Мельников-Печерский Павел. На горах (Книга 1, часть 2)

   Опустила низко голову Фленушка и, закрыв лицо передником, тихо и грустно промолвила:
   - Стыдно мне было... Дело еще непривычное... Не хотелось, чтобы ты видел меня такой!.. Выпила ведь я перед твоим приходом.
   - Зачем это? - с горьким участьем чуть слышно сказал Петр Степаныч.- Что тут хорошего?..
   Тихо, бережно взял он ее за руку. Опустив передник, она взглянула на него робким, печальным взором... Слезу заметила на реснице друга.
   И полились у ней у самой из очей слезы. Горлицей, чуть слышно, воркует она, припав к плечу Самоквасова.
   - А я думала... а я думала... бранить меня станешь... Корить, насмехаться!
   - Насмехаться!.. Бранить!..- горько улыбнувшись, - заговорил Петр Степаныч.- Какое слово ты молвила?.. Да могу ли я над тобой насмехаться! Крепко прижалась к нему безмолвная Фленушка.
   - Не я, Петя, пью,- заговорила она с отчаяньем в голосе.- Горе мое пьет!.. Тоска тоскучая напала на меня, нашла со всего света вольного... Эх ты, Петя мой, Петенька!.. Беды меня породили, горе горенское выкормило, злая кручинушка вырастила... Ничего-то ты не знаешь, мил сердечный друг! И надорванным голосом тихо и грустно запела:
   Ноет сердце мое, ноет,
   Ноет, занывает
   Злодейки кручинушки
   Вдвое прибывает.
   Ах ты, молодость моя, молодость,
   Чем тебя мне помянути?
   Тоской да кручиной,
   Печалью великой.
   Доля уж такая мне,
   На роду так писано,
   И печатью запечатано
   Не знавать мне счастья, радости,
   С милым другом в разлученье быть!
   Ах, туманы ль вы, туманушки,
   Вы часты дожди осенние.
   Уж не полно ль вам, туманушки,
   По синю морю гулять,
   Не пора ли вам, туманушки,
   Со синя моря долой?
   На мое ли на сердечушко,
   На мое ли ретиво
   Налегала грусть, кручинушка,
   Ровно каменна гора...
   Не пора ль тебе, кручинушка,
   С ретива сердца долой?
   Аль не видывать, не знать мне
   Радошных, веселых дней?..
   Упал голос. Смолкла Фленушка.
   - Нет, не видывать!.. Не видывать!..- чрез малое время, чуть слышно она промолвила, грустно наклонив голову и отирая слезы передником.
   И снова запела. Громче и громче раздавалась по перелеску ее печальная песня:
   Родила меня кручина,
   Горе выкормило,
   Беды вырастили,
   И спозналась я, несчастная,
   С тоскою да с печалью...
   С ними век мне вековать,
   Счастья в жизни не видать.
   - Эх ты, Петенька, мой Петенька!.. Ох ты, сердечный мой! - вскликнула она, страстно бросаясь в объятья Самоквасова.- Хоть бы выпить чего!
   - Что ты, Фленушка? Помилуй! - сказал Петр Степаныч.-Нешто тебе не жаль себя?
   - Чего мне жалеть-то себя?..- с каким-то злорадством, глазами сверкнув, вскликнула Фленушка.- Ради кого?.. Не для кого... И меня-то жалеть некому, опричь разве матушки... Кому я нужна?.. Ради кого мне беречь себя?.. Лишняя, ненужная на свет я уродилась!.. Что я, что сорная трава в огороде - все едино!.. Полют ее, Петенька... Понимаешь ли? полют... С корнем вон... Так и меня... Вот что!.. Чуешь ли ты все это, милый мой?.. Понимаешь ли, какова участь моя горькая?.. Никому я не нужна, никому и не жаль меня...
   - Про меня-то, видно, забыла,- с нежным укором сказал Самоквасов.- Нешто я не жалею тебя?.. Нешто я не люблю тебя всей душой?..
   - Поди ты, голубчик! - с горькой усмешкой молвила Фленушка.- Не знаешь ты, как надо любить... Тебе бы все мимоходом, только бы побаловать...
