Страница:
– Может, оно и к лучшему – отосплюсь.
Отсыпаться он, конечно, не собирался. Начиналось время, когда требовалось выложить себя до предела.
Он разыскал оперативника, который резонно возразил, что ни одна машина из кемпинга не выезжала, а Тихомиров свернул с трассы задолго до прибытия основной группы. Об этом своевременно извещено. Они согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н.
Солнце выкатилось как-то сразу – большое и жгучее. Очень хотелось пить. На дорогу Николай выпил несколько стаканов воды, но уже через несколько километров понял, что от жажды все равно не избавиться. Он заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял еще и таблетку, резко повышающую работоспособность. Термос с водой, приготовленной по тропическому рецепту, положил рядом, на сиденье, и нажал на газ.
Он уже свыкся с машиной, не думал о ней, а просто чувствовал ее как бы продолжением самого себя. Время шло к полудню, по дороге неслись потоки легковых автомашин – отдыхающие и туристы стремились к воде. Часто попадались могучие машины дальних перевозок и самосвалы. Приходилось притормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость, Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы.
Обогнав легковушки, он пристроился за огромным фургоном международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай вывернул чуть влево. Дорога оказалась свободной, и он нажал на газ. Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись на препятствие, затормозила, и термос упал.
И в это время на перевал выскочил новенький бело-голубой самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева.
Как он успел вывернуть, что сделал водитель самосвала, Николай так и не заметил – машины с ревом разошлись в нескольких сантиметрах, а может быть и миллиметрах, друг от друга.
Ни страха, ни растерянности Николай ощутить не успел. Он только выругался про себя и с горечью подумал:
«Ведь учили тебя: самое страшное для водителя – самоуспокоение. Как только приходит полная уверенность в себе и в машине – удвой внимание, а не то быть беде».
Он не видел, как ему вслед грозили кулаками шоферы, как один из них записал номер его машины: авария была слишком близка, чтобы простить Николаю такую оплошность. А он гнал и гнал, потому что очень хотел застать Тихомирова в Н., посмотреть, чем он там занят, и попытаться раз и навсегда установить истину.
– Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.
Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.
– Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу – оперативное задание.
Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес:
– Любое задание нужно выполнять в соответствии с правилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните.
– Куда дыхнуть? – опешил Николай.
– Не знаете? – подозрительно спросил старшина. – Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно?
– Но вы поймите…
– Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.
От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверенностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:
«Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить».
Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку.
– Ключики от машины у вас?
– У меня…
– Разрешите поинтересоваться.
Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмотрел их и положил в карман.
– Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.
– Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостоверение, – возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.
– Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе – не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши – значит, все! Чуть не сделали аварию тем более. Садитесь.
Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмотрел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку.
– На казенной машине, с доверенностью, задержан в стадии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить?
Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.
– Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал – позвонили с трассы.
Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.
Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы:
– Можете следовать.
Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины:
– Товарищ водитель! Колесо-то… спустило.
Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схватило гвоздь и теперь сидело на диске.
Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал:
– Снять колпак, ослабить гайки.
От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ругался.
«Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!»
Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает средство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.
Мимо, притормаживая перед переездом, проходили машины, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.
Напротив остановилась «Волга», и Николая окликнули:
– Эй, земляк, может, нужна помощь?
Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.
– Что-нибудь случилось?
– Да вот… гвоздь поймал, – уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке.
– А вы как здесь очутились? – вдруг нахмурился инженер-подполковник.
– Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот… А вы?
– Тоже решил заехать… Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же… черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав.
Быстрые, решительные переходы его настроения – от почти презрения к товарищеской заботе – Грошев отметил, но сейчас главным было не это.
– Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прятки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.
– Это с какой стати? – выпрямился Тихомиров.
Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.
– Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.
Тихомиров едва заметно улыбнулся.
– Ну что ж… Давайте.
– Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?
– Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заявлять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две – и краска полезла. Когда Грачев покрасил мне по всем правилам – заявил.
– Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе.
– Да.
– Почему?
– На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.
– Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру?
– Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей машины? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.
– Вы тогда знали, что он арестован?
– Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца.
– А куда вы дели портфель с запасными частями?
– Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было.
Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно.
– Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин?
– Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие.
Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.
– Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?
– Ну… как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей.
– А Волосова?
– Вообще не знал.
