Страница:
В. К. Шилейко родился 2 (14) февраля 1891 года в семье поручика 91-го
пехотного Двинского полка Казимира Донатовича Шилейко (в отставке с 1892
года, с 1897-го - на должности петергофского уездного исправника) и его жены
Анны-Екатерины. Отец был римско-католического исповедания, сын же был крещен
по обряду исповедания матери - евангелически-лютеранскому и получил имя
Вольдемар-Георг {3}.
По семейному преданию, он с семи лет начал самостоятельно изучать
древнееврейский язык {4}. Вполне вероятно, что интерес к Древнему Востоку
проявился под влиянием отца, который окончил Петербургский археологический
институт уже в гимназические годы своего сына {5}. В предисловии к книге
"Вотивные надписи шумерийских правителей" (1915) Шилейко принес дань
благодарности преподавателю гимназии М. М. Измайлову - "некогда вложившему в
меня первую и самую сильную любовь - любовь к угасшему солнцу Востока".
После окончания (с золотой медалью) Петергофской гимназии он поступил на
восточный факультет Петербургского университета "по
еврейско-арабско-сирийскому разряду", и здесь сразу же начало раскрываться
научное дарование Шилейко. Он увлекся ассириологией, курс которой незадолго
до того был введен в Петербургском университете академиком П. К. Коковцовым,
изучил клинопись и начал самостоятельно исследовать древности из собрания Н.
П. Лихачева - этот труд был им в 1915 году обобщен в книге "Вотивные надписи
шумерийских правителей", завязал переписку с крупнейшим знатоком клинописи в
России профессором М. В. Никольским и с известным французским шумерологом
Франсуа Тюро-Данженом {6}; в 1912-1913 годах он - автор трех статей в
авторитетных энциклопедиях {7}. Уже к этому времени относятся и первые
свидетельства высокой оценки его дарования. "У нас восходит новое светило в
лице Шилейко <...> Мне, конечно, не угнаться за этим быстроногим Ахиллесом",
-писал академику П. К. Коковцову профессор М. В. Никольский,
консультировавший научные работы Шилейко {8}. Но в те же годы жизнь В. К.
Шилейко омрачается потерей отца, умершего в конце 1910 или начале 1911 года,
и болезнью: у него начался туберкулез легких, заболевание в те времена
неизлечимое. При этих обстоятельствах он в 1914 году окончательно оставляет
университет (последний лекционный курс прослушал весной 1913-го) {9} и
целиком сосредоточивается на научной работе. С 1913 года он состоит
внештатным сотрудником Отдела древностей Эрмитажа. В 1914-м его статьи
появляются в специальных французских и немецких журналах. В 1915-м Шилейко
издает книгу "Вотивные надписи шумерийских правителей", за которую в
следующем году его награждают Большой серебряной медалью Российского
археологического общества (членом которого он к тому времени уже был избран.
Обстоятельства первых пореволюционных лет, когда наличие диплома на время
перестало быть обязательным при занятии должности на государственной службе,
благоприятствовали ему. В 1918 году он был принят в штат Эрмитажа {10},
вскоре избран членом Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства
и старины, действительным членом Российской государственной археологической
комиссии, Российской Академии истории материальной культуры, профессором
Петроградского Археологического института. С 1924 года заведовал ассирийским
подотделом Отдела классического Востока в Музее изящных искусств в Москве. С
1927 по 1929 год был профессором археологического отделения факультета
общественных наук Ленинградского университета (читал курсы аккадского,
шумерского и - впервые в России - хеттского языков). В конце 1929 года
переселился в Москву окончательно. Полученные звания не изменили характера
научной деятельности В. К. Шилейко. Он продолжал интенсивные ученые занятия
вплоть до ранней кончины от туберкулеза 5 октября 1930 года.
Время знакомства Шилейко с М. Л. Лозинским точно неизвестно. 1909 годом
помечено посвященное Шилейко стихотворение "Нерукотворный Град" в сборнике
Лозинского "Горный ключ" (1916). Дарственная надпись Лозинскому от февраля
1916 года (приведена на с. 12 наст, изд.) фиксирует "год дружеского союза
4", заключение которого выпадает соответственно на 1912 год; возможно, в
этом нет противоречия, знакомство могло состояться раньше, чем был заключен
"союз" {11}. Но все же вероятнее, что первым знакомым Шилейко в круге Цеха
поэтов был Гумилев. Согласно воспоминаниям Шилейко о Гумилеве, написанным по
просьбе П. Н. Лукницкого, их знакомство состоялось приблизительно в октябре
1911 года в университетском Музее древностей {12}. К осени 1912 года их
интересы сблизились, и имя Шилейко появляется среди участников задуманного
Гумилевым "кружка изучения поэтов" наряду с О. Мандельштамом, Вас.
Гиппиусом, В. Пястом, М. Лозинским, Лебедевым {13}. Однако в связи с главным
начинанием Гумилева - Цехом поэтов - имя Шилейко не упоминалось, и далее до
1914 года, когда его стихи были помещены в последнем выпуске "Гиперборея",
материалы, относящиеся к этому кругу, о Шилейко умалчивают {14}. За эти два
года (1912-1914) до нас дошли лишь свидетельства о его участии в жизни
"Бродячей собаки". Эти свидетельства разрозненны, но позволяют составить
некоторое общее представление. У Шилейко был вкус к богемной жизни, и в
"Собаке" он быстро стал своим человеком. Его знакомый, впоследствии
известный ученый, Н. А. Невский в 1927 году писал Шилейко, вспоминая
прошлое: "Нажмите на кнопку ларца воспоминаний, и вы ясно увидите свою
собственную фигуру, декламирующую мне "Субботу", посвящающую меня в тайны
ассиро-вавилонской и египетской мудрости, увидите себя вместе со мной в
"Собаке" или за кружкой пива в какой-нибудь пивной, где вы пишете стихи
ночной фее" {15}. Ретроспективно о роли Шилейко говорит также и содержание
пригласительного письма на юбилей "хунд-директора" "Собаки" Бориса Пронина,
сохранившегося в семейном архиве адресата:
Дорогой Владимiр Казимiрович!
На зиггурате, сиречь Мансардiи, жрецов Бела-головочных культов -
состоится
АПОКОЛИКИНТЕСИС(греч.)
торжественное празднование
"L" - (50) летия
Borisis Pronini
7-го Декабря н. ст. сего юбилейного года.
Посылаем Вам cue evocatio в неложной надежде, что Вы, Милостивый
Государь, в труд себе не вмините* (так в автографе.- ред.) учинить о сем во
вверенном попустительству Вашему Округе - извещение (примерно: А. А.
Ахматовой, Н. Цибульскiй* , Наде Григорович (через Кокошу), А. Кузмину*,
Юркуну, Ф. Соллогубу*, А. Головину (в Цар. Селе), Н. Ходотову, Бронштейну
Я., Тверскому, К. Петеру, Фомину, Щуко, Лаврентьеву, Клюеву, Кругликовой Е.
