Незадолго до заката солнца осажденным представилось утешение. Ангуэц и Барраль сдержали слово. Ни одна пуля их револьверов не пропала даром, и, сверх того, хорошо послужили еще и кистени.
Индейцы хоронили пятнадцать человек. Гибель двух Маккавеев Затерявшейся горы обошлась им дорого.
Глава XVI. ЧУДЕСНЫЙ ПРЫЖОК
Целый день на возвышенности Затерявшейся горы царствовало уныние.
Почти мгновенный переход от надежды к отчаянию захватил и сильнейших. Теперь делать больше нечего, – вот что говорили все друг другу.
Дон Эстеван понял, что надо дать другой оборот этим безнадежным мыслям, которые он не без основания считал опасными.
Как ни была славна мученическая смерть Бенито Ангуэца и Джакопо Барраля, но она все же не могла, конечно, способствовать рассеянию мрачных мыслей; а этому он считал необходимым противодействовать.
Предпринять новую попытку было бы бесполезно. Кроме того, койоты теперь уже настороже и не преминут удвоить бдительность, так что с этой стороны не было никакой надежды. Всякая мысль об этом должна была быть оставлена.
Но человек утопающий, даже при самой полной уверенности в неизбежности своей гибели, должен бороться до конца, хотя бы и посреди океана.
Вот это и сказал себе дон Эстеван, и такую именно решимость хотел пробудить он в сердцах подавленных бедою рудокопов.
Пример Барраля и Ангуэца, с которыми апачи справились лишь ценою потери пятнадцати своих соплеменников, разве это не достойный пример?
Пасть, но на грудах неприятельских трупов – вот последняя надежда, которая не обманет.
И тут ему в который раз помог гамбузино со своей неистощимой энергией.
– Сеньор, – сказал гамбузино, указывая, что в лагере все обсуждали подробности недавней казни, – в настоящее время остается лишь одно: объявить прямо всем этим людям, что им не придется умереть такой ужасной смертью.
– Чем же вы их убедите в этом, Педро?
– Чем, сеньор? Я собрал бы их как можно скорее и объявил, что, когда настанет час, мы найдем средство умереть все вместе, не отдавая больше ни одного скальпа этим собакам-индейцам.
Дон Эстеван с удивлением смотрел на гамбузино. На что еще мог он рассчитывать?
– Я не так безумен, как вы, по-видимому, думаете, сеньор, – возразил тот, – корабль никогда не отдается в руки неприятелю, пока имеется на нем порох. Когда вся надежда потеряна, командир дает приказ зажечь фитиль и взорвать его.
– Но разве мы на корабле? – спросил дон Эстеван.
– Почти что так, сеньор. Пороха у нас достаточно. Если мы не найдем нового средства направить в Ариспу вестника, не может быть ничего легче, как в последнюю минуту заложить под парапет оврага мину. Хорошенько подготовив место, стоит только затем привести туда врага. Мы можем добиться этого, сделав вылазку с единственной целью вызвать погоню за нами апачей, и потом, отступая, мало-помалу, увлекать их за собою. Очутившись на возвышенности, мы взорвем их вместе с собой. Чем бы то ни было, сеньор, но необходимо загладить впечатление, вызванное казнью наших бедных товарищей.
Нарисованная гамбузино перспектива смерти с нанесением погибели врагу там, где он надеется найти победу, подняла упавшее было мужество.
Все снова ободрились при мысли, что жизнь женщин и детей не будет уже в руках дикарей, и, когда ударит последний час, все падут вместе, так сказать, рука об руку, на ложе из трупов койотов.
Как человек ловкий, дон Эстеван рассудил, что надо воспользоваться этим хорошим настроением, и объявил, что положение далеко еще не безнадежно, что ресурсы Затерявшейся горы, быть может, не так истощены, как это предполагалось, и что, если предпринять генеральную охоту, непременно найдется какая-нибудь дичь, а следовательно, и возможность продолжать сопротивление.
Охота была назначена на следующий день, с восходом солнца.
Уверенность, что они не попадут в руки койотов, внушила осажденным нечто вроде эйфории. К мысли о смерти все уже привыкли, как и ко всякой другой, и, раз признав ее, больше о ней не думали.
На другой день, с рассветом, все отправились в путь, кроме людей, необходимых для караула, – и охота началась.