– А ведь он служил в вашей части.
– Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демобилизовался.
– Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали?
– Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство против автомобильных жуликов.
– А почему не левую. Она же под руками.
– Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.
На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?
– Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не снимали ни разу?
– Категорически.
К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:
– Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. – Потом мягко улыбнулся и спросил: – Не узнаете, Александр Иванович?
Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся:
– Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами?
– А я здесь живу. Вы как демобилизовались – и я вскоре за вами. Женился – и вот…
– И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только отличный шофер, но еще и механик неплохой.
– Здесь… ближе, – серьезно ответил старшина. – И – строже. Интересней. – Он подумал несколько мгновений и закончил: – И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере.
– Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас левую боковинку.
– Это очень нужно?
– Очень! Все для той же самой истины.
– Хорошо. Тем более при свидетелях, – усмехнулся Тихомиров.
Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв боковину, он протянул ее Грошеву.
– А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь постороннего в отсеке, – попросил Николай.
Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно вытащил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева.
Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и отчаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда приходила, наконец, тщательно подготавливаемая победа.
– Ничего не понимаю… – пробормотал Александр Иванович.
Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя.
– Пошарьте, будьте добры, еще, – мягко, доброжелательно попросил Николай. – По-моему, там должно быть и еще кое-что.
Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку в отсек. Через мгновение его лицо вытянулось и на нем проступила обреченность. У старшины в глазах мелькнула суровость и даже брезгливость. Он смотрел на Тихомирова, и на скулах его набухали желваки. Александр Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее Николаю.
Что-то сладкое схватило Николая за горло, подкатилось к сердцу и сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро.
В сущности, это было торжество. Настоящее торжество. Можно было хохотать от счастья, можно нахально торжествовать, а можно надуться и стать неприступным, как бы подняться над всеми.
Все простили бы ему любую из этих примет торжества. Но сам-то он понимал, что все происходящее – лишь первый реальный успех дела. Всего лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле.
Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь уже испуганно вытащил из него еще одну пачку денег, обернутую в бумагу.
– Кажется, все, – хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей рукоятке ручного тормоза.
– По-моему, нет… – покачал головой Николай. – По-моему, там еще должна быть сухая ветка сирени.
И старшина и Тихомиров оторопело посмотрели на него, но он казался спокойным и безмятежным, как фокусник, который проделывает хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком разборчивых зрителей. В нем появилась некоторая снисходительность, даже беспечность, и это совсем доконало и старшину и Тихомирова.
Александр Иванович безнадежно вздохнул и стал обследовать отсек. Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать:
«Как же вы это так, инженер-подполковник?.. Я-то вам верил… уважал… Как же такое может быть? Где же вы свихнулись?»
Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву.
– Вот…
Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми, пятнами. Только листья на сухой ветке казались свежими, слегка притомленными.
Грошев осмотрел ветку, понюхал ее – соцветия еще не утратили тонкого аромата белой сирени – и спросил:
– Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? – Но Тихомиров не понял его, и Николай пояснил: – Помните, которую вы положили в книгу мемуаров?
Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову.
Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то виновато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой милиционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина.
– Нет… – хрипло протянул Тихомиров. – Нет, МОЯ ветка – с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая.
– Товарищ старшина, – попросил Грошев, – позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что…
– Неужели вы меня подозреваете? – вспыхнул Тихомиров и стал самим собой – волевым, собранным офицером.
– Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок.
– Тогда я не понимаю…
– Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны, а пока давайте отдохнем.
– Значит, вы опять за кордон?
– Не знаю… Если получится…
– А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю… Кстати, ваше электронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?
– Нет, еще не срабатывало… А почему вы опять об этом спрашиваете?
– Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.
– Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновременно другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.
– Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.
– Опустить не сможет – предусмотрено. Разбить – не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной.
– Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?
– В принципе возможно. Но я такого не замечал.
Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние подозрения – жулики не проверяли тихомировскую машину, это уж точно. А представить себе, что он умышленно возил с собой столько денег, – трудно. Ведь он несколько раз ездил в заграничные туристские поездки и если бы знал о деньгах, то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в другое место. То, что этого не сделал Волосов, – понятно. Он не знал, где он остановится после совершения преступления, и ему следовало прятать свои капиталы так, чтобы они всегда были рядом. Тихомирову этого не требовалось. Николай положил деньги на приборную панель машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил:
– Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось?
