Мельникова Ирина. Дрянь такая!

   Только этого мне не хватало. Даже Клим, который, ни сном, ни духом не ведает о моих неприятностях, прочитал все на моем лице. Я сердито посмотрела на незваного гостя.
   — С чего ты взял?
   Клим указал на мою правую руку:
   — У тебя нож. И хмурое лицо.
   Я опустила глаза и увидела, что мои пальцы все еще сжимают ручку тесака.
   — Я готовлю мясо, — сообщила я.
   Клим кивнул, но взгляд его от этого не стал добродушнее.
   — Ага. Все ясно, — сказал он. — Но ты разве не пригласишь меня попить чаю?
   Я не поверила своим ушам. Еще час назад жизнь казалась мне безоблачной, и вот теперь я разговариваю с Климом Ворошиловым, которого до сегодняшнего дня считала своим самым большим беспокойством в жизни. Но мой ненаглядный муж сегодня резко вырвался вперед, обойдя Клима сразу на несколько позиций.
   — Галина Филипповна предупредила меня о том, что ты вот-вот заявишься, но я почему-то не поверила.
   Клим не спускал взгляда с тесака, вероятно, побаивался, что на этот раз я ему отрублю голову. Но на последней фразе поднял взгляд и посмотрел мне в глаза.
   — Придется поверить. Так как насчет попить чайку?
   Чтоб его черти взяли! Я махнула рукой, отгоняя надоедливую муху. Кажется, скоро зарядит дождь, оттого мухи так и липнут ко всему живому и теплому.
   — Послушай, Клим, сейчас я очень занята…
   И тут Клим молниеносно выхватил у меня тесак. Я вскрикнула от неожиданности и уставилась на свою опустевшую ладонь.
   — Не обижайся, Аня, но мне показалось, что ты готова оттяпать мне башку. — Клим сбежал с крыльца и всадил тесак по самую ручку в цветочную клумбу у ступеней. Двигался он легко и свободно, только джинсы у него были, как это деликатнее сказать… Судя по всему, он щеголял в них с того момента, как мы расстались, лет десять, если не больше. Я хорошо помню, во что он был одет в тот злополучный день, в той злополучной гостинице: синие джинсы и белая футболка…
   Но сегодня его джинсы основательно поистерлись на швах, да и рубаха выглядит не лучшим образом, вся в грязных пятнах: то ли ронял на нее ветчину, то ли пролил солярку.
   Но надо было принимать решение. Клим поднялся на крыльцо и вновь улыбнулся, и я готова поклясться, что на его лице играла та самая улыбка, которую я помнила со школы, — радостная и одновременно сулящая всяческие неприятности. И как я не противилась, как не ругала себя, я все же не смогла устоять. Когда-то меня чуть не сгубило подобное легкомыслие.
   Но есть мужчины, в присутствии которых моментально забываешь, о чем тебя предупреждала мама, и беспокоились строгие учителя в школе. Одним словом, я на все плюнула с гигантской секвойи, как пишет моя любимая писательница Екатерина Вильмонт, и свернула боевые знамена перед его улыбкой. Что не говори, но в облике этого негодяя есть та самая чертовщинка, которая заставляет людей улыбаться в ответ, даже в том случае, когда они четко понимают, что этого не следует делать. Ни в коем разе! Ни при каких обстоятельствах!
   Да, я не сумела остаться холодной и неприступной, но зато я сумела перевести дух, и в ту же секунду ослабло напряжение, сковавшее мне шею.
   — Прости, Клим. У меня действительно выдался пакостный денек.
   Он кивнул, дружески и сочувственно, а я вдруг вспомнила, что заставило меня прийти к нему в гостиницу десять лет назад. Отнюдь не красивая форма…
   — Это оттого, что ты не работаешь, — заявил Клим. — В газете ты была в центре всех событий. Ты привыкла к этому ритму. Ты не находишь выхода своей энергии. Вот поэтому все кажется тебе скверным.