С., Нельдихену, Мандельштаму, А. Волынскому, Люком, Леонтьеву и Кокоше; Н.
Д. Курбаковской, Мосолову и др.; проф.А.А. Смирнову - кот. в 40 лет Бориса
написал на лат. языке диплом Doctori aestheticae honoris causa (Доктори
эстетице хонорис кауса)).
Ласкаем себя ближайшей счастливой рандевузицией с персональностью Вашей
- 7-го Декабря, и повергаем решпекты высокохудожественной Особе Вашей.
АрбитЪр елеганцiи Борис Зубакин
Алексей Радаков
(В. Пяст){16}
Маруся.
MDCCCCCCCCCXXV г.
18 ноября. Москва. {17}
Сохранились мемуарные, дневниковые и эпистолярные свидетельства о
необычайном остроумии Шилейко и сочинении им шуточных стихов. В. Пяст, на
нескольких страницах своих мемуаров упоминающий Шилейко в связи с "Собакой",
вспоминал о "жоре", особой "форме" шуточных стихов, которой "нельзя
пользоваться без разрешения Шилейко" {18}; Г. Иванов потому же поводу
упомянул забавный эпизод: "Желавшие написать "жору" должны были испрашивать
у Шилейко разрешение, даваемое с разбором. Так, у меня Шилейко потребовал
письменного согласия родителей. "Но мой отец умер". - "Это меня не
касается",- ответил изобретатель "жоры" - и не разрешил" {19}. "Можно не
любить Шилейко, но нельзя не удивляться его исключительному остроумию",
-записал Лукницкий в своем дневнике 23 января 1926 года {20}. В качестве еще
одного тому примера приведем его письмо Ахматовой, по времени примыкающее к
записи Лукницкого:
Вторник, 16 декабря <19>24.
Дорогая собака,
здоровы ли Вы? Даются ли Вам кости? Хорошо ли Вам? Вы мне не пишете, и
мне тревожно думать, что, быть может, Вы теперь в загоне. Разрешите,
обратиться к Вам на языке богов:
Среди животных лев собакам предосаден:
Без видимых причин ужасно как он жаден.
К помянутому льву когда приходят в гости
Собаки бедные, выпрашивая кости,
То лев немедленно съедает всех гостей,
Усугубляя тем запас своих костей.
Комментарии Вы можете прочесть в глазах хозяйки. Обнимаю Вас от всего
сердца.
Ваш друг и брат В. Шилейко.
P. S. Хотите к нам в таптанник? По весне
Вы сможете приехать, мой лебедь! - В. Ш. {21}
Шилейко был причастен к центральным событиям литературной жизни
Петербурга зимы 1913-1914 года - диспутам футуристов. Он оппонировал В.
Шкловскому после его доклада "О новом слове" 23 декабря 1913 года: "Шилейко
взял слово и, что называется, отчестил, отдубасил, как палицей, молодого
оратора, уличив его в полном невежестве, - и футуризм с ним вкупе, - сравнив
его, то есть футуризм, с чернокнижными операциями...". В.Пяст передает
сценку с оттенком юмора, акцентируя то, как Шкловскому удалось парировать
эти выпады шуткой {22}. Возможно, выступление Шилейко было актом
солидарности с друзьями-акмеистами - акмеизм, наряду с символизмом, был
объектом нападок футуристов.
Самые ранние датированные стихи В. К. Шилейко помечены 1913 годом. Его
поэтический дебют состоялся весной 1914 года на страницах редактировавшегося
Н. Гумилевым, С. Городецкими и М. Лозинским журнала "Гиперборей" ( 9-10, с
выходными данными "ноябрь-декабрь 1913"), два из трех стихотворений Шилейко,
в нем помещенных, написаны в январе 1914 года. Не позднее весны 1914-го
сложился тот дружеский союз, о котором писала Ахматова: "Тогда же, т. е. в
10-х годах, составился некий триумвират: Лозинский, Гумилев и Шилейко. С
Лизой {23} Гумилев играл в карты, они были на "ты" и называли друг друга по
имени-отчеству. Целовались, здороваясь и прощаясь. Пили вместе так
называемый "флогистон" (дешевое разливное вино). Оба, Лозинский и Гумилев,
свято верили в гениальность третьего (Шилея) и, что совсем уж
непростительно, в его святость. Это они (да простит им Господь) внушили мне,
что равного ему нет на свете" {24}.
С этого времени дружеское общение между ними становится интенсивным.
Апрелем помечена первая из сохранившихся в архиве Лозинского дарственная
надпись на оттиске статьи Шилейко:
"Est, qui nес veteris pocula Massici,
Nec partem solido demere de die
Spemit..." (Horat. Od. I)
Auctoris donum
W.-G. Schileico
21.IV.1914
("С полной чашей иной сока Массийского
Час забот уделить любит веселию..." (Горац<ий> Од<а> I)
Дар автора
В<ольдемар>-Г<еорг> Шилейко
21.IV.1914) {25}
По материалам Лукницкого, "весной у Лозинского Шилейко читал отрывки из
"Гильгамеша". Это побудило Гумилева заняться переводом поэмы. Вскоре он
бросил работу, хотя сделал по шилейковскому подстрочнику около ста строк", а
"в середине июля Гумилев, заехав ненадолго из Либавы в Куоккалу, вернулся в
Петербург и стал жить на Васильевском Острове (5-я линия, 10) у своего друга
Шилейки. Ходили на угол 8-й линии в ресторан "Бернар". Иногда втроем - с
Лозинским" {26}. Шилейко разделял патриотический подъем Гумилева и вместе с
ним участвовал в манифестациях {27}; его патриотические стихи сентября
1914-го написаны с неподдельным подъемом и искренностью. В сентябре,
согласно помете под стихотворением этого времени, он жил во Пскове.
Публикация в "Аполлоне" (1914. 6-7), осуществленная, несомненно, при
поддержке Лозинского и Гумилева, поставила Шилейко в ряд состоявшихся
поэтов. Вторая половина 1914 года и начало следующего были у него временем
творческого подъема. В майском номере журнала "Вершины" (1915. 25) Гумилев
поместил посвященное Шилейко стихотворение "Ни шороха полночных далей..."
{28}.
21 ноября 1914 года Шилейко выступил на устроенном в "Собаке" "Вечере
поэтов Петроградского Парнаса" {29}.
К сентябрю 1914 года относятся два его стихотворения, обращенные к
Ахматовой, - "Ты поднимаешься опять..." и "Уста Любви истомлены...",
отмечающие начало истории их дружбы, любви, брака, развода, снова дружбы. По
инскрипту Шилейко 20 марта 1915 года (см. примеч. к стихотворению "Есть вера
духа.." в наст, изд., с. 147) можно судить о том, что их литературные
отношения к этому времени уже приобрели форму диалога.
Следующее письмо сохранилось в архиве Ахматовой:
СПб. 10.IX.1915
Дорогой Владимир Казимирович, пишу Вам два слова наспех. На днях видел
Анну Андреевну. У нее в конце августа умер отец. Она сейчас живет у себя в
Царском, просит Вам передать, что была бы рада Вас видать. Она больна и
скоро должна уехать в Финляндию или в Крым. Побывайте у ней и от меня очень
кланяйтесь.