– Да нет… Не показалось… Просто это тоже секрет изобретателя, – усмехнулся Николай.
– А все-таки…
Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.
– Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня «разрабатывать», вы ведь наверняка узнали обо мне… ну, если не все, то очень многое?
– Как вам сказать, – замялся Николай.
Это была его «кухня», пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу, он потянулся к бумаге, в которую была завернута последняя из вытащенных Тихомировым пачек денег. Александр Иванович тяжело вздохнул.
– Что ж… Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем… разве это так уж плохо – быть сентиментальным?
Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
– Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единственной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продумали. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака – нам было просто хорошо.
Ее убили в сорок пятом, весной. В одну из последних, уже глупых, обреченных бомбежек. Я похоронил ее… Нет, не так… Я не хоронил. Я примчался с переднего края после того, как могила была засыпана… Пользуясь своей властью, я только и сделал, что приказал сварить ограду. А потом привез из Восточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую, почти черную… Служил, думал, что забуду, женился, но все равно помнил. И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог. Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разошелся. Живу один и езжу сюда… к своей единственной… Это сентиментально?
Грошев молчал. Да и что ответишь на такой взрыв откровенности? Видно, слишком многое свалилось на инженер-подполковника, что он вот так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить.
Но Николай не только ценил. Он любовался Тихомировым, его внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью.
– Нет, – помотал он головой. – Нет, это не сентиментальность. Это трудная жизнь. – Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и добавил: – Знаете, Александр Иванович, чем дальше уходит война, чем чаще открываются ее подробности, тем надежней мы, молодые, не видевшие боя, понимаем и ценим любовь и ненависть… Во всяком случае, стараемся понять.
Тихомиров молча смотрел на дорогу. На нее из-за поворота вывернулся желто-синий милицейский мотоцикл. Николай, думая о Тихомирове, все так же машинально развернул, наконец, бумагу и рассеянно посмотрел на нее.
– Узнаете? – спросил Николай у Тихомирова, протягивая ему схему.
Тихомиров мельком взглянул на схему и кивнул.
– Да. Это лощина возле совхозной овчарни и прилегающий к ней район. Крестики, по-видимому, могилы погибших. Ромбики… Да, а ромбики – некогда стоявшие там подбитые танки. Впрочем, их давно вывезли в металлолом. Ну-с, старые окопы… воронки… заросли сирени…
– Вы часто там бывали? – быстро спросил Грошев.
– Да. Даже сегодня.
Внутреннее напряжение, кажется, достигло предела. Десятки самых противоречивых вариантов мелькали в голове, и Николай, мгновенно, безжалостно отбрасывая их, отсортировывая факты и фактики, тасовал их, расставляя в самых невероятных порядках, пока не родилась догадка.
– Скажите, Александр Иванович, свою машину вы перекрашивали не только из эстетических соображений?
Тихомиров быстро исподлобья взглянул на Грошева и хмуро кивнул:
– Вы правы. Мне не хотелось скандалов в этом тихом и для меня особом месте.
И тут к машине подошли старшина, Радкевичиус и незнакомый старший лейтенант милиции. Он представился:
– Инспектор госавтоинспекции Новак. Прибыли вам в помощь.
– Очень хорошо, товарищи, – обрадовался Грошев. – Сейчас составим акт изъятия денег из машины… – Он осекся, потому что чуть не сказал «инженер-подполковника», но вовремя вспомнил, что сейчас это воинское звание нужно употреблять с приставкой «в запасе». Нужно было сказать «гражданина» или, что в таких случаях говорится гораздо реже, «товарища».
И тут он уловил настороженный взгляд старшего лейтенанта Новака. Для него, кажется, было очень важно, как назовет Грошев Тихомирова. И Грошев твердо сказал:
– …товарища Тихомирова.
Старший лейтенант отвел взгляд и протянул руку Тихомирову.
– Здравствуйте, товарищ подполковник.
– Здравствуйте, Новак, – ответил Тихомиров, пожимая руку. – А вы, кажется, в чем-то усомнились?
В голосе Тихомирова звучала ирония. Новак воспринял это как должное. Он пожал широкими плечами:
– Возможно… Такая работа. Всему верь и все проверяй. Ведь и вы, сколько помнится, так учили…
Тихомиров внимательно всмотрелся в лицо старшего лейтенанта и кивнул:
– Пожалуй, правильно.