   - Да сколько ж раз я молил тебя, уговаривал женой моей быть?.. Сколько раз богом тебя заклинал, что стану любить тебя до гробовой доски, стану век свой беречь тебя...- дрожащим голосом говорил Петр Степаныч.
   - Говорить-то ты, точно, это говаривал, и я таковые твои речи слыхивала, да веры у меня что-то неймется им,- с усмешкой молвила Фленушка.- Те речи у тебя ведь облыжные... Не раз я тебе говаривала, что любовь твоя, ровно вешний лед - не крепка, не надежна... Жиденек сердцем ты, Петенька!.. Любви такой девки, как я,- тебе не снести... По себе поищи, потише да посмирнее. Что, с Дуней-то Смолокуровой ладится, что ли, у тебя?
   - Что она!.. Ровно неживая... Рыба как есть,-- с недовольством ответил Петр Степаныч.
   - И рыбка, парень, вкусненька живет, коль ее хорошенько сготовишь...- с усмешкой молвила Фленушка и вдруг разразилась громким, резким, будто безумным хохотом.- Мой бы совет - попробовать ее... Авось по вкусу придется...- лукаво прищурив глаза, она примолвила.
   Прежняя Фленушка сидит с ним: бойкая речь, насмешливый взор, хитрая улыбка, по-бывалому трунит, издевается.
   - Тиха уж больно, не сручна...-- сквозь зубы процедил в ответ Петр Степаныч.
   - А тебе бы все бойких да ручных,- подхватила Фленушка.- Ишь какой ты сахар медович!.. Полно-ка, дружок, перестань,- примолвила она, положив одну руку на плечо Самоквасову, а другою лаская темно-русые кудри его.- Тихая-то много будет лучше тебе, Петруша, меньше сплеток про вас будет... Вот мы с тобой проказничали ведь только, баловались, до греха не доходили, а поди-ка, уверь кого... А все от того, что я бойковата...
   Нет, ты не покидай Дунюшки... Не сручна, говоришь,- сумей сделать ее ручною... Настолько-то у тебя умишка хватит, дурачок ты мои глупенький,говорила она, а сама крепко прижималась разалевшейся щекой к горящей щеке Самоквасова.
   - Ну ее! И думать не хочу... Ты одна моя радость... Ты одна мне всего на свете дороже! - со страстным увлеченьем говорил Петр Степаныч и, крепко прижав к груди Фленушку, осыпал ее поцелуями...
   - А ты не кипятись... воли-то рукам покамест не давай,- вырываясь из объятий его, со смехом промолвила Фленушка.- Тихая речь не в пример лучше слушается.
   - Ах, Фленушка, Фленушка!.. Да бросишь ли ты, наконец, эти скиты, чтоб им и на свете-то не стоять! ..- стал говорить Петр Степаныч.- Собирайся скорее, уедем в Казань, повенчаемся, заживем в любви да в совете. Стал я богат теперь, у дяди из рук не гляжу.
   Вспыхнула Фленушка и, раскрыв пурпурные губки, страстным взором его облила... Но вдруг, как злым стрельцом подстреленная пташка, поникла головкой, и алмазная слеза блеснула в ее черных, как смоль, и длинных ресницах...
   - Молви же словечко, моя дорогая, реши судьбу мою, ненаглядная! - молил Самоквасов.
   Крепко прижав к лицу ладони, ровно дитя, чуть слышно она зарыдала.
   - Матушка-то... Матушка-то как же?
   - Что ж? Матушке свое, а нам свое...- резко ответил Петр Степаныч.- Сама говоришь, что не долго ей жить... Ну и кончено дело - она помрет, а наша жизнь еще впереди...
   - Молчи! - властно вскрикнула Фленушка, быстро и гневно подняв голову.
   Слез как не бывало. Исчезли на лице и страстность и нежность. Холодная строгость сменила бурные порывы палившей страсти. Быстро с лужайки вскочив, резким голосом она вскрикнула:
   - Уйду!.. И никогда тебе не видать меня больше... Сейчас же уйду, если слово одно молвишь мне про матушку! Не смей ничего про нее говорить!.. Люблю тебя, всей душой люблю, ото всего сердца, жизнь за тебя готова отдать, а матушки трогать не смей. Не знаешь, каково дорога она мне!..