Как и предвидел дон Эстеван, она не была бесплодна. Настреляли много дичи, хотя и не особенно тонкой – до волков и шакалов включительно, но теперь не приходилось быть уж очень разборчивыми.
Почти около полудня шедшие во главе дон Эстеван, оба Тресиллиана, инженер и гамбузино услыхали вдруг необычный шум в чаще и увидели убегавшего со всех ног великолепного барана.
Что за неожиданная находка! Это, несомненно, был последний представитель того стада, которое Педро Вицента и Генри Тресиллиан встретили в самом начале осады, служившего изо дня в день таким большим подспорьем для осажденных.
Во всяком случае, то был молодой могучий и стройный самец с плотными мускулами, с длинными загнутыми рогами, и он не мог ускользнуть от охотников, так как бежал по прямой линии к краю возвышенности, со стороны, противоположной индейскому стану, то есть к пустыне.
А раз он очутился там, то справиться с ним можно было легко, перерезав ему дорогу.
Возбужденные страстным желанием овладеть этой добычей, охотники не в состоянии были больше ждать. Пять-шесть выстрелов грянули, не попав, однако, в животное, которое, добежав до края пропасти, разом остановилось, оперлось на сильные и тонкие ноги и заглянуло вниз.
Вдруг, поджав передние ноги, с быстротою молнии оно ринулось вперед и исчезло на глазах изумленных охотников.
Что за прыжок!
Обезумевшее животное бросилось, очевидно, бессознательно в пропасть и теперь, должно быть, лежало под скалой уже мертвым, раздавленным, разбитым, со сломанными костями.
С особенным чувством, смешанным с разочарованием и любопытством, охотники приближались к краю возвышенности.
Впереди всех бежал гамбузино.
В этом событии он усматривал нечто достойное размышления. Остановка животного у самого края пропасти заставила его сильно призадуматься. Прежде чем броситься вперед, оно колебалось и действовало, конечно, обдуманно. Под влиянием страха обезумевшее животное может броситься в пропасть, но не останавливаясь и не всматриваясь сначала, куда оно бросается. Тут же случилось наоборот: оно остановилось, несмотря на пули, свистевшие вокруг, и прыгнуло, рассчитав высоту и расстояние прыжка.
Придя к краю возвышенности, гамбузино растянулся во весь рост и стал смотреть вниз. Появлявшиеся один за другим охотники следовали его примеру. На скалах, составлявших склон Затерявшейся горы, не было, по крайней мере, видно следов крови на камнях.
Вдруг, бросив взгляд на равнину, Педро не удержался от крика и, вскочив, протянул руки вперед, по направлению к горизонту.
Все посмотрели вслед за его движением и увидали вдали дикого барана, бежавшего с быстротой пущенной из индейского лука стрелы.
Что все это значило?
Разве мыслимо, чтобы животное после страшного падения с высоты пятисот футов убегало таким образом?
Что касается гамбузино, то лицо его озарилось улыбкой. В уме его, искавшем средства к освобождению, зарождался какой-то план.
Но решив, что новое разочарование может повлечь за собою непоправимые последствия, он выждал, пока удалились его изумленные товарищи, притворился даже идущим за ними; когда же нашел возможным незаметно вернуться обратно, Педро приблизился к краю, очень внимательно осмотрел склон Затерявшейся горы, измерил хребет скалы по всей высоте и длине; еще раз, свесив голову, лег ничком, изучая малейшие неровности; затем, после этого внимательного и продолжительного осмотра, он направился к бивуаку с радостью во взоре, проговорив:
– Ну, мы, может быть, еще и не совсем погибли!
Когда он вернулся на бивуак, уже наступила ночь, и, приближаясь к палатке дона Эстевана, он был крайне удивлен долетавшими оттуда взрывами довольно оживленного спора.
Гамбузино вошел и, по обыкновению, был приглашен принять участие в совещании.
В эту минуту говорил Генри Трессилиан, доказывая, что неподвижное пребывание на возвышенности – хуже смерти, особенно если перед глазами такой пример, как смерть двух товарищей, которые, прежде чем уступить силе, уложили пятнадцать человек.
Приход Педро Виценты если и не охладил спора, то все-таки вызвал некоторое смущение. Каждый из них знал, что он решительный враг подобных попыток.
