Прежде всего надо выяснить радиационную обстановку. Перевозченко побежал, поскальзываясь на осколках стекол, к помещению щита РБ, к Горбаченко.
Дозиметрист был бледен, но собран.
- Какой фон, Коля? - спросил Перевозченко. Лицо его уже горело бурым огнем.
- Да вот... На диапазоне тысяча микрорентген в секунду эа-шкал, панели четвертого блока погасли...- Горбаченко виновато улыбнулся.- Будем считать, что пять рентген в час. Но, похоже, много больше...
- Что ж вы даже приборами не разжились?
- Да был вот прибор на тысячу рентген, но сгорел. Второй в каптерке закрыт. Ключ у Красножона. Только я смотрел, та каптерка в завале. Не подступишься. Сейчас пойду с Паламарчуком Шашенка искать. Не откликается из шестьсот четвертого...
Перевозченко покинул щит дозиметрии и побежал к помещению главных циркнасосов, где оставался перед взрывом Валера Ходемчук. Это ближе всего.
В сторону щита дозиметрии бежал из БЩУ Петя Паламарчук, начальник лаборатории чернобыльского пусконаладочного предприятия. Напомню, он и его подчиненные обеспечивали снятие характеристик и параметров различных систем в режиме выбега ротора. Теперь было ясно, что в наиболее опасном месте - в монолитном реакторном блоке, где только что долбанула стихия,- в 604-м помещении безмолвствовал Шашенок. Что с ним? Помещение это ключевое. Туда сходились импульсные линии от главных технологических систем к датчикам. Если порвало мембраны... Трехсотградусный пар, перегретая вода. На звонки не отвечает. В трубке непрерывные гудки. Стало быть, трубку сбило с аппарата. За пять минут до взрыва с ним была отличная связь.
Паламарчук и Горбаченко бежали к лестнично-лифтовому блоку. "Я за Ходемчуком!"- крикнул им Перевозченко, глядя, как они нырнули из коридора деаэраторной этажерки в монолитную часть разрушенного реакторного отделения. А ведь там всюду были разбросаны топливо и реакторный графит.
Паламарчук с Горбаченко побежали по лестнице вверх, на двадцать четвертую отметку. Перевозченко по недлинному коридору на десятой отметке - в сторону разрушенного помещения ГЦН...
В это время молодые стажеры СИУРа Кудрявцев и Проскуряков приближались, продираясь сквозь завалы, к тридцать шестой отметке, на которой находился реакторный зал. Наверху, усиленный эхом каньона лифтового блока, слышен был клекот пламени, крики пожарников, долетавшие с кровли машзала и откуда-то совсем близко, видимо, с пятачка реактора.
"Там тоже горит?.." - мелькнуло у парней.
На тридцать шестой отметке все было разрушено. Через завалы и нагромождения конструкций стажеры прошли в большое помещение вентиляционного центра, отделенного от реакторного зала теперь разрушенной монолитной стеной. Было хорошо видно, что центральный зал надуло взрывом, как хороший пузырь, а потом оторвало верхнюю часть, и стена осталась прогнутой, арматура торчит радиальными рванинами. Кое-где бетон осыпался, и видна голая арматурная сетка. Ребята постояли немного, потрясенные, с трудом узнавая столь знакомые раньше помещения. Их распирала необычная и необъяснимая для такого горя веселость, несмотря на то, что страшно жгло грудь при дыхании, ломило в висках, горели веки, будто туда капнули соляной кислотой.
Вдоль коридора прошли к входу в центральный зал. Коридор узкий, заваленный битыми конструкциями, стеклом. Над головой ночное небо в красных отблесках пожара, в воздухе дым, гарь, едкая и удушливая, и сверх всего этого ощущение присутствия еще какой-то иной силы в воздухе, пульсирующем, плотном, жгучем. Это мощная ядерная радиация ионизировала воздух, и он воспринимался теперь как новая, пугающая, непригодная для жизни среда.
Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в ЦЗ и, минуя три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный покореженной рухлядью, тлеющими обломками. Они увидели пожарные шланги, свисающие в сторону реактора. Из стволов лилась вода. Но людей уже не было. Пожарники отступили отсюда несколько минут назад, теряя сознание и последние силы.
Проскуряков и Кудрявцев оказались у ядра атомного взрыва. Но где же реактор?
Круглая плита верхней биологической защиты с торчащими во все стороны обрывками тонких нержавеющих трубок (система КЦТК) под некоторым углом лежала на шахте реактора. Бесформенно свисала во все стороны арматура разрушенных стен. Значит, плиту подбросило взрывом, и она снова, наклонно уже, упала на реактор. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой огонь с сильным подвывом. Видно, была хорошая тяга - сквозной проток воздуха. В лица стажеров ударил ядерный жар с активностью 30 тысяч рентген в час. Они невольно прикрыли лица руками, заслоняясь как бы от солнца. Было совершенно ясно, что никаких поглощающих стержней нет, унесло взрывом. Так что в активную зону опускать теперь нечего. Просто нечего...
Проскуряков и Кудрявцев, накрепко запоминая все, что увидели, пробыли возле реактора около минуты. Этого оказалось достаточно, чтобы получить смертельную дозу радиации (оба умерли в страшных муках в 6-й клинике Москвы).
Тем же путем с чувством глубокой подавленности и внутреннего панического чувства, сменившего ядерное возбуждение, вернулись они на десятую отметку, вошли в помещение БЩУ и доложили обстановку Акимову и Дятлову. Лица и руки у них были буро-коричневые
(ядерный загар). Такого же цвета была кожа и под одеждой, что выяснилось уже в медсанчасти.
- Центрального зала нет,-сказал Проскуряков.-Все снесло взрывом. Небо над головой. Из реактора огонь...
- Вы, мужики, не разобрались...- растягивая слова, глухо произнес Дятлов.Это что-то горело на полу, а вы подумали, реактор. Видимо, взрыв гремучей смеси в аварийном баке снес шатер. Неудивительно: сто десять кубов - немало, так что... тут не только шатер, но и весь блок могло разнести... Надо спасать реактор. Он цел... Надо подавать воду в активную зону.
Так родилась легенда: реактор цел, взорвался бак аварийной воды СУЗ, надо подавать воду в реактор.
Легенда была доложена Брюханову и Фомину. И далее - в Москву. Все это породило много ненужной, лишней, вредной работы, усугубившей положение на атомной станции и увеличившей число смертей.
Генрих и Кургуз после осмотра центрального зала ждали Перевозченко, чтобы получить задание на всю смену. Примерно за четыре минуты до взрыва реактора Генрих сказал Кургузу, что устал и немного поспит. Вошел в небольшую соседнюю комнатку, примерно шесть квадратных метров, глухую, без окон. Там находился топчан. Он закрыл дверь и лег.