Грошев обратился к Радкевичиусу:
– Скажите, у вас нет специалиста по сирени? Любителя, какого-нибудь селекционера? В крайнем случае, толкового биолога или краеведа?
Оперативник подумал, приглядываясь к Грошеву, – слишком уж весело-деятельным казался он в эти минуты.
– Разве что в средней школе…
– Хорошо. Александр Иванович, наши все равно на дневке, а машина у вас в порядке, как я понимаю. Может быть, поможете нам довести дело до конца? Чтобы ни у вас, ни у нас не осталось ни малейших сомнений?
Спокойно-уверенное, веселое и деятельное настроение следователя, кажется, заражало всех, и Тихомиров, подумав, с улыбкой кивнул:
– Ладно… Будем действовать, как учили: всякое дело или решение обязательно доводить до конца.
Они распрощались со старшиной и поехали в местную среднюю школу, потом разыскали биолога и показали ему сухую ветку сирени.
– Вы не смогли бы определить сорт этой сирени?
Биолог – пожилой, тучный мужчина – долго нюхал тронутые ржавчиной увядания белые лепестки, рассматривал их на свету и, наконец, нерешительно сообщил:
– По-моему, это так называемая обыкновенная русская сирень. Отличается стойким запахом и неприхотливостью.
– А вы смогли бы по этой сухой ветке найти живой, растущий куст, с которого она сорвана?
– Не знаю… Не ручаюсь… Я ведь не специалист по сирени.
– А специалиста вы не знаете? Такого бы, который не только занимался сиренью, но и знал местные ее сорта?
– Не знаю… – Биолог, сомневаясь, крутил большой лысеющей головой. – Дело серьезное, по-видимому… Впрочем, есть тут на хуторе один старичок. У него, сколько помнится, есть неплохая коллекция… Но впрочем, ручаться не могу…
Отсыпаться он, конечно, не собирался. Начиналось время, когда требовалось выложить себя до предела.
Он разыскал оперативника, который резонно возразил, что ни одна машина из кемпинга не выезжала, а Тихомиров свернул с трассы задолго до прибытия основной группы. Об этом своевременно извещено. Они согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н.
Солнце выкатилось как-то сразу – большое и жгучее. Очень хотелось пить. На дорогу Николай выпил несколько стаканов воды, но уже через несколько километров понял, что от жажды все равно не избавиться. Он заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял еще и таблетку, резко повышающую работоспособность. Термос с водой, приготовленной по тропическому рецепту, положил рядом, на сиденье, и нажал на газ.
Он уже свыкся с машиной, не думал о ней, а просто чувствовал ее как бы продолжением самого себя. Время шло к полудню, по дороге неслись потоки легковых автомашин – отдыхающие и туристы стремились к воде. Часто попадались могучие машины дальних перевозок и самосвалы. Приходилось притормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость, Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы.
Обогнав легковушки, он пристроился за огромным фургоном международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай вывернул чуть влево. Дорога оказалась свободной, и он нажал на газ. Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись на препятствие, затормозила, и термос упал.
И в это время на перевал выскочил новенький бело-голубой самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева.
Как он успел вывернуть, что сделал водитель самосвала, Николай так и не заметил – машины с ревом разошлись в нескольких сантиметрах, а может быть и миллиметрах, друг от друга.
Ни страха, ни растерянности Николай ощутить не успел. Он только выругался про себя и с горечью подумал:
«Ведь учили тебя: самое страшное для водителя – самоуспокоение. Как только приходит полная уверенность в себе и в машине – удвой внимание, а не то быть беде».
Он не видел, как ему вслед грозили кулаками шоферы, как один из них записал номер его машины: авария была слишком близка, чтобы простить Николаю такую оплошность. А он гнал и гнал, потому что очень хотел застать Тихомирова в Н., посмотреть, чем он там занят, и попытаться раз и навсегда установить истину.
25
Но ему опять не повезло. Уже под самым Н. железнодорожный переезд оказался закрытым. Возле грузовика стоял старшина-автоинспектор и проверял путевой лист. Он подошел и к Грошеву, козырнул и попросил предъявить документы. Николай предъявил, но старшина, не глядя в них, приказал:– Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.
Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.
– Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу – оперативное задание.
Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес:
– Любое задание нужно выполнять в соответствии с правилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните.
– Куда дыхнуть? – опешил Николай.
– Не знаете? – подозрительно спросил старшина. – Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно?
– Но вы поймите…
– Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.
От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверенностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:
«Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить».
Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку.
– Ключики от машины у вас?
– У меня…
– Разрешите поинтересоваться.
Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмотрел их и положил в карман.
– Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.
– Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостоверение, – возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.
– Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе – не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши – значит, все! Чуть не сделали аварию тем более. Садитесь.
Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмотрел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку.
– На казенной машине, с доверенностью, задержан в стадии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить?
Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.
– Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал – позвонили с трассы.
Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.
Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы:
– Можете следовать.
Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины:
– Товарищ водитель! Колесо-то… спустило.
Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схватило гвоздь и теперь сидело на диске.
Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал:
– Снять колпак, ослабить гайки.
От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ругался.
«Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!»
Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает средство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.
Мимо, притормаживая перед переездом, проходили машины, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.
Напротив остановилась «Волга», и Николая окликнули:
– Эй, земляк, может, нужна помощь?
Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.
– Что-нибудь случилось?
– Да вот… гвоздь поймал, – уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке.
– А вы как здесь очутились? – вдруг нахмурился инженер-подполковник.
– Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот… А вы?
– Тоже решил заехать… Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же… черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав.
Быстрые, решительные переходы его настроения – от почти презрения к товарищеской заботе – Грошев отметил, но сейчас главным было не это.
– Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прятки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.
– Это с какой стати? – выпрямился Тихомиров.
Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.
– Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.
Тихомиров едва заметно улыбнулся.
– Ну что ж… Давайте.
– Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?
– Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заявлять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две – и краска полезла. Когда Грачев покрасил мне по всем правилам – заявил.
– Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе.
– Да.
– Почему?
– На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.
– Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру?
– Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей машины? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.
– Вы тогда знали, что он арестован?
– Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца.
– А куда вы дели портфель с запасными частями?
– Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было.
Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно.
– Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин?
– Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие.
Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.
– Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?
– Ну… как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей.
– А Волосова?
– Вообще не знал.
– А ведь он служил в вашей части.
– Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демобилизовался.
– Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали?
– Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство против автомобильных жуликов.
– А почему не левую. Она же под руками.
– Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.
На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?
– Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не снимали ни разу?
– Категорически.
К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:
– Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. – Потом мягко улыбнулся и спросил: – Не узнаете, Александр Иванович?
Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся:
– Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами?
– А я здесь живу. Вы как демобилизовались – и я вскоре за вами. Женился – и вот…
– И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только отличный шофер, но еще и механик неплохой.
– Здесь… ближе, – серьезно ответил старшина. – И – строже. Интересней. – Он подумал несколько мгновений и закончил: – И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере.
26
Когда бывший подчиненный вот так встречается с командиром, можно с уверенностью сказать, что командир тот был хороший. Это Николай знал и потому решился на шаг, не совсем оправданный обстановкой.– Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас левую боковинку.
– Это очень нужно?
– Очень! Все для той же самой истины.
– Хорошо. Тем более при свидетелях, – усмехнулся Тихомиров.
Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв боковину, он протянул ее Грошеву.
– А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь постороннего в отсеке, – попросил Николай.
Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно вытащил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева.
Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и отчаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда приходила, наконец, тщательно подготавливаемая победа.
– Ничего не понимаю… – пробормотал Александр Иванович.
Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя.
– Пошарьте, будьте добры, еще, – мягко, доброжелательно попросил Николай. – По-моему, там должно быть и еще кое-что.
Тихомиров страдальчески посмотрел на Грошева и снова опустил руку в отсек. Через мгновение его лицо вытянулось и на нем проступила обреченность. У старшины в глазах мелькнула суровость и даже брезгливость. Он смотрел на Тихомирова, и на скулах его набухали желваки. Александр Иванович вынул еще одну пачку и молча протянул ее Николаю.
Что-то сладкое схватило Николая за горло, подкатилось к сердцу и сжало его. А когда отпустило, то сердце забилось легко и быстро.
В сущности, это было торжество. Настоящее торжество. Можно было хохотать от счастья, можно нахально торжествовать, а можно надуться и стать неприступным, как бы подняться над всеми.