   Я с удивлением посмотрела на него. Где он так насобачился говорить? И проповедовать прописные истины, которые мне давно и хорошо известны. Но он не знает об одном. Я совсем не скучаю по газете. До сегодняшнего дня я была очень счастлива тем, что облегчаю жизнь своим домашним, ухаживаю за ними, кормлю, успокаиваю, воспитываю, иногда сержусь, иногда ругаю, и это все называлось любовью. И разве я могла променять ее на то, чтобы находиться в гуще чужих событий . Событий для меня и в собственном доме хватало. Только я не предполагала, что все это так быстро закончится. А в начале и в конце этой цепочки — Клим. Как гвоздь в сапоге, как заноза в пятке, как парные кавычки в начале и в конце фразы «моя счастливая семейная жизнь».
   — Кстати, ты прекрасно выглядишь!
   До меня с трудом дошло, что Клим делает мне комплимент.
   Я бросила взгляд на свою, выглядывавшую из-под жилета, замызганную на животе футболку.
   — Ты хочешь мне польстить? Напрасно! Я не поддаюсь на дешевую лесть.
   В этом месте полагалось развернуться и уйти, но я стояла на пороге, как приклеенная. В ином случае, я бы почувствовала неловкость. Грубить гостям, даже незваным, я отучилась в далеком детстве, когда мама за подобную провинность оттаскала меня за ухо.
   Но от Клима мои грубости всегда отскакивали, как от стенки горох.
   — Никакой лести, — сказал он, улыбаясь. — Ты и в самом деле чудесно выглядишь. Прямо, как в школе. В старших классах ты была самой симпатичной девчонкой. Он не сказал «красивой», а именно «симпатичной», так, как обычно говорили ребята в то время о девчонках.
   Я с подозрением уставилась на него. С чего вдруг такие комплименты? Прошло семнадцать лет, половина жизни, как я закончила школу. Было всякое за это время. Хорошего — побольше, плохого — поменьше, но все плохое как раз связано с Климом да еще с отцом, который неожиданно покинул нас двадцать лет назад, променяв нашу красавицу маму на страшненькую, но более молодую кассиршу билетной кассы на автовокзале. А сейчас к этому списку прибавился Сережа… Я встряхнула головой, чтобы сосредоточится на главном. Зачем Клим пожаловал ко мне?
   Не иначе, ему что-то нужно! Сейчас, после подтверждения факта измены Сережи его слова звучали для меня почти оскорблением! Я не могу выглядеть сегодня «как в школьные времена», И все он лжет! Лжет, чтобы задобрить меня! А ведь сразу понял по-моему лицу, что у меня что-то не в порядке. Но я не подала виду, что насторожилась.
   — Спасибо, — ответила я. — А теперь говори: ради чего ты сюда притащился?
   Клим неожиданно смутился, видно, не ожидал подобного напора, но, впрочем, ненадолго.
   — Мы разоружились, обменялись официальными приветствиями, но еще не перешли к мордобою. Поэтому объясняю. В городе я по делам, и совершенно спонтанно решил навестить тебя. Надеюсь, твой муж не вызовет меня на дуэль?
   И хотя последние слова Клим произнес крайне любезно, я поняла, он не забыл о моей оплеухе. Но голос его звучал ровно, и я бы усомнилась в своих предположениях, если бы не его взгляд, который стал еще мрачнее и настороженнее.
   Ну, Клим! Ну, сукин сын! Как виртуозно ты научился выражаться? Я окинула его взглядом. Да, крепок и силен, Римма не ошиблась! Пожалуй, мне его не вытолкать, а тесак далеко и едва виднеется на клумбе.
   — Нет. На дуэль он тебя не вызовет, — ответила я не слишком дружелюбно. Вернее, откровенно огрызнулась. А потом все-таки надавила ему на грудь ладонью. — Прости, Клим! Но мне некогда чаевничать. Масса дел, понимаешь? Давай как-нибудь в другой раз! Прощай!
   Я попыталась закрыть дверь, но Клим поставил ногу в массивном ботинке на порог, не позволяя мне сделать это.