Кургуз сел за рабочий стол и учинил запись в оперативный журнал. Его отделяли от центрального зала три открытые двери. Когда взорвался атомный реактор, высокорадиоактивный пар с топливом хлынул в помещение, где сидел Кургуз. В этом кромешном огненном аду он бросился к двери. Закрыл ее. Крикнул Генриху: "Очень жжет! Очень жжет!" Генрих вскочил с топчана, бросился открывать свою дверь, но из-за двери пахнуло таким нестерпимым жаром, что он не стал больше пытаться, инстинктивно лег на пластикатовый пол, здесь было прохладней, и крикнул Кургузу: "Толя, ложись! Внизу холоднее!"
"Здесь хоть можно было дышать. Не жгло так легкие",- вспоминал потом Генрих.
Они подождали минуты три. Жар стал спадать (над головой ведь открылось небо). Потом вышли в коридор. У Кургуза сварило кожу на лице и руках. Она висела лоскутьями. На лице и руках сильно шла кровь,
Они пошли не к лестнично-лифтовому блоку, откуда вскоре придут стажеры Проскуряков и Кудрявцев, а в противоположную сторону-к "чистой" лестнице и спустились на десятую отметку. Если бы они встретили стажеров, то наверняка завернули бы их назад и спасли им жизнь. Но они разминулись.
По пути к БЩУ на двенадцатой отметке к Генриху и Кургузу присоединились операторы газового контура Симеконов и Симоненко. Вместе направились на БЩУ-4. Кургузу было очень плохо. Он истекал кровью. Ему трудно было помогать. Кожа под одеждой тоже вздулась пузырями. Любое прикосновение причиняло пострадавшему нестерпимую боль. Откуда он еще брал силы идти своими ногами... Генриха обожгло меньше-спасла глухая комнатенка. Но оба схватили по 600 рентген... Они уже шли по коридору деаэраторной этажерки, когда из помещения БЩУ вышел Дятлов. Бросился к ним: "Немедленно в медсанчасть!"
До здравпункта, а он находился в административном корпусе первого блока, по коридору деаэраторной этажерки четыреста пятьдесят метров.
"Сможешь дойти, Толя?"-спросили ребята Кургуза. "Не знаю... Нет, наверное... Все тело болит... Все болит..."
И правильно сделали, что не пошли. Здравпункт первой очереди оказался закрытым. В здравпункте второй очереди фельдшера тоже не было. Такая была самоуверенность у товарища Брюханова. Все безопасно. Концепция недавней эпохи в действии. Вызвали "скорую" к АБК второй очереди, спустились на нулевую отметку, вышибли чудом уцелевшее стекло и через окно вышли наружу...
Дятлов бегал на БЩУ третьего блока. Приказал Багдасарову глушить реактор. Вернувшись на БЩУ-4, отдал команду Акимову:
"Еще раз обзвони дневной персонал цехов. Всех на аварийный блок! В первую голову электриков, Лелеченко. Надо отрубить водород с электролизерной на восьмой генератор. Это сделают только они. Действуй! Я пройдусь вокруг блока..." Дятлов покинул блочный щит управления.
Давлетбаев несколько раз вбегал из машзала в помещение БЩУ, докладывал обстановку. Там полно разного народу. Дозиметрист Самойленко замерил Давлетбаева прибором: "От тебя, Разим, на всех диапазонах зашкал! Срочно переодевайся!" Как назло, комплект защитных средств машзала закрыт на замок. Послали богатыря Бражника взломать ломиком.
Акимов приказал СИУРу Столярчуку и машинисту Бусыгину включить аварийные питательные насосы, чтобы подать воду в реактор.
"Александр Федорович!-вскричал Давлетбаев.-Оборудование обесточено! Надо срочно электриков задействовать, распредустройства на нуле... Не знаю, как они будут делать. Порвало кабельные связи. Всюду молнии коротких замыканий. Ультрафиолетовое свечение на нуле возле питательных насосов. То ли тэвээска светит (кусок топлива. - Г. М.), то ли вольтова дуга короткого замыкания..." "Сейчас прибудет Лелеченко со своими орлами!.."
Давлетбаев снова нырнул в кромешный ад машинного зала. На нуле Тормозин забивал деревянные чопы в дырки на маслопроводе. Чтобы было ловчее, сел на трубопровод и подучил аппликационный ожог ягодиц. Давлетбаев бросился к завалу седьмой турбины, но подойти было невозможно. Масло на пластикате. Очень скользко. Включили душирующее устройство. Турбину обволокло водяным туманом. С пульта отключили маслонасос.
Возле седьмой машины телефонная будка, из которой машинисты все время звонили на БЩУ. Против будки за окном-пятый трансформатор, на нем оказался кусок топлива, о котором не знали.
Там получили смертельную дозу Перчук, Вершинин, Бражник, Новик...
Тем временем в помещении БЩУ без дела толкался руководитель неудавшегося электроэксперимента Геннадий Петрович Метленко. Его наконец заметил Акимов: "Будь другом, иди в машзал, помоги крутить задвижки. Все обесточено. Вручную каждую открывать или закрывать не менее четырех часов. Диаметры огромные..." Щупленький, небольшого роста, с остроносым сухощавым лицом, представитель Донтехэнерго побежал в машинный зал.
Трагедия развернулась там на нулевой отметке. Упавшей фермой перебило маслопровод турбины. Горячее масло хлынуло наружу и загорелось от кусков раскаленного ядерного топлива. Машинист Вершинин погасил огонь и бросился помогать товарищам, чтобы предотвратить взрыв маслобака. Бражник, Перчук, Тормозин тушили очаги пожара в других местах. В пролом кровли упали высокоактивное топливо и реакторный графит. Валялись повсюду. Гарь, радиация, сильно ионизированный воздух, черный ядерный пепел от горящего графита и сгорающей наверху битумной кровли. Куском фермы перекрытия разбило фланец на одном из аварийных питательных насосов. Его надо было отключить от деаэраторов. Задвижки крутить вручную не менее четырех часов. Другой насос готовить к работе на реактор, тоже вручную крутить задвижки. Радиационные поля на нулевой отметке машзала-от 500 до 15 тысяч рентген в час. Метленко отправили назад на блочный щит: "Обойдемся! Не мешай!.."