Все простили бы ему любую из этих примет торжества. Но сам-то он понимал, что все происходящее – лишь первый реальный успех дела. Всего лишь этап. Многое еще впереди. И он сглотнул сладкий комок в горле.
Тихомиров, не дожидаясь просьбы, сам бросил руку в отсек и теперь уже испуганно вытащил из него еще одну пачку денег, обернутую в бумагу.
– Кажется, все, – хрипло сказал он и прижался щекой к блестящей рукоятке ручного тормоза.
– По-моему, нет… – покачал головой Николай. – По-моему, там еще должна быть сухая ветка сирени.
И старшина и Тихомиров оторопело посмотрели на него, но он казался спокойным и безмятежным, как фокусник, который проделывает хорошо ему известный, даже поднадоевший фокус перед глазами не слишком разборчивых зрителей. В нем появилась некоторая снисходительность, даже беспечность, и это совсем доконало и старшину и Тихомирова.
Александр Иванович безнадежно вздохнул и стал обследовать отсек. Старшина смотрел на него уже зло, жалостливо, словно хотел сказать:
«Как же вы это так, инженер-подполковник?.. Я-то вам верил… уважал… Как же такое может быть? Где же вы свихнулись?»
Тихомиров достал ветку сирени и протянул ее Грошеву.
– Вот…
Сирень оказалась белой, с мелкими, коричневатыми, словно ржавыми, пятнами. Только листья на сухой ветке казались свежими, слегка притомленными.
Грошев осмотрел ветку, понюхал ее – соцветия еще не утратили тонкого аромата белой сирени – и спросил:
– Скажите, она не похожа на ту ветку сирени? – Но Тихомиров не понял его, и Николай пояснил: – Помните, которую вы положили в книгу мемуаров?
Тихомиров принял от него сухую ветку, поднес ее к глазам. Он смотрел на нее долго, что-то прикидывая и осмысливая. Грошев глядел на него с доброй усмешкой и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он быстро поднял голову.
Смотрел старшина. Смотрел восхищенно и в чем-то виновато. Почти так же, как смотрел когда-то молодой милиционер Николай Грошев на многоопытного следователя Ивонина.
– Нет… – хрипло протянул Тихомиров. – Нет, МОЯ ветка – с махровыми лепестками. И она фиолетовая. А это простая сирень. И белая.
– Товарищ старшина, – попросил Грошев, – позвоните еще раз и попросите, чтобы подъехали ваши люди. Акт нужно составить, да и еще кое-что…
– Неужели вы меня подозреваете? – вспыхнул Тихомиров и стал самим собой – волевым, собранным офицером.
– Нет, Александр Иванович, не подозреваю. Но порядок есть порядок.
– Тогда я не понимаю…
– Подождите, Александр Иванович. Еще часок, и вы будете свободны, а пока давайте отдохнем.
27
Николай сел в машину Тихомирова и устало откинулся на спинку – хотелось просто распрямиться. Александр Иванович сел рядом.– Значит, вы опять за кордон?
– Не знаю… Если получится…
– А что этому может помешать? То, что вы, сами того не ведая, возили чужие деньги? Не думаю… Кстати, ваше электронное устройство еще не срабатывало? Или оно такое хитрое, что срабатывало по-особому?
– Нет, еще не срабатывало… А почему вы опять об этом спрашиваете?
– Потому что это прямо относится к делу, которое я веду. Обрисуйте хоть в общих чертах, как оно действует.
– Под сиденьем у меня тумблерочек. Закрывая машину, я переключаю его на систему. Предположим, жулик открывает дверцу, садится, закрывает дверцу и заводит мотор. Машина двигается. Ровно через тридцать секунд после начала движения реле времени включает сирену и сигналы машины. Одновременно другое реле включает запоры на дверях. Мотор глохнет, а сирена и сигналы орут. Вор в клетке.
– Но ведь он может опустить стекла, наконец, разбить их.
– Опустить не сможет – предусмотрено. Разбить – не так легко, да и ведь заинтересуется же кто-нибудь орущей машиной.
– Скажите, а просто открыть дверцы, обследовать машину, украсть из нее что-нибудь при такой вашей системе возможно?
– В принципе возможно. Но я такого не замечал.