   — Минутку. Я не шучу. Можешь не поить меня чаем, но дай мне четверть часа… Я хочу с тобой поговорить!
   — Нам не о чем разговаривать! — сказала я самую избитую фразу на свете и не удержалась, съязвила: — Когда-то ты предпочитал действовать, а не разговаривать. Но теперь больше преуспел в разговорах?
   Глаза Клима сузились. Я, кажется, переборщила. Нет, он не сделал ни одного угрожающего жеста, но я почему-то отступила назад, а взгляд невольно остановился на лестнице-стремянке, которую никто не удосужился убрать с тех пор, как электрики ремонтировали оборванные недавним ветром электропровода. Если уронить на него стремянку, мысленно прибросила я, это будет не столько болезненно, сколько обидно. Грохот услышат у Риммы, и Миша с Танькой примчаться ко мне на помощь.
   Но до стремянки нужно было дотянуться, а Клим, как будто проникнув в мои тайные замыслы, решительно шагнул через порог, окончательно разлучив меня с орудием возмездия. Теперь он стоял почти вплотную ко мне, и я вдруг заметила, что он гораздо крепче и шире в плечах, чем казалось на отдалении. Его сила и уверенность просто перли из него. Чего-чего, но Клим Ворошилов и впрямь стал настоящим мужчиной.
   А я так и не повзрослела. Внешне, я конечно, изменилась. И Клим на самом деле врет, что я выгляжу ничуть не хуже, чем в школе. Но в душе я так и осталась легкомысленной и нерасчетливой пятнадцатилетней девчонкой, свято верящей в честное слово, и в то, что нельзя целоваться без любви. В том-то и беда, что я до сих пор в это верю!
   Клим усмехнулся.
   — Аня! Ты мне хамишь? Специально, чтобы вывести меня из себя? Но разве ты не помнишь, чем это тебе грозит?
   Я выставила перед собой ладони. Если бы не его намеки, я, наверно, в конце концов, пригласила бы его в дом. Но тут я взорвалась.
   — Проваливай! — закричала я откровенно базарным тоном. — Тебе мало, что ты обращался со мной, как с грязной тряпкой? Я не хочу тебя видеть! Я на тебе поставила крест! Большой и жирный! У меня семья, дочь! Я не хочу, чтобы ты болтался в моем доме, когда вернется Сережа.
   — Так это Сережа? — ухмыльнулся Клим. — Тот безмозглый инженеришка, что подтирал тебе сопли, когда ты сбежала от меня?
   Я сжала кулаки и стиснула зубы. С каким наслаждением я вонзила бы сейчас тесак в эту надменную, холеную, наглую физиономию! По самую ручку, как не смогла это сделать с куском мяса.
   — Ладно, ладно. — Клим нахмурился. На мгновение его лицо стало холодным, и желваки выступили на скулах. Вероятно, он тоже подумал про тесак, и мне сделалось не по себе.
   Но он сделал шаг назад и виновато сказал:
   — Прости, я забылся. Прошло десять лет, и многое изменилось. Ты не возражаешь, если я приглашу тебя поужинать со мной. Например, завтра. У тебя есть сотовый? Если хочешь, я позвоню…
   — Возражаю. И даже очень. — Я пнула ногой ботинок Клима, он отдернул ногу, и мне, наконец, удалось захлопнуть дверь. Я прислонилась к ней спиной, удивляясь тому, как быстро вышла из себя. Но возможно, это и к лучшему. Встреча с Климом — генеральная репетиция перед разговором с Сережей. Мой «безмозглый инженеришка» оказался очень ловким и сообразительным по части плотских удовольствий. Я помотала головой, чтобы избавиться от ненужных ассоциаций. Я не хотела себе признаваться, но, похоже, Клим вызвал во мне совсем не те ощущения, которые я должна была испытывать при его появлении. Мне бы проломить ему голову тесаком, а я так покорно позволила забросить свое единственное оружие в клумбу.
   Я решительно направилась в прихожую и снова пнула рюкзак. В моей жизни было всего двое мужчин, и оба пытаются сотворить из меня полную дуру. Впрочем, черт с ними!