Поставив на угол палатки свой карабин и заняв свое обычное место, он почтительно выслушал переданное доном Эстеваном краткое содержание только что происходившего разговора, затем, на приглашение высказать свое мнение, проговорил:
– Все это, сеньоры, очень хорошо, но теперь у меня есть кое-что получше.
– Да объясните же, в чем дело! – вскричали все. – Говорите! Да говорите же! Что за весть принесли вы?
Все взоры, не исключая дона Эстевана и Генри Тресиллиана, были устремлены на гамбузино, который, отчетливо произнося каждое слово, проговорил:
– Быть может, спасение.
– Или вы способны творить чудеса, сеньор гамбузино? Хорошо, назовите же нам ваше средство, – сказал инженер.
– Оно до того простое, – отвечал Педро Вицента, – что я не понимаю, как мы не подумали об этом раньше. Так как эти негодяи мешают нам отрядить курьера в Ариспу через главные ворота, то мы пошлем его окольным путем, то есть со стороны горы, противоположной оврагу и не охраняемой индейцами.
Присутствующим показалось, что Педро Вицента одержим галлюцинациями.
– Да ведь это прыжок в пятьсот футов! Вы не подумали об этом, друг мой? – сказал дон Эстеван.
– Вы предлагаете нам последовать примеру дикого барана? – разом проговорило несколько голосов.
– Именно, – сказал Педро. – Только и осталось – последовать примеру дикого барана.
И он продолжал далее:
– С завтрашнего дня, с рассветом, если вы согласитесь следовать за мной, сеньоры, я лучше объясню вам свое решение, и вы сами увидите, что если план мой и полон трудностей, то все-таки, при некоторой ловкости и энергии, он выполним. Кроме того, на этот раз рискну собой уже я. Все, о чем я прошу, господин инженер, это выдать мне, если возможно, пятьсот футов веревок. Целиком или частями, – добавил он, улыбаясь, – это все равно.
Инженер объявил, что такой веревки у него не имеется, а есть самое большое футов в четыреста.
Таким образом, не хватало еще ста футов. Как же добыть их?
Предложили связать вместе несколько лассо, но и этого было бы недостаточно. Может быть, хватит, если разрезать на тонкие полосы полотно палаток и затем скрутить их вместе? Во всяком случае, надо было попробовать.
Среди этих перекрестных разговоров, где каждый предлагал свое, гамбузино сделал знак, что хочет говорить.
– Нечего напрасно беспокоиться, – промолвил он, – материала на веревки здесь немало, и нам стоит только нагнуться и собрать его.
– Где же это? Из чего вы сделаете их? – кричали кругом.
– Вот из чего, – отвечал гамбузино, отбрасывая ногой кучу сухих листьев, на которых сидел.
Это были листья мецкаля, волокна которых, как у конопли, действительно могут идти на нитки и на очень крепкие веревки.
Дерево это, кормившее мексиканцев, выходит, могло еще предоставить им возможность отправиться за помощью в Ариспу.
На Затерявшейся горе мецкаля было вполне достаточно.
Если активно приняться за дело, можно выполнить его к вечеру другого дня, и было решено, что с рассветом, между тем как на бивуаке пойдет работа, дон Эстеван и товарищи последуют за гамбузино, который на месте объяснит им свой способ побега.
С утра все уже были за работой. Женщины собирали упавшие несколько дней назад листья мецкаля, так что можно было немедленно употреблять их в дело, свежие не годились для данной цели.
Вооруженные толстыми деревянными колотушками, наскоро сделанными и обтесанными топором, мужчины неутомимо сбивали сухие листья со стволов деревьев, чтобы отделить волокна; другие скручивали их в тонкие нитки, которые, будучи крепко связаны, в свою очередь, принимали вид прочных веревок.
Надежда вернулась, а вместе с ней и мужество. Наиболее беспечные и те принялись за работу.
В то время, как каждый старался, таким образом, изо всех сил, дон Эстеван в сопровождении обоих Тресиллианов, инженера и гамбузино отправился исследовать край Затерявшейся горы, обративший на себя накануне внимание Педро Виценты благодаря исчезновению дикого барана.
Все направлялись туда в большом волнении.
Результатом этой зарождавшейся второй попытки, все шансы которой они готовились теперь взвесить, по-прежнему должен стать уланский полк полковника Реквезенца.