Николай Степанович невредим.
Ваш М. Лозинский.
Р.S. Маковский вернулся. {30}
Экземпляр отдельного оттиска второй публикации стихов в "Аполлоне"
(1915, 10) В. К. Шилейко надписал:
Michaeli L. Lozinskio
antique olori
Woldemar С. Schileico
corvus albatus
Salutem ae felicitatem
Datum Urbe, pridie Calendas Martias
Anno Sodalitatis IIII.
(Михаила Л. Лозинского,
старинного лебедя,
Вольдемар Г<еорг> Шилейко,
ворон, рядящийся в белые одежды,
приветствует и желает счастья.
Подписано в Граде, в канун мартовских календ.
Год дружеского союза 4.) {31}
В первые месяцы 1915 года вышла из печати книга В. К. Шилеико "Вотивные
надписи шумерийских правителей", создавшая 24-летнему автору имя в ученом
мире. Дарственная надпись другу гласила:
"Hie situs est Phaeton, currus auriga patemi;
Quern si non tenuit, magnis tamen excidit ausis"
Michael Leonidae filio
Lozinski
Woldemar G. Schileico
perpetuam felicitatem
Martis die 20 A.D.1915
Petropoli
("Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница;
Пусть ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал он" {33}
Михаилу сыну Леонида
Лозинскому
Вольдемар Г. Шилеико
<с пожеланием> непрестанной удачи
Марта 20 дня 1915 года
Петроград)
Второй экземпляр книги был поднесен хозяйке дома с надписью:
Татьяне Борисовне
Лозинской
приносит свой последний
белый цветок
В. Шилейко
20 марта 1915.
Воспоминания Т. Б. Лозинской проливают некоторый свет на содержание
надписи: "Шилейко подружился не только с М<ихаилом> Л<еонидовичем>, но и со
мной. Стихи М. Л. он ставил очень высоко: "Поверьте,- говорил он мне,- их
еще не удосужились прочесть, за ними будущее". Он сам писал стихи и любил их
декламировать мне; стихи были, конечно, символические, и, хотя я, по
неискушенности своей в этой поэзии, половины не понимала, но делала вид, что
понимаю, потому что почтительное ухаживание Вл. Каз. и общение с ним мне
нравились <...>. Неподражаемо читал он Лермонтова "Последнее Новоселье" -
голос его до сих пор звучит в ушах. Это не было искусство чтеца, но он
вкладывал в это чтение столько силы, столько негодования..." {34}.
Эмоционально и интеллектуально насыщенные отношения друзей отразились в
послании Лозинского:
Вот он стоит передо мной.
Он желт, он проницаем глазом.
Но словно огненной волной
Крутит и распаляет разум.
Шилей, спеши в мою обитель
На Il des Apothicaires
Ты вкусишь золотой сик'eр.
Которого бежал Креститель.
5 мая 1916. {35}
В 1916 году В. К. Шилейко принимал активное участие в заседаниях
"Общества ревнителей художественного слова". Приведем отчет, помещенный в
"Аполлоне":
"Общество ревнителей художественного слова заседание 5 апреля <1916>
посвятило вопросу о применении в русском стихосложении античных метров.
Председательствовал проф. Ф. Ф. Зелинский. Прения несколько неожиданно
приняли односторонний характер: почти все ораторы, а именно Сергей
Маковский, Н. В. Недоброво, Б. В. Томашевский, Валериан Чудовский и В. К.
Шилейко, решительно ополчились против античных метров, доказывая
стеснительность их, эстетическую неоправданность и даже принципиальную
невозможность в условиях русского языка. Зелинский, соблюдая беспристрастие
руководителя прений, лишь очень сдержанно защищал точку зрения, для
оправдания которой он так много сделал применением "подлинных" размеров в
своих переводах. <...> 19 марта Н. Гумилев читал новое свое драматическое
произведение "Дитя Аллаха". Н. В. Недоброво подверг разбору построение
действия, В. Н. Соловьев - постановочную сторону, Валериан Чудовский -
лирические достоинства пьесы, Сергей Гедройц - ее идейную сторону. Затем
возник незаконченный за поздним временем спор по стилизационной эстетике,
вызванный упреком автору, со стороны В. К. Шилейко, в том, что он не выявил
в свой драме никакого достаточно определенного во времени и пространстве
момента магометанской культуры, наоборот, смешал хронологические и
этнографические данные. В защиту свободы творчества от точной науки
выступили М. Лозинский и В. Чудовский.
Затем, 24 марта, В. К. Шилейко прочитал свой перевод ассирийского
"Хождения Иштар", предпослав чтению вступительный доклад" {36}.
Шилейко продолжает заявлять о себе как поэте. 26 мая и 12 декабря 1916
года он выступал на "Вечерах поэтов" в "Привале комедиантов". О первом
выступлении сохранилась запись графа П. С. Шереметева, в доме которого на
Фонтанке Шилейко жил в это время в качестве преподавателя и гувернера его
старших сыновей: "Наш Влад. Каз. оказался здесь своим человеком и также
говорил свои стихи, и лучше других" {37}.
Лето 1916 года В. К. Шилейко провел в имении графа П. С. Шереметева в
селе Михайловском Подольского уезда Московской губернии.
Следующее по времени известие о нем находим в письме Гумилева к
Ахматовой от 1 октября 1916 года: "Лозинский сбрил бороду, вчера я был с ним
у Шилейки - пили чай и читали Гомера" {38}.
13 января 1917 года В. К. Шилейко выступил в прениях по докладу С. Э.
Радлова "Употребление метафоры у Брюсова" в редакции "Аполлона", и в тот же
день он был призван в армию {39}. Сохранившиеся в архиве М. Л. Лозинского
письма освещают следующий приблизительно полугодовой этап его биографии.
19.I.<19>17
Назначен 172 пехотный запасный, везут в Вильманстранд. Пока сижу в
этапных казармах, хорошо!
Шилейко.
cor mi {41}, вот мой адрес: 172 пехотный запасный полк, 14 рота, 1-й
взвод, 2-е отделение, рядовому Вольдемару-Георгу Шилейко. Пышно?
Я пытался дважды писать тебе со сборного пункта, но образом мало
достойным мужа, почему оба письма и были разорваны. Ныне живу -дивной
милостью - величественно и просто, через месяц надеюсь просиять в маршевой
роте, на что понемногу приобретаю данные и права.
В отпуск меня отсюда, по-видимому, не пустят, поэтому крепко целую
тебя, передай мой самый сердечный привет Татьяне Борисовне и обоим рычащим.
Царскосельской ужо скажи, что малодушным меня перед ней не назовет никто.
Перебираю четки, жду от тебя белой стаи.
Весь твой Шилейко.
29 января <19>17. {42}
Облегчить военную участь В. К. Шилейко пытались Б. А. Тураев и П. С.
Шереметев. Сохранилось письмо Тураева к жене гр. Шереметева, Е. Б.