   — Мама!
   Я испуганно оглянулась. Боже, Танька стояла за моей спиной с небольшой кастрюлькой в руках.
   — Вот, голубцы, — протянула она мне кастрюльку. — Тетя Римма передала вам с папой на ужин. Но сказала, чтобы сильно не наедались. Она ждет вас в гости к восьми.
   — Папа уезжает в командировку. — Сказала я и взяла кастрюльку. — Он должен позвонить тете Римме и извиниться.
   Но Таня меня не слышала. Командировки отца были для нее столь же привычны, как компот на третье в детском саду. К тому же, из своих поездок Сережа всегда возвращался домой с подарками. Я вспомнила об обнаруженных в его пиджаке «подарках», и мне опять стало так тошно, хоть волком вой! И я поняла, что ничего с утра не ела.
   Я быстрым шагом направилась в кухню. Надо срочно включить плиту! На ходу я приподняла крышку, выудила один из голубцов, и затолкала его в рот. На удивление он там поместился. Покрытые соусом пальцы я облизала, и только тогда вспомнила про салфетки. Не зря говорят, голод превращает человека в грубое, нецивилизованное существо! Впрочем, ревность тоже!
   Татьяна дернула меня за футболку.
   — Мама! А что это за дяденька, с которым ты разговаривала? Кто он? Такой забавный. Ты закрыла дверь, а он как топнет ногой. А потом не сошел, а спрыгнул с крыльца. Даже меня не заметил. — Дочь с видом опытного секретного агента приподнялась на цыпочки, и, приблизив свои губы к моему уху, прошептала: — У него очень красивая машина. Лучше, чем у папы. — Она покраснела. Видно, признание, что на свете есть что-то значительно лучше, чем у ее драгоценного папы, далось ей нелегко. И все же она не хотела кривить душой. И озвучила этот факт.
   Я погладила ее по голове и поцеловала в макушку.
   — Он ошибся адресом и спрашивал у меня дорогу, — ответила я, в отличие от дочери, покривив душой. И чтобы придушить угрызения совести спросила: — Где Редбой?
   — Редбой в машине. Мы едем с Мишей на рыбалку и заодно помоем машину на автомойке.
   — А велосипеды? Я думала, вы поедете на велосипедах?
   — Но тогда мы не помоем машину, — вполне резонно заметила моя восьмилетняя дочь и, помахав на прощание ладошкой, умчалась туда, где ей весело и интересно.
   Вот так всякий раз, когда я попадаю в дурацкое положение, и пытаюсь сделать вид, будто ничего особенного не случилось, тотчас рядом возникает Татьяна со своими проблемами и откровениями. И я тут же переключаюсь на нее (даже если она убегает), потому что моя дочь — моя самая большая удача в жизни!

Глава 5

   Я оставила кастрюлю с голубцами на плите, убрала мясо в холодильник, царапину на столике прикрыла красивой салфеткой, и вышла из дома. Сергей предпочел меня неизвестной молодой девице, и пусть. Обойдемся теперь без деликатесов. Пара голубцов, кусок хлеба, стакан чая с одноразовым пакетиком. Как в дешевой забегаловке. Но он наш дом так и так превратил в забегаловку на ночь. Прибежит, переспит, утром умчится сломя голову, и опять до вечера. Почему я должна соответствовать высшему уровню домохозяйки, если ему абсолютно безразлично, что происходит в его доме, в его семье!
   Злость бушевала во мне. Я спустилась с крыльца, выдернула из клумбы тесак и метнула его в деревянную стойку крыльца. Он глубоко вошел в дерево, а не пролетел мимо, и не разбил окно кухни, которое находилось как раз на траектории его полета, отклонись он чуть-чуть вправо.
   Я деловито отряхнула ладони, и победно огляделась по сторонам, словно всю жизнь метала томагавки в головы жалких бледнолицых мужчин.
   Аплодисменты не заставили себя ждать.
