Страница:
"искусная кисть прельстила" мои "зверски очи".
Не зная еще, что тебе можно писать до востребования, послал тебе
корректуру Columbarum по войсковому адресу простой бандеролью, т. к.
заказной не приняли. Верно, она пропала. Теперь шлю еще одну, до
востребования, заказной бандеролью. Белая Стая отпечатана, остается обложка
и брошюровка. Книжку получишь от Человека, с надписанием, из Слепнева, ибо
Человек там с конца июня.
Неназываемый журнал еще не вышел. Корректуру твоих стихов в нем я
читал, и прочь пошел, и так оставил, ибо менять в них нечего.
Я получил от Анны Андреевны два стихотворения Гума, присланные из
Лондона, которые и переписываю для тебя.
Как твое здоровье? Боюсь, что твое обыкновение прати противу рожна
вредит тебе. Но вспомни при случае мои речи и судилище у печки под
председательством Человека.
Живу я с начала июля в Петербурге, с братом, и тружусь довольно много.
Присылай мне время от времени таблетки, они содействуют моему душевному
спокойствию.
Твой М. Лозинский. {58}
Однако посылка Лозинского уже не застала Шилейко в армии и, почти
наверное, в Феодосии: 1 августа он, по указанным в анкете сведениям, из
полка "по болезни уволен вовсе" {59}, а 8 августа датирована посланная ему
уже по петербургскому адресу открытка Н.А. Невского {60}. Ко времени
корниловского мятежа, между 25 августа и 2 сентября, относятся воспоминания
Л. В. Шапориной: "По приезде мы как-то зашли в Привал комедиантов к Борису
Пронину. Восторженно радостная встреча, Борис был всегда восторженно
настроен; по винтовой лестнице поднялись в маленькую уютную комнату, где уже
находились Шилейко и Виктор Шкловский. Шкловский был в военной форме,
помнится, в солдатской куртке, с георгиевским крестом на груди. Он ходил
взад и вперед по комнате, скрестив по-наполеоновски руки. Шилейко его
поддразнивал. Говорили о ген. Корнилове, тогда началось его наступление на
Петроград. - "Мы выйдем его встречать с цветами", говорил Шилейко. - "Вы,
конечно", обращаясь ко мне, отвечал Шкловский, - "как все женщины, готовы
целовать копыта у коня победителя". Маленький Шкловский хорохорился. Он
рассказывал, что крест получил от Корнилова, но будет бороться против него
до последней капли крови. - "За здоровье его Величества", - поднял бокал
Шилейко и чокнулся со мной.
Вл. Шилейко был очень талантливый поэт и египтолог, рано погибший от
туберкулеза. Очень красивое лицо, напоминавшее изображения Христа, красивые
руки с длинными пальцами" {61}.
В конце сентября - начале октября Шилейко намеревался продолжить
занятия с детьми П. С. Шереметева {62}.
7 октября он получил "Белую стаю" с дарственной надписью (в скобках
показано положение печатного текста):
Владимиру Казимировичу
Шилейко
в память многих бесед
[Белая стая]
с любовью
Анна Ахматова
...И жар по вечерам, и утром вялость,
И губ растрескавшихся вкус кровавый...
Так вот она, последняя усталость.
Так вот оно, преддверье Царства Славы!
7 октября 1917
Петербург {63}
Следует упомянуть об относящейся к этому или следующему году
дарственной надписи В. В. Розанова на выпуске первом "Апокалипсиса нашего
времени": "Удивительному Шилейке с памятью музыки из Ишуа - В. Розанов"
{64}.
Следующему письму предшествовали важные события: в апреле 1918 года В.
К. Шилейко был зачислен в штат научных сотрудников Эрмитажа и вскоре начал
принимать участие в заседаниях Коллегии по делам музеев и охране памятников
искусства и старины (именно эта коллегия упомянута в письме); подробнее об
этом говорилось выше. К сожалению, наиболее содержательную часть письма мы
не в состоянии прокомментировать: нам не удалось получить сведений ни о той
литературной работе, о которой идет речь в начале письма, ни о "перемене в
судьбе" М. Л. Лозинского (несомненно, что Шилейко в письме отождествляет
себя с "другом Иова"). Из письма явствует, что Шилейко в это время был
материально обеспечен и - по-видимому, для лечения - собирался на лето ехать
в Крым.
Во имя бога милостивого, милосердого! {65}
Многоуважаемый и дорогой
Михаил Леонидович!
Посылаю Вам еще одну "ноту", на этот раз доподлинно последнюю; она, как
Вы увидите, еще не окончена, но окончание не превысит одной страницы, да в
крайнем случае я и сам с ним как-нибудь справлюсь. Я думаю, что совершенно
не стоит писать отдельный перевод: достаточно было бы обозначить его тут же
над строками, сокращая слова; - я пойму. Мне все кажется, что я страшно Вам
досаждаю несвоевременностью этих приставаний.
Кстати, насчет "несвоевременности". Теперь я соображаю, что Вы,
кажется, были несколько удивлены моим молчанием относительно "перемены в
Вашей судьбе". Отвечу на Ваше недоумение (вероятно, только предполагаемое
моей мнительностью) переводом текста из Книги: "...И услышали три друга Иова
о всех этих несчастиях, случившихся с ним, и пошли каждый из своего места...
и сошлись вместе, чтобы пойти выразить ему свое сочувствие и утешить его. И
еще издали подняли они глаза свои, но не узнали его; тогда они возвысили
голос и заплакали, и разорвали одежды свои, и бросили кверху пыль над своими
головами. И они сидели около него на земле семь дней и семь ночей, но ни
один не сказал еми ни слова, потому - они видели, что скорбь его была очень
велика" (Иов 2, 11-13). От себя прибавлю еще два слова: "ибо они любили его"
{66}. И когда один из этих друзей, поощренный жалобой Иова, начал ("Если я
скажу тебе слово, я, может быть, сделаю тебе больно, - но кто может
Перехожу теперь к изложению просьбы, повергающей меня в беспредельное
море смущения. Вчера я получил письмо от матушки, заклинающей меня прислать
ей денег. А я могу получить их только между 15 и 17 мая (моя ближайшая
получка от Н. П. Лихачева за часть составляемого мною каталога его
клинописных документов). Если Вы до 17-го (лучше возьму эту дату, 15-го
может что-нибудь задержать получку) не уезжаете, если, далее. Вас это не
затрудняет и если, наконец. Вы успеете (я должен во всяком случае ехать
завтра в Петергоф с поездом 12.40, выхожу из коллегии в 12), Вы, может быть,
могли бы снабдить меня до 15-16-17 мая 75 или (что даже лучше) 55 рублями
(остальные 20 я, как это ни претит моей душе, попробую взыскать с одного из
моих должников, недавно разбогатевшего).
Кстати о деньгах. Ради Бога скажите мне правду, не понадобятся ли Вам
те 200 рублей? Раз я в Петербурге, я могу вернуть Вам их 17-го же мая, или
вообще когда Вам угодно; в Крыму же, хотя я вообще не собираюсь откладывать
погашение этою долга до осени, мне будет несравненно труднее сделать это; я
совершенно не знаю, когда моим патронам будет благоугодно уплатить мне мною
заработанное, в июне, в июле, в августе? Право, скажите по совести!
Ваш Вл. Шилейко.