С электриками акимовской смены Давлетбаеву удалось заменить в генераторе водород азотом, чтобы избежать взрыва. Слили аварийное масло из маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залиты водой... Турбинисты в эту роковую ночь 26 апреля 1986 года совершили выдающийся подвиг. Если бы они не сделали то, что сделали, пожаром охватило бы весь машзал изнутри, рухнула бы кровля, огонь перекинулся бы на другие блоки, а это могло привести к разрушению всех четырех реакторов. Последствия трудно вообразить...
Когда пожарные Телятникова, погасив огонь на кровле, в пять утра появились внутри машзала, там все уже было сделано. Был подготовлен второй аварийный питательный насос и включен в работу на не существующий уже реактор. Акимов и Дятлов предполагали, что вода пошла в реактор, однако она туда не могла пойти по той простой причине, что все коммуникации низа были оторваны взрывом и вода от второго АПЭНа шла в подаппаратное помещение, куда просыпалось много разрушенного ядерного топлива. Смешиваясь с топливом, высокорадиоактивная вода уходила на низовые отметки деаэраторной этажерки, затапливая кабельные полуэтажи и распредустройства, приводя к коротким замыканиям и угрожая потерей энергоснабжения работающим еще энергоблокам. Ведь все энергоблоки Чернобыльской АЭС по деаэраторной этажерке, где проходят основные кабельные трассы, связаны между собой. К пяти утра - многократная рвота и очень плохое самочувствие у Давлетбаева, Бусыгина, Корнеева, Бражника, Тормозина, Вершинина, Новика, Перчука. Отправлены в медсанчасть. Давлетбаев, Тормозин, Бусыгин и Корнеев выживут. Взяли по 350 рентген. Бражник, Перчук, Вершинин и Новик получили по тысяче и более рад. Мученической смертью умрут в Москве...
Но вернемся к началу аварии. Пройдем с Валерием Ивановичем Перевозченко его путь к смерти. Он ведь искал Ходемчука, он хотел спасти всех своих подчиненных. Этот человек не знал страха. Мужество и долг вели его в ад кромешный. Тем временем Паламарчук и Горбаченко по лестнично-лифтовому блоку продвигались через завалы к двадцать четвертой отметке, в 604-е киповское помещение, где замолчал Володя Шашенок. Что с ним?.. Хоть бы жив...
После серии грозных взрывов на блоке теперь было относительно тихо, только через проломы слышны клекот и шум пламени горящей кровли машзала, пронзительные выкрики людей, гасящих огонь, надсадное подвывание разрушенного атомного реактора, в котором горел графит. Все это как бы дальним фоном, а ближе - ручейковое журчание или дождевой шум льющейся откуда-то радиоактивной воды, вверху, внизу-не поймешь, какое-то усталое остаточное шипение радиоактивного пара и воздух... Воздух был загустевший, непривычный. Сильно ионизированный газ, острый запах озона, жжение в горле и легких, надсадный кашель, резь в глазах.
Они бежали без респираторов, в полной темноте, освещая себе дорогу карманными фонариками, которые имел всегда при себе каждый эксплуатационник. А Перевозченко по короткому переходному коридору на десятой отметке пробежал в сторону гэцээновского помещения, где остался Валера Ходемчук, и остановился, пораженный. Помещения не было. Вверху-небо, отсветы бушующего над машзалом пламени, а прямо перед ним-груды обломков, нагромождение крошева строительных конструкций, изуродованного оборудования и трубопроводов.
В завале было также очень много реакторного графита и топлива, от которых светило не менее 10 тысяч рентген в час. Перевозченко, ошеломленный, водил лучом фонаря по всей этой разрухе. Он напряженно прислушивался, пытаясь уловить хотя бы слабый голос или стон человека. Надо найти, спасти Валеру. Обязательно спасти. А еще наверху Генрих, Кургуз... Там, где был взрыв... Он их тоже спасет... Обязательно... Это его люди, его подчиненные... Он не оставит их...
А время шло. Каждая секунда, каждая лишняя минута здесь гибельны. Тело начальника смены реакторного цеха все поглощает и поглощает рентгены, все темнее становится ядерный загар в темноте ночи. И загорают не только лицо и руки, но и все тело под одеждой. Загорает... горит, горит... Жжет нутро...
"Валера-а!-изо всех сил закричал Перевозченко.-Валера-а! Откликнись! Я зде-есь!" Он рванул прямо к завалу, полез по обломкам, тщательно ища расщелины среди разрушенных конструкций, обжигая руки о куски топлива и графита, за которые нечаянно хватался в темноте. Напрягал слух, пытаясь уловить малейший стон или шорох, но тщетно. Но все равно искал, обдирая тело о торчащие крючья арматуры и острые сколы бетонных блоков, протиснулся в 304-е помещение, но в нем никого не было.
Валера дежурил в дальней стороне... Там был его пост...
И Перевозченко пробрался по завалу туда, в дальний конец, и искал там. Но все впустую.
"Валера-а! - кричал Перевозченко, вскинув руки к небу и потрясая кулаками.- Валера-а, милый! - Слезы бессилия и горя лились по загоревшим от излучений до черноты, отекшим щекам.-Да что ж это такое?! Ходемчук! Откликнись!"
Но в ответ лицо Перевозченко озаряли только отсветы огня, бушующего в ночном небе над крышей машзала, и доносились пронзительные, похожие на отчаянные крики израненных птиц голоса пожарников. Там тоже шла борьба со смертью, и там люди принимали в себя смерть.
Изнемогая от навалившейся ядерной усталости, Перевозченко полез по завалу назад, пробрался, шатаясь, к лестнично-лифтовому блоку и стал подниматься наверх, на тридцать шестую отметку, к центральному залу. Ведь там, в ядерном аду и огне, гибнут Кургуз и Генрих.
Он не знал, что Анатолий Кургуз и Олег Генрих, сильно облученные и ошпаренные радиоактивным паром, уже спустились по условно чистой лестнице на десятую отметку и отправлены в медсанчасть.
Перевозченко повторил путь стажеров Кудрявцева и Проскурякова, вошел сначала в каморку операторов, их там не было, тогда он вошел в центральный зал и принял на себя дополнительный ядерный удар гудящего огнем реактора.
Опытный физик, Перевозченко понял, что реактора больше нет, что он превратился в гигантский ядерный вулкан, что водой его не загасить, ибо нижние коммуникации оторваны от реактора взрывом, что Акимов, Топтунов и ребята в машзале, запускающие питательные насосы, чтобы подавать в реактор воду, зря гибнут. Ведь воду сюда не подашь... Надо выводить всех людей с блока. Это самое правильное. Надо спасать людей.
Перевозченко спустился вниз, его непрерывно рвало, мутилось и мгновениями отключалось сознание, он падал, но приходил в себя, снова вставал и шел, шел.