Гамбузино был прав: он объяснил прыжок дикого барана и на примере умного животного доказывал, что спуск, хотя бы и чрезвычайно опасный, может все-таки быть совершен и человеком. Перегнувшись вперед, со всею смелостью людей, которым некогда думать об опасности, дон Эстеван и его спутники осматривали малейшие неровности стены, следуя указаниям Педро Виценты, излагавшего свои доводы с поразительной ясностью человека, вполне уверенного в своем деле.
Начиная шагов за тридцать от верхнего края, эта сторона Затерявшейся горы постепенно переходила в ряд маленьких скалистых уступов или, скорее, выступов, перпендикулярных к стене и чрезвычайно узких, благодаря чему они должны были быть совершенно невидимы с равнины, представляя, однако, достаточно места, чтобы стать на них. С помощью веревки можно было спускаться с уступа на уступ. Начиная с последнего из них, на расстоянии приблизительно пятисот футов от поверхности, голая и совершенно гладкая скала спускалась к льяносам с легким наклоном, по которому обезумевший от погони дикий баран мог соскользнуть, быть может, даже скатиться вниз.
На высоту этого последнего перехода, несомненно, следовало обратить самое серьезное внимание; но с прочно укрепленной веревкой, которую у последнего уступа будут держать двое, человек ловкий и хладнокровный мог бы пробраться. В общем, спуск был опасный и, вероятно, трудно исполнимый, но с надеждой на Бога… Кто ничем не рискует – ничего не получает.
Словом, в заключение гамбузино рассказал, что размышления о чудесном бегстве дикого барана внушили ему мысль последовать тем же путем.
Дон Эстеван и его спутники были изумлены такой проницательностью.
Устремив взгляды вдаль, в каком-то опьянении, они уже не думали о трудностях этого спуска в пятьсот футов, который предстояло совершить, прежде чем выбраться в льяносы.
В минутном восторге каждый их них готов был отправиться сейчас же, среди белого дня, забыв о зорких глазах индейцев.
Осматривая пространство льяносов, взгляд Педро упал вдруг на черную подвижную точку, все увеличивавшуюся, казалось, по мере приближения к горе. Он указал на нее своим спутникам.
Генри Тресиллиан сразу узнал Крузадера.
– Это конь! – воскликнул он. – Право, не говорит ли он, появляясь в такую минуту: вы ведь знаете – если я нужен, я готов?
Уже несколько раз во время своих прогулок Генри замечал в том же самом месте своего коня и заключил из этого, что, избрав его своим местопребыванием, храбрый Крузадер нашел там, должно быть, и безопасное убежище, и более вкусную пищу.
Он не удивился теперь, увидав его там, но обстоятельство это внушило ему внезапное решение.
– На этот раз, – сказал он, – и уже без всякого жребия отправлюсь я. Дело идет о спасении всех.
Это неожиданное вступление вызвало минутное молчание.
– Вы? – спросил дон Эстеван. – Почему же именно вы, мой юный друг, а не другой? Не Педро Вицента, который сейчас только просил этой чести для себя?
– Ты, Генри?! – вскричал Роберт Тресиллиан. – Ты, дитя мое?!
– Да, я, сеньор, я, отец мой, – возразил смелый молодой человек, – и исключительно по той причине, что никто здесь не может иметь столько шансов на успех, как я. Очутившись внизу, благодаря сигналу, хорошо известному Крузадеру, лишь я один могу заставить его прибежать. Вам известно, сеньоры, что у апачей нет мустанга, который мог бы соперничать с Крузадером, а так как вы полагаете, что в Ариспу должны отправиться двое, то вот вам они: Крузадер и я! Именно мы с ним, если только все не сговорится против нас, можем добраться до Ариспы.
Тронутый этой смелой речью, гамбузино приблизился к молодому человеку и, крепко пожав ему руку, сказал:
– Позвольте же, по крайней мере, мне идти с вами, Генри. Я уверен, что сумею направить вас прямо на Ариспу, тогда как вы…
Генри Тресиллиан не дал договорить ему.
– Не беспокойтесь, – сказал он, – и не отговаривайте меня. Если бы надо было идти пешком, Педро, я бы не смел равняться с вами или, скорее, мы пошли бы вместе; но ведь вы знаете, что Крузадер позволит оседлать себя только мне одному.
– А если вы не найдете его у подножия горы?
– Я найду его. А если это случится, сверх ожидания, – сказал Генри Тресиллиан, – ну, тогда я буду вас ждать внизу, сеньор Педро, и мы отправимся вместе.