10 мая 1918. {67}
Завершим предисловие беглым обзором дальнейших отношений В. К. Шилейко
с друзьями.
В конце 1917 или в начале 1918 года В. К. Шилейко добился взаимности у
Ахматовой: когда Гумилев вернулся в Петроград (апрель 1918), Ахматова чуть
ли не в первом разговоре просила его о разводе {68}. В том же 1918-м
Ахматова и Шилейко зарегистрировали брак, но вместе прожили недолго {69}.
Тем не менее и позднее их отношения оставались не только близко-дружескими,
но и в какой-то степени определялись узами брака. "Жила <в 1924 г.> на
иждивении Вольдемара Казимировича Шилейко", - сообщила Ахматова Лукницкому в
ответ на вопрос о своем материальном положении {70}.
В 1926 году Шилейко, получив у Ахматовой развод, женился (третьим
браком) на Вере Константиновне Андреевой (искусствовед, работала вместе с
Шилейко в ГМИИ). В 1927 году у них родился сын, и приблизительно с этого
времени В. К. Шилейко жил в основном в Москве.
С Гумилевым Шилейко поддерживал тесные дружеские связи вплоть до его
гибели. Уход Ахматовой к Шилейко на их отношения не повлиял: в те же месяцы
шла работа над изданием "Гильгамеша", обширное введение Шилейко к которому
датировано в книге 17 июля 1918 года, а вскоре, по воспоминаниям Шилейко,
"Николай Степанович потащил меня во "Всемирную литературу" и там очень долго
патернировал меня. Я около года считался его человеком" {71}.
Отношения Шилейко с Лозинским, по воспоминаниям Ахматовой, осложнились
в 1918 году: "Когда Шилейко женился на мне, он почти перестал из-за своей
сатанинской ревности видеться с Лозинским. М. Л. не объяснялся с ним и
только грустно сказал мне: "Он изгнал меня из своего сердца"" {72}. Позднее
отношения были восстановлены. Свидетельством этому - еще одно шуточное
послание Лозинского:
Дорогой и досточтимым друг.
Едучи из Крыма в Петербург
И блюдя обычаи друзей,
Я пошел искать тебя в Музей,
Но нашел лишь память о былом.
Хладный ионический облом*
Да в подвале - радость для очей
Молчаливый митинг Ильичей {73}.
Оказалось, вы по четвергам
Никаким не молитесь богам.
Что же делать? Очень жаль. Пиши,
Досточтимый свет моей души.
* копию
М.Л.
СПб. 9.Х.1927.
После смерти В. К. Шилейко М. Л. Лозинский поддерживал переписку и
живую связь с его женой и сыном Алешей, о чем свидетельствуют ответные
письма В. К. Андреевой-Шилейко, сохранившиеся в архиве Лозинского. Сын был
гостем в семье Лозинских в первый послевоенный год; 6 ноября 1946 года Вера
Константиновна писала: "Начиная с июля месяца, после возвращения Алеши с
женой из Ленинграда, я непрерывно стремилась Вам написать и поблагодарить
Вас от души за любезный прием, им оказанный <...> Ему очень понравился
Ленинград. Но ведь и естественно, что "туда его влечет неведомая сила".
Владимир Казимирович очень не любил Москвы..."
Мандельштам, к которому в 1914 году Шилейко обратил стихотворение
"Смущенно думаю о нем...", в середине 1920-х нередко встречался с Шилейко у
Ахматовой, о чем известно из дневника Лукницкого. Эпистолярный материал дает
краткие, но интересные показания о настроениях обоих в середине 1920-х
годов. "...Принял Шилейкино приглашенье пить портер в пивной <...> и слушал
мудрые его речи <...> Я живучий, говорил я, а он сказал: да, на свою
беду..." - писал Мандельштам жене 17 февраля 1926 года; встречное
свидетельство - в письме Шилейко к В. К. Андреевой-Шилейко 16 марта 1928
года из семейного архива: "Вчера днем меня на улице окликнул Мандельштам,
куда-то спешивший на извозчике. Так странно было с ним беседовать,- как
будто мы на асфоделевых лугах сошлись. Viximus, floruimus! {74} Он еще
больше меня приклонился долу, и говорили-то мы о мертвецах". В какой-то
неясной ассоциативной связи Мандельштам вспомнил Шилейко во время работы над
стихотворением "Внутри горы бездействует кумир..." (1937) {75}.
Возвращаясь к 1910-м годам, времени первого Цеха поэтов и акмеизма,
нужно вспомнить сказанное Мандельштамом: "Шилейко для нас был той же
бездной, какой для символистов(?) был Хлебников" {76}.
{1} Топоров В. Н. Две главы из истории русской поэзии начала века: 1.
В. А. Кемеровский - 2. В. К. Шилейко: (К соотношению по этики символизма и
акмеизма) // Russian Literature. 1979. Vol. 7. 3. С. 250, 284.
{2} В этой книге был помещен наиболее полный по тому времени свод
стихотворений В. К. Шилейко (46 текстов).
{3} Согласно свидетельству о крещении в университетском деле:
ЦГИА СПб. Ф. 11. Оп. 3. Ед. хр. 54827. Л. 11-11 об. (в дальнейшем:
Университетское дело).
{4} См.: Шилейко Т. И. Легенды, мифы и стихи... // Новый мир. 1986. 4.
С. 200.
{5} Университетское дело. Л. 14 ("Формулярный список о службе..."; годы
учебы отца в институте - 1902-1904).
{6} В семейном архиве Шилейко сохранилось 12 писем Ф. Тюро-Данжена 1911-
1914 годов и одно 1931 года с соболезнованиями В.К.Андреевой-Шилейко в
связи с кончиной мужа.
{7} "Вавилония" и "Клинопись" в Новом энциклопедическом словаре
Брокгауза и Ефрона (т. 9,1912; т. 21,1915), "Тетраграмматон" в Еврейской
энциклопедии (т. 14, 1913), "Иероглифы" в Энциклопедическом словаре издатель-
ства "Деятель" (т. 9, 1913).
{8} Цит. по: Грибов Р. А. Из истории русской ассириологии: В.К. Шилейко
(1891-1930) // Очерки по истории Ленинградского университета. Л., 1968.
Т. 2. С. 94. Т. И. Шилейко привела цитату из письма Никольского к Шилейко
от 6 июля 1912 года: "Дорогой коллега! Я много слышал о Вас от Б. А. Тураева,
но, несмотря на лестный о Вас отзыв, я все же думал, что Вы только ученик
первого элементарного класса по клинописи, с успехом переходящий во второй,
но, получив Ваше письмо, был совершенно удивлен, увидав в лице Вашем
готового ассириолога, овладевшего всеми важнейшими позициями в нашей науке
и с мужеством и успехом берущегося за решение самых трудных и неразрешимых
проблем. От души Вас при ветствую!.." (Шилейко Т.И. Легенды, мифы и стихи...
С. 201; полностью письмо опубликовано Н.А.Бурановской в кн.: Петербургское
востоковедение.