Войдя в помещение БЩУ, он сказал Акимову:
- Реактор разрушен, Саша... Надо уводить людей с блока...
- Реактор цел! Мы подадим в него воду! - запальчиво возразил Акимов.-Мы все правильно делали... Иди в медсанчасть, Валера, тебе плохо... Ты перепутал, уверяю тебя... Это не реактор, это горят строения, конструкции. Их потушат...
В то самое время, когда Перевозченко искал захороненного в завале Ходемчука, Петр Паламарчук и дозиметрист Николай Горбаченко, с трудом преодолевая завалы и разломы на двадцать четвертой отметке реакторного блока, проникли наконец в киповское помещение, где в момент взрыва находился Владимир Шашенок. Паламарчук и Горбаченко нашли товарища в разломе 604-го помещения, придавленного упавшей балкой, сильно обожженного паром и горячей водой. Потом в медсанчасти выяснилось, что у него перелом позвоночника сломаны ребра, а сейчас... надо было спасать.
Перед самым взрывом, когда давление в контуре росло со скоростью 15 атмосфер в секунду, в этом помещении разорвало трубы и датчики, оттуда пошли радиоактивные пар и перегретая вода, упало что-то сверху, и Шашенок потерял сознание. Вся поверхность кожи получила глубокий тепловой и радиационный ожоги. Ребята освободили товарища из-под завала, Паламарчук, стараясь не причинить новых страданий, взвалил его на спину с помощью Горбаченко и, с трудом пробираясь через завалы бетона и труб, вынес на десятую отметку. Оттуда, чередуясь с Горбаченко, по коридору деаэраторной этажерки, примерно четыреста пятьдесят метров,-к здравпункту на АБК первого блока. Здравпункт оказался заколоченным на гвоздь. Вызвали "скорую". Через десять минут приехал фельдшер Саша Скачок, и Шашенка увезли в медсанчасть. Потом приехал на своей "скорой" педиатр Белоконь и дежурил здесь до утра, пока его самого не увезли в медсанчасть.
Паламарчук и Горбаченко, вынося товарища, тоже сильно облучились и вскоре были отправлены в медсанчасть. Горбаченко до того успел еще обойти блок, замеряя гамма-фон, был в машзале, обошел блок снаружи. Но все было фактически впустую. Прибором со шкалой измерений всего на 3,6 рентгена он не мог замерить бешеные радиационные поля и поэтому не смог должным образом предостеречь товарищей.
В 2 часа 30 минут ночи на БЩУ-4 пришел директор АЭС Брюханов. Вид пудрено-серый, растерян, почти невменяем.
- Что произошло? - сдавленным голосом спросил он Акимова. На БЩУ-4 активность воздуха в это время составляла около 3- 5 рентген в час, а в местах прострела от завала и того больше.
Акимов доложил, что произошла тяжелая радиационная авария, но реактор, по его мнению, цел, что пожар в машзале в стадии ликвидации, пожарники майора Телятникова тушат пожар на кровле, что готовится в работу второй аварийный питательный насос и скоро будет включен. Лелеченко и его люди должны только подать электропитание. Трансформатор отключился от блока по защите от коротких замыканий.
- Вы говорите-тяжелая радиационная авария, но если реактор цел... Какая активность сейчас на блоке?
- Имеющийся у Горбаченко радиометр показывает тысячу микрорентген в секунду...
- Ну, это немного,-чуть успокаиваясь, сказал Брюханов.
- Я тоже так думаю,-возбужденно подтвердил Акимов,
- Могу я доложить в Москву, что реактор цел?
- Да, можете,- уверенно ответил Акимов.
Брюханов ушел на АБК-1 в свой кабинет и оттуда в 3 часа ночи позвонил домой заведующему сектором атомной энергетики ЦК КПСС Владимиру Васильевичу Марьину...
К этому времени на аварийный блок прибыл начальник гражданской обороны атомной станции Соловьев (фамилия изменена.- Г. М.). У него был радиометр со шкалой измерений на 250 рентген. Это уже было кое-что. Пройдя по деаэраторной этажерке, в машзал, к завалу, понял, что положение крайне тяжелое. На шкале 250 рентген радиометр показывал зашкал в разных местах блока и завала.
Соловьев доложил обстановку Брюханову.
- У тебя неисправный прибор,-сказал Брюханов.-Таких полей быть не может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись-ка со своим прибором или выбрось его на свалку...
- Прибор исправный,- сказал Соловьев.
В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бормотала что-то невнятное. Кто-то сказал, что он на рыбалке, потому и не подходил к телефону. Что-то знали люди...
- Доложите обстановку!
Акимов доложил. Подробно перечислил последовательность 4 технологических операций до взрыва.
- Мы все делали правильно, Николая Максимович. Претензий к персоналу смены не имею. К моменту нажатия кнопки АЗ-5 запас реактивности составлял восемнадцать стержней СУЗ. Разрушения произвел взрыв стодесятикубового бака аварийной воды СУЗ в центральном зале, на отметке плюс семьдесят один метр...
- Реактор цел? - спросил Фомин красивым баском.
- Реактор цел! - твердо ответил Акимов.
- Непрерывно подавайте в аппарат воду!
- Сейчас в работе аварийный питательный насос из деаэраторов на реактор.
Фомин удалился. Внутри он то метался, как затравленный зверь, то проваливался в бездонную пропасть, мысленно панически вскрикивая: "Конец! Конец!"-то обретал вдруг железную уверенность:
"Выстоим!"
Но не выстоял. Этот человек сломался первым перед чудовищной ответственностью, которая только сейчас обрела свою свинцовую тяжесть и расплющивала все его слабое, по сути, державшееся на гордыне и тщеславии существо...
Приказав в два ночи Акимову подавать воду в реактор, заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, спустившись по лестнично-лифтовому блоку. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками реакторного графита, кусками конструкций, топлива. Воздух был густой и пульсирующий. Такой ощущалась ионизированная высокорадиоактивная плазма.
- Активность? - спросил Дятлов дозиметриста.
- Зашкал, Анатолий Степанович... Кха-кха! Ч-черт! Сушит глотку... На тысяче микрорентген в секунду зашкал...
- Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..
- Да кто думал, что будут такие поля?!-вдруг возмутился дозиметрист.-В каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да закрыта. А ключ у Красножона. Да к каптерке, я смотрел, и не подобраться. Завалило ее. И светит дай бог. Без прибора чувствую...
- Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Обалдуи! Носом измеряй!
- Да я и так уж измеряю, Анатолий Степанович...-сказал дозиметрист.
- Если бы только ты... Я ведь тоже измеряю, сукин ты сын. А ведь не должен. Это твоя работа... Усек?!