   - Ну не стану, не стану.- уговаривал ее Петр Степаныч и снова привлек ее в объятья.
   Безмолвна, недвижима Фленушка. Млеет в страстной истоме.
   - Чего жалеть себя?.. Кому блюсти?.. Ох, эта страсть!..- чуть слышно шепчет она.- Зачем мне девство мое? К чему оно? Бери его, мой желанный, бери! Ах, Петенька, мой Петенька!..
   Почти до свету оставались они в перелеске. Пала роса, поднялись едва проглядные туманы...
   Возвращаясь домой, всегда веселая, всегда боевая Фленушка шла тихо, склонивши голову на плечо Самоквасова. Дрожали ее губы, на опущенных в землю глазах искрились слезы. Тяжело переводила она порывистое дыханье... А он высоко и гордо нес голову.
   - Как же после этого ты со мной не поедешь? - говорил он властным голосом.- Надо же это венцом покрыть?
   - Ох, уж я и сама не знаю, Петенька!..- покорно молвила Фленушка.- Уезжай ты, голубчик мой милый, уезжай отсюда дня на три... Дружочек, прошу тебя, мой миленький!.. Богом тебя прошу...
   - А когда через три дня ворочусь - поедешь ли в Казань?Выйдешь за меня замуж?
   Немного подумавши, она отвечала: - Поеду... Тем временем я в путь соберусь... уедешь?..
   Сегодня же, сейчас... Уеду,- сказал Петр Степаныч.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Не великая охота была Самоквасову выполнять теперь причуды Фленушкины. Прихотью считал ом внезапное ее требованье, чтоб уехал он на три дня из Комарова. "Спешным делом ступай, не знай куда, не знай зачем! - думалось ему, когда он возвращался в светелку Ермилы Матвеича...- Что за блажь такая забрела ей в голову? Чем помешал я сборам ее?..
   Чудная, как есть чудная!.. А досталась же мне!.. Заживу теперь с молодой женой - не стыд будет в люди ее показать, такую красавицу, такую разумницу!.. Три дня - не сколь много времени, зато после-то, после!.. А ехать все-таки охоты нет. Просидеть разве в светелке три дня и три ночи, никому на глаза не показываясь, а иконнику наказать строго-настрого - говорил бы всем, что я наспех срядился и уехал куда-то?.. Нельзя - от келейниц ничего не укроется, пойдут толки да пересуды, дойдут до Фленушки, тогда и не подступайся к ней, на глаза не пустит, станет по-прежнему дело затягивать... Нет, уж, видно, ехать, выполнить, что велела,- отговорок чтобы после у ней не было".
   Наскоро уложив в чемодан скарб свой, разбудил он Ермила Матвеича и упросил его тотчас же везти его до Язвицкой станции. Уверял Сурмина, что нежданно-негаданно спешное дело ему выпало, что к полдням непременно ему надо в соседний город поспеть. Подивился иконник, но ни слова не вымолвил. Покачал только седой головой, медленно вышел из избы и велел сыновьям лошадей закладывать. Не совсем еще обутрело, как Андрей, старший сын Ермилы Матвеича, скакал уж во весь опор с Самоквасовым по торной, широкой почтовой дороге.
   В Язвицах, только что въехали они в деревенскую околицу, встретился Петру Степанычу старый знакомый - ухарский, разудалый ямщик Федор Афанасьевич. На водопой коней он вел и, как только завидел Самоквасова, радостно вскликнул ему:
   - А! Ваше степенство! По добру ль, по здорову ль? Давно не видались!
   - Здравствуй, Федор Афанасьич!- вылезая из телеги, отвечал на привет его Самоквасов.- Каково поживаешь? Лошадок бы мне.
   - Можно,- молвил ямщик.- Лошади у нас всегда наготове. Много ль потребуется?
   - Пару,- сказал Петр Степаныч, отходя с ямщиком в сторону от тележки иконниковой.
   - Что мало? - подмигнув Самоквасову с хитрой улыбкой, молвил ямщик.- Я было думал троек пять либо шесть вашему степенству потребуется, думал, что опять скитскую девку задумано красть...
   - А ты потише... Зря-то не болтай... Нешто забыл уговор?..- понизив голос, сказал Петр Степаныч, оглянувшись на Ермилова сына.