СПб.. 1997. Вып. 9. С. 516-521). Оценка дарования Шилейко как гениального
среди сверстников (ниже мы приводим соответствующую цитату из воспоминаний
Ахматовой, передавшей оценки Гумилева и Лозинского) исходила из
академической среды: ее встречаем в приведенном в примеч. 10 ходатайстве
университетского преподавателя Шилейко, доцента Е. Придика; из современных
исследователей ее разделяет академик Вяч. Вс. Иванов (Иванов Вяч. Вс. Одетый
одеждою крыльев // Шилейко В. К. Через время. М., 1994. С. 17). П. К.
Коковцову, Б. А. Тураеву, М. В. Никольскому, Ф. Тюро-Данжену Шилейко выразил
благодарность в предисловии к книге "Вотивные надписи шумерийских
правителей".
{9} В. К. Шилейко был уволен из университета 27 февраля 1914 года. По
материалам Университетского дела, он не сдал экзамены за
второй курс (в 1911 году) и в 1914 числился третий год на втором курсе.
В деле имеется врачебное свидетельство от 23 сентября 1913 года, разрешающее
Шилейко посещать занятия (приведено в статье: Шилейко Т. И. Легенды, мифы и
стихи... С. 201) и прошение декана факультета восточных языков академика Н.
Я. Марра от 24 сентября 1913 года оставить Шилейко, имевшего незачтенными 4
семестра подряд, еще один год на втором курсе "по болезни", "принимая во
внимание успехи, оказанные им в дешифровании документов, на писанных
клинописью" (л. 30), на что 4 ноября последовало разрешение Министерства
Народного просвещения (л. 6). Впоследствии В. К. Шилейко достиг высших
ступеней научной карьеры, и в специальной и справочной литературе о нем
этот факт биографии (отсутствие диплома) иногда корректировался (в том
числе в Краткой литературной энциклопедии). С другой стороны, преувеличением
было на том же основании назвать Шилейко "самоучкой" ("замечательный
ассириолог-самоучка, публикации которого не уступали лучшим работам
современных ему западных специалистов", см.: Дандамаев М. А. Ассириология //
Азиатский музей - Ленинградское отделение Института Востоковедения. М.,1972.
С. 535) - В. К. Шилейко с первых шагов своей ученой деятельности работал в
тесном общении со своими учителями, виднейшими востоковедами Б. А. Тураевым,
П. К. Коковцовым, М. В. Никольским.
{10} По ходатайству старшего хранителя Е. Придика директору Эрмитажа
графу Д.И. Толстому: "Владимир Казимирович один из лучших знатоков клинописи
и ассириологии не только в России, но и за границею, и специальные труды
его по достоинству оценены европейскими учеными, помещавшими его статьи в
своих лучших на учных журналах. Он в течение ряда лет работал над ассирийс-
кими и клинописными памятниками Эрмитажного собрания, и я неоднократно имел
возможность убедиться в удивительных и всесторонних познаниях его в области
истории, религии и письменности ассирийского народа <...> он знает также
прекрасно семитские языки и египетские иероглифы. Ввиду в высшей степени
бедственного его материального положения настоятельно прошу Ваше сиятельство
исходатайствовать ему одновременно и назначение ему ассистентского оклада
жалованья, ибо дать погибнуть столь гениальному и выдающемуся ученому
оставалось бы вечным позором для России, не умевшей оценить по заслугам
одного из самых достойных своих научных деятелей" (ОР Гос. Эрмитажа. Ф. 1.
Оп. 13. Ед. хр. 949. Л. 1-1 об.).
{11} О времени знакомства Шилейко с семьей Лозинских писала в своих
воспоминаниях Т.Б.Лозинская: "Постоянным нашим гостем в годы 1911-1916 был
молодой ученый-востоковед В.К.Шилейко" (архив М.Л. Лозинского). Воспоминания
написаны ею в 1946 году, и даты в них могут быть неточными.
{12} Они в изложении (публикатора В. К. Лукницкой?) и в извлечениях
содержатся в нескольких публикациях дневников П. Н. Лукницкого, но не
включены (как и некоторые другие известные по печати материалы архива
Лукницкого) в итоговую двухтомную публикацию: Лукницкий П.H. Acumiana:
Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924-1925. Paris, 991; Т. 2. 1926-1927.
Париж; Москва, 1997.
О знакомстве с Гумилевым см.: Лукницкая В. История жизни Николая
Гумилева // Аврора. 1989. 2. С. 111. О встречах и разговорах с Гумилевым
в 1912-1913 годах воспоминания Шилейко приводятся в кн.: Гумилев Н. Стихи.
Поэмы. Тбилиси, 1988. С. 48 и след.
{13} По письму К. Мочульского к В. Жирмунскому 22 октября 1912 года,
см.: Письма К. В. Мочульского к В. М. Жирмунскому / Вступ. статья, публ.,
примеч. А. В. Лаврова // Новое литературное обозрение. 1999. 1 (35). С. 146.
{14} Остается неизвестным полный текст упомянутых в примеч. 12
{15} Цит. по: Иванов Вяч. Вс. Одетый одеждою крыльев. С. 13 ("Суббота"
- ст-ние "Я думал: все осталось сзади..."). В том же антураже "поэт и вечный
студент Ш." предстает в "Петербургских зимах" Георгия Иванова (Иванов Г.
Собрание соч.: В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 35; криптоним раскрыт в кн.:
Очеретянский А., Янечек Дж., Крейд В. Забытый авангард. Кн. 2. Нью-Йорк;
СПб., 1993. С. 277, см. также в рецензии Р. Д. Тименчика на собр. соч. Г.
Иванова: Новое литературное обозрение. 1996. 16. С. 342). Т.Б. Лозинская в
цитированных выше воспоминаниях также писала о Шилейко: "Пил он главным
образом пиво, проводя целые часы в трактире, в одиночестве".
{16} Вместо подписи Пяст поставил монограмму, напоминающую буквы гамма
и ипсилон греческого алфавита.
{17} Почти все названные в письме имена известны в связи с "Собакой" по
публикации: Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Программы "Бродячей собаки" //
Памятники культуры. Новые открытия. 1983. М., 1987. С. 160-257. В.К. Шилейко
на приглашение откликнулся и был на чествовании Пронина: Там же. С. 246
(примеч. 51). Письмо написано на бланке "Странствующего Энтузиаста", об этом
начинании Пронина см.: Там же. С. 164. Бела-головочных - игра словами Бел
(библейский Ваал) - аккадское божество, и белая головка, т. е. водка.
АПОКОЛИКИНТЕСИС (греч.) - искаженное АПОКОЛОКИНТОСИС (греч.)
(превращение в тыкву, "отыквление") - сатира Сенеки-младшего, пародийный
апофеоз императора Клавдия. Evocatio - воззвание, обращение (лат.).
{18} Пяст В. Встречи / Вступ. статья, подготовка текста и примеч. Р.
Тименчика. М., 1997. С. 191. Пяст продолжает, делая оговорку: "...хотя
отнюдь не он, а, конечно, неистощимый Мандельштам был автором и
изобретателем ее, первого стихотворения, написанного этой формой:
Вуайажор арбуз украл
Из сундука тамбур-мажора. -
- Обжора! закричал капрал:
- Ужо расправа будет скоро".
{19} Иванов Г. Китайские тени // Иванов Г. Собр. соч. Т. 3. С. 229; об
участии Шилейко в сочинительстве шуточных стихов см. там же, с. 227.
