Задолго до Песаха формировались артели по выпечке мацы. Детям, по мере возможности, покупали обновку. В домах производили генеральную уборку, с чердака снимали пасхальную посуду. На синагогальном дворе в большом котле кипятили воду. За плату в несколько грошей металлическую посуду окунали в кипяток, после чего она считалась пригодной для Песаха. Хозяйки готовили древний славянский напиток - медовую бражку, а из изюма - вино. В предвоенные годы завозили из Палестины пасхальное Кармельское красное. Нужно отметить, что в праздники угощали даже маленьких детей вином или булкой, обмакнутой в водку. При обрезании моэль давал младенцу пососать красного вина, но, несмотря на это, среди евреев редко встречались алкоголики, потому что в семьях не было бытового пьянства.
   Лаг ба-Омер. Накануне готовили цветные светильники, а рано утром отправлялись всей школой в лес. День проходил в играх и песнях, стремительно поглощали съестные припасы. Возвращались в сумерках. Зажигали светильники, и длиннющая колонна расцвечивалась разноцветными огнями. Глядя на это, душа радовалась. Вот какая мы сила!
   К празднику Кущей отец строил "сукку" (шалаш), накрывая его "схахом" свежими, пахнущими смолой еловыми лапками, - внутри развешивали красные яблоки. Потом наступал праздник Симхат-Тора с танцами, песнями и выпивкой в синагоге, а на синагогальном дворе разводили большой костер. Со всех концов города тащили уже ненужные еловые лапки.
   В Хануку кушали всей школой картофельные блины "латкес", а долгими уже зимними вечерами мы крутили волчок. Отец зажигал на подоконнике ханукальные свечи. Постепенно заиндевевшее окно оттаивало, и казалось, что сквозь проталины свет Хануки летит далеко-далеко в страну нашей мечты, где евреи будут жить свободными и счастливыми.
   Считалось неприличным обращаться с жалобой на еврея в "гойский" суд. Во время субботнего чтения Торы обиженный всходил на биму, где располагались со свитком чтецы, ударял ладонью по столу ("а пач афн тиш") и, не давая продолжать субботний раздел, излагал свою обиду. Синагога тут же превращалась в гудящий улей. Каждый присутствующий имел свое мнение. Однако в конце концов конфликт улаживался и богослужение продолжалось. Однажды с галереи спустилась женщина и молча стала у порога. Прервали чтение Торы, и синагога затихла - пришла с обидой вдова.
   В каждом местечке был свой еврейский вор, доносчик, процентщик и пьяница. Обязательной достопримечательностью местечка считался свой сумасшедший ("мешугенер"). Нашего можно было видеть у дверей синагоги босого, в лохмотьях, сквозь которые виднелось худое тело. Говорили, что в начале Первой мировой войны его - молодого парня - заподозрили в шпионаже, пытали, и он сошел с ума. Прошли десятилетия, но сумасшедший верил, что российские жандармы придут за ним, чтобы его повесить.
   Где в прежние времена прятался еврей? В синагоге. "Дом учения" с рукописными свитками святой Торы - последняя иллюзорная надежда, что кровожадное человечество не станет проливать кровь ближнего. Однако навязчивый страх не покидал несчастного, и каждого входившего он встречал испуганным взглядом. Мальчишки, забавляясь, кричали:
   - Полицианты идут!
   Он испуганно жался к стене, дрожал, неразборчиво бормотал что-то, а его истязатели смеялись:
   - Кто придет за ним? Кому он нужен?.. А они пришли в 1941 году и погнали его вместе с мальчишками к расстрельным ямам, завершая пятисотлетнюю историю местечка.
   Я был продуктом еврейского местечка. Мои предки не были знаменитыми раввинами или богатыми купцами. Прадеды отца жили на Белосточчине. В пуще ставили на речках водяные мельницы, обслуживая окрестных крестьян и шляхту, оттого и фамилия Мельник. Прадеда захватило приводным ремнем и убило. Вдова продала мельницу и переехала в Лодзь, растущий промышленный город. Дед Ехиел женился на голубоглазой Хане-Лее. Они скупали молоко в соседних деревнях и разносили евреям в Лодзи.
   Отец, Мойше Мельник, самостоятельно изучил идиш, иврит, польский, русский и немецкий языки. Он обладал обширными познаниями в истории, географии, ботанике, математике и физике. В юношестве зарабатывал, давая частные уроки детям богатых семей. Позже в доме у нас было много книг на польском, иврите и идише.