Шереметевой, от 17 февраля 1917 года: "Я виделся вчера с проф. Н. И.
Веселовским и с секретарем Археологического Общества проф. Б. В.
Фармаковским. Оба они отнеслись к делу вполне сочувственно; Веселовский
говорит, что он и сам знает, какой ужас пребывание в Вильманстранде - он
оттуда уже извлекал одного своего знакомого. По его мнению, следует
обратиться от имени совета Археологического Общества в Главный штаб (ген.
Михневич) с просьбой откомандировать Шилейко для канцелярских или
переводческих занятий при штабе или где последний найдет нужным. Мы
составили пока летучий протокол совета, в котором будет охарактеризована
деятельность Шилейко, и он будет разослан для подписи членам, а затем будет
направлен и г. Михневичу. Одновременно с этим, мне вчера звонили из Музея
Имп. Александра III и сообщили, что сегодня по поручению Вел. Князя у меня о
Шилейко затребуют сведения" {43}.
Насколько действенными были эти хлопоты, мы не знаем. Вскоре свершилась
Февральская революция, и в эти дни Шилейко, по его воспоминаниям, "вернулся
из полка" (указана точная дата - 22 февраля) {44}. О том, что в эти месяцы
Шилейко был (или бывал продолжительное время) в Петрограде, свидетельствует
его записка к П. С. Шереметеву, датированная 6 марта 1917 года {45}. 2 мая
Б. А. Тураев открыткой, адресованной в Шереметевский дворец, приглашал
Шилейко принять участие в заседании по обсуждению экспедиции в Ван {46}; 12
мая В. К. Шилейко подарил М. Л. Лозинскому оттиск своей статьи с дарственной
надписью (см. примеч. 32), 25 мая оттиск той же статьи - Е. А. Грековой. Но
июньские письма снова отмечают пребывание В. К. Шилейко в полку: к
исполнению воинского долга его, очевидно, побуждало чувство личного
достоинства - в вышеприведенном письме от 29 января этот мотив заявлен
недвусмысленно. Была, вероятно, и еще одна причина: нижеследующие письма
адресованы М. Л. Лозинскому из Феодосии, где формировались воинские части
для отправки на Закавказский фронт или в Северный Иран, куда ученый должен
был желать попасть по мотивам профессионального порядка.
Прежде чем привести письма летних месяцев, сделаем отступление.
Незадолго до призыва в армию В. К. Шилейко собрал книгу стихов "Пометки на
полях", подготовив ее к печатанию в издательстве "Гиперборей" - название
издательства и год (1916) указаны на титульном листе, и передал ее М. Л.
Лозинскому (о книге, основном предмете нашей публикации, говорится в
преамбуле к примечаниям). Приблизительно в конце 1916 года М. Л. Лозинский
получил от А.Ахматовой авторский оригинал (машинопись) "Белой стаи" для
подготовки в том же издательстве. Редакторская работа Лозинского над "Белой
стаей" уже была отражена в печати И. В. Платоновой-Лозинской {47}; материалы
архива Лозинского указывают на то, что и Шилейко был осведомлен о ходе этой
работы: в черновике письма к Ахматовой от 22 января 1917 года Лозинский
приводит советы Шилейко, касающиеся изменения редакции одного и исключения
двух стихотворений: последнее диктовалось издательской необходимостью
сократить объем книги {48}.
Среди материалов архива Лозинского, относящихся к "Белой стае", имеется
лист с латинским текстом, опубликованным в 1977 году М. Мейлахом, который и
дал ему верную интерпретацию {49}. Это - шуточный перевод титульного листа и
(несуществующих) заглавий разделов (в "переводе" -книг; пятая книга - поэма
"У самого моря") "Белой стаи" на латинский язык:
A. Achmatidis Fiolentinae
Columbarum
Libri quinqe
Petropoli
Cura el sumptibus Hyperboreorum
A.D.MCMXVII
Liber primus - De Мusa
Liber secundus - De sollicitudine cordis
Liber tertius - De penatibus et armis
Liber quartus - De phantasmatis saeculi
Liber quintus - De Principe
(А. Ахматиды Фиолентской {50}
Гол'убок
пять книг
Петроград
Заботой и попечением Гиперборейцев
1917
Книга первая - О Музе
Книга вторая - О тревоге сердца
Книга третья - О доме и войне
Книга четвертая - О фантасмагориях века
Книга пятая - О Принцепсе {51})
Текст написан рукой Лозинского (на бланке журнала "Аполлон"), но более
чем вероятно, что Шилейко был соавтором этого опуса: нам известен экземпляр
первого издания "Белой стаи" из частного собрания, где тот же латинский
текст вписан рукой Шилейко (с одним разночтением: третья книга "озаглавлена"
De terra natali - О родной земле). Следующие письма Шилейко и ответное
письмо Лозинского содержат с этим текстом знаменательную перекличку.
Дорогой мой, вот мой подробный адрес: 35 пехотный запасный полк, 3
рота, 1 взвод, 2 отделение, рядовому мне. Выступаю, вероятно, в середине
июля, очень жду корректур. Питаюсь от алтаря и курю месаксуди,- варварски
апокопированное "не судите, да не судимы будете". Что до вина, - claudite
iam rivos, pueri! Sat prata biberunt. Да и какого еще вина тому, для кого
последним человеческим лицом, осанна! было ее лицо. Столько de
solli-citudine cordis.
Ежели русский ворон будет выходить - прогляди, родимый, мою дрянь и
сделай какие хочешь поправки,- благо основной текст никак уже не de musa.
А впротчем, пребываю неизменно к Вам благосклонным
Шилейко
16 июня <19>17. {52}
Михаил Леонидович, милый!
Выступаем совсем на днях, вот мой опять измененный адрес: 35 пехотн.
запасный полк, 4 рота, 2-й взвод, рядовому мне. Пришли, дружочек. Бога для,
корректуру немедля, и то уж боюсь оне {53} меня здесь не застанут. Посылай
заказным. Человек-то, надеюсь, от вас уехал? Небом заклинаю - гони его
скорей вон. Написал бы ему, и тебе бы, милый, написал, да нехорошо мне
немного. Крепко тебя целую. Постоянно твой
Шилейко.
26.VI.<19>17 {54}
5.VII.<19>17
Дружочек!
Perlege, non est ista mycenea littera scripta manti, {55} письмо идет
из Пскова, завезенное туда моей женой. Ей же принадлежит авторство
прилагаемых эффигий {56}. Если доволен - прими. Полк разбрелся, своевольно и
вместо марша, на полевые работы, придется просидеть еще месяца два. Пиши или
на старый адрес (3 рота Б, 1-й взвод), или (лучше): Феодосия, P
R.{57}
Твой Шилейко.