Они помолчали. Мимо проносились легковые автомашины, погромыхивали грузовики. Николай отбрасывал последние подозрения – жулики не проверяли тихомировскую машину, это уж точно. А представить себе, что он умышленно возил с собой столько денег, – трудно. Ведь он несколько раз ездил в заграничные туристские поездки и если бы знал о деньгах, то мог бы давным-давно освободиться от них или перепрятать в другое место. То, что этого не сделал Волосов, – понятно. Он не знал, где он остановится после совершения преступления, и ему следовало прятать свои капиталы так, чтобы они всегда были рядом. Тихомирову этого не требовалось. Николай положил деньги на приборную панель машины и потянулся за папиросой. Тихомиров улыбнулся и спросил:
– Кстати, я не слышу винного запаха. Может быть, мне вначале показалось?
– Да нет… Не показалось… Просто это тоже секрет изобретателя, – усмехнулся Николай.
– А все-таки…
Пришлось рассказать о тропическом рецепте и съеденном за ночь сахаре, истории с термосом и неудачном обгоне.
– Послушайте, когда вы, как говорят у вас, начали меня «разрабатывать», вы ведь наверняка узнали обо мне… ну, если не все, то очень многое?
– Как вам сказать, – замялся Николай.
Это была его «кухня», пускать в которую он не хотел да и не имел права. Чтобы заполнить неловкую паузу, он потянулся к бумаге, в которую была завернута последняя из вытащенных Тихомировым пачек денег. Александр Иванович тяжело вздохнул.
– Что ж… Неясностей оставлять нельзя. Только я очень прошу вас не считать меня сентиментальным. А впрочем… разве это так уж плохо – быть сентиментальным?
Николай взглянул на него и, еще ничего не понимая, стал разворачивать сложенный вчетверо лист плотной бумаги.
– Дело в том, что я езжу сюда, в Н., на могилу единственной женщины, которую я любил. Она служила врачом в нашей бригаде. Здесь стала моей женой. Полевой, походной женой, как острили в те годы заштатные остряки. И это можно понять: нам просто негде было зарегистрироваться. В войну по-новому перерешали многие вопросы, а вот этот почему-то не продумали. Да мы, вероятно, и не спешили с оформлением брака – нам было просто хорошо.
Ее убили в сорок пятом, весной. В одну из последних, уже глупых, обреченных бомбежек. Я похоронил ее… Нет, не так… Я не хоронил. Я примчался с переднего края после того, как могила была засыпана… Пользуясь своей властью, я только и сделал, что приказал сварить ограду. А потом привез из Восточной Пруссии сирень. Темно-фиолетовую, почти черную… Служил, думал, что забуду, женился, но все равно помнил. И жить с женой, очень, в сущности, хорошей женщиной, не смог. Помнил только одну. И я не стал врать сердцем и разошелся. Живу один и езжу сюда… к своей единственной… Это сентиментально?
Грошев молчал. Да и что ответишь на такой взрыв откровенности? Видно, слишком многое свалилось на инженер-подполковника, что он вот так, сразу, приоткрыл свое сердце. И это следовало ценить.
Но Николай не только ценил. Он любовался Тихомировым, его внутренней чистотой, его верностью и даже вот этой минутной слабостью.
– Нет, – помотал он головой. – Нет, это не сентиментальность. Это трудная жизнь. – Он подумал немного, машинально разворачивая бумагу, и добавил: – Знаете, Александр Иванович, чем дальше уходит война, чем чаще открываются ее подробности, тем надежней мы, молодые, не видевшие боя, понимаем и ценим любовь и ненависть… Во всяком случае, стараемся понять.
Тихомиров молча смотрел на дорогу. На нее из-за поворота вывернулся желто-синий милицейский мотоцикл. Николай, думая о Тихомирове, все так же машинально развернул, наконец, бумагу и рассеянно посмотрел на нее.
28
Посмотрел и вздрогнул. На бумаге была нарисована схема местности. И он сразу понял какой: того самого оврага-лощины, возле которой Волосов совершил свое преступление. Строения, нанесенные пунктиром, и строения, вычерченные сплошными линиями, крестики, кружочки, полукружья с зазубринками, похожие на тактический знак стрелкового окопа, волнистые замкнутые линии, квадратики и ромбики. И ни одного какого-нибудь особого, единственно отметного знака.– Узнаете? – спросил Николай у Тихомирова, протягивая ему схему.