{20} Лукницкий П. Н. Acumiana. Т. 2. С. 18. Еще один каламбур Шилейко
конца 1920-х годов: "Анна Андреевна ездила в Москву, где между прочим ей
предложили принять участие в руководстве работой Ленинградского отделения
ВОКСа. Шилейко сказал: - Ну тогда в Москве будет ВОКС populi, а в
Ленинграде-ВОКС Dei" (Гинзбург Л. Человек за письменным столом. Л., 1989. С.
74. ВОКС - Всесоюзное общество культурных связей с заграницей).
{21} РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 1891. Шилейко жил в это время в Москве,
Ахматова - в квартире Шилейко в Мраморном дворце, где на ее попечение был
оставлен сенбернар Тап (Таптан).
{22} Пяст В. Встречи. С. 184. Шкловский также вспомнил этот эпизод в
кн. "Жили-были" (М., 1966. С. 259). Диспут проходил в "Бродячей собаке",
см.: Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Программы "Бродячей собаки". С. 221. В.
Пяст во "Встречах" дает несколько стилизованную портретную характеристику
Шилейко: "Насколько он <Шкловский> выглядел молодым, настолько старым,
ветхим, согбенным под каким-то безмерным бременем лет казался другой частый
гость "Собаки", поэт и ученый Шилейко. Шилейко еще гимназистом вступил в
переписку с Лондонскими египтологами и ассириологами; он, еще не кончив
университета, был чуть ли не действительным членом Академии Наук (куда,
например, многолетний профессор и декан филологического факультета Ф. А.
Браун был допущен лишь в качестве научного сотрудника <...>). Шилейко, как и
его единственный в Петербурге учитель, покойный профессор Тураев,- и то
могший научить чему-нибудь Шилейко лишь в филологическом, отнюдь не в
лингвистическом отношении,- оба они напоминали зараз и бородатых воинов с
вывернутыми плечами с архаических древнегреческих сосудов и с ассирийских
росписей, - и оживших египетских мумий, несущих на себе весь прах веков под
своими длинными сюртуками современного покроя" (С. 183-184). Л.Рейснер в
"Автобиографическом романе" солидарное отношение Цеха поэтов к ее стихам,
"пропитанным гарью близкого социального пожара", передает через реакцию
В.К.Шилейко ("Полный отвращения, Шилейко направился к выходу"), приписывая
ему тем самым одну из доминирующих ролей в выступлениях Цеха в "Бродячей
собаке", и приводит характеристику, основанную, вероятно, на действительных
его "собачьих" импровизациях: "Востоковед и ученый, он любил стих в оправе
времени, видел Блока, пишущего рунами, размеренного Брюсова в рельефе на
металлических кованых воротах Фив, Андрея Белого в тех неразгаданных
письменных знаках, которые опоясывают обломки мертвых городов, памятники
рас, исчезнувших с лица земли, или могилы друидов" (Из истории советской
литературы 1920-1930-х годов: Новые исследования и материалы. М., 1983
(Литературное наследство. Т. 93). С. 208). Приведем также портрет
В.К.Шилейко из "Пережитого" Елены Афанасьевны Грековой (1875-1937) -
писательницы, жены известного хирурга И. И. Грекова: "Очень интересным
гостем моих вторников был В. К. Шилейко, ученый-ассириолог, поэт и
остроумнейшая личность. <...> Бледный молодой человек с поднятыми плечами,
сутуловатый, в очках, красивый, но без нескольких зубов, с палочкой, он
говорил почти шепотом. Странный вид, точно выходец из тьмы далеких
тысячелетий, которые он изучал, вроде какого-нибудь шумерийца Алилиены.
<...> Он был женат на художнице С.А.Краевской, впоследствии женился второй
раз на Анне Ахматовой. Я знаю, что первой жене он запрещал пудриться,
завивать волосы и делал сцены в духе Шекспировского мавра. Изучение
тысячелетних вотивных надписей не изменило сердца с его слабостями.
До революции Шилейко жил у графа Шереметева на Фонтанке, где теперь
Арктический институт, преподавателем его детей. Какие-то знакомства в бывших
аристократических кругах расстроили его, можно сказать, свели с пути <...>.
Встретив его, я, желая поднять его веру в себя, начала ему говорить о его
способностях, о том, что одаренные люди должны служить человечеству.
- Что такое человечество и где оно? - насмешливо спросил меня Шилейко.
- Как что такое человечество?
- А помните,- отвечал чудак,- в старое время в "Ниве" и в подобных
журналах появлялись объявления: "Если кто-нибудь соберет известное
количество марок, то получит сервиз". Кто выдаст его? Так и человечество,-
продолжал Шилейко. - Где его искать, что это такое?
Разумеется, он думал о человечестве, может быть, более, чем я, но любил
поострить.
И он часто отвечал мне остротами. Однажды после лета, приехав с дачи, я
встретила его - что вы поделывали летом?
- Я пил пиво, - отвечал он, как всегда нараспев и очень тихо, и, как
всегда, желая меня, очевидно, поразить или рассмешить.
- Что же, вы считаете это занятие делом?
- Позвольте мне ответить маленькой сказочкой Андерсена,- отвечал Ш.,- в
одном доме жил ученый, булочник и домовой. Домовой любил книги и булочки.
Однажды ученый собрал книги и уехал. Домовой, любивший книги, растерялся, но
невольно вспомнил о вкусных булочках и понемногу успокоился..." (частное
собрание, С.-Петербург).
{23} Здесь ошибка чтения рукописи или описка Ахматовой; правильно
"Лозей" (дружеское прозвище Лозинского, также "Лозинька"); речь идет именно
о нем, а не об упоминавшейся ею выше Лизе Кузьминой-Караваевой.
{24} Ахматова А. Лозинский // Ахматова А. Сочинения: В 2 т. /Сост. М.
М. Кралин. М., 1997. С. 139. Ниже еще два замечания о Шилейко: "Лозинский
<...> был образованнее всех в Цехе (о шилейкинском чаромутии не берусь
судить). <...> Шилейко толковал ему блию и Талмуд". Ср. в "Воспоминаниях" В.
С. Срезневской: "Шилейко был другом Гумилева и Ахматовой. Их так и называли:
триумвират. Причем роль Цезаря, пожалуй, больше всего подходила Коле. Не
знаю, кто был Брутом..." (Искусство Ленинграда. 1989. 2. С. 55).
{25} Перевод из Горация - В. Орлова. Примечателен выбор цитаты для
надписи - первая ода Горация обращена к Меценату. Надпись - на отдельном
оттиске статей: Tete d'un demon assyrien a I'Ermitage Imperial de
Saint-Petersbourg; Notes presargoniques // Revue d'assyriologie et
d'archeologie orientale. 1914. Vol. 11.
{26} Гумилев Н. Стихи. Поэмы. С. 53. К тому же времени и месту
относятся воспоминания Ахматовой: "Мы вместе поехали в Петербург. Несколько
дней у папы провела (а он у Шилейко был, и даже одну ночь я потом ночевала у
Шилейки). Вообще эти дни мы проводили с Шилейко и Лозинским" (Лукницкий П.
Н. Acumiana. Т. 1. С. 100-101).
{27} Гумилев Н. Стихи. Поэмы. С. 56.
{28} В "Колчан", однако, эти стихи Гумилев поместил без посвящения. В
архиве Ахматовой хранился отдельный оттиск "Письма о русской поэзии" из
Не зная еще, что тебе можно писать до востребования, послал тебе
корректуру Columbarum по войсковому адресу простой бандеролью, т. к.