Дозиметрист был бледен, но собран.
- Какой фон, Коля? - спросил Перевозченко. Лицо его уже горело бурым огнем.
- Да вот... На диапазоне тысяча микрорентген в секунду эа-шкал, панели четвертого блока погасли...- Горбаченко виновато улыбнулся.- Будем считать, что пять рентген в час. Но, похоже, много больше...
- Что ж вы даже приборами не разжились?
- Да был вот прибор на тысячу рентген, но сгорел. Второй в каптерке закрыт. Ключ у Красножона. Только я смотрел, та каптерка в завале. Не подступишься. Сейчас пойду с Паламарчуком Шашенка искать. Не откликается из шестьсот четвертого...
Перевозченко покинул щит дозиметрии и побежал к помещению главных циркнасосов, где оставался перед взрывом Валера Ходемчук. Это ближе всего.
В сторону щита дозиметрии бежал из БЩУ Петя Паламарчук, начальник лаборатории чернобыльского пусконаладочного предприятия. Напомню, он и его подчиненные обеспечивали снятие характеристик и параметров различных систем в режиме выбега ротора. Теперь было ясно, что в наиболее опасном месте - в монолитном реакторном блоке, где только что долбанула стихия,- в 604-м помещении безмолвствовал Шашенок. Что с ним? Помещение это ключевое. Туда сходились импульсные линии от главных технологических систем к датчикам. Если порвало мембраны... Трехсотградусный пар, перегретая вода. На звонки не отвечает. В трубке непрерывные гудки. Стало быть, трубку сбило с аппарата. За пять минут до взрыва с ним была отличная связь.
Паламарчук и Горбаченко бежали к лестнично-лифтовому блоку. "Я за Ходемчуком!"- крикнул им Перевозченко, глядя, как они нырнули из коридора деаэраторной этажерки в монолитную часть разрушенного реакторного отделения. А ведь там всюду были разбросаны топливо и реакторный графит.
Паламарчук с Горбаченко побежали по лестнице вверх, на двадцать четвертую отметку. Перевозченко по недлинному коридору на десятой отметке - в сторону разрушенного помещения ГЦН...
В это время молодые стажеры СИУРа Кудрявцев и Проскуряков приближались, продираясь сквозь завалы, к тридцать шестой отметке, на которой находился реакторный зал. Наверху, усиленный эхом каньона лифтового блока, слышен был клекот пламени, крики пожарников, долетавшие с кровли машзала и откуда-то совсем близко, видимо, с пятачка реактора.
"Там тоже горит?.." - мелькнуло у парней.
На тридцать шестой отметке все было разрушено. Через завалы и нагромождения конструкций стажеры прошли в большое помещение вентиляционного центра, отделенного от реакторного зала теперь разрушенной монолитной стеной. Было хорошо видно, что центральный зал надуло взрывом, как хороший пузырь, а потом оторвало верхнюю часть, и стена осталась прогнутой, арматура торчит радиальными рванинами. Кое-где бетон осыпался, и видна голая арматурная сетка. Ребята постояли немного, потрясенные, с трудом узнавая столь знакомые раньше помещения. Их распирала необычная и необъяснимая для такого горя веселость, несмотря на то, что страшно жгло грудь при дыхании, ломило в висках, горели веки, будто туда капнули соляной кислотой.
Вдоль коридора прошли к входу в центральный зал. Коридор узкий, заваленный битыми конструкциями, стеклом. Над головой ночное небо в красных отблесках пожара, в воздухе дым, гарь, едкая и удушливая, и сверх всего этого ощущение присутствия еще какой-то иной силы в воздухе, пульсирующем, плотном, жгучем. Это мощная ядерная радиация ионизировала воздух, и он воспринимался теперь как новая, пугающая, непригодная для жизни среда.
Без респираторов и защитной одежды они подошли к входу в ЦЗ и, минуя три распахнутые настежь двери, вошли в бывший реакторный зал, заваленный покореженной рухлядью, тлеющими обломками. Они увидели пожарные шланги, свисающие в сторону реактора. Из стволов лилась вода. Но людей уже не было. Пожарники отступили отсюда несколько минут назад, теряя сознание и последние силы.
Проскуряков и Кудрявцев оказались у ядра атомного взрыва. Но где же реактор?
Круглая плита верхней биологической защиты с торчащими во все стороны обрывками тонких нержавеющих трубок (система КЦТК) под некоторым углом лежала на шахте реактора. Бесформенно свисала во все стороны арматура разрушенных стен. Значит, плиту подбросило взрывом, и она снова, наклонно уже, упала на реактор. Из жерла разрушенного реактора шел красный и голубой огонь с сильным подвывом. Видно, была хорошая тяга - сквозной проток воздуха. В лица стажеров ударил ядерный жар с активностью 30 тысяч рентген в час. Они невольно прикрыли лица руками, заслоняясь как бы от солнца. Было совершенно ясно, что никаких поглощающих стержней нет, унесло взрывом. Так что в активную зону опускать теперь нечего. Просто нечего...
Проскуряков и Кудрявцев, накрепко запоминая все, что увидели, пробыли возле реактора около минуты. Этого оказалось достаточно, чтобы получить смертельную дозу радиации (оба умерли в страшных муках в 6-й клинике Москвы).
Тем же путем с чувством глубокой подавленности и внутреннего панического чувства, сменившего ядерное возбуждение, вернулись они на десятую отметку, вошли в помещение БЩУ и доложили обстановку Акимову и Дятлову. Лица и руки у них были буро-коричневые
(ядерный загар). Такого же цвета была кожа и под одеждой, что выяснилось уже в медсанчасти.
- Центрального зала нет,-сказал Проскуряков.-Все снесло взрывом. Небо над головой. Из реактора огонь...
- Вы, мужики, не разобрались...- растягивая слова, глухо произнес Дятлов.Это что-то горело на полу, а вы подумали, реактор. Видимо, взрыв гремучей смеси в аварийном баке снес шатер. Неудивительно: сто десять кубов - немало, так что... тут не только шатер, но и весь блок могло разнести... Надо спасать реактор. Он цел... Надо подавать воду в активную зону.
Так родилась легенда: реактор цел, взорвался бак аварийной воды СУЗ, надо подавать воду в реактор.
Легенда была доложена Брюханову и Фомину. И далее - в Москву. Все это породило много ненужной, лишней, вредной работы, усугубившей положение на атомной станции и увеличившей число смертей.
Генрих и Кургуз после осмотра центрального зала ждали Перевозченко, чтобы получить задание на всю смену. Примерно за четыре минуты до взрыва реактора Генрих сказал Кургузу, что устал и немного поспит. Вошел в небольшую соседнюю комнатку, примерно шесть квадратных метров, глухую, без окон. Там находился топчан. Он закрыл дверь и лег.