   В царской армии отец служил в артиллерии - грамотных солдат явно не хватало. После ранения его направили в казачью часть. Не разобрались, фамилия подвела. С новыми товарищами ладил. Говорили:
   - Может, ты и еврей, но не жид, поскольку евреи и жиды - две разные нации, одна положительная, а жиды - враги императорского престола и уничтожать их надо не жалеючи.
   Переубедить казаков ему так и не удалось. Перед Февральской революцией полк перебросили в Могилев для охраны Ставки. Отец был и отличный оратор. После выступления по случаю революции, его, старшего унтер-офицера, избрали в полковой совет. Грянула Октябрьская революция, Ставку разгромили матросы, и отец подался на родину, но западнее Столбцов еще стояли немцы. Пришлось остановиться в Несвиже - городе-резиденции князей Радзивиллов с древней еврейской общиной. Он зарабатывал преподаванием иврита в школе, созданной по инициативе местных евреев, а вскоре стал ее директором.
   Там отец женился на моей матери, которая приехала к тете в гости из местечка Узда. Прадеда со стороны матери звали Неях Мыслобожский. Его родня занималась шорным и кузнечным делом в соседней с городом Ляховичи деревне Мыслобожье. Неях перебрался в Ляховичи, стал меламедом и быстро прославился. Мне приходилось в детстве присутствовать при разговоре стариков, бывших учеников Неяха Мыслобожского. Поглядывая на меня (мне дали имя в честь прадеда), они с большим почтением отзывались о его мудрости и педагогических способностях. Пожил прадед недолго и умер от воспаления легких в сорокалетнем возрасте. Но успел "родить" двух сыновей и четырех дочерей. Вырастила детей прабабушка Михля Мыслобожская. Она была дочерью Меира Простакова, высланного с другими евреями из Петербурга. Впоследствии сыновья прабабушки приняли фамилию Михлин.
   Старший сын и мой дедушка Хаим-Эля имел семь сыновей и единственную дочь - мою маму Нехаму. Хаим-Эля занимался шорным делом в местечке Узда Минского уезда. Чтобы прокормить многочисленную семью, дедушка и его старшие сыновья Михл и Мендл уехали в начале века на заработки в Америку. Хаим-Эля тяжело работал на фабрике. Успел вернуться домой перед Первой мировой войной. Михл и Мендл остались в США. По-разному сложилась судьба остальных маминых братьев. В Париж уехал Мойше-Меер (во время немецкой оккупации французская полиция арестовала его семью и передала гитлеровцам, отправлявшим евреев в Освенцим. Спасся лишь сын Мойше-Меера Залман). Перец окончил йешиву в городе Мир и получил бедный приход в деревне Озерница недалеко от Слонима (его с семьей убили в гетто Слонима).
   Сын дедушки - Хаим-Иосл, мобилизованный в Красную Армию, погиб на колчаковском фронте. Самые младшие: Мотл (Макс) и Неях (Наум) остались в Советском Союзе.
   Переговоры в Бресте застопорились, и немцы заняли почти всю Белоруссию, но позже пришли польские войска. В это время родители гостили в Узде. В дом деда вошли польские солдаты (обозленные отступавшие поляки винили в своих неудачах "жидо-большевиков"). Они хотят пить, но каждый требует, чтобы раньше дед выпил кружку воды: "Может, ты, жид, воду отравил?" Поскольку поляков было почти десять, то деду предстояло выпить 10 кружек воды. Дед не в состоянии больше пить, на него уже замахнулись пустой бутылкой. Отец обратился к ним по-польски с просьбой не мучить его тестя. Они согласились, что не надо обижать земляка и ушли.
   Младший брат отца Даниил приехал в Несвиж и женился. На польско-советской границе его задержали (Даниил подрабатывал контрабандой сахара), обвинили в шпионаже в пользу большевиков и тут же (время военное) приговорили к расстрелу. На встрече с польским комендантом отцу удалось убедить начальство, что Даниил невиновен, и его освободили.