Тихомиров мельком взглянул на схему и кивнул.
– Да. Это лощина возле совхозной овчарни и прилегающий к ней район. Крестики, по-видимому, могилы погибших. Ромбики… Да, а ромбики – некогда стоявшие там подбитые танки. Впрочем, их давно вывезли в металлолом. Ну-с, старые окопы… воронки… заросли сирени…
– Вы часто там бывали? – быстро спросил Грошев.
– Да. Даже сегодня.
Внутреннее напряжение, кажется, достигло предела. Десятки самых противоречивых вариантов мелькали в голове, и Николай, мгновенно, безжалостно отбрасывая их, отсортировывая факты и фактики, тасовал их, расставляя в самых невероятных порядках, пока не родилась догадка.
– Скажите, Александр Иванович, свою машину вы перекрашивали не только из эстетических соображений?
Тихомиров быстро исподлобья взглянул на Грошева и хмуро кивнул:
– Вы правы. Мне не хотелось скандалов в этом тихом и для меня особом месте.
И тут к машине подошли старшина, Радкевичиус и незнакомый старший лейтенант милиции. Он представился:
– Инспектор госавтоинспекции Новак. Прибыли вам в помощь.
– Очень хорошо, товарищи, – обрадовался Грошев. – Сейчас составим акт изъятия денег из машины… – Он осекся, потому что чуть не сказал «инженер-подполковника», но вовремя вспомнил, что сейчас это воинское звание нужно употреблять с приставкой «в запасе». Нужно было сказать «гражданина» или, что в таких случаях говорится гораздо реже, «товарища».
И тут он уловил настороженный взгляд старшего лейтенанта Новака. Для него, кажется, было очень важно, как назовет Грошев Тихомирова. И Грошев твердо сказал:
– …товарища Тихомирова.
Старший лейтенант отвел взгляд и протянул руку Тихомирову.
– Здравствуйте, товарищ подполковник.
– Здравствуйте, Новак, – ответил Тихомиров, пожимая руку. – А вы, кажется, в чем-то усомнились?
В голосе Тихомирова звучала ирония. Новак воспринял это как должное. Он пожал широкими плечами:
– Возможно… Такая работа. Всему верь и все проверяй. Ведь и вы, сколько помнится, так учили…
Тихомиров внимательно всмотрелся в лицо старшего лейтенанта и кивнул:
– Пожалуй, правильно.
Грошев обратился к Радкевичиусу:
– Скажите, у вас нет специалиста по сирени? Любителя, какого-нибудь селекционера? В крайнем случае, толкового биолога или краеведа?
Оперативник подумал, приглядываясь к Грошеву, – слишком уж весело-деятельным казался он в эти минуты.
– Разве что в средней школе…
– Хорошо. Александр Иванович, наши все равно на дневке, а машина у вас в порядке, как я понимаю. Может быть, поможете нам довести дело до конца? Чтобы ни у вас, ни у нас не осталось ни малейших сомнений?
Спокойно-уверенное, веселое и деятельное настроение следователя, кажется, заражало всех, и Тихомиров, подумав, с улыбкой кивнул:
– Ладно… Будем действовать, как учили: всякое дело или решение обязательно доводить до конца.
Они распрощались со старшиной и поехали в местную среднюю школу, потом разыскали биолога и показали ему сухую ветку сирени.
– Вы не смогли бы определить сорт этой сирени?
Биолог – пожилой, тучный мужчина – долго нюхал тронутые ржавчиной увядания белые лепестки, рассматривал их на свету и, наконец, нерешительно сообщил:
– По-моему, это так называемая обыкновенная русская сирень. Отличается стойким запахом и неприхотливостью.
– А вы смогли бы по этой сухой ветке найти живой, растущий куст, с которого она сорвана?
– Не знаю… Не ручаюсь… Я ведь не специалист по сирени.
– А специалиста вы не знаете? Такого бы, который не только занимался сиренью, но и знал местные ее сорта?
– Не знаю… – Биолог, сомневаясь, крутил большой лысеющей головой. – Дело серьезное, по-видимому… Впрочем, есть тут на хуторе один старичок. У него, сколько помнится, есть неплохая коллекция… Но впрочем, ручаться не могу…