заказной не приняли. Верно, она пропала. Теперь шлю еще одну, до
востребования, заказной бандеролью. Белая Стая отпечатана, остается обложка
и брошюровка. Книжку получишь от Человека, с надписанием, из Слепнева, ибо
Человек там с конца июня.
Неназываемый журнал еще не вышел. Корректуру твоих стихов в нем я
читал, и прочь пошел, и так оставил, ибо менять в них нечего.
Я получил от Анны Андреевны два стихотворения Гума, присланные из
Лондона, которые и переписываю для тебя.
Как твое здоровье? Боюсь, что твое обыкновение прати противу рожна
вредит тебе. Но вспомни при случае мои речи и судилище у печки под
председательством Человека.
Живу я с начала июля в Петербурге, с братом, и тружусь довольно много.
Присылай мне время от времени таблетки, они содействуют моему душевному
спокойствию.
Твой М. Лозинский. {58}
Однако посылка Лозинского уже не застала Шилейко в армии и, почти
наверное, в Феодосии: 1 августа он, по указанным в анкете сведениям, из
полка "по болезни уволен вовсе" {59}, а 8 августа датирована посланная ему
уже по петербургскому адресу открытка Н.А. Невского {60}. Ко времени
корниловского мятежа, между 25 августа и 2 сентября, относятся воспоминания
Л. В. Шапориной: "По приезде мы как-то зашли в Привал комедиантов к Борису
Пронину. Восторженно радостная встреча, Борис был всегда восторженно
настроен; по винтовой лестнице поднялись в маленькую уютную комнату, где уже
находились Шилейко и Виктор Шкловский. Шкловский был в военной форме,
помнится, в солдатской куртке, с георгиевским крестом на груди. Он ходил
взад и вперед по комнате, скрестив по-наполеоновски руки. Шилейко его
поддразнивал. Говорили о ген. Корнилове, тогда началось его наступление на
Петроград. - "Мы выйдем его встречать с цветами", говорил Шилейко. - "Вы,
конечно", обращаясь ко мне, отвечал Шкловский, - "как все женщины, готовы
целовать копыта у коня победителя". Маленький Шкловский хорохорился. Он
рассказывал, что крест получил от Корнилова, но будет бороться против него
до последней капли крови. - "За здоровье его Величества", - поднял бокал
Шилейко и чокнулся со мной.
Вл. Шилейко был очень талантливый поэт и египтолог, рано погибший от
туберкулеза. Очень красивое лицо, напоминавшее изображения Христа, красивые
руки с длинными пальцами" {61}.
В конце сентября - начале октября Шилейко намеревался продолжить
занятия с детьми П. С. Шереметева {62}.
7 октября он получил "Белую стаю" с дарственной надписью (в скобках
показано положение печатного текста):
Владимиру Казимировичу
Шилейко
в память многих бесед
[Белая стая]
с любовью
Анна Ахматова
...И жар по вечерам, и утром вялость,
И губ растрескавшихся вкус кровавый...
Так вот она, последняя усталость.
Так вот оно, преддверье Царства Славы!
7 октября 1917
Петербург {63}
Следует упомянуть об относящейся к этому или следующему году
дарственной надписи В. В. Розанова на выпуске первом "Апокалипсиса нашего
времени": "Удивительному Шилейке с памятью музыки из Ишуа - В. Розанов"
{64}.
Следующему письму предшествовали важные события: в апреле 1918 года В.
К. Шилейко был зачислен в штат научных сотрудников Эрмитажа и вскоре начал
принимать участие в заседаниях Коллегии по делам музеев и охране памятников
искусства и старины (именно эта коллегия упомянута в письме); подробнее об
этом говорилось выше. К сожалению, наиболее содержательную часть письма мы
не в состоянии прокомментировать: нам не удалось получить сведений ни о той
литературной работе, о которой идет речь в начале письма, ни о "перемене в
судьбе" М. Л. Лозинского (несомненно, что Шилейко в письме отождествляет
себя с "другом Иова"). Из письма явствует, что Шилейко в это время был
материально обеспечен и - по-видимому, для лечения - собирался на лето ехать
в Крым.
Во имя бога милостивого, милосердого! {65}
Многоуважаемый и дорогой
Михаил Леонидович!
Посылаю Вам еще одну "ноту", на этот раз доподлинно последнюю; она, как
Вы увидите, еще не окончена, но окончание не превысит одной страницы, да в
крайнем случае я и сам с ним как-нибудь справлюсь. Я думаю, что совершенно
не стоит писать отдельный перевод: достаточно было бы обозначить его тут же
над строками, сокращая слова; - я пойму. Мне все кажется, что я страшно Вам
досаждаю несвоевременностью этих приставаний.
Кстати, насчет "несвоевременности". Теперь я соображаю, что Вы,
кажется, были несколько удивлены моим молчанием относительно "перемены в
Вашей судьбе". Отвечу на Ваше недоумение (вероятно, только предполагаемое
моей мнительностью) переводом текста из Книги: "...И услышали три друга Иова
о всех этих несчастиях, случившихся с ним, и пошли каждый из своего места...
и сошлись вместе, чтобы пойти выразить ему свое сочувствие и утешить его. И
еще издали подняли они глаза свои, но не узнали его; тогда они возвысили
голос и заплакали, и разорвали одежды свои, и бросили кверху пыль над своими
головами. И они сидели около него на земле семь дней и семь ночей, но ни
один не сказал еми ни слова, потому - они видели, что скорбь его была очень
велика" (Иов 2, 11-13). От себя прибавлю еще два слова: "ибо они любили его"
{66}. И когда один из этих друзей, поощренный жалобой Иова, начал ("Если я
скажу тебе слово, я, может быть, сделаю тебе больно, - но кто может
Перехожу теперь к изложению просьбы, повергающей меня в беспредельное
море смущения. Вчера я получил письмо от матушки, заклинающей меня прислать
ей денег. А я могу получить их только между 15 и 17 мая (моя ближайшая
получка от Н. П. Лихачева за часть составляемого мною каталога его
клинописных документов). Если Вы до 17-го (лучше возьму эту дату, 15-го
может что-нибудь задержать получку) не уезжаете, если, далее. Вас это не
затрудняет и если, наконец. Вы успеете (я должен во всяком случае ехать
завтра в Петергоф с поездом 12.40, выхожу из коллегии в 12), Вы, может быть,
могли бы снабдить меня до 15-16-17 мая 75 или (что даже лучше) 55 рублями
(остальные 20 я, как это ни претит моей душе, попробую взыскать с одного из
моих должников, недавно разбогатевшего).
Кстати о деньгах. Ради Бога скажите мне правду, не понадобятся ли Вам
те 200 рублей? Раз я в Петербурге, я могу вернуть Вам их 17-го же мая, или
вообще когда Вам угодно; в Крыму же, хотя я вообще не собираюсь откладывать
погашение этою долга до осени, мне будет несравненно труднее сделать это; я
совершенно не знаю, когда моим патронам будет благоугодно уплатить мне мною
заработанное, в июне, в июле, в августе? Право, скажите по совести!
Ваш Вл. Шилейко.