Кургуз сел за рабочий стол и учинил запись в оперативный журнал. Его отделяли от центрального зала три открытые двери. Когда взорвался атомный реактор, высокорадиоактивный пар с топливом хлынул в помещение, где сидел Кургуз. В этом кромешном огненном аду он бросился к двери. Закрыл ее. Крикнул Генриху: "Очень жжет! Очень жжет!" Генрих вскочил с топчана, бросился открывать свою дверь, но из-за двери пахнуло таким нестерпимым жаром, что он не стал больше пытаться, инстинктивно лег на пластикатовый пол, здесь было прохладней, и крикнул Кургузу: "Толя, ложись! Внизу холоднее!"
"Здесь хоть можно было дышать. Не жгло так легкие",- вспоминал потом Генрих.
Они подождали минуты три. Жар стал спадать (над головой ведь открылось небо). Потом вышли в коридор. У Кургуза сварило кожу на лице и руках. Она висела лоскутьями. На лице и руках сильно шла кровь,
Они пошли не к лестнично-лифтовому блоку, откуда вскоре придут стажеры Проскуряков и Кудрявцев, а в противоположную сторону-к "чистой" лестнице и спустились на десятую отметку. Если бы они встретили стажеров, то наверняка завернули бы их назад и спасли им жизнь. Но они разминулись.
По пути к БЩУ на двенадцатой отметке к Генриху и Кургузу присоединились операторы газового контура Симеконов и Симоненко. Вместе направились на БЩУ-4. Кургузу было очень плохо. Он истекал кровью. Ему трудно было помогать. Кожа под одеждой тоже вздулась пузырями. Любое прикосновение причиняло пострадавшему нестерпимую боль. Откуда он еще брал силы идти своими ногами... Генриха обожгло меньше-спасла глухая комнатенка. Но оба схватили по 600 рентген... Они уже шли по коридору деаэраторной этажерки, когда из помещения БЩУ вышел Дятлов. Бросился к ним: "Немедленно в медсанчасть!"
До здравпункта, а он находился в административном корпусе первого блока, по коридору деаэраторной этажерки четыреста пятьдесят метров.
"Сможешь дойти, Толя?"-спросили ребята Кургуза. "Не знаю... Нет, наверное... Все тело болит... Все болит..."
И правильно сделали, что не пошли. Здравпункт первой очереди оказался закрытым. В здравпункте второй очереди фельдшера тоже не было. Такая была самоуверенность у товарища Брюханова. Все безопасно. Концепция недавней эпохи в действии. Вызвали "скорую" к АБК второй очереди, спустились на нулевую отметку, вышибли чудом уцелевшее стекло и через окно вышли наружу...
Дятлов бегал на БЩУ третьего блока. Приказал Багдасарову глушить реактор. Вернувшись на БЩУ-4, отдал команду Акимову:
"Еще раз обзвони дневной персонал цехов. Всех на аварийный блок! В первую голову электриков, Лелеченко. Надо отрубить водород с электролизерной на восьмой генератор. Это сделают только они. Действуй! Я пройдусь вокруг блока..." Дятлов покинул блочный щит управления.
Давлетбаев несколько раз вбегал из машзала в помещение БЩУ, докладывал обстановку. Там полно разного народу. Дозиметрист Самойленко замерил Давлетбаева прибором: "От тебя, Разим, на всех диапазонах зашкал! Срочно переодевайся!" Как назло, комплект защитных средств машзала закрыт на замок. Послали богатыря Бражника взломать ломиком.
Акимов приказал СИУРу Столярчуку и машинисту Бусыгину включить аварийные питательные насосы, чтобы подать воду в реактор.
"Александр Федорович!-вскричал Давлетбаев.-Оборудование обесточено! Надо срочно электриков задействовать, распредустройства на нуле... Не знаю, как они будут делать. Порвало кабельные связи. Всюду молнии коротких замыканий. Ультрафиолетовое свечение на нуле возле питательных насосов. То ли тэвээска светит (кусок топлива. - Г. М.), то ли вольтова дуга короткого замыкания..." "Сейчас прибудет Лелеченко со своими орлами!.."
Давлетбаев снова нырнул в кромешный ад машинного зала. На нуле Тормозин забивал деревянные чопы в дырки на маслопроводе. Чтобы было ловчее, сел на трубопровод и подучил аппликационный ожог ягодиц. Давлетбаев бросился к завалу седьмой турбины, но подойти было невозможно. Масло на пластикате. Очень скользко. Включили душирующее устройство. Турбину обволокло водяным туманом. С пульта отключили маслонасос.
Возле седьмой машины телефонная будка, из которой машинисты все время звонили на БЩУ. Против будки за окном-пятый трансформатор, на нем оказался кусок топлива, о котором не знали.
Там получили смертельную дозу Перчук, Вершинин, Бражник, Новик...
Тем временем в помещении БЩУ без дела толкался руководитель неудавшегося электроэксперимента Геннадий Петрович Метленко. Его наконец заметил Акимов: "Будь другом, иди в машзал, помоги крутить задвижки. Все обесточено. Вручную каждую открывать или закрывать не менее четырех часов. Диаметры огромные..." Щупленький, небольшого роста, с остроносым сухощавым лицом, представитель Донтехэнерго побежал в машинный зал.
Трагедия развернулась там на нулевой отметке. Упавшей фермой перебило маслопровод турбины. Горячее масло хлынуло наружу и загорелось от кусков раскаленного ядерного топлива. Машинист Вершинин погасил огонь и бросился помогать товарищам, чтобы предотвратить взрыв маслобака. Бражник, Перчук, Тормозин тушили очаги пожара в других местах. В пролом кровли упали высокоактивное топливо и реакторный графит. Валялись повсюду. Гарь, радиация, сильно ионизированный воздух, черный ядерный пепел от горящего графита и сгорающей наверху битумной кровли. Куском фермы перекрытия разбило фланец на одном из аварийных питательных насосов. Его надо было отключить от деаэраторов. Задвижки крутить вручную не менее четырех часов. Другой насос готовить к работе на реактор, тоже вручную крутить задвижки. Радиационные поля на нулевой отметке машзала-от 500 до 15 тысяч рентген в час. Метленко отправили назад на блочный щит: "Обойдемся! Не мешай!.."