   — Браво! — моя соседка Раиса вышла прогулять свою пекинессиху в моих цветниках. И теперь, опершись на забор, наблюдала, как она справляет малую нужду среди распустившихся голубых и розовых соцветий. И одновременно хлопала в ладоши. Только я не поняла: мне или своей мохнатой паршивке.
   — Раиса! — Закричала я. — Немедленно убери пса! Мне своего Редбоя хватает!
   — Мне что, через забор прикажешь карабкаться? — Лениво удивилась Раиса. — Я на каблуках, и ногти только что лаком покрыла. Я ведь не знала, что ей приспичит.
   — Я тебя сколько раз просила, не спуская ее с поводка, она же, как та крыса, в любую щель пролезет.
   — Какая крыса? Ты думаешь, о чем говоришь? — Раиса повертела пальцем у виска. — И вообще ты какая-то не такая сегодня! Малахольная прямо! Орешь ни с того, ни с сего. Ножи метаешь! Великое дело, Тимочка на грядку пописала. Так твои цветы от этого в десять раз лучше расти будут.
   — И вонять! — уточнила я. — Скоро все кобели бродячие на мои грядки сбегутся. Редбой там уже котлован вырыл.
   — Не придумывай! — возмутилась Раиса. — Тимочка у нас маленькая девочка и кобелями не интересуется. — Она кокетливо взбила темные густые волосы. — Это скорее по моей части.
   Солнце светило мне прямо в лицо, и я прищурилась. Кажется, Раиса подстриглась, или уложила волосы по-новому. Она была невысокой и полненькой, но крайне привлекательной особой. И все время перешучивалась с Сережей. Муж Раисы был лет на двадцать ее старше, работал главным бухгалтером в представительстве, и в свободное время занимался конструированием чего-то там, в чем я не собиралась разбираться.
   Я никогда особо не обращала внимания на внешность Раисы, а тут вдруг заметила и полные, красиво очерченные губы, покрытые темной помадой, и выразительные, умело подведенные глаза. В голове у меня что-то щелкнуло, словно включился счетчик секунд перед взрывом фугаса. Я сейчас и себя воспринимала, как фугас, готовый вот-вот взорваться.
   Неужели Сережа спал с нею? Раиса всегда рядом, и соблазнить ее плевое дело…
   Я стиснула зубы. Надо взять себя в руки, чтобы не вцепиться Раисе в волосы.
   А соседка, как ни в чем небывало, продолжала:
   — Мне надо скосить траву на газоне, а наша газонокосилка сломалась. Я просила Юру ее починить, но он даже слышать не хочет. — Она презрительно скривилась. — Руки у человека не из того места растут, что поделаешь.
   Руки бухгалтера росли из тех мест, что и полагается, но я не стала спорить.
   — Приходи завтра, сегодня мне некогда, — сказала я сквозь зубы. Я прекрасно понимала, что нельзя относится теперь с подозрением ко всем молодым черноволосым женщинам с полными губами. У меня нет причин обижать соседку, а тем более — давать ей повод для сплетен. Проходя мимо Раисы, я улыбнулась ей, ощущая неловкость. «Могла бы держаться повежливее, черт побери», — подумала я про себя. Слава Богу, Раиса ничего не поняла.
   — Ну, не знаю, — на лбу Раисы появилась складка. — Тебе не кажется, что трава так и прет после дождя?
   Нет, Раиса все-таки изрядная зануда, и представить ее в постели с Сережей просто невозможно. Во-первых, она не из тех, кому дарят квартиры. К тому же я знаю, с кем она наставляет рога своему бухгалтеру. Об этом все в поселке знают, и Сережа в том числе. К тому же, Галина Филипповна сказала, что Сережина девица ей незнакома, а Раису она знает, как облупленную. Во-вторых, чтобы заняться любовью, ей пришлось бы прекратить нескончаемые разговоры о прическах, нарядах и проделках ее обожаемой Тимочки.
   — Да, трава растет, как на дрожжах, — согласилась я и прошла мимо.