10 мая 1918. {67}
Завершим предисловие беглым обзором дальнейших отношений В. К. Шилейко
с друзьями.
В конце 1917 или в начале 1918 года В. К. Шилейко добился взаимности у
Ахматовой: когда Гумилев вернулся в Петроград (апрель 1918), Ахматова чуть
ли не в первом разговоре просила его о разводе {68}. В том же 1918-м
Ахматова и Шилейко зарегистрировали брак, но вместе прожили недолго {69}.
Тем не менее и позднее их отношения оставались не только близко-дружескими,
но и в какой-то степени определялись узами брака. "Жила <в 1924 г.> на
иждивении Вольдемара Казимировича Шилейко", - сообщила Ахматова Лукницкому в
ответ на вопрос о своем материальном положении {70}.
В 1926 году Шилейко, получив у Ахматовой развод, женился (третьим
браком) на Вере Константиновне Андреевой (искусствовед, работала вместе с
Шилейко в ГМИИ). В 1927 году у них родился сын, и приблизительно с этого
времени В. К. Шилейко жил в основном в Москве.
С Гумилевым Шилейко поддерживал тесные дружеские связи вплоть до его
гибели. Уход Ахматовой к Шилейко на их отношения не повлиял: в те же месяцы
шла работа над изданием "Гильгамеша", обширное введение Шилейко к которому
датировано в книге 17 июля 1918 года, а вскоре, по воспоминаниям Шилейко,
"Николай Степанович потащил меня во "Всемирную литературу" и там очень долго
патернировал меня. Я около года считался его человеком" {71}.
Отношения Шилейко с Лозинским, по воспоминаниям Ахматовой, осложнились
в 1918 году: "Когда Шилейко женился на мне, он почти перестал из-за своей
сатанинской ревности видеться с Лозинским. М. Л. не объяснялся с ним и
только грустно сказал мне: "Он изгнал меня из своего сердца"" {72}. Позднее
отношения были восстановлены. Свидетельством этому - еще одно шуточное
послание Лозинского:
Дорогой и досточтимым друг.
Едучи из Крыма в Петербург
И блюдя обычаи друзей,
Я пошел искать тебя в Музей,
Но нашел лишь память о былом.
Хладный ионический облом*
Да в подвале - радость для очей
Молчаливый митинг Ильичей {73}.
Оказалось, вы по четвергам
Никаким не молитесь богам.
Что же делать? Очень жаль. Пиши,
Досточтимый свет моей души.
* копию
М.Л.
СПб. 9.Х.1927.
После смерти В. К. Шилейко М. Л. Лозинский поддерживал переписку и
живую связь с его женой и сыном Алешей, о чем свидетельствуют ответные
письма В. К. Андреевой-Шилейко, сохранившиеся в архиве Лозинского. Сын был
гостем в семье Лозинских в первый послевоенный год; 6 ноября 1946 года Вера
Константиновна писала: "Начиная с июля месяца, после возвращения Алеши с
женой из Ленинграда, я непрерывно стремилась Вам написать и поблагодарить
Вас от души за любезный прием, им оказанный <...> Ему очень понравился
Ленинград. Но ведь и естественно, что "туда его влечет неведомая сила".
Владимир Казимирович очень не любил Москвы..."
Мандельштам, к которому в 1914 году Шилейко обратил стихотворение
"Смущенно думаю о нем...", в середине 1920-х нередко встречался с Шилейко у
Ахматовой, о чем известно из дневника Лукницкого. Эпистолярный материал дает
краткие, но интересные показания о настроениях обоих в середине 1920-х
годов. "...Принял Шилейкино приглашенье пить портер в пивной <...> и слушал
мудрые его речи <...> Я живучий, говорил я, а он сказал: да, на свою
беду..." - писал Мандельштам жене 17 февраля 1926 года; встречное
свидетельство - в письме Шилейко к В. К. Андреевой-Шилейко 16 марта 1928
года из семейного архива: "Вчера днем меня на улице окликнул Мандельштам,
куда-то спешивший на извозчике. Так странно было с ним беседовать,- как
будто мы на асфоделевых лугах сошлись. Viximus, floruimus! {74} Он еще
больше меня приклонился долу, и говорили-то мы о мертвецах". В какой-то
неясной ассоциативной связи Мандельштам вспомнил Шилейко во время работы над
стихотворением "Внутри горы бездействует кумир..." (1937) {75}.
Возвращаясь к 1910-м годам, времени первого Цеха поэтов и акмеизма,
нужно вспомнить сказанное Мандельштамом: "Шилейко для нас был той же
бездной, какой для символистов(?) был Хлебников" {76}.
{1} Топоров В. Н. Две главы из истории русской поэзии начала века: 1.
В. А. Кемеровский - 2. В. К. Шилейко: (К соотношению по этики символизма и
акмеизма) // Russian Literature. 1979. Vol. 7. 3. С. 250, 284.
{2} В этой книге был помещен наиболее полный по тому времени свод
стихотворений В. К. Шилейко (46 текстов).
{3} Согласно свидетельству о крещении в университетском деле:
ЦГИА СПб. Ф. 11. Оп. 3. Ед. хр. 54827. Л. 11-11 об. (в дальнейшем:
Университетское дело).
{4} См.: Шилейко Т. И. Легенды, мифы и стихи... // Новый мир. 1986. 4.
С. 200.
{5} Университетское дело. Л. 14 ("Формулярный список о службе..."; годы
учебы отца в институте - 1902-1904).
{6} В семейном архиве Шилейко сохранилось 12 писем Ф. Тюро-Данжена 1911-
1914 годов и одно 1931 года с соболезнованиями В.К.Андреевой-Шилейко в
связи с кончиной мужа.
{7} "Вавилония" и "Клинопись" в Новом энциклопедическом словаре
Брокгауза и Ефрона (т. 9,1912; т. 21,1915), "Тетраграмматон" в Еврейской
энциклопедии (т. 14, 1913), "Иероглифы" в Энциклопедическом словаре издатель-
ства "Деятель" (т. 9, 1913).
{8} Цит. по: Грибов Р. А. Из истории русской ассириологии: В.К. Шилейко
(1891-1930) // Очерки по истории Ленинградского университета. Л., 1968.
Т. 2. С. 94. Т. И. Шилейко привела цитату из письма Никольского к Шилейко
от 6 июля 1912 года: "Дорогой коллега! Я много слышал о Вас от Б. А. Тураева,
но, несмотря на лестный о Вас отзыв, я все же думал, что Вы только ученик
первого элементарного класса по клинописи, с успехом переходящий во второй,
но, получив Ваше письмо, был совершенно удивлен, увидав в лице Вашем
готового ассириолога, овладевшего всеми важнейшими позициями в нашей науке
и с мужеством и успехом берущегося за решение самых трудных и неразрешимых
проблем. От души Вас при ветствую!.." (Шилейко Т.И. Легенды, мифы и стихи...
С. 201; полностью письмо опубликовано Н.А.Бурановской в кн.: Петербургское
востоковедение.
СПб.. 1997. Вып. 9. С. 516-521). Оценка дарования Шилейко как гениального
среди сверстников (ниже мы приводим соответствующую цитату из воспоминаний
Ахматовой, передавшей оценки Гумилева и Лозинского) исходила из
академической среды: ее встречаем в приведенном в примеч. 10 ходатайстве
университетского преподавателя Шилейко, доцента Е. Придика; из современных
исследователей ее разделяет академик Вяч. Вс. Иванов (Иванов Вяч. Вс. Одетый
одеждою крыльев // Шилейко В. К. Через время. М., 1994. С. 17). П. К.