Каждый почувствовал, что молодой человек прав. Кто же еще, кроме Крузадера, может быстро домчать гонца до Ариспы?
Роберт Тресиллиан, гордясь своим сыном, сжал его в объятиях. Что же касается дона Эстевана, то, соглашаясь, он невольно вспомнил о своей Гертруде, которой известие это причинит, конечно, сильное волнение.
Лишь один инженер испытывал укоры совести. Он говорил себе, что надо будет свершиться чуду, чтобы веревка при таком трудном деле не лопнула, не истерлась или же, при почти неизбежном трении, не перерезалась о край какой-нибудь скалы. Но имел ли он право высказать все это, не смея предложить ничего лучшего?
Было решено, что отъезд состоится в ту же ночь, и они повернули обратно к бивуаку.
Лишь только исследователи вошли туда, как, запыхавшись, прибежал один рудокоп.
Он рассказал, как, стараясь с товарищем сдвинуть с места скалистую глыбу, препятствовавшую прокладке дороги, которую инженер велел сделать им почти у самого края возвышенности, со стороны, противоположной оврагу, – они были поражены, увидав, как глыба эта внезапно опустилась и исчезла, провалившись в пропасть с таким страшным треском, точно грянул ряд выстрелов.
Удивленные, испугавшись сначала, они вскоре пришли в себя и вместе с товарищами расчистили вход в яму.
Они открыли, таким образом, отверстие естественного колодца, который, судя по времени, за какое долетали до дна брошенные камни, был, должно быть, чрезвычайно глубок.
У этого зияющего отверстия они и вынуждены были остановиться, и товарищи послали его известить об этом открытии инженера.
Пещеры попадаются в горах нередко. Но при том состоянии духа, в котором находились осажденные, малейшая новость принимала размеры целого события. Во всяком случае, надо было посмотреть, в чем дело.
Инженер с живейшим интересом выслушал рассказ рабочего. Собрав тотчас же наиболее искусных из своих людей, он велел им взять с собой все, что могло бы понадобиться для спуска в колодец – имевшееся количество веревок, цепи, даже корзину, способную выдержать тяжесть нескольких человек; и, снабженный всеми бывшими в его распоряжении средствами для подземного изыскания – лампами, электрическими приборами и прочее, – инженер отправился со своими людьми к месту открытия, где немедленно велел приготовиться к спуску.
В нескольких метрах от устья колодца, которое он велел расширить, поставили столб, обмотали вокруг него все имевшиеся веревки и цепи, прочно прикрепили к канату корзину, в которой могли поместиться пятеро, и инженер первый вошел в нее; за ним последовали помощник мастера и три рудокопа, вооруженные заступами и грузилами.
Чтобы иметь возможность ориентироваться в темноте, инженер приказал зажечь лампы, и спуск начался осторожно, без спешки и задержек.
Колодец был глубок. Через каждые пятьдесят футов инженер с видимым удовольствием удостоверялся в этом. Спустя некоторое время корзина коснулась земли.
Инженер и спутники его очутились в каком-то месте, довольно обширном, продолговатой формы, но замкнутом со всех сторон скалами. И ни одного выхода! По крайней мере так показалось инженеру на первый взгляд.
Приказав все-таки исследовать стены, он взялся за это и сам, изо всей силы ударяя по ним ручкой заступа.
Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что за одним из ударов последовал менее глухой звук. Не ошибся ли он? Инженер попросил строгого молчания, и все молоты опустились. Лишь один его заступ ударял в скалу, и, действительно, все согласились, что удар производил продолжительный звонкий отзвук. Опыт был повторен три раза и с тем же успехом. Сомнений больше не могло быть: за этой стеной, по-видимому, должна была существовать подземная галерея.
Сначала пробовали пробить скалу ломом, потом чрезвычайно сильными ударами кирки, и по мере того, как она подавалась, отзвук становился все более и более ясным.
Весь подавшись вперед, инженер размышлял. Голова его кружилась. То, что он предполагал, осуществилось!
Вдруг кирка его, вместо того, чтобы упереться в стену, прошла насквозь. Не без труда удалось ему вытащить ее. Приблизив лампу, он увидел, что стена была пробита.
Расширить трещину было уже нетрудно. Все взялись за дело. По мере увеличения отверстия работавшим показалось, что на них пахнуло свежестью.