   Между Уздой и Несвижем установилась советско-польская граница. Отец остался в Несвиже, считая себя патриотом вновь приобретшего независимость Польского государства. Тем временем мама в сопровождении брата Мотла несколько раз переходила границу, навещая своих родителей в Узде. Эти переходы становились все более опасными: на границе бесчинствовали банды Булак-Балаховича. Формально они сражались с красными за самостийную Беларусь, а фактически грабили и убивали евреев - это и безопаснее, и легче. Связь матери с родителями оборвалась на 19 лет, до присоединения Западной Белоруссии к СССР. Она лишь изредка получала письма из дому, каждый раз совершавшие кругосветное путешествие. Ведь переписка с Польшей угрожала обвинением в шпионаже в пользу польской дефензивы, что равнозначно было смертному приговору. Поэтому дедушка посылал письмо своим сыновьям в Америку (тогда не очень трефное государство), а они пересылали его нам. Напрямик же расстояние между родителями и дочерью -всего сто километров.
   Родственникам в СССР жилось нелегко. Перманентная мировая революция (позже меньше афишировалась) требовала много средств. Ограбили помещиков, капиталистов, церкви и синагоги, даже мужиков, но все было мало. Взялись за еврея-ремесленника. В еврейском местечке была еврейская милиция. Все всё знали обо всех - даже какой приплод принесла кошка Янкеля Рябого. Был Хаим-Эля в Америке? Был. Заработал доллары? Заработал. Вызвали дедушку в милицию:
   - Хаим, гиб ди долларн!
   Принес Хаим-Эля доллары. Пересчитали:
   - Все принес. Иди домой!
   А вот Мойша Кульбака принес не все сбережения. В милиции знали точно, сколько у него денег. Били, пока все не отдал. Потом сотворили голод. Хочешь спасти семью от голода - неси в Торгсин обручальное кольцо или серебряный кубок для благословения вина. Умели большевики грабить.
   В 1921 году родился мой брат Михаил, затем я, а после меня родилась в 1931 году сестричка Сара. В Несвиже отец в короткий срок наладил работу ивритской школы, и тем самым вырос его авторитет среди евреев города. Его избирают "лавником" - депутатом магистрата. Слава об отце как педагоге дошла до города Ляховичи, где еврейских детей продолжали обучать в хедере. В Несвиж отправилась солидная делегация с просьбой открыть и в Ляховичах еврейскую школу. Мотивировали тем, что в Ляховичах - корни моей матери. Обещали выкупить "пляц", где когда-то стоял дом Неяха Мыслобожского, и всякую другую помощь. Потом оказалось, что общественность не согласна выделить средства для организации школы. Пришлось отцу взять ссуду в банке, стать частником, к чему он не был приспособлен. Все же в сжатые сроки построил здание для первых четырех классов, а потом - для пятого-седьмого классов. Он набрал штат учителей и получил правительственную концессию на общеобразовательную "повшехную" школу с преподаванием на языке иврит. Приведу отрывок из книги воспоминаний "Ляховичи", изданной в Тель-Авиве после Второй мировой войны выходцами из нашего города (перевод с иврита):
   "Мельник был педагогом высокого мастерства, самоучкой с большим опытом воспитательной работы. Перед приходом в Ляховичи он несколько лет возглавлял школу "Тарбут" в Несвиже, и имя его получило широкую известность среди учеников и их родителей. Когда он перебрался в Ляховичи, его заверили в поддержке сионистских кругов. Мельник старался всеми силами и настойчивостью, а настойчивости у него было много, поставить школу на высокий педагогический уровень. Учеба велась в соответствии с программами лучших школ. Мельник вложил в эту школу все свои педагогические знания, все свои физические и моральные силы. Ничто не было для него тяжело, чтобы добиться этой цели... Как писали в еврейских газетах: слава шла впереди него".
   Отец принимал активное участие в общественной жизни города: он был председателем совета "Керен кайемет ле-Исраэль", членом совета городского банка и одно время даже председателем совета пожарной дружины. Трудно было себе представить, откуда в этом сухощавом, среднего роста человеке берется столько сил для требующей большого напряжения работы. Как помню, он редко бывал дома, общался с нами, детьми, главным образом по субботам и праздникам.