   Но коренастый, дюжий Андрей, откладывая усталых лошадей, ни на что не обращал вниманья.
   - Зачем нам, ваше степенство, твой уговор забывать? Много тогда довольны остались вашей милостью. Потому и держим крепко заказ,- бойко ответил ямщик.Ежели когда лишняя муха летает, и тогда насчет того дела молчок... Это я тебе только молвил, а другому кому ни-ни, ни гу-гу. Будь надежен, в жизни от нас никто не узнает.
   - То-то, смотри,- молвил ему Петр Степаныч, ставши возле колодца у водопойной колоды.- Ненароком проболтаешься - беда.
   - Кажись бы, теперича и беды-то опасаться нечего,- сказал Федор Афанасьев.- Тогда мы с тобой от Чапурина удирали, а теперь он на себя все дело принял - я-де сам наперед знал про ту самокрутку, я-де сам и коней-то им наймовал... Ну, он, так он. Пущай его бахвалится, убытку от него нам нет никакого... А прималчивать все-таки станем, как ты велел... В этом будь благонадежен...
   - Ладно, хорошо,- молвил Петр Степаныч.- Пой же скорей лошадей да закладывай. К полдням мне надо в городе быть безотменно.
   - К Феклисту Митричу? - с усмешкой спросил Афанасьев.
   - К нему,- сказал Петр Степаныч, а сам подумал: "В самом деле к Феклисту зайти... Квартирку ему заказать...
   Пристанем на перепутье, как покатим в Казань".
   - Опять келейную хочешь красть,- усмехнулся Федор ямщик.- Что же? В добрый час... Расхорошее дело! Со всяким удовольствием послужим на том.
   - Придет время, тогда повещу,- молвил Самоквасов.
   - А много ль троек потребуется?.. Сколь народу на отбой погони готовить? тряхнув кудрями, спросил разудалый ямщик.
   - Не такое дело. Больше тройки не надо будет,- сказал Петр Степаныч.
   - Значит, сироту красть? Погони не чаешь... Дело!.. Можем и в том постараться... Останетесь много довольны... Кони - угар. Стрижена девка косы не поспеет заплесть, как мы с тобой на край света угоним... Закладывать, что ли, а может, перекусить чего не в угоду ли? Молочка похлебать с ситненьким не в охотку ли?.. Яичницу глазунью не велеть ли бабам состряпать? Солнышко вон уж куда поднялось - мы-то давно уж позавтракали.
   - Нет, нет,- торопил его Петр Степаныч.- Скорей готовь лошадей - еду наспех, боюсь опоздать.
   Десяти минут не прошло, как ухарский Федор Афанасьев во весь опор мчал Самоквасова по хрящевой дороге.
   Подъехав к дому Феклистову, Петр Степаныч вошел к нему в белую харчевню. Были будни, день не базарный, в харчевне нет никого, только в задней горнице какие-то двое приказных шарами на биллиарде постукивали. Едва успел Петр Степаныч заказать селянку из почек да подовый пирог, как влетел в харчевню сам хозяин и с радостным видом кинулся навстречу к богатому казанцу.
   - Какими это судьбами? - заговорил он, крепко сжимая руку Петра Степаныча.- Каким ветром опять принесло вашу милость в наш городишко?.. Да зачем же это вы в харчевню... Прямо бы ко мне в горницы!.. Дорога-то, чать, известна вашему степенству?.. Люди мы с вами маленько знакомые... Пожалуйте, сударь, кверху, сделайте такое ваше одолжение... Никитин,- обратился он к отставному солдату, бывшему в харчевне за повара, - отставь селянку с пирогом, что их милость тебе заказали... Уважим дорогого гостя чем-нибудь послаще... Пожалуйте, сударь Петр Степаныч, пожалуйте-с...
   - Да ведь я дня на три сюда, не больше,- сказал Самоквасов.- Думал на постоялом дворе пристать, а у вас в харчевне перекусить только маленько.
   - Пущу я вас на постоялый!..-сказал Феклист Митрич.- Как бы не так. Те самые горницы, что тогда занимали, готовы, сударь, для вас... Пожалуйте... Просим покорно!
   - Да право же, мне совестно стеснять вас, Феклист Митрич,- говорил Самоквасов.- Тогда было дело другое - не стать же новобрачной на постоялом дворе ночевать; мое одиночное дело иное.