Дорогой друг Владимир Казимирович,
получил от тебя три послания: два открытых письма от 16 июня и 26 июня
(сие получено 24.VII) и запечатленнейший пакет с весточкой от 5 июля,
стихами и двумя лицами, получением коих был много обрадован, тронут и
взволнован. Спасибо большое тебе, друже, и Софии Александровне, чья
пехотного Двинского полка Казимира Донатовича Шилейко (в отставке с 1892
года, с 1897-го - на должности петергофского уездного исправника) и его жены
Анны-Екатерины. Отец был римско-католического исповедания, сын же был крещен
по обряду исповедания матери - евангелически-лютеранскому и получил имя
Вольдемар-Георг {3}.
По семейному преданию, он с семи лет начал самостоятельно изучать
древнееврейский язык {4}. Вполне вероятно, что интерес к Древнему Востоку
проявился под влиянием отца, который окончил Петербургский археологический
институт уже в гимназические годы своего сына {5}. В предисловии к книге
"Вотивные надписи шумерийских правителей" (1915) Шилейко принес дань
благодарности преподавателю гимназии М. М. Измайлову - "некогда вложившему в
меня первую и самую сильную любовь - любовь к угасшему солнцу Востока".
После окончания (с золотой медалью) Петергофской гимназии он поступил на
восточный факультет Петербургского университета "по
еврейско-арабско-сирийскому разряду", и здесь сразу же начало раскрываться
научное дарование Шилейко. Он увлекся ассириологией, курс которой незадолго
до того был введен в Петербургском университете академиком П. К. Коковцовым,
изучил клинопись и начал самостоятельно исследовать древности из собрания Н.
П. Лихачева - этот труд был им в 1915 году обобщен в книге "Вотивные надписи
шумерийских правителей", завязал переписку с крупнейшим знатоком клинописи в
России профессором М. В. Никольским и с известным французским шумерологом
Франсуа Тюро-Данженом {6}; в 1912-1913 годах он - автор трех статей в
авторитетных энциклопедиях {7}. Уже к этому времени относятся и первые
свидетельства высокой оценки его дарования. "У нас восходит новое светило в
лице Шилейко <...> Мне, конечно, не угнаться за этим быстроногим Ахиллесом",
-писал академику П. К. Коковцову профессор М. В. Никольский,
консультировавший научные работы Шилейко {8}. Но в те же годы жизнь В. К.
Шилейко омрачается потерей отца, умершего в конце 1910 или начале 1911 года,
и болезнью: у него начался туберкулез легких, заболевание в те времена
неизлечимое. При этих обстоятельствах он в 1914 году окончательно оставляет
университет (последний лекционный курс прослушал весной 1913-го) {9} и
целиком сосредоточивается на научной работе. С 1913 года он состоит
внештатным сотрудником Отдела древностей Эрмитажа. В 1914-м его статьи
появляются в специальных французских и немецких журналах. В 1915-м Шилейко
издает книгу "Вотивные надписи шумерийских правителей", за которую в
следующем году его награждают Большой серебряной медалью Российского
археологического общества (членом которого он к тому времени уже был избран.
Обстоятельства первых пореволюционных лет, когда наличие диплома на время
перестало быть обязательным при занятии должности на государственной службе,
благоприятствовали ему. В 1918 году он был принят в штат Эрмитажа {10},
вскоре избран членом Коллегии по делам музеев и охране памятников искусства
и старины, действительным членом Российской государственной археологической
комиссии, Российской Академии истории материальной культуры, профессором
Петроградского Археологического института. С 1924 года заведовал ассирийским
подотделом Отдела классического Востока в Музее изящных искусств в Москве. С
1927 по 1929 год был профессором археологического отделения факультета
общественных наук Ленинградского университета (читал курсы аккадского,
шумерского и - впервые в России - хеттского языков). В конце 1929 года
переселился в Москву окончательно. Полученные звания не изменили характера
научной деятельности В. К. Шилейко. Он продолжал интенсивные ученые занятия
вплоть до ранней кончины от туберкулеза 5 октября 1930 года.
Время знакомства Шилейко с М. Л. Лозинским точно неизвестно. 1909 годом
помечено посвященное Шилейко стихотворение "Нерукотворный Град" в сборнике
Лозинского "Горный ключ" (1916). Дарственная надпись Лозинскому от февраля
1916 года (приведена на с. 12 наст, изд.) фиксирует "год дружеского союза
4", заключение которого выпадает соответственно на 1912 год; возможно, в
этом нет противоречия, знакомство могло состояться раньше, чем был заключен
"союз" {11}. Но все же вероятнее, что первым знакомым Шилейко в круге Цеха
поэтов был Гумилев. Согласно воспоминаниям Шилейко о Гумилеве, написанным по
просьбе П. Н. Лукницкого, их знакомство состоялось приблизительно в октябре
1911 года в университетском Музее древностей {12}. К осени 1912 года их
интересы сблизились, и имя Шилейко появляется среди участников задуманного
Гумилевым "кружка изучения поэтов" наряду с О. Мандельштамом, Вас.
Гиппиусом, В. Пястом, М. Лозинским, Лебедевым {13}. Однако в связи с главным
начинанием Гумилева - Цехом поэтов - имя Шилейко не упоминалось, и далее до
1914 года, когда его стихи были помещены в последнем выпуске "Гиперборея",
материалы, относящиеся к этому кругу, о Шилейко умалчивают {14}. За эти два
года (1912-1914) до нас дошли лишь свидетельства о его участии в жизни
"Бродячей собаки". Эти свидетельства разрозненны, но позволяют составить
некоторое общее представление. У Шилейко был вкус к богемной жизни, и в
"Собаке" он быстро стал своим человеком. Его знакомый, впоследствии
известный ученый, Н. А. Невский в 1927 году писал Шилейко, вспоминая
прошлое: "Нажмите на кнопку ларца воспоминаний, и вы ясно увидите свою
собственную фигуру, декламирующую мне "Субботу", посвящающую меня в тайны
ассиро-вавилонской и египетской мудрости, увидите себя вместе со мной в
"Собаке" или за кружкой пива в какой-нибудь пивной, где вы пишете стихи
ночной фее" {15}. Ретроспективно о роли Шилейко говорит также и содержание
пригласительного письма на юбилей "хунд-директора" "Собаки" Бориса Пронина,
сохранившегося в семейном архиве адресата:
Дорогой Владимiр Казимiрович!
На зиггурате, сиречь Мансардiи, жрецов Бела-головочных культов -
состоится
АПОКОЛИКИНТЕСИС(греч.)
торжественное празднование
"L" - (50) летия
Borisis Pronini
7-го Декабря н. ст. сего юбилейного года.
Посылаем Вам cue evocatio в неложной надежде, что Вы, Милостивый
Государь, в труд себе не вмините* (так в автографе.- ред.) учинить о сем во
вверенном попустительству Вашему Округе - извещение (примерно: А. А.
Ахматовой, Н. Цибульскiй* , Наде Григорович (через Кокошу), А. Кузмину*,
Юркуну, Ф. Соллогубу*, А. Головину (в Цар. Селе), Н. Ходотову, Бронштейну
Я., Тверскому, К. Петеру, Фомину, Щуко, Лаврентьеву, Клюеву, Кругликовой Е.
С., Нельдихену, Мандельштаму, А. Волынскому, Люком, Леонтьеву и Кокоше; Н.