Коковцову, Б. А. Тураеву, М. В. Никольскому, Ф. Тюро-Данжену Шилейко выразил
благодарность в предисловии к книге "Вотивные надписи шумерийских
правителей".
{9} В. К. Шилейко был уволен из университета 27 февраля 1914 года. По
материалам Университетского дела, он не сдал экзамены за
второй курс (в 1911 году) и в 1914 числился третий год на втором курсе.
В деле имеется врачебное свидетельство от 23 сентября 1913 года, разрешающее
Шилейко посещать занятия (приведено в статье: Шилейко Т. И. Легенды, мифы и
стихи... С. 201) и прошение декана факультета восточных языков академика Н.
Я. Марра от 24 сентября 1913 года оставить Шилейко, имевшего незачтенными 4
семестра подряд, еще один год на втором курсе "по болезни", "принимая во
внимание успехи, оказанные им в дешифровании документов, на писанных
клинописью" (л. 30), на что 4 ноября последовало разрешение Министерства
Народного просвещения (л. 6). Впоследствии В. К. Шилейко достиг высших
ступеней научной карьеры, и в специальной и справочной литературе о нем
этот факт биографии (отсутствие диплома) иногда корректировался (в том
числе в Краткой литературной энциклопедии). С другой стороны, преувеличением
было на том же основании назвать Шилейко "самоучкой" ("замечательный
ассириолог-самоучка, публикации которого не уступали лучшим работам
современных ему западных специалистов", см.: Дандамаев М. А. Ассириология //
Азиатский музей - Ленинградское отделение Института Востоковедения. М.,1972.
С. 535) - В. К. Шилейко с первых шагов своей ученой деятельности работал в
тесном общении со своими учителями, виднейшими востоковедами Б. А. Тураевым,
П. К. Коковцовым, М. В. Никольским.
{10} По ходатайству старшего хранителя Е. Придика директору Эрмитажа
графу Д.И. Толстому: "Владимир Казимирович один из лучших знатоков клинописи
и ассириологии не только в России, но и за границею, и специальные труды
его по достоинству оценены европейскими учеными, помещавшими его статьи в
своих лучших на учных журналах. Он в течение ряда лет работал над ассирийс-
кими и клинописными памятниками Эрмитажного собрания, и я неоднократно имел
возможность убедиться в удивительных и всесторонних познаниях его в области
истории, религии и письменности ассирийского народа <...> он знает также
прекрасно семитские языки и египетские иероглифы. Ввиду в высшей степени
бедственного его материального положения настоятельно прошу Ваше сиятельство
исходатайствовать ему одновременно и назначение ему ассистентского оклада
жалованья, ибо дать погибнуть столь гениальному и выдающемуся ученому
оставалось бы вечным позором для России, не умевшей оценить по заслугам
одного из самых достойных своих научных деятелей" (ОР Гос. Эрмитажа. Ф. 1.
Оп. 13. Ед. хр. 949. Л. 1-1 об.).
{11} О времени знакомства Шилейко с семьей Лозинских писала в своих
воспоминаниях Т.Б.Лозинская: "Постоянным нашим гостем в годы 1911-1916 был
молодой ученый-востоковед В.К.Шилейко" (архив М.Л. Лозинского). Воспоминания
написаны ею в 1946 году, и даты в них могут быть неточными.
{12} Они в изложении (публикатора В. К. Лукницкой?) и в извлечениях
содержатся в нескольких публикациях дневников П. Н. Лукницкого, но не
включены (как и некоторые другие известные по печати материалы архива
Лукницкого) в итоговую двухтомную публикацию: Лукницкий П.H. Acumiana:
Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924-1925. Paris, 991; Т. 2. 1926-1927.
Париж; Москва, 1997.
О знакомстве с Гумилевым см.: Лукницкая В. История жизни Николая
Гумилева // Аврора. 1989. 2. С. 111. О встречах и разговорах с Гумилевым
в 1912-1913 годах воспоминания Шилейко приводятся в кн.: Гумилев Н. Стихи.
Поэмы. Тбилиси, 1988. С. 48 и след.
{13} По письму К. Мочульского к В. Жирмунскому 22 октября 1912 года,
см.: Письма К. В. Мочульского к В. М. Жирмунскому / Вступ. статья, публ.,
примеч. А. В. Лаврова // Новое литературное обозрение. 1999. 1 (35). С. 146.
{14} Остается неизвестным полный текст упомянутых в примеч. 12
{15} Цит. по: Иванов Вяч. Вс. Одетый одеждою крыльев. С. 13 ("Суббота"
- ст-ние "Я думал: все осталось сзади..."). В том же антураже "поэт и вечный
студент Ш." предстает в "Петербургских зимах" Георгия Иванова (Иванов Г.
Собрание соч.: В 3 т. М., 1994. Т. 3. С. 35; криптоним раскрыт в кн.:
Очеретянский А., Янечек Дж., Крейд В. Забытый авангард. Кн. 2. Нью-Йорк;
СПб., 1993. С. 277, см. также в рецензии Р. Д. Тименчика на собр. соч. Г.
Иванова: Новое литературное обозрение. 1996. 16. С. 342). Т.Б. Лозинская в
цитированных выше воспоминаниях также писала о Шилейко: "Пил он главным
образом пиво, проводя целые часы в трактире, в одиночестве".
{16} Вместо подписи Пяст поставил монограмму, напоминающую буквы гамма
и ипсилон греческого алфавита.
{17} Почти все названные в письме имена известны в связи с "Собакой" по
публикации: Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Программы "Бродячей собаки" //
Памятники культуры. Новые открытия. 1983. М., 1987. С. 160-257. В.К. Шилейко
на приглашение откликнулся и был на чествовании Пронина: Там же. С. 246
(примеч. 51). Письмо написано на бланке "Странствующего Энтузиаста", об этом
начинании Пронина см.: Там же. С. 164. Бела-головочных - игра словами Бел
(библейский Ваал) - аккадское божество, и белая головка, т. е. водка.
АПОКОЛИКИНТЕСИС (греч.) - искаженное АПОКОЛОКИНТОСИС (греч.)
(превращение в тыкву, "отыквление") - сатира Сенеки-младшего, пародийный
апофеоз императора Клавдия. Evocatio - воззвание, обращение (лат.).
{18} Пяст В. Встречи / Вступ. статья, подготовка текста и примеч. Р.
Тименчика. М., 1997. С. 191. Пяст продолжает, делая оговорку: "...хотя
отнюдь не он, а, конечно, неистощимый Мандельштам был автором и
изобретателем ее, первого стихотворения, написанного этой формой:
Вуайажор арбуз украл
Из сундука тамбур-мажора. -
- Обжора! закричал капрал:
- Ужо расправа будет скоро".
{19} Иванов Г. Китайские тени // Иванов Г. Собр. соч. Т. 3. С. 229; об
участии Шилейко в сочинительстве шуточных стихов см. там же, с. 227.