   - Как вам угодно, а уж я вас не отпущу,- настаивал Феклист и силком почти утащил Петра Степаныча в свои покои...
   Как водится, сейчас же самовар на стол. Перед чаем целительной настоечки по рюмочке. Авдотья Федоровна, Феклистова жена, сидя за самоваром, пустилась было в расспросы, каково молодые поживают, и очень удивилась, что Самоквасов с самой свадьбы их в глаза не видал, даже ничего про них и не слыхивал.
   - Как же это так? - изумилась Авдотья Федоровна.- Как же вы у своих "моложан" до сей поры не бывали? И за горным столом не сидели, и на княжом пиру ни пива, ни вина не отведали (На север и северо-восток от Москвы моложанами, а на юге молодожанами называют новобрачных целый год. В Поволжье, особенно за Волгой, "моложанами" считаются только до первой после брака пасхальной субботы. Горной стол и княжой пир - обеды у новобрачных или у их родителей на другой и третий день после венчания.). Хоть свадьбу-то и уходом сыграли, да ведь Чапурин покончил ее как надо быть следует - "честью" ( То есть со всеми обрядами.). Гостей к нему тогда понаехало и не ведомо что, а заправских-то дружек, ни вас, ни Семена Петровича, и не было. Куда же это вы отлучились от ихней радости?
   - По разным местам разъезжал,- сказал Петр Степаныч.- В Москве проживал, в Петербурге, у Макарья побывал на ярманке. К тому же недосуги у меня разные случились, дела накопились... А вы, однако, не сказали ли кому, что свадьбу Прасковьи Патаповны мы с Сеней состряпали?
   - Полноте!.. Как это возможно!- вступился Феклист.- Ни вашего приказанья, ни ваших милостей мы не забыли и в жизнь свою не забудем... А другое дело и опасаться-то теперь Чапурина нечего - славит везде, что сам эту свадебку состряпал... Потеха, да и только!..
   - С чего ж это он? - спросил Самоквасов.
   - Потому что гордан (Гордан, гордиян - то же, что гордец.). Уж больно высоко себя держит, никого себе в версту не ставит. Оттого и не хочется ему, чтобы сказали: родную, дескать, дочь прозевал. Оттого на себя и принял...- с насмешливой улыбкой сказал Феклист Митрич.- А с зятем-то у них, слышь, в самом деле наперед было слажено и насчет приданого и насчет иного прочего. Мы уж и сами немало дивились, каких ради причин вздумалось вам уходом их венчать.
   - Так было надо,- отвечал Самоквасов.- А вы все-таки никому не сказывайте, что это дело мы с Семеном обработали... Хоть до зимы помолчите...
   - Слушаем, сударь, слушаем. Лишнего слова от нас и после зимы не проскочит,- молвил Феклист.- Да не пора ли гостю и за стол?.. Федоровна! Готово ли все у тебя?
   - Милости просим, гость дорогой, мало жданный да много желанный! Пожалуйте нашей хлеба-соли откушать,- низко кланяясь, сказала Феклистова хозяйка.
   Сели за стол. Никитину строго-настрого приказано было состряпать такой обед, какой только у исправника в его именины он готовит. И Никитин в грязь лицом себя не ударил. Воздал Петр Степаныч честь стряпне его. Куриный взварец (Суп из курицы), подовые пироги, солонина под хреном и сметаной, печеная репа со сливочным маслом, жареные рябчики и какой-то вкусный сладкий пирог с голодухи очень понравились Самоквасову. И много тем довольны остались Феклист с хозяюшкой и сам Никитин, получивший от гостя рублевку.
   - Ежели бы теперича рыба была у нас свежая, стерлядки бы, к примеру сказать, да ежели бы у нас по всему городу в погребах лед не растаял, мог бы я, сударь, и стерлядь в разваре самым отличным манером сготовить, мог бы свертеть и мороженое. Такой бы обедец состряпал вам, каким разве только господина губернатора чествуют, когда его превосходительство на ревизию к нам в город изволит заезжать... А при теперешних наших запасах поневоле, ваше степенство, репу да солонину подашь. В эвтом разе уж не взыщите...- Так говорил осчастливленный рублевкой Никитин.