   — Верно! — обрадовалась Раиса. — Моя Тимочка ненавидит стриженые газоны, но в траве заводятся мыши… — Она пробиралась следом за мной вдоль забора. — Скажи, Анечка, почему у тебя такие красивые цветы, а у меня чахнут?
   — Поливай чаще и подкармливай минералами! — хотелось ответить мне. Но мои советы для Раисы пустой звук. Поэтому я сказала другое: — Наверно, у тебя почва хуже. — И не останавливаясь, поднялась на крыльцо Римминой половины дома. — Пока! — попрощалась я с Раисой, и скрылась в доме.
   Две минуты спустя я стояла в гостиной Риммы рядом с ее креслом, пытаясь скрыть ярость, которая клокотала у меня в груди, а Римма смотрела на меня, и ее большие глаза становились все больше, больше…
   Она схватила меня за руку.
   — Что с тобой? Ты выглядишь хуже некуда. Что случилось?
   — Сережа мне изменяет, — ответила я, чувствуя, что теряю сознание. Слова с трудом выпихивались из моего горла. — Я собираюсь уйти от него и развестись.
   Выговорить эти слова вслух оказалось намного труднее, чем произносить их мысленно, и я без сил опустилась на стоящий рядом диван.
   — Ну и дела, — пробормотала Римма и тут же крикнула: — Тамара! Принеси воды и сердечные капли!
 
   — У меня все в душе перевернулось, — жаловалась я Римме, прихлебывая чай с лимоном, и отделяя чайной ложечкой кусочки от свежайшего медового пирожного, печь которые Римма большая мастерица. В ее положении это требует определенных усилий, но на кухне у нее (Сережа постарался) так все устроено, что ей практически не приходится прибегать к посторонней помощи. Это славная, но сейчас изрядно захламленная кухня: вокруг рядами стоят разнокалиберные кастрюли с салатами, мясными закусками, соусами, в гриле дожаривается вторая курица, в то время как первая лежит, заботливо завернутая в фольгу, а еще здесь стоят стопками тарелки и подтарельники. А Тамара только что унесла в столовую две коробки. Одну с ножами и вилками, вторую — с накрахмаленными салфетками. В свое время Сережа пригласил мастеров, и кухню отделали кирпичом и деревом, но истинной хозяйкой кухни была Римма, поэтому, когда она устраивала, как мы называем эти мероприятия — «приемы», здесь царил настоящий кавардак. И должна заметить, Римма как нельзя лучше вписывалась в окружающий ее хаос. Впрочем, она вписывается везде. Такая уж у нее способность быть самой собой в любом случае, в любой обстановке.
   — Я даже подумать не могла, что Сережа променяет нас на какую-то девку. Ведь он всегда слишком занят, я верила ему, что у него нет ни одной свободной минуты, и вдруг такая дешевка! Я уйду от него, непременно уйду. Жаль георгины и флоксы, — я бросила тоскливый взгляд на наш замечательный дворик, — расцветут без меня.
   Римма отложила в одну сторону терку, в другую огрызок моркови. Она вдруг вспомнила про какой-то новый сногсшибательный салат, и непременно хотела его приготовить. Все это время она натирала морковь, и казалось, слушала меня вполуха. Я подозревала, что пришла некстати. Римма очень ответственно подходит к подготовке каждого приема, и не беда, что гости не съедали и десятой доли того, что она обычно готовила, остатками пиршества мы привычно питались неделю, и не очень оттого расстраивались, я в особенности. Отсутствие ежедневной готовки позволяло мне выкроить пару часов на парикмахерскую, бассейн или на встречу с Людмилой.
   Но даже, если я не вписываюсь в ее планы, Римма никогда мне не скажет этого, а у меня хватает совести не тревожить ее, когда она корпит над книгой или, не дай Бог, готовится к приему гостей. Но сегодня был особый случай, и я рискнула вторгнуться в ее святая святых.
