомнения, они воображают, что имеют дело с солдатами, и они слишком осторожны, чтобы попытаться напасть на лагерь налегке.
Гамбузино угадал верно, если только говорить наверняка значит угадывать. Неожиданный вид повозок был причиной внезапной остановки индейцев.
Эти хозяева пустыни, эти владельцы льяносов не всегда проходят по своим владениям без труда и опасностей, и коварство их племени вошло в пословицу. Они действуют всегда с величайшей предусмотрительностью. Повозки, присутствие которых так сильно их удивило, могли принадлежать обыкновенным путешественникам, рудокопам, торговцам или эмигрантам, но могли принадлежать и военным, а при сомнении всегда лучше остерегаться.
Гремучая Змея приказал своему войску остановиться и созвал начальников, чтобы условиться с ними относительно лучшего способа нападения на бледнолицых. У индейцев главный предводитель не имеет абсолютной власти: он должен, даже на войне, предлагать свой план на обсуждение и не действовать без согласия других.
Койоты легко решили вопрос относительно присутствия мексиканских солдат. Не задумываясь, они дали отрицательный ответ: никакой стражи не было вокруг корраля, не видно было нигде никакого мундира. У солдат были бы часовые. Между тем окрестности казались пустынными, а лошади, мулы и рогатый скот были оставлены без присмотра.
Это обстоятельство могло бы показаться странным всякому другому, но не койотам, которые отлично знали, что их приближение наводит ужас не только на белых, но и на принадлежащих белым животных, так что они иногда срываются с привязи. К чему же было беспокоиться? Они убедились, что не ошибаются, думая, что это стоянка не военных, а штатских, в противном случае животные были бы более дисциплинированы, и солдаты стояли бы уже под ружьем.
Лагерь был окружен, оставалось напасть на неприятеля.
По данному знаку краснокожие зашевелились. Ряды их сгущались по мере того, как они стягивали свой круг, чтобы замкнуть в него всех животных, иначе они могли упустить их, а между тем добыча была завидная.
Нечего было и думать напасть на лагерь днем. Бледнолицые, вероятно, уже давно заметили индейцев и приготовились к отпору. Незаметно было следа их, но что же в этом удивительного? Они скрылись за повозками, а постоянное движение животных взад и вперед мешало их видеть.
Такое поведение белых указывало на их намерение защищаться. Одной причиной больше, чтобы подходить с особенной осторожностью, даже, может быть, было бы лучше совсем оставить мысль о немедленном нападении. В темноте будет легче победить врагов, силу которых индейцы не знали.
Индейцы приблизились еще немного, стараясь постоянно держаться на расстоянии выстрела; к их великому удивлению, сколько ни смотрели они повсюду – между повозками, под колесами, в промежутках между тюками, сложенными рудокопами для укрепления корраля, – они не заметили никакого присутствия человека. Это было непонятно.
В своем изумлении они были готовы увидеть во всем этом колдовство.
Наухампа-Тепетль фигурирует во многих индейских легендах. Найти у подножия горы, посещаемой сверхъестественными силами, лагерь, снабженный всевозможными вещами, которые могли принадлежать только белым, от повозок и большой четырехугольной палатки до ручных животных, указывающих на присутствие человека, и совсем никого не увидеть в этом лагере – ни мужчин, ни женщин, ни детей, – это было делом необыкновенным, даже возбуждающим беспокойство. Никогда с индейцами не случалось ничего подобного.
Одну минуту они, казалось, готовы были отступить перед этой тишиной. Но их вождь недолго разделял общий испуг. Он не был суеверен и, подумав, сказал себе, что если не видно белых, то только потому, что они скрылись в какой-нибудь засаде, которой нужно опасаться.
Гремучая Змея посмеялся над своими воинами, сказал им несколько ободряющих слов, потом приказал сделать еще несколько шагов вперед и стрелять. Они повиновались. Индейцы прицеливались так ловко, что пули их мушкетов оставляли заметные знаки на повозках и особенно на палатке, которую они считали главным убежищем бледнолицых, но ничто не шелохнулось в коралле. Ни одного выстрела! Ни одного крика! Ни одного стона! Ни малейшего звука не получили они в ответ!