   - Ладно, ладно. Спасибо и за то, что сготовил,- сказал Феклист Митрич.Спасибо, ступай себе с богом!..
   Но Никитин, маленько хлебнувший ради лучшего успеха в стряпне, не сразу послушался хозяина, не пошел по первому его слову из комнаты.
   - Когда еще, ваше степенство, находился я в службе его императорского величества,- не слушая хозяина, говорил он Петру Степанычу,- в Малороссийском гренадерском генерал-фельдмаршала графа Румянцева Задунайского полку в денщиках у ротного командира находился. Бывало, как только приедет начальство на инспекторский смотр: бригадный ли, дивизионный ли, либо сам корпусный, тотчас меня к полковому на кухню прикомандируют. Потому что я из ученых - до солдатства дворовым человеком у господина Калягина был и в клубе поварскому делу обучался, оттого и умею самым отличным манером какие вам угодно кушанья сготовить, особенно силён я насчет паштетов. Майонезы опять, провансали по моей части. Генералы кушали и с похвалой относились... А здесь только над селянкой да над подовыми и сидишь... Распоганый на этот счет городишко! И есть-то путем не умеют.
   - А ты ступай к своему месту,- крикнул, наконец, Феклист Митрич на захмелевшего повара.- Гостю отдохнуть пора, а ты лезешь с разговорами. Ступай же, ступай!
   И едва мог выжить из комнаты не в меру разговорившегося Никитина.
   Здорово соснул Петр Степаныч после бессонной ночи, тряской дороги и плотного обеда. Под вечер от нечего делать пошел по городу бродить. Захолустный городок был невелик - с конца на другой поля видны. Местоположение неважное - с трех сторон болота, с четвертой косогор. Широкие прямые улицы и обширные необстроенные площади поросли сочной травой. Кроме немногих обитаемых чиновниками домов, все ставлены на подклетах,- дома обширные, высокие, из толстого сосняка да ельника. Сторона лесная, есть из чего хорошо и прочно построиться. Все ворота затворены, иные даже заперты, а на притолоке у каждых почти прибит на белой бумажке медный крест, и, кроме того, записочка с полууставною надписью: "Христос с нами уставися, той же вчера и днесь и во веки веков. Аминь". Значит, хозяева старой вере последуют...
   Там и сям середь улицы вырыты колодцы, над ними стоят деревянные шатры на толстых столбах. Тихо, чуть не безлюдно повсюду - нет звуков в сонном городке. Разве где-нибудь прогудит струна шерстобита, зашурчит станок ложкаря. Из иных домов глухо доносится тихое, гнусливое пение женских голосов - всенощную там староверы справляют. Строго, сурово повсюду - ни вольной, как птица небесная, песни, ни веселого задушевного говора, ни бойких, спорливых разговоров, Куры, что копаются на улицах в песке, свиньи, что усердно разрывают на соборной площади луговину, и те делают свое дело тихо, смирно. Пустыня не пустыня, а похоже на то.
   Почти весь город обошел Петр Степаныч, а повстречал либо пять, либо шесть человек. И каждый встречный с удивленьем останавливался, с любопытством глядел на незнаемого человека и потом еще долго смотрел ему вслед, узнать бы, куда и к кому держит он путь. Тоска напала на Самоквасова, и сильно он обрадовался, когда на всполье у казенных, давным-давно запустелых соляных анбаров, охраняемых, однако, приличною стражей из инвалидной команды, увидал он Феклиста Митрича. Тотчас к нему подошел.
   - Гуляете? - с радушной улыбкой спросил у него Феклист.
   - Да, вышел было немножко пройтись. Исходил весь город и живой души не встретил,- отвечал ему Самоквасов.
   - Будни,- со сладкой потяготой зевая и набожно крестя разинутый рот, лениво промолвил Феклист Митрич.- Кому теперь у нас по улицам шляться?.. Всяк при своем деле - кто работает, кто отдыхает... Хоша и до меня доведись - нешто стал бы я теперь по улицам шманяться, ежели б не нужное дело... Не праздник седни, чтобы слоны-то продавать (Слоняться, слоны продавать, а также шманяться, шмонить, шмоничать - шататься без дела, бродить от безделья, отбывать от дела.).