Вскоре отверстие, наконец, было увеличено настолько, что дало возможность пройти одному человеку.
Инженер с лампой в руке проник первый; остальные последовали за ним.
Галерея горизонтально уходила вглубь сквозь скалистую породу. Они не ошиблись: там был приток свежего воздуха. Они чувствовали его на своих разгоряченных трудной работой лицах, и шедшему впереди инженеру привиделась даже полоска света.
Просвет постепенно увеличивался. Вскоре показалось отверстие, увеличивавшееся по мере увеличения просвета.
Дойдя до него, инженер не мог сдержать торжествующего крика, увидев сквозь переплетавшийся кустарник бесконечно тянувшиеся необъятные льяносы.
Глава XVII. МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
План гамбузино упростился самым чудесным образом. Открытие колодца и галереи устранило все затруднения. Наружный спуск в льяносы, сократившийся теперь самое большее до ста пятидесяти футов, сам по себе не был опасен. За Генри не приходилось уже больше бояться, если только ничто не возбудит подозрений апачей.
Как это и требовалось, наступившая ночь не была ни очень темной, ни чересчур светлой и вполне благоприятствовала побегу. Инженер, дон Эстеван, Роберт Тресиллиан, его сын Генри, гамбузино и несколько избранных рудокопов проникли в пещеру, спустились на дно колодца и дошли до конца галереи, открывавшейся в пустыню.
Несмотря на то, что все благоприятствовало предприятию, провожавшие испытывали сильное волнение.
Гамбузино отыскал впотьмах руку Генри и крепко пожал ее.
– Сеньор, – проговорил он, – еще не поздно, позвольте мне идти; ночь благоприятна, и, допустив, что конь ваш и не придет на мой зов, у меня остается еще достаточная часть ночи, чтобы успеть до рассвета скрыться с глаз дикарей.
– Благодарю вас, сеньор Вицента, – возразил молодой человек, – тысячу раз благодарю! Но только я один могу быть уверен, что найду внизу моего храброго Крузадера. Он ответит лишь мне одному, и, когда над льяносами взойдет солнце, я буду, благодаря ему, гораздо далее по пути к Ариспе, чем человек пеший, хотя бы им были вы.
Гамбузино видел, что настаивать бесполезно.
Настал час разлуки. Генри бросился в объятия к отцу, потом к дону Эстевану.
Он не хотел упоминать имени Гертруды. В эту решительную минуту ничто не должно было омрачать его мужества. Разве от его хладнокровия и энергии не зависит теперь спасение всех?
Когда он очутится внизу, сдержанный свист даст знать остающимся у отверстия галереи, что он прибыл благополучно и ступил в льяносы; два свистка послужат сигналом опасности и требованием, чтобы как можно скорее поднимали его обратно.
Начался спуск.
С бесконечными предосторожностями люди опускали веревку, – слишком медленно, по мнению молодого человека, и чересчур быстро, на взгляд остававшихся у отверстия галереи. Они чувствовали, что он погружается в неизвестность, и что каждый фут разматываемой веревки приближает его к опасности, быть может, даже к смерти…
Наконец Генри Тресиллиан коснулся земли.
Первым делом его было прислушаться. Под звездным небом, расстилавшимся над этой частью пустынной Соноры, царствовала торжественная тишина.
Тогда Генри дал сигнал, извещавший об окончании спуска, и направился прямо к тому месту льяносов, где он видел своего Крузадера.
Ему нужно было только добраться до коня и дать знать умному животному, что это он, его господин, тут, в пустыне, отыскивает его.
А очутившись верхом, он, чтобы скрыться от взоров индейцев, сделает крюк и как молния помчится по направлению к Ариспе.
В то время, как он шел таким образом, инженер объявил, что в случае надобности можно будет осветить равнину по пути Генри на расстоянии одной мили.
Гамбузино вдруг быстро схватил его за руку.
– Избави вас Бог! Этот неожиданный свет в такую минуту скорее может погубить, чем спасти его. Пока Генри не будет в безопасности, не надо предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать подозрение апачей.
Мексиканцы прислушивались, задерживая дыхание, но ни малейшего шума не долетало до них.
– Сеньоры, – сказал гамбузино, – сама тишина эта уже служит доказательством того, что в настоящую минуту дон Генри вне опасности.