   Она почти никогда не приглашает меня помочь в подготовке вечеринки. Это ее способ заявить всем, и себе в первую очередь, что она не беспомощный инвалид. И если ее ноги не ходят, то это не значит, что у нее не работают мозги и не действуют руки. Я обычно наношу последний штрих, расставляю вазы с цветами, это Римма доверяет мне, также как и срезать цветы для букетов. Тут она полностью признает мое превосходство, а еще я помогаю ей облачиться в вечерний туалет, правда, по этому поводу мы долго спорим, но Римма, в конце концов, принимает все мои советы. Я ее приучила пользоваться косметикой и укладывать волосы, слегка приподнимая их на висках и на шее. У Риммы и в пятьдесят с лишком лет, по-девичьи стройная и гладкая шея. И если говорят, что шея, как и руки, выдают возраст женщины, то в этом мы с Риммой ровесницы.
   — Цветы без тебя загнутся, — говорит Римма и водружает миску с натертой морковкой на столик, который стоит справа от ее коляски, — поэтому следует хорошенько подумать, прежде чем резать по живому.
   — Это не я, это он режет по живому, — возражаю я.
   — Аня, ты разумная женщина, — Римма строго смотрит на меня, — подумай, сколько людей на белом свете завидуют Сережиному положению, вашей семейной жизни, благополучию, достатку. Завидуют нашей с тобой дружбе, и что у нас такие замечательные дети, которые уважают и любят нас, заботятся друг о друге. Неужели какая-то похотливая молоденькая сучонка одним махом сможет разрушить то, что строилось и укреплялось годами? Неужели ты без боя сдашь свои позиции? Неужели ты хочешь, чтобы в поселке злорадствовали по поводу случившегося? Ведь это скажется и на Сережиной карьере тоже!
   — Он не думал о карьере, когда затевал с ней шашни, он не думал ни о нас, ни о детях! Почему тогда я должна думать о нем?
   — Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело. Но ты молодая, здоровая, красивая! Умница, наконец! Неужели ты его подаришь какой-то шалашовке? Ведь она только этого и ждет. И потом, кто тебе сказал, что у него с ней серьезно? Да и существует ли эта особа на самом деле? Может, это плод твоего воображения.
   — А обертка? Презервативы? Ключи, наконец? Тебе этого мало? — сварливо замечаю я, и одно за другим выкладываю перед Риммой вещественные доказательства измены ее бывшего, и моего ныне действующего мужа. — Или скажешь это тоже плод моего воображения?
   Римма долго смотрит на них, затем тяжело вздыхает.
   — В свое время я бы взъярилась не меньше твоего, но теперь… Теперь я сначала думаю, и только затем поступаю. Прежде надо разобраться, почему все эти улики появились враз, в одном флаконе. Не подстроено ли это случайно? Возможно, кто-то решил отомстить ему подобным образом.
   — Мне в это верится с трудом, — не сдаюсь я. — Он что бездыханный был, когда эту пакость опускали ему в карман? Или кто-то ходил за ним следом с этим замечательным набором и дожидался, когда он снимет пиджак. Ладно, я допускаю, что он не часто лазит в нагрудный карман, но ключи… Ключи-то были в брюках. Их-то уж сложно не заметить!
   — Знаешь, мужики порой проявляют чудеса изворотливости, чтобы скрыть следы своих похождений. Неужели Сережа настолько глуп, чтобы оставить всю эту мерзость в своих карманах? Он бы первым делом от нее избавился. К тому же он попросил тебя приготовить именно этот костюм. Когда он его надевал последний раз? Помнишь?
   — Помню! Три дня назад. Утром он его надел, потому что было солнечно, а перед обедом стал накрапывать дождь, и он приехал, чтобы переодеться.
   — Вот видишь, днем он с этой девицей вряд ли встречался. Я имею в виду, если эта девица существует на самом деле…
   — Существует, — перебиваю я Римму, — я же тебе говорила: их вместе видела Галина Филипповна. И девица подходит под эти губы. Один в один.
   — Если их видела Галина Филипповна, совсем не значит, что она над ними свечку держала. Это не доказательство! И эти улики, как ты их называешь, могли быть подкинуты в Сережин пиджак, кем угодно, даже твоим тайным поклонником, даже в твоем доме.