   - Разве у вас не гуляют после работы? - спросил Петр Степаныч.
   - Гуляют, да только по воскресеньям и по праздникам,- отвечал Феклист Митрич,- по четвергам еще гуляют, потому что базар, а в будние дни почто народу гулять? День-то деньской над работой умаются, зашабашат - тотчас ко щам, а после щей на боковую... Город наш благочестивый, не бездельный какой-нибудь, все при деле. Маленький мальчишка и тот с утра до ночи ложки ковыряет. Встал, умылся, оделся, богу помолился, хлебца перекусил, и за тесличку (Тесличка (тесло) - железное орудие, употребляемое для выделки деревянных ложек.). Вон те так никоим путным делом не займутся,- примолвил Феклист, указывая на большой двухъярусный дом со множеством пристроек, со всех сторон его облепивших, и с закрытыми наполовину окнами.- Вон эти чернохвостые не орут, не сеют, а слаще да больше нашего едят. От нечего делать и пошли бы они, может быть, прогуляться, да ходу им на улицу нет, опричь того, что разве по самому нужному делу. Нельзя же черницам по улицам слоняться - не водится...
   - А чей это дом? - полюбопытствовал Петр Степаныч.
   - Келейницы живут,- ответил Феклист.- Мать Серафима оленевская. После дяди достался ей дом-от, она его летошний год и обрядила по-скитскому. Ишь сколь боковуш да светелок приляпала... Старицы к ней набрались и белицы; всего человек с пятнадцать теперь тут у нее живет. Как есть заправская обитель... Теперь у нас в городу много таких развелось и еще больше того разведется, потому что выгонка, слышь, скоро, матерей-то поразгонят. Загодя стали у нас селиться... Вишь, какие хоромы Манефа Комаровская городит. Тетенька вашей-то моложаны будет, сестра родная Чапурину.- Так говорил Феклист желчно и досадливо, указывая на недостроенные и еще не покрытые кровлями дома возле соляных анбаров на самом всполье.
   - Три дома! - молвил Самоквасов, поглядев на Манефины постройки.
   - Четыре,- перебил Феклист.-- Четвертой-эт позади. С руки тут им будет потаенного ли кого привезти, другое ли дельцо спроворить по ихнему секту (В православном простонародье вместо секта иногда говорят сект.), чего лучше как на всполье. И овраг рядом, и лес неподалеку - все как нарочно про них уготовано... Нашему брату, церковнику, смотреть на них, так с души воротит... Зачем они это живут... К чему?.. Только небо коптят. А пошарь-ка в сундуках деньжищ-то что? Гибель!..
   - Зачем же мать Манефа так широко строится? - спросил Самоквасов.Незаконных вещей ведь она не творит...
   - Широко, значит, жить захотелось,- с усмешкой ответил Феклист Митрич.Навезет с собой целый табор келейниц. Все заведет, как надо быть скиту. Вон и скотный двор ставит, и конный!.. Часовни особной только нельзя, так внутри келий моленну заведет... Что ей, Манефе-то?.. Денег не займовать... И у самой непочатая куча и у брата достаточно.
   - С братом-то, слышь, повздорила,- сказал Петр Степаныч.
   - Что ж из того, что повздорила? Не важность! - молвил Феклист.- Ихни побранки подолгу не живут. А точно, что была у них драна грамота. А все из-за вашей самокрутки. Как принял все на себя Чапурин, Манефа и пошла ругаться. "Зачем, говорит, ославил ты мою обитель? Зачем, говорит, не от себя из дому, а от меня из скита девку крал?" А он хохочет да пуще сестрицу-то подзадоривает... Шальной ведь он!..
   - А что у вас в городе про ту свадьбу говорят? - немного помолчав, спросил Самоквасов.
   - Чего говорить-то? Ничего не говорят,- молвил Феклист.- Спервоначалу, правда, толков было достаточно, а теперь и поминать перестали.
   - А много было толков?
   - Довольно,- ответил Феклист.-- Наши-то, церковники то есть, да и староверы, которые за матерей не больно гораздо стоят, помирают, бывало, со смеху, а ихней статьи люди, особливо келейные, те на стены лезут, бранятся... Не икалось нешто вам, как они тогда поминки вам загибали?