Д. Курбаковской, Мосолову и др.; проф.А.А. Смирнову - кот. в 40 лет Бориса
написал на лат. языке диплом Doctori aestheticae honoris causa (Доктори
эстетице хонорис кауса)).
Ласкаем себя ближайшей счастливой рандевузицией с персональностью Вашей
- 7-го Декабря, и повергаем решпекты высокохудожественной Особе Вашей.
АрбитЪр елеганцiи Борис Зубакин
Алексей Радаков
(В. Пяст){16}
Маруся.
MDCCCCCCCCCXXV г.
18 ноября. Москва. {17}
Сохранились мемуарные, дневниковые и эпистолярные свидетельства о
необычайном остроумии Шилейко и сочинении им шуточных стихов. В. Пяст, на
нескольких страницах своих мемуаров упоминающий Шилейко в связи с "Собакой",
вспоминал о "жоре", особой "форме" шуточных стихов, которой "нельзя
пользоваться без разрешения Шилейко" {18}; Г. Иванов потому же поводу
упомянул забавный эпизод: "Желавшие написать "жору" должны были испрашивать
у Шилейко разрешение, даваемое с разбором. Так, у меня Шилейко потребовал
письменного согласия родителей. "Но мой отец умер". - "Это меня не
касается",- ответил изобретатель "жоры" - и не разрешил" {19}. "Можно не
любить Шилейко, но нельзя не удивляться его исключительному остроумию",
-записал Лукницкий в своем дневнике 23 января 1926 года {20}. В качестве еще
одного тому примера приведем его письмо Ахматовой, по времени примыкающее к
записи Лукницкого:
Вторник, 16 декабря <19>24.
Дорогая собака,
здоровы ли Вы? Даются ли Вам кости? Хорошо ли Вам? Вы мне не пишете, и
мне тревожно думать, что, быть может, Вы теперь в загоне. Разрешите,
обратиться к Вам на языке богов:
Среди животных лев собакам предосаден:
Без видимых причин ужасно как он жаден.
К помянутому льву когда приходят в гости
Собаки бедные, выпрашивая кости,
То лев немедленно съедает всех гостей,
Усугубляя тем запас своих костей.
Комментарии Вы можете прочесть в глазах хозяйки. Обнимаю Вас от всего
сердца.
Ваш друг и брат В. Шилейко.
P. S. Хотите к нам в таптанник? По весне
Вы сможете приехать, мой лебедь! - В. Ш. {21}
Шилейко был причастен к центральным событиям литературной жизни
Петербурга зимы 1913-1914 года - диспутам футуристов. Он оппонировал В.
Шкловскому после его доклада "О новом слове" 23 декабря 1913 года: "Шилейко
взял слово и, что называется, отчестил, отдубасил, как палицей, молодого
оратора, уличив его в полном невежестве, - и футуризм с ним вкупе, - сравнив
его, то есть футуризм, с чернокнижными операциями...". В.Пяст передает
сценку с оттенком юмора, акцентируя то, как Шкловскому удалось парировать
эти выпады шуткой {22}. Возможно, выступление Шилейко было актом
солидарности с друзьями-акмеистами - акмеизм, наряду с символизмом, был
объектом нападок футуристов.
Самые ранние датированные стихи В. К. Шилейко помечены 1913 годом. Его
поэтический дебют состоялся весной 1914 года на страницах редактировавшегося
Н. Гумилевым, С. Городецкими и М. Лозинским журнала "Гиперборей" ( 9-10, с
выходными данными "ноябрь-декабрь 1913"), два из трех стихотворений Шилейко,
в нем помещенных, написаны в январе 1914 года. Не позднее весны 1914-го
сложился тот дружеский союз, о котором писала Ахматова: "Тогда же, т. е. в
10-х годах, составился некий триумвират: Лозинский, Гумилев и Шилейко. С
Лизой {23} Гумилев играл в карты, они были на "ты" и называли друг друга по
имени-отчеству. Целовались, здороваясь и прощаясь. Пили вместе так
называемый "флогистон" (дешевое разливное вино). Оба, Лозинский и Гумилев,
свято верили в гениальность третьего (Шилея) и, что совсем уж
непростительно, в его святость. Это они (да простит им Господь) внушили мне,
что равного ему нет на свете" {24}.
С этого времени дружеское общение между ними становится интенсивным.
Апрелем помечена первая из сохранившихся в архиве Лозинского дарственная
надпись на оттиске статьи Шилейко:
"Est, qui nес veteris pocula Massici,
Nec partem solido demere de die
Spemit..." (Horat. Od. I)
Auctoris donum
W.-G. Schileico
21.IV.1914
("С полной чашей иной сока Массийского
Час забот уделить любит веселию..." (Горац<ий> Од<а> I)
Дар автора
В<ольдемар>-Г<еорг> Шилейко
21.IV.1914) {25}
По материалам Лукницкого, "весной у Лозинского Шилейко читал отрывки из
"Гильгамеша". Это побудило Гумилева заняться переводом поэмы. Вскоре он
бросил работу, хотя сделал по шилейковскому подстрочнику около ста строк", а
"в середине июля Гумилев, заехав ненадолго из Либавы в Куоккалу, вернулся в
Петербург и стал жить на Васильевском Острове (5-я линия, 10) у своего друга
Шилейки. Ходили на угол 8-й линии в ресторан "Бернар". Иногда втроем - с
Лозинским" {26}. Шилейко разделял патриотический подъем Гумилева и вместе с
ним участвовал в манифестациях {27}; его патриотические стихи сентября
1914-го написаны с неподдельным подъемом и искренностью. В сентябре,
согласно помете под стихотворением этого времени, он жил во Пскове.
Публикация в "Аполлоне" (1914. 6-7), осуществленная, несомненно, при
поддержке Лозинского и Гумилева, поставила Шилейко в ряд состоявшихся
поэтов. Вторая половина 1914 года и начало следующего были у него временем
творческого подъема. В майском номере журнала "Вершины" (1915. 25) Гумилев
поместил посвященное Шилейко стихотворение "Ни шороха полночных далей..."
{28}.
21 ноября 1914 года Шилейко выступил на устроенном в "Собаке" "Вечере
поэтов Петроградского Парнаса" {29}.
К сентябрю 1914 года относятся два его стихотворения, обращенные к
Ахматовой, - "Ты поднимаешься опять..." и "Уста Любви истомлены...",
отмечающие начало истории их дружбы, любви, брака, развода, снова дружбы. По
инскрипту Шилейко 20 марта 1915 года (см. примеч. к стихотворению "Есть вера
духа.." в наст, изд., с. 147) можно судить о том, что их литературные
отношения к этому времени уже приобрели форму диалога.
Следующее письмо сохранилось в архиве Ахматовой:
СПб. 10.IX.1915
Дорогой Владимир Казимирович, пишу Вам два слова наспех. На днях видел
Анну Андреевну. У нее в конце августа умер отец. Она сейчас живет у себя в
Царском, просит Вам передать, что была бы рада Вас видать. Она больна и
скоро должна уехать в Финляндию или в Крым. Побывайте у ней и от меня очень
кланяйтесь.