{20} Лукницкий П. Н. Acumiana. Т. 2. С. 18. Еще один каламбур Шилейко
конца 1920-х годов: "Анна Андреевна ездила в Москву, где между прочим ей
предложили принять участие в руководстве работой Ленинградского отделения
ВОКСа. Шилейко сказал: - Ну тогда в Москве будет ВОКС populi, а в
Ленинграде-ВОКС Dei" (Гинзбург Л. Человек за письменным столом. Л., 1989. С.
74. ВОКС - Всесоюзное общество культурных связей с заграницей).
{21} РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 1891. Шилейко жил в это время в Москве,
Ахматова - в квартире Шилейко в Мраморном дворце, где на ее попечение был
оставлен сенбернар Тап (Таптан).
{22} Пяст В. Встречи. С. 184. Шкловский также вспомнил этот эпизод в
кн. "Жили-были" (М., 1966. С. 259). Диспут проходил в "Бродячей собаке",
см.: Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Программы "Бродячей собаки". С. 221. В.
Пяст во "Встречах" дает несколько стилизованную портретную характеристику
Шилейко: "Насколько он <Шкловский> выглядел молодым, настолько старым,
ветхим, согбенным под каким-то безмерным бременем лет казался другой частый
гость "Собаки", поэт и ученый Шилейко. Шилейко еще гимназистом вступил в
переписку с Лондонскими египтологами и ассириологами; он, еще не кончив
университета, был чуть ли не действительным членом Академии Наук (куда,
например, многолетний профессор и декан филологического факультета Ф. А.
Браун был допущен лишь в качестве научного сотрудника <...>). Шилейко, как и
его единственный в Петербурге учитель, покойный профессор Тураев,- и то
могший научить чему-нибудь Шилейко лишь в филологическом, отнюдь не в
лингвистическом отношении,- оба они напоминали зараз и бородатых воинов с
вывернутыми плечами с архаических древнегреческих сосудов и с ассирийских
росписей, - и оживших египетских мумий, несущих на себе весь прах веков под
своими длинными сюртуками современного покроя" (С. 183-184). Л.Рейснер в
"Автобиографическом романе" солидарное отношение Цеха поэтов к ее стихам,
"пропитанным гарью близкого социального пожара", передает через реакцию
В.К.Шилейко ("Полный отвращения, Шилейко направился к выходу"), приписывая
ему тем самым одну из доминирующих ролей в выступлениях Цеха в "Бродячей
собаке", и приводит характеристику, основанную, вероятно, на действительных
его "собачьих" импровизациях: "Востоковед и ученый, он любил стих в оправе
времени, видел Блока, пишущего рунами, размеренного Брюсова в рельефе на
металлических кованых воротах Фив, Андрея Белого в тех неразгаданных
письменных знаках, которые опоясывают обломки мертвых городов, памятники
рас, исчезнувших с лица земли, или могилы друидов" (Из истории советской
литературы 1920-1930-х годов: Новые исследования и материалы. М., 1983
(Литературное наследство. Т. 93). С. 208). Приведем также портрет
В.К.Шилейко из "Пережитого" Елены Афанасьевны Грековой (1875-1937) -
писательницы, жены известного хирурга И. И. Грекова: "Очень интересным
гостем моих вторников был В. К. Шилейко, ученый-ассириолог, поэт и
остроумнейшая личность. <...> Бледный молодой человек с поднятыми плечами,
сутуловатый, в очках, красивый, но без нескольких зубов, с палочкой, он
говорил почти шепотом. Странный вид, точно выходец из тьмы далеких
тысячелетий, которые он изучал, вроде какого-нибудь шумерийца Алилиены.
<...> Он был женат на художнице С.А.Краевской, впоследствии женился второй
раз на Анне Ахматовой. Я знаю, что первой жене он запрещал пудриться,
завивать волосы и делал сцены в духе Шекспировского мавра. Изучение
тысячелетних вотивных надписей не изменило сердца с его слабостями.
До революции Шилейко жил у графа Шереметева на Фонтанке, где теперь
Арктический институт, преподавателем его детей. Какие-то знакомства в бывших
аристократических кругах расстроили его, можно сказать, свели с пути <...>.
Встретив его, я, желая поднять его веру в себя, начала ему говорить о его
способностях, о том, что одаренные люди должны служить человечеству.
- Что такое человечество и где оно? - насмешливо спросил меня Шилейко.
- Как что такое человечество?
- А помните,- отвечал чудак,- в старое время в "Ниве" и в подобных
журналах появлялись объявления: "Если кто-нибудь соберет известное
количество марок, то получит сервиз". Кто выдаст его? Так и человечество,-
продолжал Шилейко. - Где его искать, что это такое?
Разумеется, он думал о человечестве, может быть, более, чем я, но любил
поострить.
И он часто отвечал мне остротами. Однажды после лета, приехав с дачи, я
встретила его - что вы поделывали летом?
- Я пил пиво, - отвечал он, как всегда нараспев и очень тихо, и, как
всегда, желая меня, очевидно, поразить или рассмешить.
- Что же, вы считаете это занятие делом?
- Позвольте мне ответить маленькой сказочкой Андерсена,- отвечал Ш.,- в
одном доме жил ученый, булочник и домовой. Домовой любил книги и булочки.
Однажды ученый собрал книги и уехал. Домовой, любивший книги, растерялся, но
невольно вспомнил о вкусных булочках и понемногу успокоился..." (частное
собрание, С.-Петербург).
{23} Здесь ошибка чтения рукописи или описка Ахматовой; правильно
"Лозей" (дружеское прозвище Лозинского, также "Лозинька"); речь идет именно
о нем, а не об упоминавшейся ею выше Лизе Кузьминой-Караваевой.
{24} Ахматова А. Лозинский // Ахматова А. Сочинения: В 2 т. /Сост. М.
М. Кралин. М., 1997. С. 139. Ниже еще два замечания о Шилейко: "Лозинский
<...> был образованнее всех в Цехе (о шилейкинском чаромутии не берусь
судить). <...> Шилейко толковал ему блию и Талмуд". Ср. в "Воспоминаниях" В.
С. Срезневской: "Шилейко был другом Гумилева и Ахматовой. Их так и называли:
триумвират. Причем роль Цезаря, пожалуй, больше всего подходила Коле. Не
знаю, кто был Брутом..." (Искусство Ленинграда. 1989. 2. С. 55).
{25} Перевод из Горация - В. Орлова. Примечателен выбор цитаты для
надписи - первая ода Горация обращена к Меценату. Надпись - на отдельном
оттиске статей: Tete d'un demon assyrien a I'Ermitage Imperial de
Saint-Petersbourg; Notes presargoniques // Revue d'assyriologie et
d'archeologie orientale. 1914. Vol. 11.
{26} Гумилев Н. Стихи. Поэмы. С. 53. К тому же времени и месту
относятся воспоминания Ахматовой: "Мы вместе поехали в Петербург. Несколько
дней у папы провела (а он у Шилейко был, и даже одну ночь я потом ночевала у
Шилейки). Вообще эти дни мы проводили с Шилейко и Лозинским" (Лукницкий П.
Н. Acumiana. Т. 1. С. 100-101).
{27} Гумилев Н. Стихи. Поэмы. С. 56.
{28} В "Колчан", однако, эти стихи Гумилев поместил без посвящения. В
архиве Ахматовой хранился отдельный оттиск "Письма о русской поэзии" из