С электриками акимовской смены Давлетбаеву удалось заменить в генераторе водород азотом, чтобы избежать взрыва. Слили аварийное масло из маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залиты водой... Турбинисты в эту роковую ночь 26 апреля 1986 года совершили выдающийся подвиг. Если бы они не сделали то, что сделали, пожаром охватило бы весь машзал изнутри, рухнула бы кровля, огонь перекинулся бы на другие блоки, а это могло привести к разрушению всех четырех реакторов. Последствия трудно вообразить...
Когда пожарные Телятникова, погасив огонь на кровле, в пять утра появились внутри машзала, там все уже было сделано. Был подготовлен второй аварийный питательный насос и включен в работу на не существующий уже реактор. Акимов и Дятлов предполагали, что вода пошла в реактор, однако она туда не могла пойти по той простой причине, что все коммуникации низа были оторваны взрывом и вода от второго АПЭНа шла в подаппаратное помещение, куда просыпалось много разрушенного ядерного топлива. Смешиваясь с топливом, высокорадиоактивная вода уходила на низовые отметки деаэраторной этажерки, затапливая кабельные полуэтажи и распредустройства, приводя к коротким замыканиям и угрожая потерей энергоснабжения работающим еще энергоблокам. Ведь все энергоблоки Чернобыльской АЭС по деаэраторной этажерке, где проходят основные кабельные трассы, связаны между собой. К пяти утра - многократная рвота и очень плохое самочувствие у Давлетбаева, Бусыгина, Корнеева, Бражника, Тормозина, Вершинина, Новика, Перчука. Отправлены в медсанчасть. Давлетбаев, Тормозин, Бусыгин и Корнеев выживут. Взяли по 350 рентген. Бражник, Перчук, Вершинин и Новик получили по тысяче и более рад. Мученической смертью умрут в Москве...
Но вернемся к началу аварии. Пройдем с Валерием Ивановичем Перевозченко его путь к смерти. Он ведь искал Ходемчука, он хотел спасти всех своих подчиненных. Этот человек не знал страха. Мужество и долг вели его в ад кромешный. Тем временем Паламарчук и Горбаченко по лестнично-лифтовому блоку продвигались через завалы к двадцать четвертой отметке, в 604-е киповское помещение, где замолчал Володя Шашенок. Что с ним?.. Хоть бы жив...
После серии грозных взрывов на блоке теперь было относительно тихо, только через проломы слышны клекот и шум пламени горящей кровли машзала, пронзительные выкрики людей, гасящих огонь, надсадное подвывание разрушенного атомного реактора, в котором горел графит. Все это как бы дальним фоном, а ближе - ручейковое журчание или дождевой шум льющейся откуда-то радиоактивной воды, вверху, внизу-не поймешь, какое-то усталое остаточное шипение радиоактивного пара и воздух... Воздух был загустевший, непривычный. Сильно ионизированный газ, острый запах озона, жжение в горле и легких, надсадный кашель, резь в глазах.
Они бежали без респираторов, в полной темноте, освещая себе дорогу карманными фонариками, которые имел всегда при себе каждый эксплуатационник. А Перевозченко по короткому переходному коридору на десятой отметке пробежал в сторону гэцээновского помещения, где остался Валера Ходемчук, и остановился, пораженный. Помещения не было. Вверху-небо, отсветы бушующего над машзалом пламени, а прямо перед ним-груды обломков, нагромождение крошева строительных конструкций, изуродованного оборудования и трубопроводов.
В завале было также очень много реакторного графита и топлива, от которых светило не менее 10 тысяч рентген в час. Перевозченко, ошеломленный, водил лучом фонаря по всей этой разрухе. Он напряженно прислушивался, пытаясь уловить хотя бы слабый голос или стон человека. Надо найти, спасти Валеру. Обязательно спасти. А еще наверху Генрих, Кургуз... Там, где был взрыв... Он их тоже спасет... Обязательно... Это его люди, его подчиненные... Он не оставит их...
А время шло. Каждая секунда, каждая лишняя минута здесь гибельны. Тело начальника смены реакторного цеха все поглощает и поглощает рентгены, все темнее становится ядерный загар в темноте ночи. И загорают не только лицо и руки, но и все тело под одеждой. Загорает... горит, горит... Жжет нутро...
"Валера-а!-изо всех сил закричал Перевозченко.-Валера-а! Откликнись! Я зде-есь!" Он рванул прямо к завалу, полез по обломкам, тщательно ища расщелины среди разрушенных конструкций, обжигая руки о куски топлива и графита, за которые нечаянно хватался в темноте. Напрягал слух, пытаясь уловить малейший стон или шорох, но тщетно. Но все равно искал, обдирая тело о торчащие крючья арматуры и острые сколы бетонных блоков, протиснулся в 304-е помещение, но в нем никого не было.
Валера дежурил в дальней стороне... Там был его пост...
И Перевозченко пробрался по завалу туда, в дальний конец, и искал там. Но все впустую.
"Валера-а! - кричал Перевозченко, вскинув руки к небу и потрясая кулаками.- Валера-а, милый! - Слезы бессилия и горя лились по загоревшим от излучений до черноты, отекшим щекам.-Да что ж это такое?! Ходемчук! Откликнись!"
Но в ответ лицо Перевозченко озаряли только отсветы огня, бушующего в ночном небе над крышей машзала, и доносились пронзительные, похожие на отчаянные крики израненных птиц голоса пожарников. Там тоже шла борьба со смертью, и там люди принимали в себя смерть.
Изнемогая от навалившейся ядерной усталости, Перевозченко полез по завалу назад, пробрался, шатаясь, к лестнично-лифтовому блоку и стал подниматься наверх, на тридцать шестую отметку, к центральному залу. Ведь там, в ядерном аду и огне, гибнут Кургуз и Генрих.
Он не знал, что Анатолий Кургуз и Олег Генрих, сильно облученные и ошпаренные радиоактивным паром, уже спустились по условно чистой лестнице на десятую отметку и отправлены в медсанчасть.
Перевозченко повторил путь стажеров Кудрявцева и Проскурякова, вошел сначала в каморку операторов, их там не было, тогда он вошел в центральный зал и принял на себя дополнительный ядерный удар гудящего огнем реактора.
Опытный физик, Перевозченко понял, что реактора больше нет, что он превратился в гигантский ядерный вулкан, что водой его не загасить, ибо нижние коммуникации оторваны от реактора взрывом, что Акимов, Топтунов и ребята в машзале, запускающие питательные насосы, чтобы подавать в реактор воду, зря гибнут. Ведь воду сюда не подашь... Надо выводить всех людей с блока. Это самое правильное. Надо спасать людей.
Перевозченко спустился вниз, его непрерывно рвало, мутилось и мгновениями отключалось сознание, он падал, но приходил в себя, снова вставал и шел, шел.