Николай Степанович невредим.
Ваш М. Лозинский.
Р.S. Маковский вернулся. {30}
Экземпляр отдельного оттиска второй публикации стихов в "Аполлоне"
(1915, 10) В. К. Шилейко надписал:
Michaeli L. Lozinskio
antique olori
Woldemar С. Schileico
corvus albatus
Salutem ae felicitatem
Datum Urbe, pridie Calendas Martias
Anno Sodalitatis IIII.
(Михаила Л. Лозинского,
старинного лебедя,
Вольдемар Г<еорг> Шилейко,
ворон, рядящийся в белые одежды,
приветствует и желает счастья.
Подписано в Граде, в канун мартовских календ.
Год дружеского союза 4.) {31}
В первые месяцы 1915 года вышла из печати книга В. К. Шилеико "Вотивные
надписи шумерийских правителей", создавшая 24-летнему автору имя в ученом
мире. Дарственная надпись другу гласила:
"Hie situs est Phaeton, currus auriga patemi;
Quern si non tenuit, magnis tamen excidit ausis"
Michael Leonidae filio
Lozinski
Woldemar G. Schileico
perpetuam felicitatem
Martis die 20 A.D.1915
Petropoli
("Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница;
Пусть ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал он" {33}
Михаилу сыну Леонида
Лозинскому
Вольдемар Г. Шилеико
<с пожеланием> непрестанной удачи
Марта 20 дня 1915 года
Петроград)
Второй экземпляр книги был поднесен хозяйке дома с надписью:
Татьяне Борисовне
Лозинской
приносит свой последний
белый цветок
В. Шилейко
20 марта 1915.
Воспоминания Т. Б. Лозинской проливают некоторый свет на содержание
надписи: "Шилейко подружился не только с М<ихаилом> Л<еонидовичем>, но и со
мной. Стихи М. Л. он ставил очень высоко: "Поверьте,- говорил он мне,- их
еще не удосужились прочесть, за ними будущее". Он сам писал стихи и любил их
декламировать мне; стихи были, конечно, символические, и, хотя я, по
неискушенности своей в этой поэзии, половины не понимала, но делала вид, что
понимаю, потому что почтительное ухаживание Вл. Каз. и общение с ним мне
нравились <...>. Неподражаемо читал он Лермонтова "Последнее Новоселье" -
голос его до сих пор звучит в ушах. Это не было искусство чтеца, но он
вкладывал в это чтение столько силы, столько негодования..." {34}.
Эмоционально и интеллектуально насыщенные отношения друзей отразились в
послании Лозинского:
Вот он стоит передо мной.
Он желт, он проницаем глазом.
Но словно огненной волной
Крутит и распаляет разум.
Шилей, спеши в мою обитель
На Il des Apothicaires
Ты вкусишь золотой сик'eр.
Которого бежал Креститель.
5 мая 1916. {35}
В 1916 году В. К. Шилейко принимал активное участие в заседаниях
"Общества ревнителей художественного слова". Приведем отчет, помещенный в
"Аполлоне":
"Общество ревнителей художественного слова заседание 5 апреля <1916>
посвятило вопросу о применении в русском стихосложении античных метров.
Председательствовал проф. Ф. Ф. Зелинский. Прения несколько неожиданно
приняли односторонний характер: почти все ораторы, а именно Сергей
Маковский, Н. В. Недоброво, Б. В. Томашевский, Валериан Чудовский и В. К.
Шилейко, решительно ополчились против античных метров, доказывая
стеснительность их, эстетическую неоправданность и даже принципиальную
невозможность в условиях русского языка. Зелинский, соблюдая беспристрастие
руководителя прений, лишь очень сдержанно защищал точку зрения, для
оправдания которой он так много сделал применением "подлинных" размеров в
своих переводах. <...> 19 марта Н. Гумилев читал новое свое драматическое
произведение "Дитя Аллаха". Н. В. Недоброво подверг разбору построение
действия, В. Н. Соловьев - постановочную сторону, Валериан Чудовский -
лирические достоинства пьесы, Сергей Гедройц - ее идейную сторону. Затем
возник незаконченный за поздним временем спор по стилизационной эстетике,
вызванный упреком автору, со стороны В. К. Шилейко, в том, что он не выявил
в свой драме никакого достаточно определенного во времени и пространстве
момента магометанской культуры, наоборот, смешал хронологические и
этнографические данные. В защиту свободы творчества от точной науки
выступили М. Лозинский и В. Чудовский.
Затем, 24 марта, В. К. Шилейко прочитал свой перевод ассирийского
"Хождения Иштар", предпослав чтению вступительный доклад" {36}.
Шилейко продолжает заявлять о себе как поэте. 26 мая и 12 декабря 1916
года он выступал на "Вечерах поэтов" в "Привале комедиантов". О первом
выступлении сохранилась запись графа П. С. Шереметева, в доме которого на
Фонтанке Шилейко жил в это время в качестве преподавателя и гувернера его
старших сыновей: "Наш Влад. Каз. оказался здесь своим человеком и также
говорил свои стихи, и лучше других" {37}.
Лето 1916 года В. К. Шилейко провел в имении графа П. С. Шереметева в
селе Михайловском Подольского уезда Московской губернии.
Следующее по времени известие о нем находим в письме Гумилева к
Ахматовой от 1 октября 1916 года: "Лозинский сбрил бороду, вчера я был с ним
у Шилейки - пили чай и читали Гомера" {38}.
13 января 1917 года В. К. Шилейко выступил в прениях по докладу С. Э.
Радлова "Употребление метафоры у Брюсова" в редакции "Аполлона", и в тот же
день он был призван в армию {39}. Сохранившиеся в архиве М. Л. Лозинского
письма освещают следующий приблизительно полугодовой этап его биографии.
19.I.<19>17
Назначен 172 пехотный запасный, везут в Вильманстранд. Пока сижу в
этапных казармах, хорошо!
Шилейко.
cor mi {41}, вот мой адрес: 172 пехотный запасный полк, 14 рота, 1-й
взвод, 2-е отделение, рядовому Вольдемару-Георгу Шилейко. Пышно?
Я пытался дважды писать тебе со сборного пункта, но образом мало
достойным мужа, почему оба письма и были разорваны. Ныне живу -дивной
милостью - величественно и просто, через месяц надеюсь просиять в маршевой
роте, на что понемногу приобретаю данные и права.
В отпуск меня отсюда, по-видимому, не пустят, поэтому крепко целую
тебя, передай мой самый сердечный привет Татьяне Борисовне и обоим рычащим.
Царскосельской ужо скажи, что малодушным меня перед ней не назовет никто.
Перебираю четки, жду от тебя белой стаи.
Весь твой Шилейко.
29 января <19>17. {42}
Облегчить военную участь В. К. Шилейко пытались Б. А. Тураев и П. С.
Шереметев. Сохранилось письмо Тураева к жене гр. Шереметева, Е. Б.