Глава IX. ОБЛАВА
Койоты уже готовы были прийти к заключению, что лагерь этот – мираж, как вдруг их осенила мысль, что бледнолицые, каким-нибудь образом узнав о приближении врагов, решили укрыться на Наухампа-Тепетль. Некоторые индейцы, знавшие топографию местности, вслух выразили мнение, что белым удалось достигнуть вершины горы. Иначе нельзя было объяснить их полное исчезновение.
Найдя решение занимавшей их задачи, койоты обратили свои взгляды к площадке. Но это им ничего не объяснило. Они никого не увидели там. Дон Эстеван запретил рудокопам показываться. Гремучая Змея, будучи слишком хитер для того, чтобы попасться в такую ловушку, решил быть поосторожнее. Зачем начинать сражение? Белые, запертые наверху, не могли от него уйти.
Однако вождь краснокожих страшно рассердился на самого себя, на свою медлительность, на свои бесполезные предосторожности и в особенности на тех, которые, спасаясь от него, помешали исполнению его намерений. Он дал себе слово заставить их дорого поплатиться за это первое обманутое ожидание. Теперь ему придется вести осаду, а это задержит его экспедицию на берега Горказита, может быть, даже заставит его отказаться от этого проекта. Впрочем, разграбление лагеря было бы для него достаточным вознаграждением. Путешественники, обладающие шестью огромными повозками, большой палаткой и таким количеством лошадей, мулов и рогатого скота, должны иметь при себе множество драгоценных вещей!..
Между тем вместо того, чтобы отдать приказание тотчас же завладеть добычей, Гремучая Змея продолжал действовать с еще большей осторожностью, чем всегда. Теперь он не мог ничего потерять от замедленности действий, а излишняя поспешность могла повредить ему при захвате животных. Эти последние, приютившись между двумя скалами, были готовы убежать при малейшей тревоге и взапуски ржали и ревели.
– Оставьте при себе только арканы! – закричал Гремучая Змея своим воинам.
Койоты исполнили приказание. Вооруженные копьями воткнули их в землю, а имевшиеся ружья положили их на траву и освободили себя и лошадей от всего, что их стесняло. Когда они опять сели в седла, у них оставалась только веревка, намотанная на левую руку и заменявшая им лассо. Опасаясь внезапного нападения, половина индейцев осталась на страже около временно оставленного оружия.
Прочие воины сомкнули свои ряды, но животные рудокопов, в сильнейшем страхе, все сразу устремились в одну точку. Беспорядок был полный, и эхо повторяло, как раскаты грома, стук нескольких сотен копыт. Лошади краснокожих, в свою очередь, испугались и становились на дыбы; благодаря этому благоприятному обстоятельству, часть преследуемых животных с Крузадером во главе промчалась, как ураган, мимо индейцев и опрометью устремилась в льяносы.
Койоты уже заметили это великолепное животное, выделявшееся среди других своей шерстью цвета черного дерева. Они бросили вслед ему несколько лассо, но ремни лишь скользнули по блестящим бокам Крузадера, который при виде открытого поля бросился с громким ржанием вдоль луга, как бы торжествуя свою победу. Крики досады раздались ему вслед.
Тем не менее индейцы достигли многого. Они наконец усмирили своих мустангов и без труда завладели теми животными, которых им раньше удалось окружить. После этого они бросились преследовать убежавших, и так как им приходилось иметь дело с усталыми животными, то они не замедлили догнать их.
Вскоре все лошади были собраны и приведены пленными в лагерь, кроме одного Крузадера. Дикари долго гонялись за ним, но лошадь Генри, с поднятой головой, с развевающимися гривой и хвостом не бежала, а летела. Каждый ее скачок увеличивал расстояние, отделявшее ее от врагов, и Генри, не терявший ее из вида, начал надеяться, что ей удастся спастись от краснокожих.
Однако партия еще не была выиграна благородным животным: койоты все еще были слишком близко к этой прекрасной арабской лошади, дававшей им такие очевидные доказательства своей ценности. Они погоняли своих мустангов всевозможными средствами, побуждая их ударом ноги и лассо: но все было тщетно: Крузадера нельзя было догнать, и вскоре он превратился в черную точку на горизонте.