Войдя в помещение БЩУ, он сказал Акимову:
- Реактор разрушен, Саша... Надо уводить людей с блока...
- Реактор цел! Мы подадим в него воду! - запальчиво возразил Акимов.-Мы все правильно делали... Иди в медсанчасть, Валера, тебе плохо... Ты перепутал, уверяю тебя... Это не реактор, это горят строения, конструкции. Их потушат...
В то самое время, когда Перевозченко искал захороненного в завале Ходемчука, Петр Паламарчук и дозиметрист Николай Горбаченко, с трудом преодолевая завалы и разломы на двадцать четвертой отметке реакторного блока, проникли наконец в киповское помещение, где в момент взрыва находился Владимир Шашенок. Паламарчук и Горбаченко нашли товарища в разломе 604-го помещения, придавленного упавшей балкой, сильно обожженного паром и горячей водой. Потом в медсанчасти выяснилось, что у него перелом позвоночника сломаны ребра, а сейчас... надо было спасать.
Перед самым взрывом, когда давление в контуре росло со скоростью 15 атмосфер в секунду, в этом помещении разорвало трубы и датчики, оттуда пошли радиоактивные пар и перегретая вода, упало что-то сверху, и Шашенок потерял сознание. Вся поверхность кожи получила глубокий тепловой и радиационный ожоги. Ребята освободили товарища из-под завала, Паламарчук, стараясь не причинить новых страданий, взвалил его на спину с помощью Горбаченко и, с трудом пробираясь через завалы бетона и труб, вынес на десятую отметку. Оттуда, чередуясь с Горбаченко, по коридору деаэраторной этажерки, примерно четыреста пятьдесят метров,-к здравпункту на АБК первого блока. Здравпункт оказался заколоченным на гвоздь. Вызвали "скорую". Через десять минут приехал фельдшер Саша Скачок, и Шашенка увезли в медсанчасть. Потом приехал на своей "скорой" педиатр Белоконь и дежурил здесь до утра, пока его самого не увезли в медсанчасть.
Паламарчук и Горбаченко, вынося товарища, тоже сильно облучились и вскоре были отправлены в медсанчасть. Горбаченко до того успел еще обойти блок, замеряя гамма-фон, был в машзале, обошел блок снаружи. Но все было фактически впустую. Прибором со шкалой измерений всего на 3,6 рентгена он не мог замерить бешеные радиационные поля и поэтому не смог должным образом предостеречь товарищей.
В 2 часа 30 минут ночи на БЩУ-4 пришел директор АЭС Брюханов. Вид пудрено-серый, растерян, почти невменяем.
- Что произошло? - сдавленным голосом спросил он Акимова. На БЩУ-4 активность воздуха в это время составляла около 3- 5 рентген в час, а в местах прострела от завала и того больше.
Акимов доложил, что произошла тяжелая радиационная авария, но реактор, по его мнению, цел, что пожар в машзале в стадии ликвидации, пожарники майора Телятникова тушат пожар на кровле, что готовится в работу второй аварийный питательный насос и скоро будет включен. Лелеченко и его люди должны только подать электропитание. Трансформатор отключился от блока по защите от коротких замыканий.
- Вы говорите-тяжелая радиационная авария, но если реактор цел... Какая активность сейчас на блоке?
- Имеющийся у Горбаченко радиометр показывает тысячу микрорентген в секунду...
- Ну, это немного,-чуть успокаиваясь, сказал Брюханов.
- Я тоже так думаю,-возбужденно подтвердил Акимов,
- Могу я доложить в Москву, что реактор цел?
- Да, можете,- уверенно ответил Акимов.
Брюханов ушел на АБК-1 в свой кабинет и оттуда в 3 часа ночи позвонил домой заведующему сектором атомной энергетики ЦК КПСС Владимиру Васильевичу Марьину...
К этому времени на аварийный блок прибыл начальник гражданской обороны атомной станции Соловьев (фамилия изменена.- Г. М.). У него был радиометр со шкалой измерений на 250 рентген. Это уже было кое-что. Пройдя по деаэраторной этажерке, в машзал, к завалу, понял, что положение крайне тяжелое. На шкале 250 рентген радиометр показывал зашкал в разных местах блока и завала.
Соловьев доложил обстановку Брюханову.
- У тебя неисправный прибор,-сказал Брюханов.-Таких полей быть не может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись-ка со своим прибором или выбрось его на свалку...
- Прибор исправный,- сказал Соловьев.
В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бормотала что-то невнятное. Кто-то сказал, что он на рыбалке, потому и не подходил к телефону. Что-то знали люди...
- Доложите обстановку!
Акимов доложил. Подробно перечислил последовательность 4 технологических операций до взрыва.
- Мы все делали правильно, Николая Максимович. Претензий к персоналу смены не имею. К моменту нажатия кнопки АЗ-5 запас реактивности составлял восемнадцать стержней СУЗ. Разрушения произвел взрыв стодесятикубового бака аварийной воды СУЗ в центральном зале, на отметке плюс семьдесят один метр...
- Реактор цел? - спросил Фомин красивым баском.
- Реактор цел! - твердо ответил Акимов.
- Непрерывно подавайте в аппарат воду!
- Сейчас в работе аварийный питательный насос из деаэраторов на реактор.
Фомин удалился. Внутри он то метался, как затравленный зверь, то проваливался в бездонную пропасть, мысленно панически вскрикивая: "Конец! Конец!"-то обретал вдруг железную уверенность:
"Выстоим!"
Но не выстоял. Этот человек сломался первым перед чудовищной ответственностью, которая только сейчас обрела свою свинцовую тяжесть и расплющивала все его слабое, по сути, державшееся на гордыне и тщеславии существо...
Приказав в два ночи Акимову подавать воду в реактор, заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, спустившись по лестнично-лифтовому блоку. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками реакторного графита, кусками конструкций, топлива. Воздух был густой и пульсирующий. Такой ощущалась ионизированная высокорадиоактивная плазма.
- Активность? - спросил Дятлов дозиметриста.
- Зашкал, Анатолий Степанович... Кха-кха! Ч-черт! Сушит глотку... На тысяче микрорентген в секунду зашкал...
- Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..
- Да кто думал, что будут такие поля?!-вдруг возмутился дозиметрист.-В каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да закрыта. А ключ у Красножона. Да к каптерке, я смотрел, и не подобраться. Завалило ее. И светит дай бог. Без прибора чувствую...
- Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Обалдуи! Носом измеряй!
- Да я и так уж измеряю, Анатолий Степанович...-сказал дозиметрист.
- Если бы только ты... Я ведь тоже измеряю, сукин ты сын. А ведь не должен. Это твоя работа... Усек?!