   В начале тридцатых годов произошел раскол в сионистском движении. Левые "халуцим" и правые "бейтаристы" Жаботинского вцепились друг в друга. Отец был против этих разборок: идеологический разброд мешает общему делу. Организатор "Бейтара" в городе узрел в отце идеологического противника ("кто не с нами, тот против нас") и вместе со своим отцом, агентом по продаже швейных машин "Зингер", открыл школу, где намеревался воспитывать детей в верности идеалам сионистского ревизионизма. Обстоятельства изменились, и те круги, которые раньше упрашивали отца переехать из Несвижа в Ляховичи, обещая ему всякую поддержку, отдали своих детей в новую школу. У отца остались дети бедняков, которым было не до идеологии. Они не могли платить за обучение. Материальное положение нашей семьи резко ухудшилось. Для отца все это было тяжелым моральным ударом. Ведь он так много сделал для еврейской общины города! Мама плакала, жалела, что уехали из Несвижа культурного города, где отцу не надо было заниматься частным делом, изыскивать средства для содержания помещения и оплаты учителей. Предательство евреев сломало этого физически сильного человека. Он стал нервным, страдал бессонницей, беспрестанно курил. Вскоре, не достигнув пятидесятилетнего возраста, отец заболел раком горла и умер, оставив вдову с тремя детьми. На похоронах было много людей, шла колонна школьников с учителями, а мама причитала:
   - Убили его амалеки!
   НАКАНУНЕ ВОЙНЫ
   Завершилась Первая мировая война. После ста лет неволи Польша вновь стала независимой, но сразу оказалась на пути большевиков, стремившихся, разжигая мировую революцию, захватить всю Европу. Бурлил и рвался к власти пролетариат Германии и Венгрии. Красная Армия под руководством Троцкого и его комиссаров, среди которых были и евреи, двинулась на Варшаву. Поляки восприняли это как нашествие "москалей" под водительством "жидо-большевиков". Евреев заклеймили как врагов новой Польши. Варшаву удалось отстоять. Случился "цуд над Вислой", в небе появилось изображение Богородицы, и, вдохновленные этим знамением, контратакующие поляки разгромили противника. Но вина "жидо-большевиков" осталась в сознании многих поляков. К тому же в новом Польском государстве оказалось слишком много евреев - 11% населения. Если не считать оказавшихся также в Польше украинцев, белорусов, немцев и литовцев, то на четверых поляков приходился один еврей. Представьте себе при такой пропорции 30-40 миллионов евреев в России. Кошмар! Во многих местечках евреев было больше, чем поляков. Даже в некоторых кварталах Варшавы преобладали евреи. Если исходить из того, что высота планки антисемитизма обычно прямо пропорциональна плотности еврейского населения, то идеология нацизма должна была возникнуть в Польше, а она родилась в Германии, где до того времени положение евреев было более благополучным, чем в других странах, и ассимиляция вплоть до крещения, охватила еврейские массы.
   Принятая в 1921 году конституция Польши гарантировала равноправие всем гражданам. На деле евреи лишь в редких случаях могли занимать государственные должности, ограничен был для них доступ в университеты и офицерский корпус. Маршал Пилсудский сдерживал погромные настроения. Он начал свою политическую деятельность социалистом, был редактором газеты "Роботник", затем - узником царской Сибири. Рассказывали, что однажды Пилсудского, преследуемого царскими жандармами, евреи спрятали в синагоге, накрыв его талитом. После его смерти в 1935 году положение евреев Польши ухудшилось в связи с мировым кризисом и приходом Гитлера к власти в соседней Германии.
   Часто отец, просматривая газеты, повторял:
   - Доллар опять упал.
   Масса малоземельных крестьян ринулась в города, которые и так страдали от безработицы. Усилилась конкуренция поляков с местным населением в торговле и ремесле. На улицах появились плакаты: "Не покупай у еврея!", "Свой - до своего!". Для грабежа, как и в старые времена, лучше всего подходили евреи, не способные давать отпор. Гитлер придумал зачислить в евреи даже потомков смешанных семей. Какой удар для немецких евреев-патриотов! Ведь совсем недавно воевали за "фатерлянд", живота не жалели. Миллион немцев в Польше оказался крепкой основой для гитлеровских планов. Прибывший в наш город парикмахер - "польский патриот" по фамилии Шмидт возглавил созданную им антисемитскую организацию. Однажды, на базаре поспорили балагула с крестьянином. Шмидт выбежал из своей парикмахерской с криком "Бей жидов!", но тут же был сбит с ног и немного потоптан мясниками. Полиция не бросилась на выручку немчика.