Шереметевой, от 17 февраля 1917 года: "Я виделся вчера с проф. Н. И.
Веселовским и с секретарем Археологического Общества проф. Б. В.
Фармаковским. Оба они отнеслись к делу вполне сочувственно; Веселовский
говорит, что он и сам знает, какой ужас пребывание в Вильманстранде - он
оттуда уже извлекал одного своего знакомого. По его мнению, следует
обратиться от имени совета Археологического Общества в Главный штаб (ген.
Михневич) с просьбой откомандировать Шилейко для канцелярских или
переводческих занятий при штабе или где последний найдет нужным. Мы
составили пока летучий протокол совета, в котором будет охарактеризована
деятельность Шилейко, и он будет разослан для подписи членам, а затем будет
направлен и г. Михневичу. Одновременно с этим, мне вчера звонили из Музея
Имп. Александра III и сообщили, что сегодня по поручению Вел. Князя у меня о
Шилейко затребуют сведения" {43}.
Насколько действенными были эти хлопоты, мы не знаем. Вскоре свершилась
Февральская революция, и в эти дни Шилейко, по его воспоминаниям, "вернулся
из полка" (указана точная дата - 22 февраля) {44}. О том, что в эти месяцы
Шилейко был (или бывал продолжительное время) в Петрограде, свидетельствует
его записка к П. С. Шереметеву, датированная 6 марта 1917 года {45}. 2 мая
Б. А. Тураев открыткой, адресованной в Шереметевский дворец, приглашал
Шилейко принять участие в заседании по обсуждению экспедиции в Ван {46}; 12
мая В. К. Шилейко подарил М. Л. Лозинскому оттиск своей статьи с дарственной
надписью (см. примеч. 32), 25 мая оттиск той же статьи - Е. А. Грековой. Но
июньские письма снова отмечают пребывание В. К. Шилейко в полку: к
исполнению воинского долга его, очевидно, побуждало чувство личного
достоинства - в вышеприведенном письме от 29 января этот мотив заявлен
недвусмысленно. Была, вероятно, и еще одна причина: нижеследующие письма
адресованы М. Л. Лозинскому из Феодосии, где формировались воинские части
для отправки на Закавказский фронт или в Северный Иран, куда ученый должен
был желать попасть по мотивам профессионального порядка.
Прежде чем привести письма летних месяцев, сделаем отступление.
Незадолго до призыва в армию В. К. Шилейко собрал книгу стихов "Пометки на
полях", подготовив ее к печатанию в издательстве "Гиперборей" - название
издательства и год (1916) указаны на титульном листе, и передал ее М. Л.
Лозинскому (о книге, основном предмете нашей публикации, говорится в
преамбуле к примечаниям). Приблизительно в конце 1916 года М. Л. Лозинский
получил от А.Ахматовой авторский оригинал (машинопись) "Белой стаи" для
подготовки в том же издательстве. Редакторская работа Лозинского над "Белой
стаей" уже была отражена в печати И. В. Платоновой-Лозинской {47}; материалы
архива Лозинского указывают на то, что и Шилейко был осведомлен о ходе этой
работы: в черновике письма к Ахматовой от 22 января 1917 года Лозинский
приводит советы Шилейко, касающиеся изменения редакции одного и исключения
двух стихотворений: последнее диктовалось издательской необходимостью
сократить объем книги {48}.
Среди материалов архива Лозинского, относящихся к "Белой стае", имеется
лист с латинским текстом, опубликованным в 1977 году М. Мейлахом, который и
дал ему верную интерпретацию {49}. Это - шуточный перевод титульного листа и
(несуществующих) заглавий разделов (в "переводе" -книг; пятая книга - поэма
"У самого моря") "Белой стаи" на латинский язык:
A. Achmatidis Fiolentinae
Columbarum
Libri quinqe
Petropoli
Cura el sumptibus Hyperboreorum
A.D.MCMXVII
Liber primus - De Мusa
Liber secundus - De sollicitudine cordis
Liber tertius - De penatibus et armis
Liber quartus - De phantasmatis saeculi
Liber quintus - De Principe
(А. Ахматиды Фиолентской {50}
Гол'убок
пять книг
Петроград
Заботой и попечением Гиперборейцев
1917
Книга первая - О Музе
Книга вторая - О тревоге сердца
Книга третья - О доме и войне
Книга четвертая - О фантасмагориях века
Книга пятая - О Принцепсе {51})
Текст написан рукой Лозинского (на бланке журнала "Аполлон"), но более
чем вероятно, что Шилейко был соавтором этого опуса: нам известен экземпляр
первого издания "Белой стаи" из частного собрания, где тот же латинский
текст вписан рукой Шилейко (с одним разночтением: третья книга "озаглавлена"
De terra natali - О родной земле). Следующие письма Шилейко и ответное
письмо Лозинского содержат с этим текстом знаменательную перекличку.
Дорогой мой, вот мой подробный адрес: 35 пехотный запасный полк, 3
рота, 1 взвод, 2 отделение, рядовому мне. Выступаю, вероятно, в середине
июля, очень жду корректур. Питаюсь от алтаря и курю месаксуди,- варварски
апокопированное "не судите, да не судимы будете". Что до вина, - claudite
iam rivos, pueri! Sat prata biberunt. Да и какого еще вина тому, для кого
последним человеческим лицом, осанна! было ее лицо. Столько de
solli-citudine cordis.
Ежели русский ворон будет выходить - прогляди, родимый, мою дрянь и
сделай какие хочешь поправки,- благо основной текст никак уже не de musa.
А впротчем, пребываю неизменно к Вам благосклонным
Шилейко
16 июня <19>17. {52}
Михаил Леонидович, милый!
Выступаем совсем на днях, вот мой опять измененный адрес: 35 пехотн.
запасный полк, 4 рота, 2-й взвод, рядовому мне. Пришли, дружочек. Бога для,
корректуру немедля, и то уж боюсь оне {53} меня здесь не застанут. Посылай
заказным. Человек-то, надеюсь, от вас уехал? Небом заклинаю - гони его
скорей вон. Написал бы ему, и тебе бы, милый, написал, да нехорошо мне
немного. Крепко тебя целую. Постоянно твой
Шилейко.
26.VI.<19>17 {54}
5.VII.<19>17
Дружочек!
Perlege, non est ista mycenea littera scripta manti, {55} письмо идет
из Пскова, завезенное туда моей женой. Ей же принадлежит авторство
прилагаемых эффигий {56}. Если доволен - прими. Полк разбрелся, своевольно и
вместо марша, на полевые работы, придется просидеть еще месяца два. Пиши или
на старый адрес (3 рота Б, 1-й взвод), или (лучше): Феодосия, P
R
Твой Шилейко.
Дорогой друг Владимир Казимирович,
получил от тебя три послания: два открытых письма от 16 июня и 26 июня
(сие получено 24.VII) и запечатленнейший пакет с весточкой от 5 июля,
стихами и двумя лицами, получением коих был много обрадован, тронут и
взволнован. Спасибо большое тебе, друже, и Софии Александровне, чья