   Еще один лозунг антисемитов: "Евреи - в Палестину!" казался безобидным. Следует отметить, что поляки поощряли сионистскую деятельность: меньше останется евреев. Говорили, что в Татрах они готовили офицеров для будущей еврейской армии в Палестине. В Варшаве прошли парадом еврейские ветераны различных армий. Сионистское движение ширилось во всех странах
   Восточной Европы. Вместо хедеров открывались общеобразовательные школы и гимназии с преподаванием иврита. В нашем детском представлении Эрец-Исраэль - счастливая страна, текущая молоком и медом. Мы пели на иврите: "Там солнце сияет и виноград зреет", гордились храбростью Маккавеев и воинов Бар-Кохбы. Выпрашивали у матерей пять грошей на мороженое и сдавали деньги в Керен кайемет ле-Исраэль, а полученными взамен картинками Земли Обетованной заполняли тетради. Мой учитель говорил:
   - Ата кмо баарец (ты уже как будто в Стране).
   В нашем городе организовали киббуц. В арендованном здании молодежь готовилась к эмиграции в Палестину, училась совместному коллективному проживанию и трудилась на окрестных помещичьих полях. Несколько лет тяжелых испытаний в киббуце давали преимущество для получения сертификата на выезд в Палестину. Все это сопровождалось секуляризацией еврейских масс, хотя кашрут соблюдали и праздники отмечали. В нашем городе закрылась йешива. В ее здании халуцим организовали клуб с библиотекой, повесили гимнастические кольца: набирайся знаний, накачивай мышцы, готовься к труду в Эрец-Исраэль. Прошел слух, что через наш город, не останавливаясь, проедет Жаботинский. Молодежь "реквизировала" лошадей у балагул, и к полустанку выехала еврейская кавалерия в мундирах Бейтара. Получилось подобие той песни: "Мы готовы к бою, товарищ Жаботинский!"
   Однако на самом деле все обстояло не так благополучно. Еврейское общество разрывалось между коммунистами, бундовцами, сионистами и ассимиляторами. Марксисты считали, что в первую очередь следует расправиться со своими еврейскими богачами. Тут уж юдофобы кричали: "Правильно!" Надо же было что-то противопоставить надвигающейся катастрофе. Решили объявить бойкот немецким товарам. Позиции евреев были сильны в торговле, и бойкот мог больно ударить по гитлеровской экономике, заставить немцев одуматься. Но появились противники бойкота: "Не раздражать гитлеровцев!" (галутный синдром, глубоко проникший в наши гены). Как будто могло быть хуже того, что случилось потом. Помню, нам, школьникам, сказали не покупать карандаши немецкого производства, но ведь они продавались в еврейских магазинах.
   Не все воспринимали обстановку в черных красках. Молодежь распевала веселый шля гер: "Негус, негус! Спасай Абиссинию, враг уже захватил южную линию". Позже появилась боевая песня на идише: "И красное знамя будет реять над Мадридом". В нашем доме собирались учителя - коллеги отца. Дальнейшие события не дали мне забыть содержание этих бесед. Спорщики разделились на оптимистов и пессимистов. Оптимисты твердили, что у Гитлера обнаружен рак голосовых связок, а после его смерти демократы победят на выборах в Германии. Пессимисты доказывали, что мы, евреи, всегда беззащитны. Власть имущие действуют в своих интересах.
   В синагоге выступил беженец из Германии. Он рассказал об ужасных издевательствах над евреями. Сидевшие рядом со мной старики заволновались:
   - Как же так? Немцы были у нас во время войны в семнадцатом году. К евреям хорошо относились.
   Народ поохал, затем поспешил к субботнему чолнту. Германия была далеко, а в Польше своих бед хватало. Сейм принял закон об ограничении кашерного убоя скота, и резко подскочили цены на еврейские мясные продукты. В университетах ввели "скамеечное гетто", и еврейские студенты в знак протеста не садились на выделенные им места, а оставались стоять во время лекций.
   Мир не реагировал на преследование евреев. В Берлине с помпой прошли Олимпийские игры, верховодил Гитлер. Колониальные страны не соглашались принять еврейских беженцев, не позволили им селиться даже в оазисах австралийской пустыни или в арктических районах Северной Америки. Чувство безысходности усиливалось по мере приближения всемирного кровопролития. Больше всего страдала молодежь, и если бы не чинимые англичанами препятствия, довоенная алия достигла бы миллионных цифр. Ведь и остальные страны закрыли перед нами двери. Мы завидовали нескольким семьям нашего местечка, которым удалось эмигрировать в такие экзотические страны, как Куба и Маньчжурия. Киббуц в нашем городе распался - не было сертификатов для въезда в Палестину.
   Гитлеровская пропаганда, захлестнувшая не только Польшу, вскоре дала свои плоды и в странах, прежде благополучных. В США юдофобия сомкнулась с пропагандой пацифистов. Выходило, что во всех бедах виноваты евреи - это они готовят всемирную бойню. То, чем мы гордились: еврей - министр в Германии или премьер-министр во Франции - использовалось против нас. В то же время наши умнейшие еврейские головы - писатели и журналисты - создавали шедевры идей гуманизма, всемирного братства и объединения угнетенных. Но они не понимали, что в годы тяжелой борьбы за существование, когда народ требует хлеба сейчас, а не в прекрасном далеко, обездоленным простым людям ближе лозунги юдофобов, предлагавших немедленно отнять добро у евреев. Так получилось, что еще до начала Второй мировой войны мы проиграли сражение в тех отраслях, в которых, казалось, мы сильны, - экономической и информационной. Наша участь уже тогда была предрешена.
   Хорошо помню последний предвоенный Лаг ба-Омер. Вечером центральную площадь запрудили евреи, казалось, весь город явился. Руководители всех сионистских организаций единодушно клеймят английскую "Белую книгу", закрывшую нам дорогу в Палестину. Поскольку лозунг "Евреи - в Палестину!" в Польше не реализовался, антисемиты устроили несколько погромов. Однако вечно ссорившиеся между собой еврейские руководители не предусмотрели дальнейший ход событий. Заниматься сбором оружия, находясь за оградой гетто, было уже поздно.
   В семье моего деда со стороны отца, как в капле воды, отразился расклад сил в польском еврействе того времени. Дед Ехиел был правоверным хасидом, но ни один из сыновей не пошел по его стопам. Брат отца Шлоймэ (по польски Салёмон) вступил в формировавшуюся польскую армию в 1919 году и остался на сверхсрочной службе, дослужившись до старшины. Более высокого звания не добился, хотя его товарищи уже ходили в полковниках. Предлагали: "Крестись!" Так он и остался на службе старым холостяком и отпуск всегда проводил в нашей семье.
   Другой брат отца, Яков, добрался в 1927 году в Вену и там получил сертификат на въезд в Палестину, поскольку в то время тамошние евреи не уезжали в неблагополучную страну отцов. В Палестине он тяжело работал на строительстве дорог, болел малярией, а ночью охранял поселения от арабских набегов. Позже, увлекшись ботаникой, нашел свое призвание в декоративном садоводстве и озеленении страны, но остался одиноким бедняком. С начала 30-х годов многие юноши нелегальным путем добирались в Палестину. Девушкам было труднее. На земле праотцев возник дефицит невест. Исправить демографический перекос взялись холостяки, легально обосновавшиеся в стране. Они привозили из Европы фиктивных жен, разводились и отправлялись за следующими. Раввинат был в курсе, развод давали без проволочек. Дядя Яков тоже стал штатным женихом. Запомнился его очередной приезд, когда он был у нас в гостях. Очень худой, с черным от солнца лицом, он постоянно нуждался в деньгах. Видно, эти поездки за невестами не слишком щедро субсидировались. В 1938 году в идишской газете "Хайнт" ("Сегодня"), издававшейся в Польше, сообщалось, что английские власти возбудили уголовное дело против Якова, обвинив его в многоженстве.
   В 1932 году, отбыв действительную службу в польской армии и выучившись на электрика, (тогда редкая профессия), уехал под видом туриста на первую Маккабиаду самый младший брат отца - Иосиф. Оставшись нелегалом, работал электриком на стройках Тель-Авива. Через два года он настоял на том, чтобы забрать из Лодзи родителей. Гарантию дал "легал" Яков. Для этого пришлось перевести на его нищий счет все сбережения Иосифа. Дедушка и бабушка приехали к нам проститься. Сохранилась семейная фотография. Сидят дедушка, бабушка с сестричкой на коленях и отец. Рядом, в форме еврейского школьника - я. Сзади стоят мама, брат Михаил и Шлоймэ в парадном польском мундире. Однажды, в очередной свой приезд, Шлоймэ застал Михаила в слезах. Брат выдержал экзамены и был принят в польскую гимназию в Барановичах, но из-за тяжелого материального положения отец не мог его отправить учиться. Дядя заявил: "Пусть учится за мой счет". Однако, занятия уже велись больше месяца, и Михаила вычеркнули из списка. Визит Шлоймэ к бургомистру города, бывшему однополчанину, и звонок из магистрата директору гимназии решил дело. В течение шести лет дядя регулярно высылал деньги на учебу племянника, а когда пришла моя очередь, принял на себя расходы